Замечания о составе Толковой Палеи. Выпуск 2

«Златая Матица» стала известна в научной литературе со времени издания Ф.И. Буслаевым трёх отрывков из неё в Исторической хрестоматии церковно-славянского и древнерусского языков (1861 г.), стр. 683–692. Буслаев издал по рукоп. Импер. Публ. Библ. из собрания Погодина № 1024, XV в., статьи:

1) о природе,

2) о величании,

3) из слова Феодосия Печерского о тропарях,

причём самый сборник был назван им Златой Матицей. Занимающиеся Толковой Палеёй заметили сходство некоторых мест её с первой статьёй, изданной Буслаевым, – о природе, и с тех пор зашла речь об отношении Толковой Палеи к Златой Матице, причём последнее название обыкновенно переносилось на упомянутую статью. Но что из себя представляла Златая Матица, оставалось неизвестным, так как самый сборник не был описан. В настоящей главе я разделяю упомянутую статью о природе от самого сборника, именуемого Златой Матицей, и говорю об отношении к Толковой Палее не Златой Матицы, а только статьи «о природе», за которой оставляю последнее название за неимением другого. В самом сборнике статья занимает листы 191с – 194а и имеет заглавие – В тоиже днь (т. е. в неделю первую по всех святых) слово нзбранныѧ ѿ книги гл҃емыѧ ѿ ст҃ыⷯ. Начинается она словами – Гл҃ть бо писмена, колма болїе есть и т. д. В издании Буслаева замечаются обусловливаемые особыми причинами пропуски, наибольший из них следующий: л. 194а, Бусл. 689 – Ѡ рыбѣ. Єсть ᲂубо инаѧ рыба зовемаѧ мюрона. нечиста єⷭ҇ дѣиствомъ и зѣло скверна. єгда ᲂубо настанеть наростъ еа, тогⷣа убо ищет ꙗдовитои змии на смѣшенїе. прилꙋчитжесѧ в то времѧ в дн҃ь еа ради потребы, ᲂузрѣвши же ю мюрона и тако смѣшаетсѧ с нею. да того ра^ди нечиста єⷭ҇ рыба та ѿ всѣхъ рыбъ, понеⷤ҇ сᲂужичьство свое ѡставльши съмѣшаетьса съ ꙗдовитымъ гадомъ.

Ѡ рыбѣ. Сᲂуть ины рыбы нарицаемыи докы и єсть, нравъ и ѡбыча(и) ихъ, єгда пакы чада и҆ что пережаствѧтсѧ то пакы въ мт҃рьню ᲂутровᲂу въмъкнᲂутсѧ¹.

Эти дополнения также читаются в Толковой Палее. Физиологические сведения Толковой Палеи, совпадающие с таковыми же Златой Матицы, точно указаны г. Карнеевым²; присоединяя к ним другие отрывки, получим в следующем виде рассматриваемую статью Златой Матицы в Толковой Палее:

I. Т. II. 63,22–69,14 = Бусл. 683–688 – астрономические сведения; сходство идёт с начала до конца дословно, не будучи прерываемо посторонними вставками.

II. Т. II. 81,22–86,4 = Бусл. 688–689, включая вышеприведённое дополнение; Физиологические сведения об алконосте, многоножице, зегуле, мюроме, фоке и фениксе. Здесь изложение уже постоянно прерывается толкованиями и обличениями; те и другие занимают – 82,10–27; 83,8–11; 83,24–84,15; 84,27–85,4; 85,8–13; 86,4–87,11.

III. Т. II. 222,9 и сл. = Бусл. 690, о радуге. Сходство Толковой Палеи со статьёй Златой Матицы оканчивается словами: сбираѥть морьскую воду аки в мѣхъ – 223,5; но статья в Златой Матице, ясно, не кончена, в рукописи следует утеря листов, скольких – неизвестно, но ещё на уцелевшем листе остался след продолжения в виде слога «сла» т. е. «сланость». Как далеко простиралось продолжение статьи, сказать трудно, но можно думать, что сходство с Толковой Палеёй простиралось до слов – и проливаѥть во облакы (Т. II. 223,14), ибо дальше следует уже объяснение цветов радуги в применении их к троичности божества.

IV. Т. II. 370,15–372,12 = Бусл. 689–690; сведения о харадре и орле; сказания вставлены в толкование благословения Иаковом своих сыновей и сами снабжены объяснениями, именно 371,6–27 и 372,12–27.

Как же смотреть на отношение указанной статьи к Толковой Палее? Г. Карнеев писал своё исследование о Физиологе тогда, когда ещё на Толковую Палею смотрели, безусловно, как на переводный памятник, и потому вполне естественно, что мы встречаем у него в нескольких местах предположение, что физиологические сведения Златой Матицы заимствованы из Толковой Палеи. В настоящее время мы должны смотреть на это дело иначе. Уже, прежде всего, несколько странно, что автор статьи Златой Матицы, если бы он находился в зависимости от Толковой Палеи, удачно выпустил все толкования. В тех несомненных выдержках из Толковой Палеи, которые встречаются в некоторых рукописях, мы видим обыкновенно, что их автор никогда почти не умеет отделить рассказ от толкования и выписывает то и другое. Далее, ещё мы могли бы предположить заимствование из Толковой Палеи, если бы это заимствование ограничивалось одним каким-либо местом, но мы видим, что это заимствование совершается в четырёх местах, и притом везде автор останавливается там, где начинается или толкование или явное заимствование из другого источника. Считая в настоящее время неоспоримым фактом славянское (русское) происхождение Толковой Палеи, мы должны смотреть на рассматриваемую статью Златой Матицы как на один из источников Толковой Палеи.

К сведениям физиологического характера, взятым из статьи Златой Матицы, присоединяется сказание о льве, разделённое в Толковой Палее на три части, причём каждая часть снабжена соответствующими толкованиями – 372,27–373,5; 375,4–6; 376,12–17. Сказание о льве также вставлено в рассказ о благословении Иаковом своих сыновей. Наконец, сюда же нужно отнести и сказание о змее, вставленное в обширное толкование перехода евреев через Чермное море – 501,26–502,5. Сказание в свою очередь снабжено толкованием с обращением к жидовину³.

Откуда взяты два последних сказания? По всей вероятности, из той же статьи, из которой взяты и другие сказания. В том виде, в каком мы имеем эту статью в Златой Матице, она может и не представлять первоначального вида. Против заимствования из того же источника не может говорить то обстоятельство, что сказания о льве и змее снабжены такими толкованиями, основание которых следует видеть в Физиологе. То же находим и в сказании о фениксе, снабжённом чисто физиологическим толкованием. Автор Толковой Палеи заимствовал сведения о животных и птицах из одного источника, а толкования он или приводил, очевидно, по памяти, что случалось именно с толкованиями, встречавшимися в Физиологе, или придумывал сам сообразно своей цели, что видим, несомненно, в толкованиях сказаний о многоножице, зегуле, мюроме, фоке и алконосте, тех сказаний, которых в Физиологе обыкновенно не находится. Причём мы можем заметить то различие между теми и другими сведениями, что сказания нефизиологического характера снабжаются краткими замечаниями: очевидно, у автора не было материала для подробных объяснений; при этом замечания относятся к иудеям. Наоборот, толкования физиологических сказаний отличаются сравнительной обширностью, являясь распространением тех толкований, которые автор нашёл в Физиологе.

Вместе с этим спрашивается, был ли знаком автору Толковой Палеи Физиолог? Исследования г. Карнеева⁴, Поливки⁵, опубликование Физиолога сербской рецензии Александровым⁶ – выяснили существование в славяно-русской письменности, по крайней мере, тройного перевода Физиолога, различия между которыми восходят ещё к греческим оригиналам. Одна из двух русских редакций восходит к болгарскому оригиналу времени не позднее XIII в., но старшие списки её относятся только к XV веку; другая редакция распространена была особенно в XVI–ХѴII вв., а единственный сербский список, представляющий особый перевод, принадлежит к XVI веку. Но вопрос, когда Физиолог появился на Руси, остаётся пока открытым. Древнейшие индексы истинных и ложных книг XIV в. Физиолога не упоминают. Ни отрывков, ни ссылок на него ранее XV в. не встречается. А.И. Соболевский в числе переводов, сделанных, по его мнению, на Руси в до-монгольский период, считает и одну редакцию Физиолога, дошедшую в списке XVI в. и изданную Карнеевым; но это утверждение, сделанное на основании только пяти слов, пока не может считаться убедительным⁷. Разумеется, древнерусский читатель не был лишён физиологических сведений: было указано, что в орнамент звериный стиль проник уже в XIV в. и русские рукописи своими грифонами свидетельствуют о сильном впечатлении бестиарного материала на русского человека⁸. Но эти сведения могли проникать к нам и помимо Физиолога. Уже в древнейших памятниках славяно-русской письменности встречаются физиологические сведения, как в Шестодневе Иоанна, экзарха Болгарского, или в Изборнике Святослава. Признать, что сказания о птицах и рыбах вошли в Толковую Палею из Физиолога, нет никакой возможности. Такие описания, как мюромы, фоки, ни в каком случае не могут принадлежать к циклу физиологических сказаний. Физиолог, как теперь мы его знаем, имеет определённый тип, отличающий его от бестиариев вообще, и имеет более или менее определённый инвентарь, и уже Карнеев указал, что к физиологическому циклу в Толковой Палее относятся только сказания о харадре, о льве, о фениксе, орле и змее. Можно бы признать, что автор Толковой Палеи эти сказания брал из Физиолога, а другие – из иного источника, если бы мы не находили буквального тождества текста Толковой Палеи с указанной статьёй Златой Матицы. Буквальное совпадение текста в том и другом памятнике и один и тот же порядок – по крайней мере, в первой половине – указывают неизбежно на один общий источник, которым по указанной причине не мог быть Физиолог. Следовательно, физиологические статьи Толковой Палеи указывают нам не на Физиолога. Но с другой стороны, те толкования, которые сопровождают физиологические статьи в Толковой Палее, представляют собой не что иное, как распространение физиологических в тесном смысле толкований, и, следовательно, указывают как бы на непосредственное пользование Физиологом. Но я скорее думаю, как уже и сказал, что толкования автор мог находить и в других источниках. Мы не можем отвергать, что ему известны были творения св. отцов, изобильно пользовавшихся уподоблениями Физиолога.

Итак, приблизительные выводы будут те, что не статья Златой Матицы представляет выборку из Толковой Палеи, а наоборот – Толковая Палея воспользовалась статьёй Златой Матицы. Эта статья в том виде, в котором мы её имеем в единственном пока списке, не представляет первоначального вида: несомненно, в ней было сказание и о змее, также вошедшее в Толковую Палею (501,26–502,5). На это, кажется, указывает заглавие самой статьи – слово избранныѧ ѿ книгы гле҃мыѧ ѿ ст҃ыⷯ. Не было ли в оригинале статьи и толкований птиц и животных, принадлежащих к физиологическому циклу? Возможно и так, хотя, ввиду исключительно описательного характера статьи, скорее следует принять высказанное предположение. В своём оригинале статья была, конечно, переводом с греческого языка и, быть может, представляла собой нечто вроде естественной истории.

Разобранная статья рассматривалась обыкновенно, как статья Златой Матицы. Я сказал уже, что при определении её отношения к Толковой Палее нужно рассматривать её отдельно от самого памятника, известного под именем Златой Матицы. Но для полного представления этого отношения необходимо определить её место в самой Златой Матице, а для этого следует, прежде всего, ответить на вопрос – что такое Златая Матица? Ответ на него влечёт за собой привлечение к кругу исследования других однородных памятников, т. е. сборников, которые носят определённое название, но которые, по общепринятому мнению, отличаются от таких сборников как Златоуст, Измарагд тем, что не носят определённого типа. Правда, Златая Матица как будто из числа последних исключалась, но в то же время и не причислялась к первым. О ней мы не найдём нигде и надлежащих сведений. Лишь только в Истории русской словесности Порфирьева мы находим такое замечание о Златой Матице: «Златая Матица или жемчуг есть сборник, в котором помещаются разные слова и поучения преимущественно Златоуста и разные отрывки богословского, нравственного и исторического содержания, встречаются статьи о кругах – земном, лунном и солнечном, и звёздах и планетах. Из этого сборника, между прочим, предки наши почерпали свои сведения о природе» (стр. 210–211). Такое общее определение не даёт понятия о характере памятника и, ясно, основывается только на тех статьях, которые напечатаны в хрестоматии Буслаева. И если первая часть определения отчасти верна, то вторая не имеет значения, как увидим ниже. У других же историков литературы мы встречаем только одно название. Причина лежит, конечно, в том, что самый памятник был до сих пор не описан. Ниже я даю его описание, а теперь обращусь к рассмотрению однородных сборников.

Самое название «Златой Матицы» сближает памятник, известный под таким именем, с другими однородными ему по названию памятниками, как Маргарит, Измарагд, Златая Цепь. К этим присоединяются под подобными названиями, ещё несколько книг, упоминаемых в поздних списках перечня, рекомендуемых для чтения книг, а именно – «Жемчуг», «Бисер». Последнее название стоит обыкновенно в перечнях рядом с названиями «Глубина» и «Криница» или «Крин». Судьба этих книг, называемых различными драгоценными камнями, далеко ещё не выяснена. Если ещё история Маргарита, Измарагда, Златой Цепи несколько выясняется, хотя далеко не вполне, то судьба остальных книг пока остаётся неизвестной. Прежде всего, до сих пор пока не встретилось ни одного сборника, который носил бы название «Бисера», а также «Глубины», или, наконец, название «Жемчуга»; последнее имя встречается, но всегда с присоединением других названий. Первый вопрос, который должен представляться, есть вопрос – действительно ли все книги под такими названиями существовали? Упоминание о книгах «Бисер», «Глубина», «Жемчуг», «Златая Матица» находим не раньше конца XV в. в указанных уже перечнях, но название «Жемчуг» упоминается раньше в другого рода перечнях, именно в церковных уставах. В уставе XIV в. Моск. Синод. Библ. № 385 (Савва 332) в гл. 14 (л. 13б) между прочим говорится: ѿ новаго же лѣта и неⷣли по взⷣвижении до неⷣли сырныꙗ... на ᲂутренѧⷯ же чтетьⷭ҇ Метафрастъ Логофетовъ и толкованиꙗ и посланиꙗ ст҃го апⷭ҇ла Павла ѿ зл^таᲂустаго, такоⷤ и маргаритъ злаⷮᲂустовъ⁹. В другом списке церковного устава, также XIV в., № 383 (Савва 328) в соответствующем месте сказано: ѿ сего бо дн҃и (т. е. от празднования Симеона Столпника) начинаемъ чести Метафраста Легофета и жемчюгъ злаⷮᲂу^а и толкованье епистольи Павла апⷭ҇ла¹⁰, и Описатели уже заметили, что здесь разумеется под «жемчугом» книга «Маргарит», что, несомненно, явствует из сопоставления с предыдущим указанием. Следовательно, известная книга «Маргарит» называлась также и «Жемчугом».

Но название «Жемчуг» распространялось и на другие книги, а именно мы находим его рядом с названием «Златая Матица». Упомянутый выше Погодинский сборник № 1024 имеет такое заглавие – Сиꙗ книга именѫєтсѧ жемчюⷢ҇ и матица злаⷮѧ т. е. золотой источник. Такое сопоставление не стоит одиноко. В другом Погодинском сборнике № 1615 за словом Иоанна Златоуста (л. 108^v) читается послесловие, находившееся, как заметил А.Ф. Бычков, в рукописи, с которой списано слово; послесловие начинается: Сиꙗ книга нарицаетсѧ Жеⷨчюжнаѧ Матица...¹¹. Эти два случая вместе с предшествующим указывают, что едва ли была какая-либо особая книга, которая бы носила определённое имя «Жемчуг». Это название, очевидно, находилось в чередовании с другими названиями. Правда, мы не находим названия «Жемчуг» вместо названия «Измарагд», но, быть может, это объясняется так, что по каким-то особым причинам Измарагд, сложившись сравнительно рано – не позднее XIV в. – сразу получил более или менее определённый тип, сближающий его со Златоустом и отличающий от других сборников. Название Маргарита могло чередоваться с названием Жемчуга по той причине, что слово μαργαρίτης; и переводилось обыкновенно жемчугом. Что же такое «Бисер» и «Глубина»? Предполагать, что авторы индексов не имели у себя книг с такими наименованиями, нет оснований, так как такое предположение может относиться только к ранним индексам, целиком переводимым с греческих оригиналов, и притом к индексам ложных книг. Позднейшие же авторы увеличивали свои перечни по мере увеличения самих книг. Книги «Бисер» и «Глубина», несомненно, существовали, и если обратим внимание на упомянутые два предисловия, то, может быть, получим некоторую возможность определить книги под рассматриваемыми названиями. В Погодинском сборнике № 1615 читаем: Сиѧ книга нарицаеⷮсѧ жеⷨчюжнаѧ матица, по^добна есть глꙋбине моⷫстеи, в ни҆ же понырѧꙗ и^зносиⷮ бисеⷬ и камение драгое. Подобным образом читается и в Погодинском сборнике № 1024 – Сиꙗ книга именѫєтся жемчюⷢ҇ и матица злаⷮѧ... что приѡбрѣтають приникаю҃ще к бж҃сткеныꙗ книги. книги быша первоє поⷣобнии глѫбинѣ морстѣи, в нюже понирающе износѧть бисеръ драгии, тако приничюще въ бг҃дхновенныѧ книгы обрѣтають себѣ скровища не имы цѣны. Если известное собрание различных статей украшалось подобным предисловием, то оно очень легко могло быть названо и «Бисером» по аналогии подобных же книг, носивших имена «Маргарита» и «Жемчуга». Но такое соображение не отвергает возможности существования одновременно и другого происхождения «Бисера». Ниже увидим, что в византийской литературе существовало немало сборников, носивших имя Маргарита. Слово «бисер» есть южнославянская передача греческого Μαργαρίτης, как «жемчуг» – русская. Возможно, что когда-то и существовала книга «Бисер», явившись как южнославянская передача одной из редакций «Маргарита». Но определённых данных для такого предположения мы пока не имеем.

Происхождение «Глубины», мне кажется, объяснить ещё легче. В тех же заглавиях мы читаем, что книги подобны глубине морской, ныряя в которую, выносят бисер. Отсюда название «Глубина» легко могло переходить в название той или другой книги. Собственно говоря, с этой точки зрения каждую книгу, пожалуй, можно назвать «Глубиной», но, очевидно, под таким именем фигурировали какие-то известные книги, которые были известны авторам индексов. Но названия, как «Бисер», «Глубина», «Жемчуг», «Златая Матица» не были в большом ходу, иначе говоря, книги под такими названиями не пользовались распространённостью, отчего и дошли до нас от них только скудные остатки, а от некоторых и ничего не дошло кроме имени. С названием книги «Глубиной», я думаю, следует сопоставлять знаменитую «Голубиную книгу», которую толкуют как «Глубинную книгу», но только под «Глубиной» следует разуметь не понятие мудрости, но понятие объёма книги: она велика как глубина морская.

В своём исследовании о Голубиной книге В.Н. Мочульский склонен отожествить «Глубину» с «Беседой трёх Святителей»¹², но с доказательствами автора я согласиться не могу. Исходным пунктом для такого отожествления является надпись на одной рукописи Григоровича, содержащей в себе один из списков «Беседы трёх Святителей». Автор говорит – «... при рассмотрении списка Григоровича не могу не указать в данном случае на довольно интересный факт. Рукопись В.И. Григоровича, новейшего письма, вывезенная из Чебоксар... имеет на верхнем обёрточном листке надпись «Глубина». Не придавая особенного значения этому, может быть, случайному обстоятельству, (продолжает автор) я, тем не менее, не прочь присвоить «Беседе трёх Святителей» это название и притом – по соображениям более веским» (стр. 49). Но до́лжно сказать, что это не только случайное обстоятельство, но что надпись принадлежит самому Григоровичу и в полном виде читается «Глубина сиречь Голубиная книга», причём первые два слова несколько поистёрлись. Указать на это было бы очень важно, ибо в противном случае, действительно, является вопрос, не идёт ли название «Глубина» из более древнего времени, из того оригинала, с которого списан Григоровичевский список. Оставляя в стороне дальнейшее отождествление «Глубины» с «Беседой», я не могу оставить без возражения утверждение автора о древнем существовании «Глубины». Подтверждением того, что «название Глубина применялось издавна к книгам каноническим, исполненным мудрости, нуждающейся при этом в толковании», служит, для автора, во-первых, ссылка на один список Псалтири, которая будто бы названа «Глубиной», во-вторых, что будто бы загадочная книга «Глубина» упоминается в статье об истинных и ложных книгах, помещённой в Изборнике Святослава. Что касается первого основания, то из надписания «Предисловие Псалтыри нарицаемеи златоречивеи, протолкуется глубина премудрости» – из этого надписания я вывожу только то, что Псалтырь в данном случае толкуется как глубина премудрости, т. е. к слову «протолкуется» подлежащим служит не «глубина премудрости», а «псалтырь» и «нуждается в толковании» не «глубина премудрости», а самое название «Псалтирь». Что же касается второго основания, то оно основывается, несомненно, на недоразумении, так как в упомянутом индексе никакой «Глубины» не обретается. Автор ссылается, впрочем, не на самый Изборник, а на 2-е приложение в книге Калайдовича «Иоанн Екзарх Болгарский», но и там никакой «Глубины» нет. Следовательно, у нас нет никаких доказательств, чтобы книга «Глубина» существовала в отдалённое время, а потому нельзя принимать и дальнейшее утверждение автора, что «будучи первоначально книгой дозволенной, эта Глубина в XIII ст. переходит явно в число книг запрещённых». Автор припоминает при этом «глубинные книги», в чтении которых обвинялся Авраамий Смоленский, и добавляет, что «эти Глубинные книги есть, очевидно, книга Глубина индекса книг». Но если бы даже книга «Глубина» в названном индексе упоминалась – а её там нет, как сказано – то было бы странно, чтобы Авраамий был обвинён в чтении не только дозволенной, но даже и рекомендуемой книги, ибо индексы не столько дозволяют, сколько рекомендуют – тем более странно, что в несколько более поздних индексах с XV в. мы, действительно, встречаем книгу «Глубину» в числе дозволенных. Самая история «Глубины» в этом случае резко отличалась бы от других подобных ей по непоследовательности отношения к ней читателей. Историю «Глубины» мы должны начинать с XV–XVI вв., со времени упоминания её в индексах и отличать её от «глубинных книг», которые читал Авраамий. Индексы упоминают определённый памятник, называемый «Глубиной», а Авраамий обвиняется в чтении «глубинных книг». Тот и другой памятник нужно отличать друг от друга и под «глубинными книгами» Авраамия следует разуметь какие-то особые запрещаемые книги. Выражение жития «а инии глаголахꙋ нань: глубинныѧ книги почитаетъ» только и понятно в том смысле, что Авраамий читал какие-то предосудительные книги, а не одну какую-то книгу «Глубину», тем более же не «Беседу трёх Святителей».

Я сказал, что «Голубиная книга» может быть и не отделяема от «Глубины». Самый процесс появления «Голубиной книги» сокрыт пока от нашего наблюдения; однако книжное происхождение её достаточно выяснено. В данном случае я могу предложить, хотя единственно как предположение, такой процесс происхождения Голубиной книги. Я сказал, что под книгой «Глубина» едва ли нужно разуметь какую-либо особо переведённую с греческого оригинала книгу, а это был, очевидно, особого содержания сборник, в котором название было извлечено из статьи о почитании книжном. Такой сборник мог заключать в себе и апокрифические элементы, вроде тех, которые вошли в состав Голубиной книги. Если мы представим себе, что книжный, прозаический оригинал Голубиной книги был помещён одним из первых в таком сборнике, то извлечённый отсюда и переработанный в народном духе, он легко мог получить то название, которое, в сущности, принадлежало целому сборнику, называемому «Глубиной» в значении обширного объёма. Определение точного объёма выпавшей книги могло быть и не первоначальным, будучи вызвано самым названием книги, названием, которое, будучи книжного происхождения, понималось реально, в смысле книги обширной как глубина моря.

Указанное выше предисловие к «Златой Матице» приписывается Иоанну Златоусту и принадлежит к разряду слов, известных под именем «слов о почитании книжном»¹³. В нашей древней письменности таких слов было несколько; они приписывались разным лицам, а иногда несколько таких слов составляли одно целое под именем «слово святых отец о почитании книжном»¹⁴. Но обыкновенно статья приписывалась Иоанну Златоусту. С его именем она ходила и отдельно; так например, в Погодинском сборнике № 1287, л. 109 – Иѡаⷩ҇ Златаᲂустаго книги сꙋ^т подобни глꙋбинѣ морьстѣи¹⁵. Мы увидим, что «Златая Матица» состоит главным образом из слов нравоучительного характера и стоит в связи со Златоустами. По аналогии с ней надо думать, что и «Глубиной» и «Бисером» назывались не всякие сборники смешанного характера, но приблизительно такого же характера, как и Златая Матица и Златоуст, т. е. характера нравоучительного.

Наименование Златой Матицы «Жемчугом» и чередование последнего имени с названием «Маргарит» переносит нас к памятнику, известному под именем Маргарита. Этим именем, как известно, называется у нас собрание нескольких слов Златоуста, переведённых с греческого оригинала, как указывает и самое название, оставшееся в греческой форме – «Книга глаголемая Маргарите»¹⁶ т. е. Μαργαρίται. Списки Маргаритов представляют их нам в двух видах – в более кратком и в более полном. Краткий вид есть первоначальный, полный же – позднейший. В более полных списках мы находим после шести слов о «непостижимом» вставленных особых пять слов, имеющих такое заглавие – Иже въ ст҃ыⷯ ѡц҃а нашего Іѡанна Злаꙋⷮстаⷢ архиеппⷭ҇а Коⷩ҇стѧнтина града слово иⷤ ѿ книгъ гле҃мыⷯ Маргарите. Эти пять слов следующие:

1) Ѡ создании Адамовѣе и како прїѧ҃ дш҃ѫ и ѡ стрⷭ҇ти сп҃сове;

2) Того же ѡ Адамѣ. ꙗко прежⷣе снѣсти емꙋ ѿ древа разꙋмнаⷢ҇. ві́дѣвше кое зло кое ли добро и еже въ домꙋ поᲂучитисѧ ꙗже въ црк҃ви гл҃емаа;

3) Тогожⷣе чесо ра^ди древо разᲂумно добро и злѡ наречесѧ и како разᲂумѣетсѧ еже со мною еси в раи;

4) Тогоⷤ҇ ѡглашеніе къ хотѧщиⷨ крещатиⷭ҇ и ѡ притчи винограда;

5) Того же слово ѡ покаанїи и ꙋмиленїи и ꙗко скоръ б҃ъ въ спⷭ҇нїе и късенъ на мꙋченіе. въ немьⷤ повѣсть и ѡ Арабъ блᲂуⷣница¹⁷.

Как смотреть на эту вставку? Указание, что слово взято ѿ книг гл҃емыⷯ Маргарите, заставляет нас принимать, что здесь разумеется какой-то другой Маргарит, из которого взяты эти пять слов. Доказательством, что, действительно, эта группа слов взята из особого Маргарита, служит то обстоятельство, что группа эта встречается и отдельно. В собрании рукописей Гильфердинга находятся две сербских рукописи, одна XV века, другая XV–XVI вв.¹⁸. Одна рукопись, значащаяся в Описании под № 79, найденная в Герцеговине, представляет из себя собрание слов разнообразного содержания, хотя в большинстве – нравоучительного. Листы 54–96 содержат указанную группу слов под тем же заглавием – «Св. Иоанна Златоустого сло^во еже ѿ книгъ гл҃ѥмыⷯ маргарїте ємꙋже начєло ѿ созданїи Адамѡвѣ и т. д.¹⁹ Другой сборник, под № 35, XV в., также найденный в Герцеговине, начинается этой же самой группой с тем же заглавием, хотя здесь последние два слова и расчленены другими словами. Нет никакой возможности предполагать, чтобы эта группа пяти слов была взята из нашего русского Маргарита, так как в таком случае оставалось бы непонятным, почему именно одна и та же группа, с одной стороны, выпала из Маргарита, с другой – стала употребляться в отдельном виде. Необходимо сделать заключение, что в славянской письменности, кроме известного нам Маргарита, существовал другой Маргарит, может быть, явившийся первоначально в Сербии. Как он был велик, пока мы сказать не можем, но скорее, кажется, можно думать на основании заглавия – «от книг, глаголемых Маргарите», что эта группа представляет нам остаток более древнего и более полного Маргарита. Эта группа в сборниках была занесена к нам, и так как и она называлась Маргаритам, то и была механически присоединена к существовавшему уже Маргариту. Сербский Маргарит, как указывает греческая форма названия – Маргарите = Μαργαρίται – был переводом с греческого языка. Известно, что в византийской литературе Маргаритами назывались обыкновенно собрания различных слов Златоуста различного объёма. Описатели рук. Синод. Библ. указали один такой Маргарит из рукописей Флорентийской библ. Лаврентия Медичи²⁰. Действительно, указанная рукопись (Plut. VIII, cod. XV, в. XI; см. Bandini, Catalogus codicum... I, стр. 506.) носит название – Τοῦ ἐν ἁγίοις Ἰωάννου τοῦ Χρυσοστόμου λόγοι Μαργαρίται λέγονται. Маргарит состоит из тридцати двух слов Иоанна Златоуста следующего содержания – Βιβλίον τοῦ ἐν ἁγίοις πατρὸς κ. λ. τὸ λεγόμενον ἀπανϑίσματα.

1) περὶ ὑπομονῆς καὶ μακροϑυμίας,

2) π. ἑλεημοσύνης,

3) π. ἀγάπης,

4) π. διδαχῆς καὶ νουϑεσίας,

5) π. ἁμαρτίας καὶ ἐξαγορεύσεως,

6) π. ἀρχῆς καὶ ἐξουσίας,

7) π. τῆς μελούσης κίσεως,

8) π. ἀρετῆς καὶ κακίας,

9) π. ἀνδρίας καὶ ἰχύος,

10) π. ὅρκων,

11) π. δανάτου,

12) π. παίδων ἀνατρφῆ,

13) π. ἀκακίας καὶ μνησικακίας,

14) π. εὐχῆς,

15) περὶ μετανίας,

16) π. νηστείας καὶ σωφροσύνης,

17) π. τοῦ μὴ καταφροεῖν τῆς τοῦ ϑεοῦ ἐκκλησιας καὶ τῶν ϑείων μυστηρίων,

18) π. ταπεινοφρύνης,

19) π. ψυχῆς,

20) π. προνοίας,

21) π. πλούτου καὶ πενίας,

22) π. γαστριας,

23) π. ἀφρωστίας καὶ ἰατρῶν,

24) π. γυναικῶν καὶ κάλλους,

25) π. πλεονεξίας,

26) π. εὐτυχίας,

27) π. ἀλαζονείας καὶ κενοδοξίας,

28) π. φϑόνου,

29) π. μίσους καὶ ἔχϑρας,

30) π. λύπης καὶ ἀϑυμίας,

31) π. ὀργῆς καὶ ϑυμοῦ,

32) π. στωπῆς ἀπορρήτων.

Из этого перечня видим, что Маргарит был вполне другого состава, нежели известные в славянских переводах.

Обращу ещё внимание вот на какое обстоятельство. В Соловецкой рукописи (в Казанской Духовной Акад.) № 129 находятся вопросы Антиоха к Афанасию, снабжённые многочисленными ссылками на памятники, в которых (памятниках) говорится о соответствующих предметах. При вопросе: «Спадшꙋ дїаволу с нб҃съ како писано есть во Іѡвѣ, ѧко прїдоша аг҃гли бж҃ии предстати предъ гд҃ом и дїавол посредѣе их» – дан короткий ответ с прибавлением – «О сем чти в Маргарите проⷭ҇раⷩ҇нѣе» (Порф. Апокр. Сказ. о нов. л. и соб., 332). На какой Маргарит здесь ссылаются? В известном нам Маргарите нет ничего не только «пространнее», но и в сокращении. Но в рассматриваемой «Златой Матице» есть подробный рассказ о падении сатаны с неба (л. 188б), рассказ, вошедший и в Толковую Палею. Едва ли нужно полагать на основании только этого упоминания существование особого Маргарита определённого типа. Я скорее склонен думать, что автору указаний был известен сборник вроде рассматриваемой «Златой Матицы», но который назывался Маргаритом, каковое название могло вполне естественно явиться из сопоставления, с одной стороны, «Златой Матицы» и «Жемчуга», с другой – «Жемчуга» и «Маргарита».

Что касается времени появления у нас Маргарита, то точных сведений у нас не имеется. Но Описатели рук. Синод. Библ, уже заметили, что перевод не отличается древностью²¹, – и с этим следует согласиться, особенно если примем во внимание другой перевод некоторых слов, вошедших и в Златоструй. Но, с другой стороны, является вот какое ещё соображение. Из анализа Толковой Палеи мы видим, что автор её обильно пользовался из самых разнообразных источников; то буквально, то в пересказе он выписывал из доступной ему литературы то, что соответствовало его цели – обличению еврейского учения. В нашем, русском Маргарите мы имеем группу из шести слов Златоуста против иудеев, но никакого заимствования из них автором Толковой Палеи не заметно. Такое равнодушие является непонятным, если не предположить, что автору Толковой Палеи Маргарит ещё не был известен. Если же он не был известен, то очевидно потому, что его ещё не существовало, ибо при той начитанности автора Толковой Палеи, которая обнаруживается из её анализа, невозможно предполагать, чтобы такой памятник, как Маргарит, читать который предписывалось церковным уставом, остался незамеченным со стороны автора Толковой Палеи. А так как Толковая Палея, по всем вероятиям, относится к XIII веку, то отсюда вытекает то следствие, что Маргарит стал известен на Руси не раньше самого конца XIII или самого начала XIV в. Но мы не можем пока утверждать, чтобы он не был известен раньше на славянском юге. Язык Маргарита пока ещё не исследован, а что переводы Маргаритов совершались и у южных славян, было указано выше.

Церковные уставы, как видели, упоминают Маргарит уже в XIV в., и это обстоятельство проф. Владимиров выставляет как доказательство того, что Маргарит существовал уже в XIV веке²². Но вполне полагаться на это свидетельство рискованно. Церковные уставы наши являются переводом с греческого, и если в переводном уставе мы встречаем Маргарит, то это может служить доказательством, что Маргарит в византийской литературе существовал и – только. Можно думать иначе, а именно, что упоминание в церковном уставе Маргарита вызвало перевод недостающего памятника, хотя и тут остаётся не вполне определённым время перевода. Что указание церковных уставов нельзя принимать за достоверное свидетельство существования самого памятника в славянском переводе, доказывается, например, тем, что те же уставы упоминают Метафраста Логофета, а известно, что вплоть до открытого проф. Владимировым перевода Метафраста Андреем Курбским у нас нет никаких указаний на существование полного перевода Метафрастовых житий. Это отметил тот же пр. Владимиров²³.

Обращаюсь к определению «Златой Матицы». Единственный её список (Погодинский 1024, конца XV в.) представляет обширный сборник чтений нравоучительного и повествовательного характера, расположенных на весь год, начиная с недели сыропустной²⁴. Этим самым Златая Матица сближается с так называемым Златоустом. Со времён Горского мы знаем, что основание Златоуста составляют слова на дни Великого поста, что сохранилось под особым названием Златом Цепи. Впоследствии к словам на дни поста присоединились слова на Пасху, а за ними круг церковных поучений расширялся присоединением поучений на другие праздники, так что образовался сборник поучений на праздники всего года. Наши сведения о Златоустах пока этим и ограничиваются. Известно, впрочем, что Златоусты не все имеют одинаковый вполне состав, но в иных находятся иные поучения, нежели в других Златоустах, но их взаимная связь, а также их отношение к Измарагдам в точности не определены. Теперь прибавляется ещё необходимость определить отношение к Златоустам Златой Матицы. В начале Златой Матицы мы имеем, как выше сказано, наставление, подобное тем, которыми начинаются в известной редакции Измарагды, т. е. поучение о пользе книг; только это поучение является словом в неделю сыропустную. Уже одно это обстоятельство достаточно указывает, что Златая Матица в дошедшем до нас списке не представляет первоначального вида. Об этом сейчас ниже. Если для сравнения мы возьмём список Златоуста, описанный Горским и Невоструевым (Опис. слав. рук. Синод. Б. II, 3, стр. 83–114, № 261), то найдём, что в Златоусте и Златой Матице читается немало одних и тех же поучений. Из 225 слов Златой Матицы сорок слов читаются и в Златоусте. Сходные слова находятся в первой части того и другого памятника, кончая шестой неделей после недели всех святых. Дальнейшие слова уже совершенно различны в том и в другом памятнике. Начинается же сходство с недели цветной, на которой положено чтение Сна царя Иоаса и именно в сокращённой редакции, т. е. без изложения самого сна; при этом сходство простирается до того, что как там, так и тут за толкованием Сна Иоаса продолжается толкование евангельских текстов. Слова на среду, четверг и пятницу цветной недели Златоуста и Златой Матицы отличаются от других своей вопросо-ответной формой; они составляли, следовательно, особую группу раньше, нежели вошли в состав Златоуста и Златой Матицы. С цветной недели начинается правильный ряд поучений в Златой Матице, тогда как до этой недели мы имеем только десять слов, из которых первые четыре слова назначаются на воскресенье, вторник и среду недели сыропустной, а остальные шесть слов занимают всё пространство времени от недели сыропустной до цветной, т. е. 5½ недель. Ясно, что такой вид не может считаться первоначальным. В более древнем виде Златой Матицы, несомненно, были поучения и на первые недели Великого поста, как это мы находим в Златоусте. Причина такой утраты, разумеется, не может быть указана. Что здесь позднейшая утрата, доказывает то обстоятельство, что вообще Златая Матица сравнительно со Златоустом отличается изобилием слов, и потому было бы совершенно непонятно, если бы мы посмотрели на отсутствие указанных поучений иначе, нежели как на случайное явление. С цветной недели Златая Матица обнаруживает уже ближайшее родство со Златоустом, но отличается от него тем, что, тогда как в Златоусте на каждый день полагается только одно поучение, в Златой Матице полагается их по нескольку – два, три, четыре, причём видим, что до пасхального воскресенья включительно в определении дней оба памятника не расходятся между собой, т. е. каждое слово Златоуста читается в тот же самый день и в Златой Матице. Пасхальная же неделя с понедельника представлена различно в том и другом памятнике, нет ни одного слова общего, и сходство опять начинается с недели новой. Но сходство здесь не полное: сильно расходятся самые дни, в которые назначаются поучения; особенно можно заметить, что несколько поучений Златоуста, назначенных на несколько дней, по одному на день, в Златой Матице соединяются под одним днём, в результате чего при сходстве в содержании замечается несходство в последовательности. Ввиду того, что пасхальные поучения Златой Матицы не те, что в Златоусте, можно думать, что раньше составления целых сборников, вроде Златоуста и Златой Матицы, эти поучения существовали отдельно и притом в нескольких компиляциях; одной из них воспользовался редактор Златоуста, другой – редактор Златой Матицы. Такой вывод дополнял и распространял бы выводы Описателей рукописей Синодальной Библиотеки, которые признают отдельное существование собрания поучений на великий пост: точно также могло существовать и собрание поучений на Пасху. Дальнейшее сходство между обоими памятниками прекращается на 14 неделе после недели всех святых по Златоусту или на шестой по Златой Матице. Среди дальнейших слов находим в большинстве случаев, конечно, слова византийского происхождения, но немало слов происхождения русского. Помимо вышеуказанного слова, приписываемого Феодосию, мы находим почти весь Патерик Печерский, разделённый на ряд поучений в виде рассказов об отдельных подвижниках. В распределении поучений на тот или другой день никакого определённого плана или особой цели заметить нельзя: распределение совершенно случайно.

Итак, по схеме Златая Матица стоит в связи со Златоустами и наравне с ними резко отличается от Измарагдов. Теперь является вопрос, есть ли Златая Матица видоизменение Златоуста, или, наоборот, Златоуст – видоизменение Златой Матицы, или же оба памятника возникли независимо друг от друга? Вероятнее всего последнее. Правда, что Златоусты очень часто отличаются друг от друга по составу слов, но слова до пятидесятницы, а особенно слова на Великий пост оказываются устойчивее и, если даже не принимать во внимание последней части Златоуста и Златой Матицы, то и тогда можно видеть, что оба памятника составлены независимо друг от друга, хотя и из общих источников. Говоря так, я должен принимать существование нескольких собраний поучений, приспособленных к чтению на известные периоды времени. Эти собрания могли соединяться по нескольку вместе, хотя в то же время могли существовать и отдельно. Мы имеем немало Златоустов неполного состава, в которых недостаёт то одного периода, то другого. Гораздо правильнее, мне кажется, смотреть на многие из них как на недоразвившиеся Златоусты, нежели как на сокращённые, хотя, конечно, в иных случаях и нельзя отрицать намеренного сокращения. Из отдельных собраний поучений могла, составиться и Златая Матица. Такими составными частями были:

1) поучения на Великий пост с предшествующими приготовительными неделями,

2) поучение на Пасху и

3) поучения на остальные недели.

Автору соединения всех частей в одно целое, несомненно, принадлежит внесение и новых поучений, но каких – остаётся неизвестным. Что касается поучений, представляющих сказания Печерского Патерика, то возможно, что редактор Златой Матицы нашёл и их расположенными в виде чтений на известные дни.

К какому времени следует относить составление Златой Матицы? Рассматриваемый список принадлежит концу XV века; индексы рекомендуемых для чтения книг указывают на Златую Матицу также с XV века²⁵. На основании только этих свидетельств Златая Матица не может быть приурочиваема непременно к XV в. Но есть некоторые соображения в пользу именно XV в. Я сказал, что в Златую Матицу вошли сказания из Печерского Патерика. Нам известно, что в 1460 и 1462 годах произошли две обработки Печерского Патерика, в результате чего мы имеем, между прочим, так наз. Акакиевскую и Кассиановскую редакции Патерика. В недавнем своём исследовании о Печерском Патерике Шахматов указал, что, вероятно, ещё в XIII в. первоначальная редакция Печерского Патерика, представлявшая сочинения Симона и Поликарпа, подверглась переработке, состоящей, между прочим,

1) в том, что слово о создании церкви отнесено было к самому началу Патерика и

2) добавлены летописные статьи и среди них – слово, отчего прозвался Печерский монастырь²⁶.

В нашей Златой Матице (л. 229с) Патерик открывается как раз словом о создании церкви и, кроме того, находим упомянутое летописное сказание (л. 236с). Следовательно, Златая Матица, не восходя далее XIII в., к концу XIII приурочиваться могла бы. Но против этого говорит, например, то, что в ней читается слово о пострижении князя Святоши (л. 260а), чего в древнем Патерике не было. Это слово находится только в редакциях XV в. – Акакиевской и Кассиановской. Шахматов указывает существование третьей редакции, которую он называет Иоанновской, и которая выводится им из двух упомянутых редакций и представляется как их предшественница²⁷. В этой Иоанновской редакции было слово о пострижении Святоши; но это не изменяет положения дела, так как и эта редакция, по указанию Шахматова, составлена в половине XV в. Но можно определить ещё точнее редакцию Патерика Златой Матицы. Такой не могла быть редакция Кассиановская, так как в последней слово, отчего прозвался Печерский монастырь

1) надписывается именем Нестора, чего в Златой Матице нет, и

2) рассказывается о двукратном путешествии Антония на Афон, тогда как летописное сказание, вошедшее в редакции Патерика и в Златую Матицу, говорит только об одном путешествии.

Но такой редакцией не могла быть и редакция 1460 г., т. е. Акакиевская, так как в Златой Матице читается сказание о крещении Ольги (л. 233d), чего в Акакиевской редакции нет. Это сказание находится только в редакции, названной Макарием Феодосиевской и известной в списке начала XV в.²⁸ (Новгор.-Соф. № 578). Так как в Феодосиевской редакции есть все остальные статьи, которые являются в Златой Матице взятыми из Патерика, то отсюда вывод тот, что редактор Златой Матицы имел именно Феодосиевскую редакцию Патерика. А отсюда следует то, что в состав Феодосиевской редакции вошла не древняя редакция Патерика, как думает Шахматов²⁹, но и не Кассиановская и не Акакиевская, так как список её древнее последних редакций, а, очевидно та, которую Шахматов называет Иоанновской. Это же обстоятельство, с одной стороны, подтверждает вывод Шахматова о существовании этой Иоанновской редакции, с другой – делает поправку к его предположению, а именно относит её появление, по крайней мере, к самому началу XV в. Поэтому, и Златая Матица должна принадлежать приблизительно к половине того же XV века.

Теперь спрашивается, принадлежит ли к XV в. самое составление Златой Матицы или только та её редакция, которая дошла до нас в единственном пока списке? Прямых доказательств на это нет, и можно высказать только общие соображения. Рассматриваемый памятник называется «жемчуг и(ли) матица златая», а в уцелевшем заглавии другого списка – «жемчужная матица»; последнее название есть, конечно, видоизменение первого. Слово «матица» есть слово южнославянское, в частности сербское, и употребляется в наших старых памятниках в значении:

1) «начала», «источника»,

2) «магнита».

Несомненно, наш памятник назван «Матицей» в первом значении, т. е. в смысле «золотого источника». Едва ли можно думать, чтобы в XV веке на Руси назвали вновь составленный сборник «Матицей», как словом уже малопонятным русскому читателю. А что слово «матица» было, действительно, непонятно, доказывает прибавление слова «жемчуг», прибавление, не оправдываемое значением слова «матица». Русский книжник приравнял «Матицу» к драгоценным камням, как жемчуг, бисер, Маргарит, каковыми именами назывались, как видели, известные книги, и причиной такого приравнивания был эпитет «златая»: «Златая Матица» – золотой источник – обратилась в драгоценный камень, который был назван обычным именем «жемчуг». С другой стороны, название «Златой Матицы» не могло быть выдумано самим русским книжником. Оно, несомненно, идёт из древности и притом из древности южнославянской. Остаётся предполагать, что существовал какой-то памятник, носивший издавна название «Златой Матицы». Он мог быть переведённым с греческого языка, подобно Маргариту, и прийти к нам на Русь. На основании состава дошедшей до нас «Златой Матицы» нужно думать, что и первоначальная «Златая Матица» состояла из ряда статей поучительного характера. В XV веке по образцу её, а может быть, и не без влияния её был составлен обширный сборник поучений из русских источников, которому редактор придал известное ему название; но сознавая, что это название непонятно для читателя, он пожелал его объяснить и, назвав его «жемчугом», тем самым засвидетельствовал, что название «Златой Матицы» было непонятно и ему. Так как характер нового творения был тот же, что и Златоуста, то последний вытеснил собою однородный ему памятник, так что он дошёл до нас только в одном списке, а его прототип и совсем не дошёл. В том же XV веке «Златая Матица» вошла и в перечень рекомендуемых книг.

Итак, общие выводы из сказанного будут таковы:

1) Статья о природе, сходная с соответствующими местами Толковой Палеи, должна быть отделяема от памятника, называемого Златой Матицей, в который она вошла наряду с другими.

2) Эта статья о природе не составлена из отрывков Толковой Палеи, а наоборот, автор Толковой Палеи воспользовался ею в различных местах. Она была переводом с греческого оригинала и в том виде, в котором мы её имеем в «Златой Матице», она является в сокращённом виде.

3) «Златая Матица» есть памятник, однородный со Златоустом, но возникший независимо от него. Она составлена на Руси в XV в., хотя и был, вероятно, с таким же названием более древний памятник южнославянского происхождения.

4) Памятник, известный под именем Маргарита, также явился в эпоху не очень древнюю – в XIV–XV вв. Но у южных славян существовал другой Маргарит, возникший независимо от русского. Оба были простыми переводами с греческих оригиналов.

5) Остальные памятники, как «Бисер», «Глубина» и «Жемчуг», упоминаемые в индексах, несомненно, существовали в древне-русской письменности, но не имели определённого типа. Названия «Бисер» и «Глубина» извлекались из начала слова о почитании книжном, каковое слово ставилось обыкновенно в начале сборников. Название же «Жемчуг» применялось к различным сборникам.

6) Возникновение всех этих книг, по-видимому, совпадает с возникновением особого перечня книг, обнимающего всю тогдашнюю литературу, т. е. относится к XV веку, времени особенной литературной деятельности, отличающейся своим характером от деятельности последующего XVI века.

Вопрос о славянском происхождении Толковой Палеи можно считать поконченным: Толковая Палея в том виде, в котором мы её имеем в первоначальной редакции, не есть переводный с греческого оригинала памятник, а оригинальный славянский и даже, вероятно, – русский. Разумеется, о самостоятельном славянском (русском) происхождении Толковой Палеи можно говорить, имея её в виду в целом её составе. Отдельные части её проистекают из византийских источников и, если происхождение некоторых из них остаётся пока ещё не выясненным, то относительно других не может быть сомнения. Легче определить источники Толковой Палеи описательного и повествовательного характера, нежели источники полемическо-толкового. Но нет никакого сомнения, что и последние идут из тех же византийских оригиналов. Наличность некоторых из них в славянском переводе несомненна. Так, например, в рассказ о переходе евреев через Чермное море вставлен догматик четвёртого гласа – Ту ᲂубо браконеиꙵскусныꙗ невѣсты о҆́бразъ съдѣꙗсѧ чюдеси. тогда ᲂубо Мойси раздѣлитель водѣ быⷭ҇. сдѣ же архистратигъ Гаврилъ быⷭ҇ служитель чюдесѣмь дивнаго того ржⷭ҇тва творца. тогда глубину прешествова немокрено Изл҃ь. сде же хаⷭ҇ гаⷭ҇ роди бесѣмени дв҃ца, море же по пришествии Изл҃вѣ пребыⷭ҇ непроходно. тако и непорочнаꙗ дв҃а по ржⷭ҇твѣ Ѥмануилевѣ пребыⷭ҇ нерастлньна – 498,18–499,5. Или, например, из церковного песнопения взято следующее: ст҃ы б҃е и҆́же всѧ созьдавыи си҃мь поспѣшениѥмъ ст҃го дх҃а. стыи крѣпкъ. имже оц҃а ᲂувидѣхомъ и дх҃ъ ст҃ы преде в миръ. ст҃ы бесм^ертны ᲂутѣшителны дх҃ъ [иже ѿ] оц҃а исходить и в сн҃у почиваꙗ – 6,28–7,2.

Но кроме этих и подобных частностей, восходящих к греческим оригиналам, особенный интерес должна представлять сама идея Толковой Палеи и схема её построения. Правда, идее Толковой Палеи – представить ветхий завет как прообраз нового – идея старая: но новостью здесь до́лжно считать соединение этой идеи с практической целью – убедить евреев в ложности их учения. Самая же схема – связное изложение еврейской истории с многочисленными отступлениями – до сих пор не была указываема в каких-либо других подобных произведениях. Если мы и придём к решительному заключению, что Толковая Палея явилась, скажем, на Руси, то всё-таки должны задать себе вопрос, не имел ли редактор у себя готового образца, по которому он и составил своё произведение и из которого он, может быть, кое-что и заимствовал?³⁰ Аналогия других памятников заставляет остановиться на этом вопросе. Для примера укажу на сербский хронограф в первоначальной редакции: происхождения он, несомненно, местного, т. е. сербского, но составлен был, между прочим, по образцу переводного с греческого языка хронографа. То же могло быть и с нашей Толковой Палеёй. Её редактор мог иметь готовые образцы полемической литературы против евреев и по ним составить своё произведение. Если мы не находим среди дошедших до нас памятников прообраза Толковой Палеи, то при предположении, что такой прообраз существовал некогда, его исчезновение легко может быть приписано тому обстоятельству, что новосоставленное творение более пришлось по вкусу читателям, и потому быстро вытеснило переводную полемику. Разумеется, не имея пока под руками документальных данных, мы можем говорить о существовании таких прототипов Толковой Палеи только предположительно, но основание к такому предположению дают, с одной стороны, сохранившиеся до нас остатки полемической антиеврейской литературы в славянских переводах, с другой – существование в византийской литературе чего-то, подобного нашей Толковой Палее. Последнего рода памятники, прежде всего, должны быть привлечены для приблизительного решения вопроса о происхождении Толковой Палеи. К сожалению, византийская полемическая литература против евреев далеко ещё не достаточно приведена в известность, особенно литература анонимная, которая для славяно-русской оказывается в большинстве случаев гораздо более важной, чем литература, связанная с именами писателей. Западные учёные, преследуя свои цели, мало обращают внимания па литературу анонимную. В отделе теологии, вошедшем в состав 2 издания Истории византийской литературы Крумбахера и принадлежащем перу Эргарда, стр. 49, мы узнаём, что апологетика против иудеев не прекращалась в Византии с начала до конца. Всего усерднее писали против евреев в VII и XIV веках, и закончил полемику уже Геннадий Константинопольский XV века. Кроме того, в рукописях известны многие анонимные трактаты против иудеев. Эргард прибавляет далее, что все почти без исключения трактаты писаны в форме диалога, а по своей аргументации они не переходят обычного круга древнехристианской литературы. На стр. 51 Эргард указывает несколько рукописей, содержащих в себе полемические трактаты против евреев. О некоторых из них я и хочу дать имеющиеся у меня сведения, причём считаю нужным предупредить, что мои сведения отличаются большой краткостью и могут служить скорее для побуждения ближе ознакомиться с рукописной полемической литературой, нежели решить те или другие вопросы, связанные с Толковой Палеёй.

На первом месте до́лжно поставить большой трактат из Парижской Национальной Библиотеки, из Коаленева собрания № 111, XIII века, на 343 листах. Кодекс содержит обличение евреев, разделённое на 50 глав. В общем кодекс представляет аналогию нашей Толковой Палее, так как и в нём мы находим изложение ветхозаветной истории, снабжённое обличениями евреев. Каждая глава начинается историческим повествованием, за которым следует толкование с обличением жидовина и обращением к нему вроде – ὧ Ἰουδαῖε. Отличие же, между прочим, состоит в том, что в Парижском списке главное внимание обращено не на начальные библейские книги, как в Толковой Палее, а на исторические, так что с пятой главы начинается уже история Ровоама. Чтобы видеть характер рассматриваемого трактата, я приведу начало четвёртой главы, лл. 23–27, озаглавленной – Περὶ τῆς ἀπιστίας τῶν Ἰουδαίων καὶ ἀνταλογίας καὶ περὶ τῶν κατασκόπων. Глава читается так:

Ἐπειδὴ γὰρ ἀπὸ τῆς Αἰγύπτου ἐξελϑόντες καὶ πολλὴν ὁδόν διανύσαντες καὶ μυρία τῆς τοῦ ϑεοῦ δυνάμεως λαβόντες τεκμήρια ἔν τε τῇ Αἰγύπτῳ ἔν τε τῇ Ἐρυϑρᾷ ϑαλάς;ῃ ἔν τε ἐρήμῳ, ἐπιβουλεύσαντο πέμψαι κατασκόπους τοὐς διασκεψομένους τὴν φύσιν τῆς γῆς. οἱ δὲ ἀπελϑόντες ἐπανῆλϑον τὴν μὲν χώραν ϑαυμάζοντες καὶ γενναίων καρπῶν εὔφορα εἶναι λέγοντες, ἀνϑρώπων μέντοι ἀκαταμαχητων εἶναι χώραν καὶ ἰσχυρῶν. οἱ δὲ ἀγνόμονες Ἰουδαῖοι καὶ ἀναίσϑητοι δέον αὐτοὺς τῶν προτέρων τοῦ ϑεοῦ εὐεργεσιῶν ἀναμνησϑέντες καὶ πῶς αὐτοὺς εἰς μέσον ἀπειλημμένους στρατοπέδων τοσούτων Αἰγυπτιακῶν οὐ μόνον ἐξήρπασε τῶν κινδύνων, ἀλλὰ καὶ τῶν λαφύρων αὐτῶν ἐποίησε κυρίους, καὶ πῶς πάλιν ἐν τῇ ἐρήμῳ πέτρα ἔρρηξε καὶ τῶν ὑδάτων τὴν ἀφϑονίαν ἐχαρίσατο, καὶ τό μάννα παρέσχε, καὶ ταῦτα ἀναμνησϑέντες καὶ τἀ ἄλλα ϑαύματα, ἅπερ εἰργάσατο πιστεῦσαι τῷ ϑεῷ, τούτων μὲν οὐδὲν ἐνόησαν. ἅτε δὲ ὡς μηδενὸς γενομένου οὕτω καταπλαγέντες πάλιν εἰς Αἴγυπτον ὑποστρέφειν ἐβουλεύοντο λέγοντες. «ἐξήγαγεν ἡμᾶς ὧδε ὁ ϑεός, ὥστε ἀνελεῖν ἡμᾶς μετὰ παίδων καὶ γυναικῶν». ὁ τοίνυν ϑεὸς ὀργιζόμενος, ὄτι οὕτω ταχεως ἐξέβαλον τὴν μνήμην τῶν γεγενημένων, ὧμοσε μὴ εἰσελϑεῖν τὴν γενεὰν ἐκείνην τὴν ταῦτα εἰρηκυῖαν εἰς τὴν γῆν τῆς ἐπαγγελίας. καὶ πάντες ἀπώλοντο ἐν τῇ ἐρήμῳ εἰ μὴ Ἰησοῦς υἱός Νἀυὶ αὐτὸς καὶ Χάλευ νἱὸς Ἰεφονῆ, αὐτοὶ δύο ὅντες διεσώϑησαν ἀπὸ ἐξακοσίων χιλιάδων πεζῶν.

За этим сказанием следует объяснение его с обращением укоризны к евреям: Tί τῆς ἀλογίας ταύτης ἀλαζώτερον ὀφϑήσεται, ὦ Ἰουδαῖε; τί, ὦ ἀγνῶμον, ταῦτα διανοῇ; τί κατὰ τοῦ εὐεργέτου τὴν ἀχαριστίαν ἐκφέρεις; τί τῶν μειζόνων τυχὼν περὶ τῶν ἐλαττόνων διαμφιβάλλεις; τί τοιοῦτόν ποτε τοῖς πατράσι σοι ἐνηργήϑη, ὁποῖον διὰ σε παραδόξως ἐϑαυματουργήϑη; τίς πατριαρχῶν εὐχῇ τὴν ὑγρὰν εἰς ἀντίτυπον μετέβαλε φύσιν καὶ τὸ ταύτης ἀείρρυτον εἰς ἄρευστον μετεποίησε; τίς τὸ πρὸς τὰ κάτω διολισϑαῖνον ὕδωρ τειχοειδῶς ὅρϑιον πρὸς τὰ ἄνω καϑίδρυσε; τίς τὸν ὐποβρύχιον ἐκεῖνον κόλπον ἄνικμον ἐϑεάσατο καὶ τὸ ἀϑεώρητον τέρμα ὄψει κατιδὼν περιέλαβε; τίς τῶν πρός σου τοιαύτην τρίβον ἐβάδιζεν, ἢν ἄβατον ὁ μετά ταῦτα σύν τῷ προτερῳ παρίστησι χρόνος, μένῳ τῷ μέσῳ τὸ ϑαῦμα προσμαρτυρούμενος, τίς ἐνέδρας μηχανὴ τοιαύταις παῖσι τοὺς ἐναντίους κατέκλεισε; ποῖον δόρυ ὑπ’ ἀμφτέρων τῶν μερῶν πατούμενον τοῖς μὲν σωτήριον τοῖς δὲ ὀλέϑριον ἐδείχϑη; πῶς τῷ ἀγνώμονι ταῦτα παραδραμὼν λογισμῷ τὸ ἀδύνατον τῷ ϑεῷ περιάπτεις; διὰ τί τῶν ἀπὸ τοῦ ὕδατος γογγυσμῶν οὐχ’ ὐποστειλω τὴν ἀβουλίαν (25); πῶς ἡ τῆς πέτρας ὑπὲρ φύσιν ἀνάκλυσις τὴν σὴν διάνοιαν οὑ κατέπληξεν; οὑκ ἤδεις, ὅτι ὁ τὰ στοιχεῖα καινοτομῶν καὶ τῶν ἐϑνῶν ἐκείνων καταγωνίσεται. Затем автор опять переходит к повествованию – ἀλλὰ πάλιν τὸν ἔμπροσϑεν ἀναλήψομαι λόγον περὶ τῶν κατασκόπων. οὐτοι δἂν εἶεν οἱ μὲν τὰς ἀγαϑὰς ἐλπίδας προτείναντες, οἱ διὰ τῆς πίστεως ἐγγινόμενοι λογισμοὶ καὶ βεβαιοῦντες τῶν ἀποκειμένων ἀγαϑῶν τὴν ἐλπίδα, οἱ δὲ ἀπόγνωσιν τῶν χρηστότέρων ἐμποιοῦντες ἐλπίδων εἶεν ἄν οἱ παρὰ τοῦ ἐναντίου λογισμοί, οἱ τὴν πίστιν τῶν ἐπηγγελμένων ἀμυλύνοντες. Ἰησοῦς δὲ ἦν ὁ τῆς κρείττονος ἐπισκοπῆς καϑηγούμενος, ὦ Ἰουδαῖε, ὁ τῇ παρ’ ἑαυτοῦ διαβεβαιώσει τὸ πιστὸν τοῖς ἐπηγγελμένοις παρέχων, πρὸς ὂ βλέπων ὁ Μουσῆς βεβαίας εἶχεν τὰς ὑπὲρ τῶν μελλόντων ἐλπίδας, δεῖγμα τῆς ἐκεῖ τρυφῆς τὸν βότρυν ποιούμενον τὸν ἐπαναφορέων παρ’ αὐτοῦ κομιζόμενον. Ἰησοῦν δὲ πάντως ἀκούων περὶ τῆς γῆς ἐκείνης μηνύοντα καὶ βότρυν ξύλῳ ἀπαιρούμενον νοεῖς πρὸς ὅν κακεῖνος βλέπων ἀσφαλὴς ταῖς ἐλπίσιν ἦν. βότρυς γὰρ ἐπὶ ξύλον κρεμάμενος τίς ἄλλος ἐσίν, ὦ ἀνόητοι Ἰουδαῖοι, παρὰ τὸν ἐπ’ ἐσχάτων τῶν ἡμερῶν ἐπὶ τοῦ ξύλου κρεμασϑέντα βότρυν, οὑ τὸ αἱμα ποτὸν τοῖς πιστεύουσιν γίνεται σωτήριον. τοῦτο τοῦ Μωῦσέως προειπόντος ἡμῖν δι’ αἰνίγματος, ὅτι αἷμα σταφυλῆς ἔπιον οἶνον, δι’ οὑ τὸ σωτήριον πάϑος καταμηνύεται. κεφάλαιον δὲ σῶν ἐν τῷ μυστηρίῳ πεπιστευμένων εἰς τὸ πάϑος πίστις ἐστὶ τοῦ ὑπὲρ ἡμῶν ἀναδειξαμένου τὸ πάϑος, ὣστε τὸν πρὸς αὐτὸν βλέποντα, καϑὼς ὑφηγεῖται ὁ λόγος, ὑπὸ τοῦ Ἰησοῦ τῆς ἐπιϑυμίας μὴ βλάπτεσϑαι, ὅ δὴ καὶ νῦν ἐστὶ γνῶμα γινόμενον. οἱ γὰρ τὴν ἐκτασιν τῶν χειρῶν τοῦ νομοϑέτου τὸν ἀληϑινὸν νομοϑέτην, διὰ δὲ τῆς τῶν χειρῶν ἐκτάσεως τὸν ἐπὶ τοῦ σταυροῦ τὰς (26) χεῖρας ἐκτείναντα, ὁ δὲ λαὸς εἰ μὲν ἐπηρμένας βλέπει τοῦ νομοϑέτου τὰς χεῖρας ὑπέρτερος τοῦ ἐχϑροῦ κατὰ τὴν παράταξιν γίνεται, εἰ δὲ καϑιεμένας ἐνδίδωσι. τὸ μὲν ἐν ὕψει τὰς χεῖρας ἔχειν τὸν Μωσέα τὴν διὰ τῶν ὑψηλοτέρων νοημάτων ϑεωρίαν τοῦ νόμου σημαίνει, τὸ δὲ εἰς τὴν γἤν ἐπικλίνειν τὴν ταπεινήν τε καὶ χαμάζηλον κατὰ τὸ γράμμα τοῦ νόμου ἐξήγησίν τε καὶ παρατήρησιν. εἰ δὲ τοῖς καϑορᾷν δυναμένοις ἐν τῷ νόμῳ μάλιστα τὸ κατὰ τὸν σταυρὸν ϑεωρεῖ τὰ μυστήρια, δι’ ὧν τὸ σχῆμα τοῦ σταυροῦ καταγράφεται, ὅπερ καὶ ἐν τῷ Μωσεῖ τότε κλεπτόμενον τρόπαιον καὶ νίκης αἴτιον τοῖς ὁρῶσι καϑίστατο. ἡ γὰρ διδασκαλία τῆς ἀληϑείας πρὸς τὰς διαϑέσεις τῶν δὲχομένων τὸν λόγον συμμεταβάλλεται ἐπίσης γὰρ τοῦ λόγου πᾶσι τὸ καλὸν ἢ τὸ κακὸν προδειχνυντος. ὁ μὲν εὐπειϑῶς πρὸς τὸ δεικνυμενον ἔχων ὁ ἐξ ἐϑνῶν λαὸς ἐν φωτὶ τὴν διάνοιαν ἔχει. τῷ δὲ ἀντιτύπως διακειμένῳ Ἰουδαίῳ καὶ μὴ καταδεχομένῳ πρὸς τὴν ἀκτῖνα τῆς ἀληϑείας τὴν ψυχὴν διαβλέψαι παραμένει τῆς ἀγνοιας ὁ ζόφος, διὰ τοῦτο εὐκόλως ἐπὶ τὸ ἄγκιστρον τῆς ἀπωλείας ἐφέλκεται καὶ ἐγκαλλωπιζόμενος τῷ τῆς αἰσχύνης μιάσματι. τῷ γὰρ πρὸς τὴν ὑψηλοτέραν ζωὴν ἑαυτόν ἀνατείναντι οὐ μικρὰ γενοιτ’ ἂν πρὸς τὴν ἀληϑῆ φιλοσοφίαν ἐφόδια τὰ εἰρημένα. ἀλλὰ ταῦτα μὲν ἐάσαι χρὴ τοῦ ἐφεξῆς δὲ λόγου ἐχόμεδα. ὢ τῆς τῶν ἀγνωμόνων ἀβελτερίας. ὢ ἀναισϑήτων ἡλιϑιότητος μᾶλλον δὲ κακοβουλίας αἰσϑανομένων...

To же мы видим и в Толковой Палее, хотя в ней самые толкования имеют другой характер, а именно на первый план выдвинут прообразовательный элемент, но оканчивается обращением к жидовину укоризны – О чюдо дивноѥ. како видѧще славу би҃ю. по васъ побарающю. и немощныⷯ супостатъ ᲂустрашистесѧ. вы же послѣднии родъ оканьныи видѧще славу сн҃а би҃ꙗ ѥ гоже ѿвергостесѧ предъ лицемъ Пилатовыⷨ и на крⷭ҇тѣ ꙗко злодѣꙗ обѣсисте...564, 13–21.

Остальные главы идут в таком же характере. Укажу на начала некоторых из них:

5 глава. Περὶ τῶν βασιλέων. Ἦν ἐπαιρόμενος Ἰεροβοάμι ἐπι τὴν βασιλείαν καὶ Σολομὼν ἐζήτει τοῦ ϑανατῶσαι αὐτὸν καὶ ἀπέδρα πρὸς Σουσακεὶμ βασιλέα Aίγύπτoυ.

6 глава. Περὶ τῆς βασιλείας Ροβοὰμ υἱοῦ Σολομῶντος. Καὶ Ροβοὰμ υἱὸς Σολομῶντος ἐβασίλευσεν ἐν Σίκιμα, ὅτι εἰς Σίκιμα ἤρχετο Ἰσραὴλ βασιλεῦσαι αὐτόν... без толкования.

15 глава. Περὶ τοῦ ὄρκου τοῦ νομικοῦ καὶ τοῦ εὐαγγελικοῦ. Μάνϑανε λοιπὸν μετὰ ἀκριβείας, ὦ Ἰουδαῖε, ὅτι καϑώς ὁ παιδαγωγὸς διδάσκει τὸν νέον τὸ πρῶτον στοιχεῖον οὕτω καὶ ὁ νόμος, (ὁ Μωῦσῆς) γάρ φησι τὸν ἀληϑινόν ϑεόν, ἵνα μὴ κατὰ τῶν εἰδώλων ὀμνύωσι. διὸ καὶ ὁ Ἰερεμίας ἐλεγε καὶ ἔσται ἐὰν μαϑόντες μάϑωσι τὴν ὁδὸν τοῦ λαοῦ μου τὸ ὀμνύειν τῷ ὀνόματί μου.

Последняя глава озаглавливается: Περὶ τῆς ἀναστάσεως τοῦ Χριστοῦ καὶ τῆς κλήσεως τοῦ ἁγιου Παύλου τοῦ ἀποστόλου, πῶς ἐκλήϑη παρὰ τοῦ Χρίστοῦ μετά τὴν ἀνάστασιν, καὶ περὶ τῆς ἐκκλησίας πῶς ἐϑεμελίωσεν αὐτὴν ὁ Χριστὸς καὶ ὅτι ἡ κλῆσις τοῦ Παύλου σαφῆ τὴν ἀνάστασιν ποιεῖ καὶ περὶ ϑεολογίας.

Таким образом, рассматриваемый трактат доводит своё изложение до конца новозаветных событий. Наша Толковая Палея оканчивается на начале царствования Соломона, но едва ли можно думать, что таков был и первоначальный план её автора. Наоборот, есть основания думать, что автор хотел довести своё изложение, по крайней мере, до новозаветных событий. В некоторых местах он сам заявляет о таком своём намерении. Толкуя обещание Бога Аврааму, что восстанет муж от племени его и многие соблазнятся о нём, автор добавляет – что ѥ сть мужь сн҃ь би҃и ѿ прⷭ҇чтыѣ влⷣчца ѿ племене Аврамлѧ ѥ же и послѣдии в родословии скажемь – 254,4–8; очевидно, имелось в виду в своём месте изложить родословие Богородицы, которое, как известно, встречается в греческих и славянских списках, будучи приписываемо Епифанию Кипрскому. Пересказав Заветы двенадцати патриархов, автор добавляет: но аще симъ патриархомъ не вѣруѥши, имамъ ти преⷣложити и всѣхъ прр҃кы гл҃авшаꙗ порѧду – 475,10–13. Или, толкуя пророчество Валаама «воссияет звезда от Иакова», автор говорит: вижь же ᲂубо жидовине, ꙗко звѣзда восиꙗѥть ѿ Иꙗкова о неиже пошедъше ти ᲂукажемъ – 580, 5–8. Или, упрекая евреев в склонности к идолопоклонству, автор говорит: си же ᲂубо събышасѧ на васъ оканьнии, съвратисте бо сѧ въ слѣдъ б҃ъ инѣхъ и при Аронѣ телцю поклонистесѧ. при Моиси же велфегору, при Оровоамѣ златома кравома. при Ахавѣ же Валови. о҃на (вар. ина) же всѧ пошедъши ᲂукажемъ – 620,5–12.

Всё это указывает, что Толковая Палея по первоначальному замыслу редактора не должна была прерываться на царствовании Соломона, а должна была представлять трактат вроде указанного греческого.

Другой трактат, который может быть поставлен в параллель Толковой Палее, находится в рукописи Париж. Национ. Библ. de fonds grecs № 2750A, XIII в., лл. 109–249. Трактат изложен в форме вопросов иудея и ответов христианина. Листы 132–156 содержат историю патриархов с толкованиями.

Вопрос предлагают иудеи:

Ἀπεκρίϑησαν οἱ Ἰουδαῖοι· παρακαλοῦμεν, τὰ τοῦ Μωσέως διδάξας ἐμφάνισον πρὸς ἡμᾶς πρότερον, ἐπεὶ καὶ πρῶτον προφήτην παρὰ ϑεοῦ τὸν Μωῦσέα ἐλάβομεν καὶ οὗτος ἐκ τῆς Αἰγύπτου ἐξῆξε, πρὸς δὲ ϑεογνωσίαν εἰσῆξε ἡμᾶς.

Следует ответ:

Пρὸς Ἰουδαίους. Ἀρξώμεϑα λοιπὸν ἀπὸ τοῦ πρώτου τῆς ϑεογνωσίας ἀνϑρώπου, λέγω τοῦ Ἀβραάμ, ὅς ἔσχε δύο υἱoύς, ἕνα ἐκ τῆς παιδισκης καὶ ἕτερον ἐκ τῆς ἐλευϑέρας, οἱ γὰρ ἕτεροι, καὶ ἀνευλόγητοι καὶ ἀνόνυμοι. ὁ μὲν οὖν Ἰσαάκ δύο φέρει τύπους ἐν ἑαυτῷ, ἐν μὲν τῇ τάξει τὸν ἐξ ἐϑνῶν προσελϑόντα λαὸν τῷ Χριστῷ, ἐν δὲ τῇ γεννήσει καὶ ϑυσίᾳ τὴν τοῦ κυρίου γέννησιν ὁμοῦ καὶ σφαγήν, ὁ δ’ Ἰσραὴλ τύπον ἔχει τοῦ τῶν Ἰουδαίων λαοῦ, ὅτι δὲ τοῦτό ἐστιν ἀληϑές. ἄκουσον τοῦ ϑεοῦ πρὸς Μωσέα λέγοντος· λάβε σεαυτῷ γυναῖκα πόρνην καὶ τεκνοποίησον ἐξ αὑτῆς, ὅτι ἐκπορνεύουσα ἐκπορνεύσει ἡ τῶν Ἰουδαίων συναγωγή, διὰ τοῦτο οὐκ ἒσται γυνή μου κάγὼ οὐκ ἀνὴρ αὐτῆς. ἐδήλου δὲ καὶ τὴν τῆς ἱερωσυνης κατάλυσιν. καὶ γὰρ ἐκπορνεύσασα μετὰ τὴν παρουσίαν Χρίστου ἀγάλλωσιν ἒπαϑεν...

Особенно интересно для сравнения с Толковой Палеёй объяснение Лествицы Иакова. В Толковой Палее читается апокрифический рассказ о виденной Иаковом лествице, в настоящем же греческом трактате апокрифического ничего нет, сказание взято из библии, но схема толкования та же, что и в Толковой Палее: рассказ разбит на отдельные части, которые и снабжены толкованиями. Всё греческое сказание таково.

I. Ἐξῆλϑε δὲ Ἰακὼβ ἀπὸ τοῦ φρέατος τοῦ ὄρκου καὶ ἐπορεύϑη εἰς Χαρράν, καὶ ἀπήντησε τόπῳ καὶ ἐκοιμήϑη ἐκεῖ. ἔδυ γὰρ ὁ ἥλιος.–ἐπειδὴ τὰ σύμβολα τοῦ νοητοῦ ἡλίου ἔμελλε διδάξειν τὸν Ἰακώβ, ὁ ϑεὸς ἔδει κρυβῆναι τὸν αἰσϑητὸν ἥλιον, ἵνα καὶ ἢν ἔμελλεν σχότωσιν ὑποστῆναι ἐν τῷ δεσποτικῷ πάϑει παραδηλώσῃ ὁ ἥλιος.

II. καὶ ἔλαβεν ἀπὸ τῶν λίϑων τοῦ τόπου καὶ ἔϑηχε πρὸς κεφαλὴν αὐτοῦ. – λίϑον ἔλαβεν Ἰακώβ, ἐπεὶ γὰρ διὰ τοῦ ἐντίμου καὶ ἀκρογωνιασίου λίϑου, λέγω δὲ τοῦ Χριστοῦ, ὁ ἐξ ἐϑνῶν λαὸς προσδραμεῖν ἔμελλε ϑεῷ. διὰ τοῦτο καὶ οὖτος ἐντίμως τὸν λίϑον πρὸς κεφαλὴν ἔϑηκε.

III. καὶ ἐκοιμήϑη ἐν τῷ τόπῳ ἐχείνῳ καὶ ἐνυπνιάσϑη. – εἰ καὶ τῷ σώματι ἐκάϑευδεν Ἰακώβ, ἀλλ’ ὁ νοῦς ἐμερίμνα τοῦ Ἰσραήλ.

IV. καὶ ἰδοὺ κλίμαξ ἐστηριγμένη ἐν τῇ γῇ, ἦς ἡ κεφαλὴ ἀφικνεῖτο εἰς τὸν οὐρανόν. – κλίμακα ἐνταῦϑα νόει μοι τὴν παρϑένον, δι’ ἦς ἀπὸ γῆς πρὸς οὐρανόν ἀναγόαεϑα.

V. καὶ οἱ ἄγγελοι τοῦ ϑεοῦ ἀνέβαινον καῖ κατέβαινον ἐπ’ αὐτήν ὁ δὲ κύριος ἐπεστήρικτο ἐπ’ αὐτῆς. – πρῶτον μὲν ὁ Γαβριὴλ καταβέβηκεν ἐπ’ αὐτὴν τὸν κύριον εὐαγγελιζόμενος ἅμα τῷ εὐαγγελισμῷ συλληφϑῆναι καὶ ἐξ αὐτῆς ὅσον οὔποτε ἄνϑρωπον προελϑεῖν. ἔπειτα καὶ οἱ διάκονοι καὶ ϑύλακες τῆς ἡμετέρας σωτηρίας. ὁ γὰρ σωτήρ μου ἐν τῷ εὐαγγελίῳ οὕτως φησίν. «ἀπάρτι ὄψεσϑε εἰς τὸν οὐρανὸν ἀνεῳγότα καὶ τοὺς ἀγγέλους τοῦ ϑεοῦ ἀναβαίνοντας καὶ καταβαίνοντας ἐπὶ τὸν υἱὸν τοῦ ἀνϑρώπου», ἀναβαίνοντας μὲν ἐπ’ αὐτόν, ὅς ϑεὸς ὤν καὶ ἄνϑρωπος γέγονε, καϑήμενος ἐκ δεξιῶν τοῦ ἀοράτου πατρός. καταβαίνοντας δὲ ἐπὶ τοὺς ἀνϑρώπους, ἵνα τὴν τούτων πραγματεύωνται σωτηρίἀν. τοῦτο γὰρ καὶ Παῦλος τό τοῦ ἐμοῦ Χριστοῦ ἐδήλωσε στόμα περὶ τῶν ἀγγέλων οὔτως εἰπών. «οὐχί πάντες εἰσὶ λειτουργικὰ πνεύματα ἀποστελλόμενα διὰ τοὺς μέλλοντας κληρονομεῖν σωτηρίαν», ἀλλὰ καὶ πάλιν ἐπὶ τὴν προφητείαν χωρήσωμεν.

VI. εἶπε δὲ αὑτῷ «ἐγώ εἰμι ὁ ϑεὸς Ἀβραὰμ καὶ ὁ ϑεὸς Ἰσαὰκ τοῦ πατρός σου. ἐγὼ ποιος ὁ ἐν τῇ κλίμακι ἐπιστηριζόμενος. μὴ φοβοῦ ἀπὸ Ἠσαῦ δηλονότι τοῦ ἀδελφοῦ σου». – οὓτω γὰρ ὁ σωτήρ μου τοῖς οἰκείοις ἔλεγε μαϑηταῖς. «μη φοβεῖσϑε ἀπὸ τῶν ἀποκτενόντων τὸ σῶμα, τὴν δὲ ψυχὴν μὴ δυναμένων ἀποκτεῖναι». τοῦτο δὲ λέγει, ἵνα τόν φόβον ἀνέλῃ τῶν ἐλπιζόντων ἐπ’ αὐτόν, καϑὼς καὶ ὁ Δαβίδ ἐκβοᾷ. «μακάριος ὁ ἄνϑρωπος ὁ ἐλπίζων ἐπὶ σε».

VII. ἡ γῆ ἐφ’ ἦς σὐ καϑεύδεις ἐπ’ αὐτῆς σοὶ δώσω αὐτὴν καὶ τῷ σπέρματι σου. – σπέρμα δὲ αὐτοῦ οὐ μόνον τοὺς ἐξ αὐτοῦ, ἀλλὰ καὶ τοὺς ἐξ ἐϑνῶν ἐκάλεσεν ὁ ϑεός. καϑάπερ γὰρ ὁ Ἠσαῦ υἱὸς ῶν τοῦ Ἰσαὰκ οὐκ ἠριϑμήϑη ἐν τῇ τῆς συναγωγῇς εὐλογίᾳ διὰ τὸ μὴ τὴν τῆς ἀρετῆς καὶ τῆς ϑεογνωσίαν βαδίζειν ὁδόν. οὕτω καὶ διὰ τῆς ϑεογνωσίας καὶ ἀρετῆς ἐξ ἐϑνῶν τῷ Χριστῷ προσελϑόντες υἱοὶ τοῦ Ἰσραὴλ ἔσονται. νοῦς γὰρ ὁρῶν τὸν ϑεὸν ὁ Ἰσραιὴλ ἐρμηνεύεται. διὰ τοῦτο καὶ οἱ τόν νοῦν κεκαϑαρμένοι πρὸς τό ὑποδέχεσϑαι τὰς ϑείας αὐγὰς υἱοὶ δικαίως τοῦ Ἰσραὶλ καὶ εἶναι καὶ ὀνομάζονται, βεβαιώσει δὲ μου τὸν λόγον τὰ ἐπίλοιπα τῆς ϑείοις γραφῆς.

VIII. καὶ ἔσται σπέρμα σου ὡσεὶ ἄμμος τῆς γῆς καὶ πλατυνϑήσεται ἐπὶ ϑάλασσαν καὶ λίβαν καὶ βορρᾶν καὶ ἐπὶ ἀνατολάς. – ὁρᾶτε πῶς τὸ τετραμερὲς τοῦ κόσμου περιέλαβεν ἡ γραφή, ἡ δὲ Ἰουδαία πολλοστόν τι τμῆμα καὶ σμικρότατον ὑπάρχει τῆς γῆς. φέρων δὲ γὰρ τὸ πλέον εἰς φῶς ὁ προφήτην ἐπήνεγκε.

IX. καὶ εὐλογηϑήσονται ἐν σοὶ πᾶσαι αἱ φυλαὶ τῆς γῆς, τουτέστιν ἀπὸ τοῦ ἐξελϑόντος ἐκ σοῦ Χριστοῦ τοῦ ϑεοῦ. – εἰ δὲ τοῦτο σπουδάσετε ἀνελεῖν, οὐδεμία εὐλογία καὶ κοινωνία τοῖς ἔϑνεσιν καὶ ὑμῖν, ἀλλὰ τοὐναντίον μᾶλλον διασχισμὸς καὶ διάστασις. παρὰ πάντων γὰρ τῶν ἐϑνῶν ἀπεστραμμένα καὶ μεμισημένοι τελεῖτε μέχρι τῆς σήμερον.

X. καὶ ἰδοὺ ἐγὼ διαφυλάπω σε ἐν τῇ ὁδῷ πάσῃ οὑ ἂν πορευϑῇς. – ταύτην οὖν τὴν προαιώνιου οἰκονομίαν μεμαϑηκὼς ἐν τῷ σῷ σπέρματι τελεσϑήναι, ἐν πάσαις ταῖς ὁδοῖς σου ἀφόβως ἀπότρεχε.

XI. καὶ ὑποστρέψω σε εἰς τὴν γῆν ταύτην, τουτέστιν εἰς τὴν προτέραν τοῦ Ἀδάμ. οὐκ ἐκλείψει, φησίν, ἐκ τοῦ σπέρματος σου ἡ εὐλογία μοῦ ἕως οὗ ἐξ αὐτοῦ τουτέστι ἐκ τῆς παρϑένου τὸ τῆς σαρκός ἀναλάβωμαι φυραμα. εἰ δὲ τις ἀκριβέστερον περὶ τούτου ϑέλει μαϑεῖν, ἐρωτησάτω τὸν Ἰακώβ· «εἰπέ, ώ μακάριε Ἰσραήλ, τίνα ἐστὶν ἐκεῖνα ἂ ὁ φιλάνϑρωπος ὑπεσχέϑη ποιῆσαί σου Σαβαώϑ, οὐκ ἐκλνείψει ἄρχων ἐξ Ἰούδα καὶ ἡγούμενος ἐκ τῶν μηρῶν αὐτου ἔως ἂν ἔλϑῃ ὅ ἀπόκειται καὶ αὐτὸς προσδοκία ἐϑνῶν»; ἠκούσατε τῆς τοῦ προφήτου φωνῆς τοῖς ἡμετέροις ρήμασι φϑεγγομένης. τό γὰρ ὅ ἀπόκειται τὸ πρὸ τῶν αἰώνων σημαίνειν μυστήριον. – καὶ ἐξηγέρϑη Ἰακὼβ ἀπὸ τοῦ ὕπνου ἀντὶ τού κατέλαβε πᾶσαν τὴν γνῶσιν τῶν παρὰ ϑεοῦ λεγομένων καὶ εἶπεν, ὅτι ἐστὶν κύριος ἐν τῷ τόπῳ τούτῳ, ἐγὼ δὲ ούκ ᾕδειν.

В Толковой Палее мы имеем соединение апокрифического рассказа с библейским, причём тот и другой подверглись объяснениям. Объяснения не совпадают с приведённым греческим, но это объясняется тем, что апокрифическое сказание о лествице отличается сильным пророческим элементом, который и объяснён редактором сообразно своей цели. Важно то, что и в византийской литературе, следовательно, были в употреблении трактаты, направленные против иудеев, излагающие факты библейской истории.

Кроме указанных двух трактатов большого объёма, мы находим в византийской литературе значительное количество трактатов небольшого объёма. К числу их принадлежит, например, небольшой трактат в рукоп. XV–XVI вв. Венецианской библ. св. Марка, Арр. Class. 7–20, лл. 212–220. Трактат состоит собственно из перечисления пророчеств, но он представляется в виде руководства в споре с евреем:

Χριστιανῶν τε καὶ Ἰoυδαίωv Χριστόν ὁμολογούντων, ἀμφιβαλόντων δὲ τῶν Ἰουδαίων οὔπω ἑαυτὸν ἐλελυϑήναι, ἀλλὰ λεγόντων, ὅτι μέλλει ἔρχεσϑαι, πόϑεν αὐτοὺς πεῖσαι ὠφείλομεν, ὅτι καὶ ϑεὸς ἐστι ὁ Χριστὸς καὶ ὅτι ἦλϑε καὶ ὅτι ἀληϑής ἐστι καὶ οὐ πλάνος, ὡς αὐτοὶ νομίζουσιν.

В ответ на это передаётся ряд пророчеств о Христе, за которыми следует небольшое заключение с обвинением евреев в неверии. Настоящий трактат может быть поставлен в связь не только с Толковой Палеёй, но и с некоторыми другими памятниками древнерусской письменности. Что касается Толковой Палеи, то мы встречаем в ней немало различных пророчеств, рассеянных по всему изложению, и, кроме того, история царствования Давида оканчивается целым рядом выдержек из псалтири, носящих пророческий характер. Естественно, возникает вопрос, откуда брал автор Толковой Палеи выдержки из пророков. Известно, что до времени Геннадия у нас пророчества употреблялись в двух видах – или в паремейниках или в соединении с толкованиями. Нельзя, конечно, отрицать, что автор черпал приводимые пророчества из того или другого источника, но можно думать, что у нас существовали и компиляции из пророчеств, приспособленные для той или другой цели. Эти компиляции в первоначальной своей основе были происхождения византийского. Пример византийских компиляций в таком духе и представляет рассматриваемый трактат. То же можно сказать и относительно компиляции пророчеств, составленной из псалмов: и она могла идти из Византии. Компиляция пророчеств, составленная из выдержек из пророческих книг и псалтири, встречается в первоначальной летописи в речи философа к Владимиру, где пророчества состоят из шести отделов:

1) об отвержении жидовском,

2) о призвании стран,

3) о воплощении Божием,

4) о страданиях Иисуса Христа,

5) о распятии Его,

6) о воскресении.

Уже Сухомлинов в своём исследовании о летописи нашёл возможным сопоставлять эту компиляцию с Палейной компиляцией Давидовых пророчеств, при этом он замечает, что «почти все пророчества Давида, приводимые в летописи, находятся и в Палее. Вероятно (продолжает он) оба сочинения заимствовали из общего источника; но едва ли он заключался в проповеди миссионера»³¹. Последнее, разумеется, вполне справедливо, а относительно первого утверждения нужно заметить, что в Толковой Палее, наоборот, находится только часть летописных пророчеств – я разумею только указанную Палейную компиляцию. Но хотя бы пророчества и не совпадали, важно уже то, что и в летописи, и в Толковой Палее они расположены в известной системе и притом – в одинаковой. В Палее пророчества Давида расположены в 24 отделах, в которых встречаются и те, что и в летописи и притом под теми же заглавиями:

1) о воплощении (стлб. 781),

2) о страданиях (792–793),

3) о распятии (794),

4) о воскресении (796–7),

5) об отвержении жидовском (802),

6) о призвании стран (802).

Так как самые пророчества в том и другом случае нет возможности возвести к одному источнику, то общим между обеими компиляциями остаётся самая схема пророчеств, в одном случае – более краткая, в другом – более обширная. Но совпадение схем в том и другом случае не могло быть случайным. Оно неминуемо указывает нам, что в древнерусской письменности существовали подобные компиляции пророчеств, составленные независимо друг от друга, но ещё на византийской почве. Компиляция могла составляться для различных целей; так, компиляция пророчеств Толковой Палеи, взятая сама по себе, не носит полемического характера; наоборот, компиляции летописи и рассматриваемого греческого трактата носят явно полемическую цель. Будем ли мы смотреть на речь философа как на переведённую целиком с греческого оригинала или как на русскую компиляцию, факт остаётся один и тот же, а именно, что в древнее время у нас делались переводы компиляций пророчеств, составленных, как показывает разбираемая греческая компиляция, ещё на византийской почве. Но речь философа является, несомненно, русской компиляцией. Эта мысль уже не новая, но только раньше смотрели на речь как на составленную на основании Толковой Палеи. Но в одной из предшествующих глав я указал, что сходные места в речи философа и в Толковой Палее должны объясняться происхождением из одного источника, и притом – источника славянского. На компилятивность указывает и ряд пророчеств, который носит на себе признаки позднейшей, а если и одновременной, то, во всяком случае, недостаточно умелой вставки в историческое обозрение еврейской истории. Философ рассказывает, что при Ровоаме евреи опять начали строить себе идолы, то же стало происходить и в Иерусалиме. Тогда Бог начал посылать к ним пророков, которые обличали их, но евреи стали избивать посылаемых пророков. Тогда Господь разгневался и сказал: «отрину от себе и призову ины люди, иже мене послушают; и аще сгрешать, не помяну сгрешения их». И нача посылати пророки глаголя: «проречайте о отвержении жидовьсте и о призваньи стран». Сообразно с последними словами мы и ожидали бы выписок из пророчеств об упоминаемых двух событиях. Между тем мы находим, с одной стороны, пророчества не только об отвержении жидовском и о призвании стран, но и о других событиях, как сказано выше; с другой – выписки не только из пророческих книг, но и из псалтири, что является неуместным в виду исторического хода рассказа. Ясно, что у автора речи философа (был ли автором речи автор летописи – оставляю открытым) была компиляция пророчеств, подразделённая на отделы вроде тех, которые встречаются в Толковой Палее; из этой компиляции автор и заимствовал ряд пророчеств, удержав и самые заглавия отделов – «о призваньи инех стран в них место», »и начаша пророчествовати о воплощении Божии», «пр҃ркоша же и о страсти его ркуще», »и о въⷭ҇кресении же его рькоша». Заканчивает автор речи указанием, что он выписал далеко не всё, что знал – «и ино много прⷪ҇рочьствова о нем же и сбытся все».

Рассматриваемая греческая компиляция пророчеств, начало которой я привожу далее, отличается от летописной тем, что она не имеет характера отрывочности и краткости, какая наблюдается в летописной и в большей части Палейной. В этом можно видеть указание на то, что компиляция представляет нам уже не первоначальный вид, а переработанный. На это же указывает вышеприведённое введение, в котором спрашивается, что отвечать евреям, когда они будут говорить, что Христос ещё должен прийти. Это же видно из тех отступлений, которые делаются, чтобы показать, что то и другое пророчество исполнилось.

Приведу имеющееся у меня начало этого трактата.

Ὅτι μἐν ὁ ϑεὸς καὶ κύριος ὁ Χριστός ἐστιν, οἱ προφῆται μαρτυροῦσιν. ὁ μὲν Δαβίδ λέγων· ϑεὸς κύριος καὶ ἀπέφανε ἡμῖν. καὶ πάλιν· ἔκλινεν ὁ οὐρανὸς καὶ κατέβη. καὶ πάλιν· ὁ καϑήμενος ἐπὶ τῶν χερουβίμ ἐμφανισϑη. ὁ δὲ Ἀββακούμ φησι· ὁ ϑεὸς ἀπὸ Θαιμάν ἥξει. καὶ ὁ Ἰερεμίας οὕτως ἕφη· οὗτος ὁ ϑεὸς ἡμῶν, οὐ λογισϑήσεται ἕτερος πρὸς αὐτόν. ἐξεῦρε πᾶσαν ὁδὸν ἐπιστήμης καὶ ἕδωκεν αὐτὴν Ἰακὼβ τῷ παιδί αὐτοῦ καὶ Ἰσραὴλ τῷ ἡγαπημένῳ ὑπ’ αὐτοῦ. μετὰ ταῦτα ἐπὶ τῆς γῆς ὤφϑη καὶ τοὺς ἀνϑρώπους συνανεστράφη. ἰδοὺ πῶς προφανῶς οἱ προφῆται ϑεὸν λέγουσι τόν Χριστόν.

Ὅτι δὲ ἐλήλυϑεν ὁ Χριστὸς ἤδη, Δανιὴλ ὁ προφήτης τὸν χρόνον τῆς παρουσίας αὐτοῦ σημαίνων οὕτως φησί, μᾶλλον δὲ πρὸς αὐτὸν ὁ ἀρχάγγελος Γαβριήλ· ἑβδομήκοντα ἑβδομάδας συνετμήϑησαν ἐπὶ τὸν λαόν σου καὶ ἐπὶ τὴν πόλιν τὴν ἁγίαν τοῦ συντελεσϑῆναι ἀμαρτίαν καὶ τοῦ σφραγίσαι ἀμαρτίας καὶ μετὰ βραχέα καὶ τοῦ σφραγίσαι ὂρασιν καὶ προφήτην καὶ τοῦ χρισαι ἅγιον ἀγίων, τίς οὖν ἐστὶν ὁ χριστεὶς ἅγιος ἅγίων, εἰ μὴ ὁ Χριστὸς μόνος ὁ υὑὸς τοῦ ϑεοῦ τοῦ ζῶντος. αἱ γὰρ ἑβδομήκοντα ἑβδομάδας τετρακόσια ἐννενήκοντα ἔτη σημαίνουσιν, ἀπὸ δὲ τὸν Δανιὴλἕ ἕως τοῦ νῦν εἰσὶ ἕτη τῶν ὀκτασίων πλέον. δείξουσιν ἡμῖν οἰ Ἰουδαῖοι, τίς παρ’ αὐτοῖς ἐχρίσϑη ἅγιος ἀγίων μετὰ τετρακόσια ἐννενήκοντα ἔτη τοῦ Δανιὴλ καὶ κατήργησε τὴν ϑυσίαν καὶ τὴν σπονδὴν τὴν νομικήν, ἀλλ’ οὐκ ἔχουσι δεῖξαι. τίς τοῦτο ἐποίησεν εἰ μὴ Ἰησοῦς ὁ Χριστὸς ὁ υἱὸς τοῦ ϑεοῦ;

Ὅτι δὲ ἀληϑής ἐστι καὶ οὐ πλάνος ὁ Χριστὸς, ὡς ὑμεῖς νομίζετε, ὦ Ἰουδαῖοι, παραστήσωμεν ὑμῖν τοῦτο οὐ διὰ ῥημάτων, ἀλλὰ διὰ πραγμάτων μἑχρι τοῦ νῦν, κραζόντων καὶ μαρτυρούντων ἐν πάσῃ τῇ οἰκουμένῃ καὶ ὅτι πάντα τὰ ὑπ’ αὐτὸν λεχϑέντα γεγόνασιν. εἶπε γάρ, ὅτι ὁ οὐρανὸς καὶ ἡ γῆ παραλεύσονται, οἱ δὲ λόγοι μου οὐ μὴ παρέλϑωσι. ποῖον δὲ λόγον, νουνεχῶς ἀκούσωμεν; εἶπε περὶ τοῦ ὑμετέρου ναοῦ, ὅτι ἀμὴν λέγω ὑμῖν, οὐ μὴ μείνῃ λίϑος ἐπὶ λίϑον ἐν αὐτῷ. ἆρα γέγονεν αὐτοῦ ὁ λόγος ἧ οὐ γέγονεν; εἶπεν, ὅτι ἐχεύσονται οἱ Ρωμαῖοι καὶ ἀροῦσιν ὑμῶν τὸ ἔϑνος καὶ τὴν πόλιν καὶ τὸ βασίλειον. ἆρα γέγονε καὶ τοῦτο ὑπὸ Ἐσπεσιανοῦ καὶ Τίτου ἢ οὐ γέγονεν; εἶπεν, ὅτι ὁ νόμος καὶ οἱ προφῆται ἕως Ἰωάννου τοῦ Βαπτιστοῦ καὶ παύσονται. ἆρα οὐ γέγονε τοῦτο; τίς προφήτης παρ’ ὑμῖν μετὰ Ἰωάννην τὸν Βαπτιστὴν ἦν; δῆλον, ὅτι οὐδείς. εἶπε πάλιν αὐτὸς ὁ κύριος ἡμῶν καὶ ϑεὸς Ἰησοῦς Χριστός, ὅτι κηρυχϑήσεται τὸ εὐαγγέλιον ἐν ὅλῳ τῷ κόσμῳ. ἆρα γέγονεν οὕτως ἢ οὐ; πάλιν εἶπεν, ὅτι πύλαι ᾅδου οὐ κατισχύσουσιν αὐτὴν ἤτοι τὴν ἐκκλησίαν, ἆρα ἐψεύσατο; εἶπε ἡμῖν τοῖς εἰς αὐτὸν πιστεύσουσιν, ὅτι ἔσεσϑε μισούμενοι ὐπὸ πάντων διὰ τό ὄνομά μου. ἄρτι ὑμεῖς εἴπατε, εἰ μὴ διὰ τὸ ὅνομα τοὐ Χριστοῦ πάντα ἡμᾶς τὰ ἔϑνη μισεῖ καὶ βδελύπεται. κἂν οὖν ὑμεῖς ταῦτα πάντα σιωπήσητε, οἱ λίϑοι κεκράξονται. καὶ αὐτὴ δὲ τῶν πραγμάτων ἀλήϑεια ίκανῶς ἐντρέψαι καὶ κατισχύναι ὑμας δύναται καὶ ἄκοντας πεῖσαι, ὅτι Χριστὸς ὁ ϑεὸς ἐμφανῶς ἦλϑεν καὶ ἐπὶ τῆς γῆς ὤφϑη καὶ τοῖς ἀνϑρώποις συνανεστράφη καὶ ἐκλινεν οὐρανοὺς καὶ κατέβη καὶ ἐπέβη εἰϑ’ οὓτως ἐπὶ χερουβίμ καὶ ἐπετάσϑη καὶ ἀνέβη εἰς οὐρανοὺς ἐν ἀλαλαγμῷ ὡς ϑεός, ἵνα δὲ τελείως τῆς Ἰουδαϊκής καταγνῶμεν καὶ ἡμεῖς οἱ πιστοί βεβαιότεροι ἐν τῇ τοῦ Χριστοῦ πίστει γενώμεϑα. φέρε διὰ βραχέων περὶ πάσης τῆς τοῦ Χριστοῦ οἰκονομίας καὶ ὑπὲρ τῆς τοῦ εὐαγγελίου ἀπολογίας ἐκ τῆς παλαιᾶς διαϑήκης τὰς μαρτυρίας ποιησώμεϑα. ἔσται γὰρ πᾶσι τοῖς ἀναγινώτκουσιν ἐντεῦϑεν οὐχ ἡ τυχοῦσα ὡφέλεια.

Ὅτι προαιώνιος ὁ υἱὸς καὶ λόγος ὁ ἐπ’ ἐσχάτων σαρκωϑεἰς μάϑωμεν ἐκ τοῦ ρ̅ϑ̅ ψαλμοῦ· ἐκ γαστρὸς πρὸ ἑωσφόρου ἐγέννησά σε. ὁ γὰρ ἑωσφόρος τῇ δ̅-ῃ ἡμερᾳ ἐγένετο, ὁ δὲ Ἀδὰμ τῇ ε̅ ἡμέρᾳ ἐπλάσϑῆ. ὡσαύτως δὲ καὶ ὁ Σολομὼν περὶ τῆς πρὸ αἰώνων ἐκ τοῦ ϑεοῦ καὶ πατρὸς γεννήσεως τοῦ μονογενοῦς υἱοῦ καὶ λόγον κυρίου ἡμῶν Ἰησοῦ Χρίστοῦ οὕτως φησί, ὡς ἐκ προσώπου υἱοῦ τοῦ ϑεοῦ· πρὸ τοῦ ὄρη γενέσϑαι, πρὸ τοῦ τὰς πηγὰς προελϑεῖν, πρὸ δὲ πάντων βουνῶν γεννᾷ με. ἐρωτήσωμεν οὖν τὸν Ἰουδαῖον, τίνα πρὸ πάσης τῆς κτισεως ἐγέννησε ὁ ϑεός; ὁμοίως δὲ καὶ τοῦ εἰπεῖν τὸν ϑεὸν περὶ τὸν Ἀδάμ, ὅτι ἰδοὺ γέγονεν Ἀδὰμ ὡς δὲ ἐξ ἡμῶν, πατέρα καὶ υἱὸν καὶ ἅγιον πνεῦμα δηλοῖ. καὶ πάλιν· ἔβρεξε κύριος παρὰ κύριον ἐπὶ Σοδόμα, προφανῶς πατέρα καὶ υἱὸν σημαίνει.

Ὀτι ἐνανύσαι καὶ σαρκωϑῆναι ἐπ’ ἐσγάτων τῶν ἡμερῶν ἔμελλεν ὁ ϑεὸς λόγος, ἀκούσωμεν τῶν προφήτων λεγόντων. ὁ μὲν προφήτης Δαβὶδ λέγει· εὐλει·εὐλογημένος ὁ ἐρχόμενος ἐν ὀνόματι κυρίου, ϑεὸς κύριος καὶ ἀπέφανεν ἡμῖν. καὶ πάλιν· ὁ ϑεὸς ἐμφανῶς ἥξει. τοῦ δὲ προφήτου Ἠσαΐου· οὐκ ἄγγελος οὐδὲ πρέσβυς ἀλλ αὐτὸς ὁ κύριος ἥξει καὶ σώσει ἡμᾶς. τότε ὀφϑαλμοί τυφλῶν ἀνοιχϑήσονται καὶ τρανὴ ἔσται γλῶσσα μογγιλάνων. τότε ὁ χόλος ὡς ἔλαφος ἀλεῖται.

Ὀτι δὲ ἐκ γυναικὸς παρϑένου γεννᾶσϑαι ὁ κύριος ἔμελλεν, Ἠσαΐου τοῦ προφήτου ἀκούσωμεν πάλιν λέγοντος· ἰδοὐ ἡ παρϑένος ἐν γαστρὶ ἕξει καὶ τεξεται υἱὸν καὶ καλέσουσι τὸ ὄνομα τοῦ Ἐμμανουήλ, καὶ πάλιν·παιδίον ἐγεννήϑη ἡμῖν υἱὸς καὶ ἐδόϑη ἡμῖν καὶ καλεῖται τὸ ὄνομα αὐτοῦ μεγάλης βουλῆς ἄγγελος, ϑαυμαστὸς σύμβουλος, ϑεὸς ἐξουσιαστής, ἄρχων εἰρήνης, πατὴρ τού μέλλοντος αἰῶνος. εἶτα καὶ ποῦ μέλλει ἐπὶ γῆς σαρκοῦσϑαι ὁ Χριστὸς τουτέστιν ἐν Ναζαρέτ, ὁ αὐτὸς λέγει προφήτης· γῆ Ζαβουλὼν καὶ γῆ Νεφϑαλίμ, ὁδὸν ϑαλάσσης πέραν τοῦ Ἰορδάνου Γαλιλαία τῶν ἐϑνῶν, ὁ λαὸς ὁ καϑήμενος ἐν σκότει εἶδε φῶς μέγα. πρόδηλον δὲ, ὅτι ὁ τῶν ἐϑνῶν λαὸς ἐκάϑητο ἐν σκότει τῆς ἀγνωσίας καὶ πλάνης καὶ εἰδωλατρείας. διὸ καὶ ὁ Δαβίδ δεικνύς, ὅτι διὰ τὰ ἔϑνη ὁ ϑεὸς σαρκοῦσϑαι ἔμελλεν, ἔλεγεν· ἐβασιλευσεν ὁ ϑεὸς ἐπὶ τὰ ἔϑνη. καὶ πάλιν ὁ αὐτός φησι· αἴτησαι παρ’ ἐμοῦ καὶ δώσω σοι ἔϑνη τὴν κληρονςμίαν σου. πάντα τὰ ἔϑνη ὅσα ἐποίησας ἥξουσι καὶ προσκυνήσουσι ἐνώπιόν σου, κύριε, καὶ δοξάσουσι τὸ ὅνομά σου εἰς τὸν αἱῶνα. ὅτι δὲ ἐν Βηϑλεέμ, ἥτις ἐρμηνεύεται οἶκος ἄρτου, ἕμελλε γεννᾶσϑαι ὁ ἀρχηγὸς τῆς ζωῆς. καὶ ὅτι προαιώνιός ἐστιν ἡ ἐκ πατρὸς αὐτοῦ γέννησις, ἀκούσωμεν τοῦ προφήτου Μιχαἱου λέγοντος· καὶ σὺ Βηϑλεέμ... и т. д.

В таком духе следуют ещё сорок пророчеств. За окончанием пророчеств следует как бы заключительная статья под заглавием κατὰ Ἰουδαίων. В ней автор спрашивает, за что евреи отвергнуты Богом, если они своё идолопоклонство оставили, и отвечает, что их отцы за идолопоклонство были наказаны семидесятилетним отвержением, а сами они за то, что распяли Христа, отвергнуты ἕως τῆς συντέλείας τοῦ αἰῶνος.

Тот же трактат читается ещё в cod. Borbonicus (Неаполь) 11. С. 27, л. 101^v–106 и в другом списке той же библиотеки 11. С. 34, л. 146^v–148. В первом случае он представлен в форме вопроса Афанасия – Тоῦ ἀγιου Ἀϑανασίου ἐρώτησις – и ответа на него. Вероятно, здесь Афанасий заменил собой более старого Анастасия, с именем которого известен довольно большой трактат против евреев, трактат, в состав которого вошло также несколько компиляций пророчеств. Замена же Анастасия Афанасием могла произойти под влиянием известного памятника – «вопросы Антиоха и ответы Афанасия» – в котором, между прочим, идёт речь о неправоте евреев.

Только что упомянутый трактат Анастасия, изданный Анжело Майем (Angelo Mai, Scriptorum Veterum nova collectio e vaticanis codicibus edita, tom. VII, Romae, 1837, стр. 207–244) находится в тесной связи с указанной компиляцией пророчеств. Частью компиляции встречаются и в трактате Анастасия и, притом, в той же самой последовательности. Ввиду того, что, с одной стороны, в трактате Анастасия находим такие пророчества, которых нет в указанной компиляции, с другой – в последней встречаются пророчества, не находимые у Анастасия, и ввиду того, что у Анастасия пророчества разбросаны по всему трактату – на основании всего этого мы должны вывести то заключение, что оба автора обоих трактатов независимо друг от друга воспользовались одним и тем же источником, и рассмотренная компиляция пророчеств восходит, следовательно, к более древней и более полной.

Кроме этих сравнительно большого объёма трактатов против иудеев, в рукописях встречаются статьи меньшего объёма, расположенные в форме вопросов и ответов. Так, например, в сборниках – Ottobonianus 192, л. 27.., Ottobonianus 267 л. 219–231, Laurentianus LIX – 13 л. 74^v, – Parisiensis 1000, XIV в., л. 257–264, Venetianus (Marc.) 498 л. 327^v–336 находим спор христианина с евреем о правильности поклонения изображению распятого на дереве: ἠρώτησεν ὁ Ἰουδαῖος τὸν χριστιανὸν διὰ τί τοῦ παραγγέλλοντος μὴ προσκυνεῖν ξύλοις, ὑμεῖς ταῦτα σέβἐσϑε καὶ προσκυνεῖτε καὶ ποιεῖτε ἐξ αὐτῶν σταυρούς; Χριστιανὸς εἶπε· ειπέ μοι σύ· διὰ τί προσκυνεῖς τὸ βιβλίον τοῦ νόμου ἐπεὶ δέρματος τυγάνει... Рассуждение по этому вопросу встречается и в славянских переводах.

Небольшой трактат в форме вопросо-ответов встречается в cod. Coisliensis 193, XV в., л. 71–74. Еврей укоряет христианина, что он почитает обвинённого и осуждённого на смерть, высказывает недоумение, почему пророки не сказали ясно о пришествии Христа, если знали об этом, и т. п.

Иногда с иудеями сливались и еллины, так что мы встречаем трактаты, где, с одной стороны, является христианин, с другой – еллины и иудеи; например, списки Coisliensis 282, XI в., 220^v–233 и Ottobonianus 267, л. 245–291 содержат такой спор, в котором с еллинской стороны спорит Διονύσαρος, с христианской – Φίλιππος.

Кроме указанных трактатов, известны в византийской полемической литературе:

1) Диалог Юстина с Трифоном – II века, причём под именем Трифона разумеют жившего во время Юстина и прославившегося во второй иудейской войне раввина Тарфона;

2) Спор между Язоном и Паписком, о котором известно из сочинения Оригена против Цельсия;

3) Спор еврея Симона и христианина Феофила, сохранившийся на латинском языке и приписываемый Евагрию V в.

4) Спор патриарха Григентия с иудеем Ерваном, вошедший в житие Григория Омиритского; оно известно и в славянском переводе (см. Опис. рук. Солов. библ. II, стр. 162).

В заключение этого отдела повторю то, что сказал в начале. Хотя мы и признаём славянское или русское происхождение Толковой Палеи, во всяком случае, мы не можем отрицать посредственного или непосредственного влияния византийской полемической литературы. Мы видели, что в Византии издавна существовали полемические трактаты против евреев: ещё Иоанн Златоуст произнёс шесть слов против них. С переходом вообще византийской литературы к славянам, а в частности к русским, вместе с другими полемическими трактатами должны были перейти и направленные против евреев. Обстоятельства придали жгучий характер полемике собственно против латинян, которая в первое время принятия христианства славянами подогревалась греческими выходцами, поэтому-то и дошло до нас довольно значительное количество полемических трактатов против латинян. Вопрос же о роли еврейства в древней Руси ещё не выяснен, но, по-видимому, еврейский вопрос не получил острого направления. Может быть, здесь виною служит то, что в полемике против евреев русские были предоставлены самим себе, и потому не проявляли такой нетерпимости, какую проявляли по отношению к латинянам, будучи руководимы в последнем случае греками. Но полемизировать с евреями, во всяком случае, приходилось: с евреем спорит первоучитель славянский Кирилл. Как руководство, на первое время должны были служить переводные обличения, которые в своё время послужили образцом для автора Толковой Палеи и затем стали исчезать, будучи вытесняемы сей последней. Заметим одну характерную особенность отношения Толковой Палеи к евреям. В то время как полемическая литература против латинян пропитана необыкновенною нетерпимостью, в то время как православному запрещается всякое общение с латинянином, Толковая Палея, а с нею и другие уцелевшие памятники относятся к евреям не только не с нетерпимостью, но, наоборот, добродушно, отечески увещательно. Эпитет «окаянный жидовине» мы встречаем, правда, на каждой почти странице, но это обращение имеет характер скорее сострадания, нежели презрения. Автор старается вразумить «неверного», и мы во всём памятнике не найдём и следа совета отвращаться всякого общения с «жидовином». Если нетерпимое отношение древнерусского человека к латинству должно быть приписываемо влиянию греческих учителей и греческой полемической литературе, то несравненно более мягкое отношение к еврейству должно приписываться отсутствию такого влияния со стороны Византии. Действительно, и в своих византийских образцах древнерусский читатель не находил ни тех обвинений, ни тех советов, которые он встречал в антилатинской литературе.