За други своя

Перед Пасхой на Страстной неделе – говеют. Едят постное. Исповедаются. Причащаются. Слушают «двенадцать Евангелий». С зажжёнными восковыми свечами едут домой. Потом заутреня. Христос воскресе! Целуются трижды – крест накрест. Разговляются. Едят ветчину, куличи и «пасхи». А на Фоминой – жизнь вступает в обычную колею.

Говенье кончилось. Праздники кончились. Надо жить по-прежнему. Как всегда...

А ведь на Страстной неделе вспоминаются события, которые достаточно пережить один раз как следует, чтобы стать «другим человеком» – навсегда!

Страстная неделя – это неделя о Голгофе. Она посвящена последним дням земной жизни Иисуса Христа. Страданиям Его. Распятию. Смерти. Погребению...

Были физические муки – истязания и смерть, более жестокие, чем страдания и смерть Христа. Многих святых заживо сжигали на кострах, подвергали невероятным пыткам, обливали горячим маслом, жарили на сковородах...

Но ни до Христа, ни после Христа – не было Голгофы.

Ибо Голгофские страдания, поминаемые на Страстной неделе, – нечто совсем иное, чем страдание вообще.

He мне говорить о горе человеческом. Многие из тех, кто будет читать эти строки, знают о горе и страданье и больше, и лучше меня. Знают нужду, голод, холод, обиду, несправедливость, побои, злобу, жестокость...

Ho какие бы муки в нашей личной жизни мы ни переживали – это крест нам. Крест, который даётся нам жизнью.

У каждого своё горе. У каждого своя боль. Все мы более или менее несчастные. Все мы несём крест своих страданий.

Один несёт лёгкий «деревянный» крест. Другой железный – нестерпимо тяжёлый. Одни несут его, почти не сгибаясь, другие – падая, изнемогая, задыхаясь от слёз...

Можно по-разному относиться к этому кресту. Можно терпеть его. Можно бунтовать против него. Можно принимать почти с радостью, можно проклинать, роптать, впадать в отчаяние.

Всё это зависит от сил душевных, от воспитания, от веры, от личности человека.

Но всякое личное страдание – это крест.

Голгофа начинается там, где начинается страдание за других.

He в том смысле, что я терплю какое-либо зло за другого человека. А в том, что я добровольно, по любви своей – разделяю с ним его страдание, переживаю его, как своё собственное.

В этом любовном страдании за други своя – мы становимся соучастниками Голгофы Христовой.

С самого первого дня страдания Христа – были Голгофой, потому что с самого первого дня – это были страдания Божественной любви к миру. Христос, Богочеловек, добровольно, по безмерной любви Своей, принял в душу Свою, «посочувствовал» – всем мукам вселенной, всем страданиям и людей, и природы. Принял смерть физическую – как последнюю черту земного страдания. И смертью этой, то есть любовью до конца, до последнего предела, – победил грех, всё личное, всё эгоистичное, всё, что является только для себя. Победил и «личное страдание» – Крест сделал Голгофой. И потому воскрес!

Голгофа уже содержит в себе – победу, воскресение. Вот почему даже отблеск этой Голгофы, наше маленькое «страдание за других», – всегда несёт перерождение духовное: просветление и воскресение – не отчаяние, как это бывает часто в личном страданьи.

Пережить Голгофу – вовсе не значит «попоститься», «разговеться» и начать жить по-старому.

А это значит раз навсегда решить – начать жить для других!

Летом нынешнего года, ещё до войны, я совершил путешествие к пустынникам, спасающимся на неприступных Кавказских горах.

Они ушли от мира, от людей, от суеты и привязанностей. Построили себе на вершине гор, в лесах кельи – и живут, в полном одиночестве, в маленьких низеньких избушках, некоторые уже с лишком по 20-ти лет!

Часто вспоминаю я кавказских пустынников. Теперь там, на горах – ещё зима. Вьюга замела кельи. Под снегом теплятся лампады – и странные люди, предпочитающие жизнь со зверями и птицами – жизни с людьми, – неустанно молятся и день и ночь. Читают в полумраке псалмы, плачут о грехах своих, живут напряжённой, внутренней жизнью...

И невольно хочется сравнить два мира – на двух разных концах вселенной.

Две заутрени...

Заутреня на кавказских горах. И заутреня в окопах на западном фронте.

He будут звонить колокола в снежной пустыне на горном хребте. Лес безмолвен и тих. Выйдет из кельи о. Никифор. Посмотрит на звёзды, на близкое вечернее небо.

«Пора, – подумает он, – полночь». Смахивая иней с седой серебристой бороды, войдёт в келью, пропитанную запахом воска и ладана. Подойдёт к аналою. Зажмёт восковую свечу и тихим, как вздох, голосом запоёт:

– Христос воскресе из мертвых!..

Слёзы будут течь по его маленькому, сморщенному лицу и громадные серые глаза блестеть, как звёзды.

Что вспомнит он в этот час? Молодость свою? Сельскую церковь? Родную деревню?

И будет плакать и петь, и радоваться, и прислушиваться к неясному гулу пихтового бора...

Никого нет. Ни души. Кто же ответит пустыннику-старцу: воистину воскрес?

Пихтовый бор!

В окопах тоже не будет слышен звон колоколов. И рёв орудий не прекратится и для Светлого Христова Воскресения.

He будет тишины. He будет безмолвия. Едва ли будут зажжённые свечи...

Но в сердце и под грохот пушек будет звучать:

– Христос воскрес.

И вспомнит солдат и светлую заутреню, и родное село, и близких... И слёзы умиления потекут по его щекам.

Слёзы – объединяют всё! Слёзы – объединят и два противоположных мира.

Заутреня в окопах и заутреня на кавказских горах, разделённые друг от друга тысячами вёрст, так не похожи по внешности между собой, но внутренне слиты в одной общей, умилённой радости.

И пустынников-отшельников, и солдат-героев объединяет великое слово:

– Христос воскрес!

Какой прекрасный, чудесный религиозный обычай – в день Благовещения выпускать птиц на свободу!

А сколько трогательных народных рассказов о тех, кто был наказан за то, что трудился в этот день.

Вот кукушка, например: знаете ли вы, почему она бездомная, нет у неё своего угла и она кладёт яйца в чужие гнёзда?

– Завила гнездо в Благовещение! Бог наказал её. He будет у тебя гнезда никогда.

Неужели Господь осудил труд?

Никогда!

Но зачем кукушка не освободила себя от работы на этот день? Зачем она не почувствовала благой вести и не стала свободной, как полевая лилия, от всех житейских забот?

Благая весть, как нечаянная радость, принесена была ангелом Пресвятой Деве Марии и через неё всему многострадальному миру. He человеку только, но всей природе, всей вселенной, которая мучится до срока.

Это весть об освобождении.

О рождении в мир Того, Кто освободит всё живущее: от греха, страдания и смерти!

И все люди и весь мир живут этими великими обетованиями. В стремлении к ним заключена вся история вселенной – и прошлая, и будущая.

Мы только и живём по-настоящему – стремясь к добру (освобождение от греха), стремясь к счастью (освобождение от страдания) и стремясь к творчеству (освобождение от смерти – торжество «жизни» над «смертью»). А пока ещё не наступило полное осуществление дарованного обетования, будем помнить о благой вести, об этом великом мировом празднике, и в память его будем выпускать птиц из наших тесных клеток в голубую весеннюю высь!

Святейшим синодом объявлен пост. С 26 по 29 августа вся страна призывается к усиленной молитве о даровании победы...

Пост всегда связывается с покаянием.

И объявляя пост в связи с военными событиями, Синод тем самым ставит вопрос и о покаянии не только личном, но и государственном.

Лично мы все грешны! Но для личных грехов много церковных постов.

Мы кроме того грешны как граждане государства, как руководители его политикой – и здесь особый пост призывает всех к особому покаянию.

Мы молимся о победе!

Но молитва не есть требование чуда⁵.

Требование чуда всегда рассматривалось Церковью как величайший грех и соблазн.

Мы молимся о Божьей помощи. Помогать же можно только тому, кто работает сам, но у кого не хватает личных сил.

Отсюда неизбежный вывод:

Молясь о помощи Божьей, надо самим сделать всё, что в наших человеческих силах.

И прежде всего надо покаяться в тяжких грехах своих перед родиной. В этом грехе повинны все без исключения – от высших правителей до самых последних граждан.

А покаявшись, напрячь все свои силы на исправление прежних грехов. И молиться Богу о помощи и даровании победы.