Секта Новый Израиль

В августовской книжке «Вестника Европы» за текущий год помещена статья А.С. Пругавина под заглавием: Религиозные гонения при обновленном строе.

Статья имеет главной своей целью защиту (обеление) секты «Нового Израиля».

«До 1906 года, – говорит автор, – новоизраильтяне, как и многие другие секты, жили в подполье, тщательно скрываясь от взоров властей. С изданием закона 17 октября 1906 года они получили возможность выйти на Божий свет и легализироваться. Этим правом поспешили воспользоваться очень многие из сектантов, но далеко не все и везде. В некоторых губерниях, например, в Воронежской и Ставропольской, все общины «Нового Израиля» были зарегистрированы, в других, например, в Рязанской и Екатеринославской – лишь некоторые, немногие из общин, так как большинство сектантов в этих губерниях отнеслись с недоверием к провозглашенной властями свободе и остались в старом положении.

«Со времени регистрации новоизраильтяне жили более пли менее спокойно, пользуясь свободой вероисповедания вплоть до прошлого (1910) года».

Но вот появляется министерский циркуляр о признании «Нового Израиля» сектой изуверной и безнравственной, – и правовое положение ее последователей резко меняется. Начинаются «придирки и стеснения» со стороны духовенства и администрации, а затем и прочие гонения, напоминающие времена Николаевские: некоторые зарегистрированные общины закрываются, не разрешается открытие (легализация) общин новых, запрещаются собрания для богомолений, возбраняется переход в секту православных и т.д., – словом, новоизраильтян «вернули к тому бесправному, печальному положению, в каком они находились в дореформенное время».

Г. Пругавин, перечислив «целый ряд сообщений», полученных им из разных местностей России, о тех гонениях, которым подвергаются теперь последователи «Нового Израиля», – продолжает:

«Читатель пожелает, конечно, знать, – что же это за люди, которые вызывают против себя столь ожесточенные преследования?»

«Ведь если действительно они «изуверы», если их учение «безнравственно», если жизнь их «соблазнительна», если вся их деятельность носит явно «вредный» характер, то как же их не преследовать? Как не ограждать остальное население от пагубного влияния столь вредных и опасных элементов?» (курсив наш).

Автор заявляет, что обвинения, взведенные на новоизраильтян, нельзя не признать серьезными (курсив наш).

Их обвиняют:

1) в том, что они своего вождя и руководителя секты Лубкова почитают Богом, законодателем и судьей;

2) в половом распутстве и разврате, и

3) в пропаганде и распространении революционных идей.

Но все эти обвинения возведены на новоизраильтян православными миссионерами, которые давно уже взяли на себя роль прокуроров и судей в интимной области религиозных верований и к которым автор относится вообще с величайшим недоверием. Сами же сектанты горячо протестовали и протестуют против подобных обвинений, называя их злостной и бездоказательной клеветой.

Между тем, правительство, без основания, не произведя достодолжных исследований, имеющих целью выяснить истинный характер «Нового Израиля», секты сравнительно еще новой, молодой и мало обследованной (каковые исследования, в подобных случаях, считались государственной властью необходимыми даже в дореформенную эпоху), – правительство (министерство П.А. Столыпина под влиянием Св. Синода) поспешило издать упомянутый циркуляр, констатирующий «изуверный и безнравственный» характер этой секты.

Однако, – заявляет г. Пругавин, – лица, имевшие случай наблюдать новоизраильтян в жизни, обыкновенно отзываются о них с самой лучшей стороны. Автор книжки «Ищущие Бога», А.С. Панкратов, будучи в Ростове-на-Дону, познакомился там с последователями Нового Израиля, которых, – по его словам, – «все очень хвалят». «Честный, трудолюбивый народ; с ними приятно иметь дело», – вот те отзывы о новоизраильтянах, которые приходилось слышать г. Панкратову с разных сторон.

В.Д. Бонч-Бруевич, наблюдавший новоизраильтян на Кавказе и недавно выпустившей целый том с рукописями и духовными стихами этих сектантов, с негодованием отвергает упорно распространяемые слухи о разврате новоизраильтян, называя все подобные обвинения «чудовищной клеветой и ложью». Он дает не только лестные, но, можно сказать, самые восторженные отзывы о жизни и нравственности последователей этой секты, категорически заявляя, что среди общин Нового Израиля «нет места разврату», но что «здесь отношения между людьми глубоки, чисты, нравственны и свободны».

Наконец, многие представители православного духовенства отзываются о новоизраильтянах также самым лучшим образом. И такие отзывы можно слышать не только от рядовых священников, но даже от высших представителей духовной Иерархии. Так, например, архиепископ Воронежский Анастасий еще недавно заявлял, что «Новый Израиль есть общество разумных, трезвых и честных людей, объединенные Господом Богом». Этот отзыв архиепископа Анастасия имеет тем бόльшее значение, что он, очевидно, основан на личном изучении секты, которая в его епархии имеет широкое распространение (курсив наш).

Сам г. Пругавин, ведя переписку с главным руководителем Нового Израиля (В. Лубковым), пришел к убеждению, что «стремления и взгляды Нового Израиля... прекрасны, возвышенны, религиозны в лучшем смысле этого слова, и потому заслуживают не гонения, а глубокого сочувствия» (курсив наш).

Такова, в главном и существенном, защита г. Пругавиным секты Нового Израиля, – секты, по его мнению, неосновательно причисленной министерским циркуляром к разряду «изуверных и безнравственных».

Статья г. Пругавина тотчас же подхвачена была нашей прогрессивной печатью с обычными ей комментариями и ляментациями по поводу «преследования за веру», притом таких лиц (сектантов), которых сами православные архиереи считают «разумными, честными, трезвыми, объединенными в общество Господом Богом», и вождь которых в своих наставлениях единоверцам «поражает своим высоким истинно религиозным одушевлением, положительно напоминающим язык и чувства первых христиан» (см. кадетскую «Речь». № 212 от 6 августа 1911 г.; заметку под заглавием: «Преследование за веру»).

Так как секта «Новый Израиль» (что видно будет из дальнейшего) не только есть секта антихристианская и, по своим отношениям к быту семейному, безнравственная, но вместе с тем и антиправительственная, – то упомянутая характеристика этой секты и дифирамбы ей со стороны известных лиц могут быть объясняемы или их недостаточной осведомленностью о новоизраильтянах, или же сознательной маскировкой сущности дела, имеющей в виду оградить сектантов (как по некоторым вопросам одинаково мыслящих и вообще партийно-полезных), от тех последствий (репрессий), которые, при существующих у нас узаконениях и достодолжном их исполнении, оказались бы неизбежными.

Настоящая моя статья имеет в виду выяснить этот вопрос на основании данных, в большинстве случаев исходящих от самих новоизраильтян, преимущественно от их вождя, и притом таких, которые имеют для сектантов значение руководительное. Ибо следует отметить и подчеркнуть, что многие документы, вышедшие из общин Нового Израиля и от самого Лубкова, или от их имени (разумеется содействие друзей), имеют значение тактическое и зачастую стоят в явном противоречии с учением и убеждениями сектантов (прошения на имя правительственных властей, официальное изложение вероучения и т.п.).

Но прежде – несколько слов по поводу ссылок г. Пругавина на тех лиц и те сочинения, от которых исходят дифирамбы новоизраильтянам.

Что касается представителей православного духовенства, притом многих (sic!), якобы отзывавшихся об означенных сектантах «самым лучшим образом», – то если бы такая ссылка и была справедлива, она свидетельствовала бы только о неосведомленности известной части нашего духовенства по данному вопросу.

Новый Израиль, как увидим ниже, выродился из хлыстовщины, секты тайной, тщательно скрывающей свое вероучение, и сам, подобно ей, сначала (до 1905 года) крылся в подполье, да и в настоящее время (о чем замечено выше) зачастую маскирует свои религиозно-нравственные воззрения.

Разумеется, и при всем этом, указанная неосведомленность, коль скоро речь идет о лице, занимающем высокий иерархический пост, к тому же в епархии, где секта Нового Израиля имеет широкое распространение, – указанная полная неосведомленность со стороны такого лица была бы трудно объяснима.

Но затруднение разрешается просто.

Пишущий эти строки, по встретившейся надобности, письменно обращался к Высокопреосвященному Анастасию Воронежскому с просьбой разъяснить: насколько справедливы ссылки на него, как лицо авторитетное, в подтверждение тех сочувственных и хвалебных отзывов с новоизраильтянах, какие приведены нами выше.

Ответ получился немедленный. В нем владыка с негодованием говорит о злоупотреблении его именем, ибо он никогда и не перед кем не восхвалял секты Нового Израиля; напротив, считал и считает ее одной из самых вредных и т.п.

Ответ Высокопреосвященного Анастасия в комментариях не нуждается; не нуждаются в них и измышления защитников Нового Израиля, решившихся злоупотребить именем сего иepapxa. И сделанного нами сопоставления этих измышлений с ответом владыки sapienti sat.

Что касается ссылок на сочинения г.г. Панкратова и Бонч-Бруевича, то, минуя первого, как кратко мимоходом говорящего о новоизраильтянах (отмечу только, что – сколько нам известно – ему первому принадлежит злоупотребление именем Высокопреосвященного Анастасия)¹, я остановлю внимание на втором.

Г. Бонч-Бруевич, без сомнения, весьма ознакомлен с сектой Нового Израиля.

В начале текущего года им выпущен в свет обширный том материалов, относящихся до этой секты², с предисловием и примечаниями издателя, – причем в предисловии довольно пространно трактуется о происхождении, учении, быте и современном состоянии Нового Израиля.

Но широкой своей осведомленностью о новоизраильтянах г. Бонч-Бруевич зачастую пользуется не как объективный историк, а как пристрастный сторонник этих сектантов, называемых им своими «друзьями». Если православные миссионеры прогрессивной печатью именуются (иногда, может быть, не без оснований) прокурорами по отношению к сектантам, то г. Бонч-Бруевичу по всей справедливости должно быть присвоено титло адвоката их, в особенности его друзей-новоизраильтян, притом адвоката горячего, страстного. И как таковой, он при речах о «Новом Израиле» всячески старается обходить щекотливые вопросы, не смотря на имеющиеся у него под руками данные, или же освещает их несоответственно действительности. При издании же материалов и в особенности пользования ими не делает существенного различения между документами, имеющими руководительное значение для сектантов, и теми, которые вызваны были соображениями житейскими и имеют характер казовой (между последними, надо полагать, найдутся и такие, которые составлены не самими сектантами, а по их просьбам лицами сторонними); некоторые документы при издании урезываются, что объясняется соображениями цензурными, а некоторые, притом наиважнейшие, совсем опущены. Правда, г. Бонч-Бруевич заявляет, что он в настоящее время издает только «небольшую часть рукописей, относящихся к жизни, деятельности и творчеству общины», и надеется «вскоре опубликовать несколько выпусков (своих материалов), исключительно посвященных именно этому направленно (новоизраильскому) в сектантстве». Но позволительно усомниться, чтобы в издании (предстоящем) г. Бонч-Бруевича нашли место, притом вскоре, все материалы, имеющие отношение к секте Нового Израиля.

Основание для такого сомнения на заявлении самого же г. Бонч-Бруевича.

Известно, что для всестороннего выяснения какого-либо исторического явления (в данном случае секты «Нового Израиля») необходимо ознакомление со всеми данными, имеющими к нему отношение. Между тем г. Бонч-Бруевич, по поводу своего исследования об означенной секте, находить нужным заявить следующее: «Я знаю, что многое будет не ясно, не досказано, не полно и в тех учениях, какими живут эти общины, и в их отношении к современности, к многогранным проявлениям вашей многогранной жизни, и во многом другом. Что делать! Много причин, совершенно от нас независящих, мешают пока сделать наше исследование в настоящей широте и полноте» (курсивы наши).

Далее г. Бонч-Бруевич говорит о постепенном выяснении характера Нового Израиля.

Но позволительно спросить: при наличности данных, к чему эта постепенность, если Новый Израиль действительно есть секта, заслуживающая «глубокого сочувствия», если стремления и взгляды ее последователей «прекрасны, возвышенны в лучшем смысле этого слова», если наставления сектантского вождя «поражают своим высоким, истинно религиозным одушевлением, положительно напоминающим язык и чувства первых христиан; а те обвинения, которые возводятся на сектантов (в изуверстве и проч.), суть ничто иное, как злостная клевета?

Ответ на эти вопросы дан нам выше в виде кратких тезисов, характеризующих означенную секту, как антихристианскую, безнравственную и антиправительственную.

Дальнейшие речи имеют в виду обосновать эти положения.

Секта «Новый Израиль» есть одна из наиболее крупных отраслей, так называемой, хлыстовщины, отделившаяся от последней в конце прошлого столетия и восприявшая от нее основное учение хлыстов о воплощениях Божества (перевоплощениях Христа), а также, хотя и в значительно видоизмененном виде, культ радений. Из сказанного видно, что секта эта не имеет ничего общего с сектой Новозаветного или Нового Израиля, соорганизованной в 50-х годах прошлого столетия в г. Кишиневе евреем Иосифом Рабиновичем в видах разрешения еврейского вопроса на почве примирения иудаизма с христианством. Секта Рабиновича, вызвавшая в свое время большую полемику среди евреев и послужившая предметом оживленных толков в периодической печати, все-таки могла быть причисляема к сектам христианским, примыкавшим к протестантизму: выделившейся же из хлыстовщины «Новый Израиль», подобно самой хлыстовщине, не имеет ничего общего с христианством, хотя сектанты в своем «Кратком катехизисе основных начал веры новоизраильской общины» делают частые выдержки из Священного Писания как Ветхого, так и Нового Завета, и их Сионские песни испещрены словами: Христос, Христа, о Христе и т.д.

Причиной выделения Нового Израиля из хлыстовщины послужили несогласия, начавшиеся после смерти лже-христа Парвентия Петрова Катасонова (известного хлыста, Борисоглебского уезда, Тамбовской губернии). Каждый из хлыстовских пророков и приближенных к Катасонову лиц желал объявить себя христом, и Израиль (т.е. хлыстовщина)³ поделился в самом себе, т.е. в хлыстовщине образовалось несколько враждебных одни другим общин с отдельными лже-христами. Один из таких лже-христов, именно Василий Федоров Мокшин (крестьянин Данковского поселка, Воронежской губ.) и сообщил сгруппировавшейся около него общине то настроение, которое послужило канвой для новоизраильтян. Но настоящим организатором последнего (каковая организация еще не закончена) является доселе здравствующий и стояний во главе Нового Израиля Василий Семенов Лубков.

Лубков родился 24 декабря 1869 года. Отец его, государственный крестьянин Воронежской губернии г. Боброва, Семен Захаров Лубков и мать Васса Николаева были оба православные. В г. Боброве в то время существовала хлыстовская община. В нее еще юношей вовлечен был Василий Лубков, и к 16-летнему возрасту до такой степени был нафанатизирован, что, не смотря на одно из основных правил хлыстовщины – скрывать свою принадлежность к ней («заповеди содержите в тайне, ни отцу, ни матери не объявляйте»), открыто выступает, как он сам выражается, «на торжище и весь мир» и начинает говорить «слово».

Побуждением к выступлению на открытую проповедь послужило, по словам Лубкова, чудесное видение и особенное озарение его благодатью божественной. По этому поводу, спустя 10 лет, когда Лубков уже стоял во главе Новоизраильской секты, он писал следующее:

«Я увидел в блеске солнца Бога моего, Который шел навстречу мне: я упал... Минутами, когда шел Господь в блеске солнца, то земля колебалась, деревья тряслись, вода всюду спешила вспять, – и вот, когда Тот, Который все века сотворил, приблизился ко мне, к ничтожному существу (я молод был: мне было семнадцать лет от роду, от чрева матери моей), и когда вокруг меня свет более и более усиливался, я почувствовал приближение Господа моего. Он и могуч, и силен; лицо Его приятно, глаголы Его страшны, и я упал без чувств. Долго ли лежал – не объясню, а когда я пришел в себя, то почувствовал Его в себе. Мое в то время соединилось с Ним: Он во мне, я в Нем Отец, Сын и Слово. Я заговорил первый устами Его. Когда я вернулся в дом отца моего и матери, меня не узнали. – «Что с тобой, сын наш? Мы тебя не узнаем?» Я сказал, что «возрожденный от Бога не может называться сыном вашим, и вы мне не отец и не мать. Отец во мне, и я в Нем». Отец раззлобился; мать в истерике ломала себе руки; проклинали день рождения того, кого они называли сыном своим. Я же сказал: «того нет, кого вы родили и называли его именем своим: я не тот отныне и не принадлежу ни вам, ни всей земле».

Отец Василия остался непреклонным, но мать, по словам фанатика-сына, будто бы первая уверовала в него и сказала: «да будет воля Божья!»

Какова же была первая проповедь «возрожденного от Бога» Лубкова?

Он возвещал, по его словам, учение «новое, великое, здравое и вразумительное».

Учение состояло в том, что «церковь есть храм Бога жива, содранный из разумных и верующих народов». А то, что православные называют церковью, есть «капище, где жрецы совершают лицемерное жертвоприношение», и что «боги их (православных) суть идолы, ибо нет Бога, кроме единого», что таинства православной Церкви суть «наглая ложь и обман»; вообще, в православной Церкви, а также у ее руководителей и последователей, «нет истинной духовной теплоты», от них «веет холодом, могилой; они суть живые мертвецы».

Эта первая проповедь была весьма продолжительна: «семь дней и семь ночей, пишет Лубков, без сна и воды, и хлеба, говорил я народу».

В конце концов рьяный пропагандист, произведенный волнение в среде православных, подвергнут был тюремному заключенью.

Но и здесь он имел утешенья.

Первое заключалось в успехе пропаганды. «Не прошло и недели, – пишет Лубков, – а у меня друзей оказалось пол- тюрьмы, а прошел месяц, то почти уверовали все. Было человек триста».

Второе утешенье состояло в том, что мать Лубкова перед смертью отказалась якобы принять причастие от православного священника. «Мать моя, пишет Лубков, в скорби (о заключенном в тюрьму сыне) переселилась в вечную обитель, оставив земную жизнь. Она видела священника зверем, как я его в душе рисовал, что этот зверь имеет семь голов; она видела, как он совершал обряд, – и вот она засвидетельствовала, что видит зверя коварного, и не приняла из рук его смертоносной раны, т.о. таинства, и с тем отошла первая, которая прославила величие и могущество Христа».

Лубков сослан был в Закавказье.

Выход его из тюрьмы сопровождался якобы следующими инцидентами.

«Поп Илья, – пишет Лубков в своей автобиографии, – явился с крестом и начал проклинать меня чтобы я больше не вернулся, кропил водой мои следы, где я шел, говоря: «Да освятится тропа сия, но которой прошел еретик, который у церкви похитил своей ересью тысячи народов». Но я в ответ ему (сказал): «лжешь, коварный наемник, я, по повелению Божьему, через три лета Господом буду здесь, и пойду этой тропой, по которой выхожу из родного города. Я сокрушу тебя: ты будешь в то время пресмыкаться, как гад».

Что же касается последователей Лубкова, то они впали в уныние. «Все плакали, крича: «Отец, спаситель наш, бери с собой! Зачем оставляешь нас?» – Я, – продолжает повествовать Лубков, – утешил их, обещав им Духа утешителя, который наставит их на всякую истину». При этом повторено было обещание возвратиться через три года.

На пути к месту назначения, в Тифлисской тюрьме, Лубков познакомился «с молоканами и баптистами», тоже шедшими на поселенье, и много с ними беседовал: «Я, – говорит наш сектант, – их победил; у них нет доказательств, но они себя отделили от мира».

На месте поселения (в Акстафе) при стесненных материальных обстоятельствах, «скука, тоска и скорбь» объяли Лубкова. Но это скоро миновало, ибо ему вновь явился Господь, «соделал его сыном эфира, взяв в надзвездные края и назвал царем мира».

При рассказе об этом явлении Лубков входит в некоторые подробности.

Он описывает «дивное жилище Божье», находящееся среди «небесного океана», несущееся «быстрее молнии», окруженное тьмой-тем серафимов, херувимов, архангелов и ангелов, жилище, «о котором не имеет понятия никто из смертных». Господь, обитающий в этом жилище, дивен и велик; вокруг него «свет несказанный» и слышна непрестанная песнь небесных сил: «свят, свят Господь Вседержитель».

Вознесенному в это горнее жилище Лубкову Господь Бог сказал: «Ты сын мой, я ныне родил тебя. Даю тебе народы мои, покоряю племена и языки тебе; ты видишь, чадо мое, (что) тебе единому Премудрость открыла тайну сию, которая сокрыта от всех веков. Тебе вручаю власть и посредничество между многими народами твоими».

Лубкову не хотелось возвращаться на землю: «Не хочу, – говорил он, – одеваться в гнилое, ветхое рубище, т.е. человека. Позволь мне, Господи, остаться вечно с Тобой». Но в ответ на это Господь Бог рек слова страшные: «В временную жизнь я посылаю тебя спасти погибающих, стоять вместе с народом сим, дабы умножить силы небесные».

«Веленье Господа, – пишет Лубков, – я должен был исполнить. Силы небесные окружили меня и возложили на голову мою непобедимый венец, сплетенный из роз полуночной росы».

Речь о своем чудесном вознесении на небеса и его последствиях Лубков заканчивает призывом к своим последователям, чтобы они отнюдь не сомневались в истине его повествования. «Я не самозванец, – говорит он, – не лжец. Я истинный сын славного эфира. Я рожден от Господа. Могучий во мне, и я в нем».

В Закавказье, где водворен был Лубков, находилось много сектантов разных наименований. Были и хлысты. После бесприютных скитаний по разным местам, Лубков поселился в одном хлыстовском доме, будучи принять радушно, как свой человек. Но пребыванье его здесь было непродолжительно. Хозяин дома, некто Федор Кириллович, оказался тоже христом. Понятно, что два христа в одной берлоге не могли ужиться. Лубков возмутился тем, что его хозяин вообразил себя «христом» и энергично восстал против «ложного учения» этого «ехидного, высокомерного человека, хитрого лисеца». Федор Кириллович – читаем в упомянутой автобиографии Лубкова, – называл себя Адамом, Авраамом, Ноем, Моисеем, Давидом, Соломоном и христом. Но я сказал: «ты ни тот, ни другой, а падший ангел... Горе тебе, пустой, звенящий металл!». – Разумеется, настоящим христом Лубков считал себя. Препирательства между хлыстами закончились обоюдной потасовкой («тут началась война у нас»), и Лубков «опять пошел на улицу».

Этот эпизод в жизни нашего сектанта, характерный сам по себе, получает еще большую историческую значимость, благодаря приподнятию раздраженным Лубковым завесы над бытовою жизнью хлыстовских общин.

Оказывается, по разоблачениям Лубкова, что у Федора Кирилловича было несколько любовниц. Первая – Минодора, «богородица, мать христу Федору по духу и жена по плоти»; другая – «девушка смирная, как черепаха хитрая», мироносица, которая «во время скорби христа миро ему приносила», т.е. к нему на ночное свиданье для угождения плоти ходила; третья – любовница Зинаида, называвшаяся Марией Магдалиной потому, что из нее якобы изгнано было 7 нечистых духов. Последние две, по-видимому, считались пророчицами в общине.

Изгнанный из дома Федора Кирилловича, Лубков, по его словам, бывал во многих притонах и сборищах, где собирались люди, ищущие блаженства. Он беседовал с баптистами, пашковцами, субботниками, иеговистами, братьями вселенского собора (sic!), штундистами, прыгунами; но его проповедь, очевидно, как о новоявившемся христе, живом боге, никакого успеха не имела. «Я пытался, – пишет Лубков, – сделать из тех людей что-нибудь, хоть друзей; но увы, не удалось». Объясняет это наш сектант тем, что означенные люди надменны, злы, испорчены: «в них внутреннее состояние изуродовано».

«Прошло времени достаточно, – повествует Лубков, – а у меня, как называется, ни сантима, т.е. никого, и я сокрушался. Были у меня друзья, которые остались на родине, но от них ни пылинки не осталось: некоторые переселились, а некоторые по уходе моем впали в уныние, и так мои труды трехлетние пропали даром».

Далее в воспоминаниях Лубкова чувствуется какой-то пробел, хотя он и начинает их в этом месте своей автобиографии таким горделивым заявлением (начало XI главы): «Хотя память и покидает иногда человеков в далеком прошлом, ибо человек не может всего припомнить, но я не человек, как вы знаете. Если я и во плоти человека, не за то по существу я тот божественный отрасль, о котором говорится в Божественном Писании».

По-видимому, около этого времени Лубков тайно пробрался на родину. Мы видели, что, описывая свой выход из бобровской тюрьмы, он предрек и своим друзьям, и своему врагу, православному священнику о. Илье (на каковое предречение, разумеется, нужно смотреть, как на предречение post factum) о своем прибыли на родину через три года. Во всяком случае, следует отметить и даже подчеркнуть, что в начале автобиографии Лубкова (глава V) после приведенной нами выше брани его по адресу о. Ильи читается следующее: «Мои слова сбылись: я по возвращении из ссылки пришел, и по той тропе ходил, и видел этого самого зверя, (т.е. отца Илью). Его разбил паралич, его везет крестьянин в телеге калекой. И я ему сказал: вот я здесь, гад пресмыкающийся; мое слово исполнилось, что я приду, и что ты не будешь ходить, а будешь ползать, как козюля. Его задушило, он не мог ничего ответить, заикался и вскоре издох, как низкая гадина. Это истинно верно. Земля, небо пройдут, – слово мое не прошло».

Возвращаемся к 10–11 главам автобиографии Лубкова.

После трехлетних бесплодных трудов в Закавказье, ему улыбнулось счастье: он нашел единомышленника в лице некоего Димитрия Жданова. «Мне стало так легко, – пишет Лубков, – и я так полюбил свою тварь, что, поверьте, никто никогда не любил из вас никого». Совместно с Ждановым, нашим сектантом и выработан был план пропаганды о новоявившемся христе, завитый в автобиографии Лубкова, как и в других его произведениях, в мистико-символическую форму (Премудрость, создавшая себе 7 столбов).

Вскоре после этого Лубков начал приобретать себе последователей, первого из коих назвал Андреем Первозванным.

«И вот, – пишет наш сектант, – я нахожу того, кого искал. С первого взгляда мы были уверены друг в друге и полюбили. Чего же еще надо было? Достаточно и этого было; а за словом Божьм дело не стояло. Я заговорил, а у него потекли реки из чрева». Затем, постепенно, к сектантам присоединились. Арниша, Ваня, Труша, Феврония, Максим, Лева, Харитон. Образовалась маленькая община. Начались молитвенные собрания, имевшие, по сообщению Лубкова, характер чисто хлыстовских радений. «Любовь,– пишет он, – взяла свое; любовь пылала во всех. Какое это время было! Что-то в роде сверхъестественного. Пророчества шли неумолкаемо; говорили все на разных языках и наречиях. Дух так сильно взял над всем человечеством, что некоторые не выносили, падали без чувств и признаков жизни и вскоре получали исцеление. Крик, плачь, пение новых песен не умолкало. Песни пелись новые, сочиненные Премудростью Сиона».

Последователи Лубкова славили его, как Бога, целовали его руки и ноги, а он повелевал стихиями мира. «Гром, молния, дождь, ветер, – пишет наш сектант, – по слову моему происходили и также затихали».

Были чудеса и на собраниях, т.е. во время радений. Первое из них, вазванное Лубковым претворение воды в вино, состояло в том, что собравшиеся, будучи упоены духом, как вином, свидетельствовали о сверхъестественном происхождении Лубкова и предназначенной ему высокой миссии на земле. Сам Лубков пророчествовал о грядущих судьбах и водрузил семь столбов свода небесного, т.е. избрал себе сподвижников, а эти последние (Уриил и др.) объявили собранию, что, по повелению Бога, Лубков должен именоваться царем царствующих и господом господствующих.

Упоминает Лубков еще о чуде воскрешения Лазарева. «Брат наш Лазарь, – пишет он, – заболел... Плоть его не выдержала духа, и он ослабел умственным способом». В переводе на обыкновенный язык это означало, что во время продолжительного отсутствия Лубкова из общины один из членов ее, названный в автобиографии Лубкова Лазарем, объявил себя христом. Весть об этом дошла до Лубкова. Он прибыл в общину, подоспел к постели брата Лазаря и сказал ему: «Встань, брат, и ходи: почто ты превышал в себе то, что тебе не дано? Он открыл глаза, сделал движение телом и встал. Я дал ему вина из чистых виноградных лоз (читай: сделал надлежащее внушение) и он, подкрепив силы, встал бодро и славил Бога (т.е. Лубкова). Тут вера во всех укрепилась, утвердилась, радости не было конца, в духе ходили, пророчили».

Приведенное чудо показывает, что положение Лубкова, как «христа», «живого бога», в данное время не было еще вполне прочным даже в сгруппированной им общине. К этому упрочению нашим сектантом, совместно с его друзьями, прилагались всевозможные старанья. В своей автобиографии, рассказывая о радении, бывшем по случаю воскрешения Лазаря, Лубков, между прочим, пишет: «В тот день предсказан был переход главного древнего пророка Василия Федоровича (Мокшина, хлыстовского Христа) и что по отшествии его народ останется без пастыря, и что паству ею приму я в свои злачные руки».

«Так и было, – повествует далее Лубков. – Вскоре прибыл к нам великий пророк и вождь народа. Он посетил мое место злачное и мою гробницу, где я был мертв и ожил (так Лубков называет место своей ссылки). Радость его объяла, когда пророк увидел меня. Он сказал, подобно Давиду: «Я возливаю рог спасения на главу твою и паству передаю премудрому Властелину».

После этого «прошло довольно времени». Наконец (в 1894 году) «вождь великий», т.е. Мокшин, завещавший свое наследие Лубкову, отошел в вечность. Лубков заявляет, что ему не хотелось брать этого наследия и только особенное обстоятельство – новое явление ему Господа, открывшего необходимость борьбы с освобожденным из бездны антихристом, – побудило его к этому. Но будем говорить словами самого сектанта: «Мне, – заявляет он, – не нужна была слава; я малым был и хотел им остаться. Мне хорошо было с малым, немногочисленным семейством. Мне бы (жилось) лучше, если бы я остался при своих малых храбрых воинах. Но Господь явился мне и сказал, чтобы я водружил своих небесных воинов и вступил в брань с диаволом, ибо он освободился из заключения, где был скован на 1000 лет. Сатана получил свободу в тот момент, когда отошел Василий Федорович».

«И вот, – продолжает Лубков, – мне приходится вести борьбу с коварным клеветником-змеем; я должен победить его и вернуть его в пропасть на 1000 лет. Кроме того, Господь велел избрать землю правды и основать великий город, утвердить царство мира и любви, пробудить спящих во тьме».

С этого времени, т.е. с половины 90-х г.г. прошлого столетья. Лубков, в качестве преемника Мокшина, как новый христос, живой бог, предназначенный свыше быть вождем всего Израиля, точнее, Нового Израиля, отправляется, как он выражается, в дальние края, в поля, усеянные мертвыми костями, чтобы оживить их, собрать сустав к суставу, вдохнуть дух, просветить разум. «Вот почему, – поясняет Лубков, – и поется песнь: «Христос прошел неизвестной тропой, медленной стопой, вступил на землю ногой».

Но проповедь нового христа далеко не везде встречала сочувствие. «Михаил, который сопровождал меня, – пишет Лубков, – донес мне, что все народы, куда мы посланы, не народы, а какие-то чудовищные твари».

Сопротивление своей проповеди Лубков встречал как со стороны своих, т.е. руководителей хлыстовских общин, в своем роде тоже христов, так и со стороны православного духовенства.

Из первых наш сектант указывает на некоего Герасима, которого он именует пантерой быстрогонной, и Ивана Устиныча, называя его львом рыкающим.

Но особенно, выражаясь деликатно, в повышенном тоне говорит Лубков о православном духовенстве и наших миссионерах в частности.

Ненависть к православному духовенству красной нитью проходит через всю автобиографию Лубкова, но в указанном месте она достигает кульминационного пункта.

В виду важного значения этого места для характеристики отношений к православной Церкви вождя Новоизраильской общины и, разумеется, его последователей, приводим его полностью.

«Все духовенство (православное), именующее себя миссионерами и т.п., – пишет Лубков, – это волчица жадная, голодная. И вот я бросил ком грязной, презренной земли в пасть ее и сказал: »подавись сим комом, проклятая волчица, ибо твоя алчность превышает пределы, и Бог проклял тебя во все века». И еще сказал: «земля, которую я бросил в пасть твою, возрастет в тебе, твое чрево разверзется от нее; из тебя выйдут всевозможные гады и пожрут тебя». И это слово я сказал, что «прийдет время, царство твое кончится, и твои детеныши, которых ты же породила, унизят тебя, снимут венец твой и будут царствовать помимо воли твоей, т.е. прийдет время, когда народы перестанут чтить попов и капища их».

Пропаганда Лубкова, по уходе его из места ссылки, началась с Воронежской губернии и, кажется, первее всего в его родном городе. «Здесь, по словам нашего сектанта, ему пришлось поработать вдоволь», и в конце концов не без успеха. Объявив себя «сыном светлого (sic) эфира», которому «вручены премудрость и власть по всей земле», – Лубков, благодаря увеличению своих последователей, нашел возможным восполнить число своих апостолов до нормального их числа, т.е. до 12-ти. В это время выбраны были также евангелисты и пророки.

Но не обошлось дело и без противления славному сыну эфира, новому христу, со стороны вожаков хлыстовщины, – прежних пророков и христов, посмотревших на проповедь Лубкова, как на подрыв их авторитета и связанных с ним материальных выгод. Впрочем, сам Лубков, данными которого мы пользуемся, и в этом случае освещает означенное противление несколько иначе: он выставляет себя провидцем, умевшим при выборе своих сподвижников отличить зерно от шелухи и отбрасывавшим последнюю. Вот его подлинные слова по трактуемому предмету: «Приступили ко мне лжецы и чающие выгоды, говоря: возьми нас к себе; мы мудры и силы наши еще не истощали. Мы способны помочь тебе в строении нового города твоего. Но я отверг их с презрением, сказав: прочь, лукавые и мерзкие, Господь не нуждается в помощи: он силен и велик, и вы будете изгнаны из рода моего, и проклятие падет на вас и на весь род ваш». Лубков указывает и поименно некоторых своих противников. Это были: Иван Устинович (очевидно, упоминаемый выше), Мирон Петров, Герасим с своим Содомом (т.е. хлыстовской общиной), Трофим и другие.

Самый конец автобиографии Лубкова покрыт искусственным туманом.

После обличения новым христом упомянутых прежних христов и пророков, народ, уверовавший в Лубкова, как Бога, просил его показать свое «чудное строение города» т.е. явственнее изложить новоизраильское учение. «Но я, – повествует Лубков, – сказал, что пока не будет известна земля правды, где я мог бы водрузить семь столбов, оградить город стенами, дотоле не увидят его!».

Лубков заявляет, что слова его вызвали в народе большую скорбь. Начались поиски Сиона... находили... много ошибались. Наконец, – будем говорить словами Лубкова, – «при ярком восходе солнца увидел я то, чего искала душa моя и чем страдало сердце мое. Этот день останется в памяти на век у меня и упред будущим векам. Этот день назван был рожденье Пресвятой Богородицы. В этот день все увидели Сион, – увидели ту, которая была достойна носить это имя... Bсе ликовали, все смотрели на нее, как на утреннюю звезду; все целовались, молились и сладости не было конца; и моя душа упилась ее благоуханием (так), что я не знал от юности такого блаженства. Ох, ох! Это был какой-то чудный сон!».

В переводе на обычный язык это означает, что Лубков нашел себе спутницу жизни и возвел ее в звание богородицы; а что касается до лиризма, которым дышит описание этих событий, то, вероятно, они заносимы были Лубковым в автобиографии под влиянием воспоминаний о медовом месяце.

Рассказом о рождении богородицы и исключительной радости по этому поводу Лубкова и заканчивается его автобиография.

Мы с нарочитым вниманием остановились на ней по следующим соображениям:

1) Произведение это, широко распространенное между новоизраильтянами, пользуется у них таким же значением, как у православных Евангелие. Соответственно этому, оно и носит такое наименование: «Книга жизни Господа Иисуса Христа на втором его пришествии, т.е. на 21 век».

2) Произведение это представляет чрезвычайно важный материал для уяснения личности Василия Лубкова, центральной фигуры в Новоизраильской секте, дающего ей директивы, а также для оценки тех начал, из которых исходил Лубков при реформировании хлыстовщины.

3) Не смотря на сказанное, означенная автобиография мало известна в нашей литературе. Г. Бонч-Бруевич, издавший упомянутый том материалов, касающихся Нового Израиля, не напечатал ее. Правда, издатель в своем очерке о жизни и деятельности Лубкова делает выдержки и из его автобиографии, но они немногочисленны и почти совершенно не касаются главного и существенного, служащего к выяснению личности новоизраильского вождя.

Автобиография составлена Лубковым около 1895 года и обнимает первые шаги его сектантской деятельности, закончившиеся основанием, после смерти Мокшина, Новоизраильской общины.

С этого времени вплоть до 1905 года Лубков, – по словам Бонч-Бруевича, – находящегося, как замечено выше, в дружественных отношеньях к помянутому сектанту, – «принужден был скрываться среди своего народа. Он жил и в Сибири, и в Москве, и в Петербурге, и на Кавказе, и во внутренней России, постоянно посещая свои общины. Не раз его узнавали и готовы были арестовать, но его удачно скрывали. Были даже случаи ареста В.С. (Лубкова), но его отпускали не опознав». (Материалы к истории и изучению русского сектантства и старообрядчества, т. IV, стр. LХIХ).

Без сомненья, в эти годы (1895–1905) Лубков, деятельно занимаясь пропагандой, вместе с тем развивал и свое ученье, т.е. реформировал хлыстовщину, стремясь сообщить своей общине новую религиозно-бытовую обстановку.

Что касается религиозных воззрений, то хлыстовское учение о воплощениях божества, оставшись неприкосновенным в своей существенной части, подвергалось, при означенной реформе, постепенным изменениям в деталях.

Известно, что по учению хлыстов Бог воплощался и может воплощаться неопределенное количество раз, смотря по надобности и нравственному достоинству людей. При этом понятие о Божественных Лицах, воплощающихся в людях, совершенно исчезает; но наичаще появляются христы. Явления их идут непрерывно, причем – что особенно следует подчеркнуть – возможно одновременное появление нескольких христов, потому что религиозно-нравственных людей, достойных воплощения в них Божества, может быть в данное время несколько... Далее, так как появление христов стоит в связи с нравственным достоинством людей, которое и на высших степенях имеет градации, то это служит причиной относительной значимости христов. Один христос может превосходить другого; они могут и соперничать между собой: один говорит – «я бог великий», а другой: – «я больше тебя».

Лубков, вполне разделяя основной пункт ученья хлыстовщины о воплощении в людях Божества, отрицает возможность одновременного существования двух живых богов, двух христов. В настоящее время есть один только живой бог, именно он, Лубков; все же другие, именующее себя богами или христами, суть лжецы, обманщики, антихристы.

Это первое.

Затем, относя появление первого живого бога ко времени Адама, когда человечество начало жить сознательной жизнью (ибо люди были и до Адама), Лубков в градации живых богов видит постепенное увеличение их значения, силы и могущества.

В означенном процессе возрастающего значения «живых богов» время исторического Христа было особенно знаменательно, как время нового, высшего завета Бога с людьми, когда ветхозаветному Израилю указаны были новые пути к его возрождению, с чего и началась новая «эра» в жизни богоизбранного народа.

Но кульминационного пункта достигло значение новоизраильского живого бога теперь, именно в лице Лубкова, со времени обожествления которого начинается 1-й век другой «новой эры». В Лубкове сосредоточена вся полнота небесной божественной премудрости, и он есть «бог богов», «царь царствующих и господь господствующих».

Несомненно, что к такому выводу пришел наш сектант постепенно, по мере восхождения своего от силы в силу и от славы к славе (по мере увеличения числа легковерных своих последователей). Из автобиографии Лубкова мы видим, что и после его якобы вознесения на небо, когда ему дана была полнота божественной власти и он мнил себя властелином мира, – им признавался еще авторитет Мокшина, как христа (от этого «великого вождя» хлыстовщины Лубков и получить благословение быть его преемником).

Учение Лубкова о себе, как живом боге, в данное время единственном и бόльшем прежних живых богов, и есть главная, основная догма новоизраильской общины. Все остальное, постепенно развивающееся и самому себе противоречащее вероучение новоизраильтян имеет в их сознании значение второстепенное, иногда же казовое. Это суть узоры, искусственно и неуклюже прилаживаемые к означенной главной догме и, как таковые, могут меняться и меняются, но чудовищности догмы заслонить не могут⁴.

Правда, сам Лубков в потребных случаях называет себя просто человеком, озаренным только божественной благодатью; но такие заверения мало согласуются и с данными известной нам автобиографии этого сектанта, и с проповедью его сотрудников, и с отношением к нему его последователей (их верой) и, наконец, с богослужебным культом новоизраильтян, в особенности так называемыми «содействиями», «логически вытекающими из самой сути миросозерцания сих сектантов».

Один из сотрудников Лубкова, убеждая известных ему хлыстов признать последнего своим вождем, как живого бога, христа, – между прочим, пишет:

«Горе отступникам от христа! Они подвергнутся вечному проклятию и вечному мучению и станут на левой стороне козами за то, что не имеют живого бога на земле... Они верили во имя Парфентово (упоминаемый выше хлыстовский лже-христос Катасонов), во плоть, а не в Бога. За то им Парфентий не указал, кому он передал премудрость Божью и свое Божество, а нам указал Парфентий в кого веровать, и за кем идти (имеется в виду Лубков). Бог не имеет начала и не будет иметь конца. Он есть Алфа и Омега, начало и конец (Откров. 22 гл.)». «Он (Василий Лубков) есть творец неба и земли, мы им живем и движемся, и нет Бога, кроме света нашего папаши Василия, и нет ни в ком другом спасения, кроме его. Он есть свет от света, Бог истинный от Бога истинного, не имеет он начала и не будет ему конца. Он есть Бог богов и царь царей. Помните и не забывайте имя света-папаши и проч. (Из писем Никиты Иванова, хранящихся в архиве Смоленской духовной консистории).

Для уяснения взаимных отношений между последователями Лубкова и этим сектантом, как главой новоизраильской общины, живым богом, приведем две выдержки: одну из письма к Лубкову новообращенных угрицких новоизраильтян (написанного по совету помянутого Никиты Иванова, вероятно, им самим), другую – из ответного послания самого Лубкова:

«О, Владыко Господи Боже, Творец наш, свет наш папаша, мамаша!» так начинают письмо новообращенные.⁵ "Мы, недостойная тварь твоя, осмеиваемся говорить с творцом нашим, и припадаем к пречистым стопам ног твоих, и просим со слезами: свет наш папаша, не оставь сиротами и не вознушайся созданием твоим; прости нам все наши вольные и невольные, знаемые и незнаемые грехи наши. Мы же словом, мы же делом, ведением и неведением согрешили перед тобой и недостойны милосердия твоего, – но зная, что у тебя милости более, нежели у нас грехов, очисти сердца наши и просвети разум наш. Свет наш папаша, мамаша! Мы, недостойная тварь, не в силах отблагодарить тебя за твои великие милости к нам грешным, что ты не оставил нас в темноте и тени смертной, но прислал нам такого воина, дорогого братца Никиту Ивановича Иванова, который силой твоей и словом твоим победил всю Смоленскую губернию»... и проч.

А вот выдержки из ответного, притом собственноручного, послания Лубкова:

«Милейшие и дорогие дети, участники небесного звания... Письмо и гостинец (12 руб.) я получил от Никиты Ивановича. дорогого друга и сотрудника Божья... Будьте моими единородными возлюбленными детьми. Говорят теперь везде и всюду о воплощенной Истине, о Христе Жизнодавце и о его великом сильном строении. Примите меня и свидетельствуйте всюду. Говорите так: что мы познали Христа воплощенного и свидетельствуем о нем, как о строителе жизни, как о начальнике учения... Имейте частое общение с Никитушкой, так как вы от него познали путь правды»... и т.д.

Во время богослужебных собраний Лубкову воздаются исключительные почести: ему поклоняются, целуют руки и ноги, славословят как живого бога, и т.п. (см. автобиографию).

Что касается упомянутых содействий, то они составляют как бы некоторый помпозный придаток к богослужебному культу новоизраильтян и по театральной обстановке представляют собой нечто в роде средневековых мистерий (или теперешних Обераммергауских), с тем существенным от них различием, что у новоизраильтян действующими лицами являются не актеры, а якобы сами христос (живой бог), т.е. Лубков, сама богородица (сожительница Лубкова), настоящие якобы апостолы, настоящие пророки и т.п.

Но довольно.

Думаем, что и приведенных данных, как исходящих от самих новоизраильтян и их «вождя», достаточно для ре- шения вопроса: есть ли Новый Израиль секта христианская, или же есть ничто иное, как видоизмененная в деталях хлыстовщина с христианством, кроме имен, ничего общего не имеющая, т.е. есть секта антихристианская?

В нравственно-бытовом отношении новизной в Новом Израиле сравнительно с хлыстовщиной является учение о браке, чем, по-видимому, ликвидируется прежний хлыстовский разврат.

Но это только по-видимому.

Для уяснения затронутого вопроса отметим главное и существенное.

В Новом Израиле провозглашается благословенный брак. Брачующиеся призываются к любви и верности друг другу. Семейному началу, следовательно, полагаются прочные устои.

Но чем в таком случае объяснить неожиданное распоряжение Лубкова, чтобы новоизраильтяне, брачившиеся в Церкви православной (т.е. подавляющее большинство сектантов, ибо примкнувшие к Новому Израилю хлысты, во главе с своим вождем, венчаны были по православному обряду), оставили своих прежних жен и взяли новых?

Лубковым дается ответ определенный: прежнее венчание в Церкви православной патлатыми попами значения не имеет; приемлемо и законно только венчание ново-израильское.

Но, вопрошаем, разве «живой бог» не мог дать свою санкцию прежним, – допустим, с его точки зрения незаконным – сожитиям, имея в виду, что некоторые из них были продолжительны и сопровождались деторождением (следовательно, pacторжениe браков должно было вызывать семейные драмы)?

Скажут: dura lex, sed lex.

Хорошо.

Нo разве этот закон является у новоизраильтян для всех обязательным?

Отнюдь нет. «Скажу вам, – пишет известный вам новоизраильский пророк своим чадам, – можно миновать сию чашу (т.е. бросание прежних жен). Папашей разрешается быть с женой, но не всем, а только тем, которые живут в мире и любви между собой».

Таким образом, оказывается, что lex имеет две стороны, при взаимном их сопоставлении наводящие на мысль: не сводится ли тут дело ни к чему иному, как к той же хлыстовской свободной любви, тому же разврату, только при иной обстановке?

При выяснении этого вопроса большой интерес представляют письма упомянутого пророка Никиты Иванова, человека уже старого, приблизившаяся к 60-летнему возрасту (участвовал в русско-турецкой войне 1877–1878 г.г.), бросившего по воле Божьей, т.е. Лубкова, прежнюю свою жену старуху, но, не смотря на свои преклонные лета, всемерно заботившегося найти себе новую «ближнюю».

Мы имеем в виду два письма означенного пророка: одно – с уведомлением о разводе с прежней женой (Маней), яко бы сильно его поразившем, и просьбами найти ей жениха, а ему самому новую «ближнюю»; другое (секретное) – к своему любимцу некоему Феде с наставлением, как он должен склонять к браку с ним, пророком, сестру Феодосию.

В первом письме новоизраильский пророк «Никитушка», между прочим, пишет своим друзьям:

«Уведомляю..., что 21 января по окончании собранья, на котором был апостол Петр и много пророков, нам был с Маней (женой) развод. Мне сказали, чтобы я не касался до жены, а она до меня. Маня живет два месяца у людей, а я с Верочкой дочкой жил. Теперь я буду брать себе жену, а Маня будет искать себе мужа. Уже 3 жениха на нее смотрели, но не берут, потому что она жила со мной (а не потому ли, поставим вопрос от себя, что в летах позамоторела?), и вам она известна. У нас весь израильский народ жен переменил по повеленью папаши, потому что венчал патлатый поп, а не Христос. Мы поповские венцы под ноги покидали и приняли венцы Христовы с новыми сестрами. В собрании венчаются. Этот брак называется благодатный, а другая жена называется ближняя. Писано есть: кто не берет креста своего и не идет за Мной, тот не достоин Меня, – и сказано: кто возлюбит отца, или мать, или жену более Меня, тот не достоин Меня. Сии 12 строчек слезами написаны, – разберите их хорошенько: может быть, вам кому-нибудь придется покушать их, ибо (сказано): Я пришел не мир принести, а разделение. Должно исполниться все написанное о нас. Но скажу вам, жалкие мои, можно миновать сию чашу: есть милость. Папашей разрешается быть с женой, но не всем, только тем, которые живут в мире и любви... Ближняя есть земля обетованная, на которой обитает правда, где течет молоко и мед, и они заслужили царство Божье на земле: они утешаются друг другом на земле. – Вот теперь, друзья, скажите мне, кто из вас согласен взять мою Маню в ближнюю? Я согласен отдать ее... Мне с женой жить нельзя, а надобна ближняя. Потому она уволена и может идти за кого хочет». Мне ее взять уже нельзя, и ей ко мне прийти нельзя: разошлись по воле Божьей навсегда. Эх, дорогие мои! Вот чего Бог требует от нас! Это только легко сказать, но крест сей тяжел. Кто хочет идти за Мной, возненавидь себя, возьми крест свой, иди за Мной, тот достоин Меня; кто хочет душу свою сберечь, тот потеряет ее, а кто потеряет душу ради Меня и Евангелия, тот спасет ее. Вот почему Бог потребовал у Авраама сына, и он согласился; за это Бог ему сына отдал и назвал другом Своим. И всякий, кто так поступить, как Бог повелевает, все (будет) к лучшему. Весь народ живет с ближними, а законных жен совсем мало. – 24 и 25 января был у нас Папаша. Я был у него в доме и имел счастье с ним пить чай. Тут была Мамаша, апостол Петр, архангел Гаврил и законная жена Папашина. Она с ближним живет, а не с Папашей. Эх, дорогие мои, как хорошо с Богом жить! Бог мне дал для вас царство Божье на земле и на небе. Получать его те, которые исполняют волю Божью. Авраам отдал сына Богу, а я отдал жену Богу и ближнему, как и все наши братчики поотдавали, а живут с ближними и радуются. Спрашиваю вас: кто из вас согласен взять этот крест и отдать мне жену свою? Иди какая сестра согласится возлюбить более Бога и ближнего своего, нежели мужа и прийти ко мне в ближнюю? Она исполнит две заповеди, на которых весь закон и пророки, и будет счастлива. Она со мной увидит Самого Христа и всех святых Его, и то увидит, что Бог делает со святыми Своими. Ох, сладкие мои друзья! Если бы душа этой сестры, которую я предлагаю к себе, знала сладкую тайну наслаждения со мной, она бы никем не подорожила, пришла бы ко мне с великой радостью, как к Богу, и сотруднику Его, и проповеднику слова Божьего...

В секретном письме (от 29 января 1907 г.) к своему любимцу Феде убеленный сединами сотрудник «живого бога» пишет следующее:

«Если сестре Федосье жить плохо (она живет с волком, а не с мужем; он для нее враг и тащит ее в пропасть, не пускает на собрание: с такими мужьями жить нельзя), то пусть она его бросит. Вещи свои она (пусть) унесет раньше, а в волости объявит, что я другой веры, муж меня обижает, хотел меня убить, а я насилу ушла и к нему больше не пойду жить, – дайте мне билет: я пойду зарабатывать себе пропитанье. Когда она получит билет, то пусть скажет мужу: я тебе не помешаю, бери себе жену другую. Пусть она потребует от него свои вещи и бежит от него, как от врага. – А тебе, сладкая моя сестрица Федосья Филипповна! Не бойся врага, а бойся Бога и беги к нему, а от мужа утекай. как от дракона, и тебе Бог даст мужа праведного. Я, жалкая моя, помню твой гостинец и великую любовь ко мне, а посему я узнал о твоей жизни; он тебя мучит, а я постараюсь тебя спасти от врага и вывести на волю, показать тебе жизнь святую и радость вечную. Радости сей никто не отнимет у тебя. Советую я тебе: отойди от него, как от диавола, и беги ко мне. Я приму тебя, как ангела; будем жить, Богу служить и наслаждаться друг другом. Ты не будешь по полю ходить, а будешь мне служить. Жизни такой нигде нет, как в Пятигорске. Здесь Сам Христос живет и все святые. Будешь ты мне спутница благодатной жизни, сестра-жена; повенчаемся в церкви Христовой, и ты увидишь дела Божьи и Царство Божье»... (В конце письма новоизраильский пророк просит Федю прочитать и разъяснить письмо Федосье, но никому другому не показывать).

Означенные письма в комментариях не нуждаются.

Они говорят сами за себя.

В них со всей яркостью красок обрисовываются и личность самого сластолюбивого новоизраильского пророка, и его отношения к поведению «живого бога» – бросить прежних жен и вступить в новые браки, – повелению, якобы нанесшему старцу-"Никитушке» тяжелый удар, но на самом деле воспринятому им с неискусно замаскированною радостью (он не пожелал воспользоваться «милостью Папаши»), и, наконец, те истинные мотивы, которые руководили Лубковым при его реформе брачной жизни, как имевшей в виду, при изменившихся условиях общественной жизни, придать укоренившемуся в хлыстовщине разврату характер как бы некоей законности (прикрыть его, хотя и из плохой материи сшитым, покрывалом).

При этом следует отметить и подчеркнуть, что и сам «живой бог», после издания им помянутого повеления, произвел мену жен не безвыгодную для себя: его теперешняя жена Наталья Григорьевна и молода (ей и в настоящее время только 24 года) и красива.⁶ Возможно, что именно это обстоятельство – желание выкинуть за борт прежнюю жену и взять новую, более молодую и красивую, – что сопряжено было с немалыми затруднениями, так как прежняя жена Лубкова была коронованная богородица, – и было основным побуждением к изданию общего, обязательного для всех новоизраильтян узаконения о разводах.

Если к сказанному присовокупись, что браки у сектантов венчанные и по их обряду непрочны (разводы здесь, по словам даже лиц, сочувствующих новоизраильтянам, очень легки, – так легки, что слушать одной из причин перехода в эту секту), – то, полагаем, вопрос по затронутому предмету можно считать достаточно освещенным для констатирования следующего положения: Реформа брачной жизни у новоизраильтян представляет собой видоизменение, приспособленное к новым условиям жизни, прежнего хлыстовского разврата.

Обращаемся к вопросу об отношениях новоизраильтян к государственной власти.

С казовой стороны, по документам, имеющим официальное значение, отношения эти являются безукоризненными.

«Мы, – говорят сектанты в своем «кратком катехизисе основных начал новоизраильской общины», – верные сыны Царя и отечества; отбываем все требы, установленные законом, а также и воинскую повинность; уважаем начальство; нуждаемся в покровительстве закона от насилия и несправедливости; мы не принадлежим ни к какой мятежной партии; по нашему вероучению всякое возмущение против государственного строя и крамолы – противны Господу, хотя мы искренно желаем улучшения быта русского народа, а также обновления и возрождения к лучшей жизни всему человечеству, но чтобы это сделалось путем реформ от царской воли и просвещения, но не мятежным движением и кровопролитием» (Бонч-Бруевич. «Материалы», т. IV, стр. 121).

При тех или иных ходатайствах (напр., о регистрации своих общин) новоизраильтяне обращаются к надлежащим гражданским властям с просьбой – повергнуть к стопам Государя выражение своих верноподданнических чувств, как «верных сынов России и Престола».

В особенно торжественных случаях, – например, при официальном открытии съездов, при посещениях сектантских собраний местными властями (губернатором), и при других, тому подобных, чрезвычайных собраниях, – новоизраильтяне поют, составленную Лубковым, «молитву за Царя и обожаемого Монарха». (Текст молитвы см. у Бонч-Бруевича в указанных «Материалах». т. IV, стр. 163).

Но, к сожалению, эта китовая сторона «Новоизраиля» не соответствуем действительному настроению последователей этой секты относительно существующего у нас государственного строя, – и есть ничто иное, как вызываемое обстоятельствами (житейскими соображениями) лицемерие, столь обычное у сект тайных или выродившихся из них.

Факты отрицательного отношения новоизраильтян к существующему государственному строю, всплывавшие наружу при производстве о них судебных следствий, многочисленны и разнообразны. Сюда относятся: открытое учение о неповиновении властям, отрицание обязательного исполнения государственных повинностей, призыв к ниспровержению существующего государственного строя, террористические выступления и т.п. Но факты эта сами по себе не могут бросать тени на религиозно-нравственные воззрения означенных сектантов (их вероучение и нравоучение), ибо в семье не без урода, и кому неизвестно, что многие лица, принадлежащие и к христианским вероисповеданиям, заповедующим своим последователям повиновение властям придержащим, повиновение не только за страх, но и за совесть, – весьма враждебно настроены к сим властям, и эту враждебность обнаруживают активными против них выступлениями.

Таким образом при трактации по затронутому предмету суть дела сводится к следующему вопросу: каковы руководственные наставления «живого бога» своим последователям, – таковы ли, что ими заповедуется повиновение придержащим властям, или же таковы, что дают новоизраильтянам основания для обратных заключений, поддерживая и поощряя противо-правительственные их выступления?

К выяснению этого вопроса и имеют быть направлены дальнейшие наши речи.

Мы видели, что Лубков при реформировании хлыстовщины хотя и выдавал себя за Всемогущего Бога, в котором совмещена вся премудрость, однако в своих руководственных посланиях к своим последователям допускал заимствования из разных источников. А так как означенный период в жизни нашего сектанта совпал с революционным движением у нас в России, то и оно весьма заметно отразилось на его произведениях. Не это ли обстоятельство и побудило г. Бонч-Бруевича сделать приведенное нами выше заявление, что многое в его исследовании о новоизраильтянах не досказано по независящим от автора причинам.

Но даже изданные почтенным исследователем материалы, в особенности если восполнить текстом места, обозначенные в них точками, достаточны для намеченной нами цели.

Напечатанная г. Бонч-Бруевичем на стр. 172–177 «Речь, произнесенная Лубковым на первом собрании практического богословия», в нескольких местах (что отмечается издателем) представляет дословные заимствования из брошюры социалиста А. Бебеля «Христианство и социализм».⁷

Помещенная тем же издателем, в ряду «Сионских песней», песнь под № 16, известная нам в рукописях под заглавием: «Песнь борцам свободы», есть переделка революционного гимна: «Мы жертвой пали в борьбе роковой», – с буквальным заимствованием некоторых (двух последних) стихов.

Считаем не излишним привести эту песнь в полном виде:

«Вы много страдали за веру Христа,

И жизнь покладали, себя⁸ не щадя,

Вас били жестоко враги-палачи,

И шли вы на ссылку в тяжелых цепях.

Вас в тюрьмах гноили и жгли на кострах,

Вас ядом⁹ травили, как вредных людей,

Но вы не страшились, любовью горя

И правду Христову пред миром говоря.

Вы кровь свою пролили и во всех концах земли,

Свободу Христову для нас обрели,

Ваш путь благородный вы честно прошли,

И в жертву святую себя принесли.

Вы славу земную попрали тогда,

И¹⁰ Крест Христов взяли, отвергли себя.

Вы шли за ним смело в небесный чертог,

Венец получили и славу во век.

Прославим страдальцев за подвиг святой,

Сионскую песнь про них запоем.

Прощайте же, братья, вы честно прошли

Ваш доблестный путь благородный.¹¹

Возможно, что песнь эта с оттенком революционным, как и некоторые другие литературные произведения, исходившие от имени «живого Бога», составлены были и не Лубковым, а только по его заказу лицами, сочувствующими всякому сектантскому движению, враждебному православной Церкви и русскому государству; но, разумеется, это не меняет дела при решении затронутого нами вопроса.

Для ознакомления с характером опущенных г. Бовч-Бруевичем мест в изданных им «Материалах» о «Новом Израиле» приведу следующее, отмечая опущенное курсивом.

«Вот почему эта (православная) вера, в которой миллионы людей живут, а истинное Христово учение ввергнуто, втоптано в землю. Порочным людям, то есть убийцам, ворам, даруется милость и смягчение Высочайшим манифестом» (см. «Материалы», т. IV, стр. 135).

Мы выше сказали, что факты отрицательного отношения новоизраильтян к существующему государственному строю сами по себе не могут бросать тень на вероучение и нравоучение этих сектантов, и объяснили – почему (в семье-де не без урода). Но иногда комментирование этих фактов, носящее религиозно-мистическую окраску, не может не бросить означенной тени. «В Евангелии, – показывал на судебном следствии один из последователей «Нового Израиля», – в Евангелии говорится, что придет время – померкнет солнце, луна не даст света и звезды спадут с неба. Это означает то, что скоро будет всемирная забастовка, и это время уже близко; и такая забастовка, что царя свергнут с престола, и это означает, что солнце померкло; министров перебьют – это означает, что луна не даст света; помещиков перебьют и их добро пережгут – это означает, что звезды спадут с неба»... и т.д.

Если при этом примем во внимание, что именующий себя «живым богом» и «вождем «Нового Израиля» Лубков своими, так называемыми, «высочайшими повелениями», обязательными для его «последователей», разрушает узаконенные устои народной жизни (имеем в виду самовольное расторжение браков, воспрещение обращаться в правительственные судебные места, а если нужда привлечет в них, не свидетельствовать против своих единоверцев, т.е. говорить неправду), – если примем во внимание все это, то вопрос: считать ли означенную секту антиправительственной или нет, полагаем, не может быть решен иначе, как в смысле положительном.

В заключение несколько пояснительных слов.

В своей статье мы имели в виду не сообщение подробных сведений о секте «Нового Израиля».

Задачей нашей было: но поводу ляментаций прогрессивной печати о преследованиях за веру означенной секты выяснить ее характер, – ответить на вопрос – действительно ли она есть антихристианская, безнравственная и антиправительственная?

Весьма вероятно, что выводы, к которым я пришел, не для всех будут приятны; но я должен заявить и подчеркнуть, что это суть выводы человека, имеющего самые широкие взгляды по вопросу о веротерпимости. В свое время взгляды эти суммированы были мной в нижеследующих тезисах:

1) «Репрессивные меры по отношению к разномыслящим в вере вызывают в среде их озлобление против господствующей Церкви и служат одним из главных тормозов к воссоединению с ней. Пример – наш раскол, в течение двух с половиной веков испытывавший на себе всевозможные репрессии и доселе твердо и стойко отстаивающий свои заблуждения.

2) Репрессии привели к тому, что православная Церковь вопреки своему догматическому определению («есть от Бога установленное общество человеков, соединенных православной верой, законом Божьим, священноначалием и таинствами») стала наполняться и достаточно наполнилась людьми, только формально к ней принадлежащими, чуждыми ей по религиозным убеждениям, волками в овечьей шкуре, – о печальных последствиях чего для Церкви распространяться нет нужды.

3) Так как свобода в религиозных убеждениях есть один из краеугольных камней всякого цивилизованного общества, то репрессии по отношению к разномыслящим с господствующей Церковью всегда вызывали и вызывают, с одной стороны, сочувствие к последним православной интеллигенции, а с другой – упреки как правительству, не считающему возможным отделение дел веры от интересов политики (притом правильно ли понимаемой?), так в особенности духовенству, привыкшему опираться в делах религиозных на содействие государственной власти.

4) Но самое главное зло от означенных репрессий состояло (до издания закона 17 апреля 1905 г.) в том, что они, охраняя православную Церковь внешними средствами, содействовали долговременной спячке нашего духовенства, замедлили в нем подъем духовных сил, имевших быть направленными к утверждению православия».

Однако, широкая веротерпимость не есть основание для неверного освещения той или иной секты со стороны ее религиозных, нравственных и политических воззрений.

Одно дело широкая веротерпимость, а другое – смотрите сквозь пальцы на кощунственных, с христианской точки зрения, деяния сектантов, даже как бы поощрение этих деяний, – что не раз имело место по отношению к трактуемой нами секте Нового Израиля.¹²