Кантемир, Антиох Дмитриевич

Кантемир, Антиох Дмитриевич, сатирик, переводчик и дипломат первой половины XVIII века, род. 10 сентября 1708 г. в Константинополе, ум. в Париже, 31 марта 1744 г. Отец его, князь Дмитрий Константинович, господарь Молдавии, был союзником Петра Великого в турецком походе 1711 г. и после неудачи на берегах р. Прута, лишившись владений, нашел убежище в России и за потерю престола был вознагражден царем обширными поместьями. Поселившись сначала в Харькове, он скоро переехал в Петербург и занял видное место при дворе Петра, который ценил в нем человека с выдающимися познаниями в языках и истории востока, философии и математике. Отправляясь в поход против Персии, Петр взял Кантемира с собою; молодой Антиох, будущий писатель, сопровождал отца; но дорогой старый князь заболел, вернулся с разрешения царя в свое поместье Дмитровку и вскоре умер там 21 августа 1723 г. В записной книжке Петра Великого сохранился такой отзыв о нем: «оный господарь человек зело разумный и в советах способный».

Семейство Дмитрия Кантемира состояло из жены его, княгини Кассандры, урожденной Кантакузен, дочерей Марии и Смарагды и четырех сыновей: Матвея, Константина, Сергея и Антиоха. Княгиня Кассандра умерла в 1713 г., успев – однако, дать серьезное направление воспитанию детей; ее родной язык, греческий, был обычным разговорным языком в семье; на нем впоследствии всего охотнее вела переписку княжна Марья. Вместе с Кантемиром приехал в Россию в качестве воспитателя греческий священник Анастасий Кондоиди, впоследствии епископ вологодский Афанасий. Дети господаря росли в условиях более благоприятных для умственного развития, нежели сыновья русских семей того времени; однако только младший из них, Антиох, широко воспользовался возможностью учиться и явился потом едва ли не самым образованным человеком своей эпохи в России. Его блестящие способности были замечены уже наблюдательным Петром и когда старик Кантемир перед смертью просил царя присудить все его состояние одному из сыновей – достойнейшему, выбор царя был уже предрешен; он желал передать состояние кн. Антиоху и только скорая смерть Петра помешала осуществиться этому намерению. Однако царь отвечал отказом на просьбу о поездке за границу с целью образования, с которой обратился к нему Антиох через 9 месяцев после смерти отца; вероятно, ожидавшееся в скором времени открытие Академии Наук в Петербурге было основанием для отказа. Три года спустя Антиох, в то время уже прапорщик Преображенского полка, слушал в только что открывшейся академии лекции Бернулли, Байера и Гросса.

Начало литературной деятельности кн. А. Кантемира относится к 1726 году, когда он составил, кажется по совету своего бывшего учителя Ивана Ильинского, «Симфонию на псалтырь», род систематизации изречений, взятых из псалтыри, облегчавший пользование ими для практических целей. Рукопись своего труда автор поднес императрице Екатерине I вместе с посвящением и в следующем году, на отпущенные ему деньги, книга была напечатана в 1250 экземплярах. В то же время он усердно занимался переводами и сочинял любовные песенки, о которых он вспомнил потом в IV сатире (стихи 151–165).

Русское общество переживало в то время момент хаотической и болезненной реакции. Дело Петра, попав в неумелые и корыстные руки, было заброшено на другой же день по его смерти; загорелась борьба личных расчетов, все более и более беспощадная; презрение к общему благу и к тому, в чем Преобразователь видел главное его орудие, просвещению, заявлялось открыто. Горячо сочувствуя делам Петра Великого, Кантемир сознательно примкнул к небольшому кружку лиц, хранивших петровские предания, во главе которых стоял Феофан Прокопович. Настроение кружка и нашло выражение в I и II сатирах Кантемира, которые в 1729 году распространились в рукописях по Москве и Петербургу. Автор мог бы с большим правом, чем Ювенал, сказать, что «время» сделало его сатириком, потому что ни в характере его, сдержанном и кротком, ни в уме, созерцательном и вдумчивом, не было задатков для той энергии негодующего чувства и того страстного отношения к конкретному факту, без которых немыслим истинный сатирик. Грусть при виде начавшегося упадка петровских начинаний, тоска по миновавшем «золотом веке, в коем председала мудрость», усмешка, то горькая, то брезгливая – заменяют у него чисто сатирический пафос. Многочисленных заимствований из Ювенала, Горация, Персия и Буало автор не думал скрывать; но в образах хулителей просвещения несомненны черты, списанные с натуры, и образ науки, скитающейся в рубище, есть его оригинальное и трогательное создание. Тема второй сатиры также подсказана жизнью: в лице Евгения, чванного и невежественного, требующего себе важного места за одну породу, мы видим то общественное явление, которое подняло голову, как только труд и личная заслуга потеряли в лице Петра своего покровителя.

Сатиры Кантемира были приветствованы сочувственными стихотворениями Феофана Прокоповича и Феофила Кролика, префекта Заиконоспасской академии. В словах Феофана слышится однако упрек в недостаточно смелом нападении на общего врага: «но зачем же было имя укрывати».

Ответом на сочувственный отзыв Феофана Прокоповича явилась третья сатира, которую Кантемир послал архиепископу Новгородскому из Москвы в августе 1730 г. В начале следующего написаны сатиры четвертая и пятая, первая с обращением автора к своей музе, и этим прерывается на время литературная деятельность Кантемира для того, чтобы возобновиться уже в Лондоне. В этих трех сатирах мы уже не видим живого отношения к окружающей действительности; с этих пор и до самого конца обличения автора принимают отвлеченный, философический характер, теряя и в сатирической силе, и в историческом значений. Одни только личные намеки, там и сям рассеянные, на Меншикова, Остермана, Рагузинского и др., составляют связь с русской действительностью; там, где автор покушается сделать большее – недостаточное знакомство с русскою жизнью вне столиц даст себя чувствовать слишком заметно. Когда в шестой сатире он заговорил о сельском священнике, которому знакома дорога в кружало, обличительный тон не вяжется с картиной безысходной нужды, которую создает себе по некоторым подробностям более вдумчивый читатель. Памятником благоговейного отношения кн. А. Кантемира к памяти Петра Великого осталось еще «Петрида, или описание кончины Петра Великого», где сквозь неуклюжие вирши проглядывает местами искренний лиризм автора. Стихотворение это относится к началу 1731 г.

Между тем материальное положение Кантемира за эти годы было далеко не удовлетворительно. Вопрос о наследстве, которого не успел разрешить Петр, нашел себе при других обстоятельствах неожиданное и несправедливое разрешение: второй из братьев, Константин, женился на дочери кн. Дмитрия Михайловича Голицына, и покровительство могущественного тестя было причиной, что все состояние господаря, более 10000 душ, перешло к нему. Это породило вражду к нему остальных братьев, которая сгладилась несколько только позднее, когда их положение улучшилось при новом правительстве.

Вступление на престол Анны Иоанновны составило эпоху в биографии Кантемира. Когда сделались известны олигархические покушения членов Верховного Совета, он примкнул решительно к их противникам; он собирал подписи офицеров в Преображенском полку, сопровождал Черкасского и Трубецкого во дворец новой государыни; его перу принадлежит адрес, поданный затем дворянством. Признательность нового правительства скоро выразилась материальным образом: кн. Антиоху вместе с родственниками, хотя последние и не принимали участия в событиях 1730 г., было пожаловано 1030 душ, которыми они владели долгое время сообща и только в 1740 г. состоялся раздел между тремя братьями. Это пожалование повлекло за собою два процесса с казною, которые и составляли потом предмет семейной переписки: сперва братья хлопотали о додаче им 280-ти душ, которых недоставало на пожалованных землях до указанного числа; потом они хлопотали о сложении с них казенной недоимки в 11000 руб., которая числилась на пожалованных землях, бывших вотчинах сосланного кн. Меншикова.

Участие в событиях 1730 г. поставило кн. А. Кантемира в близкие отношения с семьей кн. Алексея Михайловича Черкасского. Добродушный старик, по-видимому, искренно полюбил даровитого и симпатичного князя Антиоха и готов был выдать за него свою единственную дочь, княжну Варвару, в то время богатейшую невесту в России; но дело затянулось на много лет; княгиня-мать не желала этого брака; недоступный и скрытный характер княжны, не дававшей решительного ответа, также являлся сильною помехой; отношения, однако, поддерживались; во время отсутствия из Петербурга кн. Антиоха княжна Марья Кантемир видалась с Черкасскими и давала брату в письмах подробный отчет о своих свиданиях; в их переписке отец является обыкновенно под именем «черепахи», а невеста – «тигрицы»; в 1742 г., со смертью старика кн. Черкасского, совершился разрыв, и дочь его, уже не молодою, вышла за гр. Шереметова. Этот эпизод в биографии нашего писателя даст ценный материал для характеристики его личности; то, что для другого служило бы главною приманкой такой партии – знатность, богатство, связи – то самое пугало молодого философа; все определеннее складывался у него иной идеал жизни, который он и набросал в начале своей шестой сатиры: Гораций, как лучшее выражение изящного и очищенного эпикуреизма; просветительное, философское направление века, проникнутого уважением к человеческому разуму и верой в него; христианские убеждения искренно верующего человека рядом с отвращением к ханжеству и лицемерию – вот те источники, из которых вышло его миросозерцание. Когда смерть Черкасского положила конец более чем десятилетнему сватовству, кн. Антиох выражает в письме к сестре свою искреннюю радость, чувствуя себя нравственно освобожденным. К чести княжны Марьи надо заметить, что, принимая близко к сердцу карьеру брата, она умела понимать эту, более ценную часть его существа; нежные, дружеские отношения брата и сестры покоились на серьезной нравственной основе.

Старшая из детей молдавского господаря, княжна Марья родилась в 1700 году и получила первоначальное воспитание под руководством умной и образованной матери. С тех пор на всю жизнь умственные интересы занимают важное место в ее существовании. Антиох был ей гораздо ближе остальных братьев: в них двоих только сказалась даровитость родителей; но и остальные братья, особенно легкомысленный Сергей – Сербан, как называли в семье – были предметом ее забот; ею держалась потом семейная связь; переписка ее богата интимными подробностями для биографии брата; письма княжны писаны по-гречески или по-русски; брат отвечает почти всегда по-итальянски; княжна научилась этому языку по настоянию брата, но не могла писать на нем. Милостивое отношение нового правительства, покровительство сильного в то время Черкасского, выдающееся образование, редкое в тогдашнем обществе – создали для кн. Антиоха возможность видной служебной карьеры: в конце 1731 г. состоялось назначение его резидентом в Лондоне. 1 января следующего года он отправился в путь; по дороге двадцатитрехлетний дипломат должен был остановиться на некоторое время в Берлине и Гаге, чтобы воспользоваться советами русских резидентов, более его опытных, – такова была, по-видимому, мысль Остермана. Довольно долго промедлил Кантемир в Гаге, где с давних пор был посланником гр. А. Г. Головкин, и 30 марта прибыл в Лондон. Первою заботой его были переговоры о личности нового английского представителя в Петербурге, который должен был заменить тогдашнего резидента Клавдия Рондо. Выбор остановился на лорде Форбсе; вопрос о его дипломатическом «характере» был разрешен в том смысле, что оба представителя, и русский, и английский, получили одинаковое звание – полномочных министров. Скоро обнаружилась крайняя недостаточность тех средств, которые отпускались русскому посланнику, – всего 3000 руб. Хлопоты о прибавке вызвали переписку, и, благодаря содействию кн. Черкасского и княжны Марьи, в то время пожалованной во фрейлины, вопрос разрешен благоприятно: содержание полномочного министра увеличено до 7000 pуб. В Лондоне Кантемир нашел несколько десятков русских в бедственном положении; некоторые были когда-то посланы правительством и потом им позабыты; иным угрожала даже тюрьма за долги; Кантемир хлопотал за них: выручить их, по его мнению, требовала самая честь России; но при начавшемся в то время господстве немцев при дворе императрицы Анны такие ходатайства не имели успеха. Хлопоты о русской посольской церкви сказались однако ж успешнее; церковь была устроена еще Петром Великим, но около шести лет, как она была заброшена; между тем в Лондоне нашелся даже православный священник, грек Варфоломей, научившийся хорошо по-английски и обративший в православие нескольких англичан. Стараниями Кантемира ему назначено было небольшое содержание и православное богослужение было восстановлено.

В 1733 г. смерть польского короля Августа II и возникшие затруднения при замещении польского престола призвали молодого дипломата к более серьезной деятельности. По указаниям Остермана он добивался от английского правительства отправки эскадры к Данцигу, чтобы парализовать действие французского флота; он должен был обнадеживать англичан в полной готовности русской эскадры выступить из Кронштадта; но плохое состояние русского флота, заброшенного после смерти Петра, должно быть, не было тайной для англичан, и правительство английское давало уклончивые ответы; тем временем Данциг был взят русскими войсками, и английское правительство не помешало избранию Августа III, поддержанного Россией. Это было вменено в заслугу Кантемиру.

Довольно неприятною и хлопотливою обязанностью, лежавшей также на русских дипломатических агентах, было следить за книгами о России, появлявшимися за границей. XVIII век богат печатными пасквилями на Россию, авторами которых были всего чаще иностранные авантюристы, потерпевшие в ней какую-нибудь неудачу. Уже в 1732 г. Кантемир сообщал Остерману о враждебной России статье в журнале Evening Post. А в ноябре 1735 г. завязалась оживленная переписка по поводу памфлета против России, который появился под французским заглавием Lettres moscovites и тотчас же был переведен на английский язык. Автор памфлета был скоро угадан в Петербурге: он оказался итальянским авантюристом графом Локателли, который, приехал в Россию под вымышленным именем и был арестован в Казани по подозрению в шпионстве. Привезенный в Петербург, он целый год просидел в крепости, пока не был наконец выслан за границу за недостатком улик. «Московские письма» содержат очень нелестную картину русских правительственных порядков. Роль Кантемира в деле об этой книге оказалась очень затруднительной: ему было нелегко уверить петербургские власти, что само правительство в Англии бессильно против свободной печати. Когда, три года спустя, сам Локателли появился в Лондоне, продавая какие то «медицинские секреты», Кантемир предлагал Остерману другое средство, к которому в то время в подобных случаях нередко прибегали: нанять людей, которые нашли бы случай побить Локателли. Результат такого предложения неизвестен.

Много хлопот русскому дипломату доставляли еще различные поручения, которые давали ему из Петербурга разные высокопоставленные лица. Сношения с Парижем, после размолвки по польскому вопросу, были в то время редки; кроме того, кажется, самая молодость лондонского резидента позволяла с большою бесцеремонностью обременять его комиссиями. Эти поручения представляют некоторый бытовой интерес. Роскошь, поощряемая императрицей и Бироном, быстро распространялась, – и вот Кантемиру приходится по просьбе разных лиц закупать дорогие материи, шелковые чулки, страусовые перья и т. п.; он должен даже разыскивать «дамские фузеи», потому что придворные дамы, подражая императрице, стали увлекаться стрельбой из ружей. Вероятно, с большею охотой исполнял молодой посланник другого рода поручения: закупал для Академии Наук книги, математические и астрономические инструменты и собирал гравированные портреты Петра Великого.

В 1737 г. Кантемир должен был объявить английскому правительству об избрании графа Бирона в герцоги курляндские. Дело имело свою щекотливую сторону: нужно было выставить это избрание добровольным актом со стороны курляндских чинов. Вслед за тем главным предметом забот лондонского посланника сделались французские отношения. По инструкции Остермана он вступил в переговоры с французским послом в Лондоне де-Камби, и успешное начало их подало мысль о переводе Кантемира в Париж. В сентябре 1738 г. и состоялся перевод его туда. С лишком шестилетнее пребывание в Лондоне было для князя Антиоха хорошею дипломатическою школой. Приехав в страну, языка которой он первоначально вовсе не знал, не имея даже непосредственного предшественника, от которого мог бы получить характеристику людей и отношений, – он должен был постоянно иметь дело с такими выдающими противниками, как братья Вальполи и, несмотря на то, с честью выполнял свою миссию, заслужил расположение двора, уважение обоих министров и дружбу одного из них – Горация. Его выдающаяся образованность и таланты тотчас были оценены в культурной Англии; похвалы Вальполей, кажется, даже возбудили как бы зависть в Остермане. Первый биограф Кантемира, аббат Венути, видит секрет дипломатических успехов его в Лондоне и потом в Париже в высоких нравственных свойствах его личности, которые дозволяли ему вносить больше искренности и честности в дипломатическое дело, чем это обыкновенно бывало.

Выдающимся фактом частной жизни нашего дипломата за лондонский период его службы является процесс четырех братьев Кантемиров против их мачехи. Господарь, овдовев через два года по приезде в Россию, в 1719 году вступил во второй брак с шестнадцатилетней княжной Трубецкой; в 1723 г. он умер и вдова его не получила законной части наследства, которое целиком перешло потом к ее пасынку Константину. Примирившись с обстоятельствами, пока были в силе Голицыны, вдова господаря выжидала только удобной минуты и, бросившись однажды к ногам императрицы Анны, просила ее дать разрешение на возбуждение процесса. Разрешение дано было тем охотнее, что процесс являлся удобным средством припомнить князю Дмитрию Михайлович Голицыну его участие в событиях 1730 года; все так и посмотрели с самого начала на этот процесс; веденный с большою суровостью, он разрешился в 1737 году и повлек за собой заточение в крепость гордого петровского фельдмаршала; княгине же Кантемир, около этого времени вышедшей замуж за принца Гессен-Гомбургского, состоявшего на русской службе, разрешено было взыскать неполученную ею долю наследства с Константина и частью с остальных трех братьев, насколько они пользовались наследством отца до его присуждения Константину; князю Антиоху приходилось выплатить мачехе 21000 pуб., – сумму, которая совершенно превышала его тогдашние средства. Князь Антиох начал деятельно хлопотать, чтобы избавиться от такого непосильного ему расхода; ревностною пособницей его явилась та же княжна Марья; результат был благоприятен для кн. Антиоха; кажется, дело не обошлось без заступничества кн. Черкасского; да и сама мачеха не настаивала особенно на взыскании с трех обделенных, как и она, братьев. Приехав в Париж, Кантемир принужден был некоторое время жить инкогнито, пока не выяснился вопрос о его полномочиях; в Петербурге, по-видимому, находили даже, что он поторопился приездом, и княжне Марье пришлось влиять на не совсем дружелюбно расположенного Остермана, чтобы небольшому служебному промаху не дано было слишком большого значения. Наконец получен был кредитив на звание полномочного министра и 23 декабря 1738 г. состоялся прием у короля. Но возникли новые затруднения: французское правительство соглашалось отправить своего уполномоченного не иначе, как на правах посланника; русский дипломат не мог согласиться на это без ущерба для чести России и в конце января 1739 г. он получил новый кредитив на звание посланника и имел новую аудиенцию у короля 27 января. В Париже ждали русского дипломата более трудные и хлопотливые задачи; которые усложнялись очень сильно неискреннею и медлительною политикой кардинала Флери. Часто и горько жаловался честный и искренний Кантемир, работавший под придирчивым надзором Остермана, на образ действий французского министра: «нельзя довольно ухвалить его обходительность», сознается он, но дело тормозится «сумнительными експрессиями», которых полны его речи, «малопамятством» и «легкоподозрительством» кардинала. Вопрос об отъезде французского посланника в Петербург все затягивался; сперва намечен был гр. Вогренан; он медлил, скрывался от Кантемира, выставлял вымышленные причины, препятствовавшие ему ехать; наконец выбрано было другое лицо – маркиз Шетарди, который и отправляется в Россию в конце 1739 г. Но по приезде его началась длинная и неприятная переписка: французский посол был недоволен приемом, а русское правительство – его заносчивым и неосторожным поведением.

На первых же порах кн. А. Кантемиру пришлось приступить к щекотливому вопросу об императорском титуле, в котором французское правительство все еще отказывало русским государям. Все представления Кантемира встречены были упорным сопротивлением; французское правительство ссылалось на пример Австрии; напрасно русский посланник развивал мысль, что французский король мог бы быть самостоятелен в своем суждении – ему отвечали решительным отказом.

Важною задачей было выяснение французской политики в Константинополе; но содержание депеш французского посла де-Вильнева кардинал Флери тщательно скрывал; положение посланника затруднялось еще дружбою России с Австрией, которая возбуждала французскую подозрительность. Между тем дороговизна парижской жизни очень давала себя чувствовать; содержание русского посланника было больше, чем недостаточно; он должен был уступать даже сардинскому, который тратил в год не менее 120 тыс. ливров. Он представлял в Петербург о необходимости предоставить ему большие средства; такого рода ходатайства неохотно исполнялись и кн. А. Кантемиру приходилось еще оправдываться от упреков в корыстолюбии.

В июне 1739 года наделала большого шума загадочная смерть шведского майора Синклера, который проездом из Константинополя в Швецию был убит в Силезии; теперь достоверно известно, что это было сделано по желанию петербургского правительства; но тогда это, конечно, тщательно скрывалось и отвергалось;, Кантемиру стоило больших усилий очистить русское правительство от подозрений в этом политическом убийстве; француз Кутюрье, спутник Синклера, был арестован в Дрездене для допроса; французское правительство готово было видеть в этом знак сильного влияния России на польско-саксонский дом и это возбуждало в нем неприятное чувство и ревность.

Известие о кончине Анны Иоанновны и регентстве Бирона поставило Кантемира в затруднительное положение; догадываясь о непрочности власти нелюбимого иноземца, он отправил поздравительное письмо свое на имя одного из друзей, и расчет его оказался верен: письмо не дошло еще до места, когда Бирон был свергнут. Но здесь почва колеблется у него под ногами; ему неизвестно отношение к нему нового правительства; он подумывал об отставке, ссылаясь на расстроенное здоровье; но опасения немилости сказались неосновательными; были даже, по-видимому, предположения назначить его воспитателем к малолетнему Иоанну IV.

С искренней радостью встретил Кантемир воцарение дочери Петра Великого. Самое положение его как дипломата заметно облегчилось; роль Франции и маркиза Шетарди в перевороте 24 ноября 1741 г. положила начало новым более откровенным отношениям, которые дали возможность возбудить опять, и на этот раз с большим успехом, вопрос о титуле. Но личное положение Кантемира скоро омрачилось неблагоприятными обстоятельствами: смерть Черкасского (в 1742 г.) лишила его могущественной поддержки; Бестужев-Рюмин не благоволил к нему; он как бы боялся найти в лице Кантемира себе соперника; секретарь Кантемира Гросс, которого он очень ценил, был отозван против желания Кантемира; это было личною ему неприятностью и помехой в делах, исполнение которых к тому же все более и более затруднялось ослаблением здоровья кн. А. Кантемира. Слабость здоровья преследовала его с детства; к ней присоединилась болезнь глаз, следствие перенесенной в детстве оспы. Лондонские врачи не принесли ему пользы; лейб-медик Людовика XV Жандрон доставил ему облегчение, однако ненадолго; болезнь возобновилась, явилась надобность в поездках на воды; но ни Пломбьер, ни Экс-ла-Шапелль не принесли ему большой пользы. Хилый организм разрушался; наконец, у него развилась чахотка, которая и свела его в могилу 31 марта 1744 г. Кантемир встретил смерть с твердостью философа и верующего христианина. За несколько дней, перечитывая с одним из друзей рассуждение Цицерона о дружбе, он разговорился об обязанностях истинного друга и заставил собеседника открыть ему, насколько опасно, по заключению врачей, его положение. Тогда спокойно и твердо кн. А. Кантемир занялся последними распоряжениями: обеспечил незаконную семью, которую имел от одной француженки, распределил остальное имущество между сестрой и братьями Матвеем и Сергеем и завещал перевезти свое тело в Россию, чтобы лежать рядом с могилой отца, в николаевском греческом монастыре в Москве.

Судьба сочинений Кантемира была не совсем благоприятна. Почти все переводы его пропали: творения Эпиктета, Персидские письма Монтескье, с которым переводчик был лично знаком, сочинение Фонтенеля «О множестве миров» – были переведены им, но не увидели света; судьба рукописей неизвестна; остался только отрывок последнего труда. О существовавшем переводе сочинения Альгаротти «О свете» узнаем из предисловия к позднейшему изданию итальянского оригинала, где автор благодарит переводчика. Об издании перевода Горациевых посланий, которые были любимым чтением Кантемира, он успел позаботиться сам: они появились в свет в 1744 году вместе со статьей о стихосложении. Кантемир употреблял иногда Псевдоним «Харитон Макентин», представляющий анаграмму из его имени и фамилии. Судьба девяти сатир, басен и эпиграмм также его озабочивала; незадолго до смерти он пересмотрел их для издания, сделал изменения и написал «Послание к стихам своим», но только в 1762 г. они увидели свет, изданные Академией Наук под редакцией Баркова. Переводы Кантемира имели значение как работа над не установившимся еще, бедным для выражения отвлеченной мысли, тогдашним русским языком. Сатиры его вместе с баснями, эпиграммами и пр. ценны скорее для его личной характеристики и кой-где для характеристики эпохи, чем как памятник русского слова. Умный, образованный, одушевленный лучшими чувствами, Кантемир был лишен художественного, творческого дара. Другим источником нежизненности его созданий был недостаток живого источника речи: «не русак породой», по его собственному выражению, он не носил в себе того творческого инстинкта, который выразился потом так могущественно в труде холмогорского рыбака, чтобы лечь в основу только что создававшейся литературной русской речи. Ложным шагом был и стих его, шедший вразрез с музыкальными элементами русского языка.

Первый биограф Кантемира вышел из того учено-философского кружка, в котором он вращался в Париже; это был аббат Венути, который вместе с Монтескье, Мабли, Мопертюи и др. высоко ценил его ум и характер. В 1749 г. явилась книга Венути: Satyres de m-r le prince Cantemir avec l'histoire de sa vie. Londres. – Сочинения его были переизданы в 1836 и 1848 гг. (Смирдиным); в 1849 г. изданы Перевлесским «Избранные сочинения» его. В 1867 г. явилось первое полное издание с обширными примечаниями П. А. Ефремова и статьей Стоюнина о жизни Кантемира.

Данные для биографии Кантемира находятся в следующих трудах: Бантыш-Каменский: «Дипломатические сношения двора русского с европейскими», тт. I и IV; «Памятники новой русской истории», т. III, СПб. 1873 г.; «Сборник Императорского Русского Ист. Общ.», т. 66, 1889 г.; «Архив кн. Воронцова», т. I и II: статья В. Н. Александренко в «Жур. Мин. Нар. Просв.» 1889, август, сентябрь; его же, «Реляция кн. А. Д. Кантемира из Лондона», т. I; его же, «К биографии кн. Кантемира», 1896 – между прочим тут опись его библиотеки; Шимко, «Новые данные к биографии кн. Кантемира и его ближайших родственников» в «Жур. Мин. Нар. Просв.», 1891 г. апрель-май; Стоюнин, «Кн. Кантемир в Лондоне» в «Вестн. Евр.» 1867, тт. I и II; Корсаков, «Вступление на престол имп. Анны Иоанновны» 1880 г.; его же, «Суд над кн. Д. М. Голицыным» – «Др. и Нов.. Россия», 1879 г. т. X; Байер, «О жизни и делах Молд. господ. кн. Константина Кантемира»; Бантыш-Каменский, «Словарь достопамятных людей земли русской», т. III, Жуковский, «О сатире и сатирах Кантемира»; Галахов, «О сатирах Кантемира» – «Отечеств. Зап». 1848 г. № XI; Дудышкин, «Кантемир как сатирик» – Современник, 1848 г. № XI; Соловьев, «История России», тт. XX и XXI; Дружинин, «Три неизвестные произведения кн. Кантемира», «Журн. Мин. Нар. Просв.», 1887, декабрь.