Панкевич, Михаил Иванович

Панкевич, Михаил Иванович, преподаватель Московского университета, род. в 1757 году в Малороссии, близ Нежина. По происхождению принадлежал к духовному сословию. Окончив курс наук в Киевской духовной академии, П. поступил в 1780 году для дальнейшего образования в Московский университет. Произведенный в том же году в студенты, он слушал курсы логики и метафизики, латинского красноречия, ученой истории, математики и экспериментальной физики. В 1782 году П. поступил в учрежденную профессором Шварцом при университетской гимназии Педагогическую или учительскую Семинарию, где главными предметами занятий П., с разрешения конференции семинарии, были математика и физика. Кроме них, он для пополнения своего образования занимался еще натуральной историей, химией и анатомией.

На слушание лекций и связанные с ним изучения и занятия П. употребил почти 6 лет и к самостоятельной педагогической деятельности приступил с 1787 года в качестве преподавателя высшего арифметического класса в Университетском Благородном пансионе. Кроме главного предмета, арифметики, он преподавал здесь в 1790–1796 гг. артиллерию и фортификацию. В 1788 г. (11-го октября) П. получил степень магистра философии и свободных наук, для приобретения которой после успешно выдержанного экзамена представил напечатанную на латинском языке диссертацию «De praecipuis machinis hydraulicis, quibus elasticorum serventis aquae vaporum ponderisque atmosphaerae ope, aqua ad insignem altitudinem elevari potest». Эта диссертация была единственным ученым трудом Панкевича. В печати, действительно, кроме нее и двух публичных речей, произнесенных на университетских актах 30-го июня 1792 и 1800 гг., не появилось никаких других его трудов. Эти речи были напечатаны, по обыкновению, при университетских отчетах за соответствующие годы под заглавиями: 1) «Слово о подлинной цели математических наук и о сообразном ей расположении упражнений в оных» и 2) «Слово об отличительных свойствах, источниках и средствах просвещения».

Профессорская деятельность П. началась с 1791 года, когда он был назначен на оставшуюся после смерти проф. Роста вакантной кафедру прикладной математики. Заняв ее в звании экстраординарного профессора, он читал по четыре 2-часовых лекций в неделю. Предметы кафедры излагались им в течение 3-летнего периода в следующем порядке. Первый год – механика, гидравлика и аэрометрия с объяснением устройства машин; второй – оптика, перспектива, катоптрика и диоптрика; третий – сферическая тригонометрия, астрономия сферическая и теоретическая, математическая география и навигация. Как показывают немногие сохранившиеся каталоги университетских лекций того времени, он следовал этому распределению все время своей преподавательской деятельности, лишь изредка допуская незначительные отступления. Если судить по указанному в лекционных каталогах для употребления слушателей руководству Вейдлера, то придется заключить, что лекции П. были вполне элементарными. Но этому заключению противоречат некоторые, попавшие в печать свидетельства, исходящие, впрочем, из вторых рук и утверждающие, что П. пользовался для своих лекций сочинениями позднейших писателей и даже употреблял «высшие исчисления». Эти свидетельства подтверждаются до некоторой степени тем, что в каталогах лекций за 1800 и 1801 годы предполагалось навигацию «выбрать из лучших, особливо новейших сочинений», а в каталогах за 1808 и 1809 годы руководством по оптике указана вышедшая в 1802 году оптика Лакаля. Ввиду этих свидетельств и фактов не остается ничего другого, как, согласившись с ними, предположить, что указание каталогами руководства Вейдлера представляет minimum требований, предъявляемых профессором своим слушателям. Таким образом, за Панкевичем должна быть признана заслуга совершения весьма важного шага в развитии нашего университетского математического преподавания. От своего первоначального состояния, выражающегося преподаванием исключительно одних элементарных частей математики и пользованием в прикладных науках только приемами и методами элементарного характера, оно совершило в лекциях Панкевича переход к той более высокой фазе развития, когда для профессоров математических наук сделались необходимыми знакомство с текущей литературой предмета и пользование в преподавании высшими частями математики и, прежде всего, высшим анализом.

Прогресс, совершившийся в лекциях Панкевича, стоил ему самому чрезвычайно больших трудов. Вынеся из университета только знание элементарной математики и привычку к пользованию ее методами и приемами, он был поставлен в необходимость овладеть высшей математикой собственным трудом. Вследствие этого чтение и усвоение пользующихся ею новых писателей, и в особенности составление и обработка по ним лекций, требовали от него чрезвычайного напряжения ума и большой затраты времени. По собственному его признанию, переданному нам современниками, приготовление к каждой лекций стоило ему усиленных трудов в течение целого дня. И все-таки изложение его лекций нередко было до крайности темным и непонятным. Случалось также, что, сделав ошибку в вычислениях и вследствие этого получив неверный вывод, он приходил в крайнее замешательство и смущение. Переделывая вычисления для исправления ошибок, он делал еще большие и сбивался и путался до того, что двухчасовая лекция иногда совершенно бесплодно затягивалась до 4 часов и более. Подобные случаи настолько, по-видимому, были нередкими, что П. ввиду их всегда назначал для своих лекций последние часы учебного дня. Несмотря на такие серьезные недостатки лекций П., содержание их было настолько проникнуто духом новой науки, что пробуждало в слушателях серьезные научные интересы и даже прямо любовь к науке. Один из слушателей П., профессор чистой математики Щепкин, говорил в своем дневнике: «в сем знаменитом человеке университет потерял твердую свою опору. Ему обязан я привязанностью своей к математическим наукам; наиболее же старался подражать умеренности жизни его». Что касается последнего качества, то оно было естественным последствием хилости П., происходившей, главным образом, от припадков падучей болезни, развившейся у него вследствие неумеренного употребления спиртных напитков в молодости.

Деятельность Панкевича по развитию просвещения в отечестве не ограничивалась одним отправлением профессорских обязанностей, но распространялась также и на постановку учебно-воспитательного дела в подведомственных университету средних и низших учебных заведениях. Состоя в продолжение 8 лет членом училищного комитета, он не раз принимал на себя обязанности визитатора училищ. Как таковой, он осматривал учебные заведения губернии Вологодской, Калужской, Костромской, Тверской, Тульской и Ярославской. Кроме того, в течение 3 лет он был членом комитета испытаний лиц, желающих получить чин 8-го класса. Звание ординарного профессора он получил в 1796 году и затем был три раза избираем деканом физико-математического отделения.

Панкевич умер скоропостижно 14-го августа 1812 года. Прогуливаясь в этот день вместе с несколькими друзьями по берегу Москвы реки, он вдруг почувствовал дурноту, заставившую его немедленно отправиться домой. Но дойти до дома ему не суждено было, и его подняли на улице уже мертвым.

О научно-литературных трудах Панкевича, представляемых, кроме магистерской диссертации, двумя вышеуказанными речами, можно сказать немного. Не представляя ничего замечательного и оригинального, они отличались крайне тяжелым языком, требующим для своего уразумения со стороны слушателей самого напряженного внимания. Вот, например, как рассуждал он о пользе и «увеселительности» физических наук в своей первой речи: «Привлекая любопытство, удовлетворяя оному самыми приятными и заманчивыми средствами, и таким образом, помощью сего каждому от натуры премудрым устроением высочайшего Промысла к его счастью врожденного побуждения, действуя на склонности человека, возбуждают охоту к неослабному продолжению внимания к их внушениям, тем постояннее и благоуспешнее не только подкрепляемую, но и постепенно умножающуюся, что плод сего любопытства не без особливого удовольствия вспомоществует в разрешении к собственной пользе почти ежедневных, и таких по большей части случаев, относительно к которым, по тесной их связи с необходимостями и выгодами жизни, никто не может быть равнодушен». (Речи, часть II, стр. 316–317). Если таким же языком излагались и лекции Панкевича, то приведенное выше свидетельство современников о темноте и непонятности некоторых из этих лекций должно быть рассматриваемо как весьма смягченное констатирование печального факта неудовлетворительного состояния университетского преподавания в рассматриваемую эпоху.

Немногочисленность научно-литературных трудов Панкевича и их составление с исключительной целью удовлетворения официальных требований от лиц, ищущих степени магистра или занимающих профессорские должности, показывают, что П. брался за перо очень неохотно и только в крайних случаях. Так, возложенное на него попечителем M. H. Муравьевым и в высшей степени важное для русской науки поручение перевести на русский язык знаменитое творение Ньютона «Principia mathematica philosophiae naturalis» осталось неисполненным и притом не по недостатку времени, так как попечительство Муравьева продолжалось с 1803 по 1807 год. Гораздо большую склонность имел П. к занятиям устройством приборов и, в особенности, солнечных часов, два экземпляра которых по дошедшим до нас сведениям были изготовлены им для Донского монастыря и Троицкой Лавры. Устройство первого экземпляра, по находившейся на нем надписи, относилось к 1805 году.

Жизнеописание П., предпосланное перепечатке его речей во II-й части изданных Обществом любителей российской словесности «Речей, произнесенных в торжественных собраниях Императорского Московского университета русскими профессорами оного» (стр. 291–294); формулярный список 1800 г.; «Биографический словарь профессоров и преподавателей Императорского Московского университета (часть II, М., 1855 г., стр. 202–208); «Словарь русских светских писателей» митрополита Евгения (том II, M., 1845 г., стр. 114–115); С. П. Шевырев, «История Московского университета». М., 1855, стр. 237, 246, 267, 298, 323, 328, 332, 363, 393, 405, 424; В. И. Аскоченский, «Киев с его академией». Киев, 1856, ч. II, стр. 323–324; Воспом. И. М. Снегирева в «Русск. Арх.», 1866, стр. 746; «Русск. Арх.» 1881, I, 387, 389, 394.