Слово в неделю пятнадцатую

Приникая умом и сердцем к словам Господа, запечатленным в Его св. Евангелии, мы находим в них, в источнике Премудрости Божественной, неисчерпаемое и всегда по новому открывающееся содержание и поучение. В них, как в глубокой синеве неба, для нас загораются новые звезды, возженные Божественною Мыслию и освещают пред нами нашу жизнь, и путь, и судьбу. Словеса Господни – словеса чисты, сребро разжженно, искушено от земли, очищено седмерицею (Пс. 11, 7). Каждое слово Господа таит в себе безмерный, во все стороны расходящийся лучами смысл, и отдельные лучи этого смысла освещают нашу душу. Нельзя ни достаточно истолковать, ни исчерпать Вечной Книги, но всегда можно и нужно припадать к ея живительным водам. Такие звезды вечной жизни, видимые и невооруженному глазу, горят и сверкают в ныне чтимом Евангелии: (Мф. 22, 35–40). Законник хотел искусить Господа вопросом о наибольшей заповеди в законе. Мысль его была двоедушна и неискренна: он думал наперед, что как бы ни ответил ему Господь, он станет Ему возражать и с Ним спорить, но это значит, что он и сам не знал такой наибольшей заповеди, да и не мог ее знать, потому что ему, законнику, все заповеди представлялись одинаково важными и наибольшими. Нарушение закона во всякой заповеди считалось одинаково гибельным. А закон Моисеев содержал в себе постановления и обрядовые, и нравственные, и общественные, а к ним законники создали еще ограду закона, о которой говорит негодуя пророк: «стали у них словом Господа: заповедь не заповедь, заповедь на заповедь, правило на правило, правило на правило, тут немного и там немного» (Ис. 27, 10. 13). На эту зыбкую почву хотел вовлечь Господа совопросничеством искушавший Его законник. Своим ответом Господь ниспроверг это жалкое ухищрение. На вопрос, заданный человеческим коварством, ответствовав рекла Премудрость Божия слово мудрости, исчерпывающее все заповеди и определяющее всю жизнь человека. Кого хотел искусить законник? Того, чье Слово и Премудрость дали и самый закон этот и заповеди для сыновного воспитания избранного народа, – «в законе сени и писаний образ видим вернии». И в этом закон, среди многочисленных и многообразныхь его предписаний, Божественная Премудрость вложила и ту заповедь, которая не есть одна из многих заповедей, наряду со всеми, но есть единая и единственная всезаповедь, которая все собою объемлет, наполняет, оправдывает. И эту единую заповедь, хотя и написанную в законе, но и как бы скрытую среди множества заповедей его, указует перстом Сама Божественная Премудрость. Эта «первая и наибольшая заповедь» в соединении со «второю подобною ей» такова, что вне ея теряют смысл и становятся обременительной ненужностью все остальные заповеди, как об этом в проповеди своей свидетельствовал еще пророк Исаия: «к чему мне множество жертв ваших?... курение отвратительно для меня, новомесячий и суббот, праздничных собраний не могу терпеть: беззаконие и празднование... и когда вы простираете руки ваши, я закрываю от вас очи мои; и когда вы умножаете моления ваши, Я не слышу» (Ис. 1, 11–15). А ведь все эти установления даны были Богом, они казались столь же священными и нерушимыми, как и наше теперешнее богослужение. И однако Господь вменил в ничто все это обрядовое благочестие за ожесточение сердца. И тогда невольно начинает спрашивать себя смущенно и наша христианская совесть: не могут-ли относиться эти слова и к нам, гордым, может быть, своим обрядовым благочестием? И тем сосредоточеннее хочет она вникнуть в то, что Сам Господь являет как непреложное основание всего нашего спасения. Эта заповедь проста, ясна и доступна, она в двух словах содержит весь закон и всю мудрость жизни, вложенные в нас зиждительной Премудростью Божией: возлюби Бога, возлюби всем своим существом: «всем сердцем твоим и всею душею твоею, и всем разумением твоим, и всею крепостию твоею». Возлюби Бога цельно и нераздельно, всеми силами души твоей: сердцем, в котором есть средоточие нераздельной жизни духовной и из которого исходят помышления добрые и злые, и всеми чувствами страстного, человеческого естества, которое может быть посвящено Богу и преображено от похоти плотской к жизни духовной; и всею мыслию, всеми силами познающего, разумевающего ума, который, совлекаясь сатанинского самообольщения, становится «умом Христовым», просвещенным Духом Святым на всякую истину»; и всей крепостию своей воли, которая направляется не на самоутверждение гордости и не на совершение своей похоти, но на исполнение воли Божией. Никакая сила души человеческой не отрешена от любви Божией, и никакая не осуждена на небытие этим отрешением, и никакая не убита: все богозданное человеческое естество со всеми силами богоподобного духа призвано к любви Божией и к ней благословлено в нераздельности человеческого существа. И вся жизнь человека, в которой раскрываются эти дары его: ум, страстное естество и воля, главенствующая сердцем человеческим, седалищем любви, призываются к любви Божией. Во всей своей жизни, делах и творчестве человек должен искать любви Божией, творить и жить во имя Божие, не для себя, но для Господа. Вся жизнь его может и должна стать единым делом этой любви, в чем бы она ни раскрывалась: все для Господа, ничего без Господа. Любовь к Богу не есть одно из дел или одна из задач человека, существующая наряду с другими, это есть одно единственное содержание всей жизни, способное всю ее наполнить, осмыслить, освятить. На ней все утверждается, и вне ея ничего не существует. Посвящение и освящение всей жизни человеческой во всех ея проявлениях, делание всего во славу Божию, или, еще резче, – все для Бога и ничего для себя, во имя свое, – вот эта заповедь, не частная, но всеобщая, не временная, но вечная. Но эта заповедь наполняет нас смущением и страхом, и безответны мы пред нею, ибо знаем мы всю свою немощь, все недостоинство, всю непризванность к такой заповеди. И однако призваны Самим Богом, Который есть Любовь и Мудрость. Он вложил ее в сердца наши и во все наше существо не как внешне данный закон и предписание, но как внутреннюю необходимость, коренящуюся в самой природе богозданного нашего естества. Для Себя, для любви Своей создал и призвал Бог человека, и не может успокоиться душа человеческая, доколе не обретет себя в любви Божией. Для нея жизнь духовная есть любовь к Богу, и вне этой любви нет иной жизни, – есть только любовь к Богу, и вне этой любви нет иной жизни, а есть только смерть. В этой заповеди заключено все возвышенное в человеке, все в нем истинно человеческое, в качестве высшего призвания, и никакая иная любовь, никакая иная цель его недостойна. Только такая истинно человеческая жизнь в любви Божией достойна человека, и призвания к ней он заповедью Божией удостоен. И только все то, что связано в жизни с любовью Божией, поднимает человека от естественноживотной жизни даже там, где бывает служение «неведомому Богу» по омрачении ведения истинного.

Посему заповедь любви к Богу не есть внешнее веление, которого могло бы и не быть; она есть внутренний закон жизни человека, созданного по образу Божию и призванному к любви Божией. В ней жизнь и блаженство, вне ея смерть и адские муки, пустота и ничтожество. И однако, мы страшимся заповеди о любви Божией, смущаемся и стыдимся, ибо сознаем, как обличает она нашу пустоту и леность духовную. Нам-ли холодным, жестокосердым, расчетливым, маловерным внимат этой заповеди? И однако, можем-ли мы, смеем-ли эту заповедь от себя отклонить? Разве же не горит и наше сердце и не распаляется любовью к Господу, когда бывает исполяемо мысли о Нем? Природа любви такова, что никогда нельзя достаточно любить, любовь ненасытна, она всегда разгорается и требует большего, она никогда не вмещается в человеческое сердце, ея всегда мало, она всегда собою недовольна, она всегда теряется в пустоте своего сердца. Господь чтит Свое творение тем, что дает человеку заповедь невместимую: любите Бога всеми силами души своей, будьте святы, ибо свят Отец наш небесный, будьте милосердны, ибо милосерд Отец ваш небесный, будьте совершенны, как совершен Отец ваш небесный. Оне кажутся страшны, обращенные к нашей пустоте, оне кажутся странны, обращенные к нашему ничтожеству, оне кажутся неуместны пред лицом нашей лености и празднолюбия. Однако, зачем нам страшиться, если эти заповеди даются нам Отцом нашим небесным? Бог дает нам заповедь неисполнимую для того, чтобы Своей благодатной силой не без нас, но за нас ее исполнить. Ибо невозможное человеку возможно Богу. Ненужно страшиться неосуществимости человеческими силами того, что их превышает, но нужно хотеть того, что возможно человеку. Заповедь о любви к Богу не означает, чтобы мы одним желанием совершили в себе, вместили эту невместимую любовь, она хочет от нас подвига этой любви, труда ея, пути ея, борьбы с своим греховным, леностным, страстным, себялюбивым, гордым человеческим естеством. Труд неустанный и неленостный, противление греху, видение и ведение себя в грехах своих, непрестанная памят о Боге и освящение именем Его всех дел и движений души нашей, непрестанная сердечная молитва, борение с греховными делами и помыслами, – вот неоплатный долг любви к Богу. Дела любви и путь любви, указанный ап. Павлом в гл. XIII-й 1-го Кор., есть наша работа Господня. Наша немощь и леность духовная, наше греховное естество противится любви Божией, но любовь эта – и о сем необходимо помнить христианину – всегда взаимна, ибо любящий или хотящий любит Бога всегда узнает ответную любовь Его к человеку. Любов к Богу никогда не остается безответна и разгорается пламенем огня, который Господь пришел принести на землю. Любовь есть чудо. Но как можно любить Бога? Мы еще можем любить человека, хотя немногих, близких и родных, мы привязаны к разным благам, плотским и духовным, потому что мы их видели и знаем. Но как можно любить – и притом всеобъемлющей любовью – Бога, которого мы не видим и не знаем и в лучшем случае только верим, постоянно укрепляя свою веру в борьбе с неверием? Возможно-ли любить отвлеченную мысль? И однако ведала сама Истина, когда провозгласила первую и наибольшую заповедь как исчерпывающую истину о жизни: и вера, и ведение Бога открывается любви, ибо и вера, и надежда прейдут, любовь единая пребывает. Человеку дано любить Бога, он призван и создан для этой любви, вложенной в него Самим Богом вместе с образом Божиим, но он должен хотеть этой любви исканием Бога, деланием заповедей, посвящением Богу всего своего труда и делания, неустанной и неослабной напряженности сил недремотного духа. И эта любовь, как и всякая любовь, существует по образу единой любви, только в ней находит свой смысл и цель. Она безкорыстна, она ищет Бога только для Бога и даже не ради спасения или каких-либо духовных благ, ибо любовь не есть своекорыстие. И однако природа этой любви и сила ея таковы, что она имеет в себе и спасение, и блаженство, и вечную жизнь в познании Бога, ибо это познание дается только любви.

Любовь к Богу есть подвиг жизни, она есть труд, она есть путь восхождения, знающий многия ступени. Путь безконечен, и каждая ступень также далека от высшей цели, как и предыдущая, и как капля воды отличается от неизмеримых бездн моря. Но важен путь, важно ступенное восхождение, ибо навстречу ему совершается божественное нисхождение, и свеча, еле мерцающая в сердце, зажжена от пламени Божественной Любви.

Любовь к Богу есть ненависть к миру, пребывающему во зле, борьба с ним в своем собственном сердце, разделяющий меч. И однако, любовь есть огонь, изливающийся из воспламенного сердца на все, ему доступное. Любовь к Богу, как некое бурное дыхание, устремляется к тому, что носит на себе Его печать, ко всему Божьему творению, наипаче же к человеку, венцу творения, образу Божию в нем. Это есть лишь раскрытие любви, прямое ея последствие: иная заповедь, подобная ей, – подобная, т. е. по существу тожественная. Человека нам легче, природнее любить, чем Бога, потому что мы видим человека, а Бога не видим, по крайней мере, в падшем своем состоянии (ибо прародители видели Его прежде своего грехопадения). И любовь к человеку может быть в нас также путем к любви к Богу, если она совершается для Господа, а не с противлением Ему, потому что тогда она есть лишь прикрытая, борьба против Бога. Любовь нераздельна и едина, как это и раскрывается на Страшном суде, где Господь все добрые и злые дела, сделанные человеку, относим и непосредственно к Самому Себе. Любя Бога, нельзя не любить человека истинной, неживотной и не страстной любовью, не любя его в Боге, не любя в нем Бога. И это путь безконечный, это – жизнь вечная, здесь, во времени, предначинаемая. И на эту же связь указует Господь искушавшему Его законнику в ныне чтомом зачале Евангелия, когда рядом вопросов заставляет признать, что Тот, Кого считают сыном Давидовым, Давидом же называется, по вдохновению, Господом, есть Бог и Человек (Мф. 22, 41–46). И в этом вопросе заключается и ответ, почему существует такая связь между Богом и человеком и почему вторая заповедь подобна первой. Бог открылся человекам через боговоплощение во Христе Спасителе, в котором соединилось нераздельно и неслиянно божеское и человеческое естество, Бог и Человек. И любя Христа, мы любим в Нем Бога в человеке и человека в Боге, и любовь эта нераздельна и безусловна, ибо это есть и любовь Самого Бога – Отца небесного к Богу и вместе Человеку, воплощенному Сыну Божию.

Господь дает нам – всем вместе и каждому в отдельности – заповедь любви, как будто не замечая того, что мы так болезненно и смущенно замечаем, того, как мы недостойны этой заповеди, как она неприменима кажется к мраку и хладу нашей жизни, к скудости нашего сердца. Но Господь в безмерности любви Своей и Своего снисхождения к твари обращает Свою заповедь именно к нам, какие мы есть, зная и видя нас лучше, чем мы сами. Он утешает нас этим призывом, свидетельствуя, что безконечно великое существует и в безконечно малом и в капле присутствует как-то и сила всего океана. Любовию Любви подается и вера, и упование и радость о Господе, сладкий плод упования. Но поскольку заповедь заченши рождает грех, Господь Своей заповедью любви являет нам во всей силе наш грех против любви. Он пробуждает в нас совесть любви, которая судит нас, но не только судит, а и исправляет, и нет ничего совести нужнейшего. Посему Господь поистине ответил на вопрос законника, Он дал заповедь единую, все в себе содержавшую. Да будем же судимы совестью любви раньше, чем предстанем на суд Любви, которая голосом Правды скажет тогда: отойдите, Я не знаю вас. Но да будем среди тех, кого требовательная совесть оградила от видения себя и самообольщения и которые на зов Любви ответят смиренно: Господи, когда мы видели Тебя страждущим и возлюбили Тебя?