Начало Вавилона

«На всей земле был один язык и одно наречие. Двинувшись с Востока, они¹ нашли в земле Сеннаар равнину и поселились там. И сказали друг другу: наделаем кирпичей и обожжем огнем. И стали у них кирпичи вместо камней, а земляная смола² вместо извести. И сказали они: построим себе город и башню, высотой до небес; и сделаем себе имя, прежде нежели рассеемся по лицу всей земли. И сошел Господь посмотреть город и башню, которые строили сыны человеческие. И сказал Господь: вот, один народ, и один у всех язык; и вот, что начали они делать, и не отстанут они от того, что задумали делать; сойдем же и смешаем там язык их, так чтобы один не понимал речи другого. И рассеял их Господь оттуда по всей земле; и они перестали строить город (и башню). Посему дано ему имя: Вавилон³, ибо там смешал Господь язык всей земли, и оттуда рассеял их Господь по всей земле»⁴.

Такое повествование мы читаем на одной из первых страниц Библии, – повествование о начале существования знаменитого впоследствии Вавилона, столицы могущественных древних государей, средоточного пункта древневосточной культуры.

Место, на котором положено было первоначальное основание Вавилона, сам Бытописатель указывает в Сеннааре. Это – большая равнина, лежащая среди рек Тигра и Евфрата и простирающаяся до самого Персидского залива. Такое топографическое положение Вавилона определяют и древние историки, и географы⁵. Кажется, от этого положения своего среди двух рек равнина Сеннаар получила и свое название⁶. В клинообразных ассиро-вавилонских надписях этого библейского названия страны мы не встречаем; там видим другое, по всей вероятности и филологически сродное с употребленным у Бытописателя: это «Сумир». Так (собственно «Сумир и Аккад») называли область своих владений все древние вавилонские цари, обозначая этим термином именно обширный округ, сосредоточенный вокруг столичного города своего Вавилона; ассирийские цари называли себя «царями Сумира и Аккада» только в то время, когда в числе непосредственных владений их был и Вавилон⁷. В северной части обширной равнины Сеннаар и было положено основание городу, получившему название Вавилона.

Что касается времени указываемого события, то этот вопрос, за недостатком определенных, положительных данных, решают различно.

Время вавилонского столпотворения обыкновенно определяется на основании библейского указания о «разделении земли во дни» Фалека⁸. Под этим «разделением земли» естественно разуметь то «рассеяние Господом по всей земле», какое постигло вавилонских столпотворителей⁹. Фалек был родоначальником пятого поколения в потомстве Сима¹⁰, – и естественно, бывшее во дни его «разделение» или «рассеяние» должно было отстоять от потопа и времени жизни Сима на такой промежуток времени, какой нужен для смены приблизительно четырех поколений рода человеческого пятым. Бытописатель дает нам для такого вычисления даже определенные цифры. Сим родил сына своего Арфаксада через 2 года после потопа; Арфаксад родил Каинана 35 по еврейскому тексту, а по переводу LXX и самаританскому тексту – 135 лет от роду; Каинан родил Салу 130 лет от роду, по переводу LXX (в еврейском и самаританском текстах Каинан вовсе не упоминается в ряду послепотопных патриархов, и Сала называется прямо сыном Арфаксада); Сала родил Евера 30 по еврейскому тексту, а по переводу LXX и самаританскому тексту 130 лет от роду; Евер родил Фалека 34 по еврейскому тексту, а по переводу LXX и самаританскому тексту 134 лет отроду¹¹. Сумма приведенных цифровых данных должна означать число лет, протекших от потопа до рождения Фалека, – приблизительно до того «разделения земли», с которым исторически связано было начало Вавилона. Сумма эта по еврейскому тексту равняется 101 году; к этой цифре, для исторической правды, нужно прибавить число лет жизни Каинана до рождения от него Салы, так как Каинан действительно существовал¹²; определяя число это приблизительно в 30–35 лет, сообразно с хронологическими данными, касающимися других указанных выше патриархов, и прибавляя его к цифре 101, получим 131–136, вероятное число лет от потопа до рождения Фалека. Имея в виду первую цифру, определяли время вавилонского столпотворения приблизительно 114–115 г. после потопа¹³, прибавляя, очевидно, к числу 101 несколько лет жизни Фалека; а принимая во внимание число лет жизни Каинана до рождения от него сына, и прибавляя к общей сумме то десятки, то даже целые сотни лет жизни Фалека¹⁴, сообразно с теми или иными историческими данными, относили это событие то к половине II века после потопа¹⁵, то к тем или иным годам второй половины II века¹⁶, то к началу III столетия¹⁷, то к его концу¹⁸. Даже Эвальд, совершенно своеобразно понимающий факт «разделения земли во дни» Фалека и приписывающий это «разделение» уже Симу, распределившему земные пределы между своими потомками и тем положившему начало мирному распространению по земному шару послепотопных поколений, а на самое столпотворение смотрящий, как на попытку искусственного и насильственного соединения разных родов под одной монархической властью¹⁹, – и Прессель, под «разделением земли» понимающий выделение из общей семьи потомков Ноевых рода Хамова в 100-м году по выходе Ноя из ковчега, поселение этого рода в долине Сеннаарской и полное обособление его здесь, с постройкой самостоятельного центра – города²⁰, – и те относят столпотворение вавилонское приблизительно к тому же времени – Эвальд ко II веку после потопа²¹, а Прессель – к концу III века²². Разность между указанными хронологическими датами, доходящую иногда чуть не до двух столетий, по существу нельзя считать значительной, в виду полного соответствия этих дат тому первоисточнику, на котором они основываются. Только соображение Хомякова, принимающего имена родоначальников – потомков Симовых за имена целых родовых общин, а период жизни родоначальника – за период нераздельной жизни его рода, определяемый приблизительно в 450 лет, – и потому отодвигающего время столпотворения до 1867 года после потопа²³, – явно идет против библейского текста и ничем не может быть оправдано.

Если по еврейскому тексту Библии число лет, протекших от потопа до рождения Фалека, определяется в 101 год, или, исторически точнее, в 131–136 лет, то по переводу LXX число это равняется 531 году; с этим совершенно согласен был бы и самаританский текст, если бы он, подобно еврейскому, не исключал из числа послепотопных патриархов Каинана. Разница в итогах в четыре столетия происходит от разницы числа лет жизни отдельных патриархов по текстам еврейскому и греческому: в последнем число лет жизни Арфаксада, Каинана, Салы и Евера до рождения от них следующих за ними патриархов увеличено ровно 100 годами для каждого патриарха сравнительно с цифровыми данными еврейского текста (если внести в этот текст Каинана и против его имени поставить 30 лет). Предполагается одно из двух: или в еврейском тексте, намеренно или неумышленно, подлинные числа (если они сохранились у LXX) уменьшены на 100 лет каждое, или греческие переводчики несправедливо увеличили ровно на 100 лет число лет жизни каждого патриарха в еврейском оригинале. Ближайшее рассмотрение хронологических дат, касающихся жизни четырех названных патриархов, заставляет нас отдать безусловное предпочтение греческому переводу. Если верить цифрам еврейского текста, то выйдет, что не только в 101 или 131–136 году после потопа были живы Евер, и Сала, и Каинан, и Арфаксад, и Сим, и даже сам Ной²⁴, но что все эти патриархи (и Ной) далеко пережили вавилонское столпотворение и рассеяние единой дотоле человеческой семьи. Но, с одной стороны, пребывание в живых очевидцев потопа – Ноя и Сима – нет оснований предполагать, с другой – эти очевидцы грозного гнева Божия над допотопным человечеством, конечно, в силах были остановить и остановили бы греховные замыслы и предприятия своих потомков, если бы сами они в то время были в живых. И вообще, в интересах исторической правдоподобности, скорее можно отдалять время вавилонского столпотворения, чем приближать его: сравнительно высокое состояние архитектурного искусства, размножение человеческого рода, передвижение потомков Ноевых в новые пределы земли – все это, ярко отмеченное в библейском повествовании о столпотворении, говорит в пользу долгого времени, нескольких столетий, – а не одной только сотни лет, – протекших от возрождения новой жизни на земле после потопа²⁵.

По библейской хронологии²⁶, именно по переводу LXX²⁷, всемирный потоп должен быть отнесен к 2262 году от сотворения мира²⁸; принимая за несомненное указываемое в переводе LXX число лет от потопа до рождения Фалека и прибавляя эту цифру (531) к 2262, иолучим 2793. Разумеется, никаких оснований нет относить к тому же году и вавилонское столпотворение: последнее было «во дни» Фалека, в период возмужалой жизни его, как родоначальника, – в такой период времени, который едва ли бы мог быть назван с равным правом «днями» отца, или деда, или сына этого патриарха²⁹. Во всяком случае время жизни Фалека определяется 2793–3132 г.г. по сотворении мира³⁰ или 2715–2376 г.г. до Рождества Христова. Вавилонское столпотворение, вероятнее всего, было около 2600 г. до Рождества Христова.

Посмотрим теперь, что дают нам внебиблейские источники для решения вопроса о начале существования Вавилона. Конечно, преимущественного внимания в этом отношении заслуживают источники вавилонские, в частности наиболее достоверный из них – клинообразные надписи.

Обращаясь к поэтической литературе ассиро-вавилонян, мы встречаем уже интересные для себя данные. В одном из преданий ассиро-вавилонских о творении мира читаем следующее: «священный дом, дом богов, еще не был выстроен на священном месте, тростник еще не произрастал, деревья еще не разводились, кирпич еще не укладывался, кирпичные постройки еще не производились, дома еще не строились, города еще не строились, города еще не были известны, толпа еще не собиралась, Ниппур еще не был выстроен, Екур еще не был построен, Ерех еще не был выстроен, Еана еще не был построен, океан еще не был сотворен, Ириду еще не был построен, священный дом, дом богов, его жилище, еще не был построен, вся земля была еще морем, а посреди моря был бассейн, – тогда был построен Ириду, была выстроена Исагилла, та Исагилла, которая до того была среди океана Лугалдуазага, был выстроен Вавилон, была окончена Исагилла, и боги Ануннаки, которых он также создал, дали им высокое название «священного города», «жилища приятнаго их сердцу» ... Чтобы побудить богов поселиться в жилище приятном их сердцу, он (Меродах) создал людей... Он создал Тигр и Евфрат и провел их в одном и том же месте, дал им названия подходящего рода... Меродах уложил кирпичи, возвел кирпичные постройки, построил дома, выстроил города, произвел на свет города,... выстроил Ниппур, построил Екур, выстроил Ерех, построил Еана...»³¹. Мы привели это место в довольно длинной выдержке, в виду интереса его в общем последовательном ходе мыслей. После наглядного, картинного изображения времени, предшествовавшего появлению вселенной, здесь представляется дело вавилонского творца-димиурга Меродаха: ему приписывается создание рек вавилонских – Тигра и Евфрата, ему приписывается изготовление кирпичей, возведение построек, сооружение домов, основание древнейших городов – -Ниппура, Ереха, Ириду с их известными храмами Екур и Еана; ему приписывается основание и «священного города» – Вавилона, и «жилища приятного сердцу» богов – знаменитого храма вавилонского Исагиллы; мало того: появление в новосозданной вселенной «священного города» с его знаменитым святилищем изображается как-бы предшествующим самому появлению человека на земле. Разумеется, это – произведение возбужденной восточной фантазии ассиро-вавилонянина. Но для нас интерес – интерес исторический – оно, несомненно, имеет: приведенное место свидетельствует, что вавилоняне историю своего главного города возводили к самым первобытным временам, ко временам как бы доисторическим; если обратим внимание на сущность библейского рассказа о столпотворении, на его указание, что это столпотворение с сопровождающими его обстоятельствами положило начало не только городу Вавилону, но и вавилонскому языку, и вавилонской нации, и вавилонской, следовательно, истории, – тогда очевидно будет для нас значение – в смысле исторического материала – приведенного нами выше места из дошедшей до нас литературы ассиро-вавилонян.

В других произведениях поэтической клинообразной литературы мы встречаем даже более определенные исторические намеки. В поэме о Гильгаме (Нимроде) читаем: «Суриппак город..., расположенный на берегу Евфрата, этот город существует с древних времен; в нем боги, великие боги, собрались, чтобы послать на землю потоп»; далее следует рассказ о повелении богов некоему Утнапистиму, жителю Суриппака, построить для своего спасения ковчег, после чего идет история самого потопа³². Если такая, допотопная еще древность приписывалась вавилонянами городу Суриппаку, отожествляемому с Ириду³³, то аналогия только-что приведенного места с указанным, выше отрывком из предания вавилонского о творении мира заставляет нас предполагать, что такую же допотопную древность приписывали вавилоняне и своему «священному городу». В мифе о боге Ира мы встречаем отрывочные слова, касающиеся уже самого Вавилона: «город древний господина страны... потоп не...»³⁴. Установить точный смысл этих нескольких слов трудно; одно очевидно – это какая-то связь между городом Вавилоном и потопом, вероятнее всего – связь хронологическая; на это предположение наводит нас указанное нами выше место о Суриппаке.

В исторической клинообразной литературе ассиро-вавилонян мы видим такие же характерные данные. Самсуилуна, царь вавилонский, начинает одну из своих исторических надписей такими словами: «когда Вил, царь неба и земли, милостиво взглянул на Меродаха, перворожденного сына бога Еа, даровал ему власть над четырьмя странами света, высоким именем назвал его среди Ануннаки (духов нижних областей вселенной), основал Вавилон, его город, для местопребывания его...»³⁵. Слова, представляющие полную аналогию с приведенным уже нами отрывком из предания вавилонского о творении мира; разница только в том, что в этом предании основание Вавилона приписывается Меродаху, здесь же таким основателем считается третий главный бог вавилонский – Вил. Прибавим к этому еще одно историческое указание: внешняя, наружная стена, окружавшая Вавилон, носила знаменательное название «Нимид-Вил» (Немитти-Вил), что в переводе значит «основание Вила»³⁶. Какое историческое значение можно придавать таким, по-видимому историческим, обстоятельствам, – понятно само собой; прибавлять что-либо к сказанному уже нами выше – излишне.

Затем, в одной из так называемых «хроник» древних царей вавилонских содержится ряд имен, между прочим, допотопной династии вавилонских царей, а затем – такой же ряд имен царей, живших преемственно непосредственно после потопа³⁷. Разумеется, как ни характерны такого рода исторические таблицы вавилонян, но собственно исторического историк в них найдет немного: подобного рода допотопные и послепотопные династии вавилонских царей нельзя не признать мифическими, – настолько же мифическими, как и исчисляемую вавилонскими историками продолжительность существования вавилонского царства в 36000 лет³⁸. Но в дошедших до нас летописях действительно-исторических царей вавилонских исторического элемента уже гораздо больше. В надписях Дунги, царя города Ура, читаем: «Нана, владычице Еаны,.. Дунги... царь Ура, царь Сумира и Аккада, снова восстановил Еану»³⁹. Рим-Син, царь той же династии, свидетельствует, что под его власть боги отдали «Ерех, лежащий в развалинах город»⁴⁰. Обращаем внимание на эти места в параллель с указанными выше отрывками из поэтической клинообразной литературы вавилонян. Время царствования Рим-Сина нужно отнести приблизительно к концу XVI или началу XV века до Р. Хр.; Дунги же жил и царствовал гораздо раньше. И в их времена уже город Ерех и его святилище Еана находились в развалинах, – следовательно, нужно заключать, построены они были гораздо раньше. А Ерех, припомним, – это один из древнейших городов на территории вавилонской, по времени основания близко стоящий к самому Вавилону⁴¹. В параллель только что указанным местам, упомянем еще об одной из клинообразных надписей Навуходоносора II, где он упоминает о «древнейших культурных формах» Ереха, а затем замечает, что «на древнем закладном камне Еаны он заложил новый фундамент»⁴². Может быть, конечно, происхождение «древнейших культурных форм» Ереха или «древнего закладного камня» Еаны, как эта «древность» представлялась Навуходоносору, не восходит ранее, напр., Дунги или Рим-Сина; но при всем том – понятие «древности» есть понятие достаточно растяжимое, а для нашей цели упоминание о «древности» еще и знаменательно.

Далее, в надписях Набоннида, царя вавилонского, упоминается о «возвышающейся уступами башне в Уре, построенной древним царем Уруком»⁴³. Урук или Ургур, отец Дунги⁴⁴, царствовал приблизительно в конце XXI или начале XX века до Р. Хр. Следовательно, в его время, приблизительно около 2000 г. до Р. Хр., город Ур не только вообще существовал, но, можно сказать, давно существовал. А Ур принадлежит тоже к числу древнейших городов в земле вавилонской⁴⁵, и основание его нельзя слишком отодвигать от времени основания самого Вавилона. Упомянем еще о двух местах из летописей того же Набоннида. В одном из них читаем: «мне, Набонниду, царю, своему почитателю, повелел Самас восстановить Ибарру и, как было в прежнее время, сделать этот храм его любимым местопребыванием... Был открыт закладной камень храма...; здесь я увидел именную надпись Гаммураби, древнего царя, который за 700 лет до Бурнабуриаса построил для Самаса Ибарру и башню на древнем основании»...⁴⁶. В другом месте содержится следующая запись; «для Самаса, судии неба и земли, Ибарру, его храм, находящийся в Сиппаре, который (храм) построил прежде меня бывший царь Навуходоносор и которого древний закладной камень он искал, но не нашел, – этот храм он восстановил, но чрез 45 лет стены его упали... Я разрушил до основания этот храм и искал его древнего закладного камня. Я велел прокопать на 18 локтей в глубину, и Самас показал мне закладной камень Нарамсина, сына Саргона, – камень, который в течение 3200 лет ни один бывший до меня царь не мог найти» ...⁴⁷. Цифра 3200, встречающаяся здесь, вероятно, значительно преувеличена в видах национального стремления вавилонских историков к возможному растяжению времени существования вавилонского царства. Гаммураби, упомянутый в первой надписи, царствовал приблизительно около 1500 г., а Нарамсин, сын Саргона I, – около 1950 г. до Р. Хр. Указываем на эти хронологические даты в обоснование того, что и г. Сиппара, город значительный по своей величине, славный по своему историческому значению, в XX веке до Р. Хр. существовал и, можно предполагать, был уже благоустроен; а и этот город, принадлежавший к числу городов, сосредоточенных вокруг своей столицы Вавилона, имеет за собой большую древность⁴⁸; тем большее, естественно, число лет носил на себе сам древний Вавилон.

Мы имеем в числе дошедших до нас клинообразных надписей Навуходоносора II одну, имеющую непосредственное отношение уже к самому Вавилону. «В то время, говорится здесь, существовала Иуриминанки (в переводе «местопребывание семи отделений неба и земли»), возвышающаяся уступами башня в Воронине, которую прежде бывший царь построил и возвел на 42 локтя в высоту, но до вершины не довел; давно уже она разрушилась, сток воды не был упорядочен, дождевые потоки и бури ниспровергли её стены, кирпичи, бывшие на поверхности её, потрескались, кирпичи внутри её святилища были набросаны кучей; великий господин Меродах побудил сердце мое возобновить ее»...⁴⁹. Надпись эта, знаменательная сама по себе, обращала на себя внимание ассириологов с самого же появления своего в ученом мире. Попытки воспроизвести в точности её текст и уяснить её содержание вызвали в среде ученых исследователей разночтения её, значительно видоизменяющие самый её смысл. Не указывая мелких и маловажных разностей в различных редакциях надписи, отметим только две существенные; это – места: «возвел на 42 локтя в высоту» и «давно уже она разрушилась, сток воды не был упорядочен». Первое место читают иначе: «она (башня) покрывала 42 меры земли»⁵⁰; но гораздо знаменательнее другое чтение того же места: «насчитывают 42 человеческие жизни с того времени»⁵¹. Второе место надписи имеет тоже различные редакции: «люди оставили ее (башню) со дня потопа»⁵², – «люди оставили ее со дня потопа, со дня беспорядочного произнесения слов»⁵³, – «с древних времен люди оставили ее, когда стали беспорядочно произносить слова»⁵⁴. Конечно, все указанные разночтения только благоприятствуют признанию возобновленной впоследствии Навуходоносором башни в Борсиппе той башней или «столпом», постройка которой повела к смешению языков и рассеянию народов. Каждая из указанных редакций очень характерна: массивная величина вавилонской башни («42 меры земли»), время её постройки («42 человеческие жизни» до Навуходоносора, если положим на каждую «человеческую жизнь» приблизительно около 48 лет), близость вавилонского столпотворения ко времени потопа, смешение языков («беспорядочное произнесение слов»), как последствие столпотворения и причина прекращения дальнейшей постройки башни, – эти знаменательные черты дают повод к широким предположениям. Но и в редакции, предложенной Шрадером⁵⁵, приведенный нами отрывок из надписи Навуходоносора имеет для нашей цели большую цену. Прежде всего, обращает на себя внимание место, указываемое в надписи, – Борсиппа. В клинообразных надписях этот город называется лежащим «в правительственном округе Вавилона»⁵⁶. Что обозначается этим термином, – целая ли область с целым рядом самостоятельных городов, среди которых Вавилон был только областным, главным по политическому значению городом, – или же только самый Вавилон, обведенный двумя стенами, из которых внутренняя ограждала в собственном смысле Вавилон, а внешняя – и предместья его, – трудно сказать. Во всяком случае Борсиппа лежала внутри первых стен Вавилона, была предместьем его или как бы укрепленной западной частью самого Вавилона, западным округом столицы, хотя и называлась «городом» (как-бы отдельным, самостоятельным); позже она получила название даже «второго Вавилона»⁵⁷. Если так, то и вавилонский «столп» мог быть не только на месте собственно Вавилона, т. е. города, окруженного второй, внутренней стеной, но и на месте Борсиппы; иначе сказать, – «столп» вавилонский дал основание этой древней столице; в какую же сторону впоследствии стал развиваться и распространяться самый город, это – вопрос уже последующей его истории. Затем, свое значение имеет «башня в Борсиппе, которую прежде бывший царь построил». Конечно, этим «прежде бывшим царем» мог быть кто-либо из сравнительно недавних ко времени Навуходоносора царей; но самая башня не только «давно» существовала, но «давно уже» ко времени Навуходоносора и «разрушилась», – так разрушилась, что представляла из себя в то время груду каменьев, с кое-где возвышавшимися еще остатками своего первоначального вида и устройства. Такие характерные черты указывают не только на «давнее», но и на «очень давнее» время постройки башни, и её сильное разрушение среди одной из частей древнего Вавилона естественнее всего объясняется именно временем. Разумеется, определить приблизительную продолжительность этого времени нет данных; но, при совокупности других, уже указанных нами оснований, и эта «башня» говорит о большой древности самого Вавилона.

Как видно, о времени основания столицы вавилонской нет определенных указаний в приведенных нами местах клинообразной литературы ассиро-вавилонян. С исторической точки зрения это и понятно: в то время только получил существование вавилонский язык, образовался вавилонский народ, как обособленное целое, в то время он только начинал, – даже еще не начинал, – свою историческую жизнь, не имел еще своей исторической эры. Отсюда понятны и исчисления вавилонскими историками времени существования вавилонского царства в 36000 лет, и предположения о допотопном еще существовании некоторых городов вавилонских, и составление таблиц допотопных еще царей вавилонских, и т. п. Но при всем том памятники вавилонские приписывают своему «священному городу» древнее происхождение. И с первых же времен вавилонской истории, с первых лет существования вавилонского государства, город Вавилон уже существует. Недаром в умах сравнительно позднейших поколений вавилонян сложилось убеждение об основании этого города Вилом или Меродахом, виновником всего видимого мира: национальная вавилонская память многих поколений не могла указать исторического момента, когда бы их Вавилон не существовал, и готова была появление его на свет относить ко времени появления самой вселенной. Если в летописях древнейших царей вавилонских и встречаются замечания о «построении» Вавилона⁵⁸, то эти замечания имеют такой же смысл, как и упоминания других царей о «восстановлении» Вавилона⁵⁹, об упорядочении его⁶⁰, о «расширении» этой столицы⁶¹, об украшении её⁶² и т. п.

Обратимся еще к другим внебиблейским источникам, содержащим в себе данные о времени основания города Вавилона. Бероз, вавилонский жрец, живший в конце IV и начале III в. до Р. Хр., передает следующее сказание, касающееся этого города: Ксизутр (библейский Ной), спасшийся от потопа в ковчеге, «когда увидел, что ковчег остановился на горе, вышел из него с женой, дочерью и кормчим, поклонился земле, устроил жертвенник, принес жертву богам и затем исчез вместе с остальными вышедшими из ковчега. Оставшиеся в ковчеге, видя, что Ксизутр и спутники его не возвращаются, сами вышли и стали искать его, громко призывая его по имени. Ксизутра они больше не видели; но раздавшийся в воздухе его голос велел им быть благочестивыми, так как и он за свое благочестие имеет жить вместе с богами, и такой же чести имеют быть удостоены его жена, дочь и кормчий. Он велел им идти снова в Вавилон и, согласно определению богов, передать людям взятые из Сиппары писания, и сказал, что место, на котором они тогда находились, есть Армения. Когда они услышали это, они принесли жертву богам и пошли пешком в Вавилон... Когда они пришли в Вавилон, они вырыли писания в Сиппаре, основали много городов, восстановили храмы и при этом отстроили снова Вавилон»⁶³. Это любопытное сказание, утверждающее о допотопном еще существовании Вавилона, происхождение этого города возводит, вероятно, к первым временам существования рода человеческого на земле; по крайней мере, тот же Бероз, в соответствие десяти библейским допотопным патриархам, называет тоже десять уже вавилонских допотопных царей, последним из которых был Ксизутр⁶⁴. Сказание – интересное еще и потому, что оно находится в соответствии с некоторыми упоминаниями клинообразных надписей, указанными нами выше. Гораздо ближе к исторической истине другой писатель древнего мира – Евполем. Он «передает, что город Вавилон, а затем и башня его, о которой сообщают все историки, были выстроены теми, которые спаслись от потопа; а это были исполины»⁶⁵. Конечно, это сообщение имеет известную связь с рассказом Бероза; разница между ними в том, что Бероз передает о вторичной уже постройке или «отстройке» Вавилона спасшимися от потопа; чем же именно объясняется эта вторичная постройка Вавилона, – уничтожением ли его всемирным потопом или каким-либо другим обстоятельством, – трудно сказать. Арабские и персидские историографы передают сказание об основании Вавилона еще до потопа – Малелеилом, сыном Каинана; другие считают основателями этого города одного из трех древнейших персидских царей – Гушенка, Тагамурата или Зогака, из которых последний персами отожествлялся с библейским Нимродом⁶⁶. Зто персидское сказание в некоторой своей части имеет для себя основание в Библии: в состав «царства» библейского Нимрода входил, между прочим, и Вавилон⁶⁷. Затем, упоминание о тожестве Зогака с Нимродом дает нам указание, к какому приблизительно времени относит основание Вавилона персидское предание. Нимрод – внук Хама, сына Ноева⁶⁸. Если мы возьмем соответствующие библейские числа лет, касающиеся потомства Симова, и предположим, что Нимрод мог жить приблизительно между 130 и 500 г. после потопа, тогда окажется, что и персидское предание относит основание столицы вавилонской приблизительно к тому же, – по крайней мере очень недалекому, – времени, устанавливаемому и библейской хронологией. Греческие писатели – Страбон⁶⁹, Ктесий, Клитарх⁷⁰ – считают основательницей Вавилона царицу Семирамиду ассирийскую, жену и преемницу царя Нина. Эта Семирамида – личность загадочная: клинообразные надписи о ней не упоминают, а сообщения об этой царице классических историков подвергаются большой критике⁷¹. Если допустим, что это – действительное, историческое лицо, а не поэтический только тип, или не измененное только название какой-либо из известных нам последующих ассирийских цариц⁷², – тогда не можем упускать из внимания сообщения св. Епифания Кипрского⁷³ и Евсевия Кесарийского⁷⁴ о том, что Нин и Семирамида были современники Авраама, – следовательно, жили только спустя приблизительно 5–6 столетий после вавилонского столпотворения. При такой установке событий, разница между хронологическими исчислениями начала существования Вавилона, устанавливаемыми Библией, и указаниями классических историков в общем не представляется значительной. Кроме того, Геродот, который, впрочем, упоминаемую им Семирамиду считает, очевидно, уже позднейшей в истории Вавилона личностью, изображает ее царствовавшей уже по основании Вавилона, о самом этом основании и основателях города, не говоря ни слова⁷⁵. Эти слова Геродота, конечно, мало соответствуют указаниям св. Епифания и Евсевия; но, при разнообразии сообщений древних писателей о начале столицы вавилонской и при трудности определить сравнительную их достовериость, и это упоминание Геродота не лишено всякого значения: оно наводит на мысль о существовании Вавилона еще до Семирамиды, которой, может быть, принадлежит только отстройка, развитие⁷⁶, а не первоначальное основание Вавилона. Если эта отстройка может принадлежать, напр., временам Авраама, то первоначальное основание города должно быть отнесено ко временам раннейшим: для приблизительного определения такого времени первая библейская книга дает достаточный ответ.

Как видим, в решении вопроса о начале существования Вавилона внебиблейские источники по существу не противоречат Библии. Конечно, положительного ответа на этот вопрос, – ответа исторического, – они не дают; а предположения о существовании города с первых времен бытия рода человеческого, или об основании Вавилона в течение продолжительного периода времени между сотворением мира и всемирным потопом, или о построении этой столицы спасшимися от потопа – все это только единичные воззрения, одно другие исключающее. Но то важно, что ко времени позднейшему приблизительно 2600 г. до Р. Хр. основания Вавилона ни одно из указанных нами суждений не относит. И это обстоятельство, – эти немалочисленные свидетельства в пользу большой древности Вавилона служат для историка именно свидетельством в пользу, по меньшей мере, правдоподобности библейской хронологии касательно данного обстоятельства, а для нас, верующих в истинный богодухновенно-исторический характер Библии, служат новым подтверждением «от внешних», подтверждением для верующего ума, что библейское повествование есть священная история, история в общем и во всех частностях.

* * *

Кому могла принадлежать идея вавилонского столпотворения и кто в действительности был участниками его?

Нужно припомнить, что с именем города Вавилона Библия связывает имя одного лица, жившего действительно во время близкое к самому столпотворению; это – имя Нимрода, внука Хама⁷⁷. Ему приписывает идею столпотворения Иосиф Флавий. «Три сына Ноя Сим, Иафет и Хам, так начинает он свое повествование об этом, родившиеся за сто лет до потопа, первые спустились с гор на равнины, поселились здесь и убедили прочих людей, сильно боявшихся низин и неохотно спускавшихся с возвышенных мест вследствие опасения нового потопа, смело последовать их примеру. Равнина же, на которой они для начала поселились, называется Сеннаар. Когда же Господь Бог повелел им выделить из своей среды часть людей, вследствие сильного их размножения, и послать их на новые места, чтобы им не ссориться между собою и чтобы они, обрабатывая большое пространство земли, имели полный достаток в плодах, они по невежеству не повиновались Господу Богу и потому подверглись бедствиям и испытали результаты своей греховности. Когда же среди них значительно увеличилось количество молодежи, Господь Бог снова приказал им разделиться и расселиться. Они же и на этот раз ослушались повеления, так как, с одной стороны, полагали, что владеют всем своим имуществом не по благости Господней, а с другой – были того мнения, что их собственная сила является причиной их настоящего благополучия. К этому неповиновению воле Господа Бога они присоединили еще предположение о злом умысле Божества, которое будто побуждает их к расселению, чтобы тем легче справиться с ними. К такому дерзкому ослушанию относительно Господа Бога побудил их Нимрод, внук Хама, сына Ноева, человек отважный и отличавшийся огромной физической силой. Он убедил их не приписывать своего благоденствия Господу Богу, а считать причиной своего благополучия собственную свою доблесть. Спустя немного времени Нимрод стал домогаться верховной власти, будучи убежден, что люди только в том случае перестанут бояться Бога и отпадут от него, если согласятся жить под властной защитой его, Нимрода. При этом он хвастливо заявлял, что защитит их от Господа Бога, если бы Тот вновь захотел наслать на землю потоп. Он советовал им построить башню более высокую, чем насколько могла бы подняться вода, и тем отомстить за гибель предков. Толпа единодушно выразила желание последовать предложениям Нимрода и стала считать повиновение Господу Богу позорным рабством. И·вот они начали строить башню, не щадя рвения и усилий...»⁷⁸. Видели мы, что с именем Нимрода связывают начало Вавилона персидские историографы, отожествляя его, впрочем, с именем одного из древнейших персидских царей. В Персии и других странах Востока есть немало преданий о вавилонской башне, соединяющихся с именем Нимрода; турки багдадские даже развалины этой башни называют «Ески Нимрод», т. е. древний Нимрод⁷⁹. В юго-западной части самого Вавилона находятся остатки башни, в древности носившей название «Изида»; теперь они называются «Бирс Нимруд», т. е. башня Нимрода⁸⁰. Основания, много говорящие в пользу деятельного участия Нимрода в обстоятельствах, предварявших и сопровождавших собою основание Вавилона. И такое предположение о Нимроде занимает заметное место в богословской литературе. Этого древнего деятеля представляют монархом, подчинившим своей власти послепотопное человечество, научавшим его безбожию и нечестию, – отличительным качествам его самого, Нимрода, – и убедившим предпринять постройку столпа высотою до неба⁸¹. На чем, однако, основывают такое предположение? На том, прежде всего, что по Быт.10:10 Вавилон входил в состав «царства» Нимрода, откуда выводят, что последний был и основателем этого города. Указывают, далее, на характеристику самого Нимрода в Быт.10:8–9: «сей начал быть силен на земле; он был сильный зверолов пред Господом Богом», откуда будто бы следует, что в этом «зверолове» нужно видеть человека, потерявшего веру во всемогущество Божие, располагавшего и других к тому же нечестию, и притом на силе и коварстве, – качествах, выработавшихся в его характере упражнениями в охоте, – основывавшего свое господство над подвластным ему человечеством⁸². Такое широкое предположение можно было составить только путем извращения библейского текста, и, изменив библейский предлог «пред Господом» в «против Господа», выработать из библейского «сильного зверолова пред Господом» человека, пребывающего «в упрямстве в отношении к Иегове, восстающего против Бога спасения, нарушителя Божественных обетований о милости Божией к людям»⁸³.

Что можно сказать по поводу таких предположений о Нимроде? Прежде всего, царствование его, а тем более монархическое правление его над послепотопным человечеством едва ли может быть доказано. Сам Иосиф Флавий не называет его царем, монархом, и если замечает о стремлении его к верховной власти, то это, позднее уже по времени, домогательство с прекращением постройки вавилонской башни, очевидно, кончилось ничем. Библейские данные не дают никаких оснований заключать о существовании среди послепотопного человечества до столпотворения царской, монархической власти; они говорят совершенно противное. Родоначальниками послепотопного человечества являются Сим, Хам и Иафет⁸⁴; они начали собой три отдельные линии человечества, постепенно раздроблявшиеся на новые ветви поколений, сохранявшие, однако, преемственную связь со своими родоначальниками⁸⁵, связь не только племенную, но и нравственную. Отличительные особенности характера родоначальника преемственно отражались во всем его потомстве. Довольно указать на библейское повествование о трех сыновьях Ноя. Различие в отношениях каждого из них к отцу⁸⁶ основывалось, разумеется, на природных их особенностях; это различие перешло на нравственное направление и их потомства. Правда, пророчество Ноя о судьбе его сыновей⁸⁷ для потомства Хама и Иафета намечает как бы пространственные их границы и только в отношении к потомству Симову указывает на развитие и сохранение в нем истинного богопознания; однако и эти пространственные границы намечались не безотносительно, а в связи с духовными отношениями той и другой линии человечества. Пророчество Ноя, по самому характеру своему, как пророчества, коренилось на созерцании будущего состояния богопознания в отдельных ветвях его потомков; только потомство Симово созерцалось Ноем сохранившим истинное богопознание; потомство Иафета, постепенно ослаблявшее в себе истинное богопочтение, созерцалось, как направившее свои умственно-нравственные силы на расширение своих пространственных территорий; рабство же потомков Хама ставилось в связь с потерей ими истинного богопознания. Такое направление каждого поколения давало основание и племенной обособленности его, несмотря на физическое родство с двумя другими, – и устройству собственной фамильно-родовой жизни, собственного управления или, правильнее, руководства своих же старейшин – родоначальников, и фактически затрудняло соединение всего человечества в одно целое, в одну «монархию», под внешним управлением одного «монарха». Вот почему существование до столпотворения Нимрода-монарха, монарха над всем тогдашним родом человеческим, представляется исторически едва ли возможным. Далее, «звероловля» Нимрода говорит только о существовании среди тогдашнего человечества этого благодетельного по существу занятия, служившего и средством защиты себя и ближних и средством пропитания, и ничего богопротивного в себе не заключающего: Сам Бог «отдал в руки» человека «всех зверей земных и всех птиц небесных, все, что движется на земле, и всех рыб морских», «все движущееся, что живет», отдал им «в пищу», а человека сделал предметом «страха и трепета» для мира животного⁸⁸. Извращение же буквы библейского текста, естественно, может вести только к извращению и самого смысла его, с простым, естественным пониманием его ничего общего не имеющему. Затем, Библия не дает оснований говорить о Нимроде, как о непосредственном деятеле и даже инициаторе столпотворения: сравнительно обстоятельное замечание о Нимроде стоит совершенно отдельно от повествования о столпотворении, и в последнем имя Нимрода не упоминается. Упоминание же о «царстве» Нимрода в глазах экзегетов и библейских историков принимает иной смысл, – указания на «царствование» его уже по столпотворении, и значит – уже по основании Вавилона, а самому учреждению Нимродом царства сообщает характер попытки путем внешнего соединения человечества воспрепятствовать его рассеянию⁸⁹. Пространный рассказ Флавия о возмущении рода человеческого против Божества и, как следствии его, о постройке башни с целью отомстить (Богу?) за гибель предков, а себя обезопасить от потопа, если бы Бог снова послал его, довольно фантастичен и не имеет ничего общего с естественным библейским повествованием о построении города и башни, просто как величественного политического центра для размножившегося и по необходимости вынужденного далеко расширять первоначальную территорию народа. Наконец, нет даже надлежащих оснований предполагать инициатора вавилонского столпотворения в каком-либо одном определенном лице: Библия определяет этих инициаторов местоимением «они»⁹⁰, говоря, таким образом, о коллективном участии человечества в создании самого плана постройки и в реальном выполнении его. А этим предположение о Нимроде, как инициаторе столпотворения, значительно обессиливается.

Это предположение, впрочем, в устах специальных исследователей соединяется с другим, – именно что дело столпотворения, при инициативе Нимрода, принадлежало дружине его, единоплеменникам его – хамитам. Вывод в своей логической постепенности, конечно, естественный: если Нимрод был инициатором столпотворения, то всего ближе ему было искать помощников в своих же сподвижниках по охоте, каковыми, тоже естественнее всего, были его единоплеменники – потомки Хама; последние скорее всего могли стать последователями своего вождя – Нимрода и исполнителями его заветных планов. С другой стороны, потомство Хамово уже имело в себе прирожденные задатки греха и нечестия, полученные им в наследство от своего родоначальника Хама; и ему, по непосредственному соображению, гораздо скорее, чем семитам или иафетитам, могла прийти греховная мысль взяться за постройку башни «высотою до небес». Наконец, именно хамитские народы, как показывает история, больше других прославились своими архитектурными сооружениями, и этому именно племени скорее всего могло принадлежать созидание и вавилонской башни, требовавшее чрезвычайного архитектурного искусства⁹¹. К таким основаниям Прессель, построяющий совершенно своеобразную теорию – выделения из общей семьи человечества хамитов задолго до столпотворения, поселения этого племени в долине Сеннаарской и полного обособления его здесь, – присоединяет математические данные о численности рода Хамова ко времени столпотворения и, следовательно, о возможности для него предпринять трудную и продолжительную постройку башни без помощи других племен⁹². Основания далеко не бесспорные. Они покоятся только на предположении инициативы в деле столпотворения со стороны Нимрода, или исходят из одних априорных соображений; а то и другое, без надлежащих фактических данных, не может быть прочно. Между тем священный текст истории столпотворения дает нам основания к совершенно иным выводам. Самая мысль о построении башни, а затем и фактическое осуществление её принадлежали поселенцам Сеннаарской равнины. Откуда Прессель вывел, что этими поселенцами были именно хамиты, – неизвестно. Бытописатель называет их просто «они»; но это «они» у него означает «сынов Ноевых», а не сынов Хама⁹³. Вывод отсюда можно сделать такой, что поселенцами Сеннаара была вообще часть человечества, и что колонии свои эти поселенцы основали здесь в слишком раннее время, когда племенное или родовое деление еще не было резко обозначено в отдельных поколениях тогдашнего человечества и не обособляло их одно от другого ни по образу жизни, ни по месту поселения. Затем, наказание за столпотворение постигает тоже не хамитов только, а «их» – сынов Ноевых⁹⁴, – конечно, потому, что в деле столпотворения участвовали и, следовательно, являлись виновными за него «они», эти «сыны Ноевы», представители «всей земли»⁹⁵, а не одно только племя рода человеческого. Наконец, что особенно знаменательно, память о вавилонском столпотворении и особенно о постигшем человечество наказании за него сохранялась и у потомков Сима: один из них даже был назван «Фалеком, потому что во дни его земля разделена»⁹⁶; такого увековечения в памяти «разделения земли» не могло бы прийти на мысль, если бы это событие было совершенно чуждо семитам, если бы оно не имело выдающегося значения в их истории, если бы потомки Симовы тоже не были рассеяны по земле за свое участие в деле столпотворения. Правда, Эвальд это «разделение земли во дни» Фалека приписывает уже Симу, распределившему, по его словам, земные пределы между своими потомками и тем положившему начало мирному распространению по земному шару послепотопных поколений⁹⁷, – Прессель под «разделением земли» понимает выделение из общей человеческой семьи потомков Хама⁹⁸,– а Роос на этих библейских словах построяет какую-то хитросплетенную, туманную теорию о разделении материков, о принятии землей состояния, пригодного к обитанию на ней человека⁹⁹; но эти воззрения, насколько своеобразны, настолько же и искусственны. С одной стороны, Сим не дожил до рождения Фалека¹⁰⁰, и, следовательно, «разделение» им земли «во дни» Фалека является хронологически невозможным; с другой стороны, выделение хамитов из общей человеческой семьи исторически имело важное значение только для тех же хамитов, и едва ли могло представлять необходимость и даже существенный интерес увековечения этого события в памяти семитов; наконец, теория Рооса настолько своеобразна, что несостоятельность её для логического мышления едва ли даже требует доказательств. Прибавим к тому, что каждая из указанных трех теорий стоит совершенно особняком и не встречает себе последователей среди представителей богословской литературы.

Все сказанное нами выше по вопросу о хамитах достаточно уяснило для нас вопрос о действительных деятелях вавилонского столпотворения. Бытописатель указывает нам совершенно определенные данные. «На всей земле был один язык и одно наречие», – это характеристика первоначального братского единства послепотопного человечества. «Двинувшись с Востока», – очевидно из Армении, где остановился ковчег Ноев после потопа и где поселились Ной и сыновья его, – «они нашли в земле Сеннаар равнину и поселились там»¹⁰¹; – это – совершенно естественное расселение человечества, вынужденного, вследствие размножения, располагаться и в других ненаселенных дотоле областях. Разумеется, не все человечество двинулось в Сеннаар: для этого не было никакой нужды; да притом равнина Сеннаарская не была столь значительной, чтобы вместить на себе все тогдашнее, уже значительно размножившееся человечество; разыскивание нового места для поселения и обоснование на нем нужно было, очевидно, только для части рода человеческого, которой тесно уже становилось на родине. Можно предполагать, что одновременно с населением Сеннаара происходило движение более или менее значительных частей человечества из первоначальной колыбели послепотопного человека и в другие пределы земли, но какие именно – трудно сказать¹⁰²; а если Бытописатель не говорит об этом движении, – то это объясняется просто тем, что, начиная с 11-й главы книги Бытия, пророк постепенно переходит к изложению истории собственно народа еврейского, оставляя в стороне другие народы. Во всяком случае, столпотворение вавилонское по месту своему, по своим пространственным пределам, было явлением только местным: оно было делом именно той части тогдашнего человечества, которая незадолго перед тем поселилась в Сеннааре. В контексте речи 11-й главы книги Бытия рассказ о столпотворении с сообщением о поселении части человечества в земле Сеннаар даже соединяется союзом «и». Видеть в построении вавилонской башни дело безусловно всего тогдашнего человечества логически невозможно. Обращают внимание, между прочим, и на то, что строители башни называются «сынами человеческими», – следовательно, заключают, «сыны Божии» в этом греховном деле не принимали участия¹⁰³. А что «сыны Божии» тогда существовали, – довольно указать на слова блаж. Августина о том, что «град Божий и общество праведников» были на земле и во время уклонения сеннаарских народов в нечестие, что и тогда был «народ Божий», не подлежавший наказанию Божию, что и тогда были «места», на которые «не распространялось наказание смешением языков»¹⁰⁴. Что в деле столпотворения принимала участие только часть человечества, – сообщения об этом можно находить и вне Божественного Откровения: Флавий передает рассказ сивиллы иудейской о том, что «когда все люди говорили еще на одном языке, некоторые из них начали строить страшной высоты башню, чтобы при помощи её взойти на небо»¹⁰⁵.

Но этими «некоторыми», этими поселенцами Сеннаара и, следовательно, строителями вавилонской банши нет оснований считать какое-либо одно племя: сеннаарская часть человечества состояла, вероятнее всего, из представителей различных фамилий и разных родов; были здесь и семиты, и хамиты, и иафетиты. Такую мысль проводят и мидраши иудейские, упоминая о разных народах, о различных родах, участвовавших в столпотворении¹⁰⁶. Св. Епифаний Кипрский и Евтихий, патриарх александрийский, высказываются еще определеннее: по их словам, «в пятом роде после потопа» потомки Ноевы «сделались в числе 72 вождями и главами в мире»; в том числе «из рода Хамова было 32, из Иафетова 15 и из Симова 25»; и все эти «72 мужа строили тогда столп»¹⁰⁷, – конечно, не единолично, а при посредстве своих родов. Разумеется, никаких оснований нет предполагать, чтобы в Сеннааре были и руководили делом столпотворения именно все 72 тогдашних родоначальника человечества; приведенные слова означают только то, что в числе части рода человеческого, поселившейся в Сеннааре, были члены если не всех, то многих родов. Вот почему дело столпотворения по внутренним своим основам представляется как дело всего тогдашнего человечества: с одной стороны, сеннаарские обитатели могли передавать свои мысли, планы и соображения оставшимся на первоначальной родине послепотопного человечества и переселившимся в ближайшие к ней пределы представителям своих родов, своих фамилий; с другой стороны, значительная продолжительность постройки башни способствовала возможно широкому распространению идей столпотворителей среди тогдашнего человечества, – даже более – могла вести к заражению этими идеями остававшихся первоначально чуждыми им, а затем привлекала к месту столпотворения все новые и новые группы нравственно-зараженного уже человечества. Конечно, и между самими поселенцами Сеннаара нужно предполагать взаимное общение и единение, даже между лицами и целыми фамилиями, принадлежавшими по происхождению к различным племенам; а при сравнительно небольших пространственных границах Сеннаара это согласие могло передаваться быстро. Инициатива, как и всегда, должна была принадлежать немногим лицам; затем, первоначальный замысел мог стать достоянием союза нескольких фамилий, принадлежавших к различным племенам, а далее, естественным путем распространялся все более и более.

* * *

И вот эти новые поселенцы равнины Сеннаарской «сказали друг другу: наделаем кирпичей и обожжем огнем. И стали у них кирпичи вместо камней, а земляная смола (асфальт) вместо извести. И сказали они: построим себе город и башню, высотой до небес»¹⁰⁸. У древних классических историков мы находим замечательное подтверждение такого способа архитектуры строителей древнего Вавилона. Геродот, описывая уже позднейшее сооружение величественного Вавилона, передает, как «рабочие выделывали кирпичи из земли; приготовивши достаточное количество кирпичей, обжигали их в печах; цементом служил им горячий асфальт»¹⁰⁹. Страбон тоже свидетельствует о построении Вавилона «из обожженного кирпича и асфальта»¹¹⁰. Что касается в частности асфальта, то этого материала в окрестностях Вавилона было большое количество: источник его был недалеко от реки Евфрата; во время весеннего разлива рек, разливался и этот источник и излишек асфальта вытекал в приток Евфрата, реку Ис, а эта последняя вместе с водой извергала из себя большие куски сухого асфальта, – материала способного затвердевать и потому удобного для постройки зданий из обожженных кирпичей¹¹¹. «Вследствие множества рабочих рук, замечает Флавий, башня росла скорее, чем можно было бы раньше предполагать»¹¹²; тем не менее, при тогдашнем состоянии архитектурного искусства, сравнительно продолжительное время заняты были строители своим делом. Три года было употреблено только на то, чтобы выделывать и высушивать кирпичи; а самая постройка продолжалась сорок лет¹¹³. И сооружение это было громадное: строили город-крепость, над которым поднималась башня, имевшая возвышаться, по плану строителей, до самых небес¹¹⁴. Каждый кирпич, употреблявшийся на эту постройку, был длиною в 13 локтей, шириною в 10 и высотою в 5 локтей; город закладывался длиною в 313 особых мер – оргий, шириною в 151 оргию; стены его должны были иметь в высоту 5533 (?) оргии, при ширине в 33 оргии; а самая башня строилась высотою в 10000 этих мер¹¹⁵. Массивность объема такого сооружения видна из замечания Флавия о том, что «ширина башни была столь велика, что вследствие этого вышина её не так бросалась в глаза зрителям»¹¹⁶, – а высота-то эта предполагалась «до небес». Что касается внешнего вида или формы этой огромной башни, то предположительно можно определить ее на основании формы известных нам ассиро-вавилонских архитектурных памятников. Мы упоминали уже о «возвышающейся уступами башне в Уре, построенной древним царем Уруком», и об «Иуриминанки, возвышающейся уступами башне в Борсиппе», построенной каким-то древним царем. Места достаточно характерные. Они указывают, напр., что башни вавилонские возводились не по прямой линии в высоту, а уступами, в форме двухсторонней лестницы, с громадными, конечно, ступенями, идущими от основания к вершине: такая башня представляла из себя как бы несколько поставленных одно на другое отдельных зданий, с квадратным или прямоугольным основанием, притом различной ширины, так что каждое верхнее здание быдо уже лежащего под ним¹¹⁷. Каждое такое здание представляло собой отдельный этаж башни. Число этажей, по свидетельству исторических памятников, доходило до семи¹¹⁸. Сама Иуриминанки, башня в Борсиппе, имела, вероятно, семь этажей: название её – в переводе «местопребывание семи отделений неба и земли» – означало, должно быть, то, что каждый из семи этажей этой башни был посвящен особой планете, так что в целом башня эта была как бы храмом семи планет. Башня, изображенная на барельефах ассирийских, имела пять этажей¹¹⁹, и т. д. Техническим словом для обозначения подобных многоэтажных башен было в ассиро-вавилонском языке zikurat¹²⁰. Можно думать, что такой же zikurat была и башня, воздвигавшаяся новыми поселенцами Сеннаара: в пользу этого предположения может говорить и замечание Флавия о чрезмерной ширине вавилонской башни, необыкновенно высокой и, конечно, многоэтажной, нижний этаж которой, поддерживавший все верхние этажи, должен был быть, поэтому, очень широк. Сколько этажей предполагалось в ней и сколько их успели выстроить до постигшего строителей наказания Божия, – нельзя сказать.

Теперь вопрос в том, какое назначение должна была иметь строящаяся вавилонская башня, с какой целью она воздвигалась. И в этом отношении мы встречаемся с несколькими различными взглядами. Об одном из них пришлось уже упомянуть; это – соображение Флавия о построении башни с целью обезопасить род человеческий от нового всемирного потопа, если бы Господь наслал его; с этой целью, по словам Флавия, и предпринята была постройка башни высотой до небес, на каковую высоту не могла бы подняться вода с земли; с этой целью и «строилась она из жженого кирпича, залитого асфальтом, чтобы вода не могла проникнуть в нее»¹²¹. Новейшие западные богословы высказывают тоже не менее своеобразные мнения. Одни ссылаются на то, что первобытное послепотопное человечество ориентировалось в Армении при помощи горных шпицев; подобное назначение хотят дать и вавилонской башне: и на нее смотрят, как на гору искусственную, устроенную поселенцами Сеннаара взамен горы естественной, в качестве путеводного знака при взаимных сношениях этих поселенцев на обширной территории Сеннаарской равнины и при частых отлучках их из этой равнины, и в качестве маяка, предотвращавшего возможность заблудиться¹²². Другие придают этому строению иное значение, считая башню вместе с городом укреплением, защитой против врагов¹²³. Оба эти мнения старается соединить Прессель: по его соображению, башня вавилонская была не только путеводным знаком, но и защитой для хамитов против нападений семитов¹²⁴. Наконец, Ликен старается уяснить назначение вавилонской башни при посредстве изучения смысла и значения вообще башнеобразных зданий, какие только знает история и археология. Обращая внимание на то, что такие здания возводились во всех частях света, и что форма их была преимущественно пирамидальной, Ликен указывает, что эти постройки были или надгробными памятниками, или самыми могилами для умерших, или же храмами; самой форме этих зданий – пирамидальной – Ликен приписывает символический смысл, считая ее изображением райской горы, память о которой жила в народных преданиях, – а в этих преданиях о рае сложилось представление, как о высокой, всемирной горе, лежащей в центре земли и обращенной к различным частям света, а на своей вершине помещавшей жилище богов, духов и душ умерших; ставя такое «изображение райской горы» над могилами умерших, в качестве надгробного памятника, первобытные народы, по мнению Ликена, соединяли с этим памятником мысль о посмертном состоянии человека, придавали самому памятнику форму того, чего они желали самому умершему.

Что касается вавилонской башни, то она, но мнению Ликена, могла быть символическим изображением «горы потопа» (Ликен ссылается в этом случае на свидетельство Флавия о стремлении жителей Сеннаара построить для себя убежище от нового всемирного потопа), могла быть изображением и рая, в который люди желали проникнуть, – могла быть, наконец, памятником или храмом над могилой первого обожествленного человека¹²⁵.

Слабую сторону указанных взглядов составляет то, что все они, с одной стороны, не имеют основания под собой на почве чисто-библейской, а с другой стороны, слишком рельефно уже выдвигают мотивы чисто-исторические, материальные, руководившие столпотворителями, замалчивая об их духовных греховных стремлениях. В частности, опасение нового всемирного потопа, как мотив к столпотворению, едва ли мог существовать у потомков Ноевых, в сравнительно недавнее время слышавших, в лице своих отцов, завет Божий о том, что «не будет более вода потопом на истребление всякой плоти», и имевших всегда пред глазами «знамение» этого завета¹²⁶. Созидание маяка, путеводного знака таких необычайных размеров, какова была башня вавилонская, тоже невольно обращает на себя наше внимание: если он предназначался для сравнительно небольшой поверхности земли, не превышающей пространства, обнимаемого обыкновенным человеческим кругозором, то для такой плоскости башня высотой до небес была совсем не нужна; а если она предназначалась для значительной части земного материка, а тем более для «лица всей земли»¹²⁷, то эта постройка являлась и бесцельной: не только со «всей» земли, но и с значительной части её, с противоположных пунктов, нельзя видеть башню даже высотой до небес. Потребность в крепости для защиты против врагов представляется для нас неясной с точки зрения исторических обстоятельств того времени, а необходимость сооружения в этой крепости башни высотой до небес кажется даже малопонятной. Что касается, наконец, пространного рассуждения Ликена, то оно только показывает, как трудно было ему определить назначение вавилонской башни и к каким натяжкам и даже малопонятным аналогиям приходилось прибегать ему вследствие отрешения от библейской почвы. Какие основания побуждали жителей Сеннаара воздвигнуть «символическое изображение» горы потопа или райской горы, каким образом в то время существовали уже «обожествленные» люди, почему это «изображение», «памятник» или «храм» должны были иметь необыкновенную высоту, – на эти вопросы и Ликен не дает никакого ответа, и мы не можем придумать достаточного объяснения.

Цель, руководившая столпостроителями, вполне достаточно определяется библейским текстом. В нем указываются двоякого рода чувства, одушевлявшие этих представителей послепотопного человечества: славолюбие – «сделаем себе имя»¹²⁸ –, и боязнь рассеяния – «чтобы нам не (русск. перев. – прежде нежели) рассеяться»¹²⁹. Эти две черты служат для нас характеристикой и вообще нравственного состояния столпостроителей. «Сделаем себе имя» – подобное желание могло явиться у них в таком случае, если были люди, пред которыми им хотелось «сделать себе имя», которые не разделяли как частных, одушевлявших столпостроителей чувств, так и всего направления их нравственной деятельности; а так как славолюбие отнюдь клонилось не к славе единого Бога,– значит, было что-то другое, к чему устремлены были мысли и желания столпостроителей.

Библейские данные¹³⁰ указывают на это: культура внешняя в различных её видах преимущественно привлекала к себе большинство поселенцев Сеннаара и окрестных стран. Конечно, культурная история человечества начиналась при непосредственном благословении и благоволении Божием¹³¹; но у вавилонских столпостроителей увлечение внешней культурой доходило, можно думать, до явного вреда для чистоты их религиозных отношений; их действиями руководил лишь «замысел житейский»¹³², который не мог встречать одобрения у лиц и фамилий, по своему основному мировоззрению, по образу своих мыслей и чувств расходившихся с участниками столпостроения и потому отличавшихся от них и в началах своей жизни и деятельности. Конечно, и эти последние не могли не пользоваться успехами культурного развития, не могли всецело отрицать культурные начинания столпостроителей; но они, нужно думать, не ограничивали своих духовных интересов одними этими благами культуры, не возводили до крайности своей веры в силу этой культуры, не разделяли многих низших оснований, ради которых должно было совершаться культурное движение в человечестве. И им, этим людям, служившим идее завета с Богом, сторонники культуры старались противопоставить свою силу, силу культуры, «сделать себе имя», и представить эту силу в конкретном, реальном образе, каковой они и измыслили в образе башни высотой до небес, как бы в противовес высоте обитания Виновника той идеи, которой служили их соперники¹³³. Но не одно славолюбие было в мыслях и на сердце жителей Сеннаара, замышлявших постройку города и необыкновенной башни: они видели друг друга в различных местах, чувствовали свою взаимную разобщенность, и не могли не желать полного единения для общего движения в пользу процветания культурной жизни; сообща предпринятая постройка башни должна была упрочить взаимную связь между строителями и служить залогом единодушия в действиях и на будущее время. Отсюда и являлась у них боязнь рассеяния, боязнь потери единодушия и единения сил. И для потомства столпостроителей башня вавилонская, с одной стороны, должна была стать средоточным пунктом их жизни и деятельности, с другой – должна была порождать в них стремление к единению в видах достижения тех или иных целей. Она должна была не только льстить самосознанию строителей, вызывать удивление и преклонение перед ними со стороны всех видевших это чудо культуры, но и зарождать в зрителях сочувствие всему культурному движению и тем обеспечивать на дальнейшее время успех его.

Такое религиозно-нравственное настроение столпостроителей, бывшее, по существу, только «единомыслием зла»¹³⁴ с точки зрения идеи завета человечества с Богом, не могло не вызвать праведного осуждения со стороны Творца. «Славолюбие», впрочем, как мы назвали одно из чувств, руководивших столпостроителями, довольно слабое слово для характеристики греховности вавилонского столпостроения: им руководило пагубное человеческое тщеславие, силившееся создать строителям памятник славы, далеко даже не обычный для приверженцев и поклонников земной, человеческой культуры. Отцы и учители церкви с крайним осуждением относятся к этому вавилонскому предприятию: называют его порождением безграничного человеческого высокомерия и гордости¹³⁵; указывают на необычайную дерзость строителей, выразившуюся в намерении их довести высоту башни до неба¹³⁶. В этой дерзости человек не хотел знать границ своему самоволию: коллективными усилиями подобных себе он хотел взойти на самое небо; он хотел показать, что силы человечества, окрепшие в согласии, могут не знать никаких границ и противиться Самому Богу¹³⁷; самое небо казалось ему невысоким, коль скоро он надеялся достигнуть его произведением своих рук¹³⁸. Не без причины, поэтому, говорят, что сеннаарское греховное человечество было движимо, соблазняемо и направляемо тем духом, который льстил еще прародителям в раю, обещая, что они будут, как боги, – и что это человечество, под влиянием духа-искусителя, искало бессмертия на земле, хотело сравняться по своим силам с силой Божией, хотело быть Богом на земле¹³⁹. Вот почему замыслы столпостроителей, как будто неважные по виду, были крайне преступны по существу, как преступно было грехопадение прародителей в раю, наведшее не только на них, но и на весь род человеческий тяжелые наказания, – как преступно было нравственное развращение потомков Сифа и Каина, повлекшее за собой истребление потопом всего живущего на земле. И «пороки» человеческие, обнаруженные в столпотворении, были особенно предосудительны именно в виду недавно бывшей «всеобщей погибели», т. е. потопа; с другой стороны, и забвение попечений Божиих о людях должно быть поставлено столпостроителям в особенную вину: «Бог по Своему человеколюбию обещал, что никогда не наведет потопа, а они ни наказаниями не вразумились, ни от благодеяний не сделались лучшими»¹⁴⁰. Нельзя, поэтому, намеренно ослаблять виновность столпостроителей, вменяя им только стремление к единению и через то – умышленное нарушение воли Божией, обетовавшей потомству Иафета распространение по земле¹⁴¹, или заповедавшей роду человеческому наполнить всю землю¹⁴², – конечно путем размножения и расселения. Если бы только в таком «нарушении воли Божией» были виновны столпостроители, тогда едва ли это нарушение было бы достаточным основанием для расторжения союза Бога с человеком, суда над ним и наказания, какое постигло вавилонских столпостроителей, так как изречение воли Божией о распространении человечества по всей земле отнюдь не было для человека таким законом или обязательной заповедью, нарушение которой сопровождалось бы наказанием. Это предначертанное Божественной волей расселение, конечно, не ограничено было временем, и по существу должно было быть совершенно естественным явлением, необходимо вытекающим из условий исторической жизни послепотопного человечества, а не насильственным актом; и человек даже не мог противиться ему в силу своих естественных влечений; начало ему положили сами поселенцы Сеннаара, оставивши первоначальное местожительство послепотопного человечества. Нельзя и прикрывать виновность столпостроителей, наделяя их таким складом религиозных верований, какой имел место в человечестве уже после рассеяния его и образования отдельных народов, – именно языческим или только язычествующим направлением мыслей и чувств. Так поступает, напр., Шеллинг, который всю историю первобытного человечества представляет, как последовательное развитие зародышевого разнообразия при видимом, внешнем единстве человеческого рода, и выражением этого разнообразия признает постепенное образование различных народов при посредстве единственно возможного, как ему кажется, фактора, – именно априорных политеистических влечений в человечестве¹⁴³. Так допускает Курц, признавая возникновение у поселенцев Сеннаара намерения строить город и башню моментом рождения язычества, в смысле отвержения живого, личного Бога и безумной надежды на собственные силы¹⁴⁴. Такие воззрения, конечно, натянуты. Так, основной пункт рассуждений Шеллинга можно было бы принять как раз в обратном виде: не различные народы образовывались и образуются от различного направления религиозных воззрений, а совершенно наоборот – различие религиозных воззрений обусловливалось и обусловливается именно различием народов, наций. Что же касается допускаемых Шеллингом априорных политеистических влечений в человечестве, то это утверждение должно быть отвергнуто самым тоже априорным соображением: человек, действуя по имманентным законам своего сознания и ума, должен был с логической необходимостью утверждаться лишь в познании Бога истинного, единого, и никогда не доходить до политеизма¹⁴⁵, исходным началом которого нужно признать не сознание человеческое, а испорченную нравственную природу человека¹⁴⁶. Подтверждением этого служит самая история первобытного человека, ничего не говорящая ни о каких его априорных политеистических влечениях. Что касается соображений Курца, то, с одной стороны, странно предполагать, чтобы человек перешел к язычеству когда-нибудь в один определенный момент времени и чтобы этот момент вдруг распространил свое действие на большую часть рода человеческого; с другой стороны, указываемые Курцом характеристические признаки язычества далеко не обнимают всего понятия «язычества», и люди, отвергающие живого, личного Бога и питающие надежду на собственные силы, еще не могут быть названы язычниками; наконец, каким путем человечество дошло до отрицания живого, личного Бога, какое ближайшее отношение к нему должно было иметь столпостроение, – на эти и некоторые другие вопросы очень трудно дать ответ, стоя на точке зрения Курца.

Не будучи языческими по существу, отклонения сеннаарского человечества от его назначения, определяемого идеей завета с Богом, должны быть названы «греховными», а общее направление жизни человека – «грехом». Только при этой терминологии становится ясной для нас необходимость суда Божия над тем уклонением человека от его правого пути, какое выразилось при столпотворении вавилонском. Только при этой терминологии становится понятнее для нас, каким образом язычество, это позднейшее уже направление религиозно-нравственной жизни человека, возникало, существовало и оживало, попускалось Богом, пользовалось сравнительно мирным существованием наряду с другими явлениями человеческого духа, – тогда как при вавилонском столпотворении действия Божии были направлены на уничтожение, изглаждение неестественных, пагубных проявлений человеческого духа. Нужно, поэтому, признать, что суду Божию при столпотворении подлежал «грех» человека, знавшего Бога истинного, слышавшего о завете Его с народом, и, несмотря на то, впавшего в тяжкую вину перед Ним. И если примем во внимание, что грех этот состоял в ниспровержении человеком оснований, на которых лишь могла утверждаться идея союза Бога с людьми, в унижении своего собственного богоподобного существа подчинением его влияниям низшей, земной среды, – тогда ясно будет, что человечество таким направлением своей религиозно-нравственной жизни само обрекало себя на погибель. Но благость и правда Божия применила средство, которое, будучи наказанием человечеству за его вину, в то же время имело высокую цель – сохранить в душах избранных рода человеческого семя истинных, богоугодных отношений к Иегове, а с другой стороны, разделением грешников ослабить то злое семя, какое выросло в душах их.

* * *

«И сошел Господь посмотреть город и башню, которые строили сыны человеческие. И сказал Господь: вот, один народ, и один у всех язык; и вот, что начали они делать, и не отстанут они от того, что задумали делать; сойдем же и смешаем там язык их так, чтобы один не понимал речи другого»¹⁴⁷. Так передает нам Библия, продолжая историю вавилонского столпотворения: человекообразным, метафорическим языком она изображает определение Божие о «смешении» одного общего языка человеческого, конечно, всем понятного, – с целью предотвратить продолжение постройки. Это определение, как говорит св. Кирилл Александрийский, было делом «врожденной благости» Божией; в нем же проявилась и правда Божия, показавшая, что Господь «намерения, превышающие возможность человеческую и неисполнимые, не оставляет ненаказанными»¹⁴⁸. Осуществление же Божественного определения было делом бесконечного всемогущества Божия. На почве этого события с исторической точки зрения и объясняется вся множественность и разнообразие существующих на земном шаре языков и наречий, вместе с их дальнейшим развитием и преобразованием. Как ни стараются историки обыкновенной человеческой культуры объяснить существующее в наше время разнообразие языков человеческих тем, что и изначала будто бы существовало бесконечное разнообразие языков, на каждом из которых говорила будто бы только одна семья, не понимавшая другую, и что это разнообразие будто бы только сократилось значительно от соединения семей в племена и народы¹⁴⁹, – тем не менее наука, имеющая своим предметом специальное изучение многочисленных наречий, представляет нам о них совершенно другие данные: современная филология говорит нам о безусловном единстве всех существовавших и существующих языков; она считает все эти языки только различными видоизменениями одного какого-то первобытного языка; она, опираясь на взаимоотношении языков, свидетельствует, что народы, говорящие ими, или предки их, первоначально вышли из одного средоточного пункта, именно из азиатской, общей для всех племен колыбели¹⁵⁰. Были в науке попытки указать, какой именно из существовавших или существующих и доселе языков был в действительности первобытным языком: еврейский, арамейский, арабский, эфиопский и некоторые другие древнейшие считались различными представителями филологических наук за тот язык, из которого возникли все другие; с открытием ассиро-вавилонских клинообразных надписей появились в науке гипотезы об аккадийском или о сумерийском языках, как имеющих право тот или другой на признание в качестве первобытного языка¹⁵¹. Отсутствие достаточных письменных памятников лишает возможности поставить такие гипотезы на надлежащую, твердую, научную почву, лишает возможности прийти к одному началу, общему для всех языков. Тем не менее уже самое существование подобного рода попыток в науке служит со стороны этой науки и на почве науки подтверждением действительности тех изначальных времен, когда «на всей земле был один язык и одно наречие»¹⁵², когда послепотопное человечество представляло из себя «один народ», говоривший «одним для всех языком»¹⁵³, когда в таком состоянии послепотопное человечество пребывало долгое время, так как, спустя много времени после потопа, род человеческий, размножившийся, расселившийся, все еще говорил одним общим для всех «языком всей земли»¹⁵⁴.

В чем же состояло «смешение» этого общего для человечества языка, по определению Божию постигнувшее столпостроителей? В разъяснении этого вопроса мы встречаем несколько взглядов. Одни предполагают чисто физический переворот в человеке, другие – психофизический, третьи, наконец, основывают его на нравственно-психологических началах. Объяснения первого рода указывают на то или другое внезапное, чудодейственное изменение свойств физической природы человека. Так, Фельдгоф предполагает, что столпостроители были внезапно поражены силой Божией, как бы ударом, в силу чего языки их отяжелели и они сделались немыми, почему и перестали понимать друг друга¹⁵⁵. Витринга же думает, что «смешение» или, по его мнению, спутанность языка столпостроителей состояла в недостатке или трудности произношения, наблюдаемой, напр., у заикающихся; этот недостаток, поразивший столпостроителей по устроению Божию и лишивший их возможности свободно объясняться с другими, поселил среди поселенцев Сеннаара отвращение к общению с ближними и побудил их рассеяться по всей земле¹⁵⁶. По предположению Гофмана¹⁵⁷ и основанному на нем воззрению проф. С. С. Глаголева¹⁵⁸, столпостроителей за их сознательное противление воле Божией поразила болезнь, приближавшаяся к болезням, обусловленным местным расстройством мозга, и обнаружившаяся в таком расстройстве их речи, что один не мог понять другого. Второго рода объяснения коренятся на психофизических основаниях и содержат в себе значительное разнообразие развития этих оснований. Так, Эбрард¹⁵⁹ и свящ. Дьяченко¹⁶⁰ предполагают, что вавилонская башня была разрушена первой грозой на земле, и что это событие произвело на строителей её такой глубокий страх, что равновесие их душевных сил нарушилось, умственные способности их расстроились и отсюда явилась неспособность их выражать свои мысли словами. Скотт предполагает воздействие Божие на сознание столпостроителей, произведшее то, что они забыли свой язык и стали понимать новый, подобный прежнему языку, языку фамилий¹⁶¹. По взгляду Шеллинга, смешение языков столпостроителей имело своей причиной глубокое потрясение внутренних основ их сознания; и это потрясение Шеллинг видит только в изменении религиозного мировоззрения человека, в переходе его первоначальной монотеистической идеи в политеистическую. На вопрос же о том, какая существует связь между появлением в сознании человеческом тех или иных религиозных идей и способностью речи, Шеллинг не дает положительного ответа, настаивая только на существовании этой связи¹⁶². Гораздо конкретнее изображают перед нами внутреннюю сторону смешения языков те воззрения, которые основывают это смешение на нравственно-психологических началах. Воззрения эти исходят из понятия о характере первобытной жизни человечества. Жизнь эту они представляют, как запечатленную грехом: люди, сохранявшие первоначально единство своих религиозных, монотеистических идей и говорившие одним языком, уже вскоре после потопа начинают отвращаться от Бога истинного, нарушают свое духовно-нравственное единство и сами производят разлад между собой; разлад этот повел к тому, что люди, не понимая друг друга духовно, перестают понимать друг друга и в речи; сила Божия внезапно и чудесно только открыла этот давний уже разлад во время вавилонского столпотворения¹⁶³. Мысль о духовном разладе среди человечества проводит и Витринга. Исходя из того факта, что следствием вавилонского столпотворения было рассеяние человечества по земле, Витринга замечает, что и говорящие на различных языках могут еще жить в одном и том же месте, если они не различаются между собой «душей», и отсюда делает вывод, что, следовательно, среди столпотворителей появилось разделение мыслей и намерений, имеющее гораздо большее значение и сопровождающееся гораздо более важными результатами, чем разделение только языка, – и что это разделение мыслей и взаимных чувств и нужно разуметь под тем смешением языка, о котором идет речь в книге Моисеевой¹⁶⁴. Подобное же представление об этом смешении языка, как о смешении мыслей столпотворителей, повлекшем за собой несогласия и споры между ними и только усиливавшем их взаимное непонимание друг друга, высказывает и русский апологет Рождественский¹⁶⁵.

Защитники последнего рода воззрений на акт смешения языков выставляют естественность их, указывая на то, что только при таком понимании библейского сказания об этом смешении самый акт смешения становится доступным для верующего разума¹⁶⁶. Как ни кажутся, однако, подобного рода воззрения защитникам их естественными, но собственно библейских оснований в пользу их найти нельзя: Библия говорит о смешении «языка всей земли»¹⁶⁷, а не о смешении мыслей, намерений или «душ». При таком точном значении буквы библейской, едва ли можно считать позволительным и даже нужным прибегать к аллегоризму, в действительности далеко не так естественному. С другой стороны, наше понятие о святости Божией и законах Божественного мироправления не должно допускать в нас той мысли, чтобы Бог действовал в мире недостойным для Себя образом или пользовался бы худыми средствами для достижения благих целей, чтобы Бог непосредственно споспешествовал и даже направлял человечество к духовному разладу. Такая кажущаяся «естественность» объяснения должна быть признана совсем не естественной. Можно бы, конечно, значительно сгладить резкость подобного аллегорического толкования – допущением мысли не о споспешествовании Божием, а только о попущении духовному разладу в человечестве, с благими целями, чему даже можно найти примеры в библейских повествованиях¹⁶⁸. Такое представление акта смешения языков для верующего разума кажется гораздо естественнее; но до библейско-исторического понимания этого события. – такой же далекий шаг. В этом отношении скорее можно отдать преимущество первого или второго рода воззрениям, предполагающим физический или психофизический переворот в человеке, так как в них рельефно выступает высшая Сила, чудесно произведшая переворот в человеке; но и здесь считать этот переворот за немоту, недостатки произношения и т. п. – все это не приближает нас к истинному смыслу библейского повествования. При всех попытках уяснить характер смешения языков, событие это остается для нас тайной, потому что оно было необычайным, чудесным явлением силы Божией, потому что оно было предпринято по особому, таинственному решению Лиц Св. Троицы, так как слова «сойдем же и смешаем там язык их», как замечает св. Ефрем Сирин, сказаны не одному Лицу, ибо несвойственно было бы одному Лицу сказать «сойдем же и смешаем...», а говорил это Бог Отец Сыну и Духу, потому что в первое время, как и в последнее, дар языков сообщен не без Сына и Духа¹⁶⁹.

Флавий очень реально варьирует библейские слова о смешении языков: «Господь Бог, говорит он, посеял между ними (столпостроителями) распрю, сделав их разноязычными и тем самым вызвав среди них непонимание друг друга»¹⁷⁰. Какова была эта распря и какими последствиями могло сопровождаться взаимное непонимание, – на это картинно указывают талмудисты: «когда один говорил другому: принеси мне кирку, то тот приносил ему лопату, и тогда первый ударял второго этой лопатой и рассекал ему череп»¹⁷¹. Сообщения эти хорошо оттеняют, в чем именно состояло смешение языков: это было именно разноязычие, чудесное дарование каждому из столпостроителей способности говорить на другом языке, причем первоначальный язык, также чудесно, как бы исчез из памяти доселе говоривших на нем. Таких отдельных языков, в которые всемогущество Божие превратило первоначальный, единый для всего рода человеческого, язык, св. Епифаний Кипрский насчитывает 72, по числу 72 тогдашних родоначальников человечества¹⁷². Интересно обратить внимание на слова св. Григория Нисского по вопросу о характере этих новых языков. «Естество вещей, говорит св. отец, как водруженное Богом, пребывает недвижимым, а звуки, служащие для обозначения их, разделились на столько различий языков, что даже и исчислить их по множеству нелегко. Если же кто смешение языков при столпотворении представит, как противоречие сказанному, то и здесь не говорится, что Бог творит языки людей, но смешивает существующий язык, чтобы не все понимали всех. Потому что пока все жили одинаково и люди еще не разделились на многие различия народов, вся совокупность вместе живших людей говорила одним языком; после же того, как по Божественному изволению должна была соделаться обитаемой вся земля, по расторжении общения языка, люди рассеялись по разным местам, и каждый народ вновь образовывал особый характер речений и звуков, получив в удел единогласие, как бы некоторую связь взаимного единомыслия, так что, не разноглася относительно знания предметов, люди стали различаться образом именования их. Ибо не что иное, что кажется камнем или деревом одним и не иное другим, а имена сих веществ у каждого народа различны, так что остается твердым наше слово, что человеческие звуки суть изобретения нашего рассудка. Потому что мы не знаем из Писания ни того, чтобы в начале, когда еще человечество было само с собою единогласно, сообщены были слова от Бога каким-либо научением, ни того, чтобы, когда языки разделились на разные отличия, Божественный закон установил, как каждый должен говорить, но Бог, восхотев, чтобы люди были разноязычны, предоставил им идти естественным путем и каждому, как угодно, образовать звуки для объяснения имен. Итак, Моисей, живший много поколений спустя после столпотворения, употребляет один из последующих языков, повествуя нам исторически о происхождении мира, и, приписывая Богу некоторые слова, означает их на своем языке, на котором был воспитан и к которому привык»¹⁷³. На основании этих слов св. отца, мы имеем основание заключить, что хотя при вавилонском столпотворении виновники его чудесно сделались разноязычными, но это разноязычие, как говорит Библия, проявилось только в «смешении» языков, т. е. в исключении возможности для человечества понимать друг друга, а не в мгновенном чудесном образовании в устах различных членов рода человеческого совершенно новых, раздельных, обособленных языков; в готовом виде новые языки образовались в человечестве уже после рассеяния его по всей земле, и образовались прогрессивно, вследствие как этого рассеяния, так и других естественных причин. Действительно, и филология, не отрицая единства первоначального человеческого языка, в то же время предполагает целые тысячелетия для развития из этого первобытного языка всех существовавших в истории человечества и существующих языков. Особенно благоприятствует такое понимание мнению тех, которые самое смешение Богом языков основывают на постепенном духовном разладе в человечестве. Впрочем, с каким бы внешним актом мы ни соединяли это смешение языков в человечестве, всегда останется несомненным то, что, с одной стороны, одно только «смешение» языков было совершенно достаточно для целей Божественного Промысла, с другой – что самое развитие и обособление того или другого языка находится в большой зависимости от чисто естественных особенностей исторической жизни говорящего на нем народа, что развитие языков, видоизменение их и т. п. отличия всегда совершались в истории человечества совершенно естественным путем, совершаются и в наши времена. Нельзя только согласиться с мнением, высказанным в западной литературе, что еще до столпотворения первобытный язык человечества существовал будто бы с наличностью значительных внутренних изменений в себе, что этот язык и без Божественного чудесного воздействия, благодаря только богатству даров и сил, притекших в человечество, мог бы будто бы развиваться, разнообразиться и самообогащаться, и что Божественное воздействие будто бы только ускорило естественное развитие первобытного языка, начавшееся до столпотворения¹⁷⁴. Бытописатель как начинает, так и оканчивает свое повествование о вавилонском столпотворении свидетельством о существовании в то время на всей земле одного языка и одного наречия, которое он и называет языком всей земли, чем, несомненно, исключает всякую возможность предполагать существование каких-либо оттенков, видоизменений в этом языке, начало которых относится уже к периоду рассеянного состояния человечества и находится в причинной зависимости от чрезвычайного воздействия Божия. Это признает и современная нам филология, которая, указывая, что современные нам языки при всем своем разнообразии имеют одно общее происхождение, в то же время свидетельствует, что смелость и резкость в начертании видоизменений различных языков говорит о чрезвычайном воздействии, которое некогда нарушило единство первоначального, общего для всех языка¹⁷⁵.

* * *

Ближайшим следствием чудесного смешения Богом языка столпостроителей было прекращение ими предпринятой постройки города и башни, и затем естественное разделение, обособление и рассеяние по разным областям земли, за невозможностью продолжать общую, совместную жизнь для большого числа представителей рода человеческого, совершенно не понимавших друг друга. А городу, который они начали было строить, «дано было имя: Вавилон, ибо там смешал Господь язык всей земли, и оттуда рассеял их Господь по всей земле»¹⁷⁶. Бытописатель очень рельефно ставит в связь данное недоконченному городу название с тем громадной важности событием, которое послужило причиной прекращения постройки, которым в то время постройка эта и окончилась, – событием, составлявшим средоточный пункт в исторической жизни всего мира, – именно смешением языков: имя, данное городу, – Вавилон, в еврейской транскрипции Babel, он производит, очевидно, от слова balbel, в свою очередь происходящего от глагола balal, смешивать. Balbel, непосредственно происходящее от глагола balal, повторением одних и тех же звуков указывает на бормотание, какое-то непонятное сочетание звуков, – т. е. на явление, подобное тому, какое было с столпостроителями вавилонскими после смешения у них языка; а Balbel в несколько сокращенном уже виде дало Babel, – имя, поставленное в первой библейской книге. Такое толкование имени Вавилона мы встречаем и в некоторых внебиблейских исторических и поэтических сказаниях. Иосиф Флавий свой рассказ о столпотворении заключает такими словами: «то место, где они (столпостроители) построили башню, называется теперь Вавилоном, вследствие произошедшего здесь смешения языков, вместо которых раньше был один всем доступный; евреи называют смешение babel»¹⁷⁷. Евсевий Кесарийский, приведя своеобразный рассказ древнего историка Абидена о столпотворении вавилонском, замечает: «то место, на котором строили башню, называется теперь Вавилоном, вследствие произошедшего здесь смешения языка; у евреев смешение называется babel»¹⁷⁸. В так называемых Сивиллиных книгах находим упоминание, что боги при столпотворении «дали каждому из строителей особый язык¹⁷⁹. Отсюда и город стал называться Вавилоном»¹⁸⁰. Между тем такое объяснение названия Вавилона, по-видимому, не оправдывается светской историей, основанной на данных чисто вавилонского происхождения. История эта, с одной стороны, не подтверждает того, чтобы указанное в Библии название было именно первоначальным названием этого города. Древнейшим халдейским названием впоследствии могущественной столицы вавилонской было Tintir, что значит «средоточие жизни»¹⁸¹. Позже город этот получил другое название Kadingirra, что в переводе на семитическую форму равняется Babilu¹⁸², слову, означающему название Вавилона и в библейском повествовании. И только со времени царя Гаммураби (приблизительно с 1500 г. до Р. Хр.) за городом этим постепенно упрочивается и, наконец, окончательно укореняется название Вавилона¹⁸³. С другой стороны, название Kadingirra и равносильное ему Babilu в переводе на русский язык означает «ворота бога»¹⁸⁴, т. е. имеет совершенно другое значение, чем библейское Babel. Переводят, впрочем, вавилонское Babilu и чрез «ворота Ила» (Ану), первого верховного бога вавилонского, ссылаясь на то, что культ бога Ила, как видно из клинообразных надписей вавилонских¹⁸⁵, был древнейшим в Вавилоне¹⁸⁶. Последнее объяснение едва ли может быть вполне оправдано: с одной стороны, кроме Ила (Ану) в Вавилоне в древнейшие времена почитались еще Вил и Еа¹⁸⁷, и вовсе не Ил (Ану) считался особым богом-покровителем Вавилона; с другой стороны, греческая форма названия Вавилона – Βαβυλών своим окончанием как будто дает основание переводить название этого города через «ворота богов», «ворота бога» – в собирательном смысле, а не «ворота» какого-либо определенного вавилонского божества; при всегдашних политеистических верованиях древних навилонян такое объяснение, конечно, совершенно естественно. Во всяком случае приведенные нами основания могут дать предубежденному читателю библейского повествования о происхождении Вавилона достаточный повод заподозрить правильность библейского толкования этого названия, а отсюда, может быть, усомниться в истинности и самого повествования. В защиту её заметим, что древние города нередко носили по нескольку названий: сам Вавилон имел прозвание Suanna, т. е. «могущественный город»; а слово Е (т. е. «жилище») было очень обыкновенным, часто употреблявшимся названием того же Вавилона, заменявшим основное его название¹⁸⁸. Нет ничего невозможного, если тот же Вавилон издревле, наряду с обыкновенно употреблявшимся названием своим Tintir, сохранял и другое, семитическое, менее употребительное название Babilu, которое впоследствии постепенно сделалось господствующим среди других названий этого города. Затем, древние названия городов иногда имели двоякое значение; для примера укажем на слово Вифлеем (Betlehem), которое обыкновенно означало «дом хлеба», но в арабской своей форме (Betlaham) значило «дом мяса»¹⁸⁹. Не могли ли двояким образом производить и слова Babel (Babilu)? Далее, производство названия Вавилона в смысле «ворота бога» могло явиться только по основании этого города, – мало того, по образовании уже вавилонского народа с особой политеистической системой верований; следовательно, это производство не может быть названо первоначальным. Оно, кроме того, имело своей целью возвысить славу города, приписать ему как бы божественное происхождение, поставить его под особое покровительство богов; во всяком случае, это было гораздо естественнее и гораздо приличнее для народного тщеславия, чем оставлять за ним название «смешения». С этой целью не невозможно предположить даже некоторую уловку в изменении начертания названия Вавилона, с целью придать ему более желательный для народного чувства смысл¹⁹⁰. Справедливо замечает по поводу такого научного толкования названия Вавилона Шеллинг. «В новое время, говорит он, пытаются обособить имя великого города от соединявшихся с ним преданий, пытаются дать ему другое производство, отличное от того, какое дает ему библейское повествование. Производят слово «Babel» от «Bab-El» (ворота, святилище Ила); но напрасно: производство это невероятно потому, что «bab» в таком значении употребляется только в арабском языке. Гораздо точнее то производство, какое указывает Библия: «посему дано ему имя: Вавилон, ибо там смешал Господь язык всей земли». Слово «Babel», действительно, есть сокращенное «balbel», – слово, в котором заключается нечто подобозвучное. Замечательно, что звукоподражание, незаметное уже в произношении слова «Babel», сохранилось еще в произошедших от «balbel» словах в других языках, более поздних. Я разумею греческое слово βάρβαρоς, которое происходит от халдейских «bar» (вне) и «barja» (иностранец). Но у греков и римлян слово «варвар» означало не вообще иностранца, а человека, говорящего на непонятном языке¹⁹¹... Кроме того, производство этого слова от «bar» указывает на повторение данного слога, а в этом повторении и заключается звукоподражание... И греческое βάρβαρος образовалось через смешение согласных r и l восточного слова «balbal», которое указывает на смешение звуков, на спутанное произношение, и с этим значением употребляется в арабском и сирском языках. Такое же звукоподражание мы находим в латинском balbus, balbuties, французском babiller, babil, немецком babeln, швабском babbeln – болтать, бормотать»¹⁹². После такого суждения одного из авторитетных западных ученых, положениям которого мы не имеем никакого основания не доверять, истина библейского объяснения названия Вавилона должна выступить перед нами во всей своей силе.

И все частности библейского повествования о столпотворении, все это повествование в целом, в своем последовательном историческом развитии должно быть признано нами за чистую истину. В этом убеждает нас не только священное достоинство Библии: повествование это в той или иной форме, с той или иной степенью достоверности, – но несомненно с основным зерном истины, – мы встречаем в разнообразных источниках, ничего общего с Божественным Откровением не имеющих. Так, в ряду открытых в сравнительно недавнее время английским ассириологом Смитом в ниневийской библиотеке царя Ассурбанипала ассиро-вавилонских повествований о первобытных временах есть одна надпись, заслуживающая полного внимания. Вот текст начала этой надписи в том отрывочном виде, в каком она представлена Смитом. «...Их отец... о нем, его сердце было преступно,... было враждебно в отношении к отцу всех богов,.. о нем, его сердце было преступно... Вавилон был ниспровергнут, детям и взрослым он смешал языки... Вавилон был ниспровергнут, детям и взрослым он смешал языки. В продолжение дня они строили прочное здание, а ночью он до основания разрушал его. Во гневе он изрек свое повеление, взор свой направил к тому, чтобы рассеять их далеко вокруг, он отдал повеление, планы их расстроились,... он не допускал продолжения (постройки)... выстроено святилище»¹⁹³. Как видим, в тексте этой надписи есть немало черт, сближающих ее с библейским повествованием: здесь упоминается о нравственном развращении человечества (?), о предпринятой им постройке грандиозного здания, о гневе Божества на это порочное человечество, недопущении продолжения постройки, рассеянии народа; называется здесь Вавилон – место, где воздвигалось здание; говорится о смешении даже языков, – хотя сам Смит и переводчик его Делич сомневаются в правильности перевода Смитом ассирийского слова, переданного им словом «смешал языки»¹⁹⁴. Черты слишком сходные, чтобы не признать происхождения этого сказания от одного общего с библейским повествованием источника – именно предания, идущего от самих же современников столпотворения; а с другой стороны, различие достаточно значительное, чтобы не признать в ассиро-вавилонском сказании опоэтизированный и национализированный перифраз первоначального исторического предания. А что вообще среди вавилонян жила память об обстоятельствах, среди которых получил начало своего существования их знаменитый Вавилон, – об этом говорят попадающиеся на вавилонских цилиндрах рельефные изображения человеческих фигур, работающих над какими-то башнеобразными предметами; предполагают, что это – карикатуры вавилонского столпотворения¹⁹⁵.

Наконец, к национальным вавилонским преданиям о столпотворении относится следующее, дошедшее до нас через Евсевия Кесарийского от древнего историка Абидена.

«Первые люди, говорит Абиден, произошедшие из персти земной, полагаясь на свои физические силы, на громадный рост своего тела, стали добиваться могущества, большего чем у самих богов, и предприняли постройку огромной высоты башни на том месте, где теперь расположен Вавилон; когда вершина этой башни была уже в недалеком расстоянии от неба, то ветры, по определению богов, разрушили до основания это громадное и прочное здание, а из мусора разрушенной башни было воздвигнуто то, что затем было названо Вавилоном; люди же, до того времени говорившие одним, общим для всех языком, стали с тех пор, говорить на многих, разнообразных языках»¹⁹⁶. Сказание это представляет несомненный интерес: близость его по содержанию, с одной стороны, с библейским повествованием о столпотворении, с другой – с приведенным нами отрывком клинообразной надписи очевидна; близость эта даже побуждает некоторых исследователей или предполагать возникновение указанного предания на почве иудейской, а не чисто-вавилонской, или даже заподозривать подлинность слов Абидена¹⁹⁷. Но не доверять Евсевию Кесарийскому, весьма нередко украшающему и основывающему свою историческую речь на приводимых им выдержках из произведений древних авторов, мы не имеем повода; с другой стороны, возникновение сообщаемого Абиденом предания добросовестный историк всегда уяснит самым естественным путем, – путем происхождения его не от национально-иудейского, а от общечеловеческого предания, перешедшего, по разделении языков и образовании отдельных народов, как к народу обетованному, так, между прочим, и к вавилонянам.

Из преданий других народов о вавилонском столпотворении заслуживает упоминания рассказ третьей книги сивиллы эритрейской. «Люди¹⁹⁸, говорится здесь, стали строить башню¹⁹⁹ в земле ассирийской; все они говорили в то время одним языком, и хотели подняться на небо, сияющее мириадами звезд; тогда бог повелел ветрам, и ветры разрушили до основания громадную башню, а среди людей произвели взаимное несогласие²⁰⁰; отсюда люди и назвали этот город Вавилоном. Когда башня упала, язык человеческий распался на множество наречий, и на земле получили свое существование отдельные царства²⁰¹. Так называемые Сивиллины книги или пророчества, изложенные от лица какой-то таинственной, легендарной сивиллы, представляют собой смешение иудейско-библейских, языческих и даже христианских воззрений, а древнейшая из этих книг – третья, как можно видеть из её содержания, заключает в себе компиляцию внешним образом сгруппированных и нагроможденных друг на друга мыслей и понятий, взятых из библейских книг и произведений греческих классиков. Что касается только что приведенного рассказа её о столпотворении, то этот рассказ, как значительно в частностях отличающийся от библейского повествования, непосредственно и всецело из него заимствован быть не мог; источников сивиллина рассказа мы должны искать в письменном или устном, но, во всяком случае, внебиблейском народном предании.

Отличительную особенность указанных внебиблейских преданий о вавилонском столпотворении составляет то, что все они рельефно выдвигают вперед одну черту, на которой и зиждется в своей последовательности истинное, историческое повествование об этом событии: все они говорят о нравственном развращении человечества, об исключительных, греховных отношениях его к Божеству, как основании самой мысли о столпотворении и как причине смешения языков и рассеяния народов. В этом отношении близость их к библейскому повествованию о столпотворении особенно заметна. В других народных преданиях эта основная черта отходит назад, и нравственного элемента в них почти не заметно. Так, напр., древний историк Евполем, который, как мы уже говорили, сообщает, что город Вавилон и башня его были выстроены теми, которые спаслись от потопа, и что это были исполины, – прибавляет, что «когда башня, по повелению Божию, разрушилась, то исполины эти были рассеяны и расселены по всем областям земного шара»²⁰². Близкое отношение к этому краткому рассказу имеет и предание Армении. «От них (богов или богоподобных существ, населявших землю в первобытные времена), передает один из древних национальных историков, произошло поколение исполинов, отличавшихся большой физической силой и огромным ростом. Полные высокомерия и упрямства, они предприняли нечестивое намерение строить высокую башню. Но в то время, как они были заняты постройкой, неистовый ветер, по повелению разгневанного божества, разрушил громадное здание и разнес среди людей неизвестные слова, отчего и произошло среди них несогласие и смешение»²⁰³. В Индии рассказывают о каком-то дереве «вата» (фиговое дерево), высоко поднимавшемся к небу и укрывавшем под своими ветвями первые человеческие семьи, говорившие единым языком богов; люди вздумали по этому дереву взобраться на небо, но божество наказало их за высокомерие и произвело разделение их верований, языка и нравов²⁰⁴. В Корее существует древнее предание о том, что «некогда все люди на земле говорили одним и тем же языком, и только при постройке башни, при помощи которой они хотели взобраться на небо, язык этот был смешан»²⁰⁵. В Мексике один исследователь увнал следующую сагу: «когда воды потопа спали, один из исполинов, по имени Кселгуац, зодчий, отправился в Холулу, где в воспоминание о горе Тлалок, послужившей ему и его шести братьям местом спасения, воздвигнул искусственный холм пирамидальной формы; кирпичи для этого он велел приготовлять в провинции Тламаналко, у подошвы Сиерры Кокотльи, и для доставки их в Холулу поставил ряд людей, чтобы передавать их из рук в руки; боги с негодованием смотрели на это здание, вершина которого должна была касаться облаков, и, раздраженные дерзостью Кселгуаца, низвергнули на пирамиду огонь; много рабочих погибло, здание не было окончено, и впоследствии его посвятили богу воздуха Кветцалькоатлю»²⁰⁶. В Юкатане передается сага о Вотане, родоначальнике чианапезов, во время которого предпринята была постройка большого здания; по приказанию деда Вотана, бывшего в ковчеге, здание это должно было возвышаться от земли до неба; в той стране, где строилось это здание, каждому народу дан был особый язык²⁰⁷.

Мы изложили только те внебиблейские народные сказания о вавилонском столпотворении, которые имеют существенное сходство с библейским повествованием; не упоминаем о немалом количестве таких саг, которые только построены на библейской почве, и содержат в себе только тот или другой существенный пункт этого повествования²⁰⁸. В изложенных нами сказаниях, в их совокупности, заключаются все элементы библейского повествования: в них говорится о первоначальном единстве языка в роде человеческом, о нравственном развращении людей, в частности их высокомерии, упрямстве, восстании против божества, стремлении к обладанию могуществом богов, желании подняться на небо; упоминается об исполинском росте и физической силе этих людей, как основании к появлению у них таких преступных мыслей и намерений; идет речь о предпринятой некоторыми из людей постройке города и башни высотою до небес; упоминается о форме этой башни, о материале для неё, о стране, в которой была предпринята эта постройка, называется имя города, данное ему по прекращении постройки; говорится об успехе, начатого предприятия; идет речь о гневе божества на столпостроителей, об осуждении их нечестивых намерений, о разрушении их планов; упоминаются и меры, какими прекращено было осуществление этих планов: физические – ветры, огонь, как разрушительные стихии, или непосредственное разрушение богами в ночное время того, что построено было людьми днем, – и нравственные – смешение языков у представителей всех возрастов; говорится о следствиях этого смешения – взаимных несогласиях среди людей, рассеянии их по разным областям, образовании отдельных царств и народов и т. д. Некоторые из этих отдельных пунктов рассказа не имеют для себя прямого основания в библейском повествовании и служат отражением разного рода национальных, политеистических и т. п. идей того или другого народа; другие как бы дополняют, оттеняют библейский рассказ, делая его более реальным. Но во всех сказаниях, с одной стороны, проводится мысль об исключительности изложенного в них события, этой катастрофы для человеческого рода, с другой – выступает вперед верховная сила, осудившая намерения столпостроителей, смешавшая их языки и положившая конец недоконченному еще строению города и башни. Без всякого сомнения, представленные нами предания различных народов и племен, служат только подтверждением истины их основного рассказа. Как замечает один специальный исследователь этого вопроса, «первоначальное предание в той или другой степени бывает извращено, однако оно отражается у различных народов в самых разнообразных мифических представлениях, не лишенных, понятно, национальной окраски, среди которой, при всем том, ярко выступает на вид историческое зерно первоначального предания»²⁰⁹. Эта местная национальная окраска, это «национализирование и локализация»²¹⁰ первоначальных преданий бывают, понятно, у различных народов весьма сильны: извращения, смешения, перестановки – все это здесь возможно; но основное зерно не теряется никогда и сохраняется сравнительно чистым у всех народов. И этих основных элементов, представляющих в своей совокупности и логической последовательности стройный рассказ, в преданиях о вавилонском столпотворении гораздо больше, и взаимное сходство и соответствие их несравненно ближе, чем в преданиях, напр., о творении мира, всемирном потопе и других событиях из жизни первобытного человека на земле, – ближе, вероятно, потому, что вавилонское столпотворение, неизбежным следствием своим имевшее рассеяние человечества и образование отдельных народов, отдельных исторических единиц, было, по существу, для каждого отдельного народа уже не доисторическим, а как бы национально-историческим явлением и потому, естественно, отчетливее запечатлелось в национально-индивидуальной памяти каждого народа. И не только взаимное сходство национальных преданий именно о вавилонском столпотворении близко, но также близко сходство этих преданий и с повествованием библейским. Эти основные элементы, отражающиеся во всех самых разнородных и «национализированных» представлениях, и составляют их историческое зерно, которое только подтверждает истину и библейского повествования о столпотворении. Отрицать историческое значение основного логического рассказа – значит идти прямо против всеобщей веры, против общего невольного сознания и убеждения всего рода человеческого, против убеждения даже тех, которые не знают и не хотят знать Библии.

Еще вопрос, – знает ли история какие-нибудь вещественные следы вавилонской башни, – подтверждается ли и с этой стороны исторический характер библейского повествования о столпотворении? Рассматривая внебиблейские сказания об этом событии, мы находили упоминания о судьбе воздвигнутой столпостроителями башни, – именно о разрушении её, по непосредственному определению Божию, грозными стихиями природы – ветром или огнем. Такие упоминания мы не можем считать совершенно лишенными всякой вероятности: о разрушении вавилонского столпа ветрами говорит и св. Епифаний Кипрский²¹¹. Во всяком случае, если считать это разрушение непосредственным определением Божиим мы не имеем данных в библейском повествовании, то отрицать постепенное разрушительное влияние на воздвигнутое строение со стороны атмосферных явлений, при вероятной долговременной необитаемости и запущении этого здания, мы тоже не имеем логических оснований. О последующей судьбе вавилонской башни, и именно этой башни, нам кажется, говорит приведенная уже нами выше клинообразная надпись Навуходоносора II об «Иуриминанки, возвышающейся уступами башне в Борсиппе, которую прежде бывший царь построил и возвел на 42 локтя в высоту, но до вершины не довел». В своем месте мы достаточно сказали по поводу содержания этой надписи. Особенно знаменательными нам кажутся, с одной стороны, то обстоятельство, что надпись говорит именно о «башне», а с другой стороны – упоминание, что башня эта до вершины не была доведена. Очевидно, во времена Навуходоносора в Борсиппе стояла башня, которая и при своем разрушенном виде производила впечатление строения неготового, неоконченного; вероятно, с этой башней соединялось и какое-нибудь предание о строителях её, а может быть – и об обстоятельствах её постройки, и о причине, препятствовавшей как строителям довести ее до вершины, так и последующему населению Борсиппы воспользоваться ею для каких-либо целей. Можно поставить по поводу этой, возобновленной Навуходоносором башни целый ряд вопросов, трудно разрешимых при лаконичности одной только надписи Навуходоносора; но при свете библейского повествования о столпотворении и самая эта надпись в глазах непредубежденного читателя получает иной смысл. Возражений против тождества упоминаемой в надписи древней, недоконченной башни с вавилонским «столпом», о котором говорит библейское повествование, можно ожидать только со стороны места строения этой башни – Борсиппы, а не Вавилона: указывают именно на то, что Борсиппа в надписях ассиро-вавилонских и у историков всегда отличалась от Вавилона и что она находилась от него в слишком далеком расстоянии для того, чтобы ее можно было включить в пространство, огражденное наружной стеною Вавилона²¹². О местоположении Борсиппы достаточно уже сказано было выше. Теперь считаем нужным только прибавить, что о Борсиппе, как месте столпотворения, мы имеем заслуживающие доверия свидетельства. Так, в мидрашах на книгу Бытия мы находим следующий рассказ. Один учитель-раввин спросил своего ученика, откуда он; тот ответил, что из Борсиппы. «Не говори: из Борсиппы, – заметил ему учитель, – а скажи: из Болсиппы, потому что здесь Господь смешал людям язык»²¹³. В сочинении известного путешественника XII века Вениамина Тудельского читаем, что когда он посетил Месопотамию, то туземцы указывали ему на холм, остававшийся на развалинах древней Борсиппы, как на место башни смешения языков²¹⁴. Этот холм, представляющий из себя груду развалин и поражающий своей обширностью и объемом, существует и в настоящее время, и составляет все, что осталось от древней Борсиппы и, в частности, от вавилонской башни; народное предание называет его «Бирс-Нимруд», т. е. башней Нимрода²¹⁵. Высота этого холма 46 метров; в основании здания, насколько можно видеть по нынешней форме холма, лежал прямоугольник, окружность которого была более 700 метров²¹⁶.

Четыре с половиной тысячелетия лежат уже на том же месте эти камни, – свидетели возникновения народов и царств, свидетели долгой исторической жизни древнего человека...

С. Песоцкий