Свобода веры в России

Любовь к врагам, – это первая основная заповедь христианства. И, конечно, церковь, которая считает себя толковательницей великих истин Евангелия, которая пытается водворить правду на земле, не может действовать насилием. Вера, – это дело совести каждого человека, это частное дело, касающееся лишь самого верующего. Никакая власть на земле не может проникать в тайники души человека и указывать, как он должен верить. Вера, лишенная искренности, вера по принуждению будет одним лишь лицемерием.

И, однако, к такому именно лицемерию долгие годы наше правительство принуждало русских граждан. Православие было признано господствующей, государственной верой в России; правительство взяло на себя задачу охранять чистоту и неприкосновенность этой господствующей веры и до самого последнего времени строго следило за тем, чтобы никто из русских граждан не смел отступать от православия. Каждый православный, таким образом, в делах веры попадал в тяжелую кабалу, от которой не мог освободиться; он не мог сам разрешать своих сомнений, а должен был верить по указке. И кто по своему внутреннему убеждению не согласен был с учением православной церкви, кто в поисках истины и правды уклонялся в сторону, и открыто осмеливался об этом заявлять, подвергался со стороны властей жестоким гонениям и преследованиям. Таких отступников, вплоть до наших дней, лишали прав, гноили в тюрьмах, ссылали в Сибирь и т. д., и т. д. А церковь, которая заявляла себя носительницей вечной истины, которая по смыслу христианского учения могла действовать только путем убеждений, проповеди и словом, своим молчанием освящала все эти насилия.

И что же? He церковь у нас сделалась блюстительницей чистоты и неприкосновенности веры, а полиция. Наравне со всеми русскими гражданами, господствующая церковь была подчинена полицейским властям. С того времени, когда в духовный регламент (закон) императора Петра Великого, учреждавший Правительствующий Синод, была внесена статья, повелевавшая духовнику доводить до сведения властей, если на исповеди будет выяснено что-нибудь противоправительственное, – православное духовенство из служителей Христа превратилось в подневольных чиновников русского правительства. Евангелие, порицавшее несправедливость и насилие в жизни, угнетение обездоленных и оскорбление слабых, учило о равенстве богатых и бедных, оно проповедовало свободу, а между тем церковь, вопреки христианскому учению, стала горячей и неуклонной защитницей существующего порядка, – она оправдывала все происходившие насилия, к ним нередко она сама побуждала. Она стала проповедывать приниженность человека, подчинение своему подневольному положению, она сделалась главным врагом свободы… Церкви не зачем было заботиться о своем преуспевании, не зачем было разрешать сомнения верующих, – успех ее и так был обеспечен.

Об этом заботилось правительство, взявшее церковь под свою опеку… На самом деле, эта опека приводила не к успеху, a к гибели. Там, где нет свободного обмена мыслями, свободы слова и суждений, – нет жизни. Казенная, обязательная вера потеряла силу. Церковь была, как бы разбита параличом, по меткому выражению одного глубоко верующего человека, знаменитого русского писателя Достоевского; церковь стала напоминать сухую смоковницу, – как выразился другой писатель Мережковский… И все истинно-верующие люди уходили от нее. Несмотря на все преследования, несмотря на все старания правительства, число «отщепенцев» господствующей церкви с каждым годом возрастало и люди, наиболее искренние, открыто порывали с ней все связи. Трудно судить о том, к чему, в конце концов, должно было это привести.

Ho вот над нашей родиной взошла, наконец, давно желанная «заря свободы золотой"… И по всей России раздался громкий, единодушный крик, – свобода совести. Пусть каждый думает и верит так, как ему это повелевает его личная совесть, пусть каждый открыто проповедует свое учение и выясняет, на чьей стороне истина. Все русское общество требовало, чтобы в делах веры не применялось насилия, чтобы были уничтожены позорные монастырские тюрьмы, чтобы тысячи, пострадавших невинно за свои религиозные убеждения, получили немедленное прощение, чтобы государство не вмешивалось в дела веры и предоставило каждому по своему усмотрению верить или не верить, по своему желанию присоединяться к любой религии.

Манифестом 17 апреля 1905 года в России была провозглашена, наконец, столь долго ожидаемая веротерпимость… Манифест предоставил свободное исповедание веры многомиллионной массе старообрядцев, которых правительство в течение 250 лет стесняло и преследовало за их несогласие с православной церковью, за их нежелание подчиниться Правительствующему Синоду, – тому учреждению, которое воплощало собой подчинение церкви государству; манифест провозгласил свободу для сектантов, т. е. для тех, кто, понимая веру духовно, отрицал всякую обрядность; манифест уничтожил прежнюю кабалу для православных и предоставил всем русским гражданам право переходить из одной христианской веры в другую. Но свободы совести, полной свободы веры все же этот манифест не дал.

Главное зло не уничтожено. Государство попрежнему считает себя вправе вмешиваться в дела совести граждан. Православная церковь попрежнему находится в полном подчинении у государства и правительство все еще считает своим долгом охранять неприкосновенность господствующей веры, и тем самым унижает ее: истина не нуждается в охране полицейскими мерами. Одна православная церковь может проповедовать открыто свое вероучение, а там, где нет свободы учения, нет, конечно и свободы веры.

Только тогда, когда церковь сделается совершенно независимой от государства, когда правительство перестанет опекать совесть русских граждан, когда признает веру делом внутреннего убеждения, только тогда у нас будет провозглашена действительная свобода совести.

Мы должны добиваться свободной церкви в свободном государстве.

***

(Закон 14 марта 1906 г.)

Прошел год с издания Высочайшего указа, объявившего всему русскому народу, что в России уничтожаются гонения за веру, что с этого дня каждый русский гражданин свободен исповедовать ту веру, которую он считает истинной. Правительство заявило, что оно не будет преследовать, как прежде, штрафами и тюремными заключениями несогласных с учением и правилами господствующей церкви, что оно предоставляет каждому верить не за страх, a за совесть, по собственному разумению. Миллионы гонимых и преследуемых, после долгих и тяжких испытаний в течение многих многих лет, получили по этому указу возможность уже открыто, а не тайно исповедовать свое вероучение. Пали железные затворы и раскрылись, наконец, тяжелые двери мрачных монастырских тюрем, в темных и сырых подземельях которых томились десятилетиями несчастные узники, пострадавшие за свои религиозные убеждения!…

Однако для того, чтобы провозглашенная в России веротерпимость не осталась на одной лишь бумаге, как это много раз прежде бывало с различными законами, чтобы объявленной свободой веры могли бы по-настоящему воспользоваться русские граждане, надо было пересмотреть все старые законы и согласовать их с новым указом о веротерпимости. Надо было исполнить большую работу, потому что все наши прежние законы шли наперекор новому закону. Этим пересмотром и занялись те самые чиновники, которые прежде установили законы, нарушающие свободу веры.

Мог ли из такой работы чиновников выйти какой-либо прок? Конечно, нет! На это указывали с самаго начала все те, кто хотел видеть в России свободу совести не на словах, а на деле. И они оказались правы. Прошел год с тех пор, как провозглашена была у нас веротерпимость; в течение этого года в Петербурге работало несколько комиссий, которые должны были пересмотреть наше законодательство и переработать его заново для «укрепления начал веротерпимости». Чиновники закончили свою годовую работу и накануне прошедшей Пасхи (14 марта 1906 г.) объявлен был уже новый пересмотренный закон.

Что же нового внес этот закон в наши старые законы? Он должен был «укрепить начала веротерпимости», а вместо этого он отнял многое из того, что было уже обещано указом 17 апреля 1905 года. В новом законе есть, например, такая статья: «Виновные в произнесении или чтении публично проповеди, речи или сочинения, или распространении, или публичном выставлении сочинения, или изображения, возбуждающих к переходу православных в иное вероисповедание или учение, или секту, если сии деяния учинены с целью совращения православных, наказывается заключением в крепости на срок не свыше одного года или арестом». Если мы вдумаемся в эту статью, то увидим, что она совершенно уничтожает объявленную правительством веротерпимость.

Представим себе, что на каком-нибудь собеседовании, которые устраивают священники и миссионеры господствующей православной церкви со старообрядцами и сектантами для выяснения якобы, на чьей стороне истина, противник скажет такое, что не понравится миссионеру. И достаточно; миссионер, на основании указанной статьи, запрещающей публично произносить проповеди, направленные на совращение православных, тотчас же может обратиться за содействием к полиции и в конце-концов, виновный в произнесении на собеседовании о вере такой речи может быть заточен в крепость на один год. При таких условиях вместо свободы веры получается нечто совсем несуразное. Вызванный для беседы по вопросам о вере, если вздумает чистосердечно и открыто говорить о том, как понимает он христианское учение, как понимает он заповеди Христа и Евангелие, может подвергнуться за это наказанию! И такому же наказанию будет подвергаться и тот, который будет распространять сочинение или даже просто изображение, которое может побудить православного к переходу в иное вероучение. Что же получается? Закон дозволяет переходить из одного христианского вероучения в другое, следовательно, православный, признавший правильным другое учение, может сделаться его последователем; тот же, кто дал сочинение, излагающее учение, не согласное с правилами господствующей церкви, будет подвергнут за это наказанию.

В законе получается путаница, благодаря которой перед нами могут воскреснуть прежние гонения за веру, прежние тяжелые времена, когда полиция разгоняла и штрафовала сектантов, собравшихся для чтения и толкования Евангелия.

Таков закон, продуманный чиновниками для «укрепления начал веротерпимости» в России. Он не «укрепляет», а урезывает Высочайший указ 17 апреля 1905 года.

Любопытно, что даже по старым законам за совращение православного в иное вероучение виновный подвергался наказанию только в том случае, если употребил для этой цели насилие, подкуп и т. п. Теперь же такому наказанию подвергается всякий виновный в совращении путем слова и убеждений. Свободы веры в России нет!…

Мы попытались разобраться в одной лишь статье нового закона, которая особенно наглядно показывает все его недостатки; если бы мы взяли другие статьи закона, то в каждой из них увидели бы одно и то же, – за малейший проступок против веры полагается наказание в виде тюрьмы, ссылки, штрафа и т. д. Неприкосновенность господствующей церкви ограждается по старому полицейскими мерами. В этой полицейской охране и заключается все зло. Сама православная церковь признала, что это унижает ее. Охранять чистоту православия насилием над совестью русских граждан, это значит признать, что без полицейской охраны православие потеряет свою силу, что истина не на стороне господствующей церкви. Вот к каким последствиям должно привести отсутствие в жизни свободы веры.

Давно следует признать, что правительство не может вмешиваться в дела внутренней совести своих подданных и указывать им, как они должны верить. Пусть каждый отыскивает пути в «Царство Божие» по своему разумению; пусть каждый толкует истину так, как он ее понимает. И тогда истина восторжествует.

«Не убий», – говорит Ветхий и Новый Завет. «Не убий», – говорит Евангелие Христа. И что другое может сказать христианское учение, проповедующее примирение и любовь к врагам?

Кому, как не русскому духовенству, которое называется православным, казалось бы знать учение Христа? Кому, как не служителям алтаря, знать те евангельские заповеди, которые они берутся разъяснять народу?

Но русское духовенство, вся господствующая церковь забыла Христа; они не хотят знать великих заветов евангельского учения; мало того, они его нарочно искажают.

Каждый истинно верующий человек, прочитавший сообщение о речи, которую произнес протоиерей Буткевич, когда в Государственном Совете обсуждался закон об отмене смертной казни, предложенный Государственной Думой, возмутился до глубины души. Служитель православной церкви доказывал, что в Евангелии нет указаний против смертной казни; сам Христос, по его словам, не высказывался против нее. Что можно сказать по этому поводу? Только одно: протоиерей Буткевич не достоин носить священного сана, звания духовного пастыря народа, – он не понимает учения Христа. Но не один протоиерей Буткевич так далек от понимания евангельских заповедей. «Краса и гордость русской церкви, как называют петербургского митрополита, епископа Антония, духовные журналы, еще так недавно, когда посещал в тюрьмах заключенных, в оправдание смертной казни ссылался на Христа. Такая ссылка была поруганием священного для христианина имени Основателя евангельского учения. Но и знаменитый Иоанн Кронштадтский, которого легковерный народ едва не причислил еще в живых к лику святых, произносит такие же проповеди с церковного амвона.

Вот до чего унизились служители господствующей церкви! Но один из них пошел еще дальше. Он не только исказил учение Христа, но в оправдание смертной казни, можно сказать, подтасовал евангельский текст. Вот как рассуждал недавно по поводу смертной казни духовный журнал, называющийся »Миссионерским Обозрением«, – журнал, где пишут разные синодские чиновники, да состоящие на службе у правительства православные священники. Для оправдания смертной казни, он взял нагорную проповедь, где Христос, как передает евангелист Матфей (Мф.5:21), сказал слушавшему его народу: «Вы слышали, что сказано древним: не убивай;      кто же убьет, подлежит суду». Если Христос, рассуждает сочинитель этой статьи, признал за судами право попрежнему ведать дела убийц, то значит Он допускал возможность смертной казни… Откуда это следует, не поймет, конечно, ни один разумный человек. Быть может, у православного духовенства какое-нибудь особое Евангелие? Но в нашем, по крайней мере, за стихом 21, главы 5 Евангелия от Матфея, следуют такие слова Христа: «А Я говорю вам, что всякий гневающийся на брата своего напрасно подлежит суду». Неужели Христос в том самом месте, где запрещает даже гневаться на брата, т. е. своего ближнего, говорить ему бранное слово, может оправдывать смертную казнь, т. е. убийство?

Такие рассуждения показывают лишь, как нравственно пало наше духовенство; служители алтаря закабалены на службе правительству, они не более, как правительственные чиновники. Им нет дела до религии, им важно только угодить властям, которыми они поставлены и которым они служат.

Такую переписку «Божьего царства» на государево имя русская церковь признала еще двести лет назад. Когда император Петр I, решивший казнить за неповиновение собственного сына своего Алексея, обратился за одобрением к Синоду, последний ответил: «Сие дело не нашего суда, ибо кто нас поставил судьями над тем, кто нами обладает… Да сотворит Государь, что есть благоугодно перед очами его». Итак, само русское духовенство признало, что им можно «обладать», как вещью; что оно должно творить лишь волю государственной власти. Дальше было некуда идти и все духовенство сделалось верными слугами, рабами государственной власти.

Двести лет оно занималось лишь тем, что одобряло поведение правительства. «Первосвятители, – как выразился еще сто лет назад первый русский историк Карамзин, – стали угодниками царей». «Духовная команда», как именовал Петр I служителей алтаря, сделалась послушным орудием в руках правительства. Приказано было духовенству доносить губернаторам, не говорится ли что-либо противоправительственное на исповеди, и духовенство исправно выполняло это приказание. Послушная «духовная команда», конечно, осуждала все стремления русского народа к свободе, потому что это невыгодно было для правительства или вернее, этого не хотело правительство, не понимая своей выгоды, не понимая, что только то правительство сильно, которое опирается на волю народную. А, между тем, эту свободу проповедует то самое Евангелие, которое должны духовные пастыри разъяснять непонимающему народу. Народ скорее понял сам. Народ не хотел терпеть крепостного права, а русское духовенство никогда не восставало против него, считая, очевидно, что рабское подчинение одних людей другим соответствует евангельскому учению.

Духовенство учило лишь «рабов» терпению. Народ стремился к свободе, а церковь звала его на старый путь произвола и насилий. Святейший Правительствующий Синод пятьдесят лет назад, накануне освобождения крестьян от крепостной зависимости, в своих указах запрещал духовным пастырям говорить с амвона и даже «частным путем» крестьянину, что «он такой же человек, как и помещик, его брат во Христе, созданный по тому же образу Божию», запрещал пастырям заступничество за «мужика» в случае даже крайней бесчеловечности помещиков…

Итак, церковь поступала всегда. Все ждали, что церковь ныне, по крайней мере, скажет свое слово осуждения творящимся вокруг преступлениям; все ждали, что церковь, сама признавшая свой упадок, остановит, наконец, пролитие крови, признает своим долгом объявить во всеуслышание, что смертная казнь противна учению Христа.

Но напрасны были эти ожидания. Церковь молчала… И когда заговорила. то выступила с оправданием происходящих убийств.

Немногие из служителей алтаря осмелились возвысить свой голос против казней и то их заставили замолчать. Большинство же представителей русского православного духовенства с церковных амвонов говорило не слова примирения и братства, а призывало к избиению врагов отечества. А такими в их глазах являлись все те, которые отстаивают действительные нужды народа.

Прошло полтора года с тех пор, как издан был закон 17 апреля 1905 года; целью закона было, как мы знаем, установить в России свободу веры. И что же! В самом деле, мы пользовались свободой веры?

Тот, кому приходилось за это время читать газеты, нередко наталкивался на известия, что местные власти то там, то здесь чинят препятствия к свободному отправлению богослужения сектантами, т. е. лицами, отпавшими от православия и старообрядцами. Быть может, все это были лишь отдельные редкие случаи? Нет, такое положение было повсеместно. Само правительство недавно признало, что различные «недоразумения и затруднения» с местными властями препятствовали сектантам и старообрядцам воспользоваться вплоть до настоящего времени новыми правами, которые были для них установлены Высочайшим указом 17 апреля и манифестом 17 октября 1905 года.

Итак, по признанию самого правительства, обещанной свободы веры до сих пор в России нет. Почему же правительственные обещания не осуществились в жизни?

Вполне понятно, – этому мешал старый чиновничий строй и до тех пор, пока он будет, наша родина никогда не сделается свободной страной.

Что в действительности нужно для того, чтобы у нас установилась, наконец, свобода веры, как говорят, – свобода совести?

Вера, – частное дело человека. Вера, – это отношение человека к Богу; тот человек истинно верующий, который верит так, как повелевает ему совесть; тот, который своим разумом проверяет то, что есть истина, как ему говорят. Никакая власть на земле не может насилием заставить человека изменить свою веру, заставить верить в то, во что он не верит. Вера по принуждению будет лишь «обманом веры», по выражению великого русского писателя Л.Н. Толстого. Поэтому правители, кто бы они ни были, не могут вмешиваться в отношения граждан к Богу и предписывать, как они должны верить. Вера господствующая, вера, к которой принадлежит большинство населения страны, не должна пользоваться никакими преимуществами пред другими религиями; все религии должны быть равноправными; тот, кто числится в рядах последователей господствующей веры, за это не должен получать от государства никаких особых льгот. Лишь об одном должно заботиться государство, – оно должно следить за тем, чтобы никто не нарушал прав других; оно должно охранять религиозную свободу.

Совсем не то, мы видим у нас в России даже после провозглашения свободы совести. Прежде правительство строго следило за тем, чтобы никто из православных не смел отказаться от своей веры, т. е. от веры, в которую он был записан от рождения. Принадлежность к вере была все равно, что паспорт. Отступников, которые поступали согласно велениям своей совести, гнали и преследовали, штрафовали, сажали в тюрьмы, ссылали в Сибирь и т. д. Одним словом, насильно заставляли оставаться в господствующей вере. На деле, конечно, такие меры приводили лишь к противоположным последствиям. Число недовольных, с каждым годом, росло; все, в ком только крылась живая мысль, не желали подчинить свою совесть опеке правительства. Провозгласили, наконец, в России свободу совести, но далеко не полную. Мало того, что охрана господствующей веры возложена по старому на начальство. Кто захочет переменить веру, тот должен предварительно испросить разрешение губернатора, а губернатор, прежде чем давать разрешение, должен навести точные справки, почему желающий переменить веру православную на другую хочет это сделать, – нет ли здесь подговора с чьей-либо стороны, подкупа или чего-либо другого, добровольно ли он оставляет православие и т. д.

Таким образом, свобода совести русских граждан, в конце-концов, поставлена в зависимость от усмотрения начальствующих лиц, а мы все, русские обыватели, слишком хорошо знаем из жизни, что значит это «усмотрение».

Что захочет администрация, то она и делает. Ее произволу нет границ. Вот почему свобода веры в России и не осуществилась. Как говорили мы выше, само правительство это признало. Предполагалось прежде, что первая Государственная Дума в числе других законов издаст и новый закон о вероисповеданиях. Члены Думы выработали и проект этого закона. Но Думе не суждено было издать этот закон, не удалось ей даже и обсудить его.

Закон о вероисповеданиях, не думский, a другой, сочиненный чиновниками Министерства Внутренних Дел, после роспуска Государственной Думы был внесен для обсуждения в Совет Министров. Правительство задумало издать этот закон, не дожидаясь вновь созыва Государственной Думы.

Почему же понадобилось нарушать основной теперь закон, гласящий, что ни один закон в России не может быть издан без одобрения народных выборных. Говорят, потому что до созыва Думы еще далеко, а между тем, до сих пор еще ни один русский гражданин не мог воспользоваться свободой веры, обещанной ему уже более полутора года. Конечно, пора, давно уже пора провести в жизнь обещанное.

Кто будет с этим спорить!

Но с уверенностью можно сказать, что если новый закон будет издан без рассмотрения его Государственной Думой, прока из него выйдет мало.

Прежде всего, кто внимательно посмотрит на то, что делается теперь вокруг нас, кто правдиво оценит теперешнее положение дел, тот конечно скажет, что никакие законы не могут устранить существующих в жизни стеснений. Пока новые порядки твердо не укрепятся в русской земле, все прежние неурядицы останутся и всегда будут те «затруднения и недоразумения», которые до настоящего временн мешали русским гражданам воспользоваться провозглашенной свободой совести. А, кроме того, с такой же уверенностью можно сказать, что новый закон, выработанный не самим народом в лице его выборных, а в канцелярии министерства, где заседают одни лишь правительственные чиновники, будет плохим законом. Чтобы доказать это, не надо итти далеко за примером.

Когда 12 декабря 1904 года, правительство еще впервые заговорило о необходимости устранить стеснения в области веры и Высочайше повелено было Комитету Министров выработать соответствующие для этого меры, последний приступил к обсуждению указанного вопроса. Много хороших слов говорилось в заседаниях Комитета. Православная церковь, – говорили, между прочим, там, – не может желать насильственного удержания в ней отпадавших от нее. «Вера православная порождается благодатью Господней, почтением, кротостью и добрыми примерами», «в области веры принуждение не должно быть допускаемо», не должно быть допускаемо «и насильственное удержание кого-либо в том или другом вероисповедании». Сила церкви не в тех, «которые, хотя внешним образом в ней числятся, но сердцем и совестью чужды». Говорилось там, наконец, о вреде, который наносит православию вмешательство начальствующих лиц в дела религии. Это лишь унижает и вредит церкви. Православие не должно идти путем насилия… Так говорили в Комитете Министров.

Когда же предположения Комитета сделались законом и стали проводиться в жизнь, получилось нечто совсем другое.

Так, переход из православия в другое вероисповедание поставлен, как мы говорили, всецело в зависимость от администрации. Православие не нуждается в охране полицейскими мерами, это лишь унижает господствующую церковь, – говорили в Комитете Министров; а между тем, по новому закону, опубликованному 14 марта 1906 года, всякий пытающийся совратить кого-либо из православия, хотя бы словом или убеждением, подлежит заключению в крепость и т. д. Одним словом, в жизни выходит все наперекор тому, о чем говорил Комитет Министров. Так всегда было в России при старых порядках, – слова всегда расходились с делом.

Вот почему, мы и думаем, что новый закон, который не будет подлежать обсуждению самих народных представителей, скорее принесет вред, чем пользу русскому народу.

Мы переживаем время, когда все порядки в России перестраиваются заново. Эти изменения должны коснуться и нашей церкви.

Уже много писалось и говорилось о не порядках в нашей церковной жизни. Упадок православной церкви признан лучшими нашими духовными пастырями. А произошел этот упадок от того, что церковь православная, как бы закабалена на службу у государства; священники господствующей церкви превращены в обыкновенных чиновников правительства, т. е. людей, которые без рассуждения исполняют приказания своего начальства. И для духовных пастырей господствующей церкви воля начальства сделалась высшим законом. В угоду правителей, они готовы пренебречь заветами евангельского учения. Потеряв свою независимость, православная церковь дошла до такого унижения, что ее представители не так давно, как мы видели, открыто выступили с оправданием смертной казни; эти духовные пастыри брали на себя смелость доказывать, что смертная казнь, т. е. убийство, не противна учению Христа.

Тот, кто принадлежит к православной церкви, конечно, не может не возмущаться до глубины души таким поруганием вероучения, которое он исповедует. Тот, кому дороги интересы своей церкви, не может горько не скорбеть о таком глубоком ее падении. Тот, кто не только причислен к последователям православной церкви, но искренно верует так, как учит эта церковь, должен требовать изменений, реформы господствующей церкви. Он должен требовать, чтобы господствующая церковь сделалась независимой от государственной власти, чтобы эта церковь была свободной и выборной. Эти изменения необходимы, чтобы поднять в глазах верующих значение православной церкви.

Но нельзя ограничиваться одними только изменениями во внутренней жизни господствующей церкви. Еще важнее, еще настоятельнее требуется изменить отношение государства к другим, не господствующим вероисповеданиям.

До самого последнего времени в России не было свободы веры. Существовал такой порядок: родившийся в православной вере должен был на всю жизнь оставаться православным, хотя бы на деле, он признал другое вероучение более правильным; власть строго следила за тем, чтобы не было открытых отступлений от господствующей веры. В глубине души, конечно, всякий мог веровать по своему желанию, – никакая власть на земле не могла проникнуть в тайники человеческого сердца; но никто не смел об этом говорить открыто и хотя бы лицемерно должен был показывать себя верным сыном господствующей церкви. Так государство приучало своих подданных ко лжи и притворству.

Находились такие, которые молчали и верили по-своему, но были и другие, которые считали своим долгом открыто исповедовать свое учение и проповедовать то, что они считали истиной. Плохо приходилось таким.

Конечно, еретиков не сожигали на медленном огне, как в былые годы, но вплоть до наших дней их нередко заточали в сырые и темные подземелья монастырских тюрем; в этих мрачных гробницах несчастные узники сидели десятилетиями, иногда они здесь проводили всю жизнь и оказывались, как бы заживо погребенными…

Над сектантами, – так называются у нас те люди, которые понимают веру духовно, отрицают внешнюю обрядность в богослужении и пытаются устроить свою жизнь согласно евангельскому учению, – был установлен строгий полицейский надзор. За малейшую попытку собраться нескольким человекам для чтения и толкования Евангелия, – их разгоняли и штрафовали; путем таких притеснений и разорения хотели принудить думать и верить по правительственной указке, а не так, как повелевают рассудок и чувство. За излишнее упорство сектантов ссылали в Сибирь на поселение и на каторжные работы. Дело дошло до того, что восемь лет назад несколько тысяч русских сектантов-духоборов, доведенных до отчаяния притеснениями правительства, принуждены были выселиться из России; они уехали в Америку, в Канаду.

Конечно, такое положение было невыносимо, тем более, что только в одной России существовали еще гонения за веру.

Было время, когда и в Западной Европе под ударами палачей-инквизиторов¹ на плахах и виселицах гибли невинные жертвы религиозной нетерпимости. Но это было давно.

Религиозные гонения никогда не достигали цели, – гонимая религия лишь усиливалась. Теперь во всех культурных, образованных государствах признаны за всеми гражданами свобода веры, свобода совести. Во всех конституциях, во всех основных законах западно-европейских государств внесены статьи, которые обеспечивают гражданам неприкосновенность их религиозных убеждений. За каждым гражданином признано право свободно выбирать ту религию, которую он хочет; каждый гражданин имеет право основывать новую религию и свободно переходить из одного вероисповедания в другое; каждый имеет право публично отправлять богослужение и произносить проповеди согласно учению той религии, которую исповедует.

Так издавна обеспечивалась свобода совести во всех культурных государствах, за исключением России. Теперь, наконец, и наше отечество должно сделать решительный шаг к признанию за гражданами полной религиозной свободы. Манифестом 17 апреля в России торжественно была провозглашена веротерпимость.

Но свободы совести, полной свободы веры, как мы говорили, все же этот манифест еще не дал русскому народу.

Полная свобода совести будет лишь тогда провозглашена, когда государство совершенно перестанет вмешиваться в дела веры и предоставит каждому, по своему усмотрению, верить или не верить, по своему желанию присоединяться к любой религии.

Конечно, когда старые порядки заменятся новыми, когда прочно у нас утвердится народное представительство, когда в русской жизни окончательно будет изгнан произвол и его заменит строгая законность, – тогда и в делах веры не будет применяться насилие; государство будет следить лишь за тем, чтобы никто не нарушал религиозной свободы, т. е. будет охранять все веры равно от чьих-либо насилий. К этой охране и будут сводиться заботы государства о духовной жизни граждан.

В самом деле, разве может какая-нибудь власть решать вопрос о том, как кто должен верить? Конечно, это частное дело человека, а поэтому самое лучшее устройство церкви такое, когда государство совершенно не вмешивается в религиозную жизнь граждан. Пусть каждый отыскивает путь в «Царство Божие» так, как ему это говорит его внутренняя совесть, пусть каждый толкует истину так, как он ее понимает.

Признаем это и тогда мы должны признать, что никакая вера, никакая религия не должна пользоваться никакими преимуществами перед другой, – все религии без исключения должны быть признаны равноправными. Каждый гражданин может исповедовать и проповедовать любую религию или оставаться вовсе без религии. Это его дело. Правительство не должно поддерживать никакой религии и ни один гражданин не может быть принуждаем платить налоги на содержание церквей и священно служителей. Вера есть частное дело. Пусть верующие составляют общества и своими средствами отправляют богослужения, заботятся о распространении своей веры, о ее процветании и успехе. Заботы же государства будут заключаться в охране религиозной свободы русских граждан.