Переписка с М. В. и Н. Д. Шиковыми

(Неотправленное)

18 сент. 1927 (получ. в Турткуле 1/14 – XI)

Милый дорогой досточтимый Батюшка, отец Михаил!

Рад Вас так приветствовать и радоваться вместе с Вами. Пусть Ваше смирение не омрачит Вашу радость: “аз яко человек согреших, Ты же яко Бог щедр помилуй мя”. А Господь на общую нашу радость щедро милует и одаряет Вас своими званиями: и терпеть за Него и служить Ему. Радуйтесь и Вы!

Говорят, нужно ходить между страхом и радостью. Кажется, это всего нагляднее в служение священническом: сколько каждый день видишь причин и радоваться и смиряться. Сколько получаешь и как мало даешь; что об тебе говорят и что на деле; небо и земля (земля в плохом смысле), так до ужаса сближаются. Если не совсем махнуть на спасение рукой – то смиряющего “материала” хоть ушатами черпай. Вот мои впечатления, которыми не могу не поделиться с Вами. Сколько хотелось бы с Вами устами к устам побеседовать, – м. б. теперь, Бог даст, это не так далеко. Говорят, хорошему или предшествуют или последуют искушения: надеюсь теперь Вы останетесь с “хорошим”, а искушения Ваши позади.

Не дождались мы сюда Нат. Дм.¹, видел ее только мимолетно в Москве и только немного попользовался ее рассказами. На Нат. Дм., впрочем, утешительно и поглядеть только, от нее какой-то бодрящий воздух распространяется; многим она помогла за это время просто тем, как сама переносила свои трудные обстоятельства. Хотелось бы слышать Вас и видеть дружеский критический взгляд на свой образ (поведения?) – очень в этом нуждаюсь в своем одиночестве, но как часто бывает в жизни, я заметил, – приходится учиться плавать без указаний дружеских и опытных. Кругом меня, как Вы знаете, обстановка прекрасная, и школа для меня здесь хорошая, и держат меня строго; только плохо, что духовник далеко и редко приходится исповедоваться. Это при частом служении очень (боязно?). Навещают меня добрые друзья редко – им это нелегко из-за дороги, но нам отрадно – здесь в смысле общения с людьми суровато. А читать пока приходится мало – особенно пока я не овладел техник ой службы. В своем служении очень утешаюсь поминаниями – здесь много времени для него – набрал себе множество поминаний и радуюсь, что хоть этим служу людям. Не забывайте нас в своем служении. Вам, наверное, это труднее – приходится спешить. У нас в будни с 5 ч. 30 до 9 – 9 ч. 30 и вечером с 4 по 6 – 6 ч. 30; в праздники набирается 10–12 часов службы. Слава Богу, здоровье выдерживает.

Целую Вас крепко и прошу молитв Ваших и Ваших сожителей.

Дорогой отец Михаил.

Примите от меня сердечное искреннее приветствие.

Спасибо за молитвенную память – (это?) всего нужнее и дороже. Помоги Вам Господь на трудном Вашем пути. Простите, что не успела писать письмо.

М.

Дорогая Наталья Дмитриевна,

В свою очередь поздравляю Вас с прошедшими Праздниками. Очень обрадовался Вашему письму. Я, чуть ли не со дня отъезда о. Михаила, почти ежедневно собирался Вам писать, но разные передряги в моем здоровье, приезды докторов, вспышки Т и т. д. – все это не давало мне исполнить моего желания. О. Михаил, когда был у нас, порадовал нас, сказав, что Вам возможно вырваться на 1–2 дня и приехать к нам, и что это даже будет для Вас отдыхом. Наше свидание с о. Михаилом, в общем меня столь порадовавшее, оборвалось как-то грустно. Я так до рожу единомыслием с ним и с Вами, насколько я понимаю, глубоким, что всячески хочется поддержать духовное общение, несмотря на временное, как уповаю, разномыслие по некоторым вопросам.

Поэтому особенно обрадовался Вашему письму и надеюсь, что Вы к нам соберетесь.

Призываю благословение Божие на своего крестника и на других детей. Целую отца Михаила.

Преданный Вам (недост. иерей Сергий)

(Писано рукой М.Ф. Подпись карандашом едва различима.)

Дорогой брат о Христе!

Поздравляю Вас и М.Ф. с прошедшими великими праздниками Р. Х. и Богоявления.

С тех пор, как я услышал Ваше слово, отлучающее меня от церковного общения с Вами, я ношу на сердце тяжелое горе.

Еще и еще раз я пересматривал наше разногласие и еще раз укрепился на том, на чем стою. Я признаю М.С. (Сергия) канонически правомочным заместителем Московской патриаршей кафедры, в то же время осуждая его декларацию и последовавшие за нею его деяния, однако считаю, что ни декларация, ни другиеего действия не уполномочивают нас на основании правил и преданий Св. Отец прерывать Евхаристическое общение с ним. Относительно правомочий М.С.² и оценки его деятельности, мы, я знаю, единомысленны. Расхождение наших мнений и поступков начинается с вопроса (о возглашении имени!) М.С. на общественном богослужении. Оставим пока это разномыслие открытым. Оно не пугает меня и не представляется мне таким глубоким. Но воистину страшная пропасть между нами разверзлась от того, что это разномыслие Вы признали достаточным поводом для разрыва общения со мной во Христе. Только об этом я хочу говорить с Вами. Происшедшее между нами я поспешил рассказать нашему общему духовному отцу, а затем имел случай рассказать и отцу Досифею, – и от обоих не слышал осуждения себе и увидел, что оба так же огорчены происшедшим и так же недоумевают, как и я. После беседы с ними смущение, с которым я приехал от Вас, совсем прошло, но горе мое не уменьшилось, – скорее напротив. Бог видит, как тяжело сознавать, что брат и сослужитель, которого люблю, как друга, и чту, как наставника, отлучает меня от общения с собой в церкви, то есть говорит: Христа среди нас нет!

Мне было бы легче, если бы я мог по совести признать целиком вину на своей стороне и Вашу правоту и тем заполнить разверзшуюся между нами пропасть церковного разделения. Но совесть не позволяет этого сделать. Рука долго не поднималась написать Вам. Я боялся, что письмо еще определеннее положит черту между нами, закрепив ее новыми словами. Дай Бог, чтобы этого не случилось. Но прошедшее время дало почувствовать, что молчание может привести к еще большему разделению, чем слова, и потому, помолившись Богу, чтобы Он вразумил меня сказать нужное и как должно, пишу Вам во имя Отца и Сына и Святого Духа.

Начну с того, что в одном отношении я чувствую свою вину в этом деле. Некоторое время в истекшем году я грешил тем, что вслушивался не только в голос правды, проверяемый умом и совестью, но внимал и голосу человекоугодия (я каялся Вам в этом на исповеди) и, дорожа отношением к себе известного круга чтимых людей, допустил себя склониться в сторону аргументов, которые иначе не имели бы для меня решающей силы.

Теперь изложу, как я пришел к своим взглядам.

После того как я попытался сам изложить свои мнения на бумаге, мне стала ясна заключающаяся в них фальшь. Я понял, что кафарские настроения, которым и я дал себя увлечь, неминуемо ведут к тому, к чему приходили все кафары в истории Церкви, – к разделениям и расколам. Вы – такой знаток истории Церкви, лучше меня знаете ту внутреннюю логику церковной жизни, в силу которой те, кто хотел своим произволом охранять непорочность Невесты Христовой, оказывались перед замкнутыми дверями Брачного Чертога. Для пояснения этого не нужно вспоминать далеких монтанистов и донатистов, новациан и эноратистов. Ближе к нам, в XVII веке, Аввакум и его сторонники были одушевлены великою ревностью о чистоте Церковного предания и правил, – и во имя этой чистоты нарушили эти правила. Мы теперь знаем, что для их ревности было немало достойных оснований, – и тем не менее они заблудились в дебрях внецерковности.

Если бы те настроения, каким Вы следуете, имели силу в церковной жизни и не преодолевались бы тяготением к церковному единству в любви, то церковные расколы возникали бы по крайней мере каждое поколение. Ведь история Церкви пестрит именами недостойных, иногда преступных патриархов, митрополитов, синодов. Если бы во времена Феофана Прокоповича наши отцы руководствовались Вашими правилами, возник бы еще один раскол, – анти-синодальный, но те, кто откололись бы тогда от церковно-преступного Синода, оказались бы не на той стороне, где полнота церковной благодати произрастила Иоасафа Белг., Тихона Задонск., Серафима Саровского и другие не прославленные, но великие сосуды Св. Духа.

Значит, имп. Петр I и Феофан Прокопович с его вызывающими наше негодование соратниками не могли ни повредить, ни умалить благодатную жизнь Церкви, несмотря на то, что стояли во главе Ее прав

ления, и это поняли их православные современники. Значит вообще грехи первостоятелей Церкви не нарушают чем-нибудь существенным течение благодатной жизни Церкви, и, очевидно, сохранение Церковного единства в любви и мире, как нравственная задача, первенствует для сынов Церкви перед их правом требовать от пастырей и собратий безупречной чистоты личного и общественно-церковного поведения.

Вы опираетесь на авторитет Преподобного Феодора Студита. Но оставляя даже в стороне повод, вызвавший отделение Преподобного Феодора от св. Патриарха Никифора (я считаю, что этот повод догматически гораздо более весок, чем то, что имеет место ныне, и во всяком случае догматически был четко определен, чего нет в наши дни), я спрашиваю, где основания руководствоваться этим совершенно исключительным в истории Церкви примером, и что дает право утверждать, что Церковь одобрила действия Преподобного Феодора в этом деле? Спрашиваю, и не нахожу ответа. Почему в истории Церкви не было авторитетных подражателей Преподобному Феодору в аналогичных случаях, которые повторялись и в царстве Ромеев и на Руси (Иван Грозный, Петр I). Несомненно, конечно, что Церковь и не осудила Преп. Феодора, но разгадку этой проблемы надо искать, я думаю, во всей совокупности святой личности Преп. Феодора, а не в его действиях в данном случае.

Довольно. Я не собираюсь исчерпать всей огромности затронутой темы. И без того, боюсь, что слишком увлекся спором. Простите меня, ради Бога, если я не сумел удержать в словах этого письма выражений горечи, порожденной горем разделения между мною и Вами. Я писал не для спора, а ради любви моей к Вам и почитания, которые так же крепки, как были.

Любовь моя дает мне дерзновение сказать Вам: Христос посреди нас! с убеждением, что если Вы еще ответите: нет, то Ангел Ваш Хранитель произнесет: есть и будет. Аминь.

Земно покланяюсь Вам и М.Ф.

Ежедневно молю Бога, да дарует Вам исцеление

Ваш недостойный молитвенник

20.1.1929

М. Ш.

(другая страница)

Есть и еще вина лично перед Вами. Но о ней я догадался лишь совсем недавно после разговора с Над. Гр. Я понял, что Вы огорчены и оскорблены тем, что я как бы скрыл от Вас то, что в служении поминаю М. Сергия, не объявил это с первых слов, а сказал лишь на прямой Ваш вопрос. После всего, что произошло, я понимаю теперь, что поступил неправильно. Не в оправдание, а в объяснение поясню, чем при этом я руководствовался. Я ехал к Вам с решением не поднимать спора по этому вопросу, чтобы не причинить Вам вредного волнения и (неразборчиво) себе коснуться этого дела лишь на прямой Ваш вопрос. Из предыдущих наших разговоров Вы знали, что я не согласен с теми и осуждаю тех, кто отказывается от евхаристического общения с поминающими, и не знал, что Вы сами дошли до этого отказа. Я полагал также, что Вы знаете, что я поминаю М. С., так как служу в храме, где это поминание принято, поэтому я был далек от предположения, что мое молчание может привести к недоразумению и к конфликту совестей и причинит Вам гораздо более глубокое потрясение, чем если бы я сразу поставил все точки над i.То, что я чувствовал необходимым сказать, я Вам сказал на исповеди и думал, что из этого моего признания Вы поймете мою позицию и считал, что Вы поняли, так как не поставили мне никаких дополнительных вопросов. Оказывается, это было не так. Виноват в этом, конечно, я. Надо было быть осторожнее и предусмотрительнее. Грешен, каюсь и признаю, что надо было предпочесть полную открытость и ясность с самого начала (неразб.) и с раскаянием прошу у Вас прощения, что легкомыслием ввел Вас в соблазн.

Н.Д.Ш.