Юваль Ной Харари и несчастные боги трансгуманизма

Юваль Ной Харари – израильский историк, который приобрел известность также в качестве футуролога, особенно после выхода своей книги «Номо Deus» (обычно переводят как «Человек божественный», хотя можно перевести и как «человекобог»).

Как автор он весьма популярен – хотя назвать его оригинальным мыслителем трудно; он, скорее, популяризатор тех идей и представлений, которые составляют картину мира современной технократической элиты. Его труды интересны во многих отношениях – не в последнюю очередь для понимания мировоззрения, которое современный мир предлагает как основную альтернативу христианству.

Харари – веган, гомосексуалист и атеист, практикующий буддистскую медитацию. Обо всем этом он сообщает читателю при каждом удобном случае.

В определенном отношении он является образцово-показательным человеком «дивного нового мира», примерно как «отличница, комсомолка и спортсменка» была образцово-показательной гражданкой СССР.

Образцово-показательны и его взгляды – чем он и интересен. В своих книгах он затрагивает целый ряд тем, но в этой статье мы остановимся на той, которая, по-видимому, является для него центральной: теме самообожения человека.

На официальном сайте Юваля Ноя Харари посетителя встречает лозунг:

«История началась с того, что люди изобрели богов, и закончится тем, что люди станут богами».

«Трансгуманизм» – представление о том, что технологии будущего превратят человека в нечто радикально новое, в существо, обладающее могуществом, блаженством и даже бессмертием, возникло, конечно, задолго до Харари.

Идею о сверхчеловеке – с мрачной и завораживающей поэтичностью – сформулировал еще немецкий мыслитель XIX века Фридрих Ницше:

«Я учу вас о сверхчеловеке. Человек есть нечто, что до́лжно превзойти. Что сделали вы, чтобы превзойти его? Все существа до сих пор создавали что-нибудь выше себя; а вы хотите быть отливом этой великой волны и скорее вернуться к состоянию зверя, чем превзойти человека? Что такое обезьяна по отношению к человеку? Посмешище или мучительный позор. И тем же самым должен быть человек для сверхчеловека».

Мы можем, конечно, заметить, что все попытки вывести сверхчеловеков пока кончались только появлением сильно испорченных и как раз таки зверообразных людей – но идею это не убило, и, как пишет Харари, почти через полтора столетия после Ницше:

«Мы, возможно, последнее поколение Homo sapiens. Через один или два века на Земле будут доминировать организмы, которые так же сильно будут отличаться от нас, как мы отличаемся от неандертальцев или шимпанзе».

Правда, Харари чаще избегает скомпрометированного термина «сверхчеловек», предпочитая говорить о превращении людей в «богов», но речь идет о том же самом – «человек есть нечто, что до́лжно превзойти», людей должны сменить (и неизбежно сменят) другие, более совершенные существа.

Но что это за существа? Как пророки трансгуманизма представляют себе грядущих божеств своей религии?

В своей книге «Homo Deus» Харари подробнее пишет о перспективе превращения людей в богов:

«Беспрецедентно высокий уровень благосостояния, здоровья и спокойствия, а также наш прошлый опыт и наши нынешние ценности дают основание полагать, что следующими целями человечества будут бессмертие, счастье и божественность. Сократив смертность от голода, болезней и насилия, мы постараемся победить старость и даже саму смерть... Избавив большинство людей от унизительной нищеты, мы постараемся сделать их реально счастливыми. Встав выше звериной борьбы за выживание, мы постараемся возвысить людей до богов и превратить Homo Sapiens в Homo Deus».

«Можно будет приобрести мощь Геракла, чувственность Афродиты, мудрость Афины или, если нашла такая блажь, безумие Диониса. До сих пор человечество развивалось, совершенствуя внешние устройства. В будущем его развитию послужит усовершенствование человеческого тела и разума или прямое сращение с орудиями и инструментами».

Для Харари «божественность» состоит в могуществе и блаженстве; в этом отношении трансгуманизм продолжает традицию язычества, что, впрочем, он и говорит прямым текстом:

«Если это звучит ненаучно или откровенно эксцентрично, то только потому, что люди часто неправильно понимают значение слова «божественность». Божественность – это не расплывчатое метафизическое свойство. И не то же самое, что всемогущество. Когда речь идет о преобразовании людей в богов, представляйте себе что-то вроде богов с Олимпа и дэвов в индуизме, а не всемогущего библейского Небесного Отца.

У наших потомков будут свои слабости, причуды и пределы, как у Зевса и Индры. Но они будут любить, ненавидеть, созидать и разрушать с куда большим размахом, чем мы».

С точки зрения язычника, на божество больше всего похож могущественный, красивый и огражденный от страдания человек. Это неудивительно, потому что язычники представляли себе богов по образу человеческой аристократии. Крестьяне воздают почести (и подати) местному князю не потому, что они его любят или находят нравственно привлекательным человеком. А потому что нуждаются в его покровительстве и опасаются его гнева.

Языческих богов трудно назвать добродетельными – или хотя бы добрыми. Они могут изменять своим женам-богиням и грубо собачиться между собой. Их семейная жизнь (вспомним хотя бы Зевса и Кроноса) может носить тяжело дисфункциональный характер. Хотя у них могут быть любимчики среди смертных, никак нельзя сказать, что они любят людей. То, что отличает их как богов – это возможности, недоступные простым смертным, и прежде всего гораздо более высокая живучесть, если не бессмертие.

Для христианина богоподобие выглядит по-другому. Это не другие возможности – а прежде всего другой характер. Сострадание, верность и забота о других делает человека гораздо более богоподобным, чем могучее здоровье, неотразимая красота или даже блестящий интеллект.

Мы можем вспомнить слова преподобного Исаака Сирина: «И что такое сердце милующее?» «Возгорение сердца у человека о всем творении, о человеках, о птицах, о животных, о демонах и о всякой твари. При воспоминании о них и при воззрении на них очи у человека источают слезы от великой и сильной жалости, объемлющей сердце. И от великого терпения умаляется сердце его, и не может оно вынести или слышать, или видеть какого-либо вреда или малой печали, претерпеваемых тварью. А посему и о бессловесных, и о врагах истины, и о делающих ему вред ежечасно со слезами приносит молитву, чтобы сохранились и очистились, а также и о естестве пресмыкающихся молится с великою жалостью, какая без меры возбуждается в сердце его по уподоблению во всем Богу».

Богоподобие, в глазах христианского святого, проявляется, таким образом, в сострадательной любви к творению – и именно к этому и стремится христианский подвижник. «Мощь Геракла и чувственность Афродиты» его бы просто не заинтересовала.

Могущество без доброты и мудрости оборачивается бедой и угрозой. Нельзя сказать, чтобы Харари этого не замечал, он постоянно говорит об опасности концентрации огромной власти в руках узкого слоя технологических элит – но он не говорит о корне этой проблемы: человеческом грехе.

Грех – это не недостаток могущества, неуязвимости или удовольствий; грех – это недостаток любви и мудрости. Наша главная проблема не в том, что наша воля натыкается на препятствия в виде нехватки мощи или ресурсов, или в конце концов нашей неизбежной смертности. А в том, что наша воля вообще постоянно устремляется куда-то не туда. Американский писатель Курт Воннегут хмуро заметил: «Что бы люди ни изобретали, у них всё равно получается оружие».

Это печальное, но верное наблюдение – все свои достижения люди прежде всего употребляют во зло, и атомная бомба появляется раньше, чем атомный реактор для электростанции. Допустим, что при помощи совершенных технологий людям можно будет придать «мощь Геракла и чувственность Афродиты». Вопрос в том, будут ли эти «усовершенствованные» люди мудрее, добрее или в подлинном смысле счастливее нынешних. Будут ли они благодеянием для своих ближних и для мира в целом? Или хотя бы для самих себя?

Люди, которые сделают себя «богами», рискуют сделать себя просто плохими людьми – потому что грех и зло сдерживаются в человеческом сердце не в последнюю очередь нашей слабостью и уязвимостью. Мы вынуждены сотрудничать с другими людьми и искать их расположения, потому что иначе нам не выжить.

Создать кого-то неуязвимого и могущественного, но лишенного доброты и мудрости – значит создать кого-то больше похожего на дьявола, чем на Бога.

И эта проблема не может быть решена на техническом уровне. Грех есть недолжная направленность воли – но её исправление (или хотя противодействие ей) предполагает какое-то представление о её должной направленности, о подлинном предназначении человека.

В христианской картине мира предельной реальностью, первоисточником всего является Святая Троица, Бог, Который создал человека из любви и для вечной радости – и, после того как человек отпал от Бога в грех, пришел в лице Иисуса Христа, чтобы спасти его.

Сущностью жизни является любовь – отдача себя другим и принятие их любви. Это восходит к самому истоку реальности – Лица Троицы пребывают в вечной любви.

Именно поэтому мы приобщаемся к подлинной жизни не когда приобретаем неуязвимость и сверхспособности, а когда любим других, Бога и ближних. Наша подлинная проблема не в нашей слабости и смертности – а в нашем грехе. Бессмертие и блаженство есть дар, который Бог дает нам из любви. Но обрести его – значит глубоко измениться.

Невозможно блаженное бессмертие гордому и эгоистичному грешнику – как невозможен, например, для человека, неспособного к любви и верности, счастливый брак.

А попытки грешника обрести его самостоятельно обернутся бедой для него и для других.

В атеистическом мировоззрении Харари найти то подлинное благо, от которого мы опасно уклонились, нельзя – никакого истинного предназначения у нас нет, мы возникли в результате очень длительных природных процессов, лишенных какой-либо цели и замысла.

То благо, о котором он пишет, носит индивидуалистический, если не сказать, одинокий характер.

Наиболее близкий тип человеческих отношений – брак – в его глазах не обладает ценностью. Например, он с сочувствием пишет о супружеской измене: «В Средние века брак считался таинством, предписанным Богом, и Бог наделял отца правом устраивать судьбы детей в соответствии со своими желаниями и интересами. Следовательно, внебрачная связь являлась дерзким восстанием против власти как отеческой, так и божеской. Она была смертным грехом независимо от того, что чувствовали и думали об этом любовники. Сегодня люди женятся по любви, и именно их личные чувства придают ценность и смысл их союзу. Если тот же чувственный порыв, который бросил вас в объятия одного мужчины, теперь бросает в объятия другого – что тут плохого? Если внебрачная связь дает выход эмоциональным и сексуальным желаниям, не удовлетворенным за двадцать лет вашим мужем, а ваш новый возлюбленный нежен, страстен и чуток – почему не наслаждаться этим?»

Далее он упоминает людей, которые, возможно, зададутся вопросами о страданиях обманутой стороны, но говорит: «Неважно, что ответили бы вы на эти вопросы. Гораздо важнее понять аргументы, которые приводят обе участвующие стороны. Наши современники по-разному смотрят на внебрачные отношения, но в любом случае судят их с позиции человеческих чувств, а не с позиции Священных Писаний и Божьих заповедей».

Гуманистическая этика делает чувства и переживания человека главным критерием истины. Как это формулирует сам Харари, «Веками гуманизм внушал нам, что главный источник смысла – мы сами, и потому наша свободная воля и является высшим авторитетом. Вместо того чтобы ждать, когда какая-то высшая сущность разъяснит нам, что есть хорошо, а что плохо, мы можем полагаться на наши собственные чувства и желания».

Это неизбежно вырабатывает большую терпимость к сопутствующим потерям – ведь речь идет в конечном счете именно о моих переживаниях.

Но проблема той картины, которую рисует Харари, не только в страданиях обманутого мужа или жены – или детей, родители которых разводятся.

Дело еще и в утрате представления о ценности любви как таковой.

В большинстве этических воззрений мира верные, доверительные отношения между людьми – брак, который может расторгнуть только смерть, дружба, пронесенная через все испытания, преданность своим ближним, готовая идти на жертвы ради того, чтобы растить детей или ухаживать за стариками – рассматриваются как безусловно ценные сами по себе, важные составляющие осмысленной, достойной и по-настоящему счастливой жизни.

Христиане, древнекитайские конфуцианцы и позднесоветские атеисты не согласны почти ни в чем – но совпадают в том, что смысл жизни лежит, скорее, не в области личных хотений, но в области отношений с другими. Любовь к другим людям – это то, что придает жизни смысл.

Даже супергерои из комиксов не «блаженствуют без перерыва», как «боги» у Харари. Они употребляют свои сверхспособности на то, чтобы помогать ближним – бороться со злодеями и предотвращать катастрофы. Как ни примитивна подобная развлекательная литература, в ней есть здравый нравственный посыл. Идентичность героя в том, что он помогает другим, а если он умеет бегать по вертикальным стенам или летать по воздуху, он должен использовать это для служения ближним. Сверхспособности сами по себе не делают человека супергероем.

Но в идентичность трансгуманистических «богов» не входит никакая этика. Как и языческие боги (и ницшеанские «сверхчеловеки»), они вовсе не любят оставленных позади «просто людей».

«Боги», обладающие могуществом, неубиваемым здоровьем и неувядаемо модельной внешностью, – как аватары в компьютерной игре – будут, как предполагается, обладать гораздо большими возможностями для осуществления своих «хотелок». Но будут ли стоить сами «хотелки» того, чтобы их осуществлять?

В мировоззрении Харари такой вопрос поставить невозможно – там нет критериев, по которым мы могли бы оценивать человеческие желания. Сами желания и являются критерием. Но каковы его представления о цели человеческой жизни и о подлинном счастье? Это стоит рассмотреть.

Любое мировоззрение ищет ответ на вопрос – в чем состоит подлинное счастье человека; и Харари отвечает на него с большой прямотой:

«Что бы там ни твердили монахи в гималайских пещерах или философы в башнях из слоновой кости, для капиталистического сознания счастье – это удовольствие. Точка».

Чтобы люди могли испытывать больше удовольствия, нужно искусственно перенастроить биохимию мозга:

«Необходимо будет поменять нашу биохимию и реконструировать тела и мозги. Над этим как раз и идет работа. Можно спорить, хорошо это или плохо, но второй великий проект XXI века – добиться всеобщего счастья – потребует, видимо, апгрейда Человека Разумного до уровня, позволяющего блаженствовать без перерыва».

Такой взгляд на счастье не является новым – подобные счастливцы описаны в фантастической литературе. Например, у польского фантаста Станислава Лема упоминается прибор, который делает человека глупее, – глупый человек с его простыми удовольствиями не заморачивается «проклятыми вопросами», не терзается нравственными дилеммами и вообще гораздо счастливей, чем вечно рефлексирующий умник.

Правда, у Лема это описание проникнуто явной иронией. В старом советском фантастическом фильме «Отроки во Вселенной» роботы на далекой планете решили избавить своих создателей-людей от эмоций, рассчитав, что те в таком случае будут счастливее. Люди перестали создавать семьи и вымерли – но не испытывая по этому поводу никаких эмоциональных терзаний.

Однако «блаженство без перерыва» и счастье – это разные вещи. Приведу пример. Допустим, технология наделила пьяницу неубиваемой печенью – и вообще организмом, который способен переносить постоянное сильное опьянение без тяжелых для себя последствий. Сбылась его золотая мечта – теперь он может быть круглосуточно пьян и не страдать от похмелья. Но скажем ли мы, что он действительно обрел какой-то великий дар, и его жизнь теперь радикально улучшилась?

Или ученые наделили блудника неиссякаемой потенцией – теперь ему вечно восемнадцать, и он не вылезает из баров, а усиленная иммунная система гарантирует его от любых инфекций, передаваемых половым путем. Придет ли нам в голову, что он обрел подлинное счастье?

Скажем ли мы, что они проводят жизнь, достойную человека?

Даже для вполне неверующих мыслителей было ясно, что счастье – это нечто отличное от удовольствия. Еще в XIX веке Джон Стюарт Милль сказал: «Лучше быть недовольным мудрецом, чем довольным дураком; лучше быть недовольным Сократом, чем довольной свиньёй».

Свинья может пребывать в непрерывном упоении – но многим из нас перспектива превратиться в абсолютно счастливую свинью показалась бы тяжким несчастьем.

Счастье предполагает не просто удовольствие – а смысл; в человеческой жизни есть подлинное благо и предназначение, и счастье связано с приближением к нему.

Например, мы сочтем человека, любящего свою семью, имеющего верных друзей и работу, которая приносит пользу другим, более счастливым, чем того, кто, не имея ничего из этого, живет жизнью полной удовольствий.

Осмысленная жизнь далеко не всегда является сплошным удовольствием – но она является несравненно более счастливой, чем жизнь погруженной в ничем не нарушаемое удовольствие свиньи. Проблема Харари в том, что, будучи атеистом (и постоянно это подчеркивая), он живет в принципиально бессмысленной картине мироздания – где, действительно, жизни больше нечего предложить нам, кроме удовольствия.

В этой картине мира удовольствие – это суррогат отсутствующего смысла. Но удовольствия сами по себе не могут сделать человека счастливым.

Для настоящего счастья нужна совсем другая картина мира – где мы созданы, а не появились случайно, у нас есть смысл, цель, призвание и подлинное благо, которое мы можем обрести. Бог, Который создал нас, чтобы мы познали Его и возрадовались Ему вовеки. Бог, Который даст нам подлинное счастье – счастье ликующих святых, а не довольных свиней.

Мы можем заметить, что траснгуманистическое самообожение развернуто в противоположную сторону по сравнению с Евангелием.

Трансгуманистические боги, побуждаемые личным эгоизмом, поднимаются из среды людей и покидают их – нет никакой гарантии, что они будут поступать с оставленной ими позади низшей расой Homo Sapiens сколько-нибудь хорошо. Сам Харари это признает, предвещая «создание новой касты сверхлюдей, которая откажется от своих либеральных корней и будет обращаться с обычными людьми не лучше, чем европейцы XIX века с африканцами».

Бог христианства действует в обратном направлении – проявляя жертвенную любовь к людям, Он становится человеком, доступным усталости, голоду, жажде, боли и, наконец, смерти. Как говорит Апостол, «Он, будучи образом Божиим, не почитал хищением быть равным Богу; но уничижил Себя Самого, приняв образ раба, сделавшись подобным человекам и по виду став как человек; смирил Себя, быв послушным даже до смерти, и смерти крестной» (Фил.2:6–8).

В поиске блаженства и бессмертия есть нечто глубоко верное – мы для него и созданы. Но мы не можем обрести его, прикручивая дополнительные устройства к своему организму. Если вы заблудились, неважно, насколько мощная у вас машина. Её мощь только поможет вам заблудиться основательнее.

Конечно, можно сказать – как Харари и говорит постоянно – что, лишившись ориентиров, которые давала вера в Бога, мы обрели свободу двигаться куда захотим. Что же, если вы заблудились посреди бескрайней пустыни, где нет путей, вы действительно можете идти куда угодно – все пути одинаково открыты и все они одинаково никуда не ведут. Если приделать вам мощные ноги, как у Геракла, и заодно наделить вас чувственностью Афродиты – от этого не будет никакого толку.