Надо ли противопоставлять веру и религию?

Люди нередко противопоставляют веру и религию. Вера – это что-то хорошее, а вот к религии отношение скорее настороженное.

Вера – это что-то глубоко личное и сокрытое в сердце человека, что-то, что трудно и высказать. Как сказал поэт, «мысль изреченная есть ложь». Религия – это что-то коллективное и внешнее: церковные здания, торжественные обряды, священнические облачения.

Вера – это что-то чистое и безоговорочно хорошее. В религии много такого, обо что можно споткнуться – люди, в том числе верующие люди, неидеальны. И никогда не были идеальны.

Вера – это утешение, надежда, тихая теплота. Религия – это система запретов и требований, она судит и осуждает, одергивает и выставляет за дверь.

Что можно сказать об этом? Подросток может испытывать смутное томление по первой любви; эта светлая мечта живет в его сердце, и у нее есть вполне понятное предназначение – ему (или ей) предстоит подрасти и встретить свою избранницу (или избранника), создать семью, жить в любви, преданности и взаимной заботе.

Однако так может и не получиться – человек может замкнуться в своих мечтах. Ведь с мечтами гораздо легче, чем с живыми людьми. Он может пройти мимо того, что предвещало это светлое томление, – семьи и брака.

«Вера», которую люди противопоставляют «религии», – это тоже предчувствие – чего-то очень хорошего и светлого. Где-то, как мы чувствуем, нас ждет великое благо, мы можем быть очень, очень счастливы, мы обретем утешение после всех наших земных горестей.

Как будто здесь, в этой жизни, мы находимся в изгнании – мы не чувствуем себя дома, мы не можем обрести настоящей радости и уюта в этом мире, но у нас есть надежда когда-нибудь вернуться в наш истинный дом, где нас любят и ждут.

Это чувство носит крайне смутный и в то же время зовущий характер, и людям бывает нелегко связать его с «религией», которую, впрочем, они тоже часто представляют себе достаточно смутно.

Но есть ли у этого чувства какая-то цель? Если оно зовёт, то куда? Томление по настоящей любви приводит к браку и в нём находит осуществление. Есть ли свое осуществление у того предчувствия, о котором мы говорим?

И не может ли его постигнуть та же участь – так ничем и не кончиться, увянуть, не принеся никаких плодов? Зов существует не для того, чтобы им утешаться; его смысл в том, чтобы мы на него отозвались. И нам стоит попытаться понять, куда нас зовет это смутное желание, которое люди часто называют «верой», хотя его точнее было бы назвать «предчувствием веры».

Два вопроса, возникающие у нас, когда мы говорим о вере и религии, – это вопрос о счастье и вопрос об истине. Мы начнем со счастья.

Есть две категории целей, которые люди могут ставить перед собой. Первая знакома всем нам – тут наши цели связаны с вопросом «как мне улучшить мою жизнь?». Как мне приобрести достаток и безопасность, успокоить нервы, избавиться от болезней и вообще обрести благополучие в широком смысле – семейное, профессиональное и финансовое. Как мне победить в конкуренции и обойти других в состязании за жизненные блага.

Рынок предлагает огромное количество духовных практик, которые (как обещается) сделают вас спокойнее, здоровее и эффективнее. В этом нет ничего нового – еще блаженный Августин обращал внимание на то, что религия современных ему язычников была обращена к вполне посюсторонним целям – у богов испрашивали здоровья, удачи в любви, торговле и войне.

«Горизонт планирования» в этом случае неизбежно ограничен смертью – каким бы успешным ты ни был, ты умрешь, и с этим ничего не поделаешь.

Однако люди с древности ставили перед собой и другие цели, исходящие из того, что наша земная жизнь, со всеми её скорбями и радостями, страхами и надеждами, есть только часть чего-то гораздо большего. Что человек может обрести благо, бесконечно превосходящее всё, о чем он мог бы мечтать в этой жизни. Счастье, которое не может отнять даже смерть.

Существует качественно иная, подлинная жизнь, «жизнь вечная и блаженная», и в том, чтобы её обрести, состоит важнейшая цель нашей временной, земной жизни. Люди всегда искали бессмертия – и ищут сейчас, иногда довольно фантастическими [ссылка ведет на другую статью на АВ; пожалуйста, не удаляйте ее] способами. За этими поисками стоит нечто гораздо большее, чем просто страх смерти.

Бесконечное продление той жизни, которая есть у нас сейчас, было бы сомнительным подарком – люди столкнулись бы с бессмысленностью и скукой своего существования.

В нашем сердце есть жажда чего-то качественно иного – счастья, для которого мы созданы, и которое мы не можем найти здесь.

Поэтому в наших духовных поисках важна цель – чего мы ищем? Какого блага – благ этого мира, или того высшего и подлинного блага, которое лежит за его пределами? Временного благополучия – потому что самая благополучная жизнь заканчивается смертью – или вечного счастья?

И здесь мы неизбежно оказываемся перед вторым вопросом – вопросом об истине.

А есть ли эта подлинная, вечная и блаженная жизнь? Или она, как полагают атеисты, просто иллюзия, придуманная людьми, чтобы утешить себя перед очевидностью боли и смерти? Если эта жизнь – реальность, то как мне её достигнуть?

Решения, принимаемые в жизни (особенно в жизни духовной), определяются тем, как мы отвечаем на этот вопрос: существует ли вечное счастье, которое мы могли бы обрести?

Если мы решаемся ответить «да», это меняет наше отношение к вере и религии.

Но – спрашивают многие – почему я должен идти в Церковь и принимать её веру? Я сам решаю, во что верить!

В каком-то смысле, конечно, мы сами решаем. Конечно, моя вера в любом случае есть акт моего личного произволения – чьего же еще? Никто не может заставить меня поверить; никто не может помешать мне верить, если я так решу.

Но когда речь идет о противопоставлении веры и религии, возникает другой вопрос – что значит «верить»?

Как-то я смотрел сериал ВВС «Вокруг света за 80 религий». Ведущий, англиканский священник, посещает разные страны и принимает участие в самых разных ритуалах – крестится у эфиопских христиан, вызывает духов вместе с индейцами, проходит посвящение у виккан. Понятно, что во всех этих случаях он не собирается всерьез обращаться в чью-либо веру и присоединяться к какой-либо общине. Для него за всеми этими экзотическими ритуалами не стоит никакой реальности; весь «религиозный опыт» есть опыт игровой.

Мы живем в постмодернистскую эпоху, когда многие люди вообще не ставят вопрос об истинности своих верований. Религия в этом контексте – область мифов, хотя слово «миф» не носит уничижительного оттенка.

«Миф» воспринимается как повествование, которое не является буквально истинным, но при этом исполняет важную и позитивную роль. Помогает людям привнести смысл, надежду и ценности в свою жизнь, справиться с её тяготами, наладить отношения с ближними. Религиозный ритуал считается ценным и важным независимо от истинности выраженной в нём картины мира – он решает необходимые социальные и психологические задачи.

Известный психотерапевт Ирвин Ялом, атеист, пишет о потребности человека в смысле:

«Мы все – существа, ищущие смысл жизни, и все мы испытываем беспокойство оттого, что нас поодиночке закинули в эту бессмысленную Вселенную. Чтобы избежать нигилизма, мы должны поставить перед собой двойную задачу. Во-первых, изобрести проект смысла жизни, достаточно убедительный для поддержания жизни. Следующий шаг – забыть о факте изобретения и убедить самих себя в том, что мы просто открыли смысл жизни, то есть у него независимое происхождение».

«Вера» оказываться такого рода психотерапевтическим самообманом.

Человек «верит» в представления, стоящие за религиозным ритуалом, примерно как толкинист в ходе ролевой игры «верит» в то, что он нуменорский эльф. Вся прелесть игры в том, чтобы забыть о реальности ради мифа, сделать вид, что всё это на самом деле, что воображаемое обладает подлинным бытием – и тогда упоению от игры не помешает то обстоятельство, что всем её участникам, конечно, ясно, что они никакие не эльфы, и в понедельник им на работу к девяти.

В этой ситуации «я сам выбираю, во что верить» означает примерно то же самое, что и «я сам выбираю, во что играть». Любой зануда, который пристанет к играющим с догматическими лекциями на тему «Да разве такие драконы бывают? И вовсе не так они рты разевают!» будет достоин немедленного изгнания – в реальности вообще никаких драконов не бывает, а в игре мы вольны воображать любых драконов, каких захотим. Мы можем выбрать любую религию, которая нам нравится, или даже (это в наши дни вполне обычно) собрать свою собственную из элементов, выхваченных из разных духовных традиций.

Но за всем этим подразумевается атеизм – любая духовная реальность есть реальность игровая. Не значит «пустая» или «бесполезная» – у неё может быть вполне ощутимый психологический эффект, – но не существующая за пределами человеческого воображения. Воображаемые друзья могут помочь вам справиться с одиночеством и страхом, не переставая быть воображаемыми.

Но в традиционном смысле слово «вера» означает нечто другое – признание определенного возвещения истинным, соответствующим реальности.

Школьный учебник физики определяет реальность как «то, что существует независимо от нас и наших мнений об этом». Мы не выбираем реальность – хотя мы можем выбирать, как к ней относиться. Мы можем закрывать на неё глаза, а можем принимать её во внимание.

Мы обычно не говорим «я сам выбираю, во что верить», когда речь идет о чем-то реальном и имеющем серьёзные последствия. Человек, который верит в то, что рак исцеляется копеечными народными средствами, а химиотерапию придумали корпорации, чтобы нажиться, заблуждается, и заблуждается опасно. Конечно, у него есть свобода заблуждаться – проблема в том, что у него нет свободы от последствий своего заблуждения.

Если этот человек нам дорог, мы будем увещевать его лечиться не медом, солью, содой и тому подобным, а обратиться к официальной медицине, к сообществу, обладающему знаниями, опытом и компетентностью в этом вопросе, и покориться авторитету врачей.

Важное свойство реальности – она не является приватной. Воображаемые миры, в которых я переживаю воображаемые приключения, принадлежат мне – ну, может быть, еще моим товарищам по игре.

А вот реальное устройство мироздания, напротив, никак не зависит от моих предпочтений или желаний моих друзей. Я не могу выбирать, какой она будет. Я могу только открывать, какова она на самом деле.

Если духовный мир реален – а это так, – мы не можем выбирать, каков он. Мы можем только постараться узнать это. У кого?

Мы явно не первые люди, находящиеся в духовном поиске. Люди искали той подлинной жизни, которую мы смутно предчувствуем, с глубочайшей древности. И, подняв глаза, мы немедленно наткнемся на сообщество, которое уже два тысячелетия говорит о вечной жизни – Церковь.

Однако на пути в Церковь у человека могут возникнуть различные затруднения. Чаще всего людей отталкивает необходимость послушания Церкви и те запреты и требования, которые она выдвигает к своим членам.

Нам стоит сказать несколько слов о послушании. Слово «послушание» имеет разные оттенки. Обычно мы обозначаем этим словом положение маленького ребенка, который должен слушаться родителей просто потому, что они – родители. Не спрашивая почему – он слишком мал еще, чтобы понять, почему надо есть суп и не надо разговаривать с незнакомцами.

Когда человек слышит это в религиозном контексте, это выглядит так, как будто его пытаются поставить в положение такого ребенка – причем не в отношении родителей, а в отношении каких-то незнакомцев. Стереотипы про «слепую веру» хорошо сочетаются с такими страхами. Опасения «мало ли чего от меня потребуют эти подозрительные люди, которые претендуют на роль проводников божественной истины в моей жизни» нередко возникают сами собой – и более того, они бывают отчасти оправданными.

Бывают культы, в которых властолюбивые гуру водят за нос своих преданных адептов; бывают и культообразные явления внутри Церкви – как, например, это было с общиной бывшего схиигумена Сергия.

Но «послушание» в церковном контексте – это больше про «слушание», чем про «подчинение». Чтобы научиться, нужны учителя; нужна готовность согласиться, что в своем предмете они разбираются лучше меня. Когда вы учитесь, вы не лишаетесь ни личной свободы, ни личной совести, ни личной ответственности. Вы приобретаете знания и навыки, общаясь с теми, у кого они есть, лично или опосредованно, через книги или обучающие ролики в сети.

Если вы тренируетесь, вы обращаетесь к помощи тренера, и делаете то, что он говорит; если болеете – к помощи врача.

Вера и духовная жизнь – это то, чему мы научаемся от наших ближних. Бог не создал нас одиночками – мы призваны служить друг другу, в том числе наставлением в истине, и принимать друг от друга такое служение. Человек вообще есть существо социальное; мы воспринимаем язык, культуру, те образы, в которых мы осознаем и описываем окружающий (и даже внутренний) мир, от других людей.

При этом мы не отключаем ни свой разум, ни свою совесть. Мы не перестаем быть взрослыми и ответственными людьми – напротив, приучаемся мыслить более последовательно и относиться к внушениям совести более внимательно. Мы учимся предстоять перед Богом, искать Его наставления и помощи, полагаться на Его слово, утешаться надеждой на Него.

Когда человек удаляется от общения с Церковью, он всё равно учится у кого-то – возможно, даже не сознавая этого факта. Он может строить свое мировоззрение на каких-то подхваченных в интернете обрывках фраз, или на книгах каких-то популярных авторов в стиле New Age, которые ушли от традиционной религии только для того, чтобы организовать собственную. На самом деле, если вы – духовный искатель, опасность сделаться жертвой пагубного культа возрастает по мере удаления от Церкви.

Люди могут ошибаться и даже проявлять злонамеренность. Но в этом мире уже очень давно есть люди, которые искренне ищут Бога; мы можем принять их наследие; мы можем присоединиться к тем, кто живет этим наследием сейчас.

При этом мы должны будем принять определенные требования и изменить нашу жизнь. Многих людей это пугает, и нам стоит поговорить, почему.

В Мексике – и среди мексиканских иммигрантов в США – существует жутковатый и гротескный культ. Люди поклоняются чему-то, что издалека можно принять за статую Девы Марии, украшенную с обычной для этого региона кричащей яркостью. Но если вы подойдете поближе, вы рискуете испытать шок: вместо лица у статуи голый череп.

Это «Santa Muerte» – «Святая Смерть».

Мексиканская католическая Церковь выступает против этого культа, но не особенно успешно – ряды почитателей «святой смерти» постоянно растут. Почему? Хорошее объяснение предлагают сами её адепты.

«Святая Смерть – богиня, символизирующая равенство всех людей. Она способна помочь в чем угодно. Богиня не разделяет своих приверженцев на плохих и хороших, не осуждает и не пытается изменить. Каждому человеку Святая Смерть дает возможность прожить свою жизнь так, как он того желает. Возможно, поэтому влияние её культа с каждым годом продолжает расти»

В самом деле, «святая смерть» не требует ничего похожего на покаяние. Она оказывает покровительство и помощь (вполне реальную, как уверяют её поклонники) в обмен на приношения и изъявления почтения, совершенно не беспокоясь о моральном облике своих адептов. Культ популярен среди людей, жизнь которых опасна и трудна, – наркоторговцев, бандитов и женщин из той же социальной среды, хотя не исключительно среди них.

Если эти люди придут в Церковь, от них потребуют переменить жизнь и найти другую работу. А Санта Муэрте поможет и адвоката отыскать, и отомстить мерзавцам из конкурирующей банды, и безопасно доставить партию кокаина на север, в США. В чем невозможно было бы полагаться на Бога или святых традиционной Церкви.

Санта Муэрте, несомненно, очень удобное божество. Но можно ли сказать, что оно любит своих адептов?

Тот, кто любит этих несчастных людей, постарался бы помочь им переменить образ жизни, пока их не настигла лютая смерть в бандитских разборках или от передозировки наркотиков. Санта Муэрте, которая поощряет людей вести преступный и пагубный образ жизни, явно не желает им добра. В ней вполне узнается хорошо известный нам библейский змий.

«Нетребовательная» религия вовсе не является более любящей. В ней вряд ли вообще есть какой-то смысл.

Если я приду к врачу со своими симптомами, и он скажет, что мне ничего не надо менять ни в моей диете, ни в образе жизни, ни проходить обследований, ни принимать лекарств – зачем я тратил время на визит?

Если я, желая окрепнуть физически, обращусь к тренеру, а он скажет, что гораздо комфортнее лежать с пивом на диване и смотреть телевизор – то в чем смысл такого обращения? И курс лечения, и курс тренировок, неизбежно требовательны, а иначе они не действенны.

Но это характерно и для духовной жизни: то, что ничего не требует, не может ничего и дать. Настоящая любовь, заинтересованная в нашем благе, неизбежно будет требовательной.

Требовательность может подразумевать разные вещи. Человек жаждет быть любимым, принятым и ценимым, и мы привыкли к тому, что обычно всё это следует заработать. Вас полюбят, если вы продемонстрируете привлекательность, артистизм или финансовые возможности. Вас примут на работу, если вас, по придирчивом рассмотрении, сочтут полезным для предприятия. Вас будут ценить, если вы продемонстрируете какие-то достижения. В противном случае вы рискуете оказаться никому не нужным.

Это – ужасающая перспектива, и мы очень стараемся, чтобы её избежать. Люди могут прилагать изматывающие усилия, чтобы понравиться, вписаться, заслужить, находясь в постоянном страхе, что не дотягивают.

Многие люди почти автоматически склонны переносить тот же принцип на отношения с Богом – если Бог (по крайней мере, Бог «организованной религии») постоянно требует чего-то, значит, Он не любит нас, не ценит и не принимает до тех пор, пока мы не удовлетворим всем Его требованиям. А требования эти столь высоки, что нечего и пытаться.

В реальности Бог любит нас до того, как мы что-либо исполним, и принимает нас, как только мы приходим к Нему с покаянием и верой. Как пишет Апостол,

«Ибо и мы были некогда несмысленны, непокорны, заблуждшие, были рабы похотей и различных удовольствий, жили в злобе и зависти, были гнусны, ненавидели друг друга. Когда же явилась благодать и человеколюбие Спасителя нашего, Бога, Он спас нас не по делам праведности, которые бы мы сотворили, а по Своей милости, банею возрождения и обновления Святым Духом, Которого излил на нас обильно через Иисуса Христа, Спасителя нашего, чтобы, оправдавшись Его благодатью, мы по упованию соделались наследниками вечной жизни. Слово это верно; и я желаю, чтобы ты подтверждал о сем, дабы уверовавшие в Бога старались быть прилежными к добрым делам: это хорошо и полезно человекам» (Тит.3:3–8).

Люди, о которых идет речь, были «гнусны» и вообще из рук вон плохи – Бог принял их из чистой милости, через смерть и воскресение Христа. Но теперь, после этого, им следует «быть прилежными к добрым делам».

Любовь ищет любимому наивысшего блага – и Бог хочет сделать нас бесконечно счастливыми, сияющими, величественными существами, пронизанными Его славой и Его радостью. Он призывает нас домой – в то Небесное Отечество, по которому тоскует наше сердце. А для этого мы должны глубоко измениться, иначе то вечное счастье, для которого Он нас создал, просто не поместится в маленькие сердца, имеющиеся у нас сейчас.

Эта перемена невозможна без благодати Божьей, а благодать мы обретаем в Церкви, которую Он создал, и жизнь которой включает всё то, что мы обычно называем «религией», – заповеди, догматы, Таинства и всё остальное.

Если мы придем в Церковь, чтобы научиться её вере, то смутное томление по истине, которое мы находим в нашем сердце, превратится в ясную «уверенность в невидимом» и радостное ожидание возвращения в Небесное Отечество.

То «предчувствие веры», которое мы можем переживать, еще находясь далеко от Церкви, дано нам именно за этим.