Можно ли свести любовь к гормонам?

Недавно мне дали ссылку на ролик, который продвигает довольно популярную в наши дни картину человеческих отношений. Любовь, согласно этой картине, сводится к химии. Молодой человек испытывает трепет и восторг, его поражает мысль, что он наконец-то встретил свою половинку, он не находит себе места, переживая о том, ответят ли ему взаимностью, – а на самом-то деле это всё гормоны, эндорфины, серотонин, норадреналин и прочая химия, которую организм вырабатывает, когда ему нужно заставить нас выполнять вековечную биологическую программу продвижения своих генов.

Именно этим вызвано то опьянение, которое заставляет людей клясться в вечной любви. Но – продолжает ролик – гормоны нас обманывают. «Вечная любовь» длится от полутора до трех лет, такой срок, как доказали британские ученые, заложен в нас эволюцией. Поэтому большая часть браков распадается – и если кого-то винить в этом, то нашу биохимию.

Люди, которые говорят такие вещи, преисполнены какого-то подросткового апломба – вы-то верили в вечную любовь, всякую романтику и даже в то, что Бог есть любовь. Но наука доказала, что это всё гормоны!

Что же, давайте рассмотрим это подробно.

Существует забавная легенда о диалоге между Платоном и Диогеном. Когда Платон дал определение: «Человек есть животное о двух ногах, лишённое перьев», Диоген принёс к нему в школу ощипанного петуха и объявил: «Вот платоновский человек!» Платону пришлось добавить к своему определению: «...и с плоскими ногтями».

С одной стороны, Платон не ошибся – человек действительно существо двуногое и не пернатое. С другой – проблема этого определения в том, что оно оставляет за кадром слишком многое.

Мы можем заявить, что «O Magnum Mysterium» испанского композитора Томаса Виктории – это звуковые колебания. Нельзя сказать, что это неверно. Но это неполно. Любая музыка и вообще любой звук, будь то звук сверла, грызущего бетон, скрежета металла или бьющегося стекла, – это звуковые колебания. Существует наука акустика, которая исследует распространение звука, и у неё есть множество применений. Но эта наука не объясняет природу музыки.

Если мы стоим перед великой картиной (например, триптихом Яна ван Эйка «Страшный Суд»), а энтузиаст химии нам сообщает, что картина – это деревянная доска, на которую нанесены определенные химические соединения (краски), нельзя сказать, что он совсем неправ. Картина действительно написана красками на дереве. Это знание может быть полезным для того, чтобы сохранять и реставрировать её наилучшим образом. Мы должны поблагодарить его за полезное экспертное мнение.

Но если он скажет, что химия полностью открыла тайну картины, мы не согласимся. Химия может сообщить нам истинные (и несомненно, полезные) сведения о том, из чего сделана картина. Но она ничего не скажет нам о её художественном содержании. Такую же доску (и те же по химическому составу краски) можно недорого купить в ближайшем магазине «Леонардо» – но они явно не будут обладать той же ценностью, смыслом и значением, что и картина Эйка.

Более того, мы можем отделить эту картину от доски и красок – например, мы можем увидеть её в репродукции или на экране монитора.

Консервативный британский журналист Питер Хитченс пишет о том, что эта картина побудила его, до этого язвительного атеиста, обратиться к Богу. Набор красок сам по себе не может произвести такого эффекта. Для этого нужно творение гения.

Но вернемся к двуногим без перьев.

Разумеется, на наше настроение и переживания влияют гормоны. Это полезно и важно знать, особенно когда в железах внутренней секреции что-то ломается и человек страдает, например, от клинической депрессии. Но человека, его отношения с ближними, его ценности и устремления невозможно свести к гормонам.

Если у вас болят зубы, ваше поведение меняется – но было бы странно говорить о том, что в нормальном случае поведение людей определятся их зубами.

Стихотворение Пушкина «Я помню чудное мгновенье…» можно объяснить (как и любовную поэзию вообще) тем, что Пушкин, будучи самцом примата, пытался привлечь внимание самки детородного возраста, и в его организме при этом выделялись такие-то гормоны.

Нельзя сказать, что это неверно – но это, по меньшей мере, неполно. Как бесспорное утверждение «картина нарисована красками на доске» ничего не сообщает нам о смысле картины.

Когда люди любят друг друга – они переживают эмоции, и эти эмоции сопровождаются какими-то реакциями на телесном уровне. Учащается сердцебиение, выделяются какие-то гормоны – но это не значит, что любовь сводится к гормонам. Это даже не значит, что она контролируется ими.

Сказать, что «любовь – это гормоны» можно примерно в том же смысле, в котором можно сказать «картина – это холст и краски», или «музыка – это звуковые колебания».

Ошибка – очевидная и грубая – возникает, если люди говорят (или подразумевают) что «любовь сводится к гормонам», или: «вы считали любовь чем-то большим, на самом деле это гормоны». Обороты вида «сводится к», «полностью объяснимо в таких-то рамках», «не больше, чем» обычно указывают на такую ошибку, как редукционизм – веру в то, что любовь можно свести к физиологии, физиологию – к химии, химию – к физике, а физика полна, то есть представляет собой полное описание реальности.

Но редукционизм не работает – вы не можете свести музыку к акустике, а живопись к химии. Тем более вы не можете свести к ней любовь.

Возьмем, например, такое простое физиологическое действие, как еда – при этом тоже, кстати, выделяются определенные гормоны. Мы, как и все живые существа, потребляем пищу – но это является сознательным и, как правило, социальным опытом.

Вы проявляете милосердие или гостеприимство, если кормите другого; вы переживаете благодарность, если кормят вас. Вы совершенно по-разному переживаете насыщение в зависимости от того, наскоро ли вы перекусываете в обеденный перерыв или пируете с добрыми друзьями.

Как человек вы переживаете голод или насыщение совершенно иначе, чем его бы переживало животное. Наши телесные ощущения становятся частью нашего сознательного опыта – который мы переживаем именно как люди, обладающие разумом, свободной волей, убеждениями, принадлежностью к определенной культуре.

Мы можем отказываться от еды, например, ради поста; наше пищевое поведение может отражать наши убеждения и сознательные цели (допустим, мы хотим похудеть или победить в соревновании). Оно отражает нашу приверженность определенным культурным стандартам – везде есть свои правила того, как принято (и как не принято) есть.

Иначе говоря, мы едим именно как люди. Сам акт потребления пищи роднит нас со всем животным миром, но в том, как именно мы это делаем, проявляется наша уникальность как людей – существ, обладающих разумом, свободой, сознанием, культурой, способных к любви и братскому общению.

Мы собрались за этим столом, потому что мы друзья и близкие; мы любим друг друга; хозяйка изо всех сил старалась приготовить что-то из ряда вон выходящее; мы восхищаемся её кулинарным искусством.

Британский ученый, который скажет: «А на самом деле это всё не больше чем насыщение голода, при этом задействованы такие-то физиологические механизмы, выделяются такие-то гормоны», – грубо ошибется. Гормоны, конечно, выделяются – как и желудочный сок, – и знания об этом могут быть очень полезны для лечения болезней пищеварения.

Но, когда мы находимся на дружеском пиру среди дорогих нашему сердцу людей, а не в клинике среди медицинского оборудования, слова ученого поразят нас своей неадекватностью.

Ну конечно, на пиру едят – и переваривают пищу, – и не могло бы быть пира без пищи, желательно искусно приготовленной. Это важная составляющая пира. Но, поскольку мы люди, пища для нас – это нечто гораздо большее, чем средство насыщения.

Это средство общения, выражения любви и привязанности, щедрости и благодарности. Точно так же влюбленность включает в себя гормоны – но не сводится к ним.

Люди – млекопитающие, они размножаются половым путем и проявляют заботу о потомстве. Мы обладаем определенными природными механизмами, которые побуждают нас вступать в брак, производить на свет детей и заботиться о них. Без этого мы бы просто вымерли. Эти механизмы, в том числе их гормональную составляющую, вполне можно исследовать.

Но влюбленность нельзя свести к ним. Это как если бы некто сказал: «Вы думали, тут на картине Ботичелли лицо прекрасной женщины? А на самом деле наука доказала, что тут обезвоженная форма оксида железа, замешанная на яичном желтке».

Ну конечно, мы можем исследовать состав пигмента – но это никак не отменяет того, что тут нарисовано именно лицо прекрасной женщины.

Если сравнить нас, людей, с картинами, то наша физиология – это как краски, которыми мы нарисованы, материалы, из которых мы сделаны. Но в отличие от картин, мы обладаем свободной волей – и определенной властью над тем, что из нас в итоге выйдет.

Как и в случае с аппетитом, мы, люди, разделяем сексуальность со всем животным миром – но мы переживаем её уникально человеческим образом.

Для нас это сознательный опыт, связанный с межличностными отношениями, привязанностью, заботой, любовью, переживанием красоты.

Мы обладаем рефлексией: можем посмотреть на себя со стороны, оценить свои слова и поступки. Мы являемся личностями: у нас есть сознание, совесть, ценности, свободная воля. Мы можем воспринять другого человека как личность – не как элемент среды, вызывающий у нас такие-то гормональные реакции, а как подобное нам существо, обладающее сознанием и внутренним миром.

Даже когда редукционист говорит: «Любовь – это просто гормоны», он показывает характерно человеческую способность абстрагироваться от процессов, происходящих в его организме, смотреть на них со стороны.

Более того, когда он побуждает влюбленного увидеть в его переживаниях те или иные гормоны, он исходит из того, что и тот способен посмотреть на себя со стороны – «вот норадреналин-то попер, а с серотонином прям беда».

Но, чтобы взглянуть на эти физиологические процессы со стороны, нужно быть кем-то, кто не сводится к таким процессам. Чтобы отметить «меня носит бурей», нужно быть кем-то, отличным от бури, – и осознавать это различие.

Человеческий опыт влюбленности невозможно редуцировать к гормонам уже потому, что личности, которые этот опыт переживают, способны взглянуть на него со стороны.

Иногда люди делят наши переживания на «животные» и «духовные» – но редукционизм сводит нас даже не к животным, а к ходячим колбам, в которых происходят сложные химические реакции.

В реальности наша природа как духовных, личностных, самосознающих существ неизбежно глубоко преображает все наши телесные импульсы.

В нашей культуре влюбленность подвергается одновременно переоцениванию и обесцениванию. Впрочем, эти два явления связаны и часто являются двумя фазами одного и того же процесса.

С одной стороны, влюбленности часто приписывается абсолютный статус – она воспринимается как единственное, что придает жизни смысл и ценность, как её пиковый, самый важный опыт. Предполагается, что влюбленности надо следовать безоговорочно – иначе человек пропускает единственную возможность настоящего счастья. Влюбленность выступает в качестве суррогата религии. Обрести «настоящую любовь» – это как встретить Бога, пережить мистический опыт.

Этот опыт влюбленности воспевают миллионы песен, стихов, книг, фильмов – а не обретение его рассматривается как величайшая потеря.

Но именно эта абсолютизация влюбленности и ведет к её обесцениванию.

Люди ищут этого опыта как чего-то самого важного в жизни, а так как сама по себе гормональная буря имеет тенденцию стихать, они могут менять жён и возлюбленных, переходить от одной связи к другой, пытаясь обрести прежний экстаз, оставляя за собой дымящиеся развалины разбитых сердец и разрушенных отношений.

Но это приводит к неизбежному обесцениванию прежней влюбленности, в том числе с использованием сциентистской риторики – да, клятвы в вечной любви были, но так уж работают гормоны. «Ум улетает из головы» – но при этом на довольно ограниченный срок. А потом «любовь прошла, завяли помидоры», и виновата в этом, конечно же, эволюция, которая сформировала меня таким образом. Она виновата вообще во всём.

Однако тут можно отметить интересную особенность – разговоры о гормонах и о якобы неизбежном остывании отношений лежат в русле оправдания чего-то, что сам человек осознаёт как недолжное.

Когда человек делает что-то хорошее (или, по крайней мере, что-то, чем он гордится), он не ссылается при этом на гормоны. Никто не говорит: «Я добился высокой позиции в компании, но это не моя заслуга – таковы уж гормональные процессы в моем организме». Напротив, человек припишет свой успех тому, как он лично раз за разом делал правильный выбор и проявлял большую добросовестность и усердие. Никто не говорит: «Да, я помог нуждающемуся, но это не был мой личный выбор – внезапный прилив окситоцина, знаете ли, тут уж ничего не поделаешь».

Но какой взгляд на влюбленность мы находим в Библии? Это стоит рассмотреть подробно.

Бог сотворил мужчину и женщину. Наша способность любить – одно из следствий того, что мы созданы по образу Божию, и одна из черт этого образа. Библия содержит одну из самых ярких и чувственных любовных поэм в мировой истории – «Песнь песней Соломоновых»:

«Я принадлежу возлюбленному моему, а возлюбленный мой – мне; он пасет между лилиями. Прекрасна ты, возлюбленная моя, как Фирца, любезна, как Иерусалим, грозна, как полки со знаменами. Уклони очи твои от меня, потому что они волнуют меня» (Песн.6:3–5).

Грехопадение глубоко повредило природу человека, что, конечно же, негативно отразилось и на этой стороне его природы. Здравый смысл говорит, что мы не всегда должны следовать своему аппетиту – иногда мы должны сознательно его ограничивать. Влюбленность – намного более мощная, созидательная и, потенциально, разрушительная сила, поэтому к ней нужно относиться особенно внимательно.

Влюбленность вовлекает нас в самые тесные отношения с человеком, которые только могут быть. В них люди становятся предельно уязвимыми, в них легко причинить другому тяжкое зло. Поэтому строчка популярной песенки: «А я в любовь, как в омут, бросаюсь с головой», – говорит как раз о том, как не надо делать.

Но важнее другое – у влюбленности есть определенная благая цель. Она должна вести к браку, а брак, в котором люди живут в любви и взаимной заботе, – одно из величайших благ в мире.

Можно сказать (если использовать такое слово), что христианский взгляд на влюбленность, как на многое другое, носит антиредукционисткий характер. Этот опыт указывает не вниз («на самом-то деле, мы не больше чем набор химикалий»), а вверх – «на самом деле, мы созданы по образу Божию».

Библия говорит, что мир сотворен Богом – и творение отражает Его благость. Это особенно верно в отношении людей – они созданы по образу Божию.

В какой-то мере истинная человеческая любовь подобна Божественной. Влюбленный юноша, который хочет посвятить жизнь своей избраннице, заботиться о ней, восполнять её нужды, хранить ей верность, обретает некое познание о любви Бога. Бог любит людей верной и заботливой любовью – и хороший муж уподобляется не кому-нибудь, а самому Создателю. Как пишет святой апостол Павел, «Мужья, любите своих жен, как и Христос возлюбил Церковь и предал Себя за нее» (Еф.5:25).

В этой картине мира влюбленность является чем-то очень хорошим и важным – но не абсолютным. Икона говорит нам о Боге, но религиозно безграмотный человек может начать поклоняться самой иконе. Абсолютным благом является только Бог – и влюбленность оказывается на своем, высоком и почетном, месте, когда она отражает Его любовь и Его верность.

Когда сотворенное благо начинает восприниматься как абсолютное, это становится похожим на идолопоклонство или даже приводит к идолопоклонству. Как пишет К.С. Льюис, «Бесы – это не падшие блохи, но падшие ангелы».

Благой и достойный дар Божий, через который мы познаем Его любовь и заботу, превращается в этом случае в темную страсть, легко доводящую человека до предательства доверившихся, а то и убийства.

Переоцененная влюбленность быстро обесценивается; она проходит в глазах человека путь от высшего блага, без которого и жить нельзя, к простой гормональной буре, за те самые считанные месяцы – или годы, – о которых речь шла в ролике.

В этом падшем мире не существует гарантированного счастья. Но вот несчастье обрести очень легко. Для этого есть много надежных способов, и один из них – ложные представления о себе.

Причем вера в то, что любовь сводится к гормонам, объединяет сразу несколько ложных и разрушительных убеждений.

Первое из них – это то, что психологи называют «внешний локус контроля». Представление о том, что я не контролирую свое поведение и свои отношения с людьми и в принципе не способен на долговременные обязательства. Гормоны в голову ударили – и вот я уже (на тот момент совершенно искренне) надавал клятв и обещаний и подписался где было надо. Вернее, не надо. Гормоны (как это с ними неизбежно происходит) схлынули – и вот я уже ищу возможности сбежать из опостылевших отношений.

Что я при этом обманул чужое доверие и причинил тяжкие душевные страдания невинным людям – ну, что же поделаешь, гормонам не прикажешь. Но в этом случае я неизбежно буду источником несчастья для себя и для других.

Характерно, что в других областях жизни, например в финансовой сфере, никто не будет принимать ссылки на гормоны всерьез. «Я принял на себя эти финансовые обязательства в приливе окситоцина, а теперь, когда прилив кончился, вам предстоит нести убытки» – это оправдание явно не сработает.

Всё это, конечно, неправда – мы обладаем свободной волей и в состоянии выбрать любовь и верность. Наши эмоции следуют за нашей волей; мы предсказуемо остываем к людям, с которыми обращаемся плохо, наше сердце всегда теплеет к тем, к кому мы проявляем доброту. Мы обретаем любовь, когда мы поступаем по любви.

Требование к другому человеку всегда поддерживать меня в состоянии гормональной эйфории, конечно, не может быть выполнено. Так это не работает. Любовь предполагает усилия – видеть в другом человеке личность, достойную внимания и заботы, выслушивать, трудиться ради удовлетворения нужд другого, проявлять верность и жертвенность. Любовь (как и вера) возрастает, когда мы её намеренно практикуем.

Второе ложное убеждение – представление о том, что любящий взгляд есть взгляд ложный, продиктованный наркотическим гормональным опьянением. Он может быть ложным – когда влюбленность воспринимается как высшая ценность. Но когда она занимает свое должное место, он как раз помогает увидеть истину. Взгляд искренне любящего свою невесту жениха чем-то подобен взгляду Бога – или, вернее, он видит нечто, что видит и Бог. Другой человек важен, достоин любви и драгоценен.

Третье заблуждение – это редукционизм как таковой. Взгляд бунтующего подростка – «вы говорите, что тут великая картина, а вижу только холст и пигменты!» – лишает человека возможности воспринимать мир в его глубине, чуде и тайне. Он оказывается лишен искусства и поэзии. Да и науки, которая живет волей к истине и познанию, тоже лишен.

Холодный, отстраненный взгляд на мир и человека, как на лабораторный образец, еще может быть уместен собственно в лаборатории. Анализ крови может дать врачам много полезной информации, чтобы помочь больному. Но вот вера в то, что ему стоит помогать, что в этом состоит наш долг, что человеколюбие – это хорошо и правильно, никак не может быть основана на анализе крови.

Чтобы жить в любви, верности и подлинном счастье, нужно видеть в другом (и в самом себе) именно человека, а не колбу на ножках.