Моральный релятивизм – популярное заблуждение нашего времени

В Сети легко наткнуться на довольно популярную речевку:

«Если тебе не нравится пирсинг, не делай его. Если тебе не нравятся татуировки, не делай их. Если ты не согласна с абортами, не делай его. Если тебе не нравятся однополые браки, не женись на человеке своего пола. Если тебе что-то не нравится, не делай это. Но НЕ мешай кому-то что-то делать просто потому, что не любишь это»

Суть этой позиции в том, что каждый человек – или сообщество – имеет право решать за себя, что считать истинным или ложным, допустимым (для себя!) или недопустимым. Индуисты не едят говядины – имеют полное право, это их выбор. Но мы вряд ли поймем, если они начнут принуждать нас к тому же самому. Трезвенники не пьют никакого алкоголя – лично у них могут быть на это серьезные причины. Но мы вряд ли обрадуемся, если они попробуют запретить нам шампанское на Новый Год, а на всякого, кто выпьет бокал вина, будут смотреть, как на злодея. Хотите придерживаться ваших нравственных или религиозных норм – на здоровье. Но не делайте вид, что эти нормы к чему-то обязывают других. Эта позиция (она называется моральным релятивизмом) в определенных кругах воспринимается как самоочевидная – а те, кто ее не разделяет – как неприятные типы, которые покушаются на чужую свободу. Хотя релятивизм выглядит модной, современной, продвинутой идеей, его корни уходят в глубокую древность. Древнегреческий историк Геродот рассказывает о том, как Дарий, царь Персии, был заинтригован разнообразием обычаев, с которыми он столкнулся во время своего путешествия. Он обнаружил, например, что Каллаты (индийское племя) поедают тела своих умерших отцов. Греки, конечно, не делали этого – а кремировали тела усопших, полагая, что погребальный костер – самый естественный и подходящий способ обращения с мертвыми телами. Дарий считал, что мудрому человеку следует понимать и принимать разнообразие обычаев и культур, существующих в мире. Однажды, чтобы преподать подданным этот урок, он призвал греков, которые оказались при его дворе, и спросил их, согласились бы они съесть тела своих усопших отцов. Греки были шокированы и ответили, что ни за какие деньги не пошли бы на это. Тогда Дарий призвал некоторых Каллатов, и, пока греки слушали, спросил их, согласились бы они сжечь тела своих усопших близких. Те пришли в ужас и попросили Дария даже не упоминать о такой ужасной вещи. Итак, то, что казалось одним добрым и благочестивым, приводило других в ужас, как немыслимое святотатство, и наоборот. В одних культурах принята полигамия, в других двоеженство считается преступлением. В Тибете у женщины может быть одновременно несколько мужей – в Европе, как и в Исламском мире, это будет сочтено диким. Примеры можно продолжать – разные культуры заметно расходятся в том, что считать допустимым и правильным. То, за что вас похвалят в одном месте, в другом вызовет такое негодование, что вам придется срочно уносить ноги. При этом каждая из культур находит свои стандарты абсолютными – они все делают правильно, а те, кто придерживаются других обычаев, составляют ужас мира и стыд природы, и, в конце концов, обязательно будут наказаны за свою аморальность и нечестие. Релятивист с мягкой и слегка ироничной улыбкой обращает внимание на то, что ваша культура, верования и обычаи – всего лишь один частный случай среди многих, в них нет ничего абсолютного, что позволяло бы вам смотреть свысока на других. С его точки зрения, моральные суждения, предоставления о добре и зле, правильном и неправильном, не только значительно отличаются в зависимости от времени и контекста, но и сама их правильность всегда определяется чьими-то личными или коллективными представлениями. Например, для релятивиста сказать «аборт нравственно неправилен» значит, по существу, сказать «лично я не одобряю аборт», или «в моей культуре его не одобряют». Нравственные утверждения, таким образом, отражают не какую-то абсолютную и независимую реальность, но только те представления, которые сложились в данном обществе – или даже у данного индивидуума. Релятивизм особенно укрепился как запоздалая реакция на европейский колониализм – когда «белые люди» полагали культуру «цветных» народов не заслуживающей внимания, их верования – дикими суевериями, а их обычаи – варварскими, так, что «дикарей» обязательно надо было, «для их же блага» «цивилизовать», навязав им культуру и религию европейцев. В наши дни принято, напротив, оплакивать самобытные культуры, павшие жертвой надменных и бесцеремонных «просветителей», которые вырубили священные деревья и искоренили прекрасные обычаи. Релятивизм видит одно из своих главных достоинств в толерантности – в каждой избушке свои погремушки, живи сам и давай жить другим, не осуждай чужих верований и обычаев, даже если они резко расходятся с теми, к которым ты привык. Это выглядит гораздо более просвещенной, достойной и гуманной позицией, чем яростно обрушиваться на других людей за то, что они – другие. Они имеют полное право быть другими, разве не так? Нравственной истины не существует – существует множество нравственных стандартов, которые различные общества вырабатывают в различных условиях. Эти стандарты отражают «огромное разнообразие оценочных констатаций, отвечающих интересам, пристрастиям, убеждениям конкретных индивидов и сообществ» а не какую-то надмирную реальность. Релятивизм такого рода противостоит абсолютизму – вере в то, что существует объективное, не зависящее от наших личных или культурных предпочтений добро, красота и истина. В частности, абсолютизму христианскому – который провозглашает, что есть истинный Бог, который поручил нам проповедовать истинную веру всем народам, и, в Своих заповедях, открыл нам подлинные критерии нравственности. В чем ошибки релятивизма? Мы их обязательно рассмотрим, но пока остановимся на том, что привлекает людей в этой философской позиции – на той частичной истине, которую за ней можно признать.

Люди – существа неизбежно ограниченные – никто из нас не обладает всеведением – и к тому же грешные. Есть старый афоризм «людям свойственно ошибаться, а глупцам – настаивать на своих ошибках». Он не совсем верен – настаивать на своих ошибках свойственно многим людям, не только глупцам. Человек часто бывает склонен абсолютизировать свое мнение, и, очень легко, наделять его статусом священной истины, сомневаться в которой – великий грех, вызывающий ярость и негодование. Гордыня может притворяться ревностью об истине и справедливости – чему есть множество примеров и в религиозном, и в светском контексте. Главные противники Христа в Евангелии – фарисеи, люди глубоко религиозные. Здравомыслие говорит о том, что люди, столь сильно склонные грешить и ошибаться, не должны абсолютизировать свои мнения. Личные и коллективные предпочтения оказывают огромное влияние на мнения человека о том, что считать истиной. Соседние государства нередко имеют совершенно разные представления об истории и наделяют одни и те же события совершенно разным смыслом; их набор героев и злодеев может резко отличаться. Гневные перепалки, в которых каждый стремится утвердить свою версию истории, предсказуемо оканчиваются тем, что участники закрывают браузер, глубоко пораженные слепотой и упорной лживостью противной стороны. Впрочем, это верно не только в отношении разных государств – но и в отношении приверженцев различных идеологий, хотя бы они и были согражданами. Та картина истории, которой вы придерживаетесь, как сторонник своего государства или приверженец своей партии, возможно, не является абсолютной истиной – как, в прочем, не является такой истиной и картина ваших оппонентов. На этом фоне вполне разумным может быть предложение «Давайте перестанем негодовать друг на друга и признаем за другими людьми право видеть мир по-другому» Более того, процесс роста и познания означает, что мы должны быть готовы внести поправки в наши прежние убеждения. Это особенно верно в отношении научного поиска. Британский Философ Дэвид Блур обращает внимание на взгляды друга Эйнштейна, физика Филиппа Франка, которые тот изложил в своей книге «Истина – релятивная или абсолютная». Как излагает его взгляды Блур, «наука вообще не может обойтись без упрощения, избирательности, выбора, аппроксимации и идеализации. Она всегда создает понятия, которые соответствуют реальности здесь и не соответствуют там, и теории, которые работают здесь и не работают там. Наука воплощает относительность истины. То, что Франк называет битвой за прогресс в науке, шло под знаменами «релятивности истины».... Франк доказывал, что каждый раз, когда ученые думают, будто познали реальность некоторым окончательным, определенным и абсолютным образом, они вводят в заблуждение сами себя. Такая окончательность иллюзорна. Вместе с ростом знаний, вместе с выяснением новых деталей, вместе с расширением горизонта ученого, несовершенства имеющегося знания станут очевидны, и понадобятся уточнения. Взаимосвязь между природными феноменами обязательно разрушит стройность слишком простых категорий и моделей ученого. Релятивный характер знания вновь станет очевиден. Абсолютизм – это только свидетельство ограниченности нашего познания или выражение нашей самоуверенности и слабости критической рефлексии. Релятивизм же выражает осведомленность об ограниченности нашего познания и помогает избежать самоуверенности». Смиренное осознание того, что наши представления о реальности – как и наши моральные суждения – носят весьма несовершенный и относительный характер, должно побудить нас проявлять терпимость к другим людям и уважение к их свободе. Абсолютизм – вера в то, что мы познали абсолютную истину – может побуждать людей к стремлению навязать эту истину всем остальным, хотят они этого или нет. Так релятивизм в глазах его сторонников, выглядит оплотом благоразумия, терпимости, свободы и здравого смысла. Однако так ли это на самом деле? С релятивизмом происходит то, что Г.К.Честертон говорил о ереси – ересь ухватывается за некую частичную истину и объявляет ее (как ни иронично это звучит в данном случае) абсолютной.

Хотя релятивизм может казаться привлекательным – особенно, учитывая его популярность в медиа и среди академической элиты – в нем есть роковой дефект, который выходит на поверхность, как только мы чуть внимательнее рассмотрим это мировоззрение. Дело в том, что его невозможно придерживаться последовательно. Утверждение «абсолютной истины не существует» находится в забавном самопротиворечии – ведь оно само претендует на истинность, причем истинность универсальную, не зависящую от конкретной ситуации и чьих-либо предпочтений, то есть абсолютную. Релятивизм одновременно отрицает существование универсальной нравственной истины, и в то же время провозглашает определенные требования как универсальные. Толерантность лучше нетерпимости. Понимание и уважение к чужим обычаям лучше, чем высокомерное презрение к «дикарям». У каждого человека есть долг (долг, обратите внимание) признавать свободу других и их право жить так, как им хочется. Человек, который поступает так, заслуживает одобрения. А нетерпимый фанатик – напротив, порицания. Истинны ли эти требования? Или мы должны – следуя релятивизму – признать их не более, чем частной причудой очень небольшой (в сравнении с остальным человечеством) группы западных интеллектуалов? Но если это их частная позиция, как она может к чему-либо обязывать других людей? Если ваши представления о хорошем и плохом – не больше чем порождение вашей социальной среды, и они не лучше и не хуже тех, которые возникли в других традициях и культурах, то, следовательно, релятивизм ничем не лучше и не истинней абсолютизма. Либеральный профессор, который следует правилам, сложившимся в его среде, и боевик ИГИЛ, который следует правилам, которые действуют в его культуре, одинаково правы по стандартам своих сообществ – а какой-то стоящей над ними универсальной нравственности релятивизм не признает. Более того, чтобы мы могли говорить о релятивизме как более прогрессивном мировоззрении, мы должны признавать само понятие прогресса – то есть того, что в обществе возможны перемены к лучшему. Но чтобы говорить о том, что общество стало «лучше» или «хуже» – например, что в России и Германии с 1640 по 1840 имел место моральный прогресс, а к 1940 – напротив, моральный провал, мы должны иметь какие-то критерии хорошего и правильного, независимые от конкретного общества и конкретной исторической ситуации, то есть абсолютные. Как писал К.С.Льюис в своем эссе «Яд субьективизма», «Если «хороший» или «лучший» это термины, все значение которых определяется идеологией каждого народа, тогда, конечно, сами идеологии не могут быть лучше или хуже друг друга. Если у нас нет линейки, независимой от того, что мы измеряем, никакие измерения невозможны. По той же причине будет бессмысленным сравнивать моральные идеи разных эпох: слова «прогресс» или «деградация» будут одинаково лишены смысла». Релятивизм, таким образом, неизбежно отрицает сам себя, и это очень быстро начинает бросаться в глаза. Ему неизбежно приходится впадать в острое лицемерие – релятивизируя одно и абсолютизируя другое.

Моральные абсолютисты – и христиане в частности – признают реальность универсального нравственного закона, который человек может познать при помощи совести и разума. Как говорит святой Апостол Павел, «ибо когда язычники, не имеющие закона, по природе законное делают, то, не имея закона, они сами себе закон: они показывают, что дело закона у них написано в сердцах, о чем свидетельствует совесть их и мысли их, то обвиняющие, то оправдывающие одна другую)» (Рим.2:14:15) Довод, который релятивисты приводят против этого – очевидное различие в обычаях между человеческими сообществами. Люди явно не следуют одному и тому же нравственному закону. Так ли это? Довод релятивистов основан на двоякого рода путанице. Во-первых, он смешивает общий нравственный закон и конкретные обычаи, в которых он проявляется. Во-вторых – игнорирует общее ради частного. Начнем с первого. Мы можем согласиться, что обычаи человеческих сообществ отличаются большим разнообразием. Мы уже приводили пример с греками и каллатами – и их столь радикально отличными погребальными практиками. Эти народы не согласны в том, как именно надлежит воздавать честь усопшим родителям – но явно сходятся в том, что к их телам следует относиться с уважением. Они расходятся не в том, что это следует делать – а в том, как именно это следует делать. Стало быть, одно и то же нравственное требование в разных культурах проявляется в разных обычаях. В России считается проявлением вежливости открыть перед женщиной дверь или помочь ей понести тяжелый чемодан; в некоторых других странах это будет воспринято как неуместное и невежливое заигрывание. Но там и там согласны, что мужчина должен проявлять к женщине надлежащее уважение – просто оно по-разному проявляется. В России вы обычно здороваетесь с сослуживцем один раз – когда первый раз видите его, придя на работу. В других странах вы должны здороваться всякий раз, когда встречаете его в коридоре в течении дня. Но это отражает одно и то же нравственное требование – относись с уважением к своим сослуживцам. В Латинской Америке принято зазывать своих знакомых в гости – но это, как правило, не означает реального приглашения, это общепринятое изъявление дружелюбия. У нас нет такого обычая, и мы выражаем нашу привязанность к друзьям по-другому – но это та же самая привязанность. Огромное разнообразие свадебных обычаев ничего не меняет в самом по себе институте брака, и так далее. В разных, и даже шокирующих нас обычаях может отражаться все тот же нравственный закон, и мы имеем дело, таким образом, с различиями не в законе, а в конкретных формах его выражения. Однако это относится не ко всем обычаям – некоторые из них мы сочтем несомненно худыми, например, обычай самосожжения вдов, существовавший в Индии, или традиция «убийств чести», согласно которой женщину, на которую пало подозрение в блуде, должны убить ее родственники, «чтобы снять позор с семьи». Но доказывает ли существование худых обычаев, что у людей вообще нет понятия о нравственном законе? Едва ли. Если мы сосредоточимся не на исключениях, а на правилах, мы обнаружим, что в абсолютном большинстве вопросов между разными культурами существует согласие относительно того, что такое хорошо и что такое плохо. Например, мы везде найдем убеждение в том, что «невинных людей убивать нельзя». Даже для тоталитарных идеологий было важно обосновать, что их противники – очень плохие люди, которые представляют опасность, и таким образом их убийство – это не убийство невинных. Даже для либералов важно стоять на том, что дитя в утробе – это не человек, и его убийство – не убийство человека. Людям гораздо легче исказить очевидные факты относительно реальности, чем нравственный закон как таковой. Вернемся к примеру с наукой. Действительно, научное познание всегда носит относительный и незавершенный характер – оно всегда открыто к пересмотру по мере накопления новых данных. Но поддерживает ли это релятивистское отношение к этике? Совсем напротив. Наука требует этики несгибаемо абсолютистской – и следования неизменным принципам, которых необходимо придерживаться безоговорочно и в любых случаях. Например, ученый может сталкиваться с сильным соблазном сфальсифицировать данные своих исследований – чтобы опередить соперников, получить известность, или добиться финансирования. Но ему абсолютно запрещено это делать. Иначе то, чем он занимается, перестанет быть наукой, а, когда это вскроется, ученые мужи с негодованием извергнут развращенного из своей среды, возгласив анафему пред всем академическим собранием. Более того, сама по себе наука является проявлением нашего стремления к истине – по крайней мере, в своей области. Она исходит из того, что истина об устройстве материального мира существует, и задача науки – ее поиск. Воздержание от абсолютизации своих мнений необходимо именно потому, что это заграждает поиск истины.

К.С.Льюис отмечает, что любая попытка уйти от традиционной морали представляет собой произвольное выделение одной из ее максим. Так нацизм возводит в абсолют преданность своим соплеменникам, коммунизм (и родственные идеологии) – равенство и преданность коллективному благу, либерализм (до определенного момента) личную автономию. Ни то, ни другое, ни третье не является злом само по себе – более того, адептов этих идеологий привлекает в них как раз это частичное благо. Релятивизм упирает на такое – важное, но частичное – благо, как терпимость, готовность поддерживать взаимоотношения с людьми, взгляды или обычаи которых отличаются от наших. Именно в жертву этому благу приносится все остальное – включая саму истину. Но, как это бывает в таких случаях, само это благо быстро разрушается. Начнем с того, что релятивизм носит неизбежно выборочный характер. От вас требуется признавать релятивность ценностей и взглядов в одних областях – прежде всего, связанных с сексуальностью – но проявлять твердую бескомпромиссность в других. Брак оказывается чем-то очень и очень относительным – и тут релятивист требует широкой терпимости к самым разнообразным экспериментам. Пол вообще оказывается чем-то весьма неопределенным – мужчин можно переделывать в женщин и обратно. В отношении абортов релятивист особенно решительно стоит на том, что воспринимать их как человекоубийство или нет – вопрос культурных и религиозных предпочтений, где никто никому не должен указывать или запрещать. Однако это не значит, что релятивист вообще отказался от представлений о недопустимом – просто у него несколько другой список грехов. Расизм, например, не просто остается грехом (как и в моральном абсолютизме) – его неприемлемость усиливается, его, как выясняется, надо преследовать с повышенным рвением. Например, выгнать из университета студентку, которая, как выяснилось, годы назад, в 15-возрасте, дурачась, произнесла расистское ругательство. При этом никакие изъявления раскаяния с ее стороны не принимаются во внимание. Вся «культура отмены», когда людей преследуют даже не за мнения, а за неудачные шутки многолетней давности, вырастает из релятивизма. Возведение терпимости в абсолютную добродетель приводит к тому, что нетерпимость воспринимается как абсолютный порок – как еще годы назад мне сказали на одном англоязычном форуме, «it is tolerant to hate intolerance», «это толерантно – ненавидеть нетерпимость», причем список поступков (и убеждений) которые рассматриваются как «нетолерантные» постоянно растёт. Появляются новые, неизвестные доселе грехи, подлежащие преследованию – «гомофобия», «трансфобия», и еще куча разных «фобий». Пекарей надо преследовать за отказ печь торт для «однополой свадьбы», противников абортов – за открытое высказывание их убеждений, ученых – за то, что данные их исследований не соответствуют «повестке». Ситуация иронически разворачивается на 180° – терпимость, возведённая в абсолют, оборачивается нетерпимостью. В реальности требования широчайшей терпимости к тому, что раньше считалось постыдным или даже преступным, оказываются лишь переходным этапом к «новой нетерпимости» – к тому, что объявляется постыдным и преступным в рамках новой идеологической парадигмы. Куда же делась толерантность к чужим убеждениям и образу жизни? В реальности она простирается только на те убеждения, которые релятивист одобряет. В отношении взглядов, которые ему чужды, уместна не только резкая полемика, но и преследование – как со стороны общественности, так и государства. Это не вопрос чьих-то личных недостатков – личные недостатки есть у сторонников каких угодно точек зрения – это неизбежная логика процесса. Скажем об этом еще несколько слов.

Моральный абсолютизм, провозглашающий независимые от нас и наших мнений нравственные стандарты, означает, помимо прочего, признание реальности греха. Никто из нас не соответствует тем принципам, которые сам же считает справедливыми. В Евангелии от Иоанна есть поучительная история про фарисеев и блудницу: «Тут книжники и фарисеи привели к Нему женщину, взятую в прелюбодеянии, и, поставив ее посреди, Сказали Ему: Учитель! эта женщина взята в прелюбодеянии; А Моисей в законе заповедал нам побивать таких камнями: Ты что скажешь? Говорили же это, искушая Его, чтобы найти что-нибудь к обвинению Его. Но Иисус, наклонившись низко, писал перстом на земле, не обращая на них внимания. Когда же продолжали спрашивать Его, Он, восклонившись, сказал им: кто из вас без греха, первый брось на нее камень. И опять, наклонившись низко, писал на земле. Они же, услышав то и будучи обличаемы совестью, стали уходить один за другим, начиная от старших до последних; и остался один Иисус и женщина, стоящая посреди» (Иоан 8:3–9) Дело не в том, что прелюбодеяние является чем-то допустимым – Господь Иисус не отменил, а, напротив, ужесточил соответствующую заповедь (Мф.5:28) И здесь Господь не говорит, что женщина не виновата. Но Он даёт понять книжникам и фарисеям, что они, будучи сами грешниками, не могут по справедливости карать чужие грехи. Другая притча о терпимости – притча о плевелах. «Другую притчу предложил Он им, говоря: Царство Небесное подобно человеку, посеявшему доброе семя на поле своем; Когда же люди спали, пришел враг его и посеял между пшеницею плевелы, и ушел; Когда взошла зелень, и показался плод, тогда явились и плевелы. Придя же, рабы домовладыки сказали ему: «господин! не доброе ли семя сеял ты на поле твоем? Откуда же на нем плевелы?» Он же сказал им: враг человек сделал это. А рабы сказали ему: хочешь ли, мы пойдем, выберем их? Но он сказал: «нет, – чтобы, выбирая плевелы, вы не выдергали вместе с ними пшеницы, оставьте расти вместе то и другое до жатвы; и во время жатвы я скажу жнецам: соберите прежде плевелы и свяжите их в связки, чтобы сжечь их, а пшеницу уберите в житницу мою» (Мат.13:24–30) Плевелы надо оставить расти до жатвы не потому, что они столь же хороши, как и пшеница – это никоим образом не так – а потому что если мы примемся искоренять их, мы наделаем много бед: выдергаем вместе с ними и пшеницу. Терпимость – это допущение такого зла, доступные способы искоренения которого привели бы к еще худшему злу. Хотя люди часто верят, что заблуждение и порок можно искоренить насилием, это не работает. Как не сработал, например, «сухой закон» в США. Люди просто начали массово гнать самогон, а преступные синдикаты расцвели на контрабанде спиртного. Пьянство, при этом, остается несомненным злом – которое государство загоняет в определенные рамки, но не пытается искоренить. Другое основание терпимости – Бог хочет не уничтожить, а спасти грешников. Как сказано в Евангелии от Луки, «И послал вестников пред лицем Своим; и они пошли и вошли в селение Самарянское, чтобы приготовить для Него; Но там не приняли Его, потому что Он имел вид путешествующего в Иерусалим. Видя то, ученики Его, Иаков и Иоанн, сказали: Господи! хочешь ли, мы скажем, чтобы огонь сошел с неба и истребил их, как и Илия сделал? Но Он, обратившись к ним, запретил им и сказал: не знаете, какого вы духа; ибо Сын Человеческий пришел не губить души человеческие, а спасать. И пошли в другое селение» (Лук.9:52–56) Заблуждающиеся люди могут обратиться к истине, а порочные – покаяться. Бог терпит их, и нам следует терпеть. Таким образом, в рамках абсолютистских представлений о морали, терпимость исходит не из того, что заблуждение также хорошо, как и истина, а порок также приемлем, как и добродетель – а из того, что все мы грешники, и даже самым благонамеренным людям очень легко наломать дров, а лекарства от общественных язв сплошь и рядом оказываются хуже болезни. Но в рамках релятивизма терпимость такого рода невозможна. Релятивизм освобождает людей от сознания греха – и даже ставит себе это в заслугу. Но это устраняет такой мотив для терпимости, как сознание того, что я – грешник, склонный к самоослеплению, причем чем острее я переживаю свою праведность, тем в более тяжком ослеплении нахожусь. Конечно, бывает, что и у христиан тормоза работают не очень хорошо – но в христианской традиции они есть, люди могут ими воспользоваться. Релятивизм эти тормоза устраняет – люди пускаются в проекты по улучшению своих ближних (и общества в целом) без страха наломать дров. Это накладывается на другую проблему, порождаемую релятивизмом. Терпимость, которую проповедует релятивизм, держится на провозглашении того, что все мнения и обычаи одинаково хороши; когда выясняется, что (даже с точки зрения релятивиста) это вовсе не так, для терпимости больше не остается места. Для христианина плевелы – это плевелы, их не нужно путать с пшеницей; но выдергивать их – не наше дело. Релятивист сначала провозглашает, что плевелы так же хороши как пшеница, потом неизбежно упирается в то, что какую-то часть плевел (например, расизм) он все же признает чем-то плохим, потом в плевелы записывается уже и пшеница (например, за «трансфобию»), а тех сдержек, которые есть у христианина, у релятивиста нет. Так провозглашение абсолютной терпимости довольно быстро приводит к травле «трансфобов», которые, например, считают, что мужчин, «идентифицирующих себя как женщины» не следует допускать в женские душевые, «культуре отмены» когда людей травят и изгоняют с работы за самую ничтожную вину – или вовсе без вины, и судебным процессам против тех, кто проявляет непослушание новой идеологической ортодоксии.

Таким образом, пытаясь отменить моральный абсолютизм, мы, в итоге, получаем только другую версию абсолютизма – только такую, которая не хочет этого признать, и не имеет тех сдержек и противовесов, которые есть в традиционном абсолютизме. Мы, люди, не можем перестать выносить моральные суждения – «это хорошо» а «это плохо», такие-то поступки достойны порицания, а такие-то, напротив, похвалы. Нам необходимо ответить на вопрос «на каком основании мы их выносим», «как это обосновано в нашей картине мира». Релятивист не перестает выступать с такими суждениями – более того, у него они нередко приобретают более резкий характер – но в его мировоззрении нет ничего, на чем он мог бы их основать. В итоге, беседуя с людьми современных, открытых и терпимых взглядов, вы постоянно натыкаетесь на два взаимоисключающих положения. Во-первых, не существует универсального и общеобязательного нравственного закона, который бы определял наши обязанности. Во-вторых, мы обязаны признавать великим злом то, что таковым объявляет релятивист (например, «дискриминацию»), и стремиться к тому, что он объявляет добром – например, признанию однополых сожительств браками. Но как мы можем быть обязаны, или виновны, или, наоборот, заслуживать похвалы, если не существует никакого нравственного закона, который бы нас обязывал – а только мнения людей, которые мы не более обязаны разделять, чем они обязаны разделять наши? Как уж было сказано, быть логически последовательным релятивистом невозможно. Но нам могут сказать (как это иногда и говорят), что логика – это изобретение старых белых мужчин, к тому же давно мертвых, и ее притязания весьма относительны. Это не верно; логика носит универсальный характер. Что носит характер частного, культурно-специфического и весьма узкого заблуждения – так это релятивизм.