Мертвый учитель толстовства и живой Спаситель Церкви

Церковь верит, что Бог един по существу и троичен в лицах. Божественные Лица – Отец, Сын и Святой Дух – вечно пребывают в совершенной любви. Образ единства Божественных Лиц отражается в единстве Церкви (Ин.17:21–22), а также во внутреннем единстве христианской семьи, которая есть малая церковь. В свою очередь союз жениха и невесты, мужа и жены служит образом союза Христа и Его Церкви (Еф.5:22–25).

Хотя Бог ни в чем не нуждается, из чистой щедрости Он творит мир, чтобы Его бесчисленные создания стали причастниками Его неисчерпаемых благ. Некоторые из Его творений – ангелы и люди – созданы свободными, способными войти с Богом в отношения близости и доверия, разделить с Ним Его вечную и блаженную жизнь.

Но часть ангелов и люди злоупотребили свободой и, уклонившись ко злу, отпали от Бога. Смерть, страдания, одиночество, враждебность людей друг к другу и творению в целом, и все человеческие беды вообще – плоды этой катастрофы, в результате которой глубоко повредилась сама человеческая природа. После падения прародителей мы все (за одним исключением – Иисуса Христа) рождаемся склонными ко злу. Грех обрекает человека на окончательную утрату богообщения, “тьму внешнюю”, ад.

Но Бог, по любви к Своему творению, сошел с небес, воплотился от Девы Марии и, не переставая быть Богом, стал Человеком, во всем подобным нам, кроме греха. Через Свою жертвенную смерть на Кресте и воскресение из мертвых Иисус Христос дарует нам прощение грехов и жизнь вечную. Мы принимаем Его дар покаянием и верой, которая проявляется в том, что мы через Крещение присоединяемся к созданной Им Церкви и ведем христианскую жизнь.

Если мы стойко пребудем в этой вере, вплоть до смерти, то после нее наши души водворятся на небесах со Христом, а по всеобщем воскресении мертвых мы обретем вечную блаженную жизнь.

Для верующего христианина несомненно, что Господь Иисус Христос – Спаситель; Он действенно присутствует в Церкви, верующие имеют живое общение с Ним, ища у него прощения грехов, руководства и помощи. И Христос дает нам все необходимое для духовной жизни – в Церкви и через Церковь. Именно на Церковь возложена миссия – учить все народы, крестя их во Имя Отца и Сына и Святого Духа (Мф.28:19–20).

Православная Церковь, со времен апостолов, хранит и возвещает истинную и спасительную веру. Эту веру Церкви с самого начала Ее существования пытались и пытаются исказить или подменить ложными учениями. На это Церковь давала и дает свой ответ – нет, это не наша вера; те, кто исповедуют ее, не являются членами Церкви.

В случае с Львом Толстым речь не идет о трудноуловимых богословских тонкостях. Великий писатель отвергал церковную веру резко и недвусмысленно. Как он пишет в своем “Ответе Синоду”, “То, что я отвергаю непонятную Троицу и не имеющую никакого смысла в наше время басню о падении первого человека, кощунственную историю о Боге, родившемся от Девы, искупляющем род человеческий, то это совершенно справедливо... Верю в то, что воля Бога яснее, понятнее всего выражена в учении человека Христа, которого понимать Богом и которому молиться считаю величайшим кощунством”.

Толстой не был атеистом и говорил о своей вере в “Бога – духа, Бога – любовь, единого Бога – начало всего”. Но с его точки зрения Бог не воплощался ради нашего спасения во Христе, не совершал искупления человеческого рода, так что остается непонятным, а в чем же проявилась его любовь.

Апостолы провозглашают, что “Бог есть любовь” именно в свете искупительного служения Христа.

“Любовь Божия к нам открылась в том, что Бог послал в мир Единородного Сына Своего, чтобы мы получили жизнь через Него. В том любовь, что не мы возлюбили Бога, но Он возлюбил нас и послал Сына Своего в умилостивление за грехи наши” (1Иоан.4:9,10), – говорит Апостол Иоанн, которому, собственно, и принадлежат слова “Бог есть любовь” (1Иоан.4:16). Апостол Павел пишет: “Но Бог Свою любовь к нам доказывает тем, что Христос умер за нас, когда мы были еще грешниками” (Рим.5:8). Евангелие Иоанна говорит: “Ибо так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего Единородного, дабы всякий верующий в Него, не погиб, но имел жизнь вечную” (Иоан.3:16).

В центре возвещения апостолов – и их ликующей уверенности в любви Божией – именно то, что Лев Толстой называет “кощунственной историей о Боге, родившемся от Девы, искупляющем род человеческий”.

Более того, учение Толстого лишает его поклонников и христианской веры в присутствие в нашей жизни милосердного Спасителя, Который принимает наши молитвы, прощает наши грехи и ведет нас в Свое Царство. Псалмопевец говорит: “Но я всегда с Тобою: Ты держишь меня за правую руку; Ты руководишь меня советом Твоим и потом примешь меня в славу” (Пс.72:23,24). Но для Льва Толстого Иисус Христос – это не живой Спаситель, а давно мертвый учитель, «которого понимать Богом и которому молиться» Толстой считает «величайшим кощунством»

Православный человек убежден в личной любви к нему Спасителя – по слову Апостола Павла – “возлюбившего меня и предавшего Себя за меня” (Гал.2:20). Он знает удивительную теплоту церковной молитвы, которая вводит нас в общение с нашей любящей небесной семьей – Самим Господом, Матерью Божией, святыми. На этом фоне взгляды Толстого вызывают ощущение жуткой, космической пустоты и холода.

Здесь и возникает непонимание между Церковью и мирской аудиторией, с точки зрения которой Толстой выступал за что-то хорошее: за мир и дружбу, труд и скромность, а что же в его учении плохого – непонятно. С точки зрения верующего человека, самое плохое, что только может случиться с человеком, самое немыслимо и непредставимо ужасное – это утрата его завета с живым и воскресшим Христом, и человек, полагающий Христа мертвым учителем, а не живым Спасителем, пребывает в страшном несчастье, а если он проповедует, что Христос – не Бог и Спаситель, а давно мертвый учитель, то и вводит в него других.

Против этого-то несчастья Церковь и обязана предостеречь, – особенно когда эта беда подается в христианской упаковке, – как “христианское учение” или даже “учение Христа”.

Нет, разумеется, это не учение Христа, и это сразу бросается в глаза всякому, кто читал Новый Завет, в котором указано, как Иисус свидетельствовал о Своем Божестве (например, Иоан.20:28,29), установил Таинство Крещения (Мк.16:16), и вызвавшее столь сильное раздражение у Льва Толстого Таинство Евхаристии (Лк.22:19,20). И, конечно же, все Евангельское возвещение и вся христианская этика строятся на жертвенной смерти и Воскресении Христа.

Но как вообще возникло такое странное явление, как устранение из Евангелия собственно Евангелия, то есть возвещения о том, как Бог спасает человеческий род во Христе, и как оно смогло приобрести заметную популярность? Это важный вопрос, и его стоит рассмотреть подробнее.

Лев Толстой – не единственный, но, наверное, самый яркий представитель определенного отношения к Церкви, к Евангелию, к христианской вере, и в этом смысле конфликт его и его последователей с Церковью – часть намного более широкого явления, которое не с Толстого началось и не им кончилось.

Это явление восходит, как минимум, к эпохе Просвещения, ко второй половине XVIII века, когда в интеллектуальных кругах Западной Европы приобрело влияние представление о разуме, как о чем-то противоположном традиции и сверхъестественному Откровению. “Суеверия”, к которым многие мыслители Просвещения относили церковное христианство, держали человечество в плену невежества, но теперь род людской расстается со своим детством, и, смеясь, оставляет старые страхи позади, и учится решать свои проблемы без обращения к сверхъестественному.

При этом атеистов среди мыслителей Просвещения было немного – большинство из них выступали за “религию разума”, очищенную от “суеверий”, и исповедовали то, что называется “деизмом” – представление о том, что Бог создал мир, но не вмешивается в его историю: не посылает пророков, не творит чудес и не дает никаких сверхъестественных откровений вообще.

Иисус для деистов был почтенной, но никоим образом не божественной фигурой, в Евангелии они видели сборник нравственных наставлений, но не возвещение о Боге, спасающем род человеческий. Разумеется, это предполагало довольно грубую редактуру самого евангельского текста, что самих деистов нимало не смущало, ведь они и не видели в Евангелии слово Всемогущего Бога.

Одним из наиболее известных примеров такой редактуры – вполне аналогичной толстовской, но почти за сто лет до него – была так называемая “Библия Джефферсона”, или “Жизнь и нравственное учение Иисуса из Назарета”, компиляция, составленная из отрывков Нового Завета одним из отцов-основателей США, Томасом Джефферсоном.

Как сам Джефферсон писал своему другу, “Среди высказываний и речей, приписываемых Ему Его биографами, я нахожу множество отрывков, коим свойственны превосходная фантазия, корректная нравственность и самая дружелюбная благотворительность; другим же присуще столько невежества, столько нелепостей, столько неправдоподобия, шарлатанства и лживости, что просто невозможно примириться с приписыванием авторства таких несуразностей тому же самому человеку. Посему я и отделяю золото от пустой породы, возвращая таковое Ему, а последнюю оставляя за глупостью и жульничеством кое-кого из Его учеников”.

Сочинение Джефферсона оканчивается (как и “Евангелие Толстого”) смертью Иисуса, за которой не следует никакого Воскресения – деисты относились к вере в чудо как к “суеверию”, разделять которое было неуместно таким просвещенным людям, как они.

Этот простой принцип редактуры – то, что мне нравится, объявить подлинными словами Иисуса, а то, что нет – просто выбрасывать, мы находим и у Льва Толстого.

Конечно, нам может показаться смешной простодушная уверенность Джефферсона в его интеллектуальном и моральном превосходстве над учениками Христа, которые-де наприписывали своему Учителю всяких нелепостей, а вот он, Джефферсон, через тысячелетия прозрел, какие слова на самом деле принадлежат Иисусу. Но это общее место и у деистов, и у их наследников, вплоть до современных британских ученых, которые гораздо лучше самих новозаветных авторов знают, как все было на самом деле.

В этой же традиции находится и “Евангелие Толстого” – в нем подразумевается всё та же претензия, что человек, живущий почти два тысячелетия спустя после Господа Иисуса и не имеющий о Нем никаких сведений, кроме сообщаемых апостолами в Новом Завете, гораздо лучше знает и понимает учение Христа, чем сами эти апостолы.

Но в чем причина такого поведения? Зачем Джефферсону, Толстому, Ренану и многим другим все это?

Для интеллектуальной среды конца XVIII и XIX веков было характерно сильное предубеждение против сверхъестественного, и если люди хотели сохранить моральное учение Иисуса (величие которого они признавали), то единственную возможность это сделать видели в “очищении” Евангелия от “суеверий”, то есть тех слов и деяний Господа, которые им казались неприемлемыми. Ведь они – блестящие умы эпохи, а не какие-нибудь малограмотные богомольные крестьянки!

Христианство, само послание которого отвергалось, оставалось важным знаком общественной респектабельности, и слово “христианин” использовалось (как используется и сейчас) в значении “хороший человек”. Поэтому попытки сконструировать “чисто этическое” понимание христианства предпринимались тогда и предпринимаются сейчас.

Есть несколько причин, по которым эти попытки обречены.

Первая из них в том, что в центре новозаветного послания находится такое грубо и очевидно сверхъестественное событие, как Воскресение Христа из мертвых. Как пишет Апостол Павел, “а если Христос не воскрес, то и проповедь наша тщетна, тщетна и вера ваша. Притом мы оказались бы и лжесвидетелями о Боге, потому что свидетельствовали бы о Боге, что Он воскресил Христа, Которого Он не воскрешал, если, [то есть], мертвые не воскресают; ибо если мертвые не воскресают, то и Христос не воскрес. А если Христос не воскрес, то вера ваша тщетна: вы еще во грехах ваших. Поэтому и умершие во Христе погибли. И если мы в этой только жизни надеемся на Христа, то мы несчастнее всех человеков. Но Христос воскрес из мертвых, первенец из умерших” (1Кор.15:14–20).

У нас никакого другого “христианского учения”, кроме того, которое исходит от апостолов, а абсолютным центром их проповеди является именно Воскресение Христа. Христианское нравоучение принципиально неотделимо от “истории о Боге, родившемся от Девы, искупляющем род человеческий”. Мы приобщились смерти и Воскресению Христа через Крещение и должны проявлять это в нашем поведении. Например, Апостол Павел пишет: “Итак мы погреблись с Ним крещением в смерть, дабы, как Христос воскрес из мертвых славою Отца, так и нам ходить в обновленной жизни. ... Итак да не царствует грех в смертном вашем теле, чтобы вам повиноваться ему в похотях его; и не предавайте членов ваших греху в орудия неправды, но представьте себя Богу, как оживших из мертвых, и члены ваши Богу в орудия праведности” (Рим.6:4,13).

Христианская этика основана на спасительных деяниях Бога и на Таинствах Церкви, через которые эти спасительные деяния нас достигают. Сверхъестественное – это не добавка к “простому нравственному учению Иисуса”. Это фундамент христианской этики, без которого она рассыпается.

Вторая – это то, что, открыв Евангелие, мы немедленно натыкаемся на совершенно “догматического” и “сверхъестественного” Иисуса, Который творит чудеса, устанавливает Таинства Крещения и Евхаристии, обещает вечную жизнь уверовавшим и говорит о том, что придет для того, чтобы судить живых и мертвых (Мф.25). Если это правда, то давайте и примем это, как правду. Но тогда мы окажемся в Церкви, о которой Он и говорит прямым текстом: “Я создам Церковь Мою, и врата ада не одолеют ее” (Мф.16:18).

Если это неправда, то человек, делающий ложные заявления таких масштабов, ни в какие нравственные учителя не годится. Можно, конечно, как это и делается, сказать, что на самом-то деле “исторический Иисус” ничего подобного не имел в виду, а это ему все задним числом приписали ученики. Но тут мы сталкиваемся с еще одной проблемой.

Представьте себе, что я издал книгу “Подлинное учение Льва Толстого”, в которой объявил бы, что значительная часть наследия великого писателя была сфальсифицирована толстовцами, а сам Лев Николаевич учил тому же, что и я – что я сейчас вам и растолкую при помощи специально подобранных и несколько видоизмененных цитат из его сочинений.

Конечно, такое заявление будет встречено с глубоким скептицизмом – откуда мне может быть известно “подлинное учение Толстого”, если я не знал его лично, и даже не знал никого из его близкого окружения, и как я определяю, что его издатели, ученики и друзья совершили такой изощренный подлог, притом что единственный источник моих сведений о его учении – эти самые издатели и ученики?

Мне также справедливо заметят, что, редактируя наследие писателя таким образом, я проповедую не его, а свои взгляды. В самом деле, ведь и подборка цитат и их редактирование определяется именно моими предпочтениями, и из получившегося текста можно узнать о моих взглядах, но едва ли о взглядах Толстого.

Так и с Евангелием – если вы подвергаете его редактуре, чтобы, например, удалить из него сверхъестественные элементы, то вы, таким образом, используете его в качестве материала для того, чтобы излагать ваши собственные взгляды, которые у нас нет никаких оснований считать “учением Иисуса”.

Но на этом трудности в попытках отделить этику от догматики не заканчиваются. Если у нас есть нравственные обязательства – существует добро, и мы должны его искать, существует зло, и мы должны его избегать, – то кто эти обязательства налагает? Как мы о них узнаем? Если эти обязательства налагает Бог, – и Он же дает нам о них знать, – то каким образом? Лев Толстой пишет, что воля Божия открывается нам в учении “человека Христа”. Но как же она может нам открыться, если единственный источник, из которого мы узнаем о человеке Христе – это Новый Завет, а как сам Толстой, так и его предшественники и последователи, находят этот источник совершенно ненадежным и нуждающимся в их собственной редактуре?

Когда смотришь изнутри Церкви, учение Толстого выглядит очевидно отрицающим то самое Евангелие, на которое оно ссылается, и разрушительным для той надежды и утешения, которое дает истинная вера. Почему же у него находятся сторонники?

Этому есть причины.

Внутри русской, и, шире, европейской, культуры Христос воспринимается, – в том числе неверующими людьми, – как образ совершенного добра. На Его имя охотно ссылаются даже несомненные атеисты, часто приписывая ему что-то, что едва ли можно найти в Евангелии. Людям не хочется расставаться с этим Именем, даже если они имеют массу претензий к Церкви.

Отсюда желание развести, даже противопоставить Христа и Церковь. Как сказал мне один атеист: “И какое же отношение РПЦ имеет ко Христу?” Сам вопрос парадоксален – Христа, с точки зрения атеиста, нет, но он ставит в упрек Церкви, что она-де не имеет к Нему отношения, – но показателен. Христос воспринимается как символ “всего хорошего”, причем хорошего именно в понимании конкретного человека. Когда выясняется, что его представления о хорошем не всегда совпадают с учением Церкви, ему приятно думать, что Христос в этом вопросе был бы согласен с ним, а не с Церковью.

И тут Лев Толстой, как выдающийся литературный гений, оказывается очень кстати – вот и он понимал, что Церковь не имеет отношения ко Христу! Рассадник обмана и суеверий!

При этом, увы, люди не читают собственно Евангелия, потому что в нем мы найдем слова Христа: “Я создам Церковь Мою, и врата ада не одолеют ее” (Матф.16:18), и, как мы уже сказали, совершенно “сверхъестественный” и “догматический” образ Христа вообще.

Один мой друг работал с наркоманами, и он говорил о том, что наркоман одновременно говорит две вещи: “отстаньте от меня” и “не бросайте меня одного”. В любом грешнике – не только наркомане – борются два устремления. Гордость и надменность падшего сердца не хочет склониться перед Христом. Как говорит антихрист у Соловьева, “Ведь я должен буду склониться перед Ним, как последний глупый христианин, как русский мужик какой-нибудь бессмысленно бормотать: “Господи, Сусе Христе, помилуй мя грешнаго”, или как польская баба растянуться кжижем?”, но желание спасения, того подлинного, вечного счастья, для которого нас создал Бог, зовет покаяться, уверовать, признать Христа тем, Кто Он подлинно есть, – не мертвым учителем, наследие которого можно редактировать по своему усмотрению, а живым Спасителем, Который возлюбил нас и предал Себя за нас.

Как говорит Аслан у Льюиса, “О, сыны Адамовы, как умело защищаетесь вы от того, что вам ко благу!” Все мы придумываем миллион способов для того, чтобы избежать спасения и вечной радости. И толстовство – один из способов это делать, не хуже других.

Церковь же, неся служение, возложенное на нее Господом, увещевает нас оставить противление и покориться ослепительно радостной вести о Боге, рожденном от Девы, и искупившем род человеческий.