Христианство всегда противостояло прогрессу?

«Христианство всегда противостояло прогрессу» – популярный атеистический лозунг. За ним стоит понятный эмоциональный посыл: «прогресс» – это хорошо. Это электричество, медицина и общее смягчение нравов. А вот «религия», которая ему, как предполагается, мешала, – это плохо.

Тезис, что христианская Церковь всегда душила прогресс, всегда противилась всякому улучшению жизни, настолько глубоко вбит в сознание людей, что они даже не задумываются о том, что, если бы он был верен, наш мир выглядел бы совсем по-другому.

В средневековой (и не только средневековой) Европе Церковь была самым влиятельным институтом, который оказывал определяющее влияние на взгляды и устремления людей.

Мешал ли этот институт прогрессу? Многие страстно верят, что да – по интернету даже ходит демотиватор: «Если бы не христианство, мы бы уже сейчас осваивали галактику».

Но у этого взгляда сразу возникает одна проблема.

Исторически христианство было по-разному распространено в разных регионах. Оно было преобладающей религией в Средиземноморье, затем в Европе. Затем вместе с европейцами оно прибыло в Северную и Южную Америку. При этом его влияние в Индии, Китае, Африке и других регионах мира оставалось незначительным.

Что бы ни помешало Индии или Китаю – древним и высокоразвитым цивилизациям – освоить галактику, это точно была не Церковь.

В самом деле, чтобы определить, приводит ли фактор Х к результату У, нам нужна контрольная группа, где этот фактор отсутствует. Если вы утверждаете, что христианство тормозит прогресс, это можно проверить, сопоставив христианские регионы с другими.

И, проведя такое сопоставление, мы обнаруживаем, что дело обстоит наоборот – именно христианский мир оказываются более развитым.

Прогресс почему-то имеет вполне четкую географическую локализацию. Он разворачивается в Европе – и уже оттуда его идеи распространяются по остальному миру.

Как это объяснить?

В XIX и отчасти ХХ веке была популярна расовая теория – европейцы обладают каким-то врожденным биологическим превосходством. Но сейчас её уже никто не принимает всерьез. Представители других цивилизаций создали утончённое искусство, глубокую философию, продуманные системы управления. Но они не создали того, что у нас ассоциируется с «прогрессом».

Чтобы разобраться с этим, давайте попробуем понять, что мы называем словом «прогресс». Что его характеризует?

Мы обычно употребляем это слово в двух смыслах. Мы говорим о научном и социальном прогрессе.

Научный, или, как чаще говорят, научно-технический прогресс расширяет наши возможности. Социальный относится к тому, как люди обращаются друг с другом.

Соотношению науки и христианской веры уже были посвящены две статьи на «Азбуке веры»¹. Здесь мы ограничимся напоминанием, что наука, какой мы её знаем, не только возникла в христианской среде и была создана лично верующими людьми, но и опирается на специфически христианские предпосылки.

Мы рассмотрим другую сторону прогресса – признание за людьми достоинства и прав, общее смягчение нравов.

В основании этого прогресса лежит определённое представление о человеческой природе. Человеческая жизнь обладает ценностью; люди обладают неким врожденным достоинством, которое следует признавать. Они должны обращаться друг с другом в духе братства. В наши дни эти истины часто провозглашаются как самоочевидные. Даже те, кто и не думает поступать в соответствии с ними, хотя бы на словах их признают.

Но откуда пришли сами эти представления? Нередко можно услышать, что они – естественный продукт человеческого разума. Они обладают самоочевидностью.

Но думать так – значило бы впадать в узость и снобизм в отношении нашей эпохи и культуры, объявляя её специфические взгляды универсальными и само собой разумеющимися.

Аристотель был одним из самых блестящих мыслителей в человеческой истории. Но ему (как и его согражданам) в голову не приходило, что не-эллины обладают равным достоинством с эллинами, а рабы – со свободными. Нынешние попытки западного прогрессивного студенчества сбросить Аристотеля с корабля современности как расиста и адепта неравенства выглядят смешными и уж точно несколько запоздалыми, учитывая, что разбираемый на этих «комсомольских» собраниях мыслитель умер тысячелетия назад. Но они привлекают внимание к тому факту, что в наших ценностях равенства и достоинства всех людей нет ничего самоочевидного.

Идея, что члены чужого племени столь же ценны и заслуживают жизни и уважения, как и члены нашего, а в рабе следует видеть столь же почтенную личность, как и в его господине, совершенно контринтуитивна и противоречит и очевидности, и социальному опыту.

Чтобы выжить, необходимо ладить со своими – членами своего племени или сословия. Они обладают ценностью. С ними лучше не ссориться. А вот ценность рабов и чужаков чисто функциональная – насколько они могут быть полезны.

Чтобы приписывать людям равную ценность и достоинство надо буквально ходить верой, а не видением (2Кор.5:7). И это совершенно определенная вера, под влиянием которой и сформировалась европейская культура.

Вера в то, что человек сотворен по образу Божию, искуплен честной Кровью Христовой и несет личную ответственность прежде всего не перед своим сословием или племенем, но перед своим Создателем.

Идея, что Бог выступает Заступником за несправедливо притесняемых и угнетаемых коренится в Библии: «Ты – Бог смиренных, Ты – помощник умаленных, заступник немощных, покровитель упавших духом, спаситель безнадежных» (Иудиф. 9:11). Как пишет британский историк Том Холланд, «Сын Божий умер позорной и мучительной смертью, предназначенной для рабов... Это понимание, заложенное в самом сердце средневекового христианства, не могло не породить в его сознании интуитивного и важного подозрения: что Бог ближе к слабым, чем к могущественным, к бедным, чем к богатым. В любом нищем, в любом преступнике мог быть Христос».

Может быть, эта вера тут случайна, а нравственность формируется на основании общественного договора?

Против этого предположения говорит уже упомянутое обстоятельство – почему-то договор, предусматривающий права за всеми людьми, сложился только в ареале распространения христианства.

Но саму идею договора стоит рассмотреть подробнее.

Она кажется интуитивно понятной. Большинству обычных людей гораздо комфортнее жить в мирном и благоустроенном обществе, в котором люди предпочитают сотрудничать, а не бороться.

Поэтому люди заключают договор. Я не ворую у вас, вы не воруете у меня. Я при необходимости помогу вам, а в ответ могу рассчитывать на вас, если и мне понадобится помощь.

Это выглядит правдоподобным, даже почти само собой разумеющимся. Постепенно люди приучаются видеть «своих по договору» в членах своего клана, потом племени, потом народа, потом империи, потом этот подразумеваемый договор распространяется на все человечество.

Однако у этой картины есть несколько проблем.

Во-первых, за договором всегда стоят ресурсы и возможности договаривающихся сторон.

Мы в нашем клане Бобра свирепые воины, они в их клане Козла тоже свирепые воины, если между нами будет битва, непонятно, чем она кончится. Поэтому нам лучше договориться о мире. А еще лучше договориться о совместном походе против какого-нибудь третьего клана. У вас есть пистолет (автомат, стратегическая триада), у меня есть то же самое – мы договариваемся друг в друга не стрелять. Если у вас нет свирепых воинов и грозного оружия – с вами не договариваются, вас просто принуждают.

Древнегреческим историком Фуикидом описаны знаменитые переговоры афинян с мелосцами. Афиняне принуждают мелосцев принять их сторону в войне со Спартой. Мелосцы отказываются, предлагая афинянам заключить мирный договор. Афиняне указывают на то, что договор возможен только между равными, а мелосцы гораздо слабее.

«Ведь вам, как и нам, хорошо известно, что в человеческих взаимоотношениях право имеет смысл только тогда, когда при равенстве сил обе стороны признают общую для той и другой стороны необходимость. В противном случае более сильный требует возможного, а слабый вынужден подчиниться».

Дело кончается тем, что афиняне просто завоевывают непокорных мелосцев, истребляют всех мужчин, а женщин и детей продают в рабство.

Неслучайно античные демократии – это демократии воинов, готовых отстаивать свои интересы с оружием в руках. Именно у них есть право голоса – женщины, рабы и ремесленники, иммигранты и прочий нестроевой элемент могут только молча повиноваться.

Мы, конечно, можем сказать, что поведение афинян по отношению к мелосцам аморально, но для этого нам понадобятся какие-то другие критерии, несводимые к договору.

Договор основан на интересах сторон – либо они представляют друг для друга существенную угрозу, либо нужны друг другу в качестве союзников или торговых партнеров.

Сильным нет смысла подписывать договоры со слабыми – и «права человека», какими мы их знаем, человека вообще, независимо от его ресурсов и возможностей, – не результат договора.

Во-вторых, причина, по которой люди заключают и исполняют договор, – им это выгодно. Но «выгода» и «ценности» лежат в совершенно разных плоскостях. Например, Британии конца XVIII века работорговля приносила огромную выгоду. Это была важнейшая статья национальной экономики. Она приносила пользу всем – кроме собственно чернокожих рабов. Но с рабами никто, понятно, и не думал договариваться – у них пушек не было.

Сами британцы прекрасно договорись между собой, что работорговля – благодетельное учреждение, которое прямо обогащает плантаторов и косвенно всю страну.

Но не все. Были люди, которые добивались (и после десятилетий борьбы добились) её запрета. Наиболее известным из них был Уильям Уилберфорс. Они выступали против общей выгоды по принципиальным религиозным соображениям – нельзя так обращаться с людьми, созданными по образу Божию.

Общественный договор вовсе не ведет к признанию универсальной ценности и достоинства каждого человека. Иногда он такому признанию прямо противоречит.

В-третьих, вас могут легко исключить из договора, как это неоднократно происходило. Исключение той или иной группы из договора, отказ признавать в них людей, подлежащих защите, – это вполне обычное явление, которое мы рассмотрим чуть позже.

Но здесь почти наверняка вспомнится постоянно возникающий тезис атеистической пропаганды: «Христианство поддерживало рабство». Его стоит рассмотреть подробнее.

В чём ошибка современных критиков христианства? Они воспринимают современные представления о равенстве, свободе и достоинстве как норму. Между тем, как мы уже отметили, они далеко не всегда были нормой. В них нет ничего естественного.

Естественным, само собой разумеющимся и поэтому воспроизводящимся вновь и вновь является как раз неравенство и рабство. Такое положение дел, когда жизнь, свобода и достоинство одних людей с легкостью приносится в жертву благополучию других.

Более того, когда христианство отступает, мы откатываемся к тому же представлению о неравноценности людей.

Рабство (в той или иной форме) было универсальным явлением – поэтому нет смысла говорить о том, в какой культуре оно было. В любой. Важнее поставить вопрос, в какой культуре оно было преодолено. В христианской.

Чтобы критиковать христианство, вы вынуждены сначала принять христианские по происхождению нормы. В дохристианских обществах ваше критика была бы просто непонятной.

Например, в древней Индии само собой разумелось и никем не оспаривалось, что шудра (член касты крестьян) не равен кшатрию (члену касты воинов) и, более того, говорить об их равенстве есть признак безумия и глубокой аморальности. Но это не особенность исключительно Индии – любой языческий кодекс, от законов Хаммурапи до «Русской Правды», проводит четкое разграничение между различными социальными группами людей. Например, за убийство могли оштрафовать или казнить – в зависимости от социального статуса жертвы.

Такое неравенство возникало само собой. Люди всегда, сколько себя помнят, делились на соперничающие группы, племена, сословия, нации, государства – и мысль, что ты должен воспринимать чужака как человека той же ценности и достоинства, как и своего, выглядела просто нелепой.

Ты нуждаешься в солидарности своих, тех, кто поможет тебе защитить твои интересы. Расточать эту солидарность на чужаков было бы самоубийственно. В самом лучшем случае речь могла идти об определенной снисходительности к рабам – не стоило доводить раба до самоубийства или восстания, – но ни в коем случае не о признании за ним равного достоинства.

Именно на этом фоне и прозвучали слова Апостола Павла, которые сейчас используют критики нашей веры.

«Рабы, повинуйтесь господам своим по плоти со страхом и трепетом, в простоте сердца вашего, как Христу. Не с видимою только услужливостью, как человекоугодники, но как рабы Христовы, исполняя волю Божию от души, служа с усердием, как Господу, а не как человекам, зная, что каждый получит от Господа по мере добра, которое он сделал, раб ли, или свободный. И вы, господа, поступайте с ними так же, умеряя строгость, зная, что и над вами самими и над ними есть на небесах Господь, у Которого нет лицеприятия» (Еф.6:5–9).

Апостол далек от того, чтобы призывать рабов восстать против своих господ, в частности, потому, что в случае (маловероятного) успеха это привело бы только к тому, что рабы выбились бы в новые господа.

Он исходит из сложившейся социальной реальности как данности и учит людей вести себя по-христиански в тех условиях, которые есть – и которые едва ли возможно будет быстро изменить.

Но в его словах есть и нечто более важное, чем констатация того, что плетью обуха не перешибешь и в Римской Империи рабство просуществует еще века.

Он говорит о том, что люди равны в некоем фундаментально важном отношении – каждый человек, будь он рабом или свободным, предстанет перед Богом, чтобы дать отчет за свою жизнь. В частности, за то, как он обращался с теми, кто находился в его власти. «У Господа нет лицеприятия».

Как говорил еще в IV веке святитель Григорий Нисский,

«Не природою, но властолюбием разделен род человеческий на рабов и господ. Ибо Домоправитель вселенной узаконил одному бессловесному естеству быть в рабстве у человека, как говорит Пророк: “Все положил под ноги его: овец и волов всех, и также полевых зверей, птиц небесных и рыб морских, все, преходящее морскими стезями” (Пс.8:7–9). Их называет Пророк и служебными, так как сказано в другом месте пророчества: “Дающему скоту пищу их и злак на службу человекам” (Пс.146:8–9).

Человека же украсил Бог даром свободы, так что порабощенный тебе обычаем и законом по достоинству естества имеет равенство с тобою. Не от тебя получил он бытие, не тобою живет, не от тебя заимствует телесные и душевные силы».

Представление о том, что человек создан по образу Божию, и Бог спросит с нас за то, как мы обращаемся со своими ближними, медленно проникая в сознание людей, привело к тому, что рабство стало восприниматься как что-то недолжное.

Это был очень долгий процесс. На проникновение библейской закваски в сознание людей ушли века. Но без этой закваски мир был бы другим – и наше современное отвращение к рабству было бы просто непонятным.

Но, может быть, признав, что христианская вера в то, что люди сотворены по образу Божию, сыграла свою роль в формировании привычных нам ценностей, мы можем признать её «отработанной ступенью»? Когда-то она помогла людям увидеть в другом такого же человека, достойного уважения, но теперь мы можем обойтись и без нее?

Можно согласиться, что какое-то время христианские по происхождению ценности могут разделяться и вполне уже неверующими людьми – культура обладает определенной инерцией.

Но инерция может иссякать, старые представления о реальности выветриваться – и этому уже накоплено немало примеров.

В последней четверти XIX века Николай Николаевич Миклухо-Маклай, который считал жителей Папуа – Новой Гвинеи за людей, равных европейцам, был в научных кругах белой вороной.

Преобладающими были взгляды великого немецкого биолога Эрнста Геккеля, который видел иерархию рас: наверху были немцы с англичанами, а темнокожие – в самом низу. По убеждению ученого, они были ближе к животным, чем к «настоящим» людям. Более того, внутри каждой «расы» существовал перепад между прирожденной элитой, призванной и способной повелевать, и людьми «низших классов», которые годны только к самой простой работе и мало способны контролировать свои примитивные страсти.

Нам легко бросить в Геккеля (и его единомышленников) камнем – но в то время его взгляды казались сами собой разумеющимися. Между разными этническими группами существовал очевидный перепад в культурных, научных и технических достижениях. Внутри европейских наций было легко различить «высшие» и «низшие» классы.

Люди очевидно не равны по своим талантам, способностям, привлекательности и вкладу в общее благо.

Этот тезис хорошо выражает в одном из своих писем популярная оккультная писательница Елена Рерих: «В одной американской школе учитель предложил на обсуждение следующую тему: Один фабрикант и большой благотворитель шел по дороге, впереди него, заплетаясь ногами, передвигался пьяный нищий, из-за поворота неожиданно вывернулся автомобиль и смял пьяницу. Вопрос заключался в том – должен ли был фабрикант броситься спасать нищего и рисковать при этом жизнью или же он был прав, воздержавшись от возможности самоубийства? Учитель американец утверждал, что фабрикант, несший на себе ответственность за существование множества рабочих, поступил правильно, охранив свою жизнь. Но в обществе поднялась буря негодования и утверждалось, что человек не должен рассуждать, но обязан жертвовать собою ради ближнего (при этом забывая, что сами они ежедневно распинают всячески своего ближнего). Но, конечно, подобные сознания еще не вышли из приготовительного класса и не могут понять, что каждая жертва должна быть осмыслена, иначе кроме зла ничего не получится. Часто так называемые добрые поступки с более высокого плана являются несправедливостью».

Идея, что пьяный бомж обладает таким же достоинством и ценностью, что и организатор производства, создавший множество рабочих мест, наладивший изготовление полезных товаров, занимающийся благотворительностью, действительно выглядит очевидно нелепой. В неё можно только верить – и эта вера неизбежно выветривается, когда она не опирается на библейское откровение.

Оставив свое христианское наследие, люди неизбежно откатываются к «настройкам по умолчанию» – человеческие жизни рассматриваются как обладающие различной ценностью; некоторые значат намного меньше, чем другие. Люди, которые не представляют угрозы или интереса, исключаются из общественного договора.

Но – могут возразить некоторые читатели – разве современный мир не признает равенство наивысшей ценностью? Разве он не доходит до абсурда, желая искоренить малейшие проявления неравенства и дискриминации? Разве расизм не сделался любимым ругательством?

Сделался; но вот что касается равенства... Те, кто яростно борется за равноправие всех на свете, делают исключение для одной группы людей, лишенной всех прав, начиная с права на жизнь. Членов этой группы можно безнаказанно лишать жизни – просто потому, что другим показалось так удобнее. Они вообще не признаются (по закону) людьми. Их можно предавать смерти, несмотря на то, что они не совершили никаких злодеяний и не предпринимают никакой агрессии. Всё их преступление состоит в том, что они оказались не в то время не в том месте. Более того, возможность безнаказанно лишить жизни члена этой группы считается важнейшей ценностью в современном мире.

Речь идет о младенцах в утробах. Биологически они являются живыми существами, принадлежащим к человеческому роду, то есть людьми. Тем не менее считается возможным убивать их в любой момент и по любому поводу. Более того, довольно давно провозглашается допустимость убиения уже рожденных младенцев². Это, в общем-то, понятно – младенцы (ни внутри утробы, ни вне её) не могут создать никому проблем. Они не голосуют на выборах, не ходят на демонстрации, не могут устроить беспорядков. У них нет ресурса, который требовал бы включать их в общественный договор.

Единственная причина заботиться о них – вера в то, что любая человеческая жизнь обладает ценностью, и этой веры многие не разделяют. Нельзя сказать, что против абортов выступают исключительно верующие – есть и атеисты. Но их очень мало. Когда вы перестаете верить в то, что человек создан по образу Божию, его ценность неизбежно становится очень условной.

Впрочем, под ударом оказываются не только дети в утробе, но и старики, больные и бедные, как это стало очевидным после скандала, связанного с канадской программой эвтаназии, в ходе которой «лишних» людей настойчиво подталкивали к «добровольному» уходу из этого мира³.

Вера в то, что люди обладают ценностью и достоинством просто в силу своей принадлежности к человеческому роду, – это не научная теория, не результат наблюдений. Это именно вера. И она имеет совершенно определенные корни – библейские.