Преподобный Иосиф и иосифляне
(из истории русской церковной мысли)
Слово «иосифляне» обычно напоминает страстную полемику между стяжателями и не стяжателями по вопросу о монастырских земельных владениях. Но уже двадцать лет тому назад о. Г. Флоровский заметил, что этот спор, начатый по настоянию Ивана III на соборе 1503 г. преп. Нилом Сорским, вовсе не был знаменательным для мировоззрения обеих сторон. Полемика об имениях вообще давно ушла в историю. Основные установки обеих сторон остаются, однако, важными и для нашего времени. Они часто определяют и наш подход к проблеме взаимоотношений церкви и мира.
«Иосифлянская» идеология начала складываться, как это часто случается, еще до того, как сам преп. Иосиф Санин (1439–1515), основатель и игумен Волоцкого или Волоколамского монастыря, стал главой большого церковного движения. Уже в деятельности св. Пафнутия Боровского (ум. в 1477 г.), наставника самого Иосифа, выступают черты, характерные и для его ученика. Оба отличные хозяева и организаторы, оба сторонники строгой монастырской дисциплины, оба активно помогают страждущим мира, оба решительные защитники церкви. Св. Пафнутий, за свое осуждение отпада Московской Митрополии от Константинополя, даже попал в заключение. Другим предшественником, а позже союзником Иосифа Волоцкого, был архиепископ Геннадий Новгородский (арх. от 1484 до 1505), которому пришлось защищать церковь и от конфискаций церковных земель Иваном III и от разрушительной работы еретиков-жидовствующих. После присоединения Новгорода, уже в 1478 году, Иван III начал конфискацию церковных земель новгородской епархии. В 1487 г. арх. Геннадий раскрыл ересь жидовствующих. Еретики выступили против догмата св. Троицы, почитания Спасителя и святых, против икон и таинств. Они были особенно опасны ввиду того, что они не проповедовали открыто своей ереси, а действовали тайно, стремясь обратить в свою веру верхушки общества. Ряд представителей духовенства, в том числе может быть и сам митр. Зосима, примкнул к еретикам. Жена сына и наследника Ивана III Елена Волошинка и дьяк Ф. Курицын, глава московской дипломатии, тоже были соблазнены в ересь. Даже сам Иван III, не то по личным симпатиям, не то по государственным соображениям, поддерживал жидовствующих.
В эти тяжелые для церкви годы, Новгород, откуда вышла ересь, стал центром «сопротивления» церковных кругов. Вокруг Геннадия собрался круг умных и культурных людей. Там был составлен первый полный свод Библии. Были переведены католические сочинения, защищавшие церковь от критики жидовствующих. Были переведены и написаны новые сочинения в защиту церкви от конфискаций и посягательств государства. Сам владыка Геннадий и посланный им в Италию для исторических изысканий Д. Герасимов создали замечательную «Повесть о Белом клобуке». Тот же владыка Геннадий вырабатывает широкий план преобразования обучения в школах для подготовки духовенства.
Во всех работах Геннадиевской «академии», которая позже видимо поставляла кадры и для литературно-реформаторской работы митр. Макария, совершенно определенно видно западное влияние. Собственно говоря, вся работа «Геннадиевской академии» была проникнута духом католического Запада. Ее главным экспертом-переводчиком был даже доминиканский монах Вениамин, и доминиканский дух фанатизма и дисциплины потом долго сохранялся во всем иосифлянском течении. Библия дополняется текстами из Вульгаты; апологетические трактаты против жидовствующих просто были переводами трудов испанских евреев-католиков. «Слово краткое о свободе святой церкви» было целиком основано на латинском учении о независимости церкви от светской власти. Как будет видно дальше, очень сильны западные мысли и в «Повести о белом клобуке». В своей борьбе, против насилия светской власти и угроз еретиков, новгородские церковники заимствуют почти всю аргументацию с Запада. В их умах, в порядке защиты веры, частично происходила интеллектуальная интеграция православной и католической психологии.
* * *
В 1490 году в Новгород, в сопровождении великокняжеского дипломата Юрия Трахониота, приехал посол императора Максимилиана, Георг фон Турн. Фон Турн позже стал коадютором епископа Сеговии и ревностным деятелем католической церкви в Испании. Но и в І490 г., он был уже хорошо знаком с деятельностью испанских инквизиторов-доминиканцев, начавших в 1480-х годах поход против еретиков, евреев и мавров. В беседе с Геннадием, видимо устроенной Ю. Трахониотом, он подробно рассказал о методах испанской инквизиции и ее беспощадной борьбе с инакомыслящими. Текст этой беседы (открытый только в 1930 годах) был переслан Геннадием в Москву с рекомендацией применить испанские методы на Руси. В сопроводительной грамоте новгородский владыка писал: «Анофрязове во своей вере какову крепость держат. Сказывал мне посол цесарев про шпанского короля, как он свою очистил землю и яз с тех речей и список послал».
Собор 1490 года лишь частично разрешил проблему ереси и осудив ее, привлек к ответственности лишь часть еретиков. Арх. Геннадий не предал ни одного из них смертной казни, как это советовал фон Турн, но в описании их «приема» в Новгороде явно чувствуется уже школа испанских доминиканцев. По примеру испанских ревнителей церкви, Геннадий устроил позорящую еретиков процессию. Их посадили на лошадей лицом к хвостам, надели берестяные шлемы с надписями: «се есть сатанино войско». Народ плевал на них и осмеивал.
Так как Иван III лично не долюбливал вл. Геннадия, то архиепископ Новгородский вскоре уступил место вождя партии церковников более молодому, популярному и талантливому Иосифу Волоцкому. В течение 14 лет Волоколамский игумен боролся с ересью и ее покровителем Иваном III. По отношению к еретикам у него не было ни капли терпимости и пощады. Не щадил он и себя, и своих близких, и последователей. Он писал своему брату Вассиану: «Подвигнемся убо братия! Пострадайте за Пострадавшего за нас». Советуя уничтожить еретиков, он толковал слова Иоанна Златоуста: «Недостойно нам убивать еретиков», как указание, что отступники должны быть переданы гражданской власти для истребления. Справедливость требует отметить, что он сам легко мог пострадать за свою нетерпимость, так как не стеснялся нападать и на самого Ивана III. Кроме того, ведь и мать наследника великого князя, его внука Дмитрия, и значительная часть его советников были склонны к ереси.
Только в 1504 г., незадолго до смерти Ивана III, Иосифу Волоцкому удалось добиться согласия вел. князя на искоренение ереси. В декабре того же года запылали первые русские аутодафе, рекомендованные будущим коадьютором епископа Сеговии. Доминиканские методы и доминиканская нетерпимость были восприняты Иосифом и его последователями.
Еще при жизни Волоцкого игумена в Москву приехал, бывший последователь Савонаролы и бывший монах доминиканского монастыря св. Марка во Флоренции, Максим Грек. В это время он вернулся уже в православие, но сохранил всю страстность своих флорентийских собратьев. Он принес с собой последние диалектические оправдания церковной нетерпимости. Около трети его многочисленных сочинений направлены против «латин», «лютер», «армянской ереси», евреев, мусульман. «Сохраните нашу землю чистой... от таких бешеных собак», писал он о жидовствующих и советовал применять к ним методы Моисея и Финееса перебивших 24000 евреев отступников.
Три католика или бывших католика, доминиканец Вениамин, Георг фон Турн, б. доминиканец Максим Грек совершенно переменили за годы 1490–1515 все установки русского православия в отношении к чужеверию и отступничеству. За сто лет до них, митр. Фотий долго старался поднять псковичей на стригольников, но когда они по его же совету принялись за искоренение ереси, то он писал им в 1424 году: наказывайте, но «толика не смертными, но внешними казнями (т. е. не смертью, а наказанием) и заточениями». В начале 16-го века наши первые западники применили зато более усовершенствованную европейскую технику.
Наряду с испанским фанатизмом в конце 15-го века в Россию проник и дух итальянской мистики. Он ясно сказался в символической «Повести о белом клобуке», материалы для которой в 1480–1490 гг. Д. Герасимов собирал во Флоренции и Риме. Вернувшись в родной Новгород, он, вместе с арх. Геннадием, составил эту повесть. Два мотива являются основными в ней: мистическая миссия русского народа и превосходство духовного начала над мирским. За какие-нибудь двадцать лет до Псковского старца Филофея, новгородский владыка и его толмач создают свою первую версию учения о Руси – Третьем Риме. Но в противовес чеканной, но односторонней формуле Филофея, «Повесть о белом клобуке» говорит не о Москве, а о всей Руси и не об исторически-юридическом наследстве царя, а об избрании русской земли на исключительную духовную миссию. Историческому юридизму Филофея противостоит мессианская мистика «Белого Клобука», который сам олицетворяет «светлое трехдневное воскресение». «На третьем же Риме, еже есть на русской земли, благодать Святого Духа воссия», сказано в повести. «Вся христианская приидут в конец и снидутся во едино царство русское, православия ради... вся святая предана будет от Бога велицей рустей земли во времена своя... и страна наречется Светлая Россия... Богу тако изволившу прославить такими благодарении русскую землю».
Белый клобук – этот символ светлого воскресения, олицетворял в глазах церковных людей конца 15-го века и превосходство духовного начала над светским. Он «честнее» царского венца. Но замечательно то, что составители повести, видимо задавшиеся первоначально целью просто идеологически эмансипировать церковь от воздействия государства и в частности, от конфискационной политики Ивана III, забывают о своих узких епископских и монастырских интересах. Из элементов византийского учения о преемственности Рима, из жития императора Константина и псевдоконстантиновской грамоты, они создают величественную теорию избранности и мессианской ответственности русского народа. К византийским и римским источникам они присоединили итальянские и русские, и создали чарующую историософскую мечту-легенду.
Учение о царстве Св. Духа на Руси было, очевидно, развито на основе исторической концепции Скота Эриугены (9-й век), обработанной итальянским мистиком Иоакимом де Фиоре (ум. в 1202 г.). Они учили о троичном начале в истории и в строении мира, и делили развитие веры и человечества на три-века-царства. Первое царство – царство Бога Отца и Старого Завета. Второе царство – царство Сына, «который был так милостив к нам, что принял наш облик». Третье царство – будет веком Св. Духа, о котором апостол говорит: «там, где Дух Господень – там свобода». Если византийский историк дал историческую перспективу «Римов», де Фиоре – мистическое учение о веке Св. Духа, а римские каноники «псевдо-Константинову» грамоту, то зато наш первый историк, Нестор-летописец, был создателем теории об избранничестве русского народа Богом: «Кого так любит Бог, как нас возлюбил Он? Кого так почитал Он, как нас прославил и превознес? Никого! Потому, именно он больше гнев воздвиг на нас, что мы больше всех почтены бывши, мы совершили худшие всех грехи». Так объяснял летописец, под годом 1093 своей хроники, горести и невзгоды удельных войн и половецких набегов. Через триста лет в своем «Просветителе» эту тему продолжил преп. Иосиф Волоцкий. Говоря о крещении Руси он писал: «От сего времени солнце евангельскую землю нашу осия и апостольский гром нас огласи. И божественные церкви и монастыри составившей и вышли мнози святители же, и преподобные чудотворцы, и знаменоносцы, и якоже златама крылома на небеса возлетех. И якоже древле (т. е. до крещения) нечестием всех превзойдя русская земля, тако и ныне благочестие всех одоле». Так из самых разнообразных элементов, с большим вкусом и историческим чувством, новгородские церковники составили свою прелестную легенду. В этой легенде, в противоположность митр. Зосиме и старцу Филофею, они выдвинули на первое место не преемство императорской-царской власти, не избранность Рима-Москвы, а духовную миссию Светлой Руси – земли Св. Духа.
Уже 90 лет тому назад, О. Миллер в своих статьях в «Журнале Министерства Народного Просвещения» за 1866 год, впервые обратил внимание и подробно изучил социальные элементы в деятельности преп. Иосифа. Действительно, в деятельности Волоколамского игумена социальные элементы сказываются больше, чем в деятельности какого другого древнерусского святителя. Не даром о. Г. Флоровский говорит, что преп. Иосиф и всю монашескую жизнь рассматривал, как «некое социальное тягло, как особого рода религиозную земскую службу». Но параллельно тяглу монашества, преп. Иосиф рассматривал и социальные отношения в миру, как религиозно-социальное тягло. Рассматривать его учение, как оправдание «вселенской империи» и утверждение прав власти «державного», можно лишь по недосмотру или по невниманию. Ни о вселенском царстве, преемнике Византии, ни о божественных правах самодержца, он вообще и не говорит. Не право и власть, а служба и долг, долг перед Богом и Церковью, служба Богу и миру являются темой игумена.
Когда Иосиф Волоцкий говорит о власти великого князя, что «царь естеством подобен есть всякому человеку, властью же подобен Богу», он прибавляет: «но якоже Бог хочет человека спасти, такоже и Царь все порученное ему хранит от вреда душевного и телесного, яко да Божию волю сотворит». И, необходимо отметить, что «место на престоле Божием» не отведено у него единственно для царя, как вселенского монарха. Все князья, все носители преемственной власти получили эту власть от Бога и ответственны Ему за эту власть. «Разумейте цари и князи, и бойтесь страха всевышнего вашего ради спасения... вас бо Бог в себе место посади на престоле своем. Сего ради подобает царям и князям всяко тщание о благочестии иметь». При этом власть, и светская и церковная, тогда лишь благословляются Богом, когда она следует заповеди Всевышнего: «Иже царь злочестивый не печется о сущих под ним, не царь есть, но мучитель. И еще епископ зол есть, не печется о стаде своем, не пастырь есть, а волк»,
Преп. Иосиф учит дальше, что власти зла должно не повиноваться... Дьяконов был совершенно прав, когда отмечал, что преп. Иосиф развивал революционную доктрину. Лишь боясь духовной и светской цензуры, этот исследователь не высказал более подробно своего взгляда об учении этого «традиционного идеолога самодержавия». Приводя пример властелина, не заботащегося о своих подданных, невнимательно относящегося к их духовным и житейским потребностям, Иосиф Волоцкий пишет: «таковой царь не слуга Божий, а дьявол и не царь, а мучитель. И такового царя или князя, к нечестию и лукавству ведущего, не послушаеши; даже если он мучит, даже если смертью грозит». Эти слова, написанные, как раз в 1490-ые годы, когда Иосиф обвинял Иоанна III в «благоволительном покрытии» еретиков, были необычайно мужественными. Дьяконова они даже пугали и он не приводил, их дословно. Призыв к бунту слышится в посланиях этого защитника веры от самоволия монарха.
Система религиозно-земского тягла распространяется Иосифом Волоцким не только на правителей, но и на весь социальный строй. Помещик поставлен Богом на свое место не для того, чтобы эксплуатировать своих крепостных или рабов, а чтобы заботиться о них. Она даже рассматривает земное неравенство только, как временный институт, который Всевышний Творец, пока что терпит. «Хотя здесь попустил Господь на малое время одному господствовать, а другому работать, но на Страшном Суде Христовом не будет ни раба, ни свободного, а каждый примет по делам своим». Пока же господствующий призван Богом заботиться о малых мира сего. В заботе и службе заключается роль каждого руководителя общества, он должен «не только о своих заботах пещися и своего точию живота править, но и все обладаемое им (подданные, слуги, рабы) от треволнения спасать и соблюдать, и от нужд и скорби, и бед избавлять».
Часто у Иосифа Волоцкого звучат совершенно эгалитарные мотивы: «Все создано рукой Божией и все плоть его, и все крестились единым крещением, и все равно искуплены кровью Христовой». Нарушителям своего долга, божественного закона и порядка, преп. Иосиф грозит карой Божией. Придет день страшного суда и они поплатятся за невыполнение своих обязанностей. Он напоминает им: «не будете сынове гневу», а то не умрете, как подобает человеку «и во пса место сведены будете в ад».
Монастырь был, в глазах «основателя иосифлянства», школой для проповедуемого им служения и образцом общинного строя. Он ушел из обители св. Пафнутия, чтобы создать идеальное «общежитие», в котором все было бы общее и которое, в условиях суровой дисциплины, готовило бы бойцов за церковь. В «общежитии» все подчинено точному и суровому уставу, определяющему все действия, все моменты жизни, все отрезки времени инока. Еда, одежда, молитва, разговор, даже ночной отдых подлежат детальному плану. Все расписано, частная свобода и личная инициатива или исключены, или же разрешаются только с благословения старшего. Все работают, все не имеют ничего личного. Работает, при этом, тяжелым физическим трудом и сам игумен. Он ходит в ветхой «мантийце», ничем лично не отличается от других.
Некоторые авторы упрекают автора Волоколамского устава за то, что он нарушил принцип равенства в монастыре, учредив три класса, или три «устроения» с разным количеством пищи и одежды. Но эти три «устроения» соответствовали не социальному положению монаха в миру, до пострижения, а «крепости», т. е. выносливости и готовности инока к подвигу. «Не всем же равно правило пощения, занеже не все ту же крепость иметь». Как раз наиболее видные сподвижники игумена, аскеты и соборные монахи, которых он посылал к великому князю, с которыми он советовался, принадлежали к первому, наиболее аскетическому «устроению». Его любимые ученики, Арсений Голенин, бывший в миру князем Голениным, Кассиан Босой, Иона Голова, Герасим Черный ходили в «ряске ветхой, единой», как «совершен Христов ученик, подобник и ревнитель святым». Суровое устроение первое был отбор, а не жалкое житие бедных.
Так же строг, как к монастырю, был строг игумен и к своим духовным детям. Он не боялся накладывать на них строгую епитимью и не смущался брать от них все, что мог, для монастыря. Он был стяжатель, но не для себя и иноков, а для общины своей, всего своего большого мирского хозяйства, для школы воинов церкви и подвластных монастырю крестьян. О крестьянах, чужих и своих, он заботился как отец и помогал, и советом, и инвентарем, и «скотинкой», и едой в тяжелые годы. В год ужасного не урожая, он поддерживает всю округу. В его монастыре сходятся все голодные и он питает их, берет часть еды у монахов, раздает все запасы. Тысячи собирались в монастыре. Когда запасов не хватало, он «повелел займовать денег и рукописание (вексель) дать, и рожь купить, и гладных кормить... дабы никто не сошел с монастыря не едши». Для детей, из которых «иные же зело малы» были, был построен приют. Для больных и старых игумен открывает «странноприимницу – богарадный дом».
Заботы игумена Волоцкого простирались и на голодающих, и несчастных других областей России. В своих посланиях, он постоянно выступает в защиту крестьян и слуг, бедных и рабов. От князей, он требует организации помощи голодным и бедным, и просит их несчастным «на потребу рожь и овес дать». Для борьбы со спекуляцией в год неурожая, он просит князя «продавать не дорого и установить цену», т. е. нормировать рыночные цены указом. Для самих спекулянтов, он советует «запрещение страшное», санкции и наказания.
В коротком очерке невозможно охватить все стороны мировоззрения раннего иосифлянства. Не все они были созданы игуменом Волоцким; многие он взял у своего учителя и своих современников. Другие черты его мысли и практики явно заимствованы у ранних отцов церкви, у византийцев, особенно у диакона Агапита, современника Юстиниана, у ранних русских святителей и подвижников. Нищелюбие было свойственно и преп. Сергию Радонежскому, и св. Кириллу Белозерскому, и Пафнутию Боровскому. Строгому общежитию Иосифа примером была обитель преп. Кирилла. Нетерпимость и суровая, выработанная в деталях, дисциплина явилась результатом влияния западнического кружка арх. Геннадия и католических советников владыки. Но зато композиция всех этих элементов, их идеологическая интеграция в значительной степени принадлежит самому Иосифу Волоцкому и отчасти Геннадиевскому кружку. Вся система ранних «иосифлян» притягивает внимание своей стройностью и продуманностью. Светлая Русь, озаренная Св. Духом, призвана сохранить православие миру, пока все народы не познают правду и не соединятся с ней в исповедании чистого учения Христа. Поэтому и долг русских, не щадя себя и других, защищать врученное им Господом православие. Но если, как писал Нестор, Господь возлюбил Русь «паче всех», то зато и русский народ должен строже соблюдать заповедь Бога, чем другие народы. Царь, князья, вельможи, весь «мир» и вся церковь служит Ему. Все в «жизни предстоящие» – только лишь слуги Божии. И для правильного выполнения этого долга нужна строгая дисциплина, справедливая социальная система.
Не будет преувеличено назвать Иосифа Волоцкого христианским социалистом, стремившимся во имя Бога превратить всю Русь в одну монастырскую общину иноков и мирян. В этом стремлении, все подчинить влиянию и суду церкви, чувствуется западное теократическое влияние. Не даром лишь на Западе, в далеком Парагвае, в начале 18-го века, иезуитам удалось осуществить тот тип христианского государства, общины под властью монастыря, к которому стремился преп. Иосиф.
На Руси ранние идеалы «иосифлян» не удались. Сам же Иосиф, своей убивающей свободу и инициативу дисциплиной послушания, подорвал волю церкви к независимости от государства. Вышедшие из его школы иерархи слушались царя не меньше, чем игумена. Власть земская легко подчинила себе церковь в годы последовавшие за смертью основателя «иосифлянства». Диалектика «Просветителя», правда искаженная и урезанная, стала доктриной не примата церкви, а торжества самодержавия. Лучший из иосифлян, митроп. Макарий, сам «остригает» формулы Иосифа для чина венчания Ивана Грозного. Лишь св. Филипп, митрополит Московский, вспомнил в 16-м веке формулировки «Просветителя» о злом царе, мучителе и тиране. Зато полтораста лет после смерти преп. Иосифа, протопопы восстанут снова во имя свободы церкви и Аввакум скажет: «в коих правилах писано царю церковью владеть?».
Если уже в 16 веке, власть и иерархия успели забыть основы раннего иосифлянского учения и «светлая Русь воссиявшего Св. Духа» была заслонена византийской «Москвой III Римом», то зато, народ еще долго не забывал учение о христианской справедливости, о равенстве всех перед престолом Божиим и о том, что власть оправдывается церковью лишь тогда, когда она служит и Богу и миру. В этой многовековой преданности простого люда лучшей части мировоззрения ранних иосифлян можно и теперь еще черпать силу для веры в будущее русского народа.
Примечание: Цитаты взяты из «Просветителя», Казань 1896 и 1857; Грамоты духовной в Великие Минеи Четьи 1868, сент., 499–615; Послания в Доп. Акт. Ист. 1, Пам. Ст. Русс. Лит., 4 Древн. Росс. Вивл., 14; Повесть о Белом Клобуке в Пам. стар. Русс. Лит. 1.