Не навреди!

В первые годы моего служения в Илорском храме святого Георгия, а затем в Сухумском кафедральном соборе я еще застал монахов и монахинь, которые чудом уцелели во время кровавых гонений, продолжавшихся 30 лет. Наверно, каждый из нас видел, как обычно прокладывают дорогу. Ее заливают нефтяной смолой, и затем чугунный каток выравнивает еще не застывший асфальт своей тяжестью. Огромный каток гонений в течение десятилетий разрушал и сметал монастыри и храмы, давил священников, монахов и наиболее преданных Церкви людей, так что вся земля была пропитана кровью. Но как после урагана, который вырывает с корнем деревья и ломает столетние дубы, на некоторых веточках случайно остаются немногие плоды, так в Сухуми и его окрестностях остались жить несколько чудом уцелевших старых монахов и монахинь.

В Средние века существовал особый род пытки. Людей не подвергали физическому истязанию, а приводили смотреть на пытки; они слышали крики, видели искаженные болью лица и с ужасом думали, что скоро может настать их черед. Это была психологическая пытка. Монахи, которые остались в живых, прошли через такую пытку. Они помнили, что каждую ночь их могут схватить, как преступников, сослать или расстрелять без суда, что каждый день жилище, где они обитают, может быть оцеплено вооруженным отрядом, как будто там спрятался вражеский десант, что их могут пытать для того, чтобы они подписали ложные свидетельства на своих собратьев. Так что такая свобода могла быть более мучительной, чем тюрьма, а такая жизнь более страшной, чем в лагерях смерти.

Мне пришлось познакомиться с некоторыми из этих монахов, которые посещали храм. Хотя время кровавого террора уже прошло и сменилось другими видами гонений, я чувствовал, что память о страшных 30-х годах осталась в их сердце и иногда как бы отражалась в их глазах. Им казалось, что послевоенная оттепель – это только затишье перед новой бурей, и времена репрессий могут снова повториться. Одна из старых монахинь по имени Евгения говорила мне, что самым страшным испытанием для нее было предательство некоторых священников и монахов, которых насильно заставили написать прошение правительству о закрытии монастырей как «гнезд контрреволюции». Она рассказывала: «Перед разгромом монастыря в Мокви туда вместе с чекистами приехало несколько священников, которые стали упрекать игумению и сестер в неповиновении власти. Они вели себя дерзко и развязно, но в то же время старались отворачиваться от нас и не смотреть в глаза». Какой ад был в душах этих людей, согласившихся стать иудами!

Старые монахини ходили в церковь, но не причащались. Они говорили, что чувствуют благодать, пребывающую в храме, но не знают, как поступить: их духовный отец, освободившийся от многолетнего заключения после войны, говорил им, что обновленчество не побеждено, что Патриарх Сергий еще до революции пробовал изменить богослужебные книги, что на время затаившиеся обновленцы затем постепенно проведут в Церкви свою программу: будет введен григорианский календарь, искажен церковный язык, незаметно изменится богослужение, начнут рукополагать во священники двоеженцев и троеженцев, а епископы станут жениться, то есть открыто блудить после монашеского пострига, и тогда от Церкви отойдет благодать. Я убеждал их, что на сегодняшний день в Церкви ничего не изменено, а думать о том, что случится в будущем,– это не наша мера. Я говорил, что церковные каноны запрещают брак епископа и хиротонию многоженцев, а если имеются такие случаи, то это личный грех, а не грех Церкви. Монахини слушали, но отвечали уклончиво, что они должны еще подождать и посмотреть, что происходит, чтобы убедиться в том, что Церковь не отступила от Православия. И тут я, по своей неопытности, допустил ошибку, о которой сожалею до сих пор. Я стал часто в проповедях тоном обличения говорить о том, что спасение без Церкви невозможно, что участь раскольников и еретиков одна и та же, что те, кто отвергает Таинства Церкви, совершают грех против Духа Святого. Конечно, монахини, и не только монахини, поняли, о ком я говорю. В результате такого «усердия» я добился только одного: они перестали ходить в церковь. Уже потом я понял, как осторожно надо касаться человеческого сердца, а часто лучше терпеливо ожидать и молиться о человеке, мысленно вручив его Богу. Не только врач, но и священник должен помнить заповедь: «Прежде всего, не навреди». Я каялся в своей опрометчивости перед архиереем, который сказал: «Надо уничтожить в самом себе инквизитора. Сердце человека открывается не насилием, а любовью».