Путь к святыне

Если спросить, какие самые отрадные минуты я испытал в своей жизни, то я не задумываясь отвечу: это посещение святых мест, особенно древних храмов, многие из которых лежат в руинах, молитвы перед чудотворными иконами и встречи со старцами-подвижниками.

Некоторые храмы восстановлены, часть икон куда-то исчезла, а старцы покинули этот мир: так гаснут последние лучи заходящего за горы солнца. Мне кажется, что вместе с ними что-то ушло из нашей жизни, как будто на земле стало темнее, как от тумана, застилающего небо; как будто какой-то душевный холод все сильнее леденит сердце, и даже стены храма не согревают его, как раньше. Эта мгла, нависшая над землей, окрасила все в какой-то серый цвет. Что-то потускнело не то в мире, не то в моей душе, словно сверкающая красками картина померкла и превратилась в контуры, очерченные карандашом.

Я благодарю Бога за то, что время «вавилонского плена» как будто окончено и вновь восстанавливается сожженный варварами храм. Город оглашается колокольными звонами, но в сердце нет былой радости. Я вспоминаю то время, когда верующие почти тайком по несколько человек приходили к опустевшим храмам, искали развалины церквей или даже оставшиеся камни, чтобы помолиться около них. Каким светом сияли их глаза, когда они говорили: «Здесь была церковь Пресвятой Богородицы», «Это часть стены храма святой Варвары»! Казалось, что навстречу богомольцам выходили святые, чтобы принять их, что само небо было близко к этим руинам, покрытым кустарником и землей, а каждый лежащий на этом месте камень впитал в себя дух вековых молитв и превратился в потемневшую икону времени, к которой хотелось прижаться лицом и целовать, как одежду святого.

Я помню вечер накануне праздника святой мученицы Шушаник ¹. В храме ² расположились мастерские, вход туда для нас был закрыт. Как видно, было дано указание, чтобы в день праздника не пускали внутрь храма никого. Около стены, где находится гробница Шушаник, собралось несколько человек. Чувство духовного родства и любви объединяет нас, каждый молча молится святой Шушаник. Некоторые принесли свечи, зажигают их и прилепляют к стене, другие держат зажженные свечи в руках. Храм расположен на уступе скалы. Внизу город, залитый электрическим светом; он живет своей жизнью, а мы, несколько человек, чувствуем себя как в древности христиане, собравшиеся на молитву в катакомбах. На месте кирпичного надгробия ныне воздвигнута каменная гробница, на которой горит лампада. Но тогда казалось, что, как лампады, горят сердца пришедших к подножию храма людей.

Я помню, как в день святой Шушаник я стоял около дверей, не смея попросить, чтобы меня пустили внутрь, потому что не хотел услышать насмешку или грубый отказ. И вдруг один из рабочих спросил меня: «Ты хочешь пройти сюда?». Я ответил: «Да». Он понимающе кивнул головой, открыл двери и впустил меня в храм. Картина страшного запустения предстала перед моими глазами. Железный лом, доски, кипы бумаг валялись на полу; придел, где находилась могила святой Шушаник, был превращен в склад. Сама гробница уже была отчасти разрушена. На кирпичах лежала какая-то арматура, подойти к гробнице было невозможно. Но я был благодарен человеку, который понял, почему я пришел сюда в этот день, а может, сама святая Шушаник через него открыла для меня двери храма.

Странное у меня тогда было чувство. Как будто тот меч пыток, который святая приняла в свою грудь, – та сила, которая обрушилась на нее при жизни и не поколебала ее веру, теперь обратилась на ее храм, словно мстила ей после ее смерти, и мне казалось, – может, это дерзновенное слово, – что я стою перед Голгофой Шушаник. И в эти минуты я чувствовал в душе такую близость к ней, как никогда после.

Прошло время, и я спросил у рабочего, который впустил меня: «Мне пора уходить?». Он ответил: «Если хочешь, побудь еще». Он куда-то вышел, оставив меня одного. Я чувствовал тогда, что грязь и копоть на стенах, этот сор, наполняющий храм, эти разбросанные в беспорядке куски дерева и железа – только пыль на золоте, что святыню невозможно осквернить, как невозможно осквернить лучи солнца. Мне казалось, что стены храма пропитаны благодатью и как бы излучают незримый свет. Святая гробница в поруганном и оскверненном храме казалась мне келией святой Шушаник, которая превратилась для нее в место пыток. И вместе с этим я чувствовал другое: она – царица, возлежащая на царственном золотом ложе или восседающая на троне, а эта сатанинская злоба, обрушившаяся на святыню, похожа на волны бушующего моря, которые разбиваются о камни утеса.

Говорят, что враги Христа, распявшие Его, распорядились вывозить мусор из Иерусалима на Голгофу, чтобы христиане не приходили молиться на это место, а язычники, впоследствии овладевшие городом, построили там свой храм. Но благодать Голгофы освящала всю землю, как солнце, которое невозможно погасить, освещает и согревает ее.

Что еще я чувствовал, стоя невдалеке от гробницы, заставленной, как бы вновь погребенной, кусками рельс, обломками труб и мешками цемента? Я чувствовал тепло, которое шло от гробницы. И за эти минуты можно было бы отдать всю жизнь.

В житии святой Шушаник написано, что во время ее страданий люди приходили к стене темницы, где томилась царственная мученица, и просили ее молитв. На земле ее гробница в запустении и поругании, как бы в плену, а там, на Небесах, святая Шушаник в царской славе. Здесь, в ее храме, разрушенная гробница как будто кровоточит, но от этого мученица становится еще ближе сердцу; кажется, что святая Шушаник своей рукой снимает тяжелые цепи греха с человеческой души.

Я поблагодарил доброго человека, который впустил меня в храм. Он ответил мне кивком головы. Я вышел из храма с таким чувством, как будто был принят царицей в ее дворце, а город, погруженный в муравьиную суету, словно задыхающийся в атмосфере своих страстей, казался мне каким-то миражом.

Помню руины церкви святой Варвары ³. Сохранились часть стен и несколько плит около того места, где прежде были двери храма. Поверхность этих плит была гладкой, блестящей, будто отполированной искусным мастером: в течение столетий богомольцы входили по этим плитам в храм. Мне казалось, что здесь, где когда-то был алтарь, невидимо стоит святая Варвара и плачет о людях, забывших Бога и отдавших самих себя за бесценок сатане.

Около святых мест душа испытывает мир и покой, но это особый покой: с таким чувством путник приходит к своему родному дому и обретает у святых мест, даже на их руинах и развалинах, то, что искал давно, – мир души. Это не то, что принято называть спокойствием, – этот мир полон переживаний: здесь радость таинственной встречи со святой и тонкая скорбь, сладостно сосущая сердце, – скорбь о том, что столько времени из жизни было потеряно. Здесь как будто безмолвно поет тишина и сердце слышит дыхание вечности. Понимает душа человека, понимает как великую тайну, что единственно вечносущее – это благодать Божия, истинная реальность и смысл человеческой жизни, а остальное – хоровод призраков, прельщающих человека, и он всю жизнь бежит, как малый ребенок, за ускользающими от него тенями. Все подлежит перемене, все предано времени, как пожирающему огню.

Мне говорили, что по старому обычаю сюда приходят матери помолиться о больных детях. Ребенок – это часть сердца матери, а больной ребенок – это сердце, источающее слезы. Наверно, ни о чем так глубоко не может молиться женщина, как о спасении своего умирающего ребенка.

В душе человека хранится воспоминание о вечности. Душа – от Бога, она образ Божий, поэтому несет в себе частицу Неба. И здесь, у святыни, душа, будто пробуждаясь, вспоминает, откуда она, эта сияющая звезда, ставшая пленницей земли.

Я помню еще то время, когда храм Джвари ⁴, венчающий вершину горы над Мцхета, представлял собой только величественный каменный остов. Двери были давно сняты, окна выбиты, деревянный крест, стоявший когда-то посреди церкви, сожжен. Узкая тропа по склону горы вела к монастырю.

Я помню день, когда гроза застала меня на Джвари. Струи дождя заливают храм. Ветер врывается внутрь покинутого святилища, словно хозяин, осматривающий свои владения: не спрятался ли кто-нибудь за колонной или в углу. Его шум похож то на свист неведомого зверя, то на глубокий вздох, вырывающийся из глубин земли. От этого ветра, льющегося, как невидимый поток, через сквозные пролеты, где были когда-то двери храма, некуда скрыться. Тело цепенеет, кажется, что холод проникает до самых костей. И в то же время, как ни странно, человека не покидает чувство глубокого спокойствия, словно за стенами храма он нашел защиту от врагов, как в крепостной башне.

Необычаен вид с горы, где находится храм. Долину застилает мгла, похожая на пену волн, – это густые струи дождя, колеблющиеся, как зыбь прибоя. В это время кажется, что между вершиной горы и миром, лежащим внизу, образовалось огромное пространство, точно сама скала – это каменная лестница, уходящая в небеса. Пронизывающие порывы ветра, внезапно заставшие путника на вершине горы, напоминают страсти, которые врываются в храм души, хранимой благодатью Божией.

И еще одно чувство испытывает путник: словно струи дождя смыли с души его грязь и черную накипь грехов, и он, будто обновленный в некоем подобии крещения в дожде и дыхании бури, с облегченным сердцем сходит вниз, благодаря Бога за это испытание.

Я с сожалением вспоминаю то время, когда на Джвари не было автомобильных дорог и туристов, с ничего не выражающими лицами разглядывающих святыню своими невидящими глазами. Разрушенные святыни были окружены величием тайны – теперь они выставлены напоказ, как на невольничьем рынке. По правилам Древней Церкви, еретик и неверующий не могли зайти в храм – теперь реклама зовет их посетить места, где было пролито столько мученической крови и молитвенных слез. Кажется, что в цветник, где растут небесные лилии, пустили пастись стадо, которое топчет эти цветы.

С горы открывается не только пространство горизонта, но и пространство неба. В разные времена года как будто даже звезды меняют свой вид. Весной они похожи на огненные еще не распустившиеся цветы; летом – на тысячи алмазных очей, которыми небо смотрит на землю; зимой – на сверкающие осколки льда то голубого, то розового, то прозрачно-хрустального цвета, а осенью – на жемчужные слезы, которые вдруг срываются с черных ресниц ночного неба и падают на землю. Но часто думаешь, что небо – это полог, за которым есть мир вечных сущностей, мир Божественного света, мир, не сравнимый ни с чем. А звезды – только иероглифы этого мира, изображенные на темно-синей катапетасме небес. И кажется, что звездное небо – это встреча времени с вечностью.

Мне вспоминается посещение храма, называемого Ломис Гиорги (Львиный Георгий). Здесь начинается предгорье Кавказа. Горы, врезающиеся, как каменные лезвия, в долины, похожи на лестницы и мосты, ведущие к воротам Кавказа – огромной крепости, стоящей между двумя частями света.

Церковь святого Георгия стоит в дебрях гор, на вершине скалы, словно святой Георгий попирает каменную громаду своей ногой. Трудно представить, как была построена эта церковь, как доставляли материал на такую высоту, каков был дух тех людей, которые, преодолев все препятствия, воздвигли храм, подобный знамени, поднятому ввысь над страной. Ни дорога, ни тропинка не ведут туда. Несколько верст надо пройти вверх по крутому склону, чтобы достичь этого храма. Дорога идет через лес. Вначале путник бывает поражен красотой горного леса. В летний солнечный день листва, как шатер, укрывает его от палящих лучей. Подъем становится все круче, иногда возможно идти вперед, лишь хватаясь за стволы кустарника и ветки деревьев. Обрывистые склоны скал сменяются изумрудными полянами, поросшими травой, – будто кто-то приготовил путнику ложе для отдыха. Хочется лежать не вставая и смотреть на качающиеся листья деревьев, сквозь которые пробивается голубизна небес.

Путь к храму напоминает плавание на корабле, когда один берег уже скрылся за горизонтом, – это мир, шумящий, как улей, а другой берег – святыня храма – еще не предстал перед глазами. А дорога, которой не видно ни начала ни конца, похожа на гладь океана.

Наступает время, когда путнику кажется, что его уже оставляют последние силы, что каждый шаг – это последнее напряжение его воли, что вот-вот он упадет на землю. Но это бывает чаще всего тогда, когда, заглядевшись на природу и душой как бы слившись с ней, он забывает об Иисусовой молитве, о том, что он идет к дому святого Георгия. И если молитва вновь проснется в его сердце и он будет внимать этой молитве, то силы снова возвратятся к нему и он почувствует, что имя святого Георгия подобно посоху, на который он опирается в пути, а имя Иисуса Христа – это сердце вселенной, которое дает жизнь его сердцу.

На пути к святыне два искушения. Первое – когда люди вместо молитвы начинают, может быть, сперва говорить о духовном, а затем их разговоры скатываются на мирское. Разговаривать на пути к святыне нельзя, как нельзя беседовать в храме. Святыня скроет себя от человека, не подготовившего свою душу к встрече с ней за время пути, его сердце будет не в силах воспринять и удержать благодать. Поэтому путь к святыне должен быть путем покаяния. Чем глубже кается человек, тем радостнее становится у него на сердце. Чем дольше и труднее путь, тем лучше. Человек почти физически ощущает, что вместе с потом, пропитавшим его рубаху, какая-то нечистота вышла из его души и тела. Второе – это красота природы, она подобна обоюдоострому ножу. Эта красота может говорить душе о вечной красоте духовного мира, о том, что она – только тени, только изломанные осколки той красоты, которую видел человек в Эдеме. Она может свидетельствовать о величии Творца, но чаще бывает другое. Эта красота манит к себе человека, захватывает его в плен, но не открывает перед ним неба, а заслоняет духовный мир. Поэтому человек должен следить за своим сердцем, чтобы видимое не отняло у него невидимого, благодарить Бога, создавшего этот мир, но больше пребывать в своем сердце с молитвой, потому что там сокровенно находится мир более прекрасный, чем земля и небо. Когда в сердце зазвучит молитва, то человек готов к тому, чтобы этот путь продлился еще на многие часы, тогда он понимает, почему храм построили на верху горы, почему к нему не проведена дорога, и сам путь по камням, через колючий кустарник, напоминает ему о том узком пути, который ведет к спасению.

…И вдруг перед глазами встает храм святого Георгия, как будто вершина скалы стала подножием другой, духовной, скалы. Здесь сердце особенно ощущает второе имя святого Георгия – Победоносец. Львом в Священном Писании символически назван Христос: «Лев от колена Иудина, Который раздавил главу змея» ⁵ . Львиный Георгий – это святой, укрепленный Духом Христа, святой, которого трепещут демоны.

Около храма человек испытывает чувство, что святой Георгий исполнит каждое его прошение. Но, странное дело: он уже не хочет молиться о том земном, что раньше волновало его душу, что было пронизано страстями; он уже считает это недостойным молитвы, а просит, чтобы святой Георгий умолил Господа о прощении его грехов, о том, чтобы в загробном мире хоть иногда видеть ему лицо святого.

У стены храма висит тяжелая цепь, которую за столько веков никто не решился похитить. По преданию, это та цепь, которой святой Георгий был прикован к стене темницы по приказу Диоклетиана. Богомольцы кладут ее себе на плечи и так обходят храм; некоторые совершают этот путь на коленях. Ее с трудом поднимает мужчина, но я видел, как женщины и дети брали эту цепь и, шатаясь под ее тяжестью, шли вокруг храма, словно укрепляемые силой святого Георгия. Неся эту святыню на своих плечах, понимаешь, что твою тяжесть святой Георгий берет на себя.

Откуда появился этот храм, похожий на дивный цветок? Кто поднял сюда каменные плиты для стен, отточенные так, что лезвие ножа не может пройти между ними? Кажется, что стая горных орлов перенесла эти камни из долины в своих могучих когтях, чтобы послужить святому Георгию.

Около всех святых одно и то же чувство: что истинная жизнь здесь, а там, в миру, – одни сновидения, что здесь сердце открывает свои духовные очи, а там, в миру, погружается в тяжелую дремоту, от которой пробудить его могут только молитва покаяния или смерть.

Обратный путь кажется намного легче, словно ты приобрел богатство и хранишь его в тайне от людей, чтобы не потерять. И ты уже понимаешь, почему отшельники избегали смотреть на человеческие лица.

Святые отцы говорили: «Молчание созидает, а многословие расточает». Потому что благодать – это таинство будущего века, язык которого – безмолвие. И здесь, осененный лучом благодати, человек желает одного – чтобы этот луч не угас.