Б. П. Мансурову от 27 февраля 1860 г.

В сентябре месяце истекшего года я переехал в Ватопедский монастырь для обозрения книгохранилищ и священных древностей его и намеревался начать переговоры с тамошними властными старцами о Мульянийском деле. Но это намерение мое не было приведено в действие по следующему случаю и побуждению. В этом монастыре навестил меня архимандрит нашей Императорской миссии в Константинополе и объявил, что мои переговоры об острове Мульяни будут бесполезны, потому что Одесское пароходное общество, имея в виду выгоды афонских монастырей, решилось назначить якорную стоянку для своих пароходов у Руссика, как у средоточия всей св. горы, и ни за что на свете не переменит своей решимости. Я поверил ему и, не получая от вас ответа на свои письма, заключил, что и вы согласились с помянутым обществом посылать пароходы к Руссику и, следовательно, отказались от острова Мульяни. После этого заключения я ни слова не сказал Ватопедцам о Мульяни. Не жалею и вас прошу не жалеть об этом, потому что помещение нашей странноприимной кельи на этом острове кроме тех затруднений, кои я высказал вам прежде, встретило бы неодолимое препятствие со стороны нерасположенных к нам Ватопедцев. Они проволочили бы это дело очень долго и дали бы знать о нем англичанам; а эти не преминули бы внушить Порте, что русская держава под предлогом постройки странноприимной кельи на острове Мульяни намерена тут укрепиться, дабы со временем угрожать оттуда Константинополю своим флотом.

Мульянийское дело оставлено было мною, как дело неудобоисполнимое. Однако я продолжал свои разведки о лучших пристанях у Афона и узнал от местных моряков, что всего удобнее нашим пароходам останавливаться иногда в глубокой бухте Плати, находящейся в длинном Стеллярийском отроге Афона, в двух часах езды от Иериссо, иногда в недалекой от этой бухты заводи, называемой Франколимено. Это сведение возбудило во мне соображения о постановке странноприимной кельи близ той, или другой, указанной местности. Но я не приступал к исполнению их, нетерпеливо ожидая ваших писем.

Ожидание мое не было тщетно. Я в Руссике получил ваше письмо от 11 октября прошлого года ровно через месяц после отсылки его из Иерусалима. Оно ободрило и побудило меня к новой деятельности. Ваши неизменившиеся виды на остров Мульяни доказали мне, что вы не разделяете мнения Одесского торгового общества о стоянке наших пароходов у Руссика, или вообще у средоточия св. горы. Обрадованный своеличным воззрением вашим на дело, о котором идет речь, и вместе встревоженный опасным разладом русской и греческой общины в Руссике, дошедшим до того, что русские старцы принуждены были отсылать наши пароходы от своей обители в пристань Дафну, я воскресил в себе мысль о плавании наших пароходов в афонскую бухту Плати и в заводь Франколимено и немедленно приступил к исполнению ее. Так как Плати и Франколимено примыкают к законным владениям Хиландарского монастыря, то я в 17-й день прошлого ноября написал письмо к предстоятелям его и особый контракт под названием «Братское согласие» и убедительно просил их принять участие в успокоении разноплеменных поклонников, посещающих Афон, дозволить нашему пароходному обществу построить странноприимную келью на их земле близ той пристани, какая будет избрана (Плати, или Франколимено), и допустить в эту келью восемь русских старцев из Пантелеймонова монастыря для приема поклонников.

Это письмо с контрактом было вручено русскому монаху Азарию и греческому иеродиакону Амфилохию, дабы они по особому наставлению моему лично уговорили Хиландарцев принять мое предложение и подтвердили бы им, что Руссик согласен держать в помянутой келье своих восемь старцев. Хиландарцы обещались рассмотреть представленное им Братское согласие в общем совете своем и с посланным моим возразили, что весьма трудно допустить чужих монахов в странноприимную келью, которой могут заведывать лишь они сами. Вскоре после начатия сего дела я заболел лихорадкой. Хиландарцы письмом от 27 ноября просили меня приехать к ним в монастырь, выразивши, что без моего присутствия не возможно, да дойдут в одно разногласные братские мнения. Но, к сожалению, болезнь воспрепятствовала мне исполнить их просьбу. В 21-й день месяца декабря я опять просил их письмом подтвердить Братское согласие, которого копию препровождаю при сем к вашему превосходительству. Но они опять ответили мне, что для счастливого окончания дела крайне нужно мое присутствие в их монастыре. Вообразите же мое горе, на святках опять схватила меня жесточайшая лихорадка. Изнуренный ею и вдобавок стесненный в первых потребностях жизни нашим синодом, который, дважды отсрочив пребывание мое на Афоне на 11 месяцев, не выслал мне ни копейки на расходы, я уехал с Афона в Константинополь 12 января, не докончив начатого дела. Там опять замучила меня лихорадка и помешала писать к вам.

Оздоровев, я отправился в Иерусалим и после долгого плавания на пароходе Владимир прибыл сюда 19 февраля. Здесь мне хорошо. Досужего времени у меня много. Желание указать нашим пароходам лучшую якорную стоянку у Афона побуждает меня поговорить с вами подробно о Платийской бухте и о постройке нашей странноприимной кельи в соседстве с ней.

Я уже сказал вам, где находится эта бухта. Она удобнее всех прочих худших пристаней афонских. Глубины в ней 7 сажен. Стеллярийский отрог Афона защищает ее от восточного ветра, при котором нельзя пристать ни к одной стороне Афона. Говорят, что Платийская бухта мала для таких судов, каковы пароходы. Но если это справедливо, то они могут останавливаться немного правее ее, в самом углу большой Стеллярийской заводи. В этом углу на пологом берегу моря, принадлежащем Хиландарской обители, удобно поставить нашу странноприимную келью. Пресная вода тут есть; лесу много; места под здания достаточно; до Хиландарского метоха рукой подать; высаживаться тут легко по причине низменности берега. О переводе таможни в эту местность не придется хлопотать, потому что в ближайшем городе Иериссо постоянно живет таможенный досмотрщик, который будет являться в сказанную келью к приезду наших пароходов. Иериссовцы будут доставлять туда съестные припасы для поклонников и тем избавлять Хиландар от страшной ему тягости поить и кормить их почти даром. Эти же поселяне будут отвозить их на своих лодках с пароходов и на пароходы, а в монастыри отправлять на своих вьючных животных. Святогорцев не потревожит ни шум паров, ни появление русалок. Как эти отшельники, так и поклонники будут знать одно место прихода и отхода наших паровых судов. Судите, сколько тут удобств, и подумайте о выборе этого места для постройки нашей странноприимной кельи. Хиландарцы уступят его нам на тех условиях, какие я предложил им. Недавно им позволено послать в Россию старцев за сбором милостыни. Итак, кстати бы вместе с ними ковать горячее железо.

Один взгляд на морскую карту Афона заставляет предпочесть Платийскую бухту и Стеллярийскую заводь всем прочим пристаням этой горы. В случае напора северного ветра на обе эти пазухи тамошнего моря наши пароходы могут становиться по другую сторону Стеллярийского отрога, или укрываться в той угловой заводи, которая выше Иериссо примыкает к материку. Эта ли заводь, или другая какая называется Франколимено, право, не знаю²³⁰. Мне известно то, что близ нее находятся древние развалины, кои можно обратить в вспомогательный приют для поклонников на случай невозможности высадиться в Стеллярийском углу.

Если бы от меня зависел выбор места под нашу странноприимную келью на Афоне, то я поставил бы ее непременно близ Платийской бухты в вышесказанном углу наперекор всем сторонникам Руссика, не знающим напряженного состояния этого двуличного монастыря и непредвидящим плохой будущности его.

Руссик не может и не должен быть ни пароходной конторой, ни складочной клетью карейских торгашей, ни сборным местом святогорцев и поклонников, желающих отъезжать с Афона и приезжать туда на наших пароходах; не может, потому что не имеет ни заводи удобной для нагрузки и выгрузки вещей, ни пристани безопасной для посадки и высадки людей; не должен по следующим причинам. Пароходы, бросая якорь у Руссика в часы богослужения, нарушают молитвенное настроение монахов, а во всякое другое время возбуждают в них бесполезное любопытство и производят суету; когда же отплывают оттуда ночью, тогда ворота обители не запираются долго по захождении солнца; а это противно святогорскому уставу. Кроме сего Руссику причиняется немалый ущерб установлением нашего пароходного сообщения с ним. Мостовая дорога его, ведущая в Карею, портится вьючными животными, карейские торгаши иногда не являются к пристани его за своими товарами и за переноску их в монастырские клети не платят денег монастырским служкам. Монахи из разных обителей афонских, архиереи и игумены с прислугой своей, поклонники и разные пришельцы, по приезде в Руссик и наипаче перед отъездом на наших пароходах, остаются там несколько дней, ожидая наших паров или выжидая дурную погоду, и едят и пьют даром. Случаются бури, в кои наши пароходы завозят магометан вместо Каваллы в Руссик и тут покидают их, предоставляя ему утолять их гнев и голод. Наконец, греческие иноки, живущие в этой обители, смотрят на наши пароходы неблагоприятно; и отношения их к русской братии так неприязненны и опасны, что я почитаю долгом раскрыть их вам для предупреждения чьего-либо позднего раскаяния в назначении якорной стоянки наших пароходов у Руссика.

Наши купцы в кукулях и мантиях своим золотом обаяли слабого игумена Герасима до того, что он сделался их покорнейшим слугой и потворщиком всем их прихотям.

Этим недовольны почти все собратия их из греков. Они жалуются на потворство русским, на ослабление строгих правил общежития ради этих пришельцев и опасаются, как бы обитель их из общежительной не сделалась своежительной. Русским инокам вздумалось написать домашний устав, совершенно уравнивающий их с греками во всех отношениях; что и справедливо. Но в этом уставе сказано, что игумен Руссика может быть и не из греков. Такое постановление смутило чернецов Пеласгова рода. Они вообразили, что русские со временем изгонят их из киновии, избравши игумена сперва из болгар, а потом уже из своих. А когда геронда Герасим действительно начал высылать из нее недовольных старцев, которыми она славилась, тогда к смущению присоединились страх, ропот, подозрения. На греческой половине начали поговаривать, что духовник русской братии Иероним, подкупив распорядителя пароходного общества г. Новосельского, призвал наши пароходы в пристань Руссика с тем, чтобы застращать ими совсельников своих греков и исполнить свой замысел об изгнании их из обители. Когда же эти пароходы вместо выгод нанесли Руссику ущербы, обратив его в даровую харчевню и в беспокойный базар, тогда греческое братство начало роптать, так что Иероним испугался и принужден был упрашивать наших моряков, чтобы они заходили в пристань соседней Дафны. Такое тревожное положение Руссика продолжалось до получения вашего письма. Оно пришло ко мне очень кстати. Когда я по поводу его начал известные переговоры с Хиландаром, тогда смущенные и ропщущие братия почувствовали, что их подозрения касательно нашего пароходного сообщения с их обителью несправедливы, и, почувствовав это, успокоились и через духовника своего благодарили вас и меня за внимание к нравственному и хозяйственному благосостоянию их киновии и к безмятежности всего Афона. Переговоры мои с Хиландаром, к сожалению, не кончились успешно. Я принужден был уехать с Афона. Перед отъездом моим греческое братство через почетных старцев своих вполне обнаружило мне напряженное и опасное состояние этой киновии. Оказалось, что она должна 500.000 пиастров, и русские духовники Иероним и Макарий острочивают уплату сего огромного долга, дабы стращать им совсельников своих греков и так держать их в зависимости от себя (в этом признался мне сам Иероним). Оказалось, что вся милостыня, которая посылается из России, иждивается на содержание русских же монахов, и что монастырю не велика прибыль от этих пришельцев. Оказалось, что они не строго соблюдают правила общежития, одеваясь пышно, распивая чаи, уклоняясь от общей трапезы и погуливая за воротами обители. (Все это правда). Но всего огорчительнее для их собратий греков непомерное властолюбие духовника Иеронима, по которому он никогда никого из них не приглашает на совет в противность домашнему уставу, им же самим написанному, и высылает из обители лучших сподвижников, не смотря ни на дарования, ни на заслуги их, дабы они не ограничивали его самообольщения. (Это правда). Это огорчение усиливается подозрением касательно изгнания греков из Руссика, скорбью о нравственном и хозяйственном расстройстве его от нашего пароходного сообщения с ним и безнадежностью уплаты огромного долга монастырского. Высказав мне все это и кое-что другое, помянутые старцы заключили беседу со мною замечательно неприятными намеками на равнодушие нашего правительства к русской братии, на гнилые костыли, на кои она опирается (разумеются два-три покровителя в Петербурге) и на право Руссика, построенного князем Каллимахи, просить цареградского патриарха об ограничении самовластия этой братии и даже об удалении ее из монастыря, в который она принята на постой и на хлеб по милости.

При таком напряженном и опасном состоянии Руссика благоразумно ли указать нашим пароходам якорную стоянку в неудобной заводи его, и не лучше ли назначить ее в Стеллярийском углу Афона у Платийской бухты и в водах Франколимено: это решить предоставляю вашему превосходительству.

Разведки мои об афонских пристанях кончены. Не ожидайте от меня ни новых известий о них, ни перемены взглядов моих на этот предмет.

Бог да благословит вас и юную супругу вашу! Цветите на радость многим²³¹.