Н. И. Любимову от 28 марта 1854 г.
Вашему воззрению на полезную сторону пребывания нашего в Иерусалиме в настоящее время до тех пор, пока самые обстоятельства понудят нас выехать отсюда, соответствует в нас совершенное послушание, и мы при добром расположении к нам греческого монастыря, всех иноверцев и самих мусульман и под покровительством австрийского консула г. Пиццамано, которого внимательная услужливость всем русским вызывает громкую благодарность, живем здесь и трудимся в велией тишине. Однако настояния французского консула Ботты у здешнего паши об удалении нас из Турции продолжаются, да и г. Пиццамано объявил мне, что Порта не намерена оставлять русских подданных в пределах своих долее двадцатипятидневной пересрочки, испрошенной у нее посланником австрийским. Конец той пересрочки совпадает с 17-м днем следующего месяца. Посему около этого времени мы будем принуждены оставить св. Град. Впрочем, я постараюсь под разными предлогами продлить здесь пребывание наше по крайней мере до мая месяца, дабы под моим художественным присмотром окончилась внутренняя отделка нового дома, построенного для нас. Вероятно, мне не удастся жить в нем; но, по крайней мере, я оставлю по себе прекрасный памятник моего зодчественного искусства и изящного вкуса. Довольно с меня и того, что я бескорыстно произвел здесь прекрасное, и что все любуются им, как редкостью.
Буря уносит меня с Востока. Не могу противостоять ее сильному напору, но, как подумаю о прерыве моего влияния на благоустройство церкви Палестинской и моих ученых занятий, посвященных многостороннему исследованию Востока, признаюсь, сожалею о том, что раненько суждено мне своротить с поприща хотя никем из наших не протоптанного и потому трудного, но соответствующего прирожденным стремлениям моей души к познанию неизвестного и к деятельности в кругах дальних и обширных, не утомляющего сил моих и ведущего к целям высоким и благотворным. Не подумайте, милостивый государь, что это сожаление мое высказано в видах прикровенного напоминания кому бы то ни было о дарованиях и заслугах моих и искусного побуждения кого бы то ни было к продолжению моей службы на Востоке. Нет, я не способен к такой хитрости, и ей нет места в душе, привыкшей смиряться, а не превозноситься, и многократными опытами убежденной в том, что служение в церкви Христовой назначается волей Божией, а не человеческой. Сожаление мое есть чистый отголосок сердца простого и любящего науку и страну, в которой Бог действовал особенным образом. Может быть, я не умел придать ему той искренности и той естественности, кои могли бы устранять в других всякую мысль о моем самолюбии, но в этом вините мое неискусство выражать словом внутренние чувствования, а не мое сердце.
Перестаю говорить о себе и начинаю молвить о других.
Владыка и старцы греческие спокойно предстоят у Гроба Господня и пламенно молятся о себе и о нас, чая милости Божией и лучших дней. Я твержу им, что Господь перед страданием Своим не испросил у Отца Своего 12 легионов ангелов, дабы теперь послать их соратовать с нашим воинством христолюбивым против вражией силы.
Исправление купола над Гробом Господним еще не начиналось. Зодчие, присланные сюда Портой, пока занимаются починкой мечети Омаровой.
Бетжальское дело продолжается. Злополучные шехи, озлобленные латинским патриархом Валергой и озлобившие его в свою очередь, томятся в тюрьме. Этот сановный римлянин показал, будто жители Бетжалы в суматоху похитили у него деньги и вещи (на 9.000 пиастров). Но бывшие в то время в сей деревне турецкие всадники засвидетельствовали в суде, что у него пропали только два пистолета и сабля. Действительно, это оружие отнято было феллахами у его переводчика после колкой насмешки, что патриарху прилично иметь при себе крест и Евангелие, а не смертоносное оружие, иначе, лучше бы ему служить в конном полку. Шехи говорят в диване, что они учтиво просили патриарха выехать из их деревни, возмущенной его присутствием, речами и крещением нескольких младенцев по католическому обряду, и что бесчестие нанесено ему поволочкой и потычками от неразумной молодежи уже после того, как окружавшие его священники начали бить палками старшин и некоторых из них ранили. Не знаю, чем кончится это дело. На днях Ботта ездил в Яффу, как говорят, затем, чтобы вызвать оттуда Валергу на очную ставку с феллахами, по их законному требованию. Но его блаженство не изволил явиться сюда.
Якуб паша в Яффе принял французского консула весьма холодно. Он сперва принудил его зайти к своему капукехае и ждать у него призыва, потом, когда пригласил его к себе, не встал перед ним и, показав ему рукой место для сидения, отворотился и стал смотреть в окно, наконец начал разговор с ним. Вот какая честь оказана была пашой представителю Наполеона III, полагающего душу свою за Магомета! Очевидно, что Якуб в Порте слышал неблагоприятные отзывы о проказах Ботты и Валерги, да и наместнику нашего патриарха лично высказал это.
Давно ожидаемый испанский консул прибыл сюда с семейством своим, а в 16-й день марта представлялся Якубу в пышном наряде своем. Он наотрез объявил Ботте и Валерге, что не позволит им распоряжаться пособиями, высылаемыми из Испании в здешний монастырь францисканский. Это объявление взбесило Галла и Римлянина. Сей последний даже не хочет праздновать здесь Пасху. Итак, чада Франциска теперь торжествуют. Но мне кажется, что они из огня попали в пламя. Ибо, во-первых, испанские монахи подняли здесь свои носы выше италианцев; во-вторых, австрийский консул кладет свою печать на гульдены, присылаемые из Вены. То же, вероятно, сделает и неаполитанский консул. Следовательно, латинская братия будет умильно глядеть в зубы трем господам. Гадаю, что со временем явится большое разногласие в их монастыре. Замечательно, что г. Пиццамано при разговоре моем об испанском консуле и о крошечной жене его, осматривавшей новый дом наш, не примолвил ни слова ни за, ни против него. Сухость и холодность его ясно показали мне возникающее соперничество обоих консулов и их домогательство перевеса в делах здешнего латинского монастыря. Такая борьба представителей католических держав, патриарха Валерги и францискан, без сомнения, со временем отзовется неладно в араво-католиках палестинских. Тем лучше для наших! Пока западные ястребы дерутся между собой, восточные голуби наши будут целы.
В Палестине, как и в Сирии, Египте и Малой Азии, спокойно. В Иерусалиме все заняты своими делами, как будто нет никакой грозы. Лишь изредка английско-жидовская политика, эхо Кларендона, делит здесь Россию на части и Севастополь отдает англичанам, Синоп французам, а Крым и Грузию туркам, предсказывая удачную высадку 80.000 галло-англичан около Севастополя, как будто эти союзники не встретят там ни одного полка русского, и как будто военный министр наш оставит Тавриду, эту жемчужину России, открытой на съедение ракам, привезенным из Сены и Темзы. В Набулусе, где я боялся за христиан по причине изуверства тамошних мусульман, единоверцы наши безопасны, потому что последователи Магомета ссорятся между собой и в чаду своих страстей забывают райев, за права которых началась война.
Но близ северной границы Греции народное восстание усиливается. Для прекращения оного давненько послан был из Стамбула Фуад-эфенди. Но видно, что красноречие его не подействовало на клефтов и паликаров Гриваса. Ибо в Золотом роге по распоряжению Порты готовятся фрегат, корветы, бриг, пароход и другие мелкие суда к отплытию в Превезу или Воло, где пылает мятеж.
В греческих газетах, издаваемых в Турции под строгим просмотром правительства, объявлено, что запрещение вывозить хлеб из наших черноморских пристаней испугало жителей Цареграда, имеющих малый запас пшеницы, и что в Смирне в 4-й день марта толпы мужчин и женщин разных племен разграбили мучные лавки, крича: Мы голодны.
В св. Земле ожидается в нынешнее лето хороший урожай пшеницы и ячменя после обильных дождей февральских и мартовских. Но Порта запретила вывоз хлеба за границу.
Здесь и в Сирии большая дороговизна на все. Бедные христиане палестинские плачут и не в состоянии платить податей. Они просят помощи у греческого монастыря, а у него нет доходов, потому что нет поклонников.
В такую тяжкую годину лучше бы отозвать из Иерусалима наших поклонниц (от 12–14), дабы они не обременяли собой казну святогробскую. Австрийский консул не знает, что делать с ними, ибо они не имеют денег для выезда в Россию.