К. М. Базили от 24 декабря 1852 г.

Еще раз спасибо вам, друже, за вино и хорошее и дешевое. Пожалуйста, пришлите нам и шипучего, да хорошенького и крепко закупоренного. В свое время сочтемся и не останемся в долгах. Что касается до моих окладов по службе, то они удерживаются синодом намеренно. Ибо всякий раз он уведомляет Азиатский департамент, что жалованье и столовые деньги мои остановлены. Не понимаю, что это значит. Невинность недогадлива. Несколько раз я напоминал о таком лишении и посольству и синоду. Первое сделало по крайней мере то, что мне с 30 марта начали высылать из Азиатского департамента ту половину окладов моих, которая назначена из царской казны; а второй в каждую треть удерживает другую половину их, следующую мне из сумм его. Таким образом мне суждено вместо 2.000 руб. получать одну. Спасибо и за то! Видно, что наше министерство недовольно синодом за это странное распоряжение и потому решилось брать из государственного казначейства царскую половину окладов вверенной мне миссии и высылать ее отдельно и независимо от духовного ведомства, дабы хоть пол-ломтика хлеба дать мне, тогда как прежде синод получал оттуда помянутую половину и вместе с своей представлял ее в Азиатский департамент для пересылки. Все это недавно объяснилось мне. Теперь вы понимаете мое положение. Оно незавидно. Я скорблю не о нем, а о том, что несправедливо отнята у меня половина средств к совершению дел добрых, и что судьба моя наводит уныние на сотрудников моих, которые видят чистоту моей жизни и труды мои неусыпные. Синод так поступает со мною не в первый раз. Когда я возвратился с Востока в 1846 г., он оставил меня без куска хлеба в течение, помнится, девяти месяцев за то, что я хорошо исполнил его поручение. В прошлом году определено было им выдать мне прогонные деньги на проезд в Киев. Но поныне я не получал их и не прошу. Увы! Увы! Ныне благоволением духовным веет от мирян, а в руках попов остались одни пустые сосуды. Я скрываю нищету мою; но рано или поздно ее узнают. Кому же бесчестие? Не мне. Ибо все здесь знают мою ровную жизнь и, когда мошна моя оскудеет, скажут: «Ежели русское правительство так поступает со своими, то чего ожидать от него чужим?». Думаете ли вы, что такое заключение будет выгодно для синода и даже для нашего министерства? По моему мнению, если бы кто из нас провинился в чем, то надлежало бы наказывать виновного не вычетом денег, а чем-нибудь другим. Пусть это наказание налагают на пьяных пономарей, а не на лица, служащие в Иерусалиме пред лицом всех христианских племен. Не так ли? И чем все это может кончиться? Почему думают, что терпение мое неистощимо? Почему воображают, что самоотвержению моему нет пределов? Почему уверены, что бурный и грозный ветхий человек во мне умер? Что делать остается честному иноку и ревностному слуге, которого оскорбляют, отталкивают, попирают незаслуженно? Остается думать, что Бог и добрые люди везде есть, и что Россия не составляет целой вселенной. Правда, отечество мило, драгоценно; но о нем можно молиться и в каменных расселинах Синая, или Афона, или в другом каком месте. Останавливаю перо свое, не любя жаловаться ни на кого. Есть Бог, Который лучше людей слышит и разумеет воздыхания и скорби наши.

Забываю себя и начинаю говорить о других. Ради Бога не назначайте сюда сподружия из иноверцев. Ни обстоятельства, никто и ничто не извинят вас в этом. Я готов служить вам усердно, как могу и как умею. По силе данных мне наставлений даже я обязан уведомлять вас о важных происшествиях в церкви палестинской. Поныне я не опускал этой обязанности и впредь буду исполнять ее до тех пор, пока не смелют меня синодальными жерновами. Ох, тогда увидят, какого качества была пшеничка.

P. S. Афив-бей говорил здесь, кому следовало, что вифлеемскую звезду изготовил, пожертвовал и прислал сам султан. То же самое выражено было в предписании на французском языке. Это обстоятельство не маловажно. Примите его к соображению. Ибо оно даст иной вид делу.

P. S. Пожалуйста, разрешите одно сомнение мое. Когда у нас шла речь о новом доме для нашей миссии, разумели вы и патриарх нижнее жилье арх. Афанасия и назначали оное к отдаче нам, или, махая руками, вы указывали мне только на новый терем сего архимандрита. Теперь, по отъезде владыки, нам отдают один этот терем, а я прошу всего. Афанасий не хочет жить там. А с чужими не хотим жить мы.