Первые попытки раскольников приобрести архиерея

Следя за рассказом Ивана Алексеева, видим, что этот «историк» различает в описываемом им событии несколько моментов. Первый момент характеризуется им лишь в общих чертах, со стороны результата предпринятых тогда «исканий»; подробностей здесь нет никаких. «История» сообщает только, что когда ветковские поповцы пришли к сознанию, что окормление бегствующим от великороссийской церкви новорукоположенным иерейством есть противное древнему благочестию «новоприятие» и что «из сего новоприятия извинутися» возможно не иначе, как «токмо да посвящен им будет как-либо от новых епископ, и сей по древним да хиротонисает им иереев», то «вдавшеся обще радетельством во искание се, и не обретоша к нему удобства»². Сопоставляя это место в «Истории» Алексеева с ее дальнейшим рассказом, видим, что речь идет о попытках, имевших место ранее 1730 года. Собственно не видно из слов Алексеева, в чем выразилось на деле указываемое здесь «радетельство» и когда именно, т е. в каком году и к кому была обращена просьба о хиротонии епископа. Но, судя по общему характеру сообщений Алексеева, всегда отвечающих фактической действительности, нужно думать, что «историк» и здесь имел целью констатировать результат действительного факта³. Во всяком случае, можно указать исторические данные, показывающие, что переговоры по вопросу о епископе ветковцы вели и ранее сношений с ясским митрополитом Антонием.

Сохранилось прошение ветковцев молдавскому господарю Григорию Гике, относящееся к началу 1731 года, в котором ветковцы сами свидетельствуют, что некогда с просьбой рукоположить епископа они обращались к иерусалимскому патриарху Хрисанфу (1707–1730 гг.), и что Хрисанф, произведя соответствующее расследование, совершить епископскую хиротонию «обещал», хотя в действительности это и не осуществилось. По словам ветковцев, патриарх приезжал тогда в Молдавию и здесь в «столичном граде» Яссах «свидетельствовал веру» ветковцев – «в действе божественного приношения» от ветковского иеромонаха Игнатия. «Обещал» рукоположить для ветковцев епископа Хрисанф потому, по их словам, что нашел, что «вера» ветковцев «православная и древним греческим обычаем согласная». В каком году это было, в документе не упоминается, равно ничего не известно и из других источников. Во всяком случае, имеем прямое и очень интересное свидетельство, что по вопросу о епископе ранее известного обращения к ясскому митрополиту Антонию ветковцы обращались к иерусалимскому патриарху Хрисанфу.

Есть и еще известие, связанное с именем того же патриарха Хрисанфа, но оно настолько неопределенно, что не дает никакого положительного вывода и может быть принято лишь к сведению.

Сохранилась переписка между русским послом в Константинополе бароном Шафировым и иерусалимским патриархом Хрисанфом, относящаяся к маю 1713 года и состоящая из письма патриарха к Шафирову и из ответного письма последнего к Хрисанфу по поводу возбужденной пред патриархом жившими тогда в Турции русскими «отступниками» просьбы о какой-то «хиротонии». Как письмо Хрисанфа, так и ответное письмо со стороны барона Шафирова касались собственно нескольких предметов, но более подробно здесь говорится о тех «происках» со стороны русских «отступников», против которых патриарх считал своим долгом бороться. «Болезненно мне, – писал Хрисанф Шафирову, – что, как вижу, не знаете, какие нам вещи воспоследовали прошлого году о прощении ваших отступников и какой подвиг и труд мы подъяли и сколько противностей, чтоб не дать им прощения, к чему нас многообразно принуждали господа наши, и чтоб иному не быть хиротонисану в место старой обители, о чем зело приискивали?» Сообщая это, Хрисанф указывал и объяснения, какие были даны им турецким властям по поводу его отказа в указанном ходатайстве. По его словам, тогдашнему визирю Юсуф-паше он говорил, что просимое «противно вере» христианской и «ни по какому образу того учинить не возможно». Из письма видно также, что поведение Хрисанфа в данном деле вполне отвечало желанию русского правительства. Хотя уже задним числом, но Шафиров предупреждал Хрисанфа, чтобы «тому не быть». В ответ на это предупреждение Хрисанф писал: «И да будет во уведомление, что ниже было, ниже будет. Однакож ежели придут или в церковь, или к нам, то не возможно, чтоб их не принять, как и учинилось. Понеже они пришли с указом, то мы не можем учинить иначе». Таким образом, давая обещание и на будущее время держаться раз принятого по отношению к просьбе русских «отступников» решения, чтобы «иному не быть хиротонисану», патриарх Хрисанф, однако, счел нужным поставить на вид представителю России, что при известного рода условиях ему, Хрисанфу, «невозможно» прекратить с упомянутыми «отступниками» всякие сношения. Он вел с ними переговоры и ранее, особенно потому, что те пришли к нему с «указом», – очевидно, от турецких властей, – заявляет и теперь, что на будущее время ему нельзя будет «не принять» их, если «придут в церковь». Свою речь Хрисанф заканчивал заявлением, что в целях «обращения отступников к соборному их пастырю» он считает полезным «искусить» просителей, искренни ли они в своем «намерении». Таким образом, как видим, письмо Хрисанфа содержит бесспорное указание на факт отказа со стороны этого патриарха русским «отступникам» в «хиротонии». Но письмо оставляет без ответа другие возникающие здесь, вопросы. Почему Хрисанф называет своих просителей «отступниками»? Почему он отказал им? О какой хиротонии просили те – епископской или иерейской? К сожалению, и в ответном письме барона Шафирова также нет каких-либо подробностей, которые отчетливо поясняли бы текст письма иерусалимского патриарха. Однако нельзя не отметить, что здесь выражается полное одобрение патриарху за его образ действий по отношению к просителям «отступникам». Так, Шафиров говорит, что хотя о «бедствах», которые перенес Хрисанф по случаю домогательств русских «отступников», он узнал лишь из письма самого Хрисанфа, a раньше ничего не слышал, но он ценит «поступок» патриарха и теперь не менее считая его мужественным, и обещает донести о нем кому следует, как о заслуге патриарха в интересах России. Одобрял Шафиров и намерение Хрисанфа «искусить отступников» в искренности их намерений, советуя применить «искус» не к одному только главе их, как предполагал патриарх, но и к другим «знатнейшим его соклевретам». Речь идет о намерении отступников возвратиться в Россию, и Шафиров обещает испросить им прощение собственно за политическую измену, но он упоминает при этом и о возмущении, которое чинят отступники против благочестия.

Таковы данные по интересующему нас вопросу, содержащиеся в рассматриваемой переписке патриарха Хрисанфа и посла Шафирова. При сопоставлении их с другими документами бесспорным является лишь то, что под именем «отступников» нужно разуметь русских казаков, незадолго пред тем бежавших из России в Турцию. Но в чем состояли их хлопоты пред иерусалимским патриархом, о каком «прощении» и какой «хиротонии» они просили и чем к такой просьбе вынуждались, относительно этого можно высказываться лишь гадательно.

Из письма барона Шафирова к канцлеру графу Головкину видно, что просителями Хрисанфа были, между прочим, запорожские казаки, бежавшие в Турцию после измены гетмана Мазепы⁴ и разгрома запорожской Сечи. Просьба их заключалась в том, чтобы патриарх был ходатаем за них, как желающих возвратиться в Россию пред русским правительством, – испросил бы им «прощение» за их политическую измену. Но нужно знать, что письмо Шафирова к Головкину относится к 14 августа 1713 года, а кто были просителями патриарха в 1712 году и о чем тогда просили, ответа на это оно не дает. Возможно, что состав просителей тогда был многочисленнее и имел представителей не от одних запорожских казаков. И предмет просьбы тогда был иной. Отрицательно это доказывается тем, что интересы казаков тогда поддерживали турецкие власти: ведь во время войны Турции с Россией⁵, им было бы естественнее поддерживать вражду между русским правительством и казаками эмигрантами, всячески удерживая их в Турции, a не помогать возвращению казаков на родину. А главное – в письме Хрисанфа к Шафирову прямо говорится, что предметом просьбы 1712 года была еще «хиротония», о которой в письме Шафирова к Головкину уже совсем не упоминается.

В 1712 году намерения бежавших в Турцию казаков были иные. Как видно из письма барона Шафирова к патриарху Хрисанфу, тогда казаки были озабочены отысканием удобного «гнезда» в самой Турции – «в намерении таком, дабы возгнездяся, прочих свою братию прельстя и к себе переманя (т. е. из России) тамо расшириться». А если так, то обращение казаков к патриарху Хрисанфу вполне понятно. Раз возникла мысль о широкой организации казацкой общины во владениях Турции, не могла быть игнорирована и церковная сторона этой организации. Говоря иначе, казаки обращались к патриарху Хрисанфу потому, что нуждались в «хиротонии», в священстве.

Вопрос только в том, почему Хрисанф не исполнил просьбы казаков, по каким мотивам? Возможно ли остановиться лишь на той одной мысли, что патриарх руководился политическими интересами России? Правда, с самого вступления на патриарший престол (1707 г.) Хрисанф был считаем русским правительством в качестве тайного политического агента России в Турции, по примеру его предшественников по иерусалимской кафедре. Заявить о своей нелицемерной преданности России в момент, о котором идет речь, т. е. в 1712 году, Хрисанф имел побуждение, тем более, что русское правительство тогда заподозрило иерусалимского патриарха в измене России, в интересах Турции, и готово было прекратить с ним свои сношения, чего Хрисанф совсем не желал⁶. Таким образом, Хрисанф не мог исполнить просьбу казаков, по-видимому, уже потому только, что просители были политическими изменниками России. Однако нельзя не обратить внимания и на то место в письме Хрисанфа к Шафирову, где иерусалимский патриарх заявляет русскому послу, что хотя доселе просьба казаков им, патриархом, была отвергнута, но если казаки «придут в церковь», то «невозможно, чтоб их не принять». Шафиров, когда узнал о хлопотах казаков относительно «хиротонии», то, как охранитель интересов России, счел нужным предупредить Хрисанфа, настаивая, чтобы «тому не быть». И Хрисанф уверяет русского посла, что как доселе «того не было», так и впредь не будет. Но при этом он считает нужным оговориться, что казаки будут «приняты», если «придут в церковь». Даваемое обещание на счет «хиротонии», по заявлению Хрисанфа, такого случая не исключает. Выходит, таким образом, что свои отношения к казакам Хрисанф ставил в зависимость не от одних лишь политических интересов России. Выражение «если придут в церковь», по-видимому, дает основание заключать, что за просителями, кроме измены отечеству, патриарх считал еще вину церковного «отступничества». При таком понимании было бы более понятно, почему, как видно из письма Хрисанфа к Шафирову, отказав казакам в «прощении», патриарх отказал и в «хиротонии»: православный патриарх не мог совершить хиротонию для «отступнической» от церкви общины.

Правда, относительно церковного «отступничества» бежавших в Турцию запорожских казаков ничего не известно. Но нужно помнить, что ранее запорожских казаков в Турцию бежали еще донские казаки, после известного бунта Булавина, под предводительством сподвижника последнего атамана Игната Некрасова. Расселившись по берегам Дуная, донцы встретили здесь запорожцев, надо думать, охотно, так как еще на родине приглашали их вступить с ними в союз для борьбы с «Москвой». План организации казачьей общины в Турции, о котором упомянуто выше, создан, вероятно, общим решением донцов и запорожцев.

Но известно, что донские казаки, бежавшие в Турцию, по своим религиозным убеждениям были раскольники-старообрядцы. Как на родине они приглашали запорожцев вступить с ними в союз во имя охраны «истинной веры христианской», так должны были говорить и теперь. Если допустить все это, то хлопоты о «хиротонии», против которых Хрисанфу пришлось бороться в 1712 году, можно было бы понимать в том смысле, что казаки желали завести в Турции свою раскольническую иерархию... При этом, по-видимому, нельзя обойти вниманием одно место и в ответном письме барона Шафирова, где, после речи о «изменниках» – главарях, говорится о «других», рядовых казаках, увлеченных первыми. По выражению Шафирова, им «яко прямым детям блудным отечества своего» надлежит «предложить увещание, чтобы умилосердились над своими отцами, женами, детьми и сродниками, которые конечно лютую смерть постраждут, ежели услышит Никита, что они сами здесь не престают возмущать против благочестия, о чем ко мне пред самым заключением именно писано, что то намерение восприято, понеже явилось, что они имеют с ними общение». Из этих слов видно, что бежавшие сносились с оставшимися на родине своими родственниками, и вредное последствие этого сказывалось, между прочим, в «возмущении против благочестия». Странно было бы думать, что Шафиров употребил такое выражение для обозначения политической агитации русских «отступников».

Но, с другой стороны, нельзя не принять во внимание и того обстоятельства, что, когда появились слухи о назначении Хрисанфа, будто бы на «патриархию казацкую», то барон Шафиров, сообщая об этом канцлеру Головкину (в письме от 5 апреля 1713 года), ни одним словом не обмолвился, что, будто бы, вновь образуемая в Турции «патриархия» имеет быть «патриархией» раскольнической, не смотря на то, что подобное замечание в извещении русского посла было бы вполне уместно⁷.

Второй момент искания архиерейства ветковцами в «Истории о бегствующем священстве» изображается в таком виде. Ветковцы входят в сношения с молдавским правительством. «Удобоприступна себе ясского митрополита Антония обретоша, к нему же тамо живущии староверцы свободный вход в разговоре имуще чрез многа: тем и дерзновенно просиша его, да посвятить им из них человек во епископа. Он же на се соизволи и повеле подати доношение, кое поданное доношение яве сотворено бысть господарю и прочим советникам его. И вси радостно соизволяху на то и обещавше церковь каменную им дати». Итак, молдавские старообрядцы имели доступ к ясскому митрополиту Антонию и вели с ним разглагольствия о вере. Однажды они завели речь и о том, что их церковное строение за отсутствием епископа, лишено должной полноты, и на этом основании, настойчиво просили Антония рукоположить им такового, по их собственному выбору. При этом подразумевалось, что епископ будет жить не в Молдавии, а заграницей, в Польше, на Ветке. Вероятно, и самую мысль хлопотать пред Антонием о епископе подали своим молдавским единоверцам именно ветковские раскольники. Антоний выразил согласие исполнить просьбу, но пожелал вести дело формально и чтобы иметь в руках документ от самих ветковцев, приказал подать ему соответствующее «доношение».

Дальнейшее данного момента у Алексеева изложено, как мы видели, слишком кратко. Подробности можно восстановить на основании печатаемых нами двух посланий к ветковцам молдавского митрополита Антония, а также прошения ветковцев молдавскому господарю Григорию Гике, в котором приведена часть и «доношения» ветковцев Антонию. Документы эти относятся к концу 1730 года и к первой половине 1731 года.

Оказывается, дело было так. «Доношение» Антонию ветковцы подали в ноябре 1730 года. В нем просители разъясняли, что они – народ великороссийский и, быв прежде подданными России, потом ушли за ее пределы и теперь суть «обыватели» Польши «в маетности... вельможного пана Халецкого, старосты речицкого»; что «благочестие, веру и обычай содержат древние святые соборные восточные церкве», a службу церковную совершают по книгам «московской печати, которые печатаны повелением прежних московских благочестивых царей и по благословению благочестивых же московских патриархов, которые рукоположение восприимали от цареградских греческой веры благочестивых, в тыя лета, вселенских патриархов»; что книги эти в печать произведены с переводов древних восточной церкви, существовавших ранее турецкого разорения Константинополя, так что эти книги дают возможность хранить «правоверие» по «преданию» вселенских учителей Афанасия, Кирилла, Василия Великого, Григория Богослова и Иоанна Златоустого; что, наконец, «других вер, иже породишася от западныя церкве», просители не содержат и знают всю их «погрешность в богословии». Что действительно все это – сущая правда, просители указывали на свидетельство со стороны. Так, они писали, что в 1729 году бискуп Анцута, по распоряжению самого папы производил дознание о старообрядцах, живущих на Ветке и признал, что они «содержат веру греческую древних святых отец», о чем в ветковском монастыре есть документ за подписью Анцуты; что и ранее этого, по повелению польского короля, такое же «свидетельствование» произвел «посол Полтев» и донесение его было столь благоприятно для старообрядцев, что король издал «увольной лист» о свободном жительстве их в польских пределах. На основании всего вышеизложенного и указывая, что такому громадному обществу, как общество старообрядцев в Польше, оставаться без епископа – значит, терпеть в церковных делах великое бедствие, – ветковцы просили Антония рукоположить для них епископа, их избранника. Просьбу ветковцев в Яссах не игнорировали: митрополит Антоний сообщил ее господарю Григорию, а тот собирал на совет архиереев и сенат. Но вопрос был решен не так, как желательно было ветковцам: дать епископа обещали, но лишь под условием переселения в Молдавию. «Советуем вам, – писал Антоний ветковцам, – да воспримите труды и приидите в нашу землю, идеже пришедше, изберете себе удобное место во единой волости, но и в прочих невозбранно и тогда изберется из между ваших людей, или от наших человека изрядного, по воле вашей, и поставится вам епископ и пастырь словесного стада Христовых овец, по желанию вашему, и тако избавлены Божиею благодатию будете из-под начала иноверных».

Само собою понятно, что такой ответ из Ясс не мог удовлетворить ветковцев. Трудность переселения из одного государства в другое ветковцы уже знали по опыту. А с другой стороны если и переселиться, остается еще неизвестность будущего: в Польше просители имели «свободное жительство» и владели королевской на то грамотой, а в Молдавии об этом, по крайней мере, нужно еще хлопотать; во-вторых, ветковцы желали видеть епископом своего кандидата, т. е. старообрядца их общины, ими самими избранного, a им отвечали, что на этот счет можно поступить двояко. Правда, что касается митрополита Антония, о котором ветковцы ранее были наслышаны из отзывов их молдавских единоверцев, то в его благожелательности они еще могли не сомневаться. Ответное послание Антония было проникнуто духом полной архипастырской любви. По характеристике самого Антония, ответ был написан «не со гневом, ниже с поношением, но с отеческою кротостию, купно же и с любовию, сострадательно, во многой приязни объемлюще каждого духом кротости». Из послания видна и причина, заставлявшая ясского митрополита именно так относиться к просителям, ветковским старообрядцам. Послание адресовано «сущим сынам святыя восточныя церкви», хранящим «православие древнего обычая святой благочестивой христианской веры». Антоний называл ветковцев так, конечно, не из лести, а потому лишь, что таковыми считал их тогда и на самом деле. Поэтому и предмету обращенного к нему ходатайства он придавал вполне надлежащее значение. «Воистину, – писал Антоний ветковцам, – удивительное дело есть многим остаться вам без предводителя и пастыря... которая вещь не может быть без зазору от многих». И, однако же, получив ответное послание Антония, ветковцы теперь не могли не видеть, что разрешение интересующего их вопроса зависит не от одного Антония и что им нужно обратиться с просьбой лично к самому господарю. Так они действительно и поступили.

О прошении ветковцев молдавскому господарю упоминается и в «Истории» Ивана Алексеева, но весьма кратко⁸. Печатаемая нами копия прошения дает возможность восстановить ход дела подробнее. Прошение имеет дату: 13 февраля 1731 года и подписано ветковского Покровского монастыря игуменом иеромонахом Власием «с прочими иеромонахи и отцы и с братией». Прошение было отправлено с особыми посланными, во главе с монахом Павлом, экономом монастыря, избранном занять просимую епископскую кафедру. Посланные принесли в Яссы еще и «писание» владельца Ветки, пана Халецкого, который, поддерживая просьбу старообрядцев, вместе с тем «обязывался» будущего епископа от всяких «обид и нападок хранити и брещи». Ветковцы справедливо полагали, что этот документ должен иметь важное значение для разрешения их просьбы в благоприятном смысле. Самое прошение было составлено так, чтобы расположить Григория в пользу просителей еще более, хотя и без того они уже имели уверения в его благосклонности к себе. С одной стороны ветковцы охарактеризовали чистоту своего «православия», как характеризовали еще в «доношении» Антонию. С другой – пытались уверить Григория, что исполнением их просьбы он создаст себе славу и память в роды родов. Тут указывалось и на царя Константина, и на князя Владимира, которые «наставлении сотворили»; один о «вселенском греческом народе», другой о «всероссийском». По мысли просителей «сиятельнейший в благочестии» Григорий дарованием просителям епископа исполнит долг великого христианского господаря и воеводы: этим путем они, просители, будут, с одной стороны, «возведены к исполнению божественных седми таинств», спасение христианам подающих, а с другой «от западных ересей, во вся концы рассеянных, и стужения униатского избавлены».

Составляя такое прошение, ветковцы не подозревали, что судьба приготовила им новую преграду, вследствие которой снова дан будет, по-прежнему, скорее отказ, чем удовлетворение, хотя в ином, чем прежде, виде. Дело в том, что Антонию было прислано из Москвы известное сочинение архиепископа нижегородского Питирима «Пращица»⁹: прежде мало знавший верования русских раскольников-старообрядцев и во всем доверявший своим ветковским просителям, Антоний теперь пришел в немалое сомнение. Правда, молдавский митрополит и теперь готов еще был верить «обещаниям» ветковцев пребывать в «православии»; со своей стороны господарь Григорий не изменил своего благосклонного отношения к данному делу. Тем не менее, в Яссах теперь было решено передать дело на суд вселенских патриархов». Собственно говоря, об этом была речь еще по поводу первого «доношения» ветковцев Антонию. Но тогда не стали «усугублять труды» искателей архиерейства. Теперь «Пращица» изменила положение вещей. Ответ поручено было написать опять митрополиту Антонию, которому и ветковцы, по-видимому, повторили просьбу, одновременно с прошением господарю Григорию. Изложив обстоятельства дела, Антоний так заканчивал свое послание: «Благоволите тех людей, их же изберете, с письмами своими ко святейшему вселенскому патриарху пришлите сюда; и благочистивейший господарь обещается просительно о вас ко святейшим патриархам письмо написать, такожде вси благородные господа сенаторы обещаются; и тако дело ваше, любо тамо совершат, или сюды к нам, приказавши, пришлют, и мы радостно и охотно труд восприимем, и посвятится вам архиерей, совершен и титулом, им же святейший патриарх восхощет утитоловати. И так за помощию Божиею надеемся желаемое ваше намерение непогрешно получить, аще убо и вы обещаетеся в истине стояти»...

Трудно сказать, последовали ли бы этому совету ветковцы: «труды» их, действительно, «усугублялись», а результаты нового путешествия, судя по всему, представлялись сомнительными¹⁰. К счастию, один из патриархов тогда сам прибыл в Яссы. Это был Паисий II, патриарх константинопольский, которому ветковцы и не замедлили подать прошение. В «Истории» Ивана Алексеева этот момент также отмечен, а со времени издания прошения ветковцев Паисию стали известны и те доводы, которыми просители оправдывались в своих исканиях. Только речь ветковцев доселе оставалась мало понятной, как мы об этом уже упоминали. Теперь в издаваемых нами документах и частностям этого прошения можно найти объяснение.

Характерную особенность ветковского прошения патриарху Паисию составляет то, что речи о предмете просьбы здесь предпослана защита от «клевет» на старообрядцев со стороны «новоумышленного российского Синода»: просители не скрывают, при этом, ни своих отношений к русской православной церкви, ни своих обрядовых особенностей. По-видимому, такая откровенность была совсем не в интересах просителей. Их жалобы на «клеветную книгу, Пращицу», на «подметный Мартинов собор» скорее могли затянуть разрешение их просьбы, чем способствовать немедленному ее удовлетворению. Ужели просители не понимали этого? Но дело в том, что ветковская апология была вынужденной, а не добровольной. Виновницей явилась «Пращица», присланная в Яссы, как это теперь видно из вышеупомянутого второго послания митрополита Антония.

Чем же, однако, окончились сношения ветковцев с Паисием? Об этом передает та же «История» Ивана Алексеева. По словам Алексеева, патриарх отнесся к просителям «благоприятно», но заметил, что дело требует совета с другими восточными патриархами. Впрочем, Паисий дал ответ скоро, как и обещал. «По мале времени отшествия патриарха, прислани быша из Царяграда 12 пунктов в Яссы», составленных «в таковом разуме, да хотяй ставитися исповедание дает – новотворные догматы хранити и в них спасение веровати и прочих сему научити». Ветковцы не дали на это согласия и искание архиерейства на этом прекратилось, тем более, что теперь просители своим поведением вызвали гнев даже со стороны митрополита Антония¹¹.

Из «Истории» Ивана Алексеева видно, что для подачи прошения патриарху Паисию в Яссы ездили вместе с ветковцами диаконовцы. Это – весьма характерное известие. Дело в том, что открывшаяся около 1720 года полемика по вопросу о способе каждения между ветковцами и переселившимися в Польшу с Керженца диаконовцами, к 1730 году достигла наибольшей степени напряженности. Ветковцы рассылали послания против диаконовцев, последние писали обличения на них, разделение на два согласия тогда обнаружилось со всею остротою. И, однако ж, это не воспрепятствовало тому, чтобы ветковцы и диаконовцы поехали в Молдавию вместе. Так сильно было желание поповцев приобрести епископа, так ясно была сознана ими неполнота своего церковного устройства! Мало этого, подобно тому, что имело место и позднее¹², ветковские поповцы пытались привлечь к делу искания архиерея даже беспоповцев, именно беспоповцев уже гремевшей тогда славою Выговской пустыни. Особенно большие надежды поповцы возлагали на знаменитого Андрея Денисова, выговского киновиарха. Его искусство вести с полным успехом всякого рода трудные дела было известно, конечно, и среди заграничных раскольников. И вот, заграничные поповцы решились просить Андрея Денисова приехать на Ветку и по обсуждении вопроса отправиться в Молдавию вместе с депутатами от поповщины. Сделали это они чрез известного поморца Леонтия Федосеева, прибывшего тогда в стародубскую беспоповщинскую слободу Ардонь¹³. Об этом мы узнаем из печатаемого ныне послания Андрея Денисова к Леонтию Федосееву. В приписке к посланию значится, что последнее получено было в Стародубье еще в 1730 году. Очевидно, что сношения с беспоповцами ветковские поповцы начали несколько ранее, чем было послано ими известное «доношение» ясскому митрополиту Антонию. Как только известие Леонтия дошло до Выга, выговцы созвали собор, чтобы обсудить вопрос с должною тщательностью. Сам Денисов, по его словам, готов был отозваться на просьбу, – принять на себя труд путешествия; но другие не выразили на то согласия, хотя к мысли о приобретении епископа отнеслись весьма сочувственно. Готовые оказать всякое «радение» и «усердие», выговцы рассуждали, однако, отпустить Андрея, столь «потребного» дома, ради «вещи» неизвестной, нельзя: «понеже вещь еще не полученная, и како она получитися будет? и аще получится, како получится?» При такой неизвестности, какой «совет» можно подать окрестным грамотным? A без такового «совета» обойтись невозможно. В виду всего сказанного, выговское совещание постановило поручить дело самому Леонтию Федосееву, чтобы он съездил к ним, т. е. ветковцам, и с ними, т. е. в Молдавию, для «доброго к лучшему совета», а потом, выждав с окончательным решением дела, прислал бы предварительно подробный отчет на Выг. Именно так писал Денисов Леонтию: «присудиша тебе, Леонтий Федосеевич, потрудитися съездити с ними для доброго к лучшему совета, для помощи примирения в разгласных вещах, для достоверного осмотрения и нам верного известия. И ты, Господа ради и мира ради церковного, потрудися съездити к ним и о всем к полезному порадей советовати и миротворствовати, во всем по староцерковному чину и по опасству правильному и в нужных случаях с покаятельными очищении. А утвержденного совершения твоей любви без общесоборного утверждения о содеянном не творити, но светлое известие во всем к нам принести». Таким образом, не отказываясь принять участие в искании архиерея, выговцы настойчиво заявляли, что это участие не должно нисколько связывать их в будущем. Они давали понять поповцам, что начинаемое последними дело всецело должно оставаться на их ответственности, себе же оставляли право обсуждать вопрос впоследствии. Нет сомнения, что в исполнение поручения с Выга Леонтий Федосеев ездил на Ветку для обсуждения дела, которое готовились начать тамошние поповцы. Но участвовал ли представитель беспоповщины в поездках в Яссы, решить это, за отсутствием прямых указаний, невозможно. Иначе сказать, мы не знаем, как отнеслись поповцы к беспововщинским условиям относительно предполагавшейся архиерейской хиротонии, присланным из далекого Поморья. Собственно, со строгой точки зрения (раскола), эти условия являлись, конечно, безукоризненными и потому должны были располагать ветковцев к безусловному принятию их. Но положение поповщины было таково, что нужда в епископе острее сказывалась именно здесь, а не в беспоповщине. А с другой стороны в виду приема беглых попов, практиковавшегося уже много лет, уступки также могли казаться вполне возможными. Скорее всего, ветковцы согласились на поморские предложения, но не без затаенной мысли, что можно будет потом сделать и уступки, если того потребуют обстоятельства. Во всяком случае, мы знаем, какие требования были предъявлены поморцами:

1. «Да поставляемый будет яко старых священников крещения, тако и пострижения Досифеева, Феодосиева, или прочих таковых».

Как мы видели выше, кандидатом в епископа ветковцами был избран эконом Покровского монастыря Павел: быть может, он отвечал этим условиям?

2. «Постановление да управится во оном храме, его же сами создаша».

3. «В чине оном рукополагателие да будут благословляющии и крестящияся двема персты, такожде и просфор седмица, и на них крест трисоставный».

4. «Чина оного действо да по древним славяно-российским книгам совершится во всем неизменно».

Применительно к существовавшей дотоле беглопоповщинской практике принимать попов, рукоположенных в «никонианских» храмах, по «новым книгам» и при «новых обрядах», – ветковцы могли смотреть на эти три условия снисходительнее, чем беспоповцы: они могли помириться и на том, что впоследствии получат иереев, хиротонисуемых по старым книгам, при употреблении старых обрядов и в ветковском храме.

5. «В самом оном рукоположении да будет святая оная рука Макария митрополита на главе рукополагаемого, – приятнее совестем человеческим к приятию рукополагаемого».

Ветковцы едва ли могли серьезно думать об осуществлении этой, трудно выполнимой, беспоповщинской затеи.

6. «Во исповедании да не обяжут по предопределениям, лежащим в чине: еже без рукополагателя ничто творити, еже во всем согласну быти восточным патриархам, но обще бы: еже согласну быти кафолической восточной церкви, или древним святым учителям восточным».

7. К лучшему произведению приличнее производить архиепископа неже епископа, и с таким произведением, еже рукополагати епископы и прочие, ради отсутствий.

На основании некоторых указаний, содержащихся в «Каталоге» раскольнического библиографа Павла Любопытного, можно утверждать, что приблизительно в начале 1730-х гг. в целях отыскания епископа предпринимал путешествие в Палестину некто Михаил Иванов Вишатин, бывший вязниковский подъячий¹⁴, по присоединении к расколу долго живший в одном из Выгорецких скитов. При этом ученые поясняют, что побуждением к путешествию послужил царивший на Выге разврат, прогрессировавший в беспоповщине по причине отсутствия законного брака: чрез приобретение епископа намеревались восстановить священство, чтобы восстановить возможность заключения законных браков. Хотя обычно дело представляется так, что Вишатин предпринял путешествие прямо с Выга; но из слов Ивана Алексеева в его сочинении «О тайне брака» видно, что Вишатин, оставив Выг, жил еще в Польше, а потом и в «земли Волоцкой». Но если так, если мысль об архиерее созрела в голове Вишатина еще на Выге, то спрашивается: могли он оставаться спокойным, в этом отношении, придя в Молдавию? Напротив, не был ли и он в числе инициаторов затеи о приобретении архиерея, явившейся результатом упомянутых нами «разноглагольствий о вере» раскольников с ясским митрополитом Антонием? И не по его ли, потом, совету и указанию состоялось изложенное выше сношение с Выгом чрез Леонтия Федосеева? Что касается путешествия самого Вишатина, то нужда в таковом могла явиться, по-видимому, уже только тогда, когда закончились неудачею вышеизложенные сношения с ясским митрополитом Антонием и константинопольским патриархом Паисием. Однако в точности неизвестно, когда отправился в путь Вишатин. Известие, что иерусалимский патриарх Хрисанф некогда дал обещание рукоположить для старообрядцев епископа, возможно, манило Вишатина с самого начала прибытия его в Молдавию. При таком ходе дела получило бы свое объяснение то недоумение, почему Вишатин направил свои стопы именно в Палестину, а не куда-либо в другое место на Востоке¹⁵. Андрей Денисов писал «одобряющие послания» и «путешествующему брату Вишатину» и его спутникам, как видно из «Каталога» Павла Любопытного¹⁶. Но рассмотренное нами послание к Леонтию Федосееву писано, по всем признакам, по поводу сношений ветковцев с молдавским митрополитом Антонием. Достаточно указать хотя бы на то, что в одном пункте требований относительно будущей архиерейской хиротонии Андрей Денисов говорит: «поставление (архиерея) да управится в оном храме, его же сами создаша»: здесь, разумеется, конечно, ветковский храм, созданный «самими» ветковцами, инициаторами наличной затеи о епископе, ибо никакого другого храма тогда у раскольников не было.

Есть известие, что чрез 11 лет после описанных сношений ветковцев с молдавским правительством, кончившихся для ветковцев полною неудачею, последнее предлагало услуги по устройству старообрядческой епископии, но жившие тогда в Молдавии русские старообрядцы не воспользовались этим предложением, и дело снова окончилось ничем. Сведения об этом содержатся в (печатаемом нами) особом «Сказании» о староверцах, живущих в земле Молдавской, написанным одним из участников события и, за исключением некоторых частностей, носящем несомненные признаки достоверности. Факт относится к 1742 году. Производивший перепись населения в Сочавском повете «боярин», оскорбившись на проживавших в селении Драгомир или Соколинцы русских раскольников за то, что те отказали ему в «гостинце», сделал господарю донос, что проживающие в означенном селении старообрядческие «чернецы» в действительности не имеют «пострижения» и должны платить «дань» наряду с другими бельцами. Господарь Константин (Маврокордато) созывал по этому поводу в Яссах «собор», на котором призванные старообрядцы подробно были допрашиваемы о содержимой ими «вере». И когда господарь убедился, что допрашиваемые «по всему православнии», то сделал им предложение иметь особого епископа. «Сказание» передает об этом именно следующее. «Тогда господарь рече: добрые вы люди и по всему православнии. Токмо толико у вас сел – а попа единого имеете, и тот стар: како он может нужду вашу исправити?» На это старец Тихон, представитель допрашиваемых, ответил: «мы о сем прежде милости просили, но не знаем, за что не получили». Так как Тихон указывал на исход хлопот 1730–1731 годов, то господарь ответил ему: «мы сие дело можем сотворити, приимете ли от нас епископа, по старопечатным книгам, по вашему намерению?» Тихон старец отвечал на это: «мы прежде о сем деле били челом, ныне же малолюдство и люди грабленые». На новый о том же вопрос Тихон, не беря на себя ответственности, сказал: «как миряне хощут». Господарь обратился к присутствовавшим старообрядцам-мирянам и на вопрос: «треба ли вам епископа?» Получил от них такой ответ: «Мы к милости твоей пришли бить челом не о епископе, a o дани, чтобы ты пожаловал – с нас дани сложил, и нам о сем совету не было». Тогда господарь сказал: «Вот на колты 18 червонцев и на 7 дней сроку, а вы посылайте от себя единого, чтобы приехали старцев пять или шесть, лучших людей и умных. И я вам поставлю епископа, по старопечатным книгам, по вашему обыкновению, и будет вам глава и будет вам освящать попов. И егда приидете, и устроится дело сие, – и я вам тогда и дани, что ни есть, облегчу». Старообрядцы ответили, что даваемый срок слишком незначителен. «Не точию на семь дней, но дай нам и на десять недель сроку, понеже наших людей большая часть обретается в Польше». Господарь согласился отсрочку увеличить на два месяца и вручил старцу Тихону 18 червонцев. Возвратившись в свои селения, раскольники стали обдумывать дело и в обдумывании провели не только назначенные два месяца, но и больше полгода. Между тем «господарю смена пришла» и, таким образом, «староверцам о епископе ничтоже учинилось и осташася в своем размышлении тщи».

Хотя в «Сказании» нет прямого указания, что медлительность, какую обнаружили в данном случае молдавские старообрядцы, зависела от сношений с Веткой, но сомневаться в этом едва ли возможно. Дело в том, что на неизбежность таких сношений, легко понятную и с точки зрения раннейшей истории данного вопроса, указывали господарю сами же раскольники. А между тем Ветка сравнительно недавно пережила разгром и ее жителям тогда было не до вопроса о епископе: сошли со сцены прежние инициаторы дела, не было и Павла, прежнего кандидата во епископа. С другой стороны история известного епископа Епифания, принятого на Ветке, и там же скоро большинством отвергнутого, – история также недавняя, не могла не ослабить прежнюю энергию ветковцев.

П. Смирнов