«Новое время» на страже интересов «староверия»

В виду происходивших в комитете министров заседаний по вопросу о пересмотре узаконений о религиозных и гражданских правах последователей старообрядческого раскола¹, газеты спешили выяснить пред сознанием общества значение предстоящих реформ. Особенно усердствовало «Новое Время», газета вообще неуловимого принципа, но, в данном случае, очень стойкая. Положение, занятое этой газетой в вопросе о старообрядческом расколе, давно известно; она стоит на стороне раскола, но, к сожалению, без должного разбора, стоит везде и всюду. Неизбежно выступают своеобразные суждения при своеобразных приемах аргументации. Дело ведется в полной оторванности от исторической почвы и без всякой специальной осведомленности. Церковная часть освещается односторонне или же просто игнорируется. Все это обыкновенно отбивает охоту к обсуждению возбуждаемых газетой вопросов о расколе. Но сделаем на этот раз маленькое и единственное исключение, – «злоба дня» заставила газету постоять на страже отменно бдительно…

23 января.

По поводу всеподданнейших адресов от четырех раскольнических обществ газета выражает «искреннюю радость», видя в этом факте не только доказательство того, что есть еще, существует надежная опора «русских!... политических идеалов», но и того, что «ледяная стена между раскольниками и остальными русскими людьми» уже начинает «таять» и скоро «рухнет до основания». Раскол, говорит газета, – «не отторгнул его последователей от общей жизни со всем русским народом, не создал раскола в сфере отношений и стремлений политических», напротив – раскольники «наиболее крепкие и стойкие русские люди, строго блюдущие верность русским политическим началам и идеалам». Но заслуживает внимания, что обещание на счет падения «ледяной стены» газета дает лишь под условием: если будет сделан «еще один шаг» – по расширению религиозных и гражданских прав раскольников. По этому поводу, нам невольно припоминаются примеры прошлого, как газетная печать начинала идеализировать раскол всякий раз, когда правительство заводило речь о даровании раскольникам, тех или других, прав. Серьезнее, однако, поступили бы и нынешние идеализаторы, если бы взяли на себя труд вдуматься и понять, что в условиях известной назревшей гражданской потребности, правительство всегда имеет достаточно действительных, жизненных оснований, чтобы даровать эти права. Придумывать основания фиктивные, возбуждать надежды несбыточные, это значит не помогать делу, а разве лишь тормозить его и в настоящем, и в будущем, в последствиях настоящего. Четыре раскольнические общины, исключительно поповщинского согласия, газета округляет в общую сумму «раскола», как известно, по числу слагаемых, очень разнообразную: четыре телеграммы, с выражением верноподданнических чувств, делаются исходной точкой для суждений о «политических идеалах» раскола, о коренных убеждениях всех его последователей. Ведь это ни с чем несообразный прием, кроме только явной тенденциозности. Оказалось возможным даже предсказание, что «ледяная стена» раскольнической обособленности скоро «рухнет», тогда, как телеграммы выражают свои радостные чувства именно в чаянии закрепления этой обособленности. Радуемся и мы, читая о готовности составителей телеграмм, быть «верными сынами» русского царя, но мы скорбим, что, значение акта 12 декабря, они понимают чисто сепаратистки. «Заря новой жизни», коей воодушевлены составители телеграмм, это – все та же их старая жизнь вне церкви, но при возможности новой организации для борьбы с церковью. Поэтому, тут возникают, естественно, другие чувствования. Основные устои русского государства созданы и освящены православной церковью, а не старообрядческим расколом. «Самодержавие» неотделимо именно от «православия». Это действительный, жизненный союз православной церкви и русского государства, а не отвлеченная теория о взаимном отношении церкви и государства, вообще. Православие охраняло единение России в прошлом, оно же составляет залог ее единения и в будущем. В момент великих исторических потрясений, союз с церковью удваивал силу государства, а иногда и прямо спасал его. Следовательно, опора государства вовсе не там, где царит разделение с церковью, как это есть в старообрядческом расколе, даже преимущественно, в особенном смысле. Кто знаком с историей раскола и с основными его воззрениями, тому известно, что в старообрядчестве религиозный сепаратизм неизбежно сопровождается и гражданским сепаратизмом. Гражданский идеал существует для раскольников лишь в невозвратимом прошедшем, а в настоящем, как и будущем, совсем не существует. То, что существовало в XVI и первой половине XVII веков, отошло в вечность и уже не повторится. Теперь и царь не тот, и судьи не те, теперь нет воеводств, нет приказов, теперь даже и войско иное. На современное состояние государства и общества раскольник смотрит, как на состояние упадка, ожидая в будущем еще больший упадок. Сочувствовать современному порядку вещей раскольник не может, это противно его религиозным убеждениям; напротив, идеал раскольника – не только в понятиях чуждаться всякой государственной и общественной современности, но, по возможности, сторониться и на практике. Таким образом, гражданский идеал раскольника, хотя и русский, но мертвый идеал, и потому, никак не может служить поддержкой для живой действительности. Больше того, по своей мертвенности, не выражаясь иначе, как только в виде пассивного протеста, стремящегося не к разрушению существующего, а лишь к избеганию, к возможному удалению от него, раскольнический гражданский идеал, в конце концов, в последовательном выводе, допускает и такие осязательные вещи, как уклонение от записи в ревизии, от платежа податей, военной службы, паспортов, присяги. Различие, между отдельными старообрядческими толками, здесь заключается именно лишь в степени последовательности, с какой доктринальный взгляд проводится в жизнь. И как бы эта последовательность ни была где-либо нарушена, во всяком случае, останется minimum ее. Только одно глубокое неведение может утверждать, что раскол «не отторгнул его последователей от общей жизни со всем русским народом».

27 января.

Газета негодует на «епархиальных миссионеров» светского звания. Она желала бы, если не прямо уничтожения этой должности, то, по крайней мере, ограничения миссионеров в их «разнузданной» деятельности. Комитету министров, ныне обсуждающему вопрос о раскольниках, по мнению газеты, «следовало бы поднять, и вопрос о точном значении и точных функциях этих чиновников-миссионеров духовного ведомства», и «выработать гласную для них инструкцию, за пределы которой они не могли бы переходить». Но в чем же дело? Да эти миссионеры, по мнению газеты, являются тормозом «на пути упрочения» у нас той веротерпимости, рамки которой теперь устанавливает комитет министров. От злокозненной деятельности миссионеров раскольникам все равно будет тяжко, если не ограничить ее строгой инструкцией. Но газета раскрывает свои карты лишь под конец речи. А сначала, она разглагольствует о какой то «зависимости» священников от миссионеров, миссионерским правилам неведомой, потом возмущается тем, что миссионеры получают жалованье, будто бы имеют виц-мундир, пенсию, чины, ордена, чего на самом деле им не полагается…

Повидимому, газета слышала что то об особых чиновниках по сектантским делам, но, по обычной своей «осведомленности» в вопросах о расколе и миссии, перепутав все, наговорила всякого вздора…..

3 февраля.

Устами, одного из своих присных сотрудников, газета уверяет, будто раскольники при крестном знамении «слагают пальцы» так, «точь-в-точь», как «слагали их святители русские Сергий Радонежский, митрополиты Петр, Алексей, Иона и Филипп». Это – давнее раскольническое уверение, записанное еще в «Поморских Ответах». Но, чтобы не «смущать» читателей такой сомнительной ссылкой, чтобы читатели больше верили и не колебались, – вместо цитаты: «дозде взято из Поморских Ответов», – автор статьи «осторожно» приписывает: «это все я говорю точно, без малейшей ошибки против действительности». Кажется, достаточно, чтобы видеть, питает ли автор хоть какое- нибудь уважение к своим читателям…

Тут же он делает характерное сообщение, что раскольники при заключении брака молятся «Николаю Чудотворцу». Сколько известно, виды брачных молитвословий у последователей старообрядческого раскола неодинаковы, поэтому автору следовало бы добавить, какие именно «староверы» молятся «Николаю Чудотворцу», – для других «староверов» это было бы любопытно, особенно в виду заповеди протопопа Аввакума поклоняться только «Николе Чудотворцу», а никак не «Николаю Чудотворцу»…

А нравится ли вот эта характеристика раскольников: «Не этого ли стиля люди на наших иконах? Не о них ли мы читаем у Карамзина и Соловьева? Не их ли имена заставляем вытверживать детей в школе?»

Но для чего же нужно все это иносказательство, все эти абсурды? Автору нужна твердая точка опоры, чтобы поразить читателя возгласом: ведь раскольники «не имеют права семьи!» Да, он так прямо и утверждает: «закон, определяет, именует и устанавливает права и правила для этих» людей, как собак, отрицая среди гражданских прав, наконец, далее и просто человеческое право иметь семью». В комитете министров поставлен вопрос о записях раскольнических браков. Автор и воспользовался случаем еще раз «облегчить душу» на излюбленной теме о праве человечества «брачиться и родиться».

В зависимость от лишения прав «иметь семью», автор ставит даже раскольническое учение об антихристе. Крайне «угнетенные», именно этим бесправием, видя, что оно преследует их на пространстве многих поколений, раскольники «как бы помутились в уме» и «начали рассказывать» так: «Это от антихриста! Это его злоба, невидная, незаметная. бескровная, бесшумная, но которая ужаснее огня и меча, которые действуют минуту, тогда, как дьявол растянул муку на всю жизнь и на целые поколения». Автору представляется такое объяснение, очевидно, очень остроумным, но исторически дело было совсем не так, не говоря уже о том, что раскольническое учение об антихристе появилось ранее, каких бы то ни было, стеснительных узаконений о раскольниках. Учение об антихристе, явившись совершенно независимо от какого-либо вопроса о браках, само, напротив, влияло на решение последнего, но опять исключительно в границах внутренней жизни раскола, помимо какой-либо связи с внешними правительственными узаконениями о раскольнических браках. Я разумею раскольническую бракоборную доктрину, как в первоначальном ее виде, так и в последующих изменениях. Отсюда, те из раскольников, которые желают «иметь семью», сколько бы правительство ни ограничивало их «право» на это, напротив, постепенно ослабляют учение об антихристе, а на известных ступенях и совсем отрицают его, чего никак не могло бы быть по теории рассматриваемой статьи.

Вообще, раз заходит речь о расколе по поводу совершенно серьезному, как и есть в данном случае, нужно бы говорить серьезно, на почве устойчивых исторических оснований, а не фантазировать…

4 февраля.

Сегодня «сам» Суворин подписывает аттестат раскольникам. Он упоминает о современных забастовках и восстает против них, но «забастовку», какую учинили раскольники в XVII веке и продолжают доселе, он одобряет. Он называет ее забастовкой православного народа, забастовкой интеллигенции, деятельной забастовкой в интересах охранения веры… Одобряет именно активность забастовки, «деятельную жизнь, сохранившую народу» и «веру», и все «начала самоуправления» в роде «прихода», «выбора священников» и «прочего». Бесконечные разделения из-за «веры», бесконечно ее нарушающие и доходящие, не только до отрицания каких-либо «приходов», но и до отрицания самих «священников», самого их бытия, – эти «прочие» результаты «забастовки» и «самоуправления» очевидно не берутся в счет…

10 февраля.

Газета требует изгнания слова «раскольник» – не только «из языка законодательства, суда и администрации», но и из полемической литературы, не говоря уже о языке разговорном, прямо путем официального запрещения и вот, как аргументирует такое свое требование.

«Иногда думается, что старообрядчество составляет почти нужный вариант веры, во всяком случае, позволительный, не проклятый. При благом и обширном взгляде, старообрядчество почти входит в гармонию веры, как остаток древне-московского, древне-суздальского пошиба в богопоклонении». Поистине «благой взгляд» и глубокие «думы»! В самом деле, ведь теперь в православной вере ощущается значительная неполнота: нет догматов о воцарении антихриста, об истреблении священства и таинств, нет учения о бродяжничестве, бракоборстве, не отрицается молитва за царя, не проповедуется самоистребление, нет вообще очень многих подобных «вариантов» старообрядческой «веры». Правда, этих «вариантов» не было и «в древне-московском богопоклонении», но «при благом и обширном взгляде», отчего бы и не расширить столь узкие рамки, раз это помогает «благой» цели изгнать слово «раскольник».

«В условиях теперешней нашей психологии, теперешних представлений о церкви, о религии», все «устремляет» нас «к погашению не догматических разностей веры, а самого ощущения этих разностей, двигает к затушеванию всяческих обособлений и в основе всего, к затушеванию чувства обособленности». Значит – догматические разности допустимы и в каких угодно размерах, но «ощущать» эти разности – значит питаться остатками старого вредного «антагонизма». Пусть православная церковь содержит одно учение, а отделившиеся от нее, именуемые старообрядцы, совсем другое, пусть и сами они, именно на этом основании, отделяются от нее, – но «верующие русские люди», при «теперешних своих представлениях о церкви», не должны ставить этого в счет, напротив, обязаны погасить всякую мысль о возможности церковного разделения, изгнать всякий повод к ее возникновению и прежде всего – изгнать слово «раскольник». Таков другой аргумент. Среди «верующих русских» своей категории, сочинитель его, конечно, найдет поддержку, но с ним, отнюдь, не согласятся даже сами раскольники. А ведь это целая половина, без которой единение все равно немыслимо. «Единство в вере» составляет догматически основной базис раскола, «ощущение» каких-либо «разностей в вере» – его жизненный нерв. Раскол согласится на соединение с церковью лишь при условии уничтожения этих «разностей», а не при условии «не ощущения» таковых. Но раскол понимает это дело лишь в смысле собственного преобладания, господства «своей веры», при формальном пред ним раскаянии со стороны церкви. Легко поэтому понять, какую язвительную улыбку на лице раскольника вызовет легкомысленный «нововременский» проект, какой это удобный повод к раскольническому издевательству, что в «никонианстве» есть и такие «верующие».

«Откололись от старообрядцев гневом своим, страстью своей, бранью своей – мы; и, во всяком случае – каким образом, они могли стать раскольниками, когда ничего и никогда не раскалывали, оставаясь точь-в-точь в том положении, в каком была и исповедовала веру вся Русь до 1666 года». Этот новый аргумент, кипящий таким негодованием против церкви и ее членов, в устах защитников раскола, однако, далеко не новый. Так именно, с полной и буквальной точностью, писали некогда диакон Федор и протопоп Аввакум, потом известные братья Денисовы, ныне так пишут разные раскольнические «иереи» и «архиереи» Швецовы, Механиковы и Усовы. «Нововременский» референт, повидимому, читал эти обвинительные речи старых и новых расколоучителей, но он или недостаточно усвоил их, или, по некоторым соображениям, оборвал на половине. На разглагольствиях о «никонианских» «гневе» и «брани» раскольники отнюдь не мирятся. По их мнению «страстный» и «бешеный» собор 1666 года побил рекорд собственно на том, что всю «веру исказил». В этой речи, по крайней мере, все понятно: раскол сохранил «веру, какую исповедовала вся Русь до 1666 года», а «никонианство» изменило ей. Но такой последовательности нет в речи «нововременского» референта. Зачем, в самом деле, это указание на «веру до 1666 года», если все дело в «гневе» и «страсти?» Во всяком случае, если «откололись», от так называемого «старообрядчества», сами «православные», то, значит, наименование «раскольник» принадлежит им. Не договаривая этого, референт опять обрывает свою мысль не на месте. Ведь нельзя же отрицать сам факт раскола, существование церковного разделения. А следовательно, нельзя не «ощущать» и виновника его. Когда «старообрядцы» возражают против именования их «раскольниками», то этим они ничуть не отрицают факт церковного раскола и вовсе, не стремятся к его «погашению», а только хотят сложить с себя вину в происшедшем церковном разделении. Когда они обращаются, с этого рода просьбой, к светскому правительству, то делают не что иное, как взывают к третейскому суду в их споре с православной церковью. Поэтому заключение автора статьи, что раскольники такой своей просьбой «сами стараются погасить разделение» и будто бы хотят сказать, что они не желают «быть в отделении от православного русского народа», – среди последователей «старообрядчества» способно вызвать не только смех, но даже и обиду.

«Раскольник есть не имя, а кличка, и притом, ругательная уличная кличка. Она ожесточает сердца старообрядцев так же, как «свиное ухо» – татар, как «пейсы» – еврея». Для законодательного языка это слово – просто «нечистоплотно», для обыкновенного употребления – «бессмысленно». Вот еще аргумент. Очевидно «древние» отцы церкви, по свидетельству Василия Великого, установившие для известных видов церковных «разделений» термин «раскол», поступили необдуманно. «Свиное ухо» и «пейсы» – еще иная статья, но просмотреть «бессмыслицу» – это уже верх оплошности. Мне кажется, однако, что здесь дело просто в нечистоплотности языка самого автора. Напрасный вопрос, удобны ли для светского законодательства термины церковных канонов, но не будет напрасным ожидать от раскольников, что за наименование канонического термина «нечистоплотным» и «бессмысленным», они запишут за «никонианами» еще одну «ересь»

Вместо слова «раскольник», автор предлагает слова «старовер» и «старообрядец». Он говорит: «закон должен и имеет право пользоваться только научно-точными, бесстрастно-точными терминами». Но ведь вера христианская есть всегда единая, ни «старины», ни «новизны» здесь быть не может. Поэтому, пусть бы даже отдаление раскола началось действительно из-за «веры», пусть бы даже раскольники, впоследствии, сохранили всю «старую веру», даже и при этих условиях, что могло бы означать слово «старовер?» Не бессмысленно ли оно? Вера, как и церковь, «никогда же стареет, но присно юнеется». Сами раскольники, если люди книжные, ныне хорошо понимают это². Точно также, нет ни малейшей «научной точности» и в слове «старообрядец», так как раскольнические религиозные обряды нисколько не «старее» обрядов православных, ни по греческому происхождению, ни по русскому употреблению.

13 февраля.

Длинная и туманная статья под заглавием «Война и свобода совести». По мнению автора, в чем, собственно, должно каяться правительство, в виду военных неудач на Дальнем Востоке, так это именно в том, что доселе, не отменены «стеснительные» законодательные статьи о раскольниках и особенно, что еще не распечатаны алтари московских рогожских часовен.

Вот, что значит стоять на страже интересов «староверия» и «староверов», стоять всегда и неизменно, и «во что бы то ни стало»…

17 февраля.

Критикуется закон о «не оказательстве» раскола. Наши читатели помнят сущность этого закона, его цели и формы обнаружения³. Поэтому – лишь два примера «критики», не входя в разъяснения.

Критик хочет доказать, что закон силится сделать неизвестным отлично известное: для этого насчитываются неизвестные «сотни тысяч» старообрядцев в Австрии и Турции, а потом, упоминается о немецких ученых «исследованиях» по расколу, как бы для показания, что хитрые немцы, наоборот, умеют сделать очень «известным» даже совсем неизвестное в русской действительности, не существующее⁴.

Критик хочет доказать, что закон – или недальновиден, или пристрастен: для этого указываются «на Невском, Морской и Конюшенной храмы – католические, лютеранские и реформатские», – как-будто суть дела по закону, совсем не во внешнем виде храмов, не в разности этого вида, как-будто в законе речь о том, чтобы раскольники не строили своих молитвенных зданий именно по подобию католических, лютеранских и реформатских молитвенных зданий…

23 февраля.

В заключение месячной апологии «староверия» предлагается характеристика «церковных», в объеме характеристики, какую сами они, по словам газеты, дают «староверию» к «сектантству». К течениям мистическим официальная церковность относит «все неясное по части веры», затем к сектам рационалистическим – «усердное чтение Евангелия», наконец, «к старообрядчеству» – «приверженность к древности». «Только золотая середина, Евангелием пылко не увлекающаяся, старого до подробностей не помнящая, «светопреставления» не боящаяся – есть «мы» и «наше», срединное – наше равнодушное царство».

Язык ненависти к церкви – хульный, язык равнодушия – тривиальный...

П. Смирнов