О заветах М.В. Ломоносова родному русскому народу

Веками копится, по каплям собирается то идейное богатство, которым питается душа народная и из которого, главным образом, создаются так называемые исторические устои общественного самосознания. Кто станет оспаривать ту несомненную истину, оправдываемую опытом истории, что настоящее и будущее, всякой закономерно развивающейся страны, своими глубокими корнями уходит в далекое прошлое. Пользуясь заветами своего исторического прошлого, движется вперед и наша русская жизнь. И если, мы не хотим сойти с почвы такого закономерного развития, если не хотим оторваться от родных корней, – то мы должны свято беречь преемственность исторических идей. Мы не должны отрекаться от своего дорогого наследства, какое нам дают священные заветы нашей родной, отечественной истории.

Чувство благоговейного уважения и благодарной памяти к тем, кто собирал это наследство и силой идейного подвига ковал крепость и мощь русского духа, – здесь самое законное чувство.

Отдавая должную дань такому почтенному чувству, русские люди и праздновали 8-го ноября 1911 года свой национальный праздник 200-летия со дня рождения первого русского ученого Михаила Васильевича Ломоносова, а 4-го апреля 1915 года день 150-летия со времени его смерти. Большинство торжественных собраний, как это и подобает в православной стране, начиналось молитвенным поминовением незабвенного имени Ломоносова. Торжественно и проникновенно везде прозвучала «вечная память» приснопамятному рабу Божию Михаилу. Этим выражено было, между прочим и общее молитвенное пожелание, чтобы память о Ломоносове «с похвалами» передавалась от потомства к потомству, чтобы дивный образ его, как можно глубже вошел в народное самосознание, чтобы заветы его великой жизни сделались живым достоянием и заветами всего русского народа.

Выдвинуть из дали прошлого мощный самобытный образ Ломоносова, в настоящий переживаемый нами исторический момент, особенно полезно. В пору безвременья и «лишних людей», когда общее разочарование, как едкий, ползучий туман расстилается и расползается по нашей земле, – как это было до начала настоящей военной грозы, – когда вязкая и топкая тина обыденщины властно захватывает и хоронит наши лучшие силы, когда всеми чувствуется, как бы общее наше идейное оскудение, когда самооплевание сделалось какой то особой болезнью русского человека, – в это то время особенно отрадным является напоминание о том, что «может собственных Платонов и быстрых разумом Невтонов земля Российская рождать».

И если чествование памяти Ломоносова является общим национальным праздником русского народа, то тем более, оно является праздником нашего трудового крестьянства.

Ломоносов, – сын народа. Его действительно родила русская земля, низ, нижний пласт ее, – крестьянское сословие. Каким бы пышным цветом ни расцвела, впоследствии, наша поэзия и литература, как далеко ни шагнула бы вперед русская наука, – но они не могут отречься от сознания, что Ломоносов, – отец русской поэзии и русской науки. Однако, мы говорим это не для того, чтобы определять его значение в этих областях нашего идейного творчества. Пусть это сделают присяжные представители русской научной мысли и русского художественного творчества. Мы хотим здесь остановить внимание наших читателей на другой стороне вопроса, на тех глубоких психологических переживаниях, которыми был запечатлен каждый шаг в жизни Ломоносова, в его восхождении от положения архангельского помора до высоты первого русского ученого и которые останутся навсегда лучшими жизненными заветами его для русского народа.

Что-то сказочное, героическое, поднимающее дух, – чувствуется в повествовании о том, как «Архангельский мужик по своей и Божьей воле стал разумен и велик».

Для нашего времени, вся жизнь Ломоносова звучит призывом к работе, к упорной борьбе за светлые идеалы, к бодрости и крепости нашего русского духа.

И если, в период «наших серых будней», было отрадно своей мыслью остановиться на том, кто является виновником настоящего праздника, то тем более, это надо сказать про настоящие дни, когда отрезвевший и образумившийся русский народ стоит на повороте к забытым началам родной русской жизни. Ведь имя Мих. Вас. Ломоносова, – это победный клич, победное знамя торжества русской идеи, а вся его жизнь это, – лучший завет для всего русского народа.

И удивительно здесь сочетались, сложились в какую-то сказочную картину внешние обстоятельства жизни Ломоносова с его внутренними переживаниями. Перенеситесь мыслью к младенческой колыбели отца русской поэзии и науки. Что вы увидите там? Курная хата архангельского помора… Отец, – простой русский мужичок. Мать, – духовного рода. Глухой, далекий север. Закинутая в глубь снежных сугробов, – деревня.

Кругом, – неоглядная, мертвая степь, покрытая блестящим, но холодным саваном чуть не вечной зимы… Длинные, темные полярные ночи… Всплески холодного Белого моря… Неприветливая обстановка тощей, бедной северной природы. И труд, – страшный, изнуряющий, с постоянной опасностью для жизни…

И вот, в этой-то, точно забытой солнцем стране, родится тот, кто стал, впоследствии, как бы солнцем русской поэзии и науки, – кто дохнул на эту область творческого русского духа всеоживляющим дыханием весны.

Где скопились такие богатые силы русской души, воплощением которых был Ломоносов?

Не вдруг, не каким-либо мгновенным озарением, а постепенно, путем могучей борьбы с условиями жизни вскипали и нарождались эти силы, которые и брызнули потом могучей струей русской научной самобытной мысли и зазвенели гармоническим аккордом звонкого живого стиха. Казалось бы, здесь, в царстве холода и почти не тающих снегов, в царстве общей смерти, где тощая растительность говорит о том, что все рождающееся здесь обречено на хилое прозябание, если не на общее вымирание, – где жизнь отцветает, не успевши расцвести, а смерть царствует непобедимо и властно, – казалось бы в такой обстановке должны бы застыть все пламенные и светлые порывы великой души Ломоносова.

Но «тяжкий млат, дробя стекло, кует булат».

И могучая натура Ломоносова не поддалась тяжким ударам судьбы; из отчаянной борьбы с ней он вышел победителем.

Не легок был путь, которым прошел Ломоносов. Ему пришлось пробиваться сквозь целый ряд препятствий, точно стеной отгородивших его от источников света и знания. Требовались героические усилия, чтобы пробить эту стену, чтобы одолеть все преграды, которые ставила ему судьба, как бы в доказательство того, что и идейные течения на пути своего роста встречаются также с стихийной силой зла. И эта сила не меньшая, чем какую мы наблюдаем и в мире физическом, где с поучительной наглядностью, доселе, оправдывается Божественное предопределение относительно земледельческой культуры. Кто не знает, что проклятая за грех человека земля дает больший простор для роста и развития сорных растений, чем чистой пшеницы. В то время, как благородные растения требуют ухода и подвержены тысячам опасностей, способных заглушить их рост, – растительный сор непобедим в своем распространении.

То же самое, наблюдаем мы и в мире идейных течений. Мир физический является лишь зеркалом, отражающим в себе такую же картину борьбы нравственных сил. Зло моральное, как и зло физическое, отличается такой же жизнестойкостью в борьбе за свое существование и с такой же легкостью завоевывает себе успех. Его росту все благоприятствует. Но добро встречает на своем пути всегда преграды, которые всякий идейный порыв, доведенный до конца, делают подвигом, иногда равным мученичеству.

Все это оправдалось и на жизни Ломоносова. Косные силы ополчились на него, готовые погасить в нем ту Божью искру таланта, которая с ранних лет затлелась в его душе. Но ни первобытная обстановка его младенческой жизни, ни сугробы далекого севера, ни невежество окружавших его лиц, ни дух времени, – не могли остановить русского, архангельского мужика в победном шествии к свету знания.

Вдумчивым, расширенным от удивления глазом всматривается маленький Миша в окружающий его мир.

Навевающие тоску темные ночи и северные «сполохи», способные зачаровать красивым сочетанием цветов каждого наблюдателя, – все эти явления природы, как бы еще глубже внедряют в него желание вырваться из духовной тьмы и невежества к яркому свету знания.

Жуткий страх перед северной тьмой, закидывающей на все свой мрачный покров, как бы переходит у него в страх перед другой, еще более пагубной тьмой, тьмой духовной.

А с другой стороны, волшебные полярные ночи, освещенные сказочными огнями северных сияний и вся, вообще, дикая мощь севера, где Мише приходилось ведаться с разными опасностями и вступать в отчаянную борьбу с грозными стихиями, закаляют его, воспитывают в нем выносливость и веру в родную страну, в мощь ее великого русского духа. Как орел из тесной клетки, сильная душа Ломоносова рвется к простору мысли, к благам знания.

Его тянет неудержимо в Москву, где он надеется найти удовлетворение запросам своего просыпающего великого ума. Эта древне-русская столица кажется ему землей обетованной. И вот, как евреи чрез Синайскую пустыню, он идет чрез мертвую, пустынную снежную степь в далекую Москву. В здешних школах, он жадно хватается за каждую крупицу знания. Новый мир открылся здесь пред Ломоносовым. Впитав в себя все, что только могла дать ему родная страна, он едет потом на Запад и хозяйским, критическим умом разбирается здесь в дарах западной культуры. При этом, – он не отрывается от родных корней. Его национальный облик не стирается здесь. Скинув армяк и полушубок, надев немецкие ботфорты, Ломоносов, однако, сумел остаться русским человеком, с той широкой открытой русской душой, на которой, как бы отпечатлелась безграничная даль его родины. Ломоносов, делая успехи в немецкой науке и удивляя ими немцев, в то же время, мыслил и чувствовал по-русски. Он не стыдился своей темной, невежественной, дикой, полу-варварской родины. В его отношениях к ней нет и тени того хамства, которое составляет отличительную черту многих современников. Ломоносов любит Русь любовью преданного сына и эту любовь к родным началам русской жизни, как вечный завет, он передает своему потомству. Из дали прошлого, дивный образ русского самородка, как бы говорит русским людям: берегите свое родное, не обрывайте тех корней, которыми вы вросли в свою русскую почву. Берите пример с законов растительной жизни. Чем глубже дерево проникает своими корнями в землю, тем могущественнее его рост; чем больше выбирает оно из окружающей среды питательных соков, тем выше возносится его вершина. Заимствуйте из западной культуры все нужное и полезное. Прививайте это к родным самобытным корням, двигайте вперед русскую жизнь, но бойтесь потерять органическую связь с святыми заветами прошлого.

Есть трава, которая растет без корней. Ее зовут, – «перекати-поле». По капризу ветра перемещается это растение с одного места на другое. У него нет родной почвы. Так бывает с человеком, который отрывается от исконных начал жизни своего народа. Так создаются те жалкие «беспочвенники», которыми богато наше время.

Ломоносов, явивший своей жизнью первый гениальный порыв национальных духовных сил своего народа, дает великий завет своим потомкам идти вперед, пробиваться к новым, более широким горизонтам знания, не разрывая живой, органической связи с той почвой, «где мы впервые вкусили сладость бытия».

Приобщивши русскую мысль к мировой культуре, подняв русский ум на высоту научного миросозерцания, Ломоносов не встал во враждебное отношение к самобытным началам жизни и психологии русского народа. Чем больше креп его ум, чем больше расширялись его познания, чем больше давал ему Запад, тем безграничнее любил он свою убогую сермяжную Русь. Под ее невзрачной сермягой, он сумел разглядеть великие силы души народной, которые обещали развернутся во всем обаянии своей подкупающей красоты и величая. Он любил православную веру, вспоившую и вскормившую богоносную душу русского человека. Любил родной русский язык, Богом данный великому народу и находил в нем «великолепие испанского, живость французского, крепость немецкого, нежность итальянского, сверх того, богатство и сильную в изображениях краткость греческого и латинского языка». Словом, – своей богатырской душой, Ломоносов слился с стихийными силами народного духа, вобрав отсюда в себя все сильное, здоровое, способное к культуре. Потому-то разгадать сложный, величавый образ Ломоносова, от рыбацкого челна поднявшегося до высоты вершин тогдашней европейской науки, невозможно вне исторической психологии русского народа. Он становится понятным только тому, кто сумеет заглянуть в глубокие тайники русской души, всегда и во всем ищущей Бога и святой правды Его. И то, что Ломоносов не изменил, остался верен национальным началам русской жизни, сообщает особенную красоту и ценность всей его личности.

Чуждый скепсиса и раздвоения, но со смелыми взлетами критической мысли, он сумел удержаться на точке равновесия между религией и наукой, сумел понять, что это две силы, действующие в разных плоскостях, но направляющие жизнь и творчество человека к одной общей цели. Научная мысль и религиозное чувство не только не приходили в нем во враждебное столкновение друг с другом, но, напротив, как две гармоничные струны, усиливали друг друга, очищаясь от не сродных их истинной природе примесей и элементов, вырождающихся часто в научные и религиозные предрассудки. Ограненный научным мышлением ум Ломоносова, как дорогой алмаз, представлял собой именно ту среду, в которой чистый луч божественной истины с особенным блеском мог играть и сиять разноцветными огнями. Очами веры и науки смотрел Ломоносов на мир Божий и как он сам говорит, пред ним всегда открыты были две книги: евангелие, где он читал волю Божию и природа, которая была для него тоже евангелием, благовествующим о творческой силе, премудрости и величии Творца. «Не только небеса, но и недра земные поведают славу Божию», – писал в одном из своих сочинений Ломоносов.

В духовных произведениях, отца русской поэзии и науки, со всей ясностью обрисовываются религиозные стороны его духа. Слово Божие, как неиссякаемый родник священной поэзии, давно влекло к себе его еще юное сердце. А когда созрел и окреп его ум, это увлечение нашло выражение в его оригинальном творчестве, где восторженное удивление пред могуществом Творца сделалось основным мотивом его духовных произведений. Некоторые из них являются прямо таки величавым гимном Промыслителю вселенной, Который «все на пользу нашу строит».

Это чисто христианское убеждение и спасало Ломоносова от отчаяния, от упадка духа в его, действительно, иногда отчаянных обстоятельствах. Но, оно не ослабляло в нем того одушевления, с каким он боролся против «врагов Бога…» Для Ломоносова такими «врагами Бога», противниками божественной воли были все «недоброхоты» России и русской науки.

Так, ученик Лейбница и Вольфа сумел без труда установить мудрое равновесие между наукой и религией. Но, он не ограничился личным сознанием. Ломоносов хотел, чтобы весь русский народ признал их равноправие.

«Не здраво рассуждает математик, – говорит Ломоносов, – ежели он хочет божескую волю вымерить циркулем. Таков же и богословия учитель, ежели он думает, что по псалтири научиться можно астрономии или химии. Толкователи и проповедники Свящ. Писания показывают путь к добродетели, представляют награждение праведникам, наказание законопреступным и благополучие жития, с волей Божией согласного. Астрономы открывают, кроме божеской силы, великолепия природы, изыскивают способы и ко временному нашему блаженству, соединенному со благоговением ко Всевышнему. Обе обще удостоверяют нас не токмо о бытии Божием, но и о несказанных к нам Его благодеяниях. Грех высевать между ними плевелы и раздоры. Правда (наука) и вера суть две сестры родные, дщери Всевышнего Родителя, никогда меж собой в распрю придти не могут, разве кто, из некоторого тщеславия и показания своего мудрования, на них вражду всплетет».

Благоговея пред Словом Божиим, глубоко постигая истинную природу сверхъестественного и естественного откровения, М. В. Ломоносов высоко ценил сочувствие св. Отцов к природе и желание их помирить изучение ее с религией.

«О, если бы в их время, – сказал он однажды, – известны были, изобретенные недавно, астрономические орудия и открыты тысячи новых звезд! С каким бы восторгом проповедники истины возвестили о новых свидетельствах величия, мудрости и могущества Творца».

Устанавливая нормы отношений между верой и знанием, Ломоносов, в то же время, сделал идеалы веры идеалами жизни. Для него вера была не отвлеченным умозрительным принципом, не бесплодным схоластическим наростом, а той великой творческой силой, которая в самой жизни раскрывает богатство таящихся в ней потенций, как растительное зерно, брошенное в почву.

Известно, что при археологических раскопках в некоторых гробницах встречаемы были сосуды с зернами пшеницы. Несколько тысячелетий пролежали эти зерна в темноте саркофагов, ничем не проявляя своей жизни. Но когда вынесли их на свет и разбросали по распаханному полю, – то эти «спящие мертвецы» ожили, пустили ростки.

Так идет в рост и зерно веры Христовой, где оно встречает живую душу, не скованную предрассудками века, не засоренную тупым невежественным самодовольством. «В злохудожную же душу, по слову Библии, не внидет не только вера, но и премудрость».

Приготовляя поле для посева, обыкновенно, с него выбирают камни и сор. На засоренных местах не появится всходов. Так и в деле идейных посевов. «Осуетившееся в человеческих похотениях сердце», в котором дикая поросль всяких предрассудков глушит истинные чувства, будет не «землей благой», а могилой, темным саркофагом для такого посева.

Нужна большая работа каждому из нас над самим собой. Нужна культура духа, тщательная разработка всех его сил. И тогда в недрах его зерно веры Христовой найдет для себя благоприятную почву и принесет «плод многий» Все это оправдалось в великой жизни Ломоносова. Вот почему, ему удалось не только примирить религию и науку, но и сблизить, породнить между собой веру и жизнь.

Вот почему, также разнообразные веяния философской мысли Запада не развеяли в его душе исконных начал православного веросознания; он не только верил, но он и жил этой верой, одушевлялся ею в своем служении на благо русской науки. Потому-то вся его жизнь и вырастает в целокупный героической подвиг, – ибо корнем, основой ее была вера, убить которую значило здесь убить и саму жизнь. Ломоносов был подвижником, когда только, что еще подходил «ко вратам своей учености», когда самоотверженно шагал за обозом в Москву; но он и остался им, когда судьба увенчала его уже именем первого русского ученого. И в этом смысле, жизнь Ломоносова является для нас действительно дорогим нравственным наследством, хранящим в себе не умирающие великие заветы русскому народу. Во всем величии и объеме их не исчерпать нам в кратком слове. Но если перевести их на лаконический язык, – то все содержание этих заветов можно выразить кратко тремя повелительными словами, которые из дали прошлого великий предок, как бы шлет своим соотечественникам-потомкам и которые золотыми, неизгладимыми буквами, мы должны начертать на своем национальном знамени, – это: «Молись, трудись, учись».

Пусть же это победное знамя с таким священным девизом призывно развевается над поборниками национальной идеи. И пусть все, что в жизненных схватках, в своей борьбе за идеалы приобретут наши родные бойцы, одушевляемые великими заветами нашего исторического прошлого, – пусть все это отдадут они на служение Богу и родине.

Протоиерей Петр Миртов.