«Священник, не снявший с себя сана»
Прошли годы, выросло два поколения наших соотечественников. Палачи тщательно стирали следы своих преступлений. Они рушили бараки, ровняли с землей могилы, жгли документы, смывали невинную кровь кровью своих сообщников. Так что будто ничего и не было. Не было БАМЛАГа, Беломорканала, СЛОНа и СТОНа. Но было. И подобно тому, как вечная мерзлота исторгает из земли в оттепель истлевшие корни деревьев, камни острогов и обрывки колючей проволоки, так и река времени неизбежно выносит в поток вечности свидетельства о жизни, ставшей житием.
Теперь нам известны события последних месяцев жизни отца Павла Флоренского и обстоятельства его мученической кончины. Последнее письмо от з/к Флоренского П.А. пришло в Загорск 19 июля 1937 года. На запросы было сообщено, что Флоренский П.А. снова осужден «сроком на 10 лет без права переписки». И всё. Два десятилетия неизвестности и... надежд. Поминали всегда «О здравии». Новое сообщение о судьбе осужденного з/к Флоренского П.А. было получено в связи с возбуждением дела о его реабилитации. В свидетельстве о смерти П.А. Флоренского, выданном Невским ЗАГСом г. Ленинграда 3 ноября 1958 года, сообщалось, что реабилитированный П.А. Флоренский умер 15 февраля 1943 года. Эта дата соответствует сроку осуждения в 1933 году на 10 лет, но она близка и к датам смерти, которые указывали при реабилитации в 50-е годы. Хотя дата эта и вызывала сомнения, но теперь поминать о. Павла стали «За упокой» и по просьбе Анны Михайловны Флоренской был совершен наместником Троице-Сергиевой Лавры архимандритом Пименом (Хмелевским), позже архиепископом Волгоградским и Саратовским, чин погребения.
«Вы спрашиваете о подробностях погребения о. Павла в Лавре (заочном), – отвечает 29 апреля 1987 года Высокопреосвященный Пимен в ответ на вопрос В.А. Никитина, родственника Флоренских, церковного публициста. – Мне уже трудно вспоминать подробности. Пришла ко мне Анна Михайловна Флоренская (я был наместником Лавры) и сказала, что получила откуда-то справку, в которой говорилось, что П.А. Флоренский умер в 1943 году. Она просила отслужить погребение. Погребение я отслужил в Духовской церкви Троице-Сергиевой Лавры 15 декабря 1959 года (П.В. Флоренский вспоминает, что это происходило в Трапезном храме. – Ред.) Присутствовали при службе: Анна Михайловна, Кирилл Павлович, Павлик, Ваня (второй сын Василия Флоренского. – Ред.), Наталья Ивановна, Ольга Павловна, Саша, Маша и Анна Васильевна. Затем они все были у меня в покоях, что-то рассказывали (уже не помню что, но много житейского, из своей жизни)».
Таким образом, священник Павел Флоренский был церковно погребен лишь спустя 22 года после мученической кончины, о которой стало известно еще через тридцать лет. Смерть всегда больше, чем просто факт, тем более смерть священника, смерть насильственная, мученическая. Она приобретает символическое значение, и каждая деталь ее, подробность бесконечно важна, ибо становится предметом не биографии, а жития. Лишь в июне 1989 г., по запросу семьи в управление КГБ СССР по г. Москве и Московской области, было произведено расследование обстоятельств осуждения и смерти священника Павла Флоренского. На основании полученных новых сведений 24 ноября 1989 г. ЗАГС Калининского района Москвы выдал семье новое свидетельство.
СВИДЕТЕЛЬСТВО О СМЕРТИ
Гражданин ФЛОРЕНСКИЙ Павел Александрович умер 08 декабря 1937 г. в возрасте 55 лет, о чем в книге регистрации актов о смерти 1989 г. ноября месяца 02 числа произведена запись за № 6в.
Причина смерти – расстрел.
Место гибели: область Ленинградская.
Место регистрации – отдел ЗАГС исполкома Калининского Райсовета г. Москвы.
Дата выдачи – 24 ноября 1989 г.
Заведующий отделом (бюро) ЗАГС (подпись) VIII-МЮ № 423815.
(Печать учреждения, выдавшего документ).
В результате хлопот семья получила сначала ксерокопию отдельных листов дела и пыточную фотографию подследственного Флоренского П.А., но только анфас, а также рукопись его работы «Предполагаемое государственное устройство в будущем», которую он написал после завершения следствия в Бутырской тюрьме. Позже, в феврале-апреле 1991 г., в дни Великого Поста, в архиве КГБ СССР с делом осужденного и реабилитированного Флоренского П.А., которое имеет архивный номер 212727, работал П.В. Флоренский. Ему удалось переписать более тысячи страниц протоколов допросов, служебной переписки и других документов. Позже ксерокопия всего дела была предоставлена семье. Сведения, почерпнутые из дела, дополнены материалами, добытыми подвижниками Ленинградского отделения «Мемориала»: трагически погибшим В.В. Иоффе и И.А. Резниковой, а также расстрельными списками соловчан, найденными в архиве ФСБ Архангельской области Т.В. Сошиной. Собранные материалы обобщены в очерке А. Разумова и В. Груздева «Скорбный путь соловецких этапов» (Ленинградский мартиролог. 1937–1938. Том 4. 1937 год. СПб. 1999. С. 658–664). По этим материалам и излагаются некоторые подробности последних месяцев жизни и мученической кончины священника Павла Флоренского.
В год 20-летних юбилеев Октября и органов ВЧК-ОГПУ-НКВД Политбюро ЦК ВКП(б) приняло решение раз и навсегда избавиться от всех неблагонадежных и «социально опасных граждан». Избавиться к дню Сталинской конституции 5 декабря. Летом 1937 года партией и правительством было принято решение о сокращении количества заключенных в лагерях. Началась подготовка к выполнению решения и в Соловецком лагере. Связь с внешним миром предназначенных к ликвидации заключенных была прервана уже в июне, и систематические письма перестали приходить и от Р.Н. Литвинова, и от Н.Я. Брянцева, и от других з/к. Дальнейшая их судьба стала на полвека тайной.
В июне 1937 г. Соловецкие лагеря особого назначения, составляющие часть Беломорско-Балтийского комбината НКВД СССР (СЛОН ББК НКВД СССР) перевели в ведение 10-го (тюремного) отдела ГУГБ НКВД СССР для реорганизации в Соловецкую тюрьму особого назначения (СТОН). 4 июня начальником Соловецкой тюрьмы вместо П.С. Раевского был назначен ст. майор ГБ И.А. Апетер, служивший с 1934 г. начальником санитарно-курортного отдела АХУ НКВД СССР.
В августе 1937 г. были изготовлены типографские бланки приказа Народного комиссара Внутренних дел Союза ССР, генерального комиссара Госбезопасности товарища Ежова. В стандартном бланке были оставлены свободные места, куда вписывалось название лагеря и число запланированных к расстрелу заключенных. Соловецкому лагерю 16 августа была спущена разнарядка на расстрел 1200 з/к. 19 августа эта директива поступила в Ленинград, и начальник УНКВД АО A.M. Заковский передал ее для исполнения своему заместителю В.Н. Гарину, руководившему всей репрессивной кампанией в Ленинградской области и Соловецкой тюрьме.
Вот как описывает Ю.И. Чирков атмосферу, царившую на Соловках: «Прекратило деятельность и проектно-сметное бюро, в завершение составив проект перестройки монастырских помещений в тюремные. П.А. Флоренский и другие видные сотрудники ПСБ, очевидно, были тоже под замком. В кремлевских дворах было сравнительно малолюдно. Цветники во втором дворе уничтожены. Закрытые щитами окна первой колонны выглядели как ослепленные... Произошла смена погоды. Стояли пасмурные дни, листва с деревьев облетела. Плохая погода, наступление мрака и холода всегда нервировали соловчан, а тут еще неопределенность. Что будет с нами? Кого оставят в этой тюрьме особого назначения? Кого вывезут и куда? Вопросы, вопросы... Ясно было одно: все изменения к худшему. В газетах бушевал шквал ненависти и подозрительности. Термин «враги народа» упоминался почти во всех статьях. Создавалось впечатление о множестве «врагов» во всех звеньях госаппарата, на производстве, в литературе, армии и т.п. Все действовало угнетающе. Казалось, все руководство вместе с Великим сошло с ума. Газеты читали молча, без обычных комментариев, что уже стало и в Соловках опасным: были случаи ареста тех, кто вслух высказывал возмущение происходящим». (Ю.И. Чирков. А было все так... М., 1991. С. 170–172).
Среди рассказанных, написанных и опубликованных свидетельств сохранились последние письма Р.Н. Литвинова и Н.Я. Брянцева, каким-то чудом прорвавшиеся домой в сентябре 1937 года. На письме Р.Н. Литвинова рукой Варвары Сергеевны Литвиновой поверх порядкового номера написано «последнее письмо. 1937.IX.19»:
«...Итак, очень любимая Варька, по старому стилю 5 сентября, т.е. я перевалил еще одну годовщину... ночью придется дежурить (одно слово зачеркнуто цензурой – Ред.), то есть сидеть ночью у дверей с 12 до 6 ночи, так как сегодня моя очередь. До сих пор у меня нет работы. Это нехорошо в смысле еды, потому что безработные получают (замарано цензурой две трети строки – Ред.), а при длительном отсутствии это начинает сказываться... Нужно добавить, что, учитывая возможность далеких передвижений, я продал серое пальто за 30 рублей, так как это выгоднее, чем выбрасывать... В прошлую выдачу писем я не получил ничего. А так как выдача идет теперь два раза в месяц, 1 и 15, то теперь жди две недели, что очень грустно, потому что главная тяжесть моей жизни состоит в беспокойстве о тебе и семье. О себе самом я как-то не беспокоюсь – создалось какое-то фаталистически насмешливое отношение к своим злоключениям. Безработное состояние я использую для занятий математикой и аэродинамикой и провожу время довольно интересно... лучше бывает, если получаешь письмишко или в крайнем случае бандероль. А этого нет. Ни от тебя, ни от Любы. Как Колька? Не собираешься ли ты сфотографировать его? Ему я не буду писать, потому что он мне не пишет. Да и не знаю я его. Помню маленьким, а теперь парень большой со своими интересами, которых я не знаю. Изменения идут, и логически нужно ждать еще более крупных, но ничего определенного предчувствовать нельзя, а логические рассуждения обладают недостатком в том смысле, что выходит не так, как рассчитывают. Чтобы не ошибиться, лучше не загадывать ничего, окружение смешанное, есть приятное, но есть и отвратительное, профессионалов (воров – Ред.). Но не исключена возможность переезда, а куда – пес его знает, потому что мои пункты считаются очень опасными. А самое главное, будь здорова, не падай духом, помни, что я тебя крепко люблю и не забывай о твоем Р...»
В соответствии с Приказом к началу сентября 1937 г. были подготовлены списки к осуждению на расстрел 1116 соловчан. 21 октября их вывезли в Кемь. «...В конце октября, – продолжает рассказ Ю.И. Чирков (с. 173) неожиданно выгнали всех обитателей открытых камер кремля на генеральную проверку. На проверке зачитали огромный список – несколько сотен фамилий – отправляемых в этап. Срок подготовки – два часа. Сбор на этой же площади. Началась ужасная суета. Одни бежали укладывать вещи, другие – прощаться со знакомыми. Через два часа большая часть этапируемых уже стояла с вещами. В это время из изоляторов вышли колонны заключенных с чемоданами и рюкзаками, которые направлялись не к Никольским воротам, где была проходная, а к Святым воротам, которые выводили на берег бухты Благополучия. Я подбежал к краю «царской» дороги еще до приближения колонн и видел всех проходивших мимо, ряд за рядом, по четыре человека в ряду. Мелькали вперемешку знакомые и незнакомые лица. На всех было одно общее выражение – собранность и настороженность. Все стали какие-то суровые, отчужденные... Кремль совсем опустел. 9 ноября было интенсивное северное сияние. В черном небе сходились и расходились не обычные многоцветные полосы, а багрово-красные дуги, что толковалось некоторыми, как грозное знамение... Прошел страшный слух, будто второй этап был утоплен в море. Все это не способствовало хорошему настроению».
Расстреливали этап 27 октября и 1, 2, 3, и 4 ноября под Медвежьегорском в лесном массиве Сандормах на 16 км дороги на Повенец. Не случайно расстрел проходил в канун октябрьских праздников, по традиции совершать кровопролитие перед «красными» днями календаря. Что же касается слухов о том, что этап был утоплен, то это отражение драмы, происшедшей с транспортом «Джурма», перевозившем заключенных в Магадан и вмерзшем в лед недалеко от парохода «Челюскин», пассажиров которого героически спасали летчики, ставшие первыми Героями Советского Союза.
Еще до расстрела первого этапа в Соловецкой тюрьме были подготовлены дополнительные 509 справок и тюремных дел з/к, также подлежащих расстрелу уже в порядке перевыполнения плана. Эти справки объединили в три повестки к заседаниям Особой тройки УНКВД ЛО. Заключение к повестке №199 по групповым делам 12 «троцкистов», 63 «шпионов», 61 «террориста», 32 «вредителей» и 25 «контрреволюционеров», к которым был отнесен и з/к Флоренский П.А., подписаны Шилиным в Ленинграде 22 ноября. Эти заключения и составили основу расстрельных протоколов №134 (от 10 ноября 1937 г.), №198 и №199 (от 25 ноября 1937 г.), которые были утверждены Тройкой в составе Ваковского Л.М, Гарина В.Н., Позерна и секретаря Егорова М.А. 26 ноября сотрудники 8-го отдела УГБ УНКВД Нудель и Анстрам сверили 4 экземпляра протокола №199, а члены Тройки его подписали.
28 ноября 1937 г. Л.М. Заковский направил на Соловки И.А. Апетеру указание немедленно приготовить всех 509 осужденных к сдаче начальнику конвоя согласно протоколам Особой Тройки. На левом поле копии этого документа подпись Н.И. Антонова-Грицюка. Вслед депеше в Кемь был отправлен железнодорожный эшелон для доставки обреченных в Ленинград. На Соловках подготовили новый «список осужденных, содержащихся в Соловецкой тюрьме ГУГБ, подлежащих направлению в лагеря» – 509 имен. На последнем листе списка подпись П.С. Раевского с датой: «3/ХП декабря 1937 г. ост. Соловки». По-видимому, из Солов-ков этап, в котором был и з/к Флоренский П.А., переправляли по морю в Кемь 2–3 декабря.
Справа от фамилии каждого заключенного в этом этапном списке проставлены фиолетовым карандашом числа от 1 до 15. Около имени П.А. Флоренского стоит цифра 8. Предполагается, что это номер вагона. В вагоне №8 ехало 42 человека, это был один из самых перегруженных вагонов.
По прибытии эшелона в Ленинград и размещении з/к в тюрьме, 7 декабря Заковский подписал предписание Поликарпову на их расстрел.
Судя по имеющимся документам, 509 человек казнили, быть может, в ночь с 8 на 9 декабря, а может быть, в течение 3 ночей – с 8 по 10 декабря. Все акты по приведению в исполнение приговора подписаны комендантом УНКВД АО Поликарповым и датированы 8 декабря. Рабочая ночь – 8 часов, 480 минут. Получается меньше минуты на человека, а если расстреливали три ночи, то три минуты на человека... Добавим, что начальника Соловецкой тюрьмы И.А. Апетера 11 декабря 1937 г. арестовали, 26 декабря уволили из органов НКВД, а 22 августа 1938 г. расстреляли.
Итак, з/к П.А. Флоренского не стало 8 декабря. День не случайный – 9 декабря 1937 года весь советский народ с энтузиазмом пошел голосовать в соответствии со Сталинской конституцией за блок коммунистов и беспартийных – снова расстрел перед «красным днем» календаря. «Когда я получил Дело, то я не мог слушать инструкцию архивиста, – рассказывает П.В. Флоренский. – Я искал две бумажки – последняя связь с дедом, которому оставалось несколько часов жизни. Первая, тонкая, на 3 строки – полоска, вырезанная из листа протокола. Вторая – акт о приведении в исполнение ВМН по отношению к Флоренскому Павлу Александровичу – я знал, что она на 694 странице Дела и сразу же нашел ее».
Еще в начале семидесятых, спустя полтора десятилетия после массовой реабилитации репрессированных, их потомки, приезжая на Соловки, скрывали свою кровную с ними связь, тем более, что никто не мог знать имен соузников своих близких. Наверное, о встречах с каждым из соловчан через их потомков можно написать рассказы. Постепенно страх стал ослабевать, а поиски потомков соловчан, систематически проводимые подвижниками из «Мемориала», а потом и организуемые ими коллективные поездки на Соловки привели к образованию некоего соловецкого братства. Соловчане объединены общей могилой, где перемешался прах их предков. Удивительны пересечения судеб потомков соловчан. Обозначим лишь троих из тех, кто был расстрелян в страшную ночь перед всенародными выборами с 8 на 9 декабря 1937 года, чей прах навечно остался вместе с прахом священника Павла Флоренского. В основу биографических справок о них взяты сведения из расстрельных списков.
Абдулкадыров Хасан, 1892 г. р., уроженец и житель Чеченской АО, чеченец, беспартийный, служащий, б. прапорщик Царской армии и переводчик в Добровольческой армии. Коллегией ОГПУ 16 октября 1933 г. приговорен к расстрелу с заменой на 10 лет ИТЛ. Расстрелян 8 декабря 1937 г. Это был представитель образованной семьи, общественный деятель, ему посвящены материалы в республиканском музее. Обстоятельства гибели Хасана Абдулкадырова его родственники, проживающие в чеченском селе Надтеречное, узнали в 2000 году от П.В. Флоренского. И только тогда они смогли справить тезет – тризну по погибшему. Ведь у чеченцев пропавший без вести мертвым не считается. Так и бродит его душа неоплаканная и не отмоленная. В селе Надтеречное живет дочь Хасана Абдулкадырова, его сын и внук живут в Самаре, а племянница Раиса в Москве. В роду Абдулкадыровых помнят о Хасане, который был гордостью семьи, героем Первой мировой войны, хранят его письма и фотографии.
Литвинов Роман Николаевич – последний друг П.А. Флоренского. (О нем – см. примеч. к письму от 24 октября 1934 г., на с. 75). В письмах они постоянно говорят друг о друге. Его сын Николай Романович, а позже и внук Роман Николаевич Литвиновы любезно предоставили материалы для этой книги.
Столяров Корнилий Тимофеевич, 1892 г. р., уроженец с. Алексеевка Башкирской АССР. Его дед Матфей был священником, а родители Тимофей Матфеевич и Матрона Никитична очень религиозными людьми. У них было шесть сыновей и четыре дочери. Корнилий, окончив учительскую семинарию, стал сельским учителем. Во время Первой мировой войны был призван в армию, войну закончил поручиком. После Октябрьской революции вернулся в родную деревню, летом 1918 года был мобилизован в армию Директории, служил помкомроты в 15-м Белебеевском и 16-м Уфимском полках. После поражения Колчака попал в плен, после которого поселился в Иркутске. В 1920 г. К.Т. Столяров поступил в Иркутский университет, в 1921 г. женился на Софии Доминиковне Мукус, в 1922 г. у них родилась дочь Ирина. В 1922 г. К.Т. Столяров с семьей перебрался в Москву, где окончил географический факультет 2-го Московского университета. Работал учителем географии в школе, затем преподавал в Московском геодезическом и других институтах. Как гласит семейное предание, в январе 1933 года К.Т. Столярову предложили стать секретным сотрудником (с.с. – сексотом) и доносить о благонадежности студентов, на что он ответил: «Честь офицера себе дороже».
В марте 1933 года Корнилий, его брат Павел, сестра Гликерия и племянница Анастасия Столяровы были арестованы по делу «контрреволюционной межвузовской группы студентов и преподавателей г. Москвы». Они обвинялись в ведении буржуазной и фашистской пропаганды, подготовке террористических актов и свержения советской власти. 8 июня 1933 г. постановлением Особого совещания при Коллегии ОГПУ «за участие в контрреволюционной организации по ст. 58/10–11 УК РСФСР» К.Т. Столяров был подвергнут лишению свободы сроком на 5 лет. Он был этапирован сначала в Дмитлаг ОГПУ, а потом в Соловецкий лагерь особого назначения.
Последнее письмо из заключения было написано им 12 апреля 1937 года. Корнилий Тимофеевич Столяров, чей срок пятилетнего заключения истекал летом, бодро и жизнерадостно сообщал дочери: «В моей жизни особых существенных перемен нет. Отрадным является то, что я чувствую себя исключительно хорошо со стороны здоровья, совсем не то было прошлой весной... Совсем хорошо будет, если я сохраню в таком виде свое здоровье до своего освобождения. Новостей у нас особых нет. Хожу на работы на разные объекты. Работа не трудная. По всем признакам начинается весна. Солнце греет, со всех крыш потекли ручьи. Прилетели чайки и криком своим внесли разнообразие в нашу жизнь... Осталось мне пребывать на далеком севере несколько месяцев, точно сколько я боюсь сказать, но во всяком случае свободным я буду к началу нового учебного года, т.е. не позже августа».
25 ноября 1937 года постановлением тройки УНКВД по Ленинградской области з/к Столяров К.Т. был приговорен к расстрелу и расстрелян 8 декабря 1937 года. (Эту справку составил его племянник Вячеслав Павлович Столяров, один из составителей комментариев и иллюстраций к этой книге.)
У узника Соловецкого концлагеря Павла Александровича Флоренского был арест, этап на восток, БАМ-ЛАГ, этап в Кемь, а затем на Соловки. Было заседание Тройки и приговор к ВМН, трюм баржи, взявшей курс на материк, ленинградские застенки, ночное построение, подвал, выстрел в затылок, погрузка тела в грузовик, пустынное место, братская могила, безмолвие народа. Имя палача, или, как писалось в официальных документах, «исполнителя наказания», всплыло на поверхности реки времени. Известны не только обстоятельства его жизни, но и смерти. Говорят, что на палаче крови нет, у него нет имени, нет лица. В средневековье палач надевал маску. В самом кровавом в истории России веке казни были анонимными. Так стоит ли называть имя палача, вглядываться в черты его лица? Стоит. Не для того, чтобы доказывать, что есть возмездие, что преступление возвращается бумерангом к пославшему его, ибо в нашем случае ни раскаяния, ни покаяния не было, а был самосуд, и кару насылали друг на друга сами палачи. Так бывало, когда революции пожирали своих детей. Нам не хотелось бы судить и осуждать. Мы хотим только вглядеться в портрет времени, в лица участников, свидетелей, палачей, чтобы ясней узреть лики мучеников, не склонившихся, не сломившихся, не сгубивших себя, свои души, чтоб рельефней стал их подвиг на Голгофе времени.
«Мотичка, прощай навсегда. Если когда чем обидел, прости. Морально тяжело устал, никаких преступлений не делал, причину смерти написал т. Гоглидзе, тебе знать не надо. Записка в служебном кабинете на столе. О случившемся позвони по телефону 30–14. Целую последний раз. Прости. Сашка».
Такую записку обнаружили вечером 14 марта 1939 года в Ленинграде, в доме №34 по улице Воинова. На полу лежал мертвый человек в форме НКВД. Его голова была обмотана окровавленным полотенцем. Рядом с телом лежал кольт 45-го калибра.
Самоубийцей был Александр Романович Поликарпов, комендант управления УНКВД по Ленинградской области, исполнитель массовых расстрелов 1937 года. В 1938 году, после расстрела Ежова, пошла массовая зачистка и борьба с ежовщиной, время, о котором сказано: «Им не хватает ночей, палачи казнят палачей...» 8 января 1939 года в Красном зале УНКВД на Литейном проспекте состоялось партийное собрание, после которого новый начальник управления Сергей Гоглидзе, правая рука Берии, поставил резолюцию на деле старшего лейтенанта госбезопасности А.Р. Поликарпова: «Уволить немедл!» Это был конец. Поликарпов был человеком пунктуальным. В своем служебном кабинете он привел в порядок документы, разложил их по стопочкам, к ключам приделал бирочки, на которых написал, какой от какого замка. Затем положил на стол белый листок бумаги, взял чернильный карандаш и написал (документ приводится с сохранением авторской орфографии и пунктуации):
Начальнику УНКВД ЛО Комиссару гос. без. II рангу т. Гоглидзе.
За весь период моей работы в органах НКВД я честно и преданно выполнял круг своих обязанностей.
Последние два года были особо напряженные по оперативным заданиям.
Тов. Комиссар я ведь не виновен в том, что мне давали предписания я их выполнял ведь мое в этом отношении дело исполнительное. И я выполнял и отвечать за это конечно было бы неправильно...
И вот теперь, когда идут целый ряд разговоров об осуждении невиновных, когда я стал уже замечать что на меня косо смотрят вроде указывают пальцами, остерегаются вроде не доверяют, будучи и так в очень нервном состоянии, и болезненном у меня язва желудка я совсем морально упал и пришел к выводу, что дальше я работать не могу нигде... я решил уйти сосчитают за малодушие ну что ж не мог вынести...
Тов. Комиссар простите за мое малодушие, поработавши столько конечно я не человек я жил только работой не знал дома.
Моя последняя просьба не обижайте жену, она больная после потери обоих ребят, у нее рак, в служебные дела я ее не посвящал и причин смерти она не знает.
Прощайте. Поликарпов
Вернувшись домой, он написал записку жене, приколол ее булавкой к стене, обмотал голову полотенцем, чтобы не испачкать кровью комнату, и пустил себе пулю в висок.
...В римской провинции Иудея два тысячелетия тому назад на горе Голгофа состоялась публичная казнь. Ее орудием были деревянный крест, терновый венец, гвозди, копие, боль и жажда. У Того, кто пришел спасать мир, были Мать и верные ученики. Но были и палачи, поделившие Его одежду, палачи-стражники, проверявшие копием границу между жизнью земной и вечной. До того были предательство, арест, судилище и беснование толпы, требовавшей: «Распни...» Был путь на Голгофу, жены-мироносицы. Потом весь мир провалился в бездну небытия. Земля и небо соединились, и Жизнь восторжествовала...
Свидетели и участники тех событий либо остались в вечности, став мучениками, либо вошли в историю как их современники. Разбойник на кресте, стражник, пронзивший копием тело Страдальца, горстка женщин, не оставивших Учителя, преданный ученик стали – благочестивым разбойником, святым Лонгином, женами-мироносицами, апостолом Иоанном Богословом. Читая «Символ веры», мы обозначаем то время словами «При Понтийстем Пилате...»
В вечности пребудут события семидесятилетней давности. При Иосифе Сталине 8 декабря 1937 года в ленинградском застенке был расстрелян, а затем погребен в братской могиле в Токсово, в 30 километрах от города, мученик, иерей Православной Церкви Павел Флоренский, который, несмотря на мучения, остался «не снявшим с себя сана».