Письма семье

13–14 октября 1933 г., cт, Ксениевская

1933.Х.13–14. Дорогая мама, я наконец приехал ночью 1-го октября на место, хотя, быть может, и не окончательное⁴. Тут очень красивая местность – на берегу реки, быстрой и прозрачной, среди невысоких, но многочисленных гор или точнее высоких холмов, покрытых лиственницей. Климат очень здоровый – сухой, солнечный, с хорошим горным воздухом, почва песчаная. Словом, здесь вполне можно было бы устроить курорт. Пейзаж напоминает кавказский, по Куре. А т.к. живу я около железной дороги и вдобавок интересами дороги, то все вместе мне приводит на мысль ту обстановку, которая была при моем рождении.⁵ Как и быть должно, конец совпадает с началом. – Беспокоюсь о вас, как-то вы живете и как устраиваются мои дома.⁶ Писал тебе я с дороги несколько раз, но не знаю, дошли ли письма. Радуюсь, что повидал тебя. Скажи Кире, чтобы Михаил Владимирович печатал Словарь изоляционных материалов без меня, мне же можно будет прислать корректуру для просмотра, или как-нибудь пусть устроит иначе; статью о «Жизни изделий» пусть Михаил Владимирович приведет в порядок, как может, а копию пришлет мне на исправление – я постараюсь добавить кое-какие общие соображения. Впрочем, если хочет, пусть сдает в печать (в «Сорена») сам.⁷ Затем пусть он собирает материалы по биологическим факторам, вредящим сети (насекомые, грызуны и т.д.) и, обработав как сумеет, пришлет мне, но это еще, надеюсь, будет не скоро. – Только что посмотрел на адрес и увидел, что письмо это предназначалось, собственно, не тебе, а Оле. Поэтому напишу и ей здесь же. Целую тебя и всех.

Твой П. Флоренский

23 ноября 1933 г., ст. Ксениевская

1933.XI.23. Дорогая мамочка, со дня на день я жду своего отъезда в г. Свободный, но пока все нахожусь в Ксениевской. Насколько мне известно из различных рассказов, в Свободном могут быть известные условия для научной работы, но я не вполне уверен в их достаточности. Это побуждает меня желать скорейшего переселения, хотя и не люблю перемен обстановки. Здесь, в Ксениевской, живется не плохо: вполне достаточная еда, комната не слишком тесная, в которой живут со мною еще пятеро, электрическое освещение, тепло – мы топим себе железную печку, – более-менее удобные условия служебной работы. Работа эта вообще не по мне, т.к. она чисто инженерная или статистико-экономическая; но зато у меня культурный и воспитанный начальник, хорошо относящийся ко мне⁸. Одежду теплую я получил – все ватное и валенки, так что, несмотря на здешние холода, не ощущаю их. Впрочем, мне не приходится бывать много на воздухе, больше сижу в рабочей комнате у нас в штабе. Выходы на улицу – 4 раза в день, в лагерь и из лагеря. Иногда немного пройдусь подышать воздухом и прогреться солнцем. Замечательно, тут даже в сильные морозы солнце греет, как в Москве весною. Солнца вообще очень много, почти всегда солнечно с раннего утра до позднего вечера. Но морозы уже и сейчас большие, до 40°.

27 ноября 1933 г., ст. Ксениевская

1933.XI.27. Дорогая Аннуля, я получил твои письма от 8 и 15 ноября, а также письма Тики, Мика и Оли, последнее от 14 октября (если только Оля не ошиблась, письмо с вокзала из Москвы). Письмо от 15 ноября получено 27, письмо от 8-го – ноября 23-го. Как видишь, письма доходят чрез все инстанции через 7–8 дней, и следовательно я вовсе не так далеко от вас, как кажется. Зато мои письма, по-видимому, до тебя не доходят. Ведь я много раз уже писал по поводу твоих сомнений и беспокойства, но ты в каждом письме повторяешь все то же. Пишу еще раз.

Обо мне следует беспокоиться менее всего. Живу я в теплой, даже пожалуй иногда чересчур теплой, комнате, работаю – также в хороших условиях и в тепле. Освещение электрическое. Еда – трижды в день: завтрак, обед и ужин, причем чай можно устраивать, когда дома, когда хочешь. Хлеб у меня остается, несмотря на то, что он вкусный (полу-пшеничный), и несмотря на то, что я хлеба всегда ем много. Получаем дважды в месяц немного печенья и конфет. Одет я весьма тепло, в валенках, ватных брюках и ватной телогрейке, поверх которой надеваю еще ватное полупальто, называемое бушлатом. Еда здесь, во всяком случае, гораздо более сытная и питательная, чем в Москве и тем более – у вас. Мой начальник относится ко мне вполне хорошо и ласково, так что мне из-за этого не хотелось бы уезжать из Ксениевской. Что касается до работы, то она не по моей квалификации, так как сводится к разного рода статистико-экономическим подсчетам, таблицам, графикам и т.д. Но вышло так, что я начал с мелких единиц организации БАМЛАГа и постепенно перехожу к более крупным, чтобы попасть в центр. Таким образом за короткое время я ознакомился по всему разрезу с новым для меня делом железнодорожного строительства за короткое время, и притом во всех его отраслях, включая и хозяйство, так что составил себе представление в целом о государственном предприятии огромного размера и значения. Доставляет, кажется, удовлетворение видеть большое и историческое дело в его процессу а это дается не так-то часто и не столь многим, вспоминаю своего отца, который работал над подобными же вопросами, но в масштабе гораздо меньшем и не столь разнообразного строения, как здесь, при комплексной организации всего дела.⁹ Подробности, сами по себе не интересные, вроде валенок или рыбы, ликбеза или процентов использования лошадей и т.п., получают в общей картине свое значение и смысл, как необходимые слагающие целого. Предо мною вырисовываются большие задачи по экономике местного края, по изучению и может быть использованию вечной мерзлоты и т.д., и я надеюсь, что в дальнейшем и моим специальным знаниям найдется применение, полезное для государства. Предварительное знакомство с подробностями хозяйства, быта и техники конечно будет хорошей школой, без которой более тонкие научные вопросы висели бы в воздухе. Если бы не беспокойство за вас и мысль, что вы страдаете во всех отношениях, то я был бы просто доволен дальностью от Москвы и участию в самой гуще исторического строительства. Единственная действительная неприятность у меня, кроме вас, это отсутствие очков. Без них работать мне трудно, приходится гнуться, и вообще чувствуется какая-то низверженность. Но надеюсь, со временем и это устроится. Посылок и денег от вас я не получал. Решительно прошу мне ничего не посылать, тем более, что посылки обычно весьма запаздывают – иногда на 6 месяцев, денег же мне, скорее всего, не выдадут. Но деньги я получаю здесь в виде так называемых премиальных. Уплатил в столовую ИТР, часть осталась, и я ношу ее без пользы, так как покупать здесь нечего, да и не для чего – все есть готовое.

Чтобы тебе была более ясна картина жизни, скажу еще о лагерниках. Подавляющее число их, как из интеллигентского состава, так и более серых, – рослые, осанистые, большинство довольно полных, все с великолепным цветом лица, которому горожане могли бы позавидовать. Не знаю, зависит ли этот прекрасный наружный вид от здешнего замечательного климата или от правильного распорядка жизни, а может быть от того _и другого вместе, но наших лагерников стоило бы показать какому-нибудь иностранцу, или хотя бы Горькому¹⁰. Тут не увидишь московской, а тем более ленинградской, бледности и испитости.

Доверенности я выслал тебе 1¹/₂ месяца тому назад, но, как обнаружилось, и притом случайно, они застряли в Ксениевской, а теперь пересланы в Свободный. Когда я буду там, то постараюсь выполнить твою просьбу, отсюда же не стоит высылать, т.к. боюсь, опять будут задержки. Относительно писем. Вы можете писать, сколько хотите, но число моих писем ограничено. Правда, из любезности, может быть и позволят нарушить норму (1 письмо в месяц), но нельзя этим снисхождением злоупотреблять. Поэтому не беспокойся, получая мои письма сравнительно редко.

Хорошо, что ты завела себе очки, но плохо, что не лечишь себе руку. Между прочим, растирай ее камфарною мазью, а кроме того непременно посоветуйся с врачом. Больная рука не только помеха в работе, но и причина тяжелого настроения. Постарайся устроиться как-нибудь со светом или в крайнем случае заправляй хорошую керосиновую лампу. Крепко целую тебя, моя дорогая. Будь добра и заботься о здоровье. Порадуй чем-нибудь маленьких и особенно Тику.

Твой П. Флоренский

1933.XI.28. [Маме] Только что узнал о своем назначении в г. Свободный, еду завтра, – конечно, если удастся сесть на поезд, а это при здешней загруженности поездов не так-то просто. С сожалением расстаюсь с Ксениевской, т.к. успел уже привыкнуть к людям и до известной степени к работе. Но все говорят, что там, в Свободном, будут более благоприятные условия для научной работы. Вероятно там меня ждут ваши первые письма. Климат в Свободном мягче, чем здесь, – сказывается более низкое местоположение и близость, конечно относительная, к морю. По здешним расстояниям 1000 км считается «близко», а т.к. до Свободного мне ехать 1200, то и это близко. Мальчики, мне пишут, бывают у тебя часто. Я очень рад этому, и за них, и за тебя. Может быть помогут тебе в чем-нибудь по хозяйству. Ты ничего не сообщаешь мне, как живут Андрей, Шура и Лиля,¹¹ впрочем об Андрее написала, о рождении у него сына¹². Поздравь его от моего имени, когда будешь писать.

Тут я наслаждаюсь солнцем. Каждый день, с раннего утра до позднего вечера небо безоблачно, солнце сияет так, что даже в самый сильный мороз делается тепло под его лучами, все залито светом. Мне все время вспоминается Гомеровское описание Олимпа, где, по переводу Жуковского, кстати сказать очень тонкому, «воздух лазурью разлит, и повсюду тончайшим сияньем».¹³

Поэтому и сам я чувствую себя вознесенным к небожителям.

Но говорят, и в Свободном солнечности тоже не менее. Как уверял меня один свободожанин, проживший там три года, из 365 дней в году 360 бывают солнечными. А это уже настоящая стратосфера! Здесь можно провести хорошую работу по вечной мерзлоте почв и грунтов, до сих пор почти не изученных, несмотря на чрезвычайную важность этого явления для всех областей народного хозяйства и для общего миропонимания.

Почти половина Союза находится в состоянии вечной мерзлоты (47% территории), и до сих пор мы не знаем точно даже границу распространения мерзлоты, не говоря уж об ее причинах, динамике, значении, способах борьбы с нею и об использовании ее.

Пишу тебе обо всех этих вещах, чтобы ты видела богатые возможности работы в здешнем крае. Уже и в настоящий момент, хотя я работать и не начинал, мне мерещатся некоторые практические последствия этой работы, применение мерзлоты в области электропромышленности, что м.б. весьма важно в связи с предстоящей электрификацией края. Поэтому не беспокойся обо мне и, главное, позаботься о своем здоровье.

Крепко целую тебя, дорогая мамочка. Поцелуй Люсю¹⁴ и скажи, чтобы она не набирала себе слишком много работы.

Между прочим, здесь я встречаю иногда кавказцев и вспоминаю о местностях, где я бывал, о море и о горах. Вместе с видом, напоминающим Кавказ, это дает особенно яркое воспоминание о детстве.

Спешу кончить письмо, чтобы сдать его.

Еще раз целую тебя.

П. Флоренский

11 декабря 1933 г., г. Свободный

1933.XII.11. г. Свободный. Дорогая Аннуля, уже давно не получал от вас писем. Может быть, они застряли в Ксениевской и будут привезены с какой-нибудь оказией, но во всяком случае я не знаю, что делается у вас. Письма, посланные сюда, то есть в Свободный, здесь были, их видели, но к моему приезду куда-то исчезли и найти их я не могу. Получил здесь твою посылку с маслинами, сухарями, консервами, сахаром и чаем. Все дошло в целости. Другой посылки я не получал. Денег (50 р.) я не получал, но вчера получилась повестка на 15 р., которые постараюсь получить завтра. Зачем посылаете все это, дорогая Аннуля? Ведь у меня все есть, я сыт, одет, в тепле, деньги ношу без употребления, а вы лишаете себя последнего. Ведь мне больно получать от вас, когда я знаю, что вы не пользовались необходимым даже при мне, не то что теперь. Дума о вас все время сверлит мне сердце, особенно при наличии всего необходимого.

Может быть, летом удастся устроить ваш приезд сюда или туда, где я буду к тому времени. Если бы это было на станции мерзлоты, то – самое лучшее. Вы погуляли бы в тайге, пособирали бы еще и грибов. Но надо устроиться так, чтобы приехали и дети, хотя бы трое младших, т.к. старшие будут вероятно в экспедиции. Может быть соберется с вами и бывшая Леночка, теперь Елена Сергеевна¹⁵, так что ехать вам будет удобнее и веселее.

По послеобедам я пью чай с вашими маслинами и сухарями и вспоминаю снова вас. Впрочем, вспоминаю я непрестанно.

Сейчас сижу и пишу, а снизу доносятся звуки музыки – какие-то танцы: завтра выходной день и большинство не работает. Но нам в нашей комнате делать нечего, и мы приходим работать и в выходные дни. Веселие и оживление утомляют и не приятны, хочется жить посерьезнее и делать побольше. У меня столько разных мыслей и тем для исследования во всех областях, что досадно, когда они пролетают мимо, не оставляя следа и не воплощаясь в жизни.

Ты просишь писать о себе. Но ведь я только о себе и пишу. Но жизнь моя идет внешне очень размеренно, особенно здесь, в Свободном, и потому писать приходится все одно и то же. Я здоров, работаю. Тут встречаю разных более или менее знакомых по Москве и Ленинграду. Сижу и работаю вместе с Павлом Николаевичем¹⁶, сплю также рядом, даже в уборную ходим вместе. Был здесь Михаил Тимофеевич¹⁷, но временно уехал в командировку, живет он также с нами. По вечерам, то есть уже около 12 часов ночи, немного беседуем. Читаю французские стихи, латинские – Горация, а больше ничего из поэзии пока не попадается. На это чтение трачу минут по 10 в день, т.к. нет больше времени, да и спать хочется. По техническим вопросам тут порядочная библиотека, но случайная, и потому постоянно нет именно той книги, которая в данный момент нужна. Есть кое-что и по другим отраслям знания, но подбор книг случайный. По физике особенно мало. Еда три раза в день: утром какой-нибудь завтрак, обе& из трех блюд, вечером ужин из одного блюда. Как видишь всего вполне достаточно. Мяса тут, на мое счастье и к неудовлетворению других, весьма мало – больше все каши или что-нибудь из них, отчасти рыба, винегрет, картофель, тесто, кисель. Пока здесь я наладился со стиркой белья, которая вообще затруднительна из-за недостатка воды, – это зимой, а летом воды сколько угодно. Река Зея, очень полноводная и большая, находится в 3 километрах от нас.

Крепко целую тебя, моя дорогая. Целую Тику, Мика, Олю и старших, которым пишу отдельно. Кланяйся бабушке¹⁸. Бываешь ли у мамы? Как идут занятия у детей? Не скучай, а живи веселее, храни детей и себя. Еще раз целую тебя.

П. Флоренский

18 февраля 1934 г., г. Свободный

1934.II.18. Дорогая Аннуля, после длительных и картельных сборов, мы с Павлом Нниколаевичем наконец-то в Сковородине. Адрес: ст. Сковородино Уссурийской ж. д., Опытная Мерзлотная Станция¹⁹ (я ошибся, когда писал «Забайкальской ж. д.»). Вопреки ожиданиям и страхам доехали очень хорошо, совсем по-барски: в особом вагоне, свободно, без опасения за вещи, одним словом так, как теперь не ездят. Своим перемещением (уже не временным, а постоянным) очень довольны. Тут приятный пейзаж – волнистый горизонт, холмы кругом, кажется есть и речка. Сковородино – маленький провинциальный городок, тысяч на 10. Мерзлотная станция – уютное тихое учреждение, вполне соответствующее сосредоточенной научной работе. Людей здесь мало – всего на всего, с рабочими, 25 человек. Начальство культурное, добропорядочное и благожелательное, так что с ним можно будет хорошо работать. Станция на отлете, за нею поле, так что чувствуешь себя как в деревне или на даче. Живем мы вчетвером, причем комната наша отделена лишь перегородкой от лаборатории. Лаборатория организуется. При станции опытный участок – словом все удобно. С сотрудниками мы пока не познакомились, кажется больше все молодежь. Здоров. Письма теперь пишите по новому адресу. Давно ничего от вас не получаю и беспокоюсь, особенно когда сам живу так благополучно. Когда вам можно будет приехать ко мне, то тут будет, где походить по окрестностям. Книг здесь немного, но есть хорошие и трудно доставаемые. Надеюсь, что с книгами как-нибудь устроимся. Солнца тут больше, чем в Свободном – местность выше и воздух чище. Небо безоблачное, и солнце, попадая на лицо, греет. Вот сейчас сижу в комнате, и лицу от солнечных лучей даже жарко. Ветров здесь, кажется, не бывает, так что несмотря на более северное положение (53° 58» с. ш. 123° 57» вост. долготы) чувствуется легче, чем в Свободном. До сих пор не знаю, получены ли вами те деньги, которые были высланы из Ксениевской и из Свободного, – последние через сберкассу. Сообщи мне. Завтра я высылаю еще, теперь уже переводом, и надеюсь на более скорую доставку. Крепко целую тебя, дорогая, и всех деток, кланяюсь бабушке. Получил письмо от Алексея Ивановича²⁰, которое весьма досадило моему спутнику. Не забывайте своего папу, живите бодро. Пусть Олечка не огорчается своими неудачами, а воспользуется этим временем, чтобы поработать самостоятельно над книгой.

П. Флоренский

1 марта 1934 »., Сковородино

1934.III.1. Сковородино, ОМС. Дорогой Кирилл, в прошлый раз я не успел написать тебе и потому пишу тебе первому сейчас, с утра. Вот уже десять дней прошло, как мы приехали на ОМС, т.е. Опытную Мерзлотную Станцию, но время это пролетело так, что его и не заметили. С утра, т.е. с 8 часов и до 12, 12 ¹/₂, 1 ч. ночи нахожусь в лаборатории, выходя из нее только чтобы пообедать и изредка – на ¹/₂ часа заснуть после обеда. Изредка выходим наружу, посмотреть на великолепную, развивающуюся рядом со станцией, наледь. Станция – небольшое учреждение, из нескольких домов, каждый из которых раза в 2 больше нашего, или вроде нашего. От лаборатории до столовой шагов 30, шагах в 30 – дом, где живет директор. Только до бани подальше, минут 10 ходу, если не менее. Комната, в которой живем, отделена перегородкой от помещений лабораторных. Как видишь, здесь все близко и под рукою. Всегда я мечтал жить непосредственно рядом с лабораторией, в тишине и подальше от города. Но исполнение желаний приходит, можно сказать, всегда с неожиданной стороны; так и в настоящем случае. Правда, лаборатория только организуется, ни приборов, ни реактивов нет. Но пока что мы пользуемся местными ресурсами – морозом. В холодильном шкафу, пространстве между двумя оконными рамами, но специально устроенными, морозим воду и грунты во всевозможных комбинациях. Наблюдаю процессы кристаллизации, делаю зарисовки, многое уясняется и этими примитивными опытами. Малость и скудость лаборатории, пожалуй, приятны, по крайней мере в моем вкусе. Очень интересны образующиеся здесь наледи, растущие изо дня в день. Столярную мастерскую заделало льдом уже более чем на половину высоты. Вспухают большие и малые ледяные бугры. Лед постепенно завоевывает территорию и быстро растет вширь и ввысь, словно пухнет. Из трещин, образующихся на нем, вбрасываются газы, выступает вода. При вскрытии ледяного покрова на особенно приподнятых местах из отверстия бьет фонтан, например на 70 см. Местами выступает какой-то минеральный раствор, покрывающий пушистым налетом лед, какой-то карбонат, но, вопреки ожиданию, – не кальция. Образуются сложные системы мощных трещин в ледяной толще. Наледь угрожает полотну железной дороги и подбирается к столовой для рабочих. Как видишь, происходит много интересного. Разрез наледных бугров, правда, подслеповатый и чересчур мелкий, можешь посмотреть в «Физической Геологии» Мушкетова, изд. 3-е.²¹

Во главе ОМС стоит Н.И. Быков,²² физик-математик и инженер, ранее работавший на Севере, в Игарке. Он много видел в области мерзлоты и рассказывает поучительные вещи. К тому же он недурно рисует, так что его рассказы сопровождаются показыванием зарисовок, очень интересных, например, северного сияния. Н.И. человек культурный, приятный в обращении, и с ним можно работать. Живет тут с семьей²³. Старший сын где-то работает, 2-й Кирилл похож на Васю, 3-й Игорь – вроде тебя, далее идет девочка Ира – вроде Оли и наконец мальчик Коля, похожий на Мика. Но все они немного моложе вас, года на 3, кроме самого старшего, которого я не видел. К нам Николай Иванович и его жена относятся очень ласково, балуют угощениями и всем, чем могут: Николай Иванович дает мне свои книги, краски, нарисовал мне ледяные холмики и наледи, получившиеся из обледенелых маревых кочек, даже принес цветные карандаши Коли.

Жизнь тут, по крайней мере пока, тихая, но напряженная. Ничего не поспеваешь сделать; отчасти это происходит от неналаженности лаборатории, отчасти же – от того, что слишком сложны задачи. Целую тебя, дорогой; не забывай, пиши. Ведь я все время скучаю без вас и о вас беспокоюсь.

П. Флоренский

2 марта 1934 г., Сковородимо

1934.III.2. Сковородино. Дорогая Аннуля, когда же я получу от вас весть, как вы живете и благополучны ли. С переездом в Сковородино связь прервалась, но я надеюсь, что она здесь будет впоследствии более надежной. О том, как я живу здесь, ты уже знаешь из письма Кире. Добавлю только, что нас закармливают, как на убой; за последнее время я так растолстел, что самому противно. Живем хотя и напряженно в смысле работы, но очень тихо и мирно. Пока что я сижу почти исключительно в лаборатории, делаю опыты, зарисовываю, как умею, полученные результаты различных промораживаний, пишу, вычисляю, часто беседую на разные научные темы с Н.И. Быковым и с другими, обсуждаю постановку опытов с Павлом Николаевичем, Участвую в заседаниях – научных, технических («производственных») и прочих, делаю указания нашему помощнику. Таковым оказался волею судеб П.К. Старикович²⁴ из Посада, учившийся в женской гимназии и на ^Несколько лет (по возрасту – на 4) старше Васи. Он, Старикович, припоминает фамилию Васи, но лично его не может вспомнить, Вася скажет, не учился ли этот мальчик при нем, в одном из старших классов. Недалеко от Сковородина оказался проф. Сузин,²⁵ от которого я получил недавно поклон. Кира, наверно, помнит Сузина по Москве. Вообще, здесь на БАМе знакомых легче встретить, чем в Москве, и кроме того все оказываются более приветливы, чем в Москве.

По приезде в Сковородино я послал тебе несколько денег; сообщи мне, получила ли ты их. Теперь я переслал переводом, так что надеюсь на более быструю и более верную доставку. Было бы неприятно, если бы то немногое, чем я могу помочь вам, не доходило бы до вас.

Ничего не знаю я и о судьбе доверенностей, послал их уже давно, из Нанагр.²⁶ Судя по твоему письму, заключаю, что ты наконец-то получила эти доверенности, но удалось ли их привести в действие – не знаю.

Если бы не беспокойство за вас, меня не оставляющее никогда, и не печаль по разлуке с вами, я бы сказал, что очень рад избавлению от Москвы и доволен своею жизнью здесь. Работа при отсутствии необходимой литературы и приборов, конечно, не может идти достаточно успешно, но я предпочитаю менее успешную работу, лишь бы не было толчеи и дергания, от которых в Москве за последнее время не было житья.

В здешних краях, кроме москвичей, встречаю немало кавказцев или живших на Кавказе и вспоминаю с ними места, знакомые им и мне. С одним полу-грузином думаю освежить в памяти то, что я когда-то выучил из грузинского, но сейчас начисто забыл. Зато сильно опасаюсь за свой русский язык. Тут везде столько слышишь не то украинской, не то полу-украинской речи, или полу-белорусской, что неправильные обороты и нерусское произношение перестают резать ухо.

Предметом моих занятий и интересов служит действие мороза на почву и воду. Получаются при замораживании красивые ледяные кристаллы, своеобразное строение льда; наблюдать эти тонкие явления и убеждаться, что в них никто ничего не понимает, радостно. Хотелось бы показать детям и тебе все это, хотя вы и сами достаточно снабжены холодом, чтобы проделать такие же опыты. Мои старые работы в родственных направлениях пригодились; однако досадно, что нет материалов, уже наработанных, которые можно было бы доработать и привести в порядок.

Очень скучаю по тебе, моя дорогая, особенно вечером, когда работа кончается или когда я остаюсь, уже часов в 12 ночи, один в лаборатории. Мне тяжело, помимо всего прочего, думать, как тебе трудно справляться со всеми делами и людьми. Правда, я всегда был плохой помощник тебе в хозяйстве и устройстве домашних дел, но все же иногда немного отвлекал тебя от дум об них. Вот потому-то и прошу тебя стараться быть бодрее, зная, что я все-таки с тобою, и заботиться о своем здоровье.

Из положительных сторон Сковородина еще надо упомянуть баню. В Свободном, при множестве людей и недостатке воды, попасть в баню тоже, что выиграть в лотерее. Тут же баня на каждую 7-дневку, и притом уютная деревенская банька, на 2–3 человека. Припоминается с ней деревня – какое-нибудь Толпыгино или Кутловы Борки.²⁷ – Крепко целую свою дорогую.

12 марта 1934 г., Сковородино

1934.III.12. Сковородино, О.М.С. Дорогая мамочка, уже, кажется, два месяца, как я не получаю ни от кого из вас известий и беспокоюсь о твоем здоровье и о том, как вы живете. Надеюсь, что вы все-таки пишете, но перебой произошел из-за перемены моего адреса. Писал я вам неоднократно, но не знаю, дошли ли мои письма до вас. Просил сообщить адрес мальчиков, и тоже не получил ответа. Слухи ходят, что в Москве эпидемия гриппа, и потому беспокоюсь вдвойне. Мне живется здесь хорошо во всех отношениях, и одно только меня тревожит – это мысль о вас всех. Целый день я работаю в лаборатории, изредка выхожу в поле кое-что посмотреть. В дальнейшем полевые наблюдения думаю усилить, а пока к ним готовлюсь. На станции очень приятная администрация, жизнь тихая, можно внимательно работать, только книг и приборов почти нет. Много рисую в связи с опытами, пишу заметки по работе. Имеется научный кружок, где делаем доклады и обсуждаем их. В общем ощущение, как в глухой деревне или в имении, где-то бесконечно далеко от столиц. Посылал я несколько раз денег понемногу, но так и не знаю, получены ли они. Я совершенно здоров и сыт, чересчур, так что стал очень толстеть и испугался. Тут были холода, но последние дни небо покрыто облаками (чего ранее не бывало), и в связи с этим потеплело: 8° мороза, а в здешнем климате это кажется оттепелью. Целую тебя, дорогая мамочка, и всех вас. Адрес мой – на обороте. Скажи мальчикам, чтобы они порадовали меня письмом, а младшим, что я собираю для них сахар.

18 марта 1934 г., Сковородит

1934.III.18. 2 часа ночи. Сковородино, ОМС. Дорогая Аннуля, если бы вы могли чувствовать и понимать, как я люблю всех вас и как страдаю за вас, то вам было бы легче. Но я не знаю, чем помочь вам и не знаю даже, чем выразить свою любовь. Знайте только, что вы для меня дороже жизни, и я всем бы пожертвовал для вас, лишь бы вам было легко и хорошо. Но я не умею и не привык говорить об этом, и потому не находится слов, чтобы высказать свое чувство. Каждого из вас я мысленно по многу раз в день представляю себе и ласкаю, как могу, и по каждому сердце болит по-своему. Скажи об этом детям, как умеешь. Писать им не могу, да они еще малы, все, начиная с Васюшки, и не поймут моих слов, – может быть поймут когда-нибудь потом, когда вырастут. Крепко-крепко целую каждого из вас, но не знаю, чем мог бы порадовать. Да и писать не о чем, так как живу без событий, если не считать событиями явления в кристаллах и различные новые явления при замерзании воды и грунтов. Мне тяжело, что живется спокойно и мирно, когда вы, мои дорогие, страдаете. Я принимал за это время удары за вас, так хотел и так просил Высшую Волю. Но вот опять вам тяжело, и я не могу облегчить ваше положение. Те пустяки денежные, которые я посылаю вам, конечно, мало принесут вам пользы, но мне хочется, чтобы вы знали о моей заботе, поскольку она возможна. Беречь деньги мне негде, тратить – не на что, питаюсь я не только достаточно, но и чрезмерно, так что часть своей еды каждый день отдаю кому-нибудь. И на Лубянке было так же, я раздавал пищу. Особенно приятно мне было давать мальчишкам, которые были голодны и которые напоминали мне о моих собственных. Что касается сбережений на лето, то не стоит думать о сбережениях и урезывать себя. Пожалуйста не скупитесь, деньги тратьте и по возможности не голодайте. Придет лето, и что-нибудь с денежными делами сделаете помимо того, что получаете сейчас.

Относительно книг я принял кое-какие меры, посмотрим, что из этого выйдет.²⁸ Во всяком случае, не унывайте. Скажи деткам, что как-нибудь устроятся наши дела, пусть живут бодрее и радостнее настоящим.

23–24 марта 1934 г, Сковородино

1934.III.23–24, ночь. Дорогая Аннуля, Ольга Христофоровна Быкова, жена директора Опытной Мерзлотной Станции, Николая Ивановича, доставит тебе это письмо, если сумеет – лично.²⁹ Она и Николай Иванович проявили к нам, т.е. к Павлу Николаевичу и ко мне, много внимания и участия, все время стараются сделать нашу жизнь такою, как если бы мы были их гостями. От Ольги Христофоровны ты узнаешь обо мне, о жизни и работе. Я бы хотел, чтобы она повидала детей и поговорила с ними, особенно с мальчиками. Ее собственные дети – вроде наших и по возрасту, и по воспитанию, – немного моложе. Старший, Кирилл, болезненностью и неровностью напоминает Васю, второй, Игорь, – нашего Киру, девочка Ира – Олю, а мальчик Коля – Мика. Мне бывает приятно видеть этих детей, но и грустно, потому что особенно живо вспоминаются собственные малыши, начиная с Васюшки. К тому же Кирилл склонен к легочному заболеванию, нервный, на него жаль смотреть. Кроме расспросов обо мне, спроси у Ольги Христофоровны также об условиях жизни здесь и попроси помощи как в отношении устройства свидания, так как и в отношении книг и рукописей. Николай Иванович уже предпринял некоторые шаги, но там, в Москве, это будет сделать гораздо легче. Сам Николай Иванович – очень культурный, воспитанный и благожелательный человек, так что работать с ним не только легко, но и весьма приятно; надеюсь, будет и плодотворно. Скажи мальчикам, чтобы они не дичились Ольги Христофоровны, тем более, что она будет у вас недолго. Покажите ей музей,³⁰ если она попадет в Загорск.

Ольга Христофоровна предлагает мне привезти от вас посылку. Я объяснил ей, что мне надо, если она найдет удобным. Кроме того, пришли мне мои ременные пояски, гребешок (около 14 см длиною, частый и редкий – с одной стороны) и хорошо бы черную рубашку на лето, но только не шерстяную и не длинную, т.к. длинная будет высовываться из теплой куртки, и свою длинную я из-за этого не ношу. Пришлите, если есть, какие-нибудь старые акварельные краски и рисовальные перья.

Скажи деткам и маме, что я их очень, очень люблю, но не умею выразить свою любовь. И раньше и теперь я все готов был отдать для вас, но со мною вам жилось невесело и нехорошо. Хотелось бы, чтобы хоть теперь, когда я только мыслями с вами, было радостно и легче.

Но сделать ничего не могу. Все это время я страдал за вас и хотел, и просил, чтобы мне было тяжелее, лишь бы вы были избавлены от огорчений, чтобы тяжесть жизни выпала на меня взамен вас. И тем более мне плохо от того, что я ни в чем не нуждаюсь, тогда как вы нуждаетесь, и твоим уверениям я не верю, будто вы живете сносно. Если бы вы могли почувствовать, как я вас люблю, вам было бы легче. Софье Ивановне кланяюсь и желаю ей здоровья. Всех вас целую крепко. Сейчас уже утро, я просидел всю ночь за срочной работой, пишу наскоро и бессвязно. Уже светает, а вы вероятно только легли спать. Напиши мне числа всех домашних памятей (рождения, именины, кончины), у меня память ослабла, и я не все могу вспомнить, хоть и стараюсь. Бываете ли вы у Госи?³¹ Пойдите к ней за меня. За этот год я был много раз утешен мыслью об ее уходе, но не в том смысле, каком ты пишешь об А. Белом³². Кстати, то что ты пишешь о нем, – несправедливо, я знал его с лучшей стороны и память о нем остается во мне светлой и белой, хотя мы и разошлись впоследствии.

Заботься о себе и сохрани мне себя и деток, это единственное, о чем я прошу тебя. Старайся не переутомляться и лечиться. У всех свое горе и свой крест. Поэтому не ропщи на свой. За это время я видел кругом себя столько горя во всех видах и по всяким причинам, что этим собственное отвлекалось. Алексею Ивановичу кланяйся, поблагодари от меня за внимание к вам и за память обо мне. Павел Николаевич в претензии на него за разговоры о дядюшках и проч., ему весьма неприятные.

Если остался свободный экземпляр «Мнимостей в геометрии», то дай 0льге Христофоровне для ее мужа.³³

2 июля 1934 г., Сковородино

Дорогая мамочка, сообщаю тебе о благополучном приезде вчера, то есть 1-го утром, Анны с детьми.³⁴ Доехали сравнительно легко, кажется не очень устали, понемногу устраиваются. Местностью довольны. Живут в домике на горе, среди кустарников и деревьев, почти в лесу. К сожалению попали в дождливый период, порядочная грязь на наших дорогах. Вспоминаем о тебе и о всех наших. Дети не выглядят уставшими. Кажется никаких приключений по дороге не было. Из рассказов Анны узнал, что в Москве ходят басни о всяких эпидемиях и проч. у нас, все это совершенный вздор. Тут много красивых цветов. Целую тебя, дорогая мамочка, благодарю тебя и всех за посылки и заботу обо мне и о детях.

Тороплюсь закончить письмо, чтобы оно попало к экстренному поезду. Будь здорова, пиши, кланяйся Соне тете³⁵, поцелуй Лилю и Люсю. Как здоровье Саши³⁶? Непременно сообщи мне. Еще раз целую тебя.

1934.VII.2. П. Флоренский

13 октября 1934 г., г. Кемь³⁷

1934.Х.13. Кемь. Дорогая Аннуля, весьма беспокоюсь о вас, так как 2 месяца не знаю ничего, а к тому же вы были в дороге. Писать мне было нельзя, да и нечего, так как я ничего не знал определенного. 16 августа выехал в Рухлово, с 17 по 1 сентября сидел в изоляторе в Свободном, с 1 по 12 ехал со специальным конвоем на Медвежью гору, с 12 сентября по 12 октября сидел в изоляторе на Медвежьей горе, а 13 приехал в Кемь, где нахожусь сейчас. По приезде был ограблен в лагере при вооруженном нападении и сидел под тремя топорами, но как видишь, спасся, хотя лишился вещей и денег; впрочем часть вещей найдена. Все это время голодал и холодал. Вообще было гораздо тяжелее и хуже, чем мог себе представить, уезжая со станции Сковородинской. Должен был ехать в Соловки, что было бы неплохо, но задержан в Кеми и занимаюсь надписыванием и заполнением учетных карточек. Все складывается безнадежно тяжело, но не стоит писать. Никаких особых причин к моему переводу не было, и сейчас довольно многих переводят на север. Крепко целую вас всех, особенно мальчиков, которых я не видел. Мои вещи – белье и проч. – попроси Павла Николаевича прислать тебе, но не мне, т.к. мне невозможно с ними возиться. Живу я сейчас в колоссальном бараке и притом в огромной комнате с нацменами, так что слышу разговор на всех восточных языках. Послать телеграмму не могу, так как нет денег, хорошо продались 2 открытки. Здоров, но конечно очень отощал и ослаб. Кемь город отвратительный – сплошная грязь, серо, тускло, безрадостно, хуже не придумаешь. Рассчитывать на научную работу здесь совершенно невозможно, не только на серьезную, но даже на какую-нибудь. – постоянно вижу всех вас пред собою, несмотря на сильное ослабление памяти и общее отупение.

Пишите мне по адресу: г. Кемь, 1-й лагпункт 9-го отделения ББК, мне. Жду вашего письма, пишите скорее. Крепко целую.

П. Флоренский

24 октября 1934 г., Кремль, быв. Троицкий собор

1934.Х.24. Дорогая Аннуля, вот история моей поездки. С 17 августа по 1 сентября в Свободном, с 1 по 12 дорога до Медвежьей горы, с 12 сент. по 12 окт. на Медвежьей горе, 12-го октября переезд до Кеми, с 12 октября по 20 октября в Кеми, с 20 по 23 на Морсплаве (б. Попова гора),³⁸ 23-го переезд по Белому морю и приезд на Соловки. По дороге морем сильно укачало, несмотря на краткость времени переезда. Сегодня, после различных проволочек, наконец, попал в Соловецкий кремль.³⁹ Не знаю, что писать тебе. Первые впечатления очень тяжелые, отчасти вероятно от дорожной усталости, качки, неопределенности и неустройства. Местность тут красивая довольно, но ее, пожали, и не увижу. Кремль сложен из огромных необтесанных валунов, так что снаружи живописен. Небо серое, воздух влажный, сравнительно теплый, особенно при северном ветре. Тут 243 пруда или, точнее, озера, но я видел один пруд. Все время думаю о вас, беспокоюсь, не зная, как вы доехали, как живете, как ваше здоровье и в особенности мамы. Письмо очень спешу писать, т.к. иначе пропущу срок и будет нельзя, надо сейчас сдать его. Имей в виду, что писать отсюда можно лишь один раз в месяц, и потому не беспокойтесь, не получая от меня писем. Адрес мой: Мурманская ж.д., ст. Кемь, почтовое отделение Попов остров, 8-е Соловецкое отделение ББК, мне. Очень жалею о работах, оставленных на БАМе: там я мог бы сделать что-нибудь полезное. А также о лазурном небе ДВК и сухом воздухе. Так обрывается всякая полезная деятельность, и все приходится начинать сначала; да и придется ли? Мне сюда вещей не присылайте, т.к. их некуда класть; денег прислать можно не более рублей 10. Но необходимо, чтобы вы написали скорее, тем более, что с прекращением навигации (вероятно в начале или половине декабря) письма доходят, весьма задерживаясь. Как живет моя Тикулька? Как Мик? Что делает Оля? Приехали ли мальчики и как они себя чувствуют? Хоть бы вы все были веселы и радостны, только этого хочу. Сейчас я не успею написать каждому, но скажи им всем, как я их люблю и как страдаю, что ничем не могу помочь им в жизни. Поцелуй от меня маму и непременно сообщи об ее здоровье. Кланяйся твоей маме, как ее здоровье? – За время переезда у меня так ослабла память, что мне трудно написать это письмо и пишу наудачу, что придется. Мои вещи выпиши от Павла Николаевича⁴⁰ – белье и прочее хозяйственное оборудование, а то боюсь, оно пропадет. – С декабря по середину мая навигация на Соловки прекращается, сообщения нет, только почтовое, но неаккуратное. Остались ли у детей какие-либо впечатления от Сковородина и дороги? Довезли ли вы корни княженики? Сделали ли что-нибудь мальчики за лето? Хорошо бы, чтобы Кира немного исследовал минералы, о которых я говорил тебе, может быть найдет для себя что-нибудь интересное. Как здоровье Васи? Хочется, чтобы хоть мальчикам удалось поработать и сделать что-нибудь полезное и интересное. Играет ли Олечка? Если она увидит Игоря,⁴¹ то пусть кланяется ему от меня. – Что касается меня, то я за это время ничего не делал и почти ничего не читал, если не считать 3–4 романов – было нечего читать, да и вся обстановка не дала бы возможности заняться чем-нибудь. Впрочем, на Морсплаве мне удалось прочесть трагедию Расина, это единственное хорошее впечатление за два месяца. Больше всего думаю о тебе, моя Дорогая, боюсь, что ты унываешь, и беспокоюсь о твоем здоровье. Будь радостна и добра, заботься о наших детях. Старайся, чтобы вы питались по лучше – продавайте, что можно. Крепко целую тебя и всех вас, не забывайте своего папу.

1934.Х.24. Соловки. П. Флоренский

30 ноября 1934 г., Кремль, быв. Наместнический корпус

1934.XI.30. Дорогая Аннуля, вчера получил твое письмо от 18-го ноября. Напрасно ты опасаешься писать часто: ты можешь писать сколько угодно, а также и дети; это мне можно писать лишь раз в месяц, да и то я надеюсь на изменение условий и на большее число писем. Итак пишите почаще, ваши письма – единственное утешение. – Посылку твою получил, а всего – три, в том числе посланную на Кемь. Деньги, 20р. и 10р., пришли, но на руки я их не получил, т.к. выдача будет производиться постепенно, частями. Отсюда ты видишь бесцельность посылки денег. Да к тому же здесь деньги не на что тратить, ведь здесь же нет магазинов, а в ларьке можно получить по карточкам, которых у меня пока нет. – Из практических дел, чтобы кончить о них: свое кожаное пальто я продал, чтобы купить себе полушубок и сапоги, взамен украденных у меня. Теперь устроилось и с тем и с другим. Вещи – постельные и белье – у меня тоже есть, казенные. Следовательно ты можешь ни о чем не беспокоиться. Для подушки я получил чехол и наволочку, могу набить их соломой, а пока набил разными мягкими вещами и такой подушкой можно удовлетвориться. Пишу так подробно об этих скучных вопросах, т.к. ты все беспокоишься, – чтобы знала обо всем. Жизнь моя сейчас значительно налаженнее, чем раньше, а первоначально была очень тяжка. Во-первых, с 15 ноября я попал на постоянную работу, в Иодпром, т.е. на производство йода из морских водорослей. В связи с этим я переведен в другую колонну и потому в другую камеру. Теперь я живу с вполне приличными сожителями, а не с бандитами и урками, и нас немного: было шесть, стало пять. Работа моя тоже стала гораздо удовлетворительнее: все-таки при производстве, хотя и ничтожном по объему и пока требующем рационализации, но однако химическом, и чем-то вроде лаборатории и маленькими анализами. Вероятно в дальнейшем удастся поставить кое-какие исследования по водорослям. 1934.XII.3. Мастерская, в которой я работаю, стоит на берегу гавани Благополучия. Это маленькая и убогая мастерская снабжена горделивой вывескою на двери «ЛАБОРАТОРИЯ».⁴² Но хоть это и вывеска только, но все же приятно мне ее читать, входя в дверь. Но бываю я иногда и в настоящей лаборатории, небольшой, но по Соловкам – приличной. Она расположена в 2 км от Кремля, в лесу, на берегу озера (в прочем Соловки – сплошное озеро и тут все – при каком-нибудь озере).⁴³ Хожу туда снежной дорогой, в лесу полная тишина, снег глубокий, пушистый, нетронутый; разве что где-нибудь дорожка из следов горностая. Иду дорогой и думаю о вас.⁴⁴ Зимой здешний пейзаж стал похож на Сергиевский. Дорогие мои, как мне жаль вас, как хотелось бы доставить радость. Думаю: если когда-нибудь буду с вами, то теперь уж все силы отдам только вам. На своем веку я много работал, стараясь выполнить свой долг. Но все распалось, заново я уже не могу и, главное не хочу начинать свою научную работу большого размера, буду жить только для вас, считая, что ради долга я сделал все, что мог.

Солнце здесь восходит поздно и целый свой короткий день держится у горизонта. Только в 11 часов осветились сегодня строения и верхушки деревьев. Знаю, что очень красиво, но душа почти глуха к этой красоте. Вода в море и в озерах черная и черно-свинцовая, снег белый-пребелый, небо в облаках, темно-серых или черных и кое-что тронуто розовым от низкого солнца. Из окна лаборатории-мастерской видно черное Белое море, ставшее черным зимой, окаймленное белыми заберегами, а во второй половине дня над ним пестрые закатные облака, и заря держится необыкновенно долго, непривычно для нас.

1934.XII.6. Чтобы не забыть: в связи с прекращением навигации письма будут задерживаться (перо не пишет), и потому не беспокойся, если от меня может не быть письма месяца полтора.

1934. XII.7. Меня беспокоят головные боли Оли. Не происходят ли они от малокровия или от нервного истощения. Во всяком случае ей следовало бы давать фитин или другой какой-нибудь препарат фосфора. Мне писал Павел Николаевич. К сожалению, я не могу ответить ему по ограниченности числа писем. Объясни ему, что молчание мое – не от невнимания, и попроси писать мне, не дожидаясь моего ответа. – Да, я забыл написать, что мне приходится ограничить объем писем, так что не могу писать всем вам сразу. – Больно, что Ник просит «вкусненького», и ты не можешь удовлетворить его, а мне посылаешь; это нехорошо. Все – в вас, в тебе и в моих детях; больше всего мне хочется, чтобы вы жили бодро и спокойно. Крепко целую тебя, моя дорогая Аннуля.

13 декабря 1934 г.,

Кремль, быв. Наместнический корпус

Дорогая Аннуля, пишу тебе несколько слов, хочу непременно завтра отправить письмо, а то может выйти большая задержка. Постараюсь вскоре написать еще. Посылки я получил, но мне больно думать, что ты из-за них лишаешь нужного детей и себя.

Пожалуйста, не присылай мне дорогих угощений. Мама пишет о плодах хурмы, которые она (или ты?) посылает, но их я не получал. Вероятно это еще какая-нибудь посылка. Жду зимовки и отчасти радуюсь, что посылки станут невозможны. Я как-нибудь ведь проживу, да к тому же мое устройство понемногу улучшается. Между прочим, тут выдали нам селедки, совсем не такие, как в Москве, вероятно Мурманские, замечательного качества – таких я никогда не видывал еще. Старайся быть бодрой и веселой, ведь я вас всех очень люблю и душой всегда с вами и живу вами. Детям не отвечаю – и некогда и негде, но скажи, что напишу в ближайшем письме. Конечно, пусть Олечка пользуется выписками по теории искусства, я рад, что они кажутся ей полезными. Скажи Мику и Тике, чтобы они нашли на карте все места, где я проезжал и где нахожусь теперь и постараются что-нибудь узнать о географии этих мест. Я нарочно стараюсь писать разные подробности о природе, чтобы они понемногу знакомились с географией, возможно наглядно и жизненно; мне хочется наполнить географические названия живым содержанием, чтобы появилось представление о том, что же такое наш Север, что такое Белое море и Другие места. М.б. от моего заключения будет хоть та польза детям, что они приобретут таким образом кое- какие сведения и впечатления о своей родине. Заботься о своем здоровье для меня и детей. Кланяйся Софье Ивановне и скажи, что я всегда вспоминаю о ней с теплотой, но не могу написать вследствие ограниченности числа писем. Крепко целую, дорогая Аннуля, будь здорова и весела. Надеюсь, с приездом Васи вам станет жить несколько легче. 1934.ХII.15.

24–25 января 1935 г.,

Кремль, быв. Наместнический корпус

1935.I.24–25. №8. Дорогая Аннуля. Написал было я письмо, но заложил его куда-то и не могу найти. Поэтому спешно пишу другое, т.к. завтра (или точнее сегодня) утром последний срок январских писем. Там было также письмо Олечке, начал и детям. Пришлю потом. Собственно писать мне нечего: жизнь однообразна, работа тоже. Понемногу делаю кое-что в лаборатории, но именно кое-что, т.к. нет ни книг, ни условий для исследовательской работы. Здоров. В общем усталость, как у всех, вероятно от невозможности остаться с самим собою хотя бы на короткое время, от отсутствия углубленной работы, от быстрого, однообразно проходящего и разбитого времени. От вас давно не имею никаких сведений, беcпокоюсь, как вы живете. Постоянно думаю о вас; как хотелось бы помочь вам. Мои мальчики предоставлены самим себе, а им надо было бы сейчас оказывать помощь. Наверное они меня, если не забыли, то скоро забудут; ведь жизнь идет своим чередом и несет их изо дня в день. Мне жалко тебя, мою дорогую: тебе со мной досталась тяжелая доля и никаких радостей ни в прошлом, ни в настоящем. Ты не заботишься о своем здоровье, унываешь, меня это особенно беспокоит. Но что я могу сделать со своего отрезанного от мира острова?

Верчусь я целый день, с утра до поздней ночи, но не знаю, много ли из этого проку. То аналитические испытания, то лекции, то уроки, то статьи для стенгазет, то работа по библиотеке, то бессмысленные совещания и заседания, то хождения за обедом или по другим делам. Но все какое-то здесь пустое, как будто во сне и даже не вполне уверен, что это действительно есть, а не видится как сновидение. Позавчера мне минуло 54 года.⁴⁵ Конечно, этот день не был ничем отмечен, зачем мне отмечать его без вас? Пора подводить итоги жизни. Не знаю, каков будет суд, признает ли он что-нибудь хорошее за мною, но сам скажу, что старался не делать плохого и злого, – и сознательно не делал. Просматривая свое сердце, могу сказать, что никакого нет у меня гнева и злобы, пусть каждый радуется, как может. А тебя, моя дорогая, милая Аннуля, крепко целую, кончая это письмо, т.к. уже очень поздно.

Поцелуй за меня моих деток всех. Кланяйся Мининой Кате.⁴⁶

П. Флоренский

24–25 января 1935 г.,

Кремль, быв. Наместнический корпус

Дорогой Кирилл, часто вспоминаю тебя, особенно когда поздно вечером ложусь спать. Вспоминаю с болью, что огорчал тебя, не входя в твой возраст и требуя того, что ты не понимал. Дорогой мальчик, как бы мне хотелось – не исправить прошлое, которое уже прошло и неисправимо, – а сколько-нибудь возместить тебе его. Мне хотелось дать вам в наследство честное имя и сознание, что ваш отец всю жизнь проработал бескорыстно, не думая о последствиях своей работы для себя лично. Но именно из-за этого бескорыстия я должен был лишать вас удобств, которыми пользуются другие, удовольствий, естественных в вашем возрасте, и даже общения с вами. Теперь мне грустно, что вместо какой-либо пользы для себя в настоящем за все мое старание вы не получаете и того, что получает большинство, несмотря на жизнь их родителей ради самих себя. Моя единственная надежда на сохранение всего, что делается: каким-либо, хотя и неизвестным мне путем, надеюсь, все же вы получите компенсацию за все то, чего лишал я вас, моих дорогих. Если бы не вы, я молчал бы: самое скверное в моей судьбе – разрыв работы и фактическое уничтожение опыта всей жизни, который теперь только созрел и мог бы дать подлинные плоды, – на это я не стал бы жаловаться, если бы не вы. Если обществу не нужны плоды моей жизненной работы, то пусть и остается без них, это еще вопрос, кто больше наказан, я или общество, тем, что я не проявлю того, что мог бы проявить. Но мне жаль, что я вам не могу передать своего опыта, и, главное, не могу вас приласкать, как хотелось бы и как мысленно всегда ласкаю. – В январе я писал тебе, но не знаю, дошло ли мое письмо. О том, как я живу, узнаешь из письма к бабушке. Крепко целую тебя, дорогой. Надо кончать письмо, очень поздно и я валюсь от усталости.

22 января 1935 г.,

Кремль, быв. Наместнический корпус

1935.I.22. Соловки №8 а. – Ред. Дорогая Аннуля, несмотря на ожидание, до сих пор не получил от тебя письма; впрочем еще не теряю надежды, т.к. первые аэропланы привезли, говорят, много почты и с раздачей ее вероятно здесь не справляются в короткий срок. Но давно уже не знаю, что делается у вас. В настоящее время я живу в большой комнате, со всеми рабочими и служащими Йодпрома. Комната устроена нарядно, но при таком скоплении людей заниматься невозможно. Работаю по-прежнему над добычею йода, размышляю и понемногу готовлюсь к постановке работы по использованию водорослей. Не знаю, состоится ли эта работа, но, если бы и состоялась, она не заменит исследования мерзлоты и льдов, начатого на БАМе. 1935.II.4. Получил сегодня твое письмо и отвечаю на вопросы. Посылок я получал много, но не знаю сколько – уже забыл. Открытки Алексея Ивановича получаю, вероятно, аккуратно, т.к. получил их много. – Не беспокойся, что Мик делает ошибки, это пройдет; но при случае отмечай ему, что написал он неправильно и почему. Его грубиянство тоже пройдет, я в Мике уверен, поэтому потерпи, не раздражайся и не огорчайся. Старайся приучать их играть по больше, пусть играют в 2, в 3, в 4 руки, пусть фантазирует, пусть прислушивается к чужой игре, все это разовьет его и вызовет интерес. При случае кланяйся Василию Ивановичу⁴⁷ и вырази мое сожаление о кончине Екатерины Ивановны.⁴⁸ Никаких посылок мне пока не присылай, у меня еще хранятся запасы присланного и их негде хранить. Брюк мне тоже не надо, есть. Одеяло есть; вообще все нужное, кроме вас, у меня есть, и пожалуйста (нрзб.) обо мне. Очень жалею о болезни мамы, кланяйся ей от меня, пожелай скорого и полного выздоровления. Я был бы очень рад, если бы ты, хоть изредка, бывала в театре на пьесах, которые тебе интересны. Дети пишут с ошибками от рассеянности, которая происходит вследствие напора мыслей. Но это естественное явление возраста и роста и беспокоиться о нем нечего. – Вещей Баха, которые слушали мальчики на концерте, я не знаю, но, думаю, они должны быть величественны, как все у Баха.⁴⁹ – На Олино письмо уже не отвечаю, негде. Надо Олю беречь, она находится в таком возрасте, когда бывают особенно чувствительны ко всяким толчкам жизни, поэтому старайся не сердиться на нее, когда она делает что не так, как надо. – Все время думаю о вас, моя дорогая Аннуля, и живу вашими письмами. Но писать о себе мне нечего. Мелочи сообщаю детям, более важного ничего нет, живу изо дня в день, с утра до ночи и часть ночи в какой-нибудь работе. Ложусь не ранее 2 часов, днем сплю иногда, но не каждый день. – Тут хорошая баня и бывает часто. Меня беспокоит, что мальчики наверно бывают в бане редко; это во всех отношениях не хорошо и надо устроиться им с этим делом, особенно Васюшке. – Ты пишешь о пушистых деревьях в саду. Тут тоже они покрыты белым пухом, хотя и нет московских морозов. Все время тепло, трудно поверить, что находишься под 67° широты. – Письма приходится писать так отрывочно, что они вероятно лишены смысла. Но писать иначе сейчас невозможно, перечитывать написанное – тоже нет времени, а главное – охоты, т.к. самому противна такая бессвязность. Крепко целую тебя, моя дорогая Аннуля. Будь здорова, старайся не переутомлять себя, распределяй работу между всеми.

Поблагодари Алексея Ивановича за память обо мне. – Сегодня мне сделали замки на чемодане, а несколько дней тому назад починили его – после Кеми он был совершенно разбит.

22 февраля 1935 г., быв. Филиппова пустыне

1935.II.22. Соловки. №9. Дорогая Аннуля. Вот уже 6-й день, как я живу на новом месте⁵⁰. Все было бы хорошо, если бы я тут не захворал, правда не сильно, гриппом, так что сейчас раскис и временами непреодолимо засыпаю. Впрочем я уже значительно поправился. Работаю над разными вопросами химии, отдельными подготовительными участками общей работы по водорослям, а также доделываю некоторые работы для мастерской Иодпрома. Здесь опять совсем тепло, вчера было даже нечто вроде дождя. Часто метет метелица. Как-то на днях я открыл наружную дверь на стук, и пришедший не вошел, а спрыгнул в прихожую: столько намело снега снаружи. Что-то давно не получал от вас писем. Кстати, я прошу тебя, сообщать № моего письма, полученного тобою, т.к. я совсем не знаю, все ли письма мои доходят. II.24. Опишу тебе место, где я живу теперь. Оно находится в 2 км от Кремля, в лесу, на берегу озера. Лаборатория стоит на холме и летом, вероятно, отсюда открывается хороший вид. Сейчас все занесено снегом. Кроме лаборатории имеется еще одно строение. В лабораторном помещении 6 комнат. 3 под лаборатории, 2 жилые, а 1 – кухня и зверинец одновременно, звери живут также в биологической лаборатории и на чердаке – кролики. Весь дом – каменный, еще монашеской стройки; вероятно, здесь было что-нибудь вроде дачи. Все место называется Филипповским скитом, т.е. называлось, а теперь зовется Биосадом.⁵¹ В XVI в. здесь жил Филипп Колычев, впоследствии митрополит Московский⁵², которого удушил Малюта Скуратов. Находясь на Соловках, Филипп проявил большую энергию и хозяйственность: соорудил систему каналов между бесчисленными здешними озерами, механизировал разные предприятия – мельницы, возку, подъем тяжестей, вообще занимался строительной и инженерной деятельностью. Недалеко от лаборатории сохраняется избушка, в которой жил Филипп, и даже древняя уборная. Была здесь также и церковь, но она сгорела дотла. Как помнишь, день моего рождения, 9 января, попал на ряд революционных событий: смерть Ленина, история с рабочими, убийство митр. Филиппа⁵³. Т.о. я попал, можно сказать, в свое место – начало деятельности этого последнего.⁵⁴ Здесь я усердно работаю, и хотя для работы правильной очень много не хватает, а главное – литературы, но все же надеюсь кое-что сделать. Сейчас сижу за анализами, налаживаю методику анализов или неизвестных, или мне неизвестных из-за отсутствия справочников. Все это подготовка к работе по использованию водорослей. В отношении питания теперь я обставлен гораздо лучше прежнего и вполне сыт, так что пожалуйста не беспокойся обо мне. Все время думаю о вас, как вы живете и как справляетесь с трудностями. Как хотелось бы помочь тебе, моей дорогой, но ничего не могу сделать отсюда. Кланяюсь маме; надеюсь, она теперь несколько поправилась.

Каждый раз дотягиваю письмо до последнего срока, все не могу кончить. Вот сейчас, надо идти на лекции по математике и сдать письмо, сегодня последний срок. А письма я не окончил и второпях даже не знаю, о чем писать. Хотелось бы написать тебе что-нибудь такое, что тебя утешило бы и взбодрило, но не умею, моя милая, я этого. Моя же жизнь проходит в работе и хлопотах по работе, так что я ничего, кроме лаборатории, не вижу. Беспокоюсь⁵⁵ о тебе, о детях, о маме. Но что сказать вам, кроме того, что вас люблю, о вас думаю, для вас живу. Крепко целую тебя, моя хорошая.

6–7 апреля 1935 г., быв. Филиппова пустынь

1935.IV.6–7. Соловки. №15. Дорогая мамочка, только что вернулся с заседания, на котором наша «водорослевая бригада» делала отчетный доклад по работе за истекший месяц. За чаем сообразил о наступающем, точнее уже наступившем, т.к. сейчас 2-й час ночи, дне твоего рождения⁵⁶. Поздравляю тебя, хотя и с опозданием. Давно думал об этом дне, но мне казалось, что он еще далек, и наступил неожиданно. Время за работой идет так быстро, что неделя мелькает за неделей и, когда наступает выходной день, кажется, будто прошлый выходной был только вчера.⁵⁷ Все дни похожи один на другой и различаются лишь содержанием проделанной работы да получением писем от вас. IV. 12. Не дописывал это письмо, т.к. не было списка с разрешением на дополнительные письма, а с другой стороны, все ждал известий от вас. Но теперь список уже объявлен, а ждать с письмом не приходится, т.к. при задержке оно может совсем застрять. Беспокоюсь о том, как ты живешь и как твое здоровье. Сегодня мы угорели, болит голова, и я вспоминаю детство – у меня всегда болела голова, когда мы жили в Батуме, и я не знал, что делать от головной боли. Потом это совсем прошло и я вообще не знал, что такое головная боль, кроме случаев угара. При случае спроси у Оли страницу, написанною мною на БАМе с описанием Батума – там изображены мои детские впечатления, навсегда закрепившиеся в памяти. Ни одно место не оставило во мне столько теплых воспоминаний, как Батум, старый Батум 80-х годов, когда он был еще неустроенным и жалким. Теперешний Батум, под Ниццу, уже потерял свой аромат и своеобразие, да и море далеко ушло от бульвара. Хорошо помню, как старик Ахмед переносил меня через речку, как собирал я ягоды салсапарели. Ясно помню, до полной отчетливости, как папа насаждал сад в Аджарисхали при инженерной сторожке. Помню ковры фиалок и цикламенов, которые я собирал до изнеможения. Помню запах папортников, мне всегда очень нравившийся. Помню громадные букеты азалий и рододендронов, которые мы вставляли вместо фонарей в фонарные гнезда фаэтона. Помню болотные незабудки, которые брались с корнями, а потом раскладывались дома на блюдах с водою. Лет 6 тому назад я был в Аджарисхали и почти не узнал его. Это обстроенный поселок, в котором очень мало поэзии. От сторожки остались одни развалины. Сад заглох и попросту не существует. Мальчики, кажется, не получили от Аджарисхали никакого впечатления, а Васюшку я едва уговорил сняться на приступках сторожки, бывшей когда-то предметом моих мечтаний⁵⁸. Все проходит, но все остается. Это мое самое заветное ощущение, что ничего не уходит совсем, ничего не пропадает, а где-то и как-то хранится. Ценность пребывает, хотя мы и перестаем воспринимать ее. И подвиги, хотя бы о них все забыли, пребывают как-то и дают свои плоды. Вот поэтому-то, хоть и жаль прошлого, но есть живое ощущение его вечности. С ним не навеки распрощался, а лишь временно. Мне кажется, все люди, каких бы они ни были убеждений, на самом деле, в глубине души, ощущают также. Без этого жизнь стала бы бессмысленной и пустою. – Тифлис совсем не оставил во мне радостных впечатлений. После батумской природы он казался мне безжизненным, жара меня угнетала и обессиливала. Когда я, несколько лет тому назад, снова попал в Тифлис, и притом в самое пекло, я был крайне удивлен, насколько он приятнее того, что я думал о нем в детстве, а картины природы, например к Черепашьему озеру, показались величественными и очень живописными. Мы ходили тогда на Черепашье озеро с Георгием.⁵⁹ Кстати, напиши, как живет Лиля со всем потомством и что делает Георгий. Ботанический сад, правда совсем переустроенный, увеличенный и разросшийся, стал очень интересным и живописным. Но, пожалуй, особенно живо вспоминается мне наша квартира на склоне Давидовской горы. Ясно вижу столбы деревянные, источенные червями, вспоминается точильщик ножей, меня очень напугавший, вспоминается, как прививали оспу Люсе и мне, как тете Соне делали операцию ноги и выносили таз с окровавленной водою. Впрочем, оспу прививали тогда, очевидно, весьма основательно, т.к. следы прививки до сих пор сохраняются у меня на левой руке. Помню и то, как родилась Люся и как папа показывал ее мне в первый раз. Гимназия, в целом, не оставила во мне никаких радостных воспоминаний, она мне казалась чистою потерею драгоценного времени, элементарною и скучною, хотя конечно я многим ей обязан. Но, оглядываясь назад, скажу, что не хотел бы снова пережить ее: единственное содержание за это время было, когда я оставался сам с собою, в природе или за физическими приборами. Целую тебя крепко, моя дорогая мамочка, береги себя и будь здорова.

12 апреля 1935 г., быв. Филиппова пустынь

Дорогая Аннуля, давно не получаю от тебя известий. Вероятно на ближайших днях сообщение прекратится и неизвестно, когда восстановится. Очень беспокоюсь, вижу тяжелые сны, которые еще больше настраивают на грустное состояние. Весна идет тут толчками, сегодня например снова пошел снег, но в общем на дворе тепло, недалеко от таяния снега. Иногда выпадают и дожди. Мне говорили, что в Кремль начали прилетать чайки, пока их прилетело, дня 2–3 тому назад, 15. Я сижу почти сплошь в лаборатории, лишь раз в 7-ми дневку хожу на лекции. Сейчас дороги стали неважные, т.к. снег рыхлый и сырой. Если бы было суше, то ходил бы дышать на воздух, а при такой сырости, в соединении с обилием работы, не хочется. Кроме текущей работы⁶⁰ по водорослям и по йоду приходится подготовлять материал к выставке, на 1-е мая. Сочиняю диаграммы плакатного характера, стараюсь насытить их возможно большим содержанием, но сохранить при этом их удобочитаемость и художественную композицию. Рисует эти диаграммы один художник, а я, сочинив диаграмму, стою над его душою и указываю, как и куда что поместить. Так вычертили диаграмму круговорота йода. Теперь рисуется диаграмма круговоротов азота, главным образом с точки зрения агрономической. Тут изображены разные виды почвенных разрезов, в связи с содержанием в этих почвах азота, растения – в соответствии с количеством азота, поглощаемым ими из почвы, бактерии, участвующие в связывании атмосферного азота и в той или другой переработке азотных соединений в другие виды (обращение атмосферного азота в аммиак, разложение белков до аммиака, окисление аммиака в азотистую, а затем в азотную кислоту, разложение азотной кислоты до свободного азота). Затем изображены виды азотных удобрений, получаемых от различных естественных процессов (навоз, компосты, селитра и т.д.) и искусственно – химическим синтезом. Далее составил диаграмму использования местного сфагнового торфа, пускаю в ход свои прежние работы по гальваническим элементам, пластическими массам, синтетическим смолам, воскам и т.д. На днях будем изображать все это на большой таблице. Далее предстоит такая же диаграмма по использованию водорослей. Но, несмотря на постоянную занятость, не оставляет тревожная мысль о вас, моих дорогих, и даже работа не отвлекает от нее. С водорослями дело, как будто, налаживается неплохо. Сегодня делал подсчеты, в первом приближении, сколько места и энергии надо для добычи йода, оказывается, что результаты подсчета вполне приемлемы. – Кажется, писал тебе, но напишу еще раз относительно Тикульки. Постарайся успокоить ее насчет ее учения. Во-первых, она несомненно делает большие успехи в письме, что видно из ее писем. Во-вторых, я не сомневаюсь, она выровняется в свое время. А в-третьих, и это главное, постарайся, чтобы ее детство было хоть сколько-нибудь радостным и ясным. Понимаю, что это сделать очень трудно тебе, но все-таки постарайся, пусть у нее останется, чем вспомнить детские годы. Рассказывай ей, что придется. Это даст ей и развитие и интерес. Радость жизни дают не большие дела, т.е. кажущиеся большими большим, а удачно найденные пустяки – бумажка часто радует более драгоценностей и неудобство, но поэтичное, приятнее больших удобств. Пусть же девочка пользуется, чем можно, если только можно. Скажи ей, что папа очень любит ее, и все время думает о ней, и что ему очень тяжело видеть свое бессилие и неспособность дать ей маленькую радость. 1935.IV.13. Надеялся, что сегодня, после выходного дня, получу от тебя письмо, но мне ничего не принесли. Сегодня, как и вчера, утром шел снег. Сейчас сижу с художником – даю ему указания, как расцвечивать диаграммы, и вспоминаю Анну Семеновну Голубкину.⁶¹ Скольких уж на своем веку я потерял – родных, близких, знакомых. Мне жаль, и было и есть, что дети мало восприняли крупных людей, с которыми я был связан, и не научились от них тому, что обогатило бы лучше книг. Вот почему я писал, чтобы Вася и Кира постарались научиться чему-нибудь от Владимира Ивановича,⁶² т.к. такой опыт в жизни едва ли повторится. Но нужно уметь брать от людей то, что в них есть и что они могут дать, и уметь не требовать от них того, чего в них нет и чего дать они не могут. Боюсь, что дети часто подходят к людям как раз наоборот и поэтому получают мало, или ничего не остается от общения. Это особенно у Васюшки. При случае постарайся узнать, напечатан ли перевод книги об изоляционных материалах, который я в свое время редактировал. Писем от Павла Николаевича я не получал, хотя и писал ему как-то, уже давно. Если будет возможность, узнай, как он живет и как работает. Очень хочется мне узнать о вас, жду каждый день известий, хотя и сознаю, что они мало имеют цены, так как приходят с опозданием. Скажи Оле, Мике и Тике, что напишу им в следующий раз. Но я не знаю даже, интересно ли то, что я пишу им, действительно же интересного писать не приходится. Все ли в письмах разбираешь? Только вы, мои дорогие, представляетесь мне близкими отсюда, а все остается бесконечно далеким и, признаться, совсем умершим, каким-то почти ненужным. В частности, о ВЭИ я вспоминаю так смутно, словно видел его во сне, и притом вовсе не весело. Замечательно, что даже фамилии большинства сотрудников, ловлю себя на этом, никак не могу припомнить, а о многих и просто не помню, что они существовали. Крепко целую тебя, дорогая, и всех вас, кланяюсь бабушке и всем. Пишите, если есть малейшая возможность. Еще раз целую тебя. Поцелуй Тику, Мика и Олю. Уходят, надо сдавать письма, да и места уже нет.

22–23 апреля 1935 г., быв. Филиппова пустынь

Дорогая Олечка, последнее время я был в очень тревожном состоянии; думаю, это объясняется твоею болезнью, о которой, впрочем, не сообщалось мне вами. Вот видишь, дорогая, предупреждал я тебя против ночных сидений, а эта болезнь, несомненно, последствие их. Смотри же, береги себя впредь и не переутомляйся, а главное, непременно бывай на воздухе. Ты спрашиваешь о «Разговорах Гете с Эккерманом».⁶³ Конечно, я знаю эту книгу и не только читал ее, но и изучал в свое время, впрочем давно, кажется в 1900-м или в 1901 году, когда тебя не было на свете. Она очень содержательна и важна еще потому, что просмотрена самим Гете.⁶⁴ О Гете есть еще интересная книга – Метнера,⁶⁵ а также Лихтенбергера.⁶⁶ У Лихтенбергера дан перевод естественнонаучных и натурфилософских сочинений Гете, и в этом отношении она интересна, т.к. других переводов пока не выходило (если только не вышла книга о цвете, давно обещанная одним из издательств). – Меня давно интересуют вопросы генеалогические, и в частности о родственных связях писателей, как наглядном доказательстве наследственности и подбора. Я собирал материалы в этом направлении. А сейчас в «Правде» от 5 апр. 1935 г. № 94 (6340), стр. 4, попались данные о родстве Пушкиных с Гоголями и о связи их с Быковыми. Думаю, тебе интересно будет посмотреть на сделанную, на основании этой заметки генеалогическую схему....

По поводу этой схемы мне вспоминается: когда Васюшка был совсем маленький, он приходил смотреть, как я чертил подобные же, смотрит, смотрит, а потом заявит: «Ты, папа, неправильно пишешь». – Почему? – «Потому что изображаешь девочек квадратиками, а мальчиков кружочками, а надо наоборот, потому что девочки нежные, и их надо изображать кружочками». – Советую тебе собирать генеалогические сведения; когда прочтешь где-нибудь или услышишь, то записывай отрывочные сведения. Лучше всего записывать на лоскутках, но чернилами, а не карандашом, и складывать их сперва по алфавиту. А более связные сведения следует сразу же переводить в схемы и потом постепенно достраивать эти схемы и дополнять подробностями. Это очень обогащает понимание жизни, а кроме того постепенно накопляется материал весьма ценный, который всегда пригодится. На всякий случай сообщаю тебе, т.к. не уверен в сохранении моих записей, что моего отца звали Александр Иванович, деда – Иван Андреевич, прадеда – Андрей Матвеевич, прапрадеда – Матвей Иванович.⁶⁷ Жену деда, мою бабушку, звали Анфиса Уаровна Соловьева, а вторую жену его – Елизавета Владимировна Ушакова, у нее была сестра Александра Владимировна, замужем за Готлибом Федоровичем Пекоком.⁶⁸ Александра Владимировна хорошо относилась к моему отцу и его сестрам – Екатерине и Юлии. Дочь Александры Владимировны – Александра Готлибовна Пекок была известная певица, выступавшая в Милане под театральным псевдонимом Алина Марини.⁶⁹ У моего отца был сводный брат Владимир Иванович и сестры Зинаида, Варвара, Людмила и сейчас не могу вспомнить имени четвертой (у меня очень ослабла память).⁷⁰ Деда со стороны матери звали Павел Герасимович, а бабушку – София и опять сейчас не могу вспомнить далее⁷¹. Все они умерли до моего рождения, и ни бабушек, ни дедушек я в жизни никогда не видел, только мечтал о них в детстве. Суррогатом бабушки была для нас Александра Владимировна, но и ее я увидел, лишь поступив в Университет; но она вскоре же умерла, к моему огорчению. Зато были у меня тетки, Юлия – со стороны отца, которая меня воспитывала⁷², и мамины сестры – Елизавета, Варвара, Репсимия и София; из них осталась в живых только последняя. Был еще дядя – Аршак,⁷³ но в отличие от теток, которых я очень любил, всех, а особенно тетю Юлю, как я называл ее, он был для меня совсем чужим человеком и я видел его очень немного. Дети тети Лизы умерли, они были близки мне, особенно Маргарита⁷⁴, хотя и гораздо старше меня. Дети тети Вари куда-то исчезли. У Ремсо тети детей не было. Детей тети Сони ты знаешь.⁷⁵ Тетя Юля не была замужем. Детей дяди Аршака я знал в детстве. Но потом они все исчезли из моего поля зрения, осталась одна Тамара⁷⁶, дочь «Аршак-дяди». Ее сестра Нина обладала замечательным голосом, но умерла вскоре после окончания консерватории (или филармонии скорее). У нее был красивый серебристый тембр, очень редкий⁷⁷. Дочери Сони тети умерли. Умерли и мои сестры Валя (Оля)⁷⁸ и Гося (Раиса). Наши фамилии в XVIII в. писались Флоринские и только в XIX в., неправильно, стали писаться Флоренские, а еще раньше ее писали Флиоринские, так что некоторые ветви стали писаться Флёринские. Крепко целую тебя, дорогая Оля, поправляйся скорее, слушайся советов. Кланяйся своим товарищам. Еще раз целую тебя.

27–28 апреля 1935 г, быв. Филиппова пустынь

Дорогая Оля, недавно писал я тебе, а теперь хочу продолжить рассказ о наследственности в нашей семье. Очень важно знать, от кого что получил и что именно вообще получил. У каждой наследственной линии есть свое качество или свои качества. Прежде всего, по восходящей мужской линии, т.е. по линии Флоренских-Флоринских. Этот род отличался всегда инициативностью в области научной и научно-организаторской деятельности. Флоринские всегда выступали новаторами, начинателями целых течений и направлений – открывали новые области для изучения и просвещения, создавали новые точки зрения, новые подходы к предметам. Интересы Флоринских были разносторонние – история, археология, естествознание, литература. Но всегда это было познание в тех или иных водах и организация исследования. Мне неизвестно ни одного Флоринского с выраженными художественными способностями ни в какой-бы то ни было области искусства. С другой стороны, у Флоринских было стремление к самовоспитанию, к духовной тренировке себя. По женской линии отмечу, прежде всего, Ивановых, род моей прабабушки. Этот род отличался талантливостью и блеском; от него, по-видимому, идет склонность к живописи. По характеру этот род был, сколько я знаю, очень неупорядоченным, в противоположность Флоринским, размашистым, нехозяйственным, богемным. Из него, между прочим, происходит известный передвижник – художник Иванов⁷⁹. Прабабушку мою звали Екатерина Афанасьевна. Она была замужем за Уаром Ефимовичем Соловьевым, врачом. Род Соловьевых, сколько мне известно, был весьма талантлив и блестящ. В записках Погодина рассказывается о блестящем ответе на университетском экзамене в Московском университете двух студентов, из ряду выходящих – Ивана Сергеевича Тугенева и Конкордия Уаровича Соловьева. Все три брата моей бабушки, Анфисы Уаровны Соловьевой⁸⁰, блистали в юности, но прожигали свою жизнь и ничего путного не сделали. Семья Соловьевых была музыкальна, бабушка хорошо играла, но еще более сильной музыкантшей были ее близкие родственники – Елизавета (вторая жена моего деда) и Александра Владимировна Ушакова, всецело поглощенные музыкой. Другом дома был известный романист Гурилев,⁸¹ который все свои произведения пропускал через критику дома Ушаковых и затем Флоренских. Со стороны рода моей матери, а твоей бабушки, наследственность выражается в ярком ощущении материи и конкретного мира. Красота материи и ее положительность – вот что унаследовали мы от рода моей матери. И еще, мне кажется, связанное с первым, – это музыкальность и склонность к живописи, точнее сказать не к живописи, а к цвету, к колориту. V.2. Еще о Флоринских-Флоренских. Все они (т.е. вообще говоря) были инициативны, изобретательны, предприимчивы, открывали, малые или большие, но новые области для мысли. Но, замечательная судьба: никогда никто из них не снимал жатвы с засеянных им полей и либо уходил из жизни, либо дело отходило от него, а пользовались жатвою другие, или же вообще никто не пользовался, и она гибла, по крайней мере, для своего времени. Как пример: попечитель Казанского учебного округа проф. Флоринский, автор «Домашней медицины»⁸² сейчас признается родоначальником евгеники, но только сейчас, т.е. лет через 70. (Для других примеров нет места.) А в нашем роде все поколения мечтали об одном: хотя бы под старость зажить тихо, занимаясь маленьким садиком, – и никому это не удавалось. (Мне почему-то припомнилось, как брат мой Шура в детстве все время насаждал растения, а чуть они начнут прорастать и укореняться, он их вытаскивал и приносил с радостью показывать: «Вот, проросло, принялось!») Дорогая Олечка, я пишу тебе совершенно серьезно и требую, чтобы ты была благоразумна и заботилась о своем здоровье, все же прочее – второй очереди. Ты должна верить опыту жизни не только моему, но и целого рода, родов, т.к. именно неблагоразумие в этом отношении было уже не раз причиною гибели и глубокой раны в сердцах близких. В твоем возрасте бравирование неблагоразумием кажется возвышенным. Но оно не возвышенно, а просто объясняется незнанием природы и неумением рассчитывать, что более и что менее важно.V.1З. Получил письма и вижу, как справедливы мои опасения. Старайся кушать, что есть; заправляй чем-нибудь, украшай какой-нибудь зеленью. Это ничего, что ты не занимаешься, лишь бы была здорова. Крепко целую свою дорогую-дорогую дочку. Пусть она будет спокойна, бодра и весела и живет в расчете на будущее. Портрет, мною присылаемый, я испортил некрасивым лаком.⁸³ Его можно удалить, выдержав портрет в спирте. Но если цвет портрета не очень вам не нравится, так лучше уж не трогайте лака.

27 мая 1935 г., быв. Филиппова пустошь

1935.V.27. Соловки. № 20. Дорогая Аннуля, на днях отправил вам письмо. Начинаю новое. От вас нет известий, очень беспокоюсь. Тут сразу стала весенняя обстановка. Сегодня озера здешние оказались без льда, хотя еще вчера был лед – черный и черно-темно-зеленый. Снега остались лишь небольшие пятна в лесу. Канальцы – сообщения между озерами полны водою – темно-коричневой от торфа. Кукуют со вчерашнего дня кукушки. Сегодня видел первую лягушку. Муравьи копошатся и строятся – каждый несет что-нибудь, кто веточку, кто щепочку, кто травинку или хвою. Появляется трава, сегодня съел несколько листочков снитки. Около лаборатории расцвело несколько маргариток. Дорожки почти внезапно просохли – тут ведь либо торф, либо песок, а дорожки устроены недурно. Круглые сутки светло, и не можешь решить, что, уже светло или еще светло. Если не ошибаюсь, в 10 ¹/₂ часов или позже видел еще закатный диск солнца. Но все думаю о вас, моих дорогих. V.30. Стоит погода самая неустойчивая. Вчера целый день валил снег, было холодно; сегодня – тоже снег утром. Временами светит солнце, а потом снова небо нахмурится. С утра до ночи (которой нет) и с ночи (которой нет) до утра кукует кукушка, у самой лаборатории. Лежат груды еще нерастаявшего снега. Сейчас, накануне выходного дня (впрочем, теперь выходные – ударники) сидел на нашем озе⁸⁴ у беседки. Солнце еще высоко, хотя без четверти десять. Холодновато. Не умолкает кукушка. Все думаю о вас, моих дорогих, и чем больше – тем грустнее. VI. 1. Дни серые, и ночи тоже, днем сумеречно, ночью не темнее. Вот вчера в 11 ч. ночи еще скользило между темных облаков, в щели, закатное солнце. Здесь ведь оно не ложится, падая вниз, а движется почти горизонтально. А сейчас, 7 ч. утра, сумрачно, падает обильный снег, холодно.

Вечером. Целый день валил снег, очень холодно, метелица. К вечеру все оказалось заваленным снегом, трава, дома под снежным покровом, из всех щелей выбиваются холодные струи и снег: норд-ост. А между тем, вот 3-й час ночи, на дворе светло и сразу видно, что не зима. Как будто мы у южного полюса, а не у северного: ведь на крайнем юге как раз теперь зима, а у нас сущий декабрь. Вьюга такая, что трудно выйти за дверь. VI.2. Сегодня опять все то же – вьюга, метель, снег; пейзаж совершенно зимний. Лишь под вечер снег перестал выпадать и на дороге слегка подтаял, так что сделалась грязь. Только что вернулся из Кремля, ходил получать твою посылку – папиросы. Как раз у меня не было никаких ни папиросных, ни махорочных запасов⁸⁵. Но когда вернулся, опять пошел снег. – Вот я все пишу вам про погоду, хотя думается только о вас, но этого не напишешь. Вспоминаю малейшие подробности прошлого, о каждом из вас отдельно. О том, как я ждал Васюшку, года за 3 до его рождения, как чувствовал, что он где-то есть уже, хотя я и сам не знал, где и как. Когда он только что родился, то посмотрел на меня и было ясно, что он узнал меня. Но это было только несколько мгновений, а потом сознательность взгляда исчезла. Припоминаются все его первые движения и проказы. Помнишь, как он спустил в щель пола коробку визитных карточек, карточку за карточкой, как старался над этим и торжествовал, что удалось! Припоминаю, как почувствовал Кирилла, в поезде, когда я ехал домой и разговаривал с одним молодым рязанцем. Тебя я почувствовал летом 1905 года, когда возвращался из Тифлиса и, попав не на свой поезд, заехал в сторону, так что пришлось высадиться на маленькой станции и прождать целый день своего поезда в полях и на лугах. Это было 15-го августа. Олечку почувствовал, как пришедшую, как идущую взамен Вали,⁸⁶ Мика – как идущего взамен Миши,⁸⁷ а Тикульку – как саму по себе, как мое утешение. Помнишь, как Кирилл любил кошек и наряжал их и плакал, что у него нет хвоста. Тут живет крупный кот, и я, как посмотрю на него, вспоминаю страсть Киры. Помнишь, как Оля обиделась на меня за янтарь и сказала тынтарь. Помнишь, как Кирилл возился с Олей и все твердил, что это его собственная сестра. Мик особенно припоминается, м.б. потому, что пишу для него. Впрочем, пишу, всех имея в виду, и сливаются черты и образы всех, начиная с меня самого в детстве: тут и Вася, и Кира, и Мик. – Помню, раз водил вечером гулять Васю. Идем вдоль забора к Вифании⁸⁸ и вдруг меня пронзило ощущение, что я – не я, а мой отец, а Вася – это я, и что повторяется, как папа меня водил. Всех вас чувствую в себе, как часть себя, и не могу смотреть на вас со стороны. Помнишь, как был пожар в Лавре, Васюшка заволновался и сказал, что перестанет собирать марки (его тогдашняя страсть), если пожар прекратится. Ему наверно тогда было менее 7 лет. Дорогая Аннуля, прошлое не прошло, а сохраняется и пребывает вечно, но мы его забываем и отходим от него, а потом, при обстоятельствах, оно снова открывается, как вечное настоящее. Как один поэт XVII века написал:

Die Rose, den dein auber Auge Sieht

Sie ist von Ewigkeit in Gott gebliiht

– Роза, которую видит твой внешний глаз, она от вечности процвела в Боге.⁸⁹ VI.4–5. Крепко целую тебя, Моя дорогая. Сегодня, наконец, светит солнце.

21 июля 1935 г., быв. Филиппова пустынь

1935.VI.21. Соловки. №22. Дорогая Аннуля, 18-го получил твое письмо №17 от 7.VI (а также от мамы), а 19-го №18 от VI.10. Надеюсь, Васюшка уже вернулся из поездки и поживет с вами, так что тебе будет веселее. Но прежде всего пишу о делах. Послать тебе доверенности письмом нельзя. Но завтра высылаю их тебе чрез учреждение, так что тебя, очевидно, вызовут для их получения. Доверенности эти можешь передоверить кому-нибудь, кому получить по ним проще, чем тебе. Писать доверенности на имя Бориса Васильевича⁹⁰ я не мог, т.к. не знаю его адреса, да и не хотел его беспокоить получением их. – За несколько дней, прошедших между прошлым письмом и этим, вся местность вокруг нас изменилась неузнаваемо, в связи с наступившими теплыми днями. При круглосуточном свете рост идет здесь у растений с неописуемой быстротой, буквально часами. Сейчас все одето пышной зеленью, нежной и богатой, все в цвету. Бесконечные сплошные заросли черники и голубики покрывают здесь почти все пространство в лесах и вдоль дорог; к тому же в этом году цветение необыкновенно сильное. Много морошки, тоже в цвету. Цветы ее белые, крупные, вроде клубничных, а листья несколько напоминающие листья мальвы. Вылупились бесчисленные майники, как у нас (двулистные), но еще не зацвели. Около наглей лаборатории посажены две черемухи, они в цвету сейчас. На дворе и в бывшем саду, поросшем травою, вокруг сгоревшего храма, множество незабудок и маргариток. Встречаются болотные лютики. Есть интересные лишаи, папоротники, плаун. Два растения без определителя я не мог определить, они новые для меня, но оба, очевидно, из вересковых. Встречаются багульник, собирающийся расцвести. В промежутках между занятиями, минут на 5–10, я по несколько раз хожу по озу или на озеро, то и другое очень живописны. Мои сожители купаются в озере,⁹¹ но я не решаюсь, так как берега топки и затянуты сапропелем, а с «пристани» – глубоко, говорят, 10 и более метров. Вода в озере чистая, но красного тона. Умом я понимаю, что тут очень красиво и что наша местность лучше хорошей дачи.⁹² Но сердце все же не лежит к ней. Иногда хожу пройтись в 2 или 3 часа ночи; это ничем не отличается от дня, только несколько свежее. Но и днем здесь тепло, только тепло на солнце, а не жарко. Воздух очень мягкий и весьма чистый, курортный. Местность неровная – вся изрезана озами, высотою до 20–30 метров, пожалуй. Всюду большие и малые валуны – «окаменелые волки», как гласит древнее карельское предание. И всюду, куда ни пойдешь, осаждают рои комаров, в лесу, на озере, по дорогам и во дворе; залетают и в комнаты. Чуть было не забыл сообщить: обе твои посылки получил, теперь у меня есть все решительно, пожалуйста, не присылай больше ничего, пока я сам не напишу вам. – До сих пор я так и не знаю, родился ли у Кати⁹³ кто-нибудь; напиши. Присылаю тебе цветок морошки; вероятно никто из вас, разве кроме Васи, не знает, как она растет, так что будет интересно посмотреть. Тут встречается замечательно милое кустарниковое растение, карликовая береза, Betula nana. Сегодня сорвал для тебя веточку, пришлю, когда подсохнет. Она похожа на обыкновенную березу, то есть по листьям и по сережкам, но кукольную, с мелкими изящными листочками, тонко зазубренными. Сегодня узнал, что одно из растений, мне неизвестных, называется по местному чернуха. Вероятно, оно из вересковых, с тонкими узкими листочками, расположенными, как хвоя у ели – растение травянистое. На нем бывают черные ягоды, напоминающие чернику и держащиеся до конца весны. Ягоды эти считаются вредными, но, говорят, монахи в прежнее время варили из них квас. Пока писал это письмо, в природе опять изменение: распустилось множество вороньего глаза. Растение это очень изящно. Цветок его здесь не белый, как у нас, а слегка тронутый розовым тоном, особенно у концов лепестков. Вид кажется новый для меня – очень мелкие растения. Вышли листочки папоротника, но я забыл его название: лист на тонком, жестком, словно из конского волоса, стебле, по форме же лист перисто-разрезной, вроде как у орлеца. – Меня занимает вопрос, получили ли Вы письмо с зарисовкой с меня; было бы жаль, если бы она пропала, так как ее делал неплохой художник.⁹⁴ Мы с белыми ночами совсем потеряли суточный ритм. После обеда, то есть с 7 часов, обычно спим 1–1¹ / ₂ –2 часа, а затем снова принимаемся за работу и просиживаем всю ночь, под утро лишь ложимся спать. Впечатление, как если бы в сутках было два дня, а не один.⁹⁵ Хорошо бы круглый год иметь белые ночи, но к сожалению, уже скоро начнется поворот к обратному, то есть к черным дням. Надеюсь, ты напишешь, каким приехал Васюшка, так что и не спрашиваю тебя. Напиши непременно о здоровье всех вас, в особенности о своем собственном и об Олином. Окрепли ли Тика и Мик? Давала ли какие-нибудь советы по музыке Мария Вениаминовна? Продолжает ли Васюшка горбиться? Я так и не знаю, получила ли от Павла Николаевича мое белье и прочие пожитки? Очень скучаю по тебе, по всем вам. – Доверенности тебе (две) отправлены, но не знаю, скоро ли дойдут. Если будет случай, узнай, вышла ли в свет книга об изоляционных материалах, которую я когда-то давно редактировал. Было бы досадно, если бы пропал даром большой труд, на нее затраченный. О судьбе ее должен знать Михаил Владимирович⁹⁶ – В качестве кого поехал с Кирой Никита?⁹⁷ Пусть Кира напишет, что именно должен он делать для обследования условий развития уровской болезни.⁹⁸ Я писал ему кое-что на эту тему, то есть помимо намеченной программы, но по-видимому письмо мое не дошло. Очень рад его работе в Радиевском институте. По правде сказать, Владимир Иванович⁹⁹ единственный человек, с которым я мог разговаривать о натурфилософских вопросах не снисходительно, все прочие не охватывают мира в целом и знают только частности. Крепко целую тебя, дорогая Аннуля. Заботься о своем здоровье.

29 июля 1935 г., быв. Филиппова пустынь

1935.VI.29. Соловки. №23. Дорогая мамочка, прежде всего пользуюсь случаем поздравить тебя с наступающим семейным праздником (11 июля), а также Люсю.¹⁰⁰ Хотя это и преждевременно, однако не знаю, смогу ли написать после, поэтому делаю сейчас. Письмо твое от 7.VI получил 18.VI и удивился, узнав о нахождении Лили в Москве. Никто не сообщил мне об этом. Поцелуй ее от меня. Здесь все покрылось зеленью и множеством цветов. Огромные заросли черники, голубики и морошки, такого изобилия мне не приходилось видывать. Зато совершенно нет ни земляники, ни клубники, ни смородины, ни шиповника, ни дикой малины, ни, что странно, княженики. Тепла настоящего все еще нет. На солнце можно быть в рубашке, но иногда и на солнце свежо. Ветер непрестанный, воздух влажный и мягкий. Красивы виды, особенно на бесчисленные озера. Краски нежные. К ночи, т.е. часов с 11, и утром, т.е. с 1 ч. ночи, небо и облака переливают всевозможными цветами. Море я видел только издали, оно что-то мало привлекательно, несмотря на изрезанную береговую линию и бесчисленные острова.¹⁰¹ Вероятно это ты прислала мне в посылке табак. По вечерам, за чаем, угощаю им своих сожителей по лаборатории, и они остаются весьма довольны. VII.6. Видимо, у каждого рода есть свой закон, от которого не уйдешь. Об этом я размышлял много раз, но на личном опыте сталкиваешься с подтверждением этого правила и невольно размышляешь снова. Мой прадед был оторван от своей семьи и не имел родственных связей. Умер он молодым, и дед рос без отца. Отец тоже рано осиротел, и тоже почти не было у него родственников, кроме тети Юли. Я своего отца видел мало, всегда он был в разъездах.¹⁰² Мои дети все время росли без меня, бывал я дома лишь наездами, а теперь и совсем оторван от них. Вот, пять поколений – и одна и та же участь. Так же – и с книгами. Все поколения любили книгу, тратили на нее всякую свободную копейку, ограничивали себя во всем, – и лишались по той или другой причине всего, что успели собрать. И еще. Все поколения любили растительный мир, все мечтали хотя бы под старость заняться садиком, и никому это не удавалось. Род – целое, а не сумма последовательных поколений. Размышлял я об общих свойствах членов нашего рода, даже далеких ветвей его. Избыток инициативы, несистематичность образования у всех вела к малому коэффициенту полезного действия, к несоответствию затраченных усилий и полученных результатов. Во всех областях они открывали новые пути, но открывающие эти пути никогда не пользовались своим открытием, т.к. не доходили до конца. Вероятно это – следствие отсутствия твердого руководства в семье. Крепко целую тебя, дорогая мамочка, Люсю и Лилю и поздравляю всех вас.

15 августа 1935 г., быв. Филиппова пустынь

1935.VHI.15. №27. Соловки. Дорогая Аннуля, вчера 14.VIII, получил твое письмо от 3.VIII, №27. Ты пишешь, что Вася дожидается моего письма; но ведь уже давно я писал ему, только не помню, на твой адрес или на мамин. Разве это письмо не получено? М.б. оно лежит у мамы? Хорошо, что ты хотя бы по письмам знакомишься с географией. Но следовало бы приучать детей к карте, чтобы они отыскивали на ней места, о которых слышат и, кроме того, вычерчивали бы все проделанные каждым пути. Пусть у каждого будет свой цвет, тогда картина путешествий будет наглядной. Поэтому же мне хотелось бы насадить в садике растений всех мест, где бывали или о которых слышали дети и ты, – как живую память о местах. – Тут настала осень. Темные холодные ночи, серая погода, дожди. Бывает видна луна, давно не виданная. Появились грибы, довольно многочисленные, созрела и уже сходит морошка, созрели черника и голубика.¹⁰³ Морошки было много, черники вообще мало, а голубичные заросли покрывают всю поверхность острова, но ягод в этом году, сравнительно с прошлым (как говорят), не много. В сравнении же с Посадом ягоды конечно весьма много, стоит выйти за дверь и можно набрать тут же, у усадьбы. Но все же, иногда запариваем морошку и получаем полукисель-полуваренье. Вместо чая завариваем голубику и отчасти чернику, много кислот (молочной и лимонной) и вяжущих веществ, не говоря уже о цвете. Грибы варим. Главным образом попадались лисички, твои любимые, которых здесь много; но последние дни находятся подберезовики, подосиновики, белые – в очень небольшом количестве, опята. Сегодня, по случаю дня рождения одного из сотрудников, были даже испечены два пирога – с грибами и с черникой. – Меня заинтересовал вопрос, сколько отходов получается при чистке морошки. Оказалось: один раз 12,9 %, а другой 9,1 %. – Как-то тебе писал, но пишу снова: непременно надо приучать детей к заучиванию наизусть хороших стихов, это развивает память, обогащает язык и питает благородными образами. Пусть заучивают, что кому понравится, но не пустяки. А то, за неимением хорошей пищи, в памяти заседает хлам, бессодержательный и безвкусный.

В подарок тебе, к 24-х летию нашей свадьбы, посылаю тебе портрет.¹⁰⁴ Это – работа хорошего художника, все говорят, что есть большое сходство; но мне судить о нем трудно.¹⁰⁵ Во всяком случае лучшего здесь не получишь. На фоне – водоросли, на память о работе того времени. Получали ли вы высушенные растения, вложенные в письма? Хорошо, что Мик все-таки поехал несколько проветриться и освежить впечатления. По- видимому моих доверенностей ты все же не получила, да одна из них вероятно уже не нужна. Не знаю также, получила ли ты прошлогодние доверенности, посланные летом. – Часто вспоминаю маленькими Андрея, Госю, Валю, также Шуру и Люсю, особенно первых. Все воспоминание относится ко времени за 30–40–45 лет тому назад, и даже больше, но стоит живо перед глазами, словно происходит сейчас. Госю и Андрея я много носил на руках, водил их гулять и рассказывал им сказки. С Андреем собирал в Сураме чернику, карабкаясь по кручам, причем на одной руке был Андрей, а на другой большая корзина, с которой ходили на рынок за провизией. Вероятно, Андрей забыл, как это было, он был тогда мал, от 2-х до 4-х лет. Помню, как он родился, я тогда кончал курс гимназии. Он, маленький, очень походил на деда, Ивана Андреевича, с новорожденного его я сделал по этому случаю зарисовку. А потом сходство совсем исчезло. Когда кто-нибудь у нас собирался рождаться, нас собирали в одну комнату и мы спали на матрасах, разложенных на полу, так что получалось вроде пикника. А утром нам показывался новый брат или сестра, и мы окружали его при первых купаниях, но боялись дотронуться до него. Университетские годы в памяти гораздо бледнее, как и все позднейшее, кроме относящегося к тебе и к детям. Как будто кроме вас никого и ничего за это время у меня не бывало. Крепко целую тебя, дорогая. Надеюсь, ты теперь уже не скучаешь, т.к. дети вернулись домой.

5–6 сентября 1935 г., быв. Монастырская кузница

1935.IX.5–6. Соловки. № 29. Дорогая Аннуля, письма твои получил, и без №№, и открытку, и № 28 от 23 августа. Очень досадно, что мои письма приходят с опозданием. Сообщи, получили ли вы вид на лабораторию, портрет и сухие растения. Спрашиваешь, есть ли у тебя ошибки. Да, есть, запятых же вовсе нет. Мне мило и то и другое, последнее без оговорок, а первое с оговоркой: было бы все ничего, но я боюсь, что твои ошибки от переутомления. С 30-го августа я живу на новом месте.¹⁰⁶ Это – старинный монастырский дом возле Кремля. Стены толстые, в нижнем этаже, с высокими каменными сводами, была когда-то монастырская кузница. Мое помещение во втором этаже, с особым входом по ветхой приставной (наружной) лестнице, как на голубятню. В помещении 2 комнатки, одну занимаю я с работником б. Лаборатории, в другой живут почти всегда отсутствующие технические работники. Готовим себе сами на плите, которая тут же, в комнате. Питаемся почти исключительно овощами, т.е. в моем вкусе. Дом расположен на берегу Святого (ныне Кремлевского) озера. Это – большое, в значительной мере искусственно вырытое озеро длиною около 1 км и шириною до у км. Оно так близко к основанию дома, что из нашего второго этажа берега не видно, словно дом высится прямо над водою. Озеро в ясную погоду голубое, в серую – соловое. Последнее время нет-нет, а выглянет солнце, правда, лишь на время и большею частью светящее жидким северным светом. И дождит не сплошь, а временами и слабо. По виду из окна можно подумать, что находишься в Италии или Швейцарии. С лестницы слышится громкое эхо, от других строений: стоит кашлянуть, чихнуть или крикнуть, как еще громче возвращается повторение. Думаю, такое эхо было бы интересно послушать детям. Но и это жилище – временное, даже кратковременное. Перевозка и передача лаборатории произвела на меня тяжелое впечатление: ведь в лабораторию было внесено много старания, изобретательности и любви. Работы, естественно, прекратились. Вид опустелых и засоренных комнат стал мне настолько тяжел, что я был даже рад, взяв свой посох и котомку, уйти оттуда. Все напоминает о тленности всех земных дел и учит сознавать себя, «яко страннии и пришельцы».¹⁰⁷ В настоящее время я работаю во вновь образованном Конструкторском бюро;¹⁰⁸ пока главным образом занят писанием заявок на ряд наших изобретений, по переработке водорослей и использованию альгина и альгината. Кроме того надо написать несколько статеек. А далее, совместно с одним химиком и под его возглавлением, придется заняться проектированием химических заводов. – Посланную тобою книгу я получил.¹⁰⁹ Если мои вещи уже получились, то в книгах ты найдешь «Таблицы физических констант» и (без переплета) издание кажется Академии Наук орочонских или тунгусских текстов со словарем.¹¹⁰ Эти две книжки (обе тонкие) мне пришли. Посылок мне не присылай, разве что папирос. Луку у меня в этом году очень много и притом прекрасного, здешнего; просто хотелось бы вам послать отсюда. Вообще у меня все нужное есть, покупать негде, да и не нужно. Единственное, чего хочу – чтобы ты получше и повкуснее кормила детей. Между прочим, вкусное получается кушанье из репы, капусты, грибов и хорошо разваренной чечевицы, лука и укропа; в холодном виде это кушанье трудно отличить от печеных баклажан. Но его необходимо протушить основательно. 09.VIII. Получил твои письма № 28 и 7-го, вчера, №29. О дне свадьбы я помнил, но ошибался в счете числа лет. Мне тяжело, дорогая, что ты все неспокойна, что-то придумываешь и напрасно мучишь себя. Хлопотать не для чего, приезжать было нельзя. Очевидно, по моим письмам ты не имеешь ни малейшего представления о характере моей жизни и все примеряешь ее к сковородинской; но это большая ошибка, все совсем не так, однако как – не могу объяснить, не поймешь. Готовили мы 1/2 года сами, т.е. собственно главным образом один из сотрудников, получали сухой паек. Теперь я перешел в столовую. Муку нам выдавали тогда. Ни о каких запасах не м.б. и речи. Разговоры о приезде брось, очень прошу тебя. Крепко, крепко целую тебя и вспоминаю, как трудно было жить тебе со мною 25 лет.

24–25 сентября 1935 г.,

быв. Монастырская кузница

1935.IX.24–25. Соловки. №31. Дорогая Аннуля, пишу тебе ночью и в крайней спешке: завтра утром последний срок письма, а между тем надо срочно переселяться в Кремль, собирать вещи, укладываться.¹¹¹ Видишь, как мучительно в моем положении иметь лишние вещи.¹¹² А у меня библиотечные книги, казенное кое-что носильное, матрац, и обо всем надо думать, куда это девать и как нести. Хорошо еще, что нести недалеко. Сегодня получил твою посылку с луком, маслинами, папиросами, тетрадью и блокнотами, а 2 дня тому назад – с яблоками. Все дошло вполне хорошо, яблоки не испортились, кроме десятка. Хотя все это было приятно получить, потому что от Вас, но мне мучительно думать, как вы лишаете себя последнего, тогда как у меня всего наверно во много раз больше, чем у вас. Нужно тебе думать о детях и о себе. Письмо твое получил (№31 от IX, 23). Дорогая Аннуля, я же понимаю, что тебе трудно, тяжело, беспокойно и грустно. Но все же надо стараться с большим душевным миром воспринимать окружающее, а главное – близких. Я верю в своих детей, и разные шероховатости пройдут в свое время. Это дело возраста. А, кроме того, им ведь тоже не легко дается жизнь. Вот Васюшка, бедный, дожил до 24 лет, а не видел спокойной жизни и радости. Если может хотя бы некоторое время порадоваться, то старайся радоваться за него и с ним. Другие – тоже. Тика, пишешь, болезненно застенчива. Как ясно я понимаю ее состояние: это и наследственное, и благоприобретенное, от постоянных ударов. Я рос в иных условиях, да и то не могу справиться с таким же чувством, только стараюсь носить маску, как будто застенчивости нет. Старайся же вовлечь ее в какие-нибудь занятия и игры, чтобы она не так ощущала свое одиночество, пусть в ней разовьется немного уверенности в себе. Ты ошибаешься, что у нее нет памяти: это растерянность в мире, от постоянной неуверенности в себе и в окружающем. Как только она почувствует свои силы, так и беспамятство пройдет. А для этого надо добиться, чтобы хоть что-нибудь маленькое она усвоила настолько твердо, чтобы неуверенности быть уже не могло. Ей непременно надо помогать в уроках, хотя бы часть делать за нее. Стоит ей заработать 2–3 поощрения, как она развернется и дальше дело пойдет само собою гладко. Попробуй взяться за какую-нибудь из ее ошибок в арифметике или в орфографии и множество раз, невзначай, спрашивать ее на эту тему, чтобы правильный ход она усвоила досконально, совсем твердо. Затем возьми еще что-нибудь. Когда у нее образуются в сознании отдельные твердые точки, опоры, появится и уверенность, и она дальше сама станет укреплять также другие слабые места. И тебе надо быть активнее. Постарайся вовлечь детей в игру – припоминать немецкие слова и фразы, мотивы, сравнивать и т.д., например, кто вспомнит больше слов на такую-то букву или с таким-то окончанием, кто вспомнит и подберет больше мотивов и т.д., если будут делать ошибки, это неважно, пусть поправляют друг друга и даже пусть остаются с ошибками. Главное – это развить привычку, главное – постоянное упражнение, и это в любой области. Одним натиском ничего не сделаешь. Пусть Вася и Кира показывают детям минералы, называют их и характеризуют; очень важно характеризовать со стороны применения или каких-нибудь ярких особенностей. То же – с растениями и т.д. И Тику обязательно вовлекать сюда же, сообщая ей то, что ей может быть интересно и доступно.

Крепко целую тебя, моя дорогая, не унывай.

30 сентября 1935 г.,

Кремль, быв. Никольский корпус

1935.IX.30. Соловки. № 32. Дорогая Аннуля, вот я снова переменил место своего жительства. Сейчас обитаю в Кремле. В камере множество людей, что-то и счета им не знаю.¹¹³ Конечно, при таких условиях не только занятия, но даже и письмо становится невозможностью, тем более, что писать не на чем, т.е. нет стола. Работаю в проектном Бюро, занятия дважды в день, так что возвращаюсь после вечерних занятий часов в 11 с чем-то. Хорошо хоть то, что люди в камере приличные, из Бюро. Х.01. Пока писал это письмо, пришло время вновь переселяться, вероятно завтра. В камере нас будет пятеро, а может быть и четверо. Тут теперь явна уже близость зимы: хотя деревья стоят в золотом и бронзовом уборе, однако иногда идет снег, правда скоро тающий. Временами дуют холодные свирепые ветры, а потом сразу прекращаются. Ты интересовалась моей едой: обедаю и завтракаю в ИТР-овской столовой, готовят там хорошо и, на мое счастье, мясная еда, которую мне приходилось кому-нибудь отдавать, теперь бывает редко. Вообще я вполне сыт, и мне тяжело думать о том, что вы не обеспечены даже необходимым. На службу мне из Кремля ходу минут 8, дорога идет по набережной Святого озера, и за ним – красивый золотой лес. Озеро глубокое, уровень воды все время разный, так как воду то напускают через шлюзы из других озер, то спускают для нужд электрической станции. В ветер по озеру бегут настоящие волны, разбивающиеся о каменную облицовку набережной. Досадно мне, что я, почти закончив первую песнь «Оро», не могу из-за переселений доделать эту вещь. В неоконченном виде я читал ее одному знакомому, знатоку ДВ и Забайкалья и получил от него одобрение. Хотелось бы, чтобы она была прочитана вами, так как пишется только для вас. Недавно узнал о высокой технике здешних древних построек: в каменной стене, толщиною в 1–1 ¹/₂ метра, устроена тепловая и противосыростная изоляция из слоя древесного угля. Здание начала XVI века. Х.03. Сегодня получил письмо от мамы, но не знаю, получила ли она мое. Сообщает, что Кира все еще не приехал. Надеюсь, что ты сообщишь мне обратное. Вчера переселился в новую квартиру. Сейчас нас там четверо, но будет и пятый. Эта комната, размерами ... для четверых, довольно свободная.¹¹⁴ Большинство зданий здесь старинные, с толстыми каменными стенами. У нас, с чердака, деревянные кровати; по вырезанным ножом надписям видно, что кровати сделаны в первых годах XX века, конечно домашней, самой простой работы, именные, т.е. с именами старых владельцев. Однако, не знаю почему, в Кремле и в Кремлевских помещениях ничуть не чувствуется старина, нет никакой поэзии древности – бездушно все и трупно. А казалось бы, должно быть иначе. Это впечатление у меня не только не проходит, но усиливается. Крепко целую тебя, дорогая.

21–22 ноября 1935 г.,

Кремль, быв. Никольский корпус

№38. 1935.XI.21–22. Соловки. Дорогая Аннуля, наконец-то получил твое письмо, №37, от 5 ноября. Начну с ответа на твои вопросы. Присылать журнала мне не надо: читать один журнал – все равно, что ничего не читать, да и держать его негде. Все равно за наукой следить мне не приходится, уже и сейчас я безнадежно отстал. Мне ясно, что моя научная работа закончена и что вернуться к ней я никогда не смогу. Ведь научная мысль требует непрестанной и упорной работы над собою, и плоды появляются лишь в итоге жизненного накопления. Мое же накопление все рассеяно, заниматься же наукою кое-как считаю недобросовестным и бесцельным занятием. Спрашиваешь о посылке Сергея Алексеевича¹¹⁵. Я получил за последнее время 2 посылки, одну папиросную, другую – с консервами и т.п., а ранее получил яблоки (одна посылка) и лук с маслинами (другая). Которая из них Сергея Алексеевича – не знаю. Во всяком случае, поблагодарил его за внимание и память. В последний раз в посылке содержались буковые орешки, напомнившие мне детство и Кавказ. Откуда они? А главное, зачем лишаешь детей последнего и присылаешь мне, то, что хотелось бы передать им. Еще раз прошу, если хочешь заботиться обо мне – заботься о детях и о себе, в этом мне гораздо больше радости и поддержки. – Если Елена Владимировна¹¹⁶ сообщит тебе о своем замужестве, поздравьте от меня. Относительно чтения: мне не хотелось бы этого, т.к. там только отрывки, а у меня 1-ая песнь написана почти вся, и это гораздо больше и цельнее, чем то, что у тебя. Когда закончу совсем, то перепишу для тебя и, если будет возможно, пришлю.¹¹⁷ С Тикой, да и прочими также, старайся как можно чаще писать диктанты, каждый день, хотя бы по нескольку строк, и потом разбирай ошибки. В короткое время грамотность придет, если будешь делать так. Я уверен, что у Тики не неспособность и не беспамятство, а неуверенность в себе и отсутствие настоящей школы. Музыка, изобразительное искусство, архитектура могут стать прочными элементами образования, если произведения не просто воспринимать, но и активно продумывать. Для неподготовленных поэтому очень полезно обсуждать совместно (хотя бы даже делая ошибки), анализируя вещь, находя слова для охарактеризования тех или других моментов, усваивая терминологию и строя различные схемы произведения, как целого. Это относится ко всем отраслям: надо научиться охватывать целое, а для этого надо научиться характеризовать его, как целое, в первом приближении, затем во втором и т.д., детализируя и осложняя свое высказывание дополнительными моментами. Даже такие примитивные ответы, как «роман состоит из вступления, изложения и заключения», по-видимому пустые, уже дают нечто, ибо заставляют подумать о каком-то, хотя бы в самом первом приближении, расчленении. 1935.XI.22. Рад за тебя, что ты занимаешься насаждениями в саду или во дворе. С детства я страстно любил растения, разговаривал с ними и жил как с самыми близкими друзьями.¹¹⁸ Может быть именно потому я не стал специально изучать растения, это казалось слишком холодным. Но всегда жила тайная мысль когда-нибудь впоследствии, ликвидировав все то, чем должен заниматься, обратиться к растениям и пожить с ними тесно, как в детстве. Мечтал о том же мой отец. Мечтал о том же дед. Но никому не удалось осуществить это желание. Поэтому я доволен, что осуществляешь его ты, хотя бы частично. Жаль только, что в нашем, московском, климате большинство растений интересных или не акклиматизируется, или требует для акклиматизации больших знаний и еще больших усилий. – М.б. тебе интересно узнать об одном роде японской керамической техники, о которой редко приходится слышать. Это – сацума, мозаика по фарфору. Она составляется из мельчайших кусочков чего-то, вероятно цветной глазури, величиною примерно в 1/10 булавочной головки и потом подвергся обжигу. Понятно, такие изделия дороги и встречаются не часто. Вообще, высокое совершенство китайской и японской техники основано главным образом на чрезвычайной длительности технического процесса и потому в настоящее время утрачено самими китайцами и японцами. Вещь делалась ранее тремя-четырьмя поколениями. Например, для лучшего китайского фарфора каолиновая масса, тесто из каолина с разными добавками – «гнило», – т.е. выдерживалось в погребах при постоянном уходе, в течение примерно сотни лет. Знаменитые японские лаки накладывались тончайшими слоями очень большое число раз, после полного просыхания, затвердевания и созревания каждого отдельного слоя, и на наращивание сколько-нибудь толстой лаковой пленки уходило много десятков лет. Вероятно и сацума требует микроскопической работы, а следовательно – и большого времени. Современная техника старается придумать вместо старинных медленных фраза не окончена. – Ред. XI.23. Дорогая Аннуля, сегодня я отправил тебе 60 руб. – скопилось из так называемого премвознаграждения. Конечно, ясно представляю себе ничтожность этой суммы при вашей сложной жизни, но хотелось послать хоть что-нибудь, не как помощь, а как знак, что я все время думаю о вас. XI.24. Сегодня получил посылку: (нрзб.) гранаты, масло, баранки и что-то в мешочках – я еще не успел посмотреть. Все дошло хорошо, даже еще не дозрели. Крепко целую тебя, дорогая Аннуля, будь бодрой. Напиши мне, как твоя рука и вообще здоровье. Еще раз целую.

17 февраля 1935 г.,

Кремль, быв. Никольский корпус

1936.II.17. Соловки. №49. Дорогой Васюшка, только что вернулся из Кремля: ходил в лабораторию, а главное – посмотреть на северное сияние. Оно началось вероятно в 9-м часу. Я был в библиотеке, когда мне сказали о явлении. И действительно, стоило посмотреть. Представь себе, что с неба спускается ряд приблизительно параллельных между собою завес, направленных широтно и занимающих почти всю северную гемисферу. Завесы эти – словно из тончайшей ткани, вроде газа. Они сходят на нет кверху и сгущаются, оплотневают к нижнему, резко ограниченному краю, который кажется как бы распухшим – вроде как если бы ткань была сложена (подрублена) широкою каймою. Завесы драпируются широкими складками, образуя извилистые линии у своего края и колышатся, так что складки перебегают по завесе, а самые завесы то смещаются параллельно себе к северу, отступая, то наступают, к югу. Временами они меркнут и принимают вид освещенных расплывчатых облаков, временами же свечение усиливается, и тогда они, как это было сегодня светят ярким зеленым светом. Между усилениями светa проходит 5–6 минут. Затем завесы померкли, но засветился северный горизонт, и из расплывчатого свечения стали подыматься резко очерченные световые лучи, вроде прожекторных, но не совсем прямые и лишь приблизительно параллельные между собою. Около луча, выброшенного расплывчатым сиянием, возникает другой, который становится все ярче, затем оба они слабеют, но возникает на некотором расстоянии третий и т.д. Длина лучей примерно 45 градусов, направление их меридианное, цвет голубовато-зеленоватый, но не выраженный ярко. После лучей («столбов») сияние стало ослабевать и осталось лишь общее расплывчатое свечение. II.21. 18-го опять было северное сияние, говорят замечательное; я не видел его. 19-го, идя в баню, наблюдал северное сияние, очень красивое, но совсем отличное от бывшего 17-го. В северной части небосвода появился темный сегмент, а над ним светящаяся дуга, голубоватого цвета. Над нею появилась еще дуга, затем третья, четвертая, пятая и до восьми. Последняя дуга уже перевалила за зенит в южной части небосвода. Все небо было в широких светящихся дугах, очерченных довольно правильно, но не вполне, не геометрически. Из дуг, особенно первых, стали выбрасываться световые столбы, которые смещались, скользя своим концом (корнем) по дуге. Явление развивалось очень быстро, минут 20. Затем дуги стали передвигаться к югу, утрачивая при этом свою форму. Через некоторое время промежуточные дуги исчезли, осталось свечение на севере и длинные облакообразные, неопределенной формы образования в зенитной части, несколько к северу от нее. Эти формы можно было бы принять за странные облака, освещенные прожектором. Постепенно все свечения померкли. Забыл сказать, что все дуги шли в широтном направлении. – Эти дни стояли морозы, небо было ясное, при северном сиянии можно было наблюдать и звезды, хотя они и не блистали особенно ярко. – Недавно, в постели, придумал новый аппарат – термосифонный экстракционный аппарат для экстракции веществ почти не растворимых при обычной или пониженной температуре и обладающих некоторою растворимостью при температурах повышенных. Он основан на экстракции горячей жидкостью, которая, стекая, охлаждается и выделяет экстрагированное вещество, а после фильтрации вновь нагревается и снова направляется в экстрактор. Эта непрерывная циркуляция жидкости осуществляется автоматически охлаждением нисходящего столба жидкости и нагревом восходящего, причем возникающая от Разности температур разность гидростатических давлении (от температурного изменения удельного веса и вменения концентрации) ведет к непрестанному движению тока жидкости. Кажется, такого аппарата еще не было предложено. По подсчетам, при спирте и разности температур в 70° (80° и 10°) на каждый метр высоты холодного столба спирта (при 10°) превышение его уравновешивающего теплого (при 80°) будет 9,6 см, если принять в расчет изменение концентрации некоторого растворенного вещества. – Как идут твои занятия? Пишешь ли что-нибудь? Не помню, писал ли я тебе о книжке Лобко¹¹⁹ по стандартизации физических единиц. Там имеется список основных физических величин (правда не полный), который, соответственно восполнив, можно было бы положить началом для книги по микрофизике, т.е. по списку начать тематически подбирать методику определения величин. Постарайся наладить свою жизнь в отношении питания, сна, не перегруженности занятиями – чтобы наиболее рационально использовать силы и время. Старайся не делать лишних движений, которых можно избегать. Крепко целую тебя, дорогой.

28 февраля – 1 марта 1936 г.,

Кремль, быв. Кожевенный завод

1936.II.29.-III.1. Соловки. №51. Дорогая Аннуля, получил твои письма: №6 от 26.I. – 16 февраля, №7 от 7.II – 24 февраля, №8 от 13.II – 27.II, а также 2 письма Кирилла, по его плохому обыкновению – недатированные. Беспокойно за вас, особенно в связи со свирепствующим везде гриппом. Пожалуй, не к чему давать советы, они придут слишком поздно. На всякий случай напишу: в качестве предупредительной меры принимать по 2–3 капли йодной тинктуры, лучше в молоке, но именно йодной, а не бромферрона, в настоящее время часто выдаваемого за йод; в случае заболевания непременно вылеживаться, и не только в течение самой болезни, но и 3–4 дня после выздоровления и Делать поменьше движений; остерегаться поводов к простуде. – Присылал я тебе рецепт капель от зубной боли, но забыл упомянуть, что зуб непременно должен быть просушен. – Живу в новом помещении, о чем уже писал ранее. Это Йодпром, то есть Йодный завод.¹²⁰ Это – большое двухэтажное здание, правая половина которого занята проектными бюро, а левая – заводом, лабораториями и комнатою общежития. Большая часть здания построена в XX в. и не представляет интереса. Но к левой половине примыкает древняя часть, нижний этаж которой построен в XVI в., а верхний – вероятно в начале XVIII в., если не в конце XVII. Живу я во втором этаже этого старого здания, тут же часть лабораторий. Производственная же лаборатория или, точнее, цех находится в постройке XVI в., со сводчатым потолком на столпах, небольшими окнами, прорезанными в толстых массивных стенах и мрачным видом, вроде кухни ведьм или кабинета Фауста. Тут стоят опытно-производственные установки: чаны, шаровая мельница, самодельные, а потому средневекового вода шкивы и колеса, различная деревянная утварь, в частности ящики, которым ради экономии материала придали вид гробов. Урчит и клубится пар, льется и капает вода, скрипит и гремит шаровая мельница, распространяется запахи водорослей разных видов. Посреди помещения выемка-спуск, занимающая половину площади; сток для воды, сооруженный из кирпича; полы каменные, из больших квадратных плит. Рядом в сушилке 62°, а за дверью – морозятся экстракты агара.¹²¹ Я говорю, что не хватает только подвешенного к потолку чучела крокодила. Распорядок дня соответствует обстановке, то есть столь же далекий от буржуазного уюта. Встаю в 8 ч. и бегу в Кремль завтракать. По дороге встретишь 30–40–50 людей, с которыми надо раскланяться, которых приветствуешь. Ведь знают друг друга более или менее все, а многие – и знакомы. От изобилия поклонов и приветствий шапки уже никто не снимает, только делают некое подобие чести, как рудимент поклона. После завтрака обход всех работ, обсуждение, консультация, записи, составление отчетов; так – до 6 ч., когда опять надо бежать в Кремль, обедать. Так как работа напряженная, а всегда чего-нибудь не хватает, то спешка, волнение, взаимное подгоняние. Часов с 7 иногда сплю, когда удастся. Ведь работа идет сменная, круглые сутки. С 8 или 9 часов опять та же беготня из верхнего этажа в нижний и обратно, но несколько тише в здании, то есть работают не все. В это время что-нибудь вычисляю, иногда удается немного почитать. Обычно сижу до 4–5 часов. Но нередко, когда заснешь, приходит сменный рабочий с каким-нибудь недоразумением. Такая жизнь не дает делать что-нибудь творческое, но зато не дает и думать о том, что привело бы в уныние. – Мои ответы получаются тобою так поздно, что утрачивают свое значение. Но на всякий случай сообщаю, что при слишком крепкой смазке йодом, как и при йодовых пятнах на тканях и т.п., надо обмывать раствором гипосульфита, т.е. фотографическим фиксажем, но не смазывать маслом. Гипосульфит натрия служит также средством от отравления угарным газом (СО) в 10%-ном растворе; дается отравленному 8–20 г этого раствора в течение 24 час, а в ответственных случаях сразу до 20 г; признаки отравления исчезают через 6–10 час, а в серьезных случаях – через 24 часа. Это очень важное сведение, его необходимо иметь в виду и твердо помнить. – Имя, которое намечают Вася и Наташа,¹²² никак не могу одобрить: оно дает блеск, подобный мыльному пузырю, много шуму – и ничего положительного в конечном итоге, вообще не полновесное имя. – Относительно работы по вычислению механической прочности мерзлоты: Нико-лай Иванович¹²³ не понимает моих условий: у меня же нет ни книг, ни времени, я весь в производственных, и некогда даже подумать над прямыми предметами моей работы, так все спешит и кипятится в своем соку. Если можно, пусть печатает так как есть и то, что есть, иначе пропадут и эти работы, как пропало бесчисленное множество других в ожидании какой-то полноты. Пока я тут, на меня рассчитывать нечего, так ему и скажи, – несмотря на то, что мерзлота – единственное, что меня действительно занимает внутренно. Крепко целую тебя, дорогая Аннуля, будь спокойнее.

10–11 марта 1936 г.,

Кремль, быв. Кожевенный завод

1936.III.10–11. №52. Соловки. Дорогая Аннуля, сегодня получил твое № 9 от 23.II.1936, открытку Алексея Ивановича и печатное (брошюру Вернадского) от Мика. Спрашиваешь о моем №46. Это письмо, как 0 №37, 42, 49 – маме. Напрасно ты думаешь, что твои письма раздражают меня, наоборот, но мне мучительно думать о твоих неприятностях и отсутствии радостей, потому и стараюсь внушить тебе лучшее использование жизни. Дело моей жизни разрушено, и я никогда не смогу и, кроме того, не захочу возобновлять труд всех 50 лет. Не захочу, потому что я работал не для себя и не для своих выгод, и если человечество, ради которого я не знал личной жизни, сочло возможным начисто уничтожить то, что было сделано для него и ждало только последних завершительных обработок, то тем хуже для человечества, пусть-ка попробуют сделать сами то, что разрушили. Как ни плохо, но все же кое-какая литература до меня доходит, и я вижу, что другие стараются около вопросов, мною уже проработанных, и мною одним, но вслепую и ощупью. Конечно, по частям и исподволь сделанное мною будет сделано и другими, но на это требуется время, силы, деньги и – случай. Итак, разрушением сделанного в науке и философии люди наказали сами себя, так что же мне беспокоиться о себе. Думаю о вас. Конечно, я работаю, но уже над другим и второстепенным или третьестепенным: ни условия работы и жизни, ни возраст, наконец, ни душевное состояние не дают возможности обратиться к первостепенному. Достаточно знаю историю и исторический ход развития мысли, чтобы предвидеть ^то время, когда станут искать отдельные обломки разрушенного. Однако меня это отнюдь не радует, а скорее досадует: ненавистная человеческая глупость, длящаяся от начала истории и вероятно намеревающаяся идти до конца ее. Но будет – о себе, это совсем не интересно. Портрет, посланный Кире, мне и самому не нравится.¹²⁴ Но, во-первых лучшего у меня не было, а во-вторых я полагал, что Кира в связи с ним мог бы вспомнить свои школьные годы. Впрочем, ничто не мешает положить этот портрет куда-нибудь в стол. – Хорошо, что ты заинтересовалась смыслом и происхождением географических названий: по ним можно вскрыть прошлое местности и нередко таким образом, т.е. по анализу названий, приходят к очень важным историческим и географическим выводам. В частности, французским историком Бераром написано двухтомное сочинение «Финикияне и источники Одиссеи».¹²⁵ Анализируя различные названия средиземноморских местностей, Берар отождествляет эти местности с описываемыми в Одиссее, доказывает удивительную точность описаний Гомера, фактичность их, составляет точную карту скитаний Одиссея и иллюстрирует ее многочисленными фотоснимками местностей. Кажущийся вымысел превращается в осязаемый факт. 1936.III.13–14. Сегодня я закончил первую песнь «Оро», начал писать примечания. Сегодня же, в выходной день, художник,¹²⁶ который зарисовал меня в первый раз (то, что послано Оле), согласно твоему желанию, начал рисовать снова. Пришлю в одном из последующих писем, т.к. надо еще закончить и закрепить карандаш. Если тебя этот рисунок удовлетворит, возьми его себе, если же нет, то передай Васе. Последнее время стоят солнечные дни, ночью морозы, но не сильные, днем когда как: то подтаивает, то несколько морозно. Но в воздухе, несмотря на снег, чувствуется что-то весеннее. Начинаю с завтрашнего дня ряд лекций по технологии и химии водорослей на курсах Йодных Мастеров. Остальное идет своим порядком, и нового сказать мне нечего. Разве только, что агар, получаемый нами, согласно нашим испытаниям, оказался доброкачественным и превосходящим японский, а равняющимся по качеству – американскому, если не выше его. Скажи Кире и Васе, что пишу им отдельно, в этом письме не помещается, а Кире надо написать много, по поводу предстоящей его работы. Собственно, надо бы написать несколько тетрадей, т.к. это вопросы, которые я обдумываю десятками лет. Относительно печатания с кем-нибудь я считаю, что такой способ по ряду соображений самый целесообразный. Но то, что не закреплено в печати – неизбежно пропадает вовсе: наш век – не древние времена, когда сохранялись рукописи, да и тогда были «издательства», под диктовку размножавшие рукописи. Крепко целую тебя, дорогая. – Собираюсь написать Марии Вениаминовне, но все нет места; пока же передай ей мой привет и поблагодари ее за память. Я часто вспоминаю ее, хотя и не слышу никакой музыки. Еще раз целую тебя, всегда помню, даже без кашек и рязанской земли.

23 марта 1936 г.,

Кремль, быв. Кожевенный завод

1936.III.23. Соловки. №54. Дорогая Аннуля, сегодня получил твое и Мики письма, №10 от III. 4. Как тревожно, что вы всё и все болеете. Кажется я писал тебе относительно приемов йода (по 3–4 капли в день тинктуры в воде или молоке), как предохранительном средстве против гриппа. У нас тут была эпидемия гриппа, но я, хотя и был в состоянии, близком к заболеванию, однако не заболел, вероятно потому, что принимал йод. Интересно, что и рабочие у нас, которые заняты возгонкою йода и следовательно вдыхают водные пары, не болеют гриппом, те же, кто стоит от возгонки подальше – заболевали, но не в сильной степени. Вот, только не знаю, достанешь ли йода (не бромферона!). Да, помимо всего, принимать время от времени йод вообще следует, особенно тебе. Спрашиваешь о Кириной работе.¹²⁷ Она мне понравилась, равно как и моему приятелю химику; но проверить результаты я не мог, нет потребных реактивов. При этом письме посылаю портрет, сделанный тем же художником,¹²⁸ что и тот, который послан Оленю, – согласно твоему желанию. Если ты не захочешь оставить его, т.е. портрет, у себя, то передай Васе. Хотелось бы послать тебе что-нибудь красочное и красивое, но художник, который мог бы это сделать, частью занят, частью ленится, и приставать к нему мне неудобно. Однако в присланном портрете человек знающий мог бы оценить скульптурную лепку формы. Я сижу всецело в водорослях. Эксперементы над водорослями, производство водорослевое, лекции и доклады по тем же водорослям, изобретения водорослевые, разговоры и волнения – все о том же, с утра до ночи и с ночи, почти что, до утра.¹²⁹ Складывается так жизнь, словно в мире нет ничего, кроме водорослей. Но как раз о них-то не удается читать что-нибудь дельное, – имею в виду какой-нибудь курс «альгологии», т.е. водорослеведения. Докапываешься до всего своим умом, а потом узнаешь, что это уже сделано другими. Если бы мне было 20 лет, то пожалуй такая школа была бы не плоха, доходить своим умом. Но в моем возрасте уже поздно думать о школе и готовиться к чему-то будущему, а надо в настоящем вести работу с наибольшими результатами и наименьшею тратою сил. Большой недостаток у меня также и в том, что пока я работаю с водорослями, уже привезенными на завод, но не наблюдал их выбросов на берег и тем более растущими в море. Но м.б. весною и летом этот недостаток будет восполнен. Мое мышление так устроено, что пока я совершенно вплотную не подойду к первоисточнику в природе, я не чувствую себя спокойным и потому не мыслю плодотворно, т.е. со своей точки зрения, ибо только я могу судить или предощущать свои возможности. Водоросли же настолько своеобразны, что их непременно надо прощупать до конца собственными руками. Недаром один из рабочих допытывался у меня, что водоросли – растения или животные, и когда я говорил, что растения (хотя чуть-чуть и животные), то был явно не удовлетворен: ему хотелось услышать о животной природе водорослей. – Очень жалею, что все не нахожу места написать Марии Вениаминовне, боюсь огорчить детей, если не напишу кому-нибудь из них. (Васе и Кире пишу параллельно, в письме к маме, которое надо закончить, это № 53.) Но скажи ей, что я часто вспоминаю ее, рад ее посещениям и собираюсь написать. – III.24. Сейчас нашел у себя присланное вами – тряпочку с буковыми орешками. Эти орешки меня очень интересовали в детстве, своею трехгранностью. Трехгранность, как и всякая трехосная симметрия – огурцов в сечении, однодольных растений, в отличие от квадратности и круглости, создавала во мне чувство тайны. А тайна – столь же заманчива, как и страшна. Я сильно боялся буковых орешков и, хотя почва под буковыми деревьями была засыпана ими, никогда не решался раскусить. О съедобности их тогда никто не говорил и тогда на Кавказе конечно их не собирали и не ели. Только впоследствии я узнал, что буковые орехи съедобны, но вместе с тем понял и пользу своего чувства страха перед ними: старые буковые орехи содержат ядовитое начало, при поджаривании их разлагающееся, так что действительно нельзя есть этих орешков под деревом. Мне хочется записать здесь тебе и детям, по связи со сказанным, что все научные идеи, те, которые я ценю, возникали во мне из чувства тайны.¹³⁰ То, что не внушает этого чувства, не попадает и в поле размышления, а что внушает – живет в мысли, и рано или поздно становится темою научной разработки. Вот почему я писал тебе несколько раз, чтобы ты не беспокоилась за детей и что я верю в них: в них тоже должен жить инстинкт научного размышления, опирающийся на чувство таинственного и питающийся этим чувством, которое не мотивируется, но которое не обманывает. В каждой области действительности выступают особые точки, они-то и служат центрами кристаллизации мысли. Но нельзя формулировать, чем эти точки отличаются от прочих, и человеку, лишенному интуиции, хотя бы он и был умен, образован и способен, эти особые точки не кажутся входами в подземелья бытия. Их знал Гете, их знал Фарадей, Пастер. Большинство, по-видимому, слишком умно, чтобы отдаться этому непосредственному чувству и выделить особые точки мира, – и в силу этого бесплодно. Это не значит, что они неспособны сделать что-нибудь; нет, сделают и делают, но в сделанном нет особого трепета, которым знаменуется приход нового, творческого начала... Буковые орешки завели меня в сторону и заняли все место. Целую тебя, постоянно вспоминаю. Как видишь, даже бумага попалась розовая. – Вчера получил от тебя №10, а ранее – №8, №9 не получено.

М.В. Юдиной

19–20 апреля 1936 г., быв. Кожевенный завод

Дорогая Мария Вениаминовна,¹³¹ радостно узнать, что Вы бываете у наших и хотелось бы, чтобы это было почаще. Но печально, что Вы все не обретаете себя и живете в ломаных ритмах. Вероятно, во мне, от старости, все ярче выступают состояния и настроения моего детства, т.е. быть с Моцартом и в Моцарте. Но это – не надуманная теория и не просто эстетический вкус, а самое внутреннее ощущение, что только в Моцарте, и буквально и иносказательно, т.е. в райском детстве, – защита от бурь. Да, это трудно иногда, но за это надо бороться. Трудно даже технически. Вот, пишу здесь стихи для Мика, и чувствую, как стихии мира сбивают с простого и ясного и простецкого на острое, ломаное и мутное. Гораздо легче написать такое, что всеми будет признано интересным и недурным, чем слабое и неинтересное, но правильное по существу. Но я не хочу допустить capriccio, не хочу Шумана, не хочу ПРОИЗВОЛА: в закономерности – свобода, в произволе – необходимость. Недавно по радио (даже по радио, мне ненавистное!) услышал отрывок концерта из Моцарта. И всякий раз с изумлением узнаю снова эту ясность, золотой, утерянный человечеством рай. Мир сходит с ума и неистовствует в поисках чего-то, тогда как ясность, которая только и нужна, у него в руках. Буржуазная культура распадается потому, что в ней нет ясного утверждения, четкого да миру. Она вся в как будто, как если бы, иллюзионизм – ее основной порок. Когда субъект оторвался от объекта и противопоставился ему, все становится условностью, все пустеет и предстоит иллюзией. Только в детском самосознании этого нет, и таков Моцарт. Очень радуюсь, что Ваши Руки оправились и могут делать свое дело. Читали ли Вы беллетристику Леонтьева?¹³² Если нет, почитайте. В ней – утверждение миру, а русская литература редко не страдает обратным. Всего хорошего, будьте здоровы и радуйтесь.

27–28 апреля 1936 г., быв. Кожевенный завод

Дорогая Тика, когда же ты ждешь себе новую куклу, живую?¹³³ Я тоже жду и беспокоюсь. Но сумеешь ли ты ухаживать за нею? Ведь у тебя не было младших тебя братьев и сестер, и потому ты не знаешь, как надо обращаться с малышами. Никак не могу исполнить твоей просьбы – прислать тебе портрет-миниатюру, т.к. некому написать ее; по крайней мере я не могу найти никого. Пожалуй, лучше всего попроси снять фотоснимок в соответственно уменьшенном виде и по нему м.б. кто-нибудь пройдется красками; фотоснимок с рисунка карандашом или красками. Мамочка пишет, что ты ходила к Марии Владимировне¹³⁴ позировать. Что же она теперь делает? Скажи мамочке, что у бабушки Сони находится моя книга Раффи, История 7 меликств;¹³⁵ пусть мама возьмет эту книгу. Понравилось ли тебе северное сияние? Тебе было бы интересно посмотреть на него не на рисунке, а на небе. Последнее время северное сияние не появляется: и небо не особенно чистое и слишком светло. Часов в 10 небо еще не темное, а в два – уже сумерки. Снег местами сошел, все готовятся к весенним работам, а по водорослям они уже начинаются. Морозов почти нет, лишь иногда бывают ночные заморозки и почву схватит. Впрочем, на Соловках вообще не бывает ни настоящей зимы, ни настоящего лета. Сейчас днем на воздухе немного холоднее, чем летом, а летом, в июне, может выпасть снег или случиться мороз. Как будто это не природа, что-то вроде теплицы с умеренной температурой круглый год. Возле кремлевских стен видел красные побеги, вылезшие из почвы. С весною и ты должна оправляться и розоветь, как побеги и почки, чтобы летом стать совсем крепкой и здоровой. Вероятно наш садик ко времени получения этого письма уже распустится. Напиши, прорастут ли посаженные мною лесные растения – ландыши, майники, орхидеи, папоротники? Не погибли ли в грунте зимою примулы? Когда будете ходить гулять, то старайтесь каждый раз приносить из лесу хоть немного растений с корнями, чтобы насадить их дома. Хотелось бы развести хорошую заросль папоротников и хвощей. Тут летом в лесу, и главным образом по долинкам, замечательные хвощи и папоротники. Хвощи высокие, крепкие и покрывают все, словно зеленый газ стелется по земле, а папоротники легкие, яркие, мне бывает жаль ходить среди них, думается – как бы не помять, не поломать. Кланяйся от меня бабушке и Анастасии Федоровне,¹³⁶ а когда увидишь и Софье Ивановне.¹³⁷ Старайся наблюдать, как выходят из земли растения, и как они растут, и как построены. Для наблюдений лучше всего делать зарисовки: рассмотри в увеличительное стекло и нарисуй, что увидишь в крупном размере. Вероятно с будущего года тебе придется и в школе заниматься естествознанием, вот ты и подготовишься. Узнавай названия растений, семейство, к которому принадлежит то или другое растение, особенности растения, куда оно применяется, вообще все, что придется услышать. Хорошо бы запоминать также различные легенды и рассказы о каждом растении – это может тебе сообщить мама. Крепко целую свою дорогую дочку и еще раз целую. Будь здоровой и веселой и не забывай своего папу.

20–21 июля 1936., быв. Кожевенный завод

1936.VII.20–21. Соловки. №68. Дорогая Аннуля, давно не получаю от тебя писем, и лишь на днях пришло Олино, с обеспокоившим меня известием о болезни маленького.¹³⁸ Сообщите поскорее об его состоянии. Издалека, при дальности и заторможенности сообщения, все представляется тревожным и тяжелым. Живу я ускоренным темпом, дел накопляется все больше и все, конечно, спешные, так что не знаешь, за какое именно схватиться. Так уж устроен, что не могу не двигаться вперед и, следовательно, не создавать новых вопросов. А старые, между тем, тоже остаются и тянутся длинным хвостом. Сейчас, вот, опять новая работа вклинилась в прежние дела. 18-го ночью вернулся из 5-дневной экспедиции на один из беломорских архипелагов,¹³⁹ куда ездил с целью геолого-минералогического обследования. Удалось найти там ценные ископаемые: хороший облицовочный камень – розовые гнейсы, многочисленные пегматитовые жилы – полевошпатные и кварцевые, содержащие также слюду, магнетит и турмалин, недурной песок, а из растительного мира – большие запасы оленьего мха, ягеля. В настоящее время занят обработкой наблюдений, писанием докладных записок, анализами и проч., т.к. дело это промышленного масштаба. Поездка оставила сильные впечатления. Пришлось прикоснуться к коренным, первозданным породам, к дикой, безлюдной природе, лазать по скалам, плавать на моторной лодке с острова на остров, спать ^на скалах и на оленьем мхе. Пейзаж величественный и Незабываемый. Из моря выходят грибообразные шапки или словно караваи хлеба, голые, оглаженные, с крутыми, а местами совсем отвесными берегами, уходящими под большим наклоном в море. Верхняя часть этих караваев серая – от лишаев и мхов, окаймление же прекрасного розового цвета, словно освещено прощальным лучом закатного солнца. Но это – собственный тон гнейсовых пород, слагающих острова архипелага. Вблизи видишь, что они, эти породы, действительно, розовые, от бледно-серо-розового до темно-розового. Форма этих каменных шапок внушает невольное волнение всякому, кто соприкасался с геологией: типичные бараньи лбы, напрашивающиеся по совершенству в атлас или в курс лекций, но бараньи лбы гигантские, от 1 км до 2 км поперечником. Древнейшие образования мира (этим гнейсам следует считать между одним и двумя миллиардами лет) соприкасаются, непосредственно переходят в молодые ледниковые – выразившиеся в бараньелобной форме, в облизанности поверхности, с которой ледник содрал все позднейшие отложения, в многочисленных валунах, рассеянных по многим из этих островов и в ряде других проявлений. А на скалах начинаются образования новейшие: вырастают лишаи, белый олений мох, кое-где кустарники, но странного вида: можжевельник, сосна, береза, вереск и др. стелются здесь по самой поверхности скалы, как низкая трава, травянистые же растения необыкновенно низки. Все боятся подняться над скалою, очевидно из боязни ветров. На первозданных породах, древних, как мир, на этих скалистых поверхностях, не поддающихся ни молотку, ни кирке, ни зубилу, породах, о которые молотки плющатся как восковые, породах, устойчивых даже против погоды и ничуть не разрушающихся даже в течение тысячелетий, на них появляются новообразования: тонкий слой молодого торфа, признаки болот на плоских вершинах, застойные в скальных ямах лужи дождевой воды, какие-то зачатки ручейков, кое-где каплющих по отвесам. Картина первого дня творения! Но жизнь сильнее всего: растения заводятся на кручах, неприступных и совершенно голых, начинают выглядывать из трещин, – корявые, прижатые, закрученные, голодные, и все же преодолевающие скудость и суровость условий, коренящиеся неизвестно на чем, питающиеся неизвестно чем. Нет ничего сильнее жизни, и она берет свое и завоевывает себе место везде и всегда. Нужно сказать, впрочем, что эта пустынно-величественная картина несколько нарушается южными, отвесными берегами некоторых из островов. Тут, под отвесом, среди нагромождений из валунов и скальных осыпей из обломков в 1, 2, 3 метра размерами, на песчанистых отмелях уже, притаившиеся от северных ветров, завелись группы деревьев, цветут яркие и нарядные цветы. Тут растения уже оставили свою убогость, выпрямились во весь рост, раскинулись и, неприкосновенные, невидимые человеку, пользуются целосуточным светом и сравнительно теплым и мягким воздухом. Но эти южные зеленые окаймления некоторых из островов только подчеркивают некоторую суровость пейзажа. Изумительные краски закатного и еле заходящего солнца придают морю розовые, пурпурные, нежно голубые тона и кажется, словно находишься не на земле, а в сказочной стране или видишь все во сне, так оно непохоже на привычное и общеизвестное. Порою все заволакивается туманом. Гремят грозы. Одна гроза была столь сильна, по здешним местам, что повредила, ударив в радиоантенну, приемник и прервала связь с Соловками. Порою, почти внезапно, начинают дуть ветры. Море покрывается барашками, плыть на моторной лодке становится невозможным, ее качает во все стороны, как ореховую скорлупку на воде. Но столь же внезапно ветер затихает, волна прекращается, начинает светить солнце своим жемчужным, призрачным светом. В море плещутся морские зайцы, которых ловят почти без труда. Довольно много птицы. На больших островах, где лесной покров уже развился несколько, бегают зайцы сухопутные. Один из островов, совсем голый, совсем безлесный, покрытый лишь сверху оленьим мхом да разноцветными лишаями – зеленоватыми, серыми, коричнево-черными, оранжевыми, с отвесными берегами оказался густо населенным птицей. Когда мы подъехали к нему, то уступы береговых отвесных скал были унизаны птичъём. Непуганое, оно долго не разлеталось, и только от слишком большого шума все эти гаги, гагары, чистики, утки снялись неохотно со своих мест. Тогда воздух наполнился (буквально!) птицами, как комариной стаей. Потом все они перелетели на море, уселись, сгрудившись, на воду, и обширная поверхность моря стала черной, словно посыпанная маком. В расселинах между скалами и в осыпях – бесчисленные гнезда. Бывшие с нами птицеловы набрали несколько мешков птенцов разного возраста, кажется, для отправки куда-то, м.б. в Москву, как редкие виды северных птиц. Мне было очень жалко, что нарушается безмятежный покой птичьего базара, но охотники приехали со специальным поручением, и протестовать не приходилось. VII.23. По приезде начались обычные в таких случаях последствия: доклады, вычерчивание карт, писание записок, отчетов, калькуляция предполагаемой Добычи; составляли коллекцию для отсылки в Управление, конечно, в ящике из полированного дерева. Иначе говоря, спешка, суетня и беготня. Первую стадию этих хлопот сбыли с рук. Теперь вступили в стадию более подробного анализа, черчения и т.д. для обстоятельного отчета. Мне помогает, между прочим, один студент Геолого-Разведывательного института,¹⁴⁰ с которым мы путешествовали на архипелаг и с которым вспоминаем поездку на Тиман и разные бывшие там случаи. Студент этот из Александрополя, теперь Ленинакана. Водоросли идут своим чередом, т.е. и испытания, и малое производство, и подготовка к строительству агарного цеха и, затем, комплексного завода. Крепко целую тебя, дорогая Аннуля. Очень ли хлопотно тебе? Постарайся распределить хлопоты по хозяйству на всех равномерно. Еще раз целую. Целую Васюшку и маленького, кланяюсь Наташе.

28–29 июля 1936г., быв. Кожевенный завод

1936.VII.28–29. Соловки. №70. Дорогая мамочка, вчера получил твое письмо от 15 июля, в котором ты сообщаешь, что дошло мое от 24 мая. Видишь, с какою затяжкою идут вести отсюда. Поэтому не думайте, что я пишу небрежно, да и по №№ моих писем можете судить, все ли доходит до вас. – Как я уже писал, мне очень утешительно думать, что ты живешь со всеми нашими, боюсь лишь, достаточно ли тебе спокойно. Один из моих знакомых сообщил мне, что ты бодра и молода; хорошо бы, если только это у него не поверхностное впечатление. Ты полу-спрашиваешь, почему я возвращаюсь к впечатлениям детства. Прежде всего потому, что внутренний мир выкристаллизовывается около них и ими существенно определяется. А затем, думается, и тебе прошлое не должно быть чуждо, хоть ты и стараешься о нем забыть. Я не понимаю этого. Если жизнь вообще имеет смысл и ценность, то забывать прошлое – неблагодарность и неразумие, ибо все становится прошлым, и тогда вся жизнь в сумме должна оказаться чистым нулем. Память о прошлом есть и долг и содержание жизни, и нельзя ценить настоящее и пользоваться им, если оно не коренится в прошлом. И наконец, жизнь, смыкаясь, под старость извращается к детству, таков закон, такова форма целостной жизни. Если у тебя этого еще нет, то свидетельствует это забвение лишь о твоей молодости: ты еще не дожила до близости с давнопрошедшим. Человеческую личность можно образно представить в виде горы, сложенной различными формациями: все эти формации сохраняются в личности, хотя ярко выступает в сознании лишь та, на которой стоит нога в данном возрасте, остальные же – в подсознании. Мы живем, подымаясь на гору жизни, затем доходя до вершины жизни и, наконец, спускаясь. Но восходя, мы проходим напластования своей личности в одном порядке, а нисходя – их же, но в порядке обратном. Каждому этапу роста соответствует этап старения, и тогда возвращаются те же интересы, те же мысли, та же настроенность, хотя все это и в иной тональности. VIII. 4–5. Поздравляю тебя, дорогая мамочка, с прошлым праздником 24 (11) июля.¹⁴¹ Живу я так отрешенно от времени, что никогда не знаю без надлежащей справки, какое в данный день число, только... (пришлось оборвать письмо, не помню, что хотел писать). VIII. 6–7. Один знакомый спрашивает меня, почему я ничего не пишу о Соловецких звуках, – только о цветах и формах. Потому что здесь все беззвучно, как во сне. Это царство безмолвия. Конечно не буквально, всякого досадного шума более, чем достаточно, и хочется скрыться куда-нибудь в тишину. Но не слышишь внутреннего звучания природы, не воспринимаешь внутреннего слова людей. Все скользит, как в театре теней, а звуки присоединяются извне, досадным придатком или шумом. Это очень трудно объяснить, почему ничто не звучит, почему нет музыки вещей и жизни, я и сам по-настоящему не пойму, но все же музыки нет. Лишь морской прибой (его приходится слышать очень редко) да завывания ветра не вполне вмещаются в такую характеристику Соловков. Ну, а также и внешние причины усиливают это впечатление: не раздаются трамвайные звонки, не гудят автомобильные рожки, не стучат экипажи, не слышно стука поезда – изредка лишь раздается пароходный гудок, не вырывается ниоткуда песни или смеха. Радиопередача врывается чуждым началом, которое не оживляет, а лишь щекочет нервы. Поэтому мне и кажется, что отсутствие описания звуков само по себе описывает Соловки, и гораздо точнее, чем если бы начал говорить о звуках. Целую тебя, дорогая мамочка, береги себя, пользуйся летом, будь здорова.

13 августа 1936 г., быв. Кожевенный завод

Дорогая мамочка, воображаю, как жарко у вас, если и тут, при полярном круге, стоят жары и духота. Хорошо еще, что ты не в Москве и можешь сидеть на воздухе. Я часто радуюсь твоему пребыванию в Загорске, хотя и не уверен, что тебе там достаточно спокойно. Но вероятно жара тебе полезна, ведь после Тифлиса ты оправилась. Жары жарами, а лето явно кончается. Уже выросли чайчата, чайки с криками беспокойно летают над Кремлем и над Святым озером, видимо готовятся к отлету. Но осень чувствуется по всему. Погода стала неустойчивой. Первую половину дня парит, душно, жарко, во вторую поднимается ветер и становится холодно, или наоборот. Сегодня всю ночь и с утра шторм и довольно холодно, совсем осень. Наверное дети не ходят в лес, не с кем, очень жаль. О тебе не говорю, ты конечно за пределы забора не показываешься, но сравнительно с Москвою и склон Пионерской – природа.¹⁴² Недавно попался мне том Достоевского, в котором не менее трети страниц по разным местам выдрано. По поводу этого тома я задумался снова: как история проявляет худшее и лучшее, отстаивает муть и выделяет классиков. То, что современникам кажется почти равного удельного веса, в процессе исторического отстаивания обнаруживает глубокое качественное различие. Сперва все кажется серым, а потом одно становится черным, а другое – белым. Мысль утешительная, что есть высший суд – истории. Так вот, в частности, и Достоевский: хорошо сделано. Можно не соглашаться с настроениями и мыслями автора, возражать против предмета его внимания и т.д., но с любой страницы видишь, что сделано хорошо: построено, композиционно, не представляет груду сырых впечатлений, целеустремленно. К стилю Достоевского подходит и его коренной недостаток: полное невнимание к природе. Видишь только стены, даже Нева не чувствуется. Но как человек может жить в такой бесприродной пустоте – мне непонятно, как вообще непонятна городская жизнь, вне пейзажа, без скал, воды, зелени, почвы. Естественно, что в таких искусственных условиях возникает и иллюзионистичность мироотношения и изломанность всех человеческих чувств. Когда-нибудь впоследствии люди будут с ужасом думать о городах и о городской жизни, как о добровольной тюрьме, с происходящими отсюда последствиями – выдуманных задачах жизни, мелочности интересов, искусственно созданных страстях, засорении души трудностями, развеивающимися при соприкосновении с природой, искусственно поддерживаемой духотой атмосферы. Сдуюсь, что моя жизнь прошла почти вне города и хотел бы, чтобы дети были еще дальше от него. Крепко целую тебя, дорогая мамочка. Будь здорова, заботься о себе, кланяйся Люсе.

18–19 августа 1936 г., быв. Кожевенный завод

1936.VIII.18–19. №72. Соловки. Дорогая Аннуля, вчера получил я наконец ваши письма, от 5 и 3 (7) августа, но не на радость. Последнее время я ходил ошеломленный и подавленный, угнетало ощущение чего-то тяжелого. И вот ваши письма объяснили причину этого состояния. Очень люблю и издали чувствую маленького, как раньше чувствовал Васюшку и других детей. Его болезнь ранила меня. Правда ваше долгое молчание я объяснял именно болезнью его, но все же, когда узнал от вас, то не нахожу себе места. Надеяться могу только на чудо, т.к. вынести такую болезнь и в таком возрасте невозможно.¹⁴³ Мучительно сознавать, что я не видел маленького, что я не с вами в такой момент. Это вроде твоей болезни, когда родился Мик. И приходится оставаться в томительной неизвестности, получая письма, хорошо если через 10 дней. Ты пишешь о свидании. Я не просил такового и далеко не уверен, что его дадут. Но если бы и дали, то не хочу его: в этом году свидания так называемого личного не разрешают, а кому дается свидание, то только общее, т.е. на 2 часа несколько раз, в присутствии посторонних лиц, при условиях, которые сделали бы и тебе и мне свидание мучением. Лучше не видеться никак, чем так. И наконец, тебе сейчас нельзя оставлять дом – детей, бабушек, Васюшку. Находясь с ними, ты находишься именно со мною, а ты кажется забываешь об этом. Относительно устройства Оли – что же я могу сказать тебе, кроме повторения твоих же слов: ведь мне неизвестны условия и возможности, а мои желания – дело слишком маленькое, т.к. они бессильны. Во всяком случае против курсов иностранных языков не возражаю, т.к. знать языки совершенно необходимо, чем бы Оля ни стала заниматься впоследствии. Одно только, не будет ли ей слишком трудно трижды в 6 дней ездить в Москву. Впрочем об этом судить отсюда слишком трудно, т.к. мне неизвестно, насколько наладилась электрическая железная дорога и очень ли переполнены вагоны. Вот видишь, если бы мы и смогли разговаривать устно, я не знал бы, что ответить на твои вопросы. Все думаю или, точнее сказать, страдаю о маленьком, он у меня перед глазами, и работа валится из рук. Непременно скажи Васе и Кире, чтобы они брали себе материалы и мысли из моих данных, какие могут пригодиться им в работе; только, опасаюсь, они не сумеют разобраться, что нужно к чему, т.к. мои записи делались применительно к темам, которые я держал в голове (некогда было записывать и их), и кроме меня кому-либо трудно разобраться в подготовительном материале. Твои ответы о Павле Николаевиче я получил, но только теперь, в последних письмах, раньше же ты или не писала ничего, или эти письма до меня не дошли. Очень грустно, что занятия мерзлотою не удастся возобновить. Все то, чем занимаюсь я сейчас, важно экономически, но по существу гораздо менее ценно, чем то, что я надеялся дать при работе над мерзлотою. А кроме того, я живу здесь хотя и в особо благоприятных условиях, но тем не менее в слишком шумной и людной заводской обстановке, и сосредоточиться на углубленной проработке нет никакой возможности: даже ночью нет ночной тишины, заводская жизнь идет беспрерывно и сам с собою до конца не остаешься и в 4 часа ночи, как, например, сейчас. За перегородкой ходит сторож, временами приходит еще пожарник. Внизу урчит пар, качают насос, льется вода, ходят, говорят. Порою ко мне является за чем-либо рабочий из цеха, или мне самому приходится спускаться туда. Помимо технических вопросов – и чисто экономические. Ведь надо, для блага тех же рабочих, поддерживать их производительность на уровне более 200% от плана – это дает им и предприятию разные преимущества. Мелкая хозяйственная забота, вместе с невозможностью уединиться, заедает и силы и внимание. Конечно, по ряду вопросов приобретаются и знания, и навыки, и углубление. Но все же эти вопросы не непосредственно связаны с моими задачами и потому в моем возрасте должны рассматриваться как помеха или как расточительность. Зачем, например, мне изучать тонкости техники химического анализа, когда я вовсе не собираюсь специализироваться по аналитической химии. А впрочем, так невозможно заранее предвидеть, что и к чему понадобится, что приходится молчать и усвоять то, что посылается.

VIII.24. Письмо это пришлось прервать, т.к. я уезжал на несколько дней в командировку. Вчера вернулся. Надеялся на письмо от тебя, но обманулся. В таком состоянии тревоги трудно писать, но завтра утром – последний срок августовских писем и надо как-то закончить письмо. Напишу о своей поездке.¹⁴⁴ Ездил на острова, не на те, на которые собирался, а на ближние, в 10 км от Кремля. На одном из них командировка Йодпрома по сбору выброшенных водорослей и драгировке водорослей из моря. Там же идет пережог одних водорослей и сушка, для комплексной переработки, – других. Бродил по островам, делая наблюдения геологические и альгологические (альгология – отрасль ботаники, занимающаяся водорослями: algae – водоросли). Выезжал на байде с драгировщиками. Переезжал на соседний остров. Объезжал его кругом. Словом жил, как мечтают мальчики, – по-Робинзоновски.¹⁴⁵ Туда поехал на кавасаки. Так называется небольшое плоскодонное и очень устойчивое судно, бот, впервые выпускавшееся японской фирмой Кавасаки и затем усвоенное другими. Попросту, это маленький плоскодонный пароходик. Назад ехал на баркасе, частью под парусом из рваной тряпки, частью под веслами. Утлая скорлупка, плывущая по морской поверхности, глубоко сидящая в воде, готовая вот-вот захлебнуться. Но ^плыть под парусом интересно. Все кажется, что баркас неподвижен, и только опустив руку в воду, замечаешь его движение, и притом быстрое, по струям, обтекающим пальцы. 10–12 километров прошли в 2 часа, включая сюда отправление и время на высадку, проверку документов и прочие затяжки. Это путешествие заставляло меня вспоминать Одиссея, хотя его судно было и побольше нашего. – Крепко целую тебя, дорогая Анну-ля и жду письма. XI.3. Сейчас число писем сокращено, это не удалось послать своевременно. Я здоров, все благополучно. Путешествую по острову.

22 ноября 1936 г., быв. Кожевенный завод

1936.XI.22. Соловки. №81. Дорогая Аннуля. Настала настоящая соловецкая осень. То подморозит, то снова растает. Грязь. Порой холодный северный ветер. Неожиданно прояснится, и небо расцвечивается нежнейшими чудесными тонами. Теперь ведь уже близко время, когда «одна заря сменить другую спешит»,¹⁴⁶ как и летом, но с другого конца. Сегодня около 9 ч. утра шел по дороге к Кремлю. Небо было моего любимого, зеленоватого тона, прорывающегося через сети розовых облаков, розово-серых, сиреневых. В такие дни особенно тоскливо. Вспоминаетесь вы. Но, кажется, единственное, что я могу сделать – это рисовать вам водоросли, которые мне самому особенно понравились. В настоящем письме присылаю одну, в нескольких видах, то есть при различных увеличениях, – известковую водоросль из семейства кораллиновых. К сожалению не могу определить ее ботанического вида за отсутствием определителя. На днях получил письмо от мамы. Ответил ей, а там же пишу Кире и Мику. Часто вспоминается, как я встречал вас в Сковородине и проводил на квартиру, как помогал тебе умыться с дороги.¹⁴⁷ С тех пор идет, вот, уж третья зима, а я все не вижу тебя. XI.23–24. Но лишь бы вы чувствовали себя бодро, были здоровы и благополучны. Но в том-то и дело, что нет у меня уверенности ни в том, ни в другом, ни в третьем. В частности беспокоит Кирилл – ты писала, что он грустный, неизвестно от чего. В твоем письме было также, что он недостаточно усердно занимается. Верно ли это? М.б. просто устает за неделю и потому старается отдохнуть в выходной день. Относительно Мика я в душе уверен, что его отлынивание от серьезных занятий – временное и что потом он резко изменится. М.б. и лучше, чтобы он был побольше на воздухе и не переутомлялся, раз он все еще слишком нервный и слабый. Но, тем не менее, мне хотелось бы, чтобы Мик набирался побольше конкретных впечатлений – от природы, искусства, языка. Очень важно приступать, впоследствии, к серьезным занятиям, с багажом восприятий, а не строиться в пустоте и отвлеченно. Тогда, если будет этот запас конкретных образов, цветов, запахов, звуков, вкусов, пейзажей, растений и т.д., то этот запас может легко оформиться и дать твердую почву для отвлеченных построений. Если же его нет, если понятие не сопровождается образом, если отвлечение – только отвлеченно, то оно лишено какой бы то ни было цены и скорее вредно, чем полезно, для развития ума: становится мертвящей догмой, обуживает дух, лишает его свободы и творчества. Это будет в плохом смысле слова система. Systemglaube ist Aberglaube, – сказал Новалис, – Системоверие есть Суеверие.¹⁴⁸ Люди нового времени, начиная с эпохи Возрождения, все более и более заражались Системоверием, подменою чувства реальности отвлеченными формулами, которые уже не несут функции быть символами реальности, а становятся сами суррогатом реальности. Так человечество погружалось в иллюзионизм, в утрату связи с миром и в пустоту, а отсюда и необходимое следствие – скука, уныние, разъедающий скепсис, отсутствие здравого смысла. Схема, как схема, сама по себе, неконтролируемая живым восприятием мира, не подлежит и серьезной проверке: всякая схема может быть хороша – в смысле удачно сама в себе построена. Но мировоззрение – не шахматная игра, не построение схем впустую, без опоры в опыте и без целеустремленности к жизни. Как бы ни была она сама в себе остроумно построена, без этого основания и без этой цели она лишена ценности. Вот почему я считаю совершенно необходимым в молодом возрасте накоплять конкретное мировосприятие и лишь в более зрелом оформлять его. Конечно, мне хотелось бы помочь Мику углубиться в то, что он видит своими глазами, но это – не главное, надеюсь, что выберется сам в свое время. Крепко целую тебя, моя дорогая. Очень сейчас неуютно – дует ветер, свистит, воет, по комнате проносятся холодные порывы.¹⁴⁹ Тем крепче вспоминаю вас.

10–11 декабря 1936 г., быв. Кожевенный завод

1936.ХII.10–11. Соловки. №83. Дорогая Аннуля, 8-го декабря получил твое от 20–23 ноября, № 32, а также письма Васи, Наташи и Кирилла. Сегодня, 10-го, я ездил на одну из командировок, в Ю-В части остро-ва,¹⁵⁰ и вернувшись, пользуюсь завтрашним выходным днем, чтобы написать вам. Сперва расскажу о поездке. Экипаж у нас был необычайный: санная платформа, на которой в ширину свободно сидели 3 человека и могли бы взять четвертого, а в длину раза в 1¹/₂ больше. Платформа – на прицепе к трактору фордзон. Из-под трактора несутся клубы черно-желтого дыма, временами под трактором вспыхивает пламя, раздается выстрел и разносится копоть. Снег только что нападал, тонкой пеленой, так что на валунах (здесь бесчисленных), в колеях песчаных дорог и на корнях получаются сильные толчки. Скорость порядочная, несмотря на препятствия. Едем лесной дорогой, местами берегом моря. Приходится быть бдительным и наклоняться, чтобы не задела ветвь, выступающая на узкую дорогу. Платформа несется между стволами и, задевая дерево средней величины (вроде елей в нашем саду), опрокидывает и ломает его. Светлое время теперь коротко: это либо восход, либо закат. Но зато краски неба и облаков совсем необыкновенны. Небо было изумрудное, облака серо-сизые, розово-фиолетовые, индиговые – все в благородно-сдержанной гамме, без крикливости и яркости, но чистое по тону. Вместе с бурым белесо-зеленоватым, а временами почти черно-индиговым, морем, бурыми валами водорослей, снежной пеленой и апельсиновым солнцем, мечущим снопы лучей, словно пылающим длинными выбрасывающимися пламенами, и свирепым нордом на берегу, холодным, едва не опрокидывающим, все слагалось в картину прекрасную и безотрадную. Словно человечества и уюта еще нет или уже нет. К тому же, мыс, на котором расположена командировка, вдающийся ледниковой ^грядой в море, каменистый в высших точках (40 м) и болотистый в низинах, почти безлесен – виднеются лишь кривые, корявые, с сильно наклоненными или даже горизонтальными стволами березы Кузьмичева да торчащие из снежного покрова веточки вороники (чернухи, Empetrum nigrum L.). Сбиваемый ветром с ног, набрал из выбросов различных водорослей в холщовую сумку, с которой не расстаюсь во время экскурсий, прозяб и пошел к водорослево-сжигательной печи. Это огромная печь, вроде плиты, на которую накладываются груды сырых, слегка подвядших водорослей. Здесь нижние слои сгорают и озоляются, а верхние за это время успевают подсохнуть за счет теплоты горения нижних и тепла печи. Печь заключена в легкую постройку, типа барачного. От водорослей идут клубы белого дыма и пара, распространяя сильный, но не противный и не едкий, запах, очень своеобразный, вроде смеси запаха горящей калоши, подгоревшей яичницы и сдобных куличей. Печь раскалена, к ней близко, когда дверца открыта, не подойдешь. Подсушил перчатки, порасспросил рабочих о пережоге и вообще о работе и наблюдал пламя. Странное явление: в то время как от дров, сосновых, пламя обычное, золотисто-желтое и золотисто-оранжевое, жар дает пламя явственно зеленое, красивого золотисто-зеленого цвета, хорошо сочетающегося с оранжевым самого жара. Сперва я подумал было, что этот цвет обусловлен золою водорослей, но меня убедили, что зола в жар не попадает и что такой же цвет пламени получается от жара в бараке, где водорослей вовсе нет. Подобный цвет мог бы быть вызван присутствием Cu, В, Тl, Ba, но заподозрить сколько-нибудь значительное содержание этих элементов в дровах нет оснований. Остается предположение, что их содержит местная глина, из которой выделывается кирпич для пода печи; если так, то содержание элемента, дающего пламени зеленую окраску, должно быть значительно, поскольку подвергался накалу в течение многих месяцев, если ни несколько лет, непрерывно, а выделяться обсуждаемые пары могли лишь из поверхностных слоев кирпича. К сожалению, без спектроскопа решать вопрос, с каким именно элементом имеем мы здесь дело, очень затруднительно. – Отвечаю теперь на твои вопросы и мысли. Ты пишешь: «Как странно и пожалуй тяжело смотреть, как наши чувства переживаются другими, а самой быть в стороне». Мысль правильная, если говорить о «других». Но для высшего человеческого сознания «других», т.е. кого-то, стоящего вне меня, мне противостоящего, просто нет, ибо Я расширяется на все бытие и находит себя же во всяком. Это – для высшего сознания. А для нашего, среднего, дети – не «другие», а то же Я. В этом смысле не понимаю тебя. Разве Васюшка не часть нас самих, не продолжение и не расширение нас? Говорю не о том, что должно любить, а о том, что просто есть. Детей, если бы и хотел, не могу воспринимать извне. Вот почему, когда говорят «много ли детей?», или «сколько детей?», я не знаю, что ответить: ведь много и сколько относится к однородному, к единицам, стоящим вне друг друга и вне того, кто считает. А своих детей я воспринимаю настолько изнутри, каждого как качественно отличного от другого, что не могу считать и не могу сказать, много ли их или мало. Сколько и много возникает там, где единицы заменимы (в этом их однородность). А каждый из детей незаменим и единствен, и потому их не много и не мало, им нет счету. – Спрашиваешь об аппарате, фотографическом. Конечно, все лишнее продай, к чему копить вещи, не связанные с какими-либо особыми воспоминаниями и неупотребляемые. Думаю, можешь продать (если только купит кто-нибудь) и ящичный мой аппарат (в черной коже). Вот аппарат для проявления на воздухе тоже следовало бы сбыть с рук, но имей в виду, что там недурной объектив, м.б. следует его приберечь. – Крепко целую тебя, дорогая Аннуля. Будь здорова и весела. Спроси Мика, верно ли мнение, что при готовке кушанья вода, раз вскипяченная, а затем остывшая, при вторичном нагреве закипает труднее, чем свежая. Если верно, то чем это явление объясняется?

18–19 декабря 1936 г., быв. Кожевенный завод

1936.XII.18–19. №84. Соловки. Дорогая Аннуля, только что вернулся из посылочного бюро, где получил твою посылку. Что же тебе сказать о ней? То же, что и раньше говорил? Дала бы ее содержимое детям и себе самой, насколько было бы это мне радостнее. Вчера тоже был в посылочном бюро – отправил вам свою посылку.¹⁵¹ Однако опасаюсь, что без объяснений она не покажется вам достойной внимания. В частности, водоросли, наложенные безобразной массой сверху, очень интересны. Их вид до известной степени вы сможете воспринять, если размочите водоросли или части их в воде. Уложить более аккуратно и снабдить определениями я не смог, так как не было места в ящике. Впрочем по мере присылки моих рисунков вы будете узнавать, как называется та или иная водоросль. Яйца – пестренькие чайки, гладкое – гаги, пух гагачий из гнезда. Розовый кварц положи на память обо мне себе на стол; найден этот минерал на Соловецком острове, валун, большие куски которого лежали у меня, а один – на столе передо мною (помнишь Олино ожерелье из розового кварца?). Слюда – с Кузовых островов. Крабы и морские звезды Соловецкие. Гранаты – выбиты из амфиболитовых валунов, тут встречаются такие со множеством красных включений. Большая водоросль – маленький экземпляр Laminara digitata (они бывают длиной более 3 м), повесь ее на стене. Из этой водоросли добывают йод, бром, мнит, альгин, пектиновые вещества, калийные соли, водорослевая целлюлоза. Черная палочка – «стебель», то есть ножка, такой же ламинарий, но довольно большого размера, ссохшийся, он был толщиной около 3 см. Сделайте из него хотя бы ручку или еще что-нибудь. Водоросли и их части обязательно смотреть под микроскопом, только тогда открываются их красота и интересность. Раковины и губки – Соловецкие. Белые и розовые наросты и корки на раковинах и на некоторых водорослях – это известковые водоросли семейства Corallinaceae, подсемейства Melobesieae – мелобизиевых. Коллекцию хотите – сохраняйте как она есть, хотите – поделите между собою, лишь бы доставить вам всем маленькую радость. Шапку посылаю Васюшке, а если не пригодится, Кире; впрочем делай, как знаешь сама. Надоела она мне очень – 3 года сплю на ней, заложив в свою импровизированную подушку, и совсем истрепал, хотя и не носил. Морской пейзаж – это Кузова, написан знакомым художником по моей зарисовке; впрочем он был и сам на Кузовах, но в другое, более зеленое, чем я, время, поэтому и вышел пейзаж слишком обыкновенный, веселый, земной, тогда как на самом деле он должен быть неземной, величаво-дикий, первозданный. Это впечатление, к сожалению, на изображении не передано. Если будете делить коллекцию, то не забудь дать что-нибудь Наташе и маленькому. Да, еще: перья – чаек, крыло, кажется, гагарки (тут есть гаги, гагары и гагарки – все это разные птицы). – Пейзаж повесь себе, вспоминая, что изображение места очень пришлось мне по душе (я писал вам о них летом) – перечти соответствующее письмо. Я чувствую большую благодарность руководству отделением и цензору, разрешившим послать вам эту коллекцию; конечно, она, коллекция, не представляет научного интереса, но мне хотелось вещественно связать вас с предметами моего внимания и работы, а также ввести детей в круг объектов, для них новых. Дорогая Аннуля, из твоих писем, особенно из последнего, на меня повеяло чрезвычайной усталостью и унынием. Я ощущаю твое настроение, сквозящее между строк, которое меня пугает. Разговорами тут не поможешь, но ты должна принять меры. Прежде всего ты недоедаешь и недосыпаешь, неужели нельзя сделать что-нибудь, чтобы улучшить эти условия. Старайся не тратиться на то, без чего можно обойтись, но питайся лучше. Вот, я боюсь, Тикины головные боли не от недоедания ли? Надо повысить ей и всем количество жиров, это непременно, во что бы то ни стало. То же относительно Мика. М.б., и раздражительность его от недостаточного питания. Что же касается до нравственной усталости твоей, то мне она конечно вполне понятна. Но вспоминай почаще, что я всегда думаю о вас, думаю больше, чем если бы был с вами, и внутренне всегда забочусь о вас. Может быть тебе будет легче. С душевной усталостью можно и должно бороться. Непременно читай, что-нибудь хорошее, слушай музыку, смотри картины, рисунки. Вообще делай свою жизнь заполненной предметами более достойными. Нельзя опускаться и распускаться, нельзя суживать свой кругозор на одних мелочах жизни. Кстати, получив твою посылку, я не получил объяснений к ней. Там, например, содержится красивое вышитое полотенце, но я не знаю, кто его вышивал. Кто шил платки? Оля спрашивала в письме, следует ли Тике ставить отметки поснисходительнее или по строже? Так как в письме к Оле не осталось места, то пишу тебе. Конечно, надо Тику по возможности ободрять и внушать ей уверенность в себе. Поэтому надо возможно больше помогать ей в приготовлении уроков, по много раз спрашивать их у нее, не только вновь пройденное, а и старое, в разбивку, невзначай, чтобы знания не лежали в голове мертвым комом. Отметки ей надо ставить по щедрее, чтобы создать в ней легкое и бодрое настроение, а тогда дело наладится и пойдет далее само собой. Ты не писала мне, получили ли вы в №80 стихи; сообщи. Хочется послать вам еще, но нет места. Целую тебя, дорогая Аннуля, заботься о себе и о детях и будь веселой, главное же старайся отдыхать. В этом письме посылаю контуры некоторых характерных растений Приполярья и рисунок известковой водоросли с трубочками.

3–4 января 1937 г., быв. Кожевенный завод

1937.I.3–4. Соловки. №86. Дорогая Аннуля, хотелось мне написать вам ночью, при наступлении 1-го числа нового года, но не удалось. Но я особенно усиленно думал о вас и радовался мыслию, что вы в это время собрались вместе.¹⁵² Получил твое №36 от 21 декабря, и быстро – 30 декабря. Буду отвечать по порядку твоего письма. Рисунки на восковке тебе напрасно нравятся. Ведь это просто копии с книги, и притом очень плохие, т.к. у меня нет хорошего пера и, кроме того, на восковке нельзя провести тонкую линию. Рисунки же на бумаге – с натуры и, кажется, таких рисунков вообще нет; кроме того они точны, т.к. все делается по точному промеру и в масштабе. Посылаю 4 таблицы по штудированию водоросли полисифонии – Polysiphonia urceolata, forma roseola, эту же водоросль Гоби назвал Polysiphonia pulvinata. Невзрачная и небольшая, она обладает однако весьма замечательным строением (состоит из отдельных, сросшихся пучками и заключенных в общий футляр трубочек-сифонов, стенки которых покрыты красным пигментом), а главное глубокою древностью своего происхождения: ее относят к докембрийским временам, т.е. к началу зарождения жизни и формирования современной земной коры.¹⁵³ Кроме того присылаю 2 зарисовки на Кузовах с лишаев: лишаи (черное и зеленое – лишаи, розовое и серое – обнаженная каменная порода) растут циклически, концентрическими нарастаниями, это очевидно годовые кольца их, когда в благоприятный сезон развиваются массивные участки слоевища. Я не успел зарисовать, но наблюдал там же случаи 7-ми концентрических колец, правда не всегда полных. Не знаю, делалось ли подобное наблюдение как-нибудь, но скажу, что в других местах эта цикличность дается лишь намеком и невнятно, лишь на Кузовах я видел, но повсюду там, выраженной ярко. Не знаю, стоят ли чего мои рисунки, но делая их, я все время думаю о вас и для вас их делаю.

Спрашиваешь, что такое альгинат. В бурых водорослях (ламинариях, фукусах и нек. др.) содержится в свободном виде и в виде соли кальция особая, больше нигде не находящаяся, органическая кислота, называемая альгиновой, т.е. водорослевой, или просто альгином. Соли этой кислоты называются альгинатами, с добавкой названия того металла, с которым кислота связана. Что такое химический альгин, до сих пор точно не установлено, но есть данные и утверждения, что это осложнение маннуроновой кислоты. Впрочем это тебе ничего не говорит. Альгин не растворим ни в воде (в ней набухает), ни в других растворителях, но растворяется в растворе соды или щелочей, химически переходя в альгинат натрия или калия. При доливании минеральной кислоты альгиновая к-та теряет свой металл и выделяется в виде полупрозрачных клецок – совсем медуза. То же происходит при введении в альгинат натрия или калия солей тяжелых или щелочноземельных (кроме Mg) металлов: образуются нерастворимые, но набухшие, студнеобразные их альгинаты. На этом превращении основан ряд применений альгината натрия: его наносят в виде раствора, а затем превращают в альгин или в нерастворимый альгинат, получается по разбухании упругая, нерастворимая, прозрачная пленка, не вспыхивающая на огне. Вот напри-мер бумага, на которой нарисована была анфельция в виде кустика или ризоиды¹⁵⁴ ламинарии – она сделана мною из фильтровальной путем пропитки альгинатом натрия и обработки кислотою: получилась нерастворимая в воде проклейка. Пока достаточно. Пишешь о маленьком¹⁵⁵ и о моем отце. Мне кажется, по некоторым данным, он всегда был в тревоге и когда я был маленьким, а под конец жизни – в непреодолимой тревоге за маму и за нас, и попытки успокоить его вызывали сильное раздражение. Это было болезненное состояние, отчасти вызванное физическою болезнью, но может быть последняя сама обострялась от тревоги нравственной.¹⁵⁶ Но не будем заглядывать в будущее, никому неведомое. Пусть маленький растет, окруженный любовью и лаской, пусть питается культурно и живет, не зная заботы. Наше дело взять заботы и тревоги на себя. А кроме всего, ведь жизненная задача – не в том, чтобы прожить без тревог, а в том, чтобы прожить достойно и не быть пустым местом и балластом своей страны. Если попадаешь в бурный период исторической жизни своей страны и даже всего мира, если решаются мировые задачи, это конечно трудно, требует усилий и страданий, но тут-то и нужно показать себя человеком и проявить свое достоинство. Что же, были мирные и спокойные периоды. Но разве большинство использовало эти годы спокойствия? Конечно, нет, занимались картами, интригами, пустословием, делали очень мало достойного внимания. Были ли удовлетворены? Нет, томились от скуки, куда-то рвались, даже кончали самовольно счеты с жизнью. Оглядываясь назад и просматривая свою жизнь (а в моем возрасте это особенно надлежит делать), я не вижу, в чем по существу я должен был бы изменить свою жизнь, если бы пришлось начинать ее снова и в прежних условиях. Конечно, я знаю за собою много отдельных ошибок, промахов, увлечений – но они не отклоняли меня в сторону от основного направления, и за него я не упрекаю себя. Я мог бы дать гораздо больше, чем дал, мои силы и по сей день не исчерпаны, но человечество и общество не таковы, чтобы сумело взять от меня самое ценное. Я родился не вовремя, и если говорить о вине, то в этом моя вина. М.б. через лет 150 мои возможности и могли бы быть лучше использованы. Но, учитывая историческую среду своей жизни, я не чувствую угрызений совести за свою жизнь в основном. Скорее наоборот. Раскаиваюсь (хотя это раскаяние не доходит до глубины), что относясь к долгу страстно, я недостаточно расходовался на себя, – под «на себя» разумею вас, в которых ощущаю часть самого себя, – не умел радовать и веселить вас, не дал детям всего того, что хотелось бы дать им. – О Тике. Я уверен, что ее малые успехи происходят вовсе не от недостатка способностей, а от растерянности, неуверенности в себе и застенчивости, а также от недостаточного развития внешнего. Надо ее ободрять, помогать ей, так чтобы она стала на ноги уверенно, разговаривать с нею, читать ей и заставлять читать – пусть читает, что ей нравится, хотя бы и не первого сорта – лишь бы привыкла к чтению. Надо разрыхлить ее знания, а для этого заставлять комбинировать их в различных и дальних сопоставлениях, ну хотя бы путем фантазии. Пусть, например, рассказывает воображаемое путешествие, решает казусы из разных областей. О Мике. Он переживает переходный возраст, который всегда дается нелегко, а при нервности и одаренности особенно трудно. Нисколько не сомневаюсь, что Мик будет тебя радовать, что он выровняется. Пока же надо, не распуская его и относясь с твердостью, просто ждать, ждать терпеливо и с надеждой. Он стремится из дому, т.к. ищет впечатлений. Постарайтесь дать ему таковые, пусть Вася и Кира приучают его разбираться в коллекциях, делать кое-какие наблюдения и опыты, записывать, чертить, собирать материал по вопросу, который его более или менее занимает, например по фотографии. Это и пригодится ему в будущем, и введет в русло в настоящем. Старайся завести в доме привычку (хотя бы отдельными фразами) к иностранному языку, только так можно освоить язык. Пусть это будут, наконец, отдельные слова, пусть не совсем правильно: надо разбить внутреннее сопротивление и одомашнить язык, который воспринимается не как нечто применяемое, а лишь как школьный предмет. В этом – вся беда. Пусть же он будет в употреблении, хотя бы и неумелом. – Птичку попроси подкрасить для маленького Никиту¹⁵⁷, для этого ему надо не более четверти часа и можно сделать на месте. – О тебе. я писал вовсе не о кухонно-квартирной твоей нужности (тоже важной, впрочем), а о твоей необходимости Аля детей, как источнике тепла, любви, как о связи их между собою. Они же все тебя очень и очень любят, но по обычаю людскому относятся небрежно, потому что это уже есть у них. Откуда приезжает Елена Владимировна?¹⁵⁸ На Наташу напрасно досадуешь, было бы плохо, если бы она отбросила все, что получила от матери, какова бы та ни была (я ее не знаю и не представляю себе). Но пусть Наташа видит лучшее, тогда усвоит. Крепко целую тебя, дорогая Аннуля и еще раз целую.

4 декабря 1937 г., быв. Кожевенный завод

XII.4. Дорогой Мик, хорошо, что в Загорске построен дом пионера и притом нарядно и занимательно украшенный. Но грустно, что развелись автомобили, грузовики и прочие источники порчи воздуха и тишины. На моих глазах, с 1904 г., когда я впервые попал на место нашей жизни, тихий, с чудными окрестностями Посад постепенно перерождается в шумный Московский пригород Загорск,¹⁵⁹ и все милое, ради чего я держался Посада, уходит в воспоминания. Уже нет ни прежних лесов, ни прежних грибов. Ни прежних озер (кажется), ни прежней непуганой птицы и белок, ни прежнего изобилия рыбы. Особенно резко пошло это изменение с 1914 года, когда в Посаде расположились войска, переглушили рыбу, распугали птицу. Человек – враг самому себе, и где он появляется, там начинает портить условия своего собственного существования: мусорить, грязнить, истреблять. Но к сожалению, так было испокон веков и нужна очень высокая степень культурности, чтобы задерживать эту вредностность человеческой деятельности. Посмотри, у нас: никто не хочет закрывать за собою дверь, хотя самому же будет холодно. Никто не хочет подумать, что истребляя (без нужды!) цветы, деревья, птиц – он сам же лишится всех этих красот. Никто не заботится о чистоте – бросает всюду бумажки, жестянки, стекло, тряпки – а потом самому тошно смотреть. Такое же отношение и к общественному имуществу, и к общественному порядку. Лишь бы вот, сейчас, себе, без труда, урвать что нужно и даже не нужно, а последствий никто не учитывает. Поступай так, чтобы твое поведение могло бы стать правилом для всех. Если взвесишь, что вышло бы, если бы все стали поступать так же, как ты сам, то убедишься, что общество начало бы разрушаться и вообще жизнь наступила бы невыносимая для всех и в том числе для тебя. Поэтому старайся вести себя так, чтобы твое поведение, повторенное каждым, дало бы жизнь если не совершенную, то хотя бы сносную. – I.6 Как видишь, дорогой, это письмо весьма задержалось: отчасти по недосугу, отчасти потому, что хотелось послать вам рисунки, а закончить все не мог. Сегодняшний вечер особенно вспоминаю о вас, тем более, что на Соловках теперь невыразимо уныло и мертво. Море начало подмерзать у берегов, и вероятно на днях будет последний пароход; зима настоящая и бодрая еще не наступила, температура колеблется около нуля, то на несколько градусов ниже, то слегка выше; дует неприятный холодный ветер, свистя и завывая в окнах, плохо замазанных, проносясь по комнате; в комнатах холодно; солнца не видно, все небо серо и неприглядно. Трудно поверить, что теперь декабрь, даже январь, впрочем, и это у полярного круга. Эта зима напоминает мне Черноморское побережье, лишь несколькими градусами температура ниже того, что привычно мне с детства. Однако там зима тянется 1–2 месяца, а тут – до июня... Письмо опять прервалось: ходил послушать начало курса по векторному и транзитному анализу появившегося здесь математика. Пошел, но был раздосадован. Лектор¹⁶⁰ читает бойко, как 1-й ученик, наизусть выучивший урок. Но когда слушаешь его быстрый пробег понятий, то возникает мысль: что за ненужная наука – математика, какой-то сплошной произвол, лишенный как мотивировки, так и целеустремленности. С этим направлением я боролся всю жизнь. Математика самая важная из наук, образовывающих ум, углубляющая, уточняющая, обещающая, связывающая все миросозерцание в один узел; она воспитывает и развивает, она дает философский подход к природе. А у нас ее излагают как никому не нужную, мертвую дисциплину и отпугивают от нее учащихся. Да и учащихся ли только? Подозреваю, что и учащиеся, бойко владея буквою математики, не понимают смысла этой буквы – и не подозревают его. Крепко целую тебя, дорогой Мик. Не забывай папу.

8–9 января 1937 г., быв. Кожевенный завод

1937.I.8–9. №87. Соловки. Дорогой Кирилл, сегодня у нас выходной день (наши не совпадают с вашими, т.к. у нас 7-дневный круг), я решил отоспаться за многие бессонные ночи. Но странный был сон, может быть потому что небо ясно и ветра нет, может быть по дню; несколько раз засыпал и всякий раз видел дорогое и любимое, однако, тревожно. Видел свою мать с маленькими, причем образы моих братьев и сестер, когда они были маленькими, сливались с вашими, в том же возрасте. Мать свою видел не в теперешнем виде, а в давнем, батумском, когда она была еще молода. Ее считали очень красивой. Помню, в Батуме был инженер Орлов; жена его считалась очень красивой. На бульваре, куда нас водили гулять, между няньками постоянно возникал спор «какая барыня красивше» – Флоренская или Орлова. Кажется, первенство оставалось за мамою, но у нее был недостаток, она не любила нарядности и одевалась весьма скромно, в духе 70-х годов, а М-те Орлова тратилась на туалеты и ходила во всем необыкновенном. Один из ее аттракционов (для меня) была ее шляпа – сплошь покрытая чучелами колибри. Само слово колибри приводило меня в детстве в холодный восторг и вызывало священный трепет. Ведь оно связывалось с представлением о тропических странах, которыми я бредил, о морских путешествиях, о запахе необыкновенных растений. И вот, на голове – сплошные колибри. Впрочем, сама M-me Орлова мне чем-то весьма не нравилась, не могу понять – чем именно, и я ей этого ненравящения не прощал даже ради колибри. – Мне так хотелось, чтобы у нас в доме было колибри, что я приставал к родителям, чтобы они завели дома шляпу хотя бы с одним колибри. Мама на это никак не шла, по своему ригоризму и скромности. Тетя Юля, меня баловавшая, решила уступить. Мы пошли вместе с нею покупать чучело. Дело было вечером, осенью. Выбирали, выбирали, наконец выбрали. Продавец завернул чучело очень нежно в бумагу и предупреждал, чтобы несли осторожно, чтобы не помять птичку. Нести, конечно, захотел я сам, единственный заинтересованный в нем. Нес двумя пальцами за кончик пакета. Приходим домой – оказывается, пакет снизу развернулся и птичка упала. Так ее и не нашли. Я очень плакал, но делать было нечего, и денег на вторую птичку у нас не было. – Потом видел я сегодня во сне своего отца. Он был печальный и одинокий. Говорил, что живет совсем один, что все отошли от него и забыли его, что одному ему трудно справляться. И как-то, не могу вспомнить как именно, эти упреки направлены не столько на нас, детей, сколько на вас, внуков. М.б. тут, во сне, вспыхнула моя тайная мысль и печаль, что вы растете, не вспоминая деда, а он как любил бы вас и как радовался бы вам. Очень нехорошо, и в отношении его, и для вас самих. Бабушки, обе, не любят говорить о наших отцах, потому что им печально вспоминать о прошлом. Мама, твоя, не говорит, потому что сама не знала их и ей, пожалуй, нечего сказать. Но дело вашей активности восстанавливать конкретные штрихи ото всех понемногу, чтобы сделать дедов близкими себе и живо представлять их и почаще вспоминать. Это и ваш долг и ваш расчет, ибо жить с пустотою в прошлом скучно и некультурно. Маминого отца Михаила Федоровича я не знал, но мне представляется он очень приятным и доброкачественным.¹⁶¹ Когда хоронили дядю Мишу,¹⁶² то могилу вырыли для него так близко от отцовской, что гроб сбоку обнажился. Я спустился в могилу, поцеловал гроб и взял щепочку от него на память. Но вы должны собрать себе, пока можно, как сумеете, больше рассказов о нем и о прошлом от бабушки, и от моей мамы – о моем отце. Спрашивайте также тетю Люсю, Лилю, если она приедет, и всех. Много могла бы рассказать баба Соня, но ее, кажется, нет в Москве.

1937.Ι.11–12. Видно, мои мысли только с вами. Сегодня я опять видел вас во сне, необыкновенно живо, и опять маленькими, и опять ваши образы сливались с образами моих братьев и сестер, когда те были маленькими. Чувствую, что меня ничто уже, само по себе, не интересует и только как-нибудь соотносясь с вами подвигает мысль. С некоторым увлечением изучаю водоросли; однако подогревает лишь возможность поделиться с вами – хотя бы при помощи рисунка. Прочел или, точнее, перечел прочитанного в раннем детстве «Антиквария» Вальтера Скотта. Наивно, несколько провинциально, нет характеров, механически вставлены картины природы и бытовые подробности; и все же хорошо – размах жизни, насыщенность, действие. Эта наивность остается в уме и сердце гораздо прочнее новейшей литературы со всеми ее ухищрениями и стремлением поразить и оглушить. Однако, «Антикварий» вызвал во мне придавленность и безразличие к окружающему, и лишь вы все стали еще живее. Но эта придавленность как-то еще интересна. А вот припадок отвращения я получил от чтения книги Евгеньева-Максимова «Современник в 40–50 годах»¹⁶³. Дрязги, грязь, лукавство, неискренность, грошовые расчеты. И вдобавок узнаю о статьях Некрасова (притом хвалебной, в этом весь ужас!) «О русских второстепенных поэтах», а именно, в один ряд: о Тютчеве, Веневитинове, Фете и Боткине (напечатано в «Современнике» в 1849 г.).¹⁶⁴ Еще узнал оттуда же, что будто Пушкин ставит Бальзака в связь с Жаненом и Сю, но что-то не верится, неужели Пушкин мог сказать такую безвкусицу. Так и живешь, получая удар то с одной стороны, то с другой.

Крепко целую тебя, дорогой. Сообщи о своих работах, и не могу ли помочь тебе чем-нибудь. – Посылаю вам 5 карточек – по изучению водорослей (на них 7 рисунков). 1937.I.15.

16–17 января 1937 г., быв. Кожевенный завод

1937.I.16–17. №88 Дорогая Аннуля, пользуюсь случаем черкнуть тебе несколько слов. Последнее время я часто во сне вижу вас и маму; вероятно (надеюсь!) это свидетельствует о том, что думаю о вас больше и постояннее, чем сознаю, и моя мысль проявляется в сновидениях. Но они столь живы и реальны, что после, проснувшись, остаюсь под их впечатлением. Отсюда двойственность настроения. Личная жизнь унылая, а мысль о великости исторических событий, совершающихся в мире, подымает. Наши потомки будут завидовать нам, почему не им в удел досталось быть свидетелями стремительного (в историческом масштабе) преобразования картины мира. Мы ведь попали в стремнину истории, в поворотный пункт хода исторических событий. В любой отрасли жизни происходит переустройство в самих корнях, но мы слишком близко стоим к этой грандиозной картине, чтобы охватить и понять ее в целом. Пройдут десятилетия, и тогда лишь общее ее станет уловимо в своей подлинной значительности. – Часто думаю о маленьком. Мне жаль, что не вижу его роста, но радуюсь за тебя – маленький около тебя. Он-то не сознает этого, однако впечатления врезаются в него и, бессознательно для него, потом дадут себя знать. Живу я более или менее по-старому, т.е. в работе и в беготне из верхнего этажа на нижний и обратно. Чувствую, что материально вам приходится трудно. У меня, по твоей просьбе, скопилась пустяковая сумма, если можно будет, то вышлю ее тебе, но не сразу. Это можно будет сделать, надо провести через соответственные разрешения и оформления. Крепко целую тебя, дорогая, деток, маленького; кланяйся бабушке. Жду письма, что-то давно не получал.

17–18 января 1937 г., быв. Кожевенный завод

1937.I.17–18. №88. Соловки. Дорогая мамочка, иногда так часто и упорно не вспоминалась ты, как за поседнее время. И поводов внешних для этого как будто нет. Часто вижу тебя во сне. Притом такую, какою помню с детства. При этом обычно вижу тебя вместе с детьми, образы которых сливаются с образами моих братьев и сестер, но когда они были еще маленькими. Не знаю, получила ли ты мои письма. На всякий случай имей в виду, что каждый месяц, во второй половине его, я обязательно пишу тебе. Давно не сообщали о тебе из дому. Видимо, Анна очень устает и хлопочет, так что не удается заехать к тебе, проведать тебя и сообщить мне. Мальчики же, которые, надеюсь, бывают у тебя, пишут мне редко. В настоящее время аэропочта у нас установилась (в этом году, в связи с поздним окончанием навигации, перерыв сообщения был короток) и буду рассчитывать на переписку более быструю, чем было до сих пор. Живу я более или менее по старому, т.е. в работе и в воспоминаниях, но вспоминаются по преимуществу давние годы, более же близкие выталкиваются из памяти, за исключением отдельных картин и моментов, если и не всегда радостных, то тем не менее всегда близких сердцу. Читать приходится мало – и по трудности добывать книги достаточно привлекательные и по отсутствию времени как для их добычи, так и для чтения, – хотя последнее у меня берет времени больше, чем первое. Конечно, чаще всего приходится перечитывать читанное уже, и притом очень-очень давно. И, хотя и знаю уже это явление, но всякий раз встречаюсь с ним как с удивляющим. В книгах, читанных в раннейшем детстве и в самые юные годы, я не нахожу ничего такого, что заставляло бы изменить отношение к ним и оценку их. Детское впечатление и детские суждения всякий раз подтверждаются. Очевидно, это явление надо толковать либо как тупость, неспособную утончаться далее на протяжении 50 лет, либо как непогрешимость впечатлений, остающихся неизменными просто потому_, что они с самого начала были верны. Не имея критерия для выбора одного из этих объяснений, я конечно предпочитаю последнее. – Газеты вижу и читаю изредка и случайно. Меня утешает обилие статей о Пушкине (самый факт обилия);¹⁶⁵ следствием этой пропаганды Пушкина будет привлечение к нему внимания и знакомство с ним, облагораживающее и отрезвляющее. Ведь мне, встречая немало молодых людей, постоянно с горечью приходится убеждаться в их полном невежестве по части литературы, как русской, так и иностранной, причем это относится и к людям, считающим себя образованными. Зато как обрадовало меня раз (это было год тому назад и с юбилеем Пушкина не стояло ни в какой связи), когда я в цеху, в столярке, увидел на стене лист бумаги с чисто переписанной осенью (из «Евгения Онегина»),¹⁶⁶ лист вывесил ради украшения цеха один из столяров. Вообще, мне не раз думалось, что современное празднование юбилеев великих людей, делаемое широко и с шумом, должно оказать весьма благотворное культурное воздействие, заставляя узнавать и хотя бы немного знакомиться с именами, о которых большинство раньше, вероятно, и не подозревало (Фирдоуси, Шота Руставели и др.). Конечно, надо бы, чтобы подобные имена были известны всем и без юбилея. Но юбилей дает удачный предлог или повод нанести культурный удар по данному месту мировой истории, и вероятно подобный удар не остается бесследным. Как видишь, дорогая мамочка, я сижу крепко на своем убеждении, что нет культуры, там где нет памяти о прошлом, благодарности прошлому и накопления ценностей, то есть на мысли о человечестве, как едином целом не только по пространству, но и по времени. Живая культура сочетает в себе противоборствующие и вместе с тем взаимоподдерживающие устремления: сохранить старое и сотворить новое, связь с человечеством и большую гибкость собственного подхода к жизни. И только при наличии этих обоих стремлений может быть осмысление нового и доброжелательство ко всему, заслуживающему доброжелательства, на фоне мировой культуры, а не с точки зрения случайного, провинциального и ограниченного понимания. Сижу над водорослями. Ближайшие производственные и технологические задачи выступают для меня на общем фоне задач естествознания и связываются с общей картиной мира. Бродят мысли обобщающие, но я не фиксирую их и надеюсь, что со временем они сами найдут себе формулировку. Впрочем, учитывая и краткость своего времени, а следовательно и возможность, что этот процесс формулировки и обобщения не завершится и не успеет выразиться. Но что же делать, не ценю мысли только за то, что она мысль и нова; она должна быть ИСТИННОЙ, а истинность дается не схематическими построениями, какими бы убедительными они ни казались окружающим, не модою и шумом, а глубоким вживанием в мир, упорною проверкой и органическим ростом. У каждой мысли есть свое время развития и созревания и нельзя по внешним мотивам искусственно ускорить этот процесс, то есть нельзя в смысле не должно, а не невозможно. Поэтому-то я и зарываюсь в конкретную работу по конкретным поводам, в душе думая, что мысль, если она в самом деле растет, то рост ее идет сам собою. Я ж, наряду с работою, отдаюсь чувству к вам и мысли о вас. Крепко целую тебя, дорогая мамочка. Давай знать о себе. Целую Люсю и Шуру. Если будешь писать Лиле и Андрею, то поцелуй их за меня.

13 февраля 1937 г., быв. Кожевенный завод

1937.II.13. № 91. Соловки. Дорогая Аннуля, что-то опять не получаю от тебя письма, но зато получил от мамы. Конечно, беспокоюсь, впрочем бесцельно, т.к. от моего беспокойства пользы вам мало. А все-таки трудно сохранять невозмутимое состояние духа, когда не знаешь подолгу, как вы живете. Сейчас у нас установились безветренные и даже солнечные дни. Но до 10–11 числа силы ветра вы и представить себе не можете. Попутный – он заставляет бежать, а боковой сбивал с дороги, валил с ног и относил в сторону. Даже интересно было по этому поводу вспоминать, что на о-ве Врангеля зимой нельзя переходить из помещения в помещение, не ухватившись за протянутую между ними веревку – иначе ветер срывает и уносит, так что унесенному уже не вернуться обратно, и он гибнет от мороза и голода. У нас до этого не доходило, но несомненно, что на ледяной поверхности удержаться было бы невозможно.¹⁶⁷ – В этом письме посылаю 6 рисунков – три orphyra laciniata, один – Monostrom blitti и два Polijides rotundus; изображение последней водоросли макроскопическое сделать не успел, постараюсь прислать в следующий раз. – Получена газета, наполненная Пушкиным. Можно чувствовать удовлетворение, когда видишь хотя бы самый факт внимания к Пушкину. Для страны важно не то, что о нем говорят, а то, что вообще говорят; далее Пушкин будет говорить сам за себя и скажет все нужное. Но с этим удовлетворением связывается горечь, неразумная горечь о судьбе самого Пушкина. От нее не умею отделаться. Но называю неразумной, потому что на Пушкине проявляется лишь мировой закон о побивании камнями пророков и постройке им гробниц, когда пророки уже побиты. Пушкин не первый и не последний: удел величия – страдание, – страдание от внешнего мира и страдание внутреннее, от себя самого. Так было, так есть и так будет. Почему это так – вполне ясно; это – отставание по фазе: общества от величия и себя самого от собственного величия, неравный, несоответственный рост, а величие есть отличие от средних характеристик общества и собственной организации, поскольку она принадлежит обществу. Но мы не удовлетворяемся ответом на вопрос «почему?» и хотим ответ на вопрос «зачем?», «ради чего?». Ясно, свет устроен так, что давать миру можно не иначе, как расплачиваясь за это страданием и гонением. Чем бескорыстнее дар, тем жестче гонения и тем суровее страдания. Таков закон жизни, основная аксиома ее. Внутренне сознаешь его непреложность и всеобщность, но при столкновении с действительностью, в каждом частном случае, бываешь поражен, как чем-то неожиданным и новым. И при этом знаешь, что не прав своим желанием отвергнуть этот закон и поставить на его место безмятежное чаяние человека, несущего дар человечеству, дар, который не оплатить ни памятниками, ни хвалебными речами после смерти, ни почестями или деньгами при жизни. За свой же дар величию приходится, наоборот, расплачиваться своей кровью. Общество же проявляет все старания, чтобы эти дары не были принесены. И ни один великий никогда не мог дать всего, на что способен – ему в этом благополучно мешали, все, все окружающее. А если не удастся помешать насилием и гонением, то вкрадываются лестью и подачками, стараясь развратить и совратить. Кто из русских поэтов, сколько-нибудь значительных, был благополучен? Разве что Жуковский, да и то теперь открываются интриги против него, включительно до обвинения в возглавлении русской революции. Философы – в таком же положении (под философами разумею не тех, кто говорит о философах, но кто сам мыслит философски), т.е. гонимые, окруженные помехами, с заткнутым ртом. Несколько веселее судьба ученых, однако лишь пока они посредственны. Ломоносов, Менделеев, Лобачевский, не говорю о множестве новаторов мысли, которым общество не дало развернуться (Яблочков, Кулибин, Петров и др.) – ни один из них не шел гладкой дорогой, с поддержкой, а не с помехами, всем им мешали и, сколько хватало сил, задерживали их движение. Процветали же всегда посредственности, похитители чужого, искатели великого, – процветали, ибо они переделывали и подделывали великое под вкусы и корыстные расчеты общества. – Недавно я позавидовал Эдисону. Как у него было использовано время и силы – благодаря наличию всего материального и, главное, самостоятельности. А у нас время проходит зря, рассеиваясь на мелочи, несмотря на огромную затрату сил – потому что ничего не можешь устроить так, как считаешь нужным.

Крепко целую тебя, дорогая Аннуля, еще раз целую.

20 февраля 1937 г., быв. Кожевенный завод

1937.II.20. Соловки. №92. Дорогая мамочка, твое письмо от 22 января получил 10 февраля. Живу в атмосфере намеченных изменений в судьбе нашего завода, а следовательно и работы. Такое положение конечно очень не благоприятствует работоспособности. Но я стараюсь держать свою линию, то есть, невзирая ни на что, каждый день достигать чего-нибудь полезного и по возможности не терять времени даром.¹⁶⁸ В связи с выяснившейся по всему Союзу нерентабельностью добычи из водорослевой золы, мы переключаемся всецело на агар. Необходимо улучшить качество продукции, страдавшей у нас от дефектов оборудования, и весьма увеличить продукцию количественно. Тем и другим сейчас усиленно занимаемся, надеюсь, что конечный Результат будет положительный. Параллельно же этим чисто практическим вопросам занимаюсь водорослями со стороны биологической и биохимической. Эта область мало обследована, несмотря на свою существенную важность для общего естествознания, и для практики. Не знаю, от уединенности ли нашего положения или от чего-то другого, все время вижу сны необыкновенно яркие, так что проснувшись, долго не могу увериться в их призрачной природе. В этих снах переплетаются обрывки прошлого с настоящим и, верно, фантастическими построениями, однако весьма живыми. Впечатления здесь однообразные, но чрезвычайно пестрые, так сталкиваешься с людьми из самых разных концов Союза, и со многими находятся какие-либо точки соприкосновения в виде воспоминаний о местностях, о кушаньях, об обычаях, о словах того или другого языка. Выслушиваешь многие истории, из которых каждая годилась бы для богатого фабулой романа, где переплетаются трогательное с ужасным, глубокое со смешным или забавным. Для романиста лучшего материала не найти, но я не романист и потому мне эти рассказы не идут впрок. Поэтому выслушаешь историю, и на другой день забудешь ее, тем более что память у меня, как у всех здесь, весьма ослаблена и происходящее испаряется из нее бесследно. Зато далекое прошлое оживает в памяти гораздо ярче, чем прежде. Ты спрашивала, получаются ли здесь газеты. Получаются, и обычно очень быстро, чуть ли не на другой день, – из Ленинграда. Но лично я не слежу за ними систематически, на это времени нет. Пушкинские номера, впрочем, просматривал, однако нашел не много интересного для себя. В статьях не видно основательного знакомства с Пушкиным, как нет и сообщения новых фактов. Ни один автор не дал углубленного анализа или какого-нибудь нового освещения Пушкина, ни как поэта, ни как человека. Я даже не нашел какой-нибудь яркой, хотя бы и неприемлемой по существу, мысли. Все нивелировано и не конкретно. Жаль, у меня была надежда встретить что-нибудь яркое, поражающее. Странно, что о поэзии не говорится ничего свежего, тогда как вкус ко стиху и чувство речи у многих растет и утончается. Разумеется, я сравниваю настоящее не с золотым веком литературы русской, а с 60–70–80-ми годами, временем особенного упадка поэзии и в особенности стиха. Начало XX века было переломом в этом отношении, и с тех пор началось нарастание. Можно надеяться, что будущее будет примыкать к традициям Пушкинским и Тютчевским – (Пишу тебе так плохо, потому что плохая бумага, плохое перо и плохие чернила; боюсь, ты ничего не разберешь из-за этого и мысль не идет, а спотыкается на каждой фразе). – О приезде Оли¹⁶⁹ я узнал от наших, из дому. Но я ничего не знаю о Лилиной внучке.¹⁷⁰ Меня очень интересует младшее поколение, дети Андрея и Лилины, но я знаю о них всех очень мало. Целую тебя крепко, дорогая мамочка, береги себя и будь здорова. Тороплюсь отнести письмо, чтобы завтра направили далее.

23 марта 1937 г., быв. Кожевенный завод

1937.III.23. Соловки. №96. Дорогая мамочка, письмо твое получил 20 марта (оно от 16 февраля). Эта длительность передачи усиливает чувство расстояния, хотя я и всегда мыслями с вами. Последнее время живу бешеным производственным темпом, ничего не поспеваем, хотя напрягаем все силы настолько, что порою кажется: вдруг изнеможем.¹⁷¹ Как видишь, и уединенный остров не спасает от вихря исторической жизни.¹⁷² Расчленение времени на дни и ночи давно утратилось, и вся жизнь идет, хотя и стремительно до головокружения, однако монотонно. Это как в поезде, который летит по бесконечным равнинам Сибири. Время тянется до тошноты монотонно, а ты пролетаешь тысячи километров. Естественно, что в такой обстановке нет ни минуты для того, чтобы обдумать или даже осознать действительность. Скорей и по больше, по больше и скорей – вот единственное, что стоит в голове. Ты пишешь о записи мыслей. Некогда, мамочка, и не для чего. Записываю, но не мысли, а фактические сведения, то, что собирать долго и, если напал на что, то снова в другой раз уж не найдешь. К тому же мне, для себя, факты говорят более теорий, и всевозможные живые данные из биологии, физики, химии, геологии и т.п. кажутся значительнее обобщений, – м.б. потому, что обобщений у меня всегда вороха. Хотелось бы научить, чему могу, детей, собственная же деятельность меня не влечет, и я предпочел бы оставаться со своими мыслями в уединении. Не уверен даже, что восприняло бы будущее, т.к. у будущего, когда оно подойдет к тому же, будет и свой язык и свой способ подхода. В конце концов мало радости в мысли, что когда будущее с другого конца подойдет к тому же, то скажут: «Оказывается, в 1937 г. уже такой-то NN высказывал те же мысли, но на старомодном для нас языке. Удивительно, как тогда могли додуматься до наших мыслей». И пожалуй еще устроят юбилей или поминки, которым я буду лишь потешаться. Все эти поминки через 100 лет удивительно высокомерны. Люди каждого времени воображают только себя людьми, а все прошлое животноподобным состоянием; и когда откроют в прошлом что-то похожее на их собственные мысли и чувства, которые только и считаются настоящими, то надменно похвалят: «Такие скоты, а тоже мыслили что-то похожее на наше». Моя точка зрения совсем другая: Человек везде и всегда был человеком, и только наша надменность придает ему в прошлом или в далеком обезьяноподобие. Не вижу изменения человека по существу, есть лишь изменение внешних форм жизни. Даже наоборот, человек прошлого, далекого прошлого, был человечнее и тоньше, чем более поздний, а главное – не в пример благороднее. – Читаю Юма, Историю Англии во французском переводе. Знаешь ли? Хоть ее писал архискептик и архианалитик в философии, однако она художественна и читается как шекспировская хроника. Жаль, нет времени вести чтение сколько-нибудь быстрым темпом. Нравы были как будто жесткие, но вероятно и к жестким нравам люди приспособлялись и приучались: люди легко приминаются к любой форме. Крепко целую тебя, дорогая мамочка. Целую Люсю и Шуру, если он в Москве. Кланяйся тете, которую ты впрочем вероятно не видишь.

11 мая 1937 г., быв. Кожевенный завод

1937.V.11. Соловки. №99. Дорогая Аннуля, после долгого перерыва я наконец получил ваши письма, 9 и 10 мая – от 30 марта и от 6 марта. Не нужно объяснять вам мое беспокойство. Весна тут, здешняя весна, конечно, наступила, т.е. стаял снег, появилась пыль и со вчерашнего дня возобновилась навигация, а следовательно и обычные с возобновлением навигации волнения соловчан. Два дня тому назад я видел у стены одуванчик, из земли лезут красные побеги трав. На озере около нашего завода плавают ондатры, утки, чайки, но отличные от кремлевских, более мелкие и чернохвостые, кричат и дерутся между собою. Последнее время я пристрастился к водорослям, которые поедаю немало: нарезаю, промываю, варю с прибавкою уксуса и затем заправляю кашей, винегретом, чечевицей или вообще чем придется. Для еды беру Laminaria saccharina, как более нежную. По вкусу водоросли несколько напоминают тушеную капусту, но вещественнее ее и, на мой вкус, приятнее; пожалуй в них есть отдаленное сходство со спаржей. Особое свойство водорослей – Давать чувство насыщенности, и по-видимому это не только субъективно, но и соответствует содержанию в водорослях белковых веществ. Ты спрашиваешь, каким снегом лучше набивать погреб. Конечно, весенним, слежавшимся, зимний слишком рыхл. Относительно саранок, конечно, попроси Павла Николаевича, самое худшее, что будет – это если он поленится или забудет о поручении. Мне кажется, теперь можно было поставить Николаю Ивановичу¹⁷³ вопрос о продолжении работ по мерзлоте, конечно если сам он вообще считает их нужными. Относительно портрета с лисичкой дело безнадежно, и я не могу заниматься поисками. Наша водорослевая эпопея на днях кончается,¹⁷⁴ чем буду заниматься далее – не знаю, м.б. лесом, т.е. хотелось бы применить в этой области математический анализ. Окончание работ по водорослям естественно: ведь в моей жизни всегда так, раз я овладел предметом, приходится бросать его по независящим от меня причинам и начинать новое дело, опять с фундаментов, чтобы проложить пути, по которым не мне ходить. Вероятно, тут есть какой-то глубокий смысл, если это повторяется на протяжении всей жизни – наука бескорыстия. Но все же это утомительно. Если бы я собирался жить еще 100 лет, то такая судьба всех работ была бы лишь полезна, но при краткости жизни она лишь очистительна, а не полезна. Впрочем, в Коране сказано: «Ничего не случается с человеком, что не было бы написано на небесах». Очевидно, обо мне написано быть всегда пионером, но не более. И с этим надо примириться. Пишу же об этом не столько для себя, как для детей: уроки рода должно усваивать и осознавать, чтобы использовать свою жизнь, приспособляясь к ожидаемому, и наиболее вероятному. Моя мысль и забота всецело с вами, и хочется передать вам опыт жизни и размышлений. –1937.V.13. Пока я писал это письмо, произошли изменения в моей жизни: сейчас переселяюсь в Кремль¹⁷⁵ и, вероятно, в связи с этим смогу больше времени отдавать Музею и изучению его предметов. Музей сейчас обновился, приведен в порядок, из кладовых и складов извлечено много нового и интересного.¹⁷⁶ Крепко целую тебя, дорогая Аннуля. Отдохни за лето, постарайся почаще выходить если не в лес, хотя бы в поле, ведь это так близко. Особенно гуляйте под вечер, когда солнце низко, и вспоминайте меня.¹⁷⁷

13 мал 1937 г., быв. Кожевенный завод

1937.V.13. Соловки. Дорогой Кирилл, в газете мне попалась заметка об учреждении при Академии Наук секции по технологии водорослевого дела, а мама пишет относительно лекций Павла Николаевича о мерзлоте. Так от меня всегда уходит то, над чем я работал, в чем достиг результатов и на подготовку к чему затратил много труда. Мысленно просматривая свою жизнь (пора подводить итоги), усматриваю ряд областей и вопросов, которые начал я и которыми потом занялись все..., т.е. очень многие, мне же либо пришлось оставить дело, либо сам оставил, т.к. противно заниматься вопросами, к которым лезут со всех сторон и захватывают. Тебе м.б. будет интересен список важнейших. В математике·. 1. Математические понятия, как конституитивные элементы философии (прерывность, функции и пр.). 2. Теория множеств и теория функций действительного переменного. 3. Геометрические мнимости. 4. Индивидуальность чисел (число – форма). 5. Изучение кривых in concreto. 6. Методика изучения формы. В философии и истории философии. 1. Культовые корни начатков философии. 2. Культовая и художественная основа категорий. 3. Антиномии рассудка. 4. Историко-филолого-лингвистическое изучение терминологии. 5. Материальные основы антроподицеи. 6. Реальность пространства и времени. В искусствоведении. 1. Методика описания и датировки предметов древнерусского искусства (резьба, ювелирные изделия, живопись). 2. Пространственность в художественных произведениях, особенно изобразительного искусства. В электротехнике. 1. Изучение электрических полей. 2. Методика изучения электрических материалов – основание электроматериаловедения. 3. Значение структур электроматериалов. 4. Пропаганда синтетических смол. 5. Использование различных отходов для пластмасс. 6. Пропаганда и разработка элементов воздушной деполяризации. 7. Классификация и стандартизация материалов, элементов и пр. 8. Изучение углистых минералов как одной группы. 9. Изучение ряда пород горных. 10. Систематическое изучение слюды и открытие ее структуры. 11. Изучение почв и грунтов. И т. д. Раздельно стоят. Физика мерзлоты. Использование водорослей. Хотел было написать тебе об этом подробно, но, переселившись в Кремль, растерял мысли, но помню, что надо было писать много. Мне хотелось бы одного – чтобы вы сколько-нибудь воспользовались моими работами, привели их в порядок и сделали бы своими, в них вложено много труда и мысли, и я знаю, что из каждой работы можно сделать книгу. Еще одно: наблюдения и эксперимент получают свой смысл, лишь когда они оформлены математически. А для этого далеко не всегда требуется большая тонкость анализа, часто удается получить хорошие результаты примитивными средствами. Поэтому приучайся формулировать итоги работы хотя бы просто кривыми и их уравнениями. Крепко целую тебя, дорогой Кира.

4 июня 1937 г., Кремль, быв. Чоботная палата

1937.VI.4. Соловки. №101. Дорогая Аннуля. Ты, вероятно, удивляешься, получая от меня письма редко. Но это происходит от того, что имея возможность писать лишь 2 письма в месяц, я дожидаюсь твоих, чтобы ответить тебе и потому задерживаю писание своего. А от тебя не получаю, т.е. получаю редко и с большим опозданием. Живу в Кремле, т.е. не живу, а влачу существование, т.к. работать в моих условиях нет никакой возможности. К тому же у нас очень холодно и быть на воздухе, во дворе, не приходится. Я перенес легкий грипп, теперь принялся за лечение спины фи-зио-терапевтическими средствами – ультрафиолетовые лучи, инсоляция. В общем все ушло (всё и все). Последние дни назначен сторожить по ночам в бывшем Йодпроме произведенную нами продукцию. Тут можно было бы заниматься (сейчас пишу письмо напри-мер), но отчаянный холод в мертвом заводе, пустые стены и бушующий ветер, врывающийся в разбитые стекла окон, не располагает к занятиям, и, ты видишь по почерку, даже письмо писать окоченевшими пальцами не удается. Зато тем более думаю о вас, впрочем беспокоюсь. Жизнь замерла, и в настоящее время мы более, чем когда-либо, чувствуем себя отрезанными от материка. Вот уже июнь, а лета никаких признаков, скорее похоже на ноябрь. То туман, то мелкий дождь, то ветер. Даже когда проглянет редкое солнце, не становится тепло. А между тем в этом году весна была очень ранняя и примерно на 2 недели забежала вперед. Живу я в среде сравнительно выносимой – с нашими бывшими рабочими, которые для меня Васи, Миши, Феди и т.д., но конечно не все. Во всяком случае, такое общество несравненно лучше другого, в котором было бы легко оказаться. Но слишком много и хорошего делается трудно выносимым, а у нас около 40 человек. Впрочем, и в этом свое преимущество, т.к. при 40 человеках чувствуешь себя более уединенным, чем при 4–6. – Захаживаю в Музей – даю кое-какие советы и таскаю экспонаты, большей частью собранные мною коллекции и всякую всячину в виде диаграмм, рам, утвари из бывшего Йодпрома. Музей находится в стадии оживления, но надолго ли? Настали наши соловецкие белые ночи: и в полночь вполне светло, как у нас под вечер, сейчас же после захода солнца. Ведь мы так близки к полярному кругу, что в наиболее короткие ночи солнце, когда оно вообще не застится облаками, освещает купы дерев не прекращая. К тому же движется оно в наших широтах по линии, почти параллельно горизонту и потому уходит под него очень недалеко. – Загадка Мику¹⁷⁸ разгадывается именем Кьельдаль; это – химик, предложивший простой и удобный способ определения азота в органических соединениях, при помощи которого определяется количество белков. Но Мику сразу не говори, пусть постарается узнать сам. Второй вопрос – о хлорофилле; хлорофилл – белый, а зеленый цвет ему придает присутствующий в нем зеленый пигмент. Третий вопрос: при Иоанне Грозном, который для этой цели сватался к английской королеве Елизавете, но получил отказ – на свое счастье, т.к. Елизавета была такая ведьма, что сумела бы доконать даже Иоанна Васильевича Грозного. Четвертый вопрос: Бенедикт есть латинский перевод еврейского Барух, так что Бенедикт Спиноза и Барух Спиноза есть одно и то же лицо. Вот уже 6 час. утра. На ручей идет снег, и бешеный ветер закручивает снежные вихри. По пустым помещениям хлопают разбитые форточки, завывает от вторжений ветра. Доносятся тревожные крики чаек. И всем существом ощущаю ничтожество человека, его дел, его усилий. – Получил 5-го или 4-го твое письмо №13 от 28 апр. Я уже писал тебе, что занятиями Оли в саду я доволен. Но надо принять меры против ее похудания, т.е. чтобы она не делала лишней работы и ела побольше и питательнее. Крепко целую тебя, дорогая. Сегодня выглянуло солнце и стало теплее.

18 июня 1937 г., Кремль, быв. Чоботная палата

1937.VI.18. №103. Дорогая Аннуля, недавно получил от вас целую пачку писем, апрельских и майских, последнее от 31-го мая (№№ 15, 16, 17), а также от мамы. Надеюсь, дети закончили свои экзамены и теперь могут отдохнуть. Но как устроить, чтобы ты хоть немного отдохнула? Твоя переутомленность меня очень беспокоит. Кроме того, тебе непременно надо обратиться к врачу и полечить спину и ноги. Ведь самая переутомленность в значительной мере создается не делом, а болезненным состоянием, при котором и небольшое усилие тягостно и утомительно. Радуюсь вместе с вами маленьким, о грусти же, что я его не вижу, говорить не приходится. Жизнь наша резко изменилась; сидим безвыходно в Кремле, а т.к. работы почти нет, то во дворе всегдашняя толкучка. Заниматься при таких условиях не приходится, несмотря на усилия, которые я делаю в этом отношении, да и настроение неопределенности мешает сосредоточиться на чем-нибудь, требующем усилия и внимания, главное же – подъема. Одно только хорошо, что последнее время часто бывает не холодно и светит солнце. Насколько оно светит, ты можешь судить по тому, что многие принимают солнечные ванны. День длится, конечно, круглые сутки, т.к. и в полночь совсем светло. Последние дни я отыскал себе уголок более уединенный и с прекрасным видом на море и далекие острова, так что хоть и из окна, но вижу природу. Этот уголок представляет остекленную веранду на третьем этаже, на стене и принадлежит Музею.¹⁷⁹ Теперь я почти ежедневно посещаю Музей, частью, чтобы заняться математикой, частью же – ради советов по экспозиции, датировке древних предметов и вообще разных консультаций. Особенных древностей не находится, лишь небольшое число конца XV в., остальное же XVI, XVII и XVIII, но есть вещи хорошего письма и красивые. Если придется уехать отсюда, то жаль будет моря, хоть я и вижу его теперь издали. С детства впечатления от моря стали мне самыми родными, и не видя моря, я чувствую себя обделенным, даже когда не думаю о причине этого чувства.¹⁸⁰ Ты часто пишешь мне о саде, и я радуюсь, что вы живете близко от зелени и цветов. Особенно важно это для тебя и для маленького, т.к. вы в лес не попадаете. За всеми нашими растениями я мысленно слежу, по твоим письмам. Как-то на днях видел во сне, что приехал в Сковородино, но что там нашел разорение и беспорядок, что меня огорчило. Боюсь перемен, а признак, для меня верный, это некоторая привычка к определенному месту и примирение с ним. Сейчас я вошел в Соловецкую природу, и потому начинает казаться, что обстановка должна измениться, но не в ту сторону, которая была бы желательна, т.е. не на Дальний Восток. – Сейчас сижу на веранде перед окном и, время от времени, смотрю на расстилающуюся даль с ее заливами, полуостровами и островами. Море голубое – стальное. На ближайшем заливе искрятся бесчисленные всплески света, и я понял, почему мертвыми выходят они на фотоснимках и картинах: каждый всплеск есть не точка, а световая стрела, вылетающая из моря. Эти световые линии, мгновенно возникающие и исчезающие, перекрещиваются между собою во всевозможных направлениях и образуют живую сетку. VI.20. Сегодня вспоминаю, с одним из бывавших в Посаде,¹⁸¹ Посад. Некоторые стекла веранды – цветные, и через темно-розовое стекло море кажется темно-пурпурным, – нарядным и торжественным, что подходит к моим воспоминаниям. Как мне хочется, чтобы дети набрались хороших впечатлений и радости! Выходишь ли ты за город? Непременно выходи почаще, хотя бы по узенькому переулку (забыл, как называется) до нив, чтобы послушать жаворонков и поглядеть на колосья. Ведь это так близко и требует не более 1/2 часа времени. Крепко целую тебя, дорогая Аннуля, позаботься о здоровье, бодрости и отдыхе. Кланяйся Софье Ивановне.