Афанасий Александрийский

Жизнь и литературная деятельность Афанасия, сначала дьякона александрийской церкви, а с 328 г. епископа Александрии, неразрывно связана с борьбой двух основных течений христианского вероучения IV в. – православия и арианства. Уже на первом Вселенском соборе (325 г., Никея) молодой Афанасий, защищая ортодоксальное течение, выделяется энергией и красноречием. После собора, осудившего ариан, но не положившего конца их выступлениям, Афанасий продолжает полемику с ними в ряде своих сочинений (например: «Защитительная речь против ариан», «К епископам Египта и Ливии окружное послание против ариан»). Он защищает тех, кому ариане стремились приписать свои взгляды. Но самого себя Афанасий спасти не смог: его низлагают с епископской кафедры, а в 336 г. осуждают на изгнание по приказу Константина I, поверившего наветам врагов Афанасия, будто он намерен воспрепятствовать ежегодному вывозу зерна из Александрии в Константинополь. После смерти Константина (337 г.) Афанасий возвращается в Александрию, вновь выступает против ариан, и те вновь низлагают его с епископской кафедры и вынуждают бежать в Рим. Римский архиепископ прилагает все усилия к тому, чтобы Римский собор 341 г. и собор в Сардике 343 г. признали невиновность Афанасия, а учение его – не противоречащим догматам ортодоксальной церкви.

Афанасий возвращается в Александрию и некоторое время занимает епископскую кафедру, но когда императором становится сторонник арианства Констанций, Афанасия вновь за его антиарианские выступления отстраняют от епископства. В это время он пишет четыре речи «Против ариан» и излагает их историю в «Послании к монахам, повсюду пребывающим, о том, что сделано арианами при Констанции».

В 361 г. Констанция на императорском троне сменяет Юлиан, горячий поборник язычества, мечтавший восстановить языческие культы и уничтожить христианскую веру. Он приказывает Афанасию покинуть пределы Египта. Афанасий делает вид, что исполняет его приказ, но тайно поселяется в Нижнем Египте и только после смерти Юлиана (363 г.) возвращается в Александрию. В царствование Валента он еще раз, теперь уже в последний, почти на год покидает родной город; в 366 г. он возвращается и живет там до самой смерти.

В полемике с арианами Афанасий первым изо всех христианских деятелей развил основной догмат православия, о единстве природы Бога–Отца и Сына и потому назван был «отцом православия». Его сочинения оказали влияние и на каппадокийцев, и на западных богословов.

Немало сочинений Афанасий посвятил эксегезе («Толкование на псалмы», «Из бесед на Евангелие от Матфея», «Из толкования на Евангелие от Луки» и др.), где он следует аллегорическому методу александрийской школы.

В лице Афанасия мы имеем еще и интересного автора агиографического жанра. Его житие Антония Египетского – замечательный памятник агиографической литературы: по богатству содержания и формы, по оригинальности, простоте и живости изложения, еще свободного от непременных условностей такого жизнеописания, этот памятник ранней агиографии не может найти себе равных. Если в более поздней агиографии все заметнее становятся трафаретные приемы (в композиции, эпитетах, метафорах), то у Афанасия этого еще нет. В своем повествовании он использует все многообразие выразительных средств, как композиционных, так и стилистических. Житие написано в форме письма – автор обращается к христианам различных вероучений (к православным, манихеям, мелетианам, арианам) и к язычникам. Авторскому тексту свойственно спокойно–замедленное повествование, близкое к повествованию эпическому. Обращает на себя внимание использование Афанасием традиционных правил и приемов античной риторики в двух речах Антония (гл. 16–43 – о дьявольских наваждениях и гл. 74–80 – ответ Антония языческим философам). Так, в этом сложном по жанровой природе произведении христианская проповедь уживается с биографическим энкомием. Богатство формы позволило Афанасию наполнить свое произведение разнообразным и значительным содержанием.

В доброе состязание вступили вы с египетскими монахами, решив либо сравниться с ними, либо даже превзойти своими подвигами в добродетели. Ведь у вас тоже и монастыри уже появляются, и слово «монах» входит в обращение. Такое намерение достойно похвалы, и пусть Бог свершит его по молитвам вашим. Я же с великой охотою принял вашу просьбу поведать об учении блаженного Антония, когда ради подражания ему вы обратились ко мне, желая узнать, как начал он подвижничество, кем был ранее, как окончил жизнь свою и справедливо ли то, что о нем рассказывают.

Ведь и для меня много пользы уже в одном воспоминании об Антонии; да и вы, я уверен, услышав об этом человеке и подивив- шись ему, пожелаете подражать его намерению, ибо жизнь Антония – прекрасный для монахов образец подвижничества. Поэтому, слушая лиц, рассказывающих об Антонии, не относитесь с недоверием, а считайте, что вы услышали от них слишком мало, так как, несомненно, им тоже нелегко рассказать о столь многом. Впрочем, даже то, что я по вашей просьбе сообщу в этом послании, будет небольшой частью моих воспоминаний о подвигах Антония, и вы не переставайте расспрашивать плывущих отсюда ³. Ведь если каждый расскажет, что ему известно, может быть и составится, хотя бы с трудом, достойный рассказ об Антонии. Так вот, получив ваше послание, я хотел вызвать нескольких монахов из тех, кто чаще обычного бывал при нем, чтобы, получив больше сведений, еще больше передать вам. Но так как период плавания приближался к концу и письмоносец торопился, то я, ради вашего расположения, постарался написать вам, что знаю об Антонии сам – ведь я много раз видел его – и что смог узнать от него, пока в течение длительного времени сопровождал его и возливал ему на руки воду. Я стремился во всем соблюдать истину, чтобы кто–нибудь, услышав более, чем следует, не проникся недоверием или, узнав меньше, не стал с неуважением думать об этом человеке.

1. Антоний, родом египтянин, был сыном благородных и довольно богатых родителей, христиан, воспитавших и его по–христиански. В детстве жил он у родителей, никого и ничего не зная, кроме них и своего дома. Когда же Антоний подрос и достиг отроческого возраста, то не стал учиться грамоте, не желая общаться с другими отроками; единственным его стремлением было жить в своем доме, как живет простой человек, – согласно сказанному об Иакове ⁴. Разумеется, ходил он с отцом и матерью в храм Божий. Пока был отроком – не ленился, а повзрослев, – не стал нерадивым, но повиновался родителям, слушая читаемое в храме и извлекая для себя из этого пользу. Кроме того, воспитываясь в умеренном достатке, Антоний не досаждал родителям просьбами разных дорогих яств и не искал в них услады; он довольствовался тем, что у него было, и ни к чему большему не стремился.

2. После смерти родителей Антоний остался с одной малолетней сестрою; ему было приблизительно всего лишь восемнадцать или двадцать лет, а он сам заботился и о доме, и о сестре. Не прошло еще и шести месяцев со дня смерти родителей, как однажды Антоний, отправившись по обыкновению в храм Божий и собравшись с мыслями, задумался дорогою о том, каким образом апостолы, оставив все, пошли за спасителем? На какое воздание на небесах уповали те, о ком говорится в Деяниях, что они, продавая свое имущество, приносили и складывали его к ногам апостолов, чтобы раздать нуждающимся? С такими мыслями вошел Антоний в храм и услыхал в читавшемся в это время Евангелии слова господа к богатому: «Если хочешь быть совершенным, пойди, продай имение твое и раздай нищим; и приходи, следуй за мною, и будешь иметь сокровище на небесах» ⁵. Антоний же, приняв это за божественное напоминание свыше, словно ради него было такое чтение, сразу же, выйдя из храма, подарил жителям своей деревни доставшиеся ему от предков владения, чтобы ничего не тяготило ни его, ни сестру (а было у него триста арур ⁶ очень плодородной, хорошей земли). Что же касается остального имевшегося у них движимого имущества, то Антоний, все распродав и собрав достаточно денег, отдал их нищим, немного оставив для сестры.

3. Но снова войдя в храм, услышал Антоний слова господа, сказанные в Евангелии: «Не заботьтесь о завтрашнем дне» ⁷. Не в силах более медлить, он, выйдя из храма, и те деньги отдал нуждающимся. Поручив сестру известным ему и верным девственницам, отдал ее на воспитание в их обитель, а сам невдалеке от дома своего стал, наконец, предаваться жизни аскета, оставаясь наедине с самим собою и изнуряя себя терпением. Ведь в Египте монастырей еще было немного и не было ни одного монаха, который бы знал великую пустыню ⁸; а всякий, кто желал одиночества, становился аскетом, уединяясь недалеко от своего селения. Вот почему в то время жил в ближнем селении один старец, смолоду проводивший дни свои в уединении. Увидев его, Антоний стал подражать ему в добром деле и прежде всего начал сам уединяться в местах, расположенных близ селения. И если слышал там, что гдето есть какой–нибудь человек не от мира сего, то, словно мудрая пчела, отправлялся его искать; Антоний не возвращался на свое место до тех пор, пока не видел его, и уходил, получив нечто вроде напутствия на стезю добродетели.

Так поначалу проводя там дни свои, Антоний строго следил за своими помыслами, чтобы не всплывали воспоминания ни о родительском имуществе, ни о родственниках: все желания и силы направлял он на осуществление трудов подвижнических. Работал не покладая рук, ибо слышал: «Праздный да не ест» ⁹. Одну часть тратил на хлеб себе, а другую – на нуждающихся. Часто молился, зная, что наедине с самим собой следует молиться непрестанно ¹⁰. И столь был внимателен при чтении, что ни одного слова писания не проходило мимо ушей его, а все он удерживал в себе, и потому, наконец, память заменила ему книги.

4. Такой образ жизни вел Антоний, и все любили его…

5. Но ненавистник всего доброго, завистливый дьявол, видя такое усердие в юном Антонии, не стерпел этого. Он начинает применять против Антония обычные свои действия; прежде всего пытался отвратить его от подвижничества, заставляя вспоминать об имуществе, беспокоиться о сестре, думать о родственниках, о сребролюбии, славолюбии, о вкусной разнообразной пище, а также о других удовольствиях жизни и, наконец, о суровом и чрезвычайно трудном пути добродетели; напоминал и о слабости телесной, и о продолжительности времени – вообще возбудил в уме

Антония страшную бурю помыслов, желая отвратить его от правильного решения. Когда же враг увидел свою немощь против Антония и особенно то, что сам он, дьявол, сражен его непреклонностью, низложен великой верою и повержен в прах непрестанными молитвами Антония, – тогда применил он то оружие, которое лежит «на пупе чрева» его ¹¹ (таковы первые козни дьявола против юных); похваляясь этим оружием, подступает он к юноше, смущая ночью, а днем так тревожа его, что их взаимная борьба стала заметной для посторонних… ¹²

11. На следующий день, покинув гробницу и преисполнившись еще большего усердия к богочестию, пришел Антоний к тому древнему старцу и стал просить его поселиться вместе с ним в пустыне. Но старец отказался и по причине своего возраста, и по непривычке к пустынной жизни. Тогда Антоний не медля устремился к горе. А враг, и на этот раз заметив его усердие и желая воспрепятствовать ему, подкинул на дороге большое призрачное серебряное блюдо. Антоний же, поняв хитрость ненавистника добра, остановился и, посмотрев на блюдо, изобличил скрывавшегося там дьявола такими словами: «Откуда в пустыне блюдо? Дорога эта неторная; нет даже следа проходивших здесь людей. Если блюдо упало, этого не могли не заметить, потому что оно очень большое; потерявший вернулся бы и, поискав, нашел, ибо место здесь пустынное. Дьявольская это хитрость. Но ею не воспрепятствуешь моему намерению, дьявол! Да погибнет это блюдо вместе с тобою» ¹³.

И когда Антоний сказал это, оно исчезло, словно «дым от лика огня» ¹⁴.

12. Затем идет он далее и видит уже не призрак, а настоящее золото, разбросанное по дороге. Враг ли положил его или какая высшая сила, которая и подвижника испытывает, и дьяволу показывает, что Антоний действительно даже не помышлял о деньгах, – этого и сам Антоний не говорил, и мы не знаем; известно только, что видимое было золотом. Антоний же, хотя и подивился его множеству, однако, перескочив через него, словно через огонь, прошел мимо, не оглядываясь назад, и до того ускорил шаг, что место это потерялось и скрылось из вида. Так все больше и больше укрепляясь в своем намерении, устремился он к горе. Найдя по другую сторону реки пустое огражденное место, от давнего запустения наполнившееся змеями, переселился он туда и стал там жить. Змеи тотчас удалились, словно их прогнал кто–то; Антоний же, заградив вход и сделав на шесть месяцев запас хлебов (так делают фиряне, и хлеб у них сохраняется непорченным в течение целого года), воду имея внутри ограды, как бы укрывшись в недоступном месте, оставался там один; он и сам не выходил, и никого из приходящих не видел. Так долгое время жил Антоний отшельником, только два раза в год принимая хлебы через ограду ¹⁵.

68. И вере, и благочестию Антония следует удивляться в высшей степени, ибо ни с отщепенцами мелетианами ¹⁶ никогда не об–щался он, зная их давнее лукавство и отступничество, ни с манихеями ¹⁷ или с другими еретиками не беседовал дружески, – разве только для вразумления их, чтобы обратились к благочестию. И сам Антоний так думал, и другим внушал, что дружба и беседа с ними – вред и погибель душе. Гнушался также арианской ересью и убеждал всякого не сближаться с арианами и не перенимать их вероломства. А пришедших к нему однажды каких–то ариан Антоний расспросил и, убедившись в их нечестии, прогнал с горы, сказав, что речи их хуже змеиного яда.

69. Однажды ариане распустили ложный слух, будто Антоний одинаковых с ними мыслей; он страшно на них разгневался; а потом по просьбе епископов и всей братии сошел с горы и, прибыв в Александрию, осудил ариан, сказав, что арианство – это последняя ересь и предтеча антихриста… ¹⁸

74. Известно, что, когда после этого снова пришли к нему какие–то люди, которых греки считали мудрецами, и попросили рассказать о нашей вере во Христа (намеревались они начать рассуждение о проповеди божественного креста, чтобы посмеяться над ней), – Антоний, немного помедлив и сперва пожалев об их невежестве, сказал им через переводчика, прекрасно переводившего слова его:

«Что лучше: исповедовать крест или приписывать прелюбодейство и деторастление тем, кого вы называете богами? Ведь наше учение – это доказательство мужества и знак презрения к смерти; а ваше – страсть к распутству. Далее, что лучше? – говорить, что Слово Божие неизменно, но, будучи одним и тем же, восприняло человеческую плоть ради спасения и блага людей, чтобы, приобщившись к роду человеческому, сделать людей сопричастными божественного и духовного естества или уподоблять божество бессловесным и, следовательно, почитать четвероногих животных, пресмыкающихся и человеческие изображения?.. ¹⁹

76. Поведайте же и вы нам свое учение. Что можете сказать о бессловесных, кроме того, что они неразумны и свирепы? Если же, как слышу, захотите утверждать, будто все это говорится у вас притчами и похищение девы есть иносказание о земле ²⁰, а хромой Гефест – об огне, Гера – о воздухе, Аполлон – о солнце, Артемида – о луне, Посейдон – о море, то самого Бога вы вовсе не почитаете, но служите твари, а не всеобщему творцу – Богу. Если подобные басни сложили вы по той причине, что тварь прекрасна, то вы должны были только удивляться тварям, а не обожествлять их, чтобы не оказывать созданному той почести, какая подобает создателю. В таком случае вы должны воздавать почесть не архитектору, а построенному им дому или не военачальнику, а воину. Итак, что вы скажете на это, чтобы мы знали, – достоин ли крест презрения?»

77. Поскольку те в замешательстве оглядывались по сторонам, Антоний, улыбнувшись, сказал еще через переводчика: «Хотя это

ясно само собою с первого взгляда, однако раз вы опираетесь более на доказательства от разума и, владея этим искусством, требуете, чтобы и наше богочестие было не без доказательств от разума, то скажите мне прежде: каким образом достигается достоверное познание вещей и особенно – познание Бога, – посредством доказательств от разума или посредством действенной веры? И что чему предшествует: действенная вера или доказательство от разума?»

Когда же они ответили, что действенная вера предшествует доказательству от разума и является достоверным познанием, Антоний сказал: «Вы правильно ответили, ибо вера возникает от душевного расположения, а диалектика от искусства ее создателей. Следовательно, в ком есть действенная вера, для того не необходимы, а скорее излишни доказательства от разума. Ибо то, что мы постигаем верою, вы пытаетесь утверждать разумом и часто не можете выразить словом понятное нам. Таким образом, действенная вера лучше и надежнее ваших хитроумных суждений…» ²¹