Все, что делаешь в жизни, нужно делать хорошо
В интервью сайту протоиерей Олег Давыденков рассказывает о своем врожденном антисоветизме, о жизненном пути, который вел его от робототехники к Восточно-христианской филологии. Опираясь на собственный опыт, отец Олег дает совет: если вынужден что-то делать, пусть даже неинтересное и бессмысленное, – делай это хорошо.
– Отец Олег, расскажите немного о своих годах учения. Что из школьной и студенческой поры Вам особенно запомнилось?
– В младшей и средней школе я был изрядным хулиганом, учебой мало интересовался и учился средне. В свободное от школы время в основном играл в футбол и общался с приятелями. И так продолжалось класса до седьмого. В предметах никаких особых предпочтений у меня не было. Среди учителей ярких личностей было немного. По-настоящему запомнился только один – учитель литературы и русского языка Моисей Израилевич Сапиро. Это был старый одесский еврей с совершенно поразительной внешностью. Когда я впервые увидел картину Ладо Гудиашвили «Выворачивание мозгов», то у меня не осталось сомнений, что знаменитый грузинский художник вдохновлялся образом нашего учителя литературы. Назвать Моисея Израилевича человеком приятным было сложно, он был крайне неопрятен и, главное, необыкновенно вреден. Но при всем при том, он был совершенно гениальным учителем, который не только научил меня и многих моих одноклассников грамотно писать, но и смог привить нам интерес и любовь к русской литературе. Он настолько занимательно и, что тогда было существенно, совсем не по-советски преподавал свой предмет, что под его влиянием в старших классах я перечитал почти всю русскую классику, что довольно сильно повлияло на мое мировоззрение.
После школы я учился в автомобильно-дорожном институте (МАДИ) на отделении «Гидропривод и гидропневмоавтоматика». Выбор вуза объяснялся очень просто: это был ближайший к дому институт, можно было пешком дойти. Естественно, мне больше хотелось бы поступить в МГУ, МГИМО или Иняз, тем более что и аттестат у меня был почти отличный. Но в те времена гуманитарное образование находилось под особым идеологическим контролем, а я с 9-го класса по крайней мере еженедельно ходил в церковь и имел вполне антисоветские взгляды, которые мне плохо удавалось скрывать. Поэтому я решил, что дорога в гуманитарии мне заказана и надо выбрать что-то менее идеологизированное. К тому же к окончанию школы у меня сформировалось желание стать священником, поэтому казалось не так важно, какое именно высшее светское образование получать.
– Как Вы вообще в советское время узнали про Церковь?
– Бабушка была более-менее верующей, хотя не сказал бы, чтобы очень воцерковленной. Во всяком случае, меня к церковной жизни приобщать она никогда не пыталась. В школе у нас была пара человек, серьезно интересующихся религией. Многое, конечно, узнал из книг.
– Каким было Ваше отношение к советскому строю?
– Не любил с детства. Поэтому, можно сказать, являюсь живым опровержением известного советского тезиса: антисоветчиками не рождаются, антисоветчиками становятся. Я же, кажется, родился в состоянии «внутренней оппозиции» советскому строю. Насколько я себя помню, у меня всегда было резкое неприятие коммунистической партии, коммунистической идеологии, советской действительности вообще. И наоборот, все, что было связано с дореволюционной Россией (я еще успел застать людей, которые ее помнили), в том числе и с Церковью, воспринималось с каким-то странным ностальгическим чувством, словно я сам когда-то жил в той прекрасной стране, а потом пришла эта краснопузая сволочь и ее у меня отняла. Рационально объяснить это чувство ничем не могу, поскольку никто из взрослых специально в антисоветском духе меня никогда не воспитывал. И по прошествии двадцати лет мое отношение к советской власти не изменилось. Даже в 90-е годы, когда в материальном плане мы жили намного хуже, чем в 70–80-е, не было ни малейшего желания вернуться в советские времена. Когда я встречаю людей, ностальгирующих по советской власти, любящих вспоминать, как в СССР все было хорошо, то всегда смотрю на них с недоумением, возникает ощущение, что мы жили в каких-то разных странах.
– Как Вы смогли учиться профессии, столь далекой от области Ваших интересов?
– В целом об институте у меня остались довольно унылые воспоминания. Там было скучно, единомышленников и вообще интересных людей было мало, а учиться было довольно сложно. В частности, очень много нужно было чертить, а чертить я не любил. Но учеба в институте дала очень ценный опыт: умение систематически делать то, что трудно и при этом совершенно неинтересно. В результате институт я закончил с красным дипломом. В институте у меня сформировался жизненный принцип, которому я и сам стараюсь, по мере сил, следовать и руководствоваться которым советую студентам: если ты вынужден что-то делать (даже если считаешь это дело неинтересным и бессмысленным), старайся делать хорошо, лучше вообще ничего не делать, чем делать что-то плохо.
В свободное от учебы в институте время я занялся систематическим богословским самообразованием, помню, даже латынь начал учить, чем немало удивлял своих сокурсников. Этот процесс растянулся на много лет, поскольку тогда крайне сложно было найти необходимую богословскую литературу. Но к моменту поступления в ПСТБИ мне удалось более-менее освоить теоретический курс духовной семинарии.
–А где Вы работали после окончания института?
– В советское время каждый выпускник вуза, так называемый «молодой специалист», обязан был 3 года проработать по распределению. Меня распределили в автотракторный институт, хотя за 5 лет ни одного трактора я вблизи не видел. Работать пришлось не вполне по специальности. У меня была специализация «робототехника и промышленные манипуляторы», а заниматься пришлось с одной стороны, фильтротехникой, очисткой авиационного топлива, а с другой – разработкой мобильного госпиталя для медицины катастроф (в системе МЧС).
Когда был создан наш институт (тогда еще богословские курсы), я поступил на вечернее отделение. Это было в августе 91-го, когда был путч и ГКЧП. На улицах Москвы были танки, а мы в это время сдавали вступительные экзамены. Никто еще не знал, чем все это закончится.
– Вы поступали в учебное заведение, которое ничего из себя еще не представляло. Не было ли сомнений?
– Не было. Во-первых, мы, первые поколения студентов, меньше всего думали о престижности учебного заведения, было огромное желание учиться, получить богословское образование. Для людей, выросших в СССР, это вообще воспринималось как чудо, как незаслуженный подарок судьбы. Во-вторых, других возможностей у меня не было. В семинарию мне сложно было поступить, потому что к тому времени у меня уже была семья, ребенок. А здесь было вечернее отделение: днем работа, а по вечерам 3–4 раза в неделю занятия. В начале третьего курса я перешел работать в ПСТБИ. Причем перешел переводом! Пришел к заместителю начальника отдела общей техники автотракторного института и говорю: «Товарищ полковник, тут такое дело: решил от вас уходить, но не хотел бы увольняться по собственному, сделайте мне в порядке перевода в богословский институт, буду там преподавать библеистику». Он был о-о-очень удивлен, но таки перевел.
– Почему Вы выбрали такую редкую научную область, как восточно-христианская филология?
– Собственно, филологию я не выбирал, и назвать себя филологом никак не могу, это филология зачем-то выбрала меня. Произошло все совершенно случайно. В один момент наша кафедра оказалась на грани развала, не было заведующего, не хватало преподавателей, потому что те, кто кафедру создавали, – несколько филологов и историков-востоковедов – неожиданно уволились. Мне предложили возглавить кафедру, потому что к тому времени я немного занимался восточным богословием, в частности монофизитским, и, таким образом, имел хотя бы самое общее представление о Христианском Востоке.
– То есть к языкам Вы в то время отношения не имели?
– Конечно, изучал европейские языки, отчасти латинский и греческий, в той мере, в какой это было необходимо для занятий догматикой и патрологией. Но с языками христианского Востока я до того времени не соприкасался. Когда же меня назначили заведующим кафедрой, я решил, что в таком положении быть совсем незнакомым с восточными языками неприлично.
– С какого языка Вы начали?
– Начал с арабского языка, с «латыни Востока», а потом уже начал изучать и эфиопский.
– Вы самостоятельно выучили восточные языки?
– Арабский я учил полтора семестра у нас в университете факультативно, а в основном, конечно, самостоятельно. Эфиопский изучал самостоятельно, но консультировался по электронной почте у известного петербургского эфиописта, ныне покойного, Севира Борисовича Чернецова.
– Каково было Ваше участие в обсуждении вопроса об объединении Православной Церкви и нехалкидонских Церквей?
Был такой униональный проект, который предполагал восстановление общения между Православной и Восточными Церквами. Проект этот в православном мире был воспринят очень неоднозначно, многие отмечали, что с православной стороны он предполагает недопустимые уступки в вопросах вероучения. Реализация этой унии могла привести к весьма серьезным последствиям как для Вселенского православия, так и для русского. Дело могло закончиться серьезным расколом. Вопрос о ратификации документов, которые были подготовлены смешанной Комиссией по диалогу, после того как они встретили активное сопротивление со стороны церковной общественности, священноначалием нашей Церкви было решено вынести на обсуждение пленума Синодальной богословской комиссии. Нашему институту было поручено подготовить основной пленарный доклад, который должен был стать предметом обсуждения на пленуме и содержание которого в значительной степени должно было определить характер как итогового документа пленума богословской комиссии, так и предложений богословской комиссии Архиерейскому Собору Русской Православной Церкви. В институте именно мне поручили подготовить этот доклад. Так совершенно неожиданно для себя я оказался в центре церковно-политической жизни, что во многом обусловило мой последующий интерес к христианскому Востоку и к ориентальному богословию.
– Что Вам нравится в нашем университете?
– Если сравнивать с другими институтами, то многое нравится. У нас достаточно хорошие отношения внутри преподавательской корпорации, что очень важно. У нас, к счастью, нет разного рода пороков, которые поражают современную систему образования – поступления за взятки, проставление экзаменов и зачетов за подношения. Сейчас во многих институтах, особенно в платных, у преподавателей нет никаких инструментов воздействия на студентов, ни на их поведение, ни на отношение к учебе. У нас же сохраняются традиционные, мне представляется, единственно нормальные отношения между преподавателями и студентами, основанные на соблюдении определенной субординации. Да и вообще наши студенты, несмотря на свои многочисленные недостатки, на общем фоне современного студенчества выглядят очень неплохо.
– Какой совет или напутствие Вы могли бы дать студентам и абитуриентам?
– Учиться, учиться и учиться. Студент, по определению, человек, который должен учиться, т.е. постоянно увеличивать сумму своих знаний. А совет абитуриентам может быть только один: поступать на отделение Восточно-христианской филологии и изучать восточные языки.
Подготовила Нафиса Валиева (студентка 4 курса ДЯХВ)