Буддизм, рассматриваемый в отношении к последователям его, обитающим в Сибири

Прежде нежели приступить к изложению Буддийского вероучения, в предположенном нами отношении не лишне взглянуть на племена, рассеянные по пространству Сибири, пространству, – огражденному цепью гор Уральских, Алтайских и Саянских, Восточным океаном и Ледовитым морем.¹

В составе народонаселения своего, Сибирь никогда не представляла единства. Человек искони являлся здесь не столько жителем, сколько скитальцем; не ветвью древа, возраставшего на родной почве, но осколком, откуда-то занесенным бурею переворотов.

Племена Финские, Татарские, Монгольские, Американские, делясь по языкам своим, сидели дряхлея в шатрах своих, или бушевали к довершению общего истощения.

Близ Западных отрогов Югорского хребта,² по рекам, изливающимся в Каму и Волгу, являются Пермяки, Черемисы-мари,³ Вотяки и другие мелкие племена.

На каменном пороге Сибири гнездились Вогулы – Угры. И конечно, не добрыми были соседями, когда Русь еще в 1549 году ходила на них войною в Югорию (Мил. 1. 60).

У Северо-3ападпаго Уральского склона, на прибрежьях от Белаго до Карского морей и до Обской губы скитались Самоеды.⁴

Близ устья Оби, в старинной Обдории, в нынешнем Березовском округе находились жилища Остяков-Финнов. В походе 1551 года, под начальством воеводы Ивана Бражника, Русские, карая Самоедов, карали и Остяков.

На огромном пространстве между Тоболом и Иртышем, Обью, Томою и Енисеем⁵ развертывалась Татария. В XIII веке, вошедши в состав Монархии, которая при Чингисхане воспрянула как бы из бездны, Татарские Орды много способствовали к умножению ужасов, сопровождавших нашествие лютого варвара. Зато и меч, подъятый на Сибирь во дни ее завоевания, тяжело упал на голову Татарина.⁶

За Обской губой тянулись раскинутые широкою полосою, особенно в приленских местах, кочевья Якутов – Соха, татарских единоплеменников.⁷

Область, которой Якут усвоил свое имя и где слывет он туземцем, простирается от 50 до 70 гр. Северной широты и от 110 до 160 гр. Восточной долготы. Иначе сказать: от рек Витима, Вилюя и Олекмы до моря Ледовитого, и от Енисея до Охотского моря.

За Охотским морем выдавшейся под 50° шир. между р. Анадырью и Пеньжинскою губой великий мыс образует собою Камчатский полуостров.

Крашенинников, бывший при ученой экспедиции, посланной в Камчатку,⁸ проведший там три года (с 1738 до 1741), о жителях Камчатки так говорит: «жителей считается три народа – Камчадалы, Коряки и Курильцы. Камчадалы живут в Южной части Камчатского мыса, от устья реки Уки до Курильской лопатки и на первом Курильском острове, называемом Шаум гичу-шумшу.⁹ Коряки в Северных местах и в округе Пенжинского моря до реки Нукчана, и к стороне Восточного океана почти до Анадыря. Курилы на втором Курильском острове и на других до Японского моря. Итак, Камчадалы с Южной стороны имеют в соседстве Курильцев, а с Северной Коряков. Коряки смежны с Чукчами, Юкагирами и Ламутами, а Курильцы с Камчадалами и Японцами».¹⁰

Из соседей сих, более или менее близких к Камчадалам, примечателен Чукотский народ. Сидя среди двух грозных морей в укромном уголке подполюсной Азии, быв ограждены со стороны материка отрогами Станового хребта, реками Анадырью, Омолоем и Колымою, а горше всего тундрами и пустынями, Чукчи долго ускользали от орлиного взора покорителей Сибири. Наконец дошла и до них чреда. Команда мaйоpа Павлуцкого употреблена была против не мирных, для их объясачивания. Но походы, возобновлявшиеся с 1732 по 1744 год, не принесли ожидаемой пользы. Слава же победы над сердцами Чукчей досталась тому оружию, о котором сказано: оружие воинства нашего не плотская, но сильна Богом на разорение твердем.¹¹

Все помянутые доселе племена принадлежат исключительно к Северной полосе. На Юге же Сибири разноплеменность почти исчезает. Между тем, как для человека в его житейском быту, всего естественнее было стремиться туда, где природа благосклоннее, где обилие тучных пажитей.

Когда же этого не случилось, то конечно Ордам, наводнявшим Север Сибири, не легко было завладевать ее Югом. Верно у туземного народа доставало и сил, и мужества к отражению чуждых пришельцев. Кто же был это народ?

Ученые исследования синологов не позволяют сомневаться, что в странах, лежащих на Северо-Восток от Великой Стены, по пустыням, сопредельным Северному Китаю, с самых древних времен обитали Тунгусские и Монгольские племена. Эти же племена, и только они, обитали на Юге Сибири при ее покорении.

Отечеством Тунгусов – Сушень, была нынешняя Манчжурия. Там и доныне разные поколения их, соединившись под общим именем Маньчжуров, составляют господствующее народонаселение.¹²

Но Тунгус, волею или неволею, давно перешагнул за пределы своей отчизны. Беззаботно раскидывает он шатер свой на равнинах Даурских; восхищает путника стадами оленей на берегах Лены и Енисея, Колымы и Алдана; является, будто привидение с колчаном в руке, среди непроходимых дебрей, гор и лесов, на всем протяжении от Амура до Анадыри. Во дни покорения Сибири Тунгусы умели показать свой героизм. И объясачение их, особенно в прибайкальских странах, совершилось довольно поздно: не ранее 1657 года.

Тунгусы разделяются на бродячих и кочевых. Бродячие, почти дикари, любят горы и леса, переходят с места на место небольшими партиями, или так сказать, отдельными семьями и носят различные местные названия, с разными оттенками в характере и языке.¹³

Кочующие (или степные) Тунгусы в числе 10 родов сосредоточены в Нерчинском крае и обитают от верховьев Нерчи до Аргуни, по Онону, Ингаде, Турге, Ачинге, и по другим этого бассейна рекам.

Все они носят общее название Хамниганов,¹⁴ находятся под непосредственным ведением шести степных дум и составляют наследственный удел Князя Гантимура.¹⁵ Большинство их давно приклонилось к Буддизму, остальные еще держатся Шаманства или влаются между обоими верованиями.

Другое из Южных племен – Монгольское существуете в Сибири под именем Бурятов. Буряты сравнительно с Тунгусами представляют более оседлости и сосредоточения. Сколько сроден Тунгус к дикой жизни, столько Бурят к жизни кочевой, в собственном значении сего слова. Степные и благоприятные для стад места составляют стихию жизни Бурята. И потому в течении веков никакою силою обстоятельств не отодвинут он от родного Юга. Не дальше верховьев Лены предел Северному его переходу.

Буряты многочисленнее всех других инородцев, обитающих в Восточной Сибири. И в управлении их по преимуществу выражается тип первобытной удельности. Состоя под непосредственным ведением наследственных Тайшей и Шуленг, разделяются они, подобно прочим инородцам, на поколения или роды (оток).

Таковых родов в Даурии, иначе за Яблоновым хребтом, числится шестнадцать и все они следуют Буддийскому вероучению.¹⁶

По сю сторону Яблонового хребта, т. е. в Верхнеудинском округе, по рекам Уде и Хилку (Килгу) тянутся кочевья Харинцев. Лет за тридцать, племя это составляло одну семью с Нерчинскими Монголами и ему первому усвоено было наименование Xaриата, измененного потом в Бурята. Впрочем, заметим мимоходом: мнение ученых склоняется более к тому, что слово Бурят тождественно со словом Урят, сохранившимся в названии Орды, обитающей у реки Гоанга, выше земли Ортусской (Зап. о Мон. Иак.3:2).

Кударинцы обитают по Байкальскому прибрежью, близ устья Селенги. Их немного.

Баргузинцы на Северо-Восточной оконечности Байкала и по реке Баргузинке. Племя это, равно как и Кударинское невелико; но занимаемые им места очень обширны.

Селенгинцы, или Цонголы, делятся на 18 родов и кочуют по Селенге, Чикою Борге. Джиде (дзеде – медь) и Темнику. Цонголы прежде других подверглись обаянию Буддизма, и доныне слепо преданы ему.

Тункинские и Окинские, в числе 16 родов, обитают к Северо-западу от Байкала в ложбинах и долинах между Байкальскими и Саянскими горами. Верховья Оки и прибрежья Иркута наиболее покрыты их кочевьями.

Идинские Буряты и 27 родов Балаганских размещены ниже Иркутска на степях, прилегающих к Ангаре.

Соседи их Аларцы разделяются на девять родов, из коих один считается Тунгусским. Степь Аларская заключена между Московским трактом и Саянским хребтом. Река Иреть есть лучшее украшение этой местности.¹⁷

Кудинские ближе всех других к Иркутску. Кто проезжал до Качугской пристани, тот знает, как живописно пестреются кочевья их по речке Куде и в окрестностях Ордынского озера. Земли Кудинцев тянутся до Байкала. И там граничат с одной стороны с уделом Ольхонцев, помещающихся на Байкальском острове Ольхоне, с другой с уделом Верхоленских Бурят, которых улусы рассыпаны от Восточных высот Байкала до Верхоленского острога, и здесь замыкается ими длинная цепь Бурятского населения.¹⁸

В заключение статьи этой заметим: хотя от присоединения Сибири к державе Российской протекло уже около 250 лет,¹⁹ но быт Сибирских инородцев не представляет ощутительных перемен. Где искони водворялись племена, там и ныне их же видим, и видим во всей простоте века Авраамова. Домообзаведение их ограничено убогою кущею, потребности в пище и одежде не простираются далее того, что получается от стад; деятельность и житейские развлечения сосредоточены в передвижении из дебрей в дебри, из пустыни в пустыню. Исключение делают собою лишь те из инородцев, которые постоянно находясь под влиянием Русского народонаселения, невольно свыкаются с его образом жизни и начинают постигать, что не скитальческая беззаботность, а труд, подъемлемый в поте лица, составляет прямое назначение человека.

Вера старинных обитателей Сибири имела один общий характер, следы которого видимы еще в остатках Шаманства. Но единство это давно рушилось, быв потрясено силою обстоятельств.

По раздроблении огромной Монгольской монархии, сперва приволжские Татары, входившие в связь с Турецкими поколениями, а потом и Азийские, стали изменяться из идолопоклонников в Магометан.

Религиозный переворот начался в Западной Сибири при Кучуме.²⁰ Предание говорит, что хан этот, обманутый мнимыми откровениями Бухарского пришлеца, позволил ему восстановить память прежних проповедников, убитых в Сибири за исламизм, вызвал из Казани мулл и повелел вводить новую веру.

Но поскольку, намерениям Царя не соответствовали убеждения подданных его: то дело подчинилось обычным в исламизме мерам. Кучум взялся за меч. К тому же расположил и отца своего Муртазу, Бухарского властителя. От последнего прислано было войско под начальством старшего его сына Ахмет – Гирея и вместе целый легион мулл и Абызов.

Тогда для народа одно оставалось: покориться необходимости. Лишь жившие в глуши и в отдаленности от ханской столицы могли еще сохранять прежнюю свою веру. И это досталось на долю Остяков и немногих Татар около Туринска, Барабы и в Лебаутских юртах, между Тобольским и Демьянским ямом.

С приходом Русских, насилия со стороны фанатических ревнителей сами собою прекратились. Но магометанизм не ослаб. Он больше и больше укоренялся. Ибо грубая чувственность новых его адептов служила самою благоприятною для него почвою.

Нельзя думать, чтоб дело толикой важности ускользало от внимания властей. Но обстоятельства края были таковы, что на многое надлежало смотреть сквозь пальцы. Особенно благоразумие предписывало не затрагивать совести людей, доколе ничто не ручалось ни за верность их, ни за покорность.

В ожидании же лучших времен, столетие умчалось для Сибири. Между тем, род приходил и приходил, всасывая с матерним млеком привязанность к тому, что сперва силою навязано было. И теперь в поклонниках лжепророка видим то окаменение сердец, которое один Всемогущий может отъять.

Магометанизм, вторгшись с Запада, не проник на Востоке далее Енисея. И это было благодеянием для обитателей остальной Сибири.

Промысл, избавляя их от сетей нового лжеучения, тем самым приближал ко свету своего откровения. И действительно, многие из племен сих не укоснили покориться вере Христовой, как только оглашены были Евангельскою проповедью.

Из не обратившихся же, одни пребыли в том самом язычестве, которое искони существовало в Азии и которое известно под именем Шаманства; другие предались Буддизму.

Обстоятельства события сего объясним впоследствии. Здесь же заметим, что Буддизм, случайно явившись в дальних пределах отечества нашего, умел стать твердою ногою, воздвиг капища, обстановил себя легионом жрецов и более столетия господствует от Амура до Лены, над значительнейшею частью Монголо-Бурятского и Тунгусского племен.

Явление это, от каких причин ни происходило бы, не должно ускользать от взора и внимания благомыслящих. И чем глубже гентилизм в виду православного населения пускает корни свои, чем большие массы народа увлечены в его сети, тем вящшие даются побуждения к раскрытию источных начал зла, к обнажению оснований, на которых утверждается столп лжемудрия.

Мысль эта водила пером моим. Ею воодушевляемый, посвящал я часы досуга на изучение Буддизма, – его теории и практики, его внутреннего и внешнего характера. А шестнадцатилетнее служение мое в Восточной Сибири, многократные путешествия, обозрения капищ, сношения с туземными племенами и другие условия, споспешествовали мне в труде моем, и не раз давали возможность снимать завесу с самых глубоких мистерий.

Впрочем, обращаясь к пособиям науки и опыта, никогда не терял я из виду Ганджур-Данджура, его держался как ариадниной нити. В особенности старался иметь под рукою.

Внося в текст сочинения своего фразы и целые периоды Монгольские и Тибетские, желал я облегчить труд справок с оригиналами и показать, сколь верны принятые мною начала. Но достигнута ли желаемая цель, и в какой степени, о том суд дадут читатели.

Буддизм, порожденный во времена Гомерические, признает законоположником своим Шигемуния и от него ведет священную свою эру, по которой ныне (в 1857 г.) считается 2894-й год.

Делится он на две секты – фоистов и лам. Первая удержалась в Китае, а последняя в Индии, Тибете и Монголии. Существенное между сектами различие в том заключается, что одна из них имеет иерархию, у другой, напротив, нет ее.

Догматизм Буддийский, представляя легион богов, приукрашает историю их тысячами мифов и всеми мечтами, какие только могли родиться под пламенным небом Индии.

В нравственных уроках видно стремление к аскетизму; возвещается вечная борьба духа с материей и делаются попытки дать в природе человеческой перевес первому.

В обрядовой части Буддизм приводит в действо все пружины древнего язычества. Дивит разнообразием хуралов и гурумов, вдается в оргии и допускает экстазы, не разнящиеся от пифийских и шаманских.²¹

Предварив читателя о таковом взгляде нашем на Буддийское вероучение, приступаем к раскрытию его частностей.

Буддийская космология была предметом исследования многих ученых. Многие старались привести к началу единства, рассеянные по Буддийским книгам, сказания о вселенной и ее Создателе.

Но мрак Ганджур – Данджура, его неопределенность и двусмысленность, обыкновенные свойства мифов, делали то, что изыскатели, идучи к цели своей как бы ощупью, терялись в гаданиях и составляли системы, чуждые понятиям, под влиянием которых живет и умирает Буддист.

В этом сознаются сами составители систем. Вот слова одного из них: спросите любого Бурята или Тунгуса о предвечной причине всего видимого и получите в ответ, что Бурхан, т. е. Будда почитается началом творческим. Но Буддийские книги не знают Всевышнего Существа, создавшего все видимое и невидимое; а вместо Всемогущего Бога, принимают две первоначальные силы, т. е. дух и материю, от действия коих мир происходит, совершенствуется, разрушается и по истечении времени опять возрождается.²²

Мы со своей стороны, при всем уважении к автору цитируемой книги и подобным ему ученым мыслителям, не разделяем с ними мнения, будто вера Буддистов в Творца вселенной не находит оснований. Нам кажется, что основания очень видимы. Ибо священный Буддийский кодекс стократно называет Бога безначальным и вечным – теригулеши-угей, мунку.²³ Творцом всего видимого и невидимого – удзекдекун ба, улу удзекдекун хамоги буту-гекчи, стократно возбуждает благоговение к Нему, как к верховному Владыке, источнику жизни – амини заягакчи, и начальной причине всякого бытия – анхан, теригутен. Так в Арапсале читаем Тибетский стих:

Саши бойджи джукшин медокдан,

Рираб линши нида джамбади,

Санджей шинду микдо пулбее,

Догун намдак шинла джот баршок.

В чине Богослужебном стих этот непосредственно следует за ключом закона – номун тулкигур, и тем показывается важность и общность содержащегося в нем учения. А Монголы, внесши его в катехизическое свое учение – итегел, составили следующее нравственное правило;

Гадзар делекей болон, Сумбер агула теригутени бутуген,

Куджись-ер Сурчиджу,

Окmаргой-ги наран сарань-эр чимексен,

Бурхандор ачи мандал ургуйе.

Смысл слов такой: Тому Богу, который сотворил гору Сумбер и весь мир, который даровал земле изобилие плодов, а небо украсил солнцем и луною, должны мы приносить хвалу и благодарение.²⁴

На данных этого рода основано повествование, к которому приступаем. И мы, соблюдая возможную краткость речи, изложим его так, как слышится оно и в капище, и в куще Буддиста.

Всевышний – дегере-угей дегеду, Абида благость и силу свою первоначально явил в сотворении бесчисленного множества горных, невещественных миров, известных под именем Нирваны, т. е. покоища.²⁵

В средоточии их дал он место двадцати четырем Райским обителям – тариалангун орон, венец которых составляют пять отделов, служащих жилищем самому Абиде и четырем ближайшим к нему Буддам.²⁶

Свет, покой и радость суть вечный удел стран сих. Там нет тления и превратностей; там не знают суеты и забот житейских, не стареют и не умирают; там текут источники воды живой и благоухает священная диана, там все облечено в чистейшую одежду шакшабатов, все озаряется премудростью верховного Владыки (Мани Гам. бул. 1).

Боги наслаждаются этим счастьем, и они достойны его. Но для существ менее совершенных требуются иные условия бытия. И потому, в путях судеб признан был необходимым мир органический, стихийный – Саба-сими, Сансар, орчилангун иртынцу.

Вещественным для мира сего началом послужил райский цветок – Бадма Линхова. Ибо его сердцевиною воспользовался Творец для произведения воздуха и образования из него воздушной сферы, похожей на Луну.²⁷

Положив мировые основания и утвердив их всемощною своею силою, Абида за благо признал остаться в некоем покое; а честь дальнейшего устроения вселенной, и сопряженные с тем заботы предоставил другим.

В видах сих допущено было рождение из света правого глаза Абиды двух гениев – хубилган – Уран аргату Манджушири и Ариаболо.²⁸

И вот первый из них, как мудрый архитектор, вступивши в права свои, дело миротворения повел следующим порядком.

Творческою силою – хубилгану быи-бер, в пустых пространствах- хогосон, превыше воздушной сферы образовалось облако.

Пролившийся из него дождь произвел водную сферу – усун мандал ниген тугурик цаган, и море, называемое нижним – дорадо далай, море бездонное, носящееся на воздухе и только им поддерживаемое. Сперва колебалось оно, бушевало и пенилось, наконец, пенистая поверхность его мало – помалу отвердела. И тогда явился золотой материк, покрывающий пространство на 320 беров.²⁹

Это земля первой эпохи мира, земля девственная, служившая как бы зеркалом для века золотого. Но она далеко не соответствовала последним целям творения. Покрывавшие ее бесчисленные горы зияли вертепами и пропастями, в наружном виде не было приятного разнообразия. Все части целого имели один тип, походили на опрокинутый котел – кумуриксен того мету.

Притом, будучи лишена влаги, земля не могла быть способною и для жизни существ органических. Словом, она была безобразна и пуста.

В отвращение таких неудобств, пролился новый дождь из облака драгоценного, преизобиловавшего всеми дарами природы – элдеб орон тегусексен эгулен-эце, и дунул бурный дух Сансары. Под влиянием могучих двигателей получило бытие свое Внешнее или Соленое море – гадагату, худжирту далай, и появился Сумбер (сумер) – это дивное вместилище четырех драгоценностей – золота, серебра, яхонта и лазурика, с окружающими его седмью золотыми горами и седмью увеселительными морями, исключительно предназначенными для лусун – хана, как царя вод.

К сему же времени относится разделение земли по ее тибам, ограждение ее железными стенами и произведение на ней растительности, необходимой для жизни тварей.³⁰

Выше сказали мы, что первыми обитателями горных миров были боги. На долю нашего мира, мира Саба-сими, честь эта никогда не доставалась. При самых лучших обстоятельствах в нем живали только Тенгерины (тегрии).

Духи эти, занимая три различные сферы, входящие в состав зримой нами вселенной,³¹ не могли не иметь взаимного между собою различия. Но все вообще были они невинны и блаженны.

Со временем некоторые из Тенгеринов, по безрассудной прихоти, обратили для себя в пищу вещество, которое ни мало не соответствовало духовной их натуре. Это был сок (шиме) белоцветного Аршиана, походивший вкусом на мед.

Другие, увлекаясь примером собратий своих, стали есть земное масло, плоды – ногогану ой и, наконец Салу, из рода проса.³² Словом, Тенгерины с каждым днем умножали свои прихоти и делались рабами грубой чувственности. А такое поведение, естественно, влекло за собою пагубные следствия.

По мере питания земными яствами, эфирность тела огрубевала, блеск изчезал – быин герыл-ину угей бологат, хаб харангой болбай, страсти брали верх над силами ума и воли и способствовали к умножению кровожадных якчис – ракчисов и всех тех существ, которые известны под именем падших.³³ С другой стороны, внешняя природа, постепенно умаляя для нарушителей нравственного порядка дары свои, делала их жертвою нужд и лишений.³⁴

В это время верховный Будда приказал Ариаболо посмотреть, что делается на земле. И когда сердобольный гений взглянул на нее с вершины Сумбера, то ему представилось плачевнейшее зрелище; ибо духи, как снег, падали с высоты величая своего, быв влекомы какою-то злосчастною судьбиной – гурбан магу заягану. Смущенный Ариаболо не знал, что делать. Он плакал, вопил, терзался и даже готов был, вопреки данному им обету, переменить обычную свою милость на месть. Дальнейшего борения чувств и помыслов природа не могла выдержать: голова Apиаболы разошлась на десять частей.³⁵

Случай этот, довершая собою мрак картины, представляемой Сансарою, разительно показал, что на земле нельзя оставаться долее существующему порядку, как потрясенному в самых основаниях своевольством Тенгеринов. И так Абида решился произвести величайшие реформы.

Но прежде всякого нового дела воззрел он оком сострадания на несчастного Ариаболо и сокрушенной голове его возвратил прежнюю целость.

Затем, в предотвращение злоключений, подобных случившемуся, а тем более в видах доставления наибольшей возможности делать добро, Ариаболо наделил многими талантами.

Абида благословил (адислан) его одиннадцатью лицами и дал ему тысячу рук с таким же числом глаз. Сверх того, применительно к шести классам настоящих и будущих существ, вооружил его шестью таинственными словами; ом, ма, ни, бад, ме, хом.³⁶

Совершив, таким образом, дела любви своей к Ариаболо, или лучше изобразив себя в нем,³⁷Абида приступил к дальнейшим распоряжениям, требовавшимся законам правды.

Прежде всего, надлежало обуздать своевольных Тенгеринов. А потому, приступлено было к учреждению над ними власти. И Абида поступил при этом случае также, как было поступлено при сотворении Ариаболо с Манджуширином.

Он испустил, только не из глаз уже, а из тела своего шесть светов – быин еце бен джурган герыл цацарулан, и способом сим произвел шесть сильных духов, в значении властителей и наставников –чидакчи бакши, хаган. Это были: Хормузда, Бималазедери, Шигемуни, Шакджин – Арсалан, Октаргойн-сан и Номун-хан.³⁸ Все они долженствовали отправиться в назначенные им места и принять бразды правления над тем или другим классом существ, вступивших на пути перерождений и преселений.

В это же время оказались нужными Солнце, Луна и Звезды. Ибо огрубелая натура падших, быв лишена внутреннего света, не могла уже обойтись без света внешнего.

Устроив порядок мировых дел, Абида за благо признал восполнить пустоту – хосони, ощутившуюся на земле после падения Тенгеринов. В видах сих произвел он новое существо из света левой ладони своей – дзегун алаган еце герыл цацарулан. Существо это был Бодисад, Хан-шара бычина, по имени Мандза.³⁹

По сотворении, Абида спросил Мандзу: согласен ли он отправиться в Северные страны (конечно, по отношению к Индии) и там в качестве пустынника (дианчи) совершить испытательный подвиг, чтобы впоследствии сделаться споспешником богов в деле умножения рода человеческого.⁴⁰

И когда Мандза изъявил на это готовность, то Абида даровал ему нужные для подвигов силы, указал пути и начертал правила жизни, соответствующие Убашинским обетам – убашин санвари.

lussit coelumque tueri

Et erectos ad sidera tollere vultus.

Ovid. in Metam.

Благоуханный Утей сангун агула, – так называлось место, где водворился Мандза – сретил пришельца с таинственным безмолвием, представил взору его величие горных стран, все красоты девственной природы. И пустынник наш выспренним духа своего парением надеялся доказать, что ему, как носящему в себе образ Уран-Мандзуширина, принадлежит честь быть представителем на земле мудрости богов – divinae in terris sapientiae quandam quasi repraesentare imaginem.

Но, увы! В путях высших судеб бедному отшельнику готовилась иная доля. Среди глубоких созерцаний, в часы молитвенного излияния чувств, неведомо откуда и как предстала пред Бодисадою жена гор – хадейн эме, Ракчиса, и со всею откровенностью объявила о непременном своем намерении вступить в права супруги.⁴¹

Бодисад изумился и не удостоил Ракчису ни словом, ни взглядом. Однако же посетительница, не оскорбляясь холодностью, настаивала на своем предложении, сыпала ласкательства, переменяла образ свой, упрашивала, умоляла и, наконец, стала грозить непримиримою враждою, могущею обратиться в погибель всем тварям.⁴²

Под гнетом толико тяжких испытаний, Мандза провел семь суток и не поколебался. Так тверд и могуществен был дух его!

Qui hostem vicerat, illo fortior fuit,

Qui libidinem repressit se ipso fortior fuit.

Erasm. in mil Christ.

При неотступности же Ракчисы, надлежало положить какой-либо конец приключению. Принять Ракису – и пожертвовать достоинством Убаши; или отринуть ее – и сделаться жертвою лютой мести.

С тоскою в душе Бодисад отправился к верховному Будде и излил пред ним все чувства свои. Выслушавши жалобу, Будда отвечал, что домогательство Ракчисы не повлечет за собою дурных последствий; напротив, оно послужит к умножению рода человеческого и даже к распространению законов.

Вслед за сим Абида, при участии Эрким-Дары, благословил брачный союз Мандзы с Ракчисою, обещая первому главенство – манлай болою, над всеми племенами, имеющими от него произойти.⁴³

Таким образом, Мандза сделался супругом, а потом и отцом шестерых детей. Оставалось наслаждаться семейным счастьем, но счастье это мелькнув как призрак пред очами Мандзы, мгновенно исчезло, чтобы дать урок:

Ita comparatum in aetate hominum,

Ita diis placitum; voluptati ut moeror consequatur.

Plaut in Amph.

По мере того, как дети Шара-бычин-Хана приходили в возраст, росло и горе его. Каждый день открывал в них новые недостатки, давал случай испытывать от них новые огорчения и убеждаться, что физическому их безобразию не уступает нравственное.⁴⁴

1-й из сынов, при вялом характере, предавался лени и беспечности. 2-й дышал злобою и местью, искал вражды и крамол – урин, килен, ике баилдогана дуратей. 3-й не был постоянен ни в добре, ни в зле; лишь корыстолюбие – эт агурсана дуратей, никогда не оставляло его. 4-й, не имея здравого смысла, не отличался от бессловесных тварей – саин магу-ги улу илган, ухаган медел угей. 5-й, как истый Тантал, всегда алкал, всегда жаждал – идеген ундагана хобдак. 6-й совмещал в себе ярость с упорством, болезненность с тоскою – килен кигет, кердзегей болон, дзоболан ике джирюкетей болбай (М. Гам. гл. 33).

Но как ни дурны и ни кровожадны – миха чисун дуратей, были дети Мандзы, сравнительно с Ракчисою они казались добрыми. Ибо лютость этой фурии не имела границ. А потому Мандза, опасаясь, чтобы она, будучи бичом страны, не погубила со временем и собственного семейства, решился бежать от нее. Итак, взявши с собою детей, пошел он в правую сторону и поселился в пустыне, называемой Сборною.⁴⁵

Пустыня избавила Мандзу от Ракчисы, но не от тревог и терзаний. Да и могли ли строптивые дети дать покой отцу? Особенно тяжким сделалось положение его, когда семейство, умножившись до четырех сот душ, не находило средств к пропитанию себя и угрожалось голодною смертью.

В крайности такой, Мандза явился пред Абидою и повергшись пред ним – бакшидор одогат, тегундор мургун, сказал: Я несчастен! Узы брачного союза влекут меня, как жертву невежества, в неизбежную погибель. Но ты сам соизволял на союз мой. Будь же теперь моим избавителем!⁴⁶

Вняв воплю злосчастного отца, Абида вступил с ним в беседу и объяснил ему причины и цель постигших его испытаний; убеждал не сомневаться – сеткил дамджик бу бари, в непреложной верности данных ему обещаний и ожидать с терпением того времени, когда потомки его пременят звериный образ Бычинов на образ достоинству человека соответствующий и станут пещись о нравственном своем усовершении.⁴⁷

А дабы положить начало преобразованию, Абида наделив Мандзу седмью родами семян, повелел возделывать землю и от плодов ее питаться.⁴⁸ Сам же принял труд засеять снежные страны золотом, серебром и всякого рода драгоценностями.⁴⁹ Наконец, к довершению благодеяний, возвестил, что в тех странах, где живут потомки Мандзы, никогда не оскудеют мудрые вожди и наставники.⁵⁰

Мандза, возблагодарив за благодеяния, поспешил исполнить веления Будды.⁵¹ И проходя море житейской суеты, до самого преселения в мир Нирваны, верен был правилу:

̓Ανέχου κατέχου – будь терпелив и воздержан.

С другой стороны и дети его, после многих уроков, покорствуя всевышней воле, должны были от хищничества перейти к мирным занятиям. А с переменою образа жизни, стали постепенно смягчаться нравы их, исчезло прежнее безобразие, пробудилось сознание человеческого достоинства и наконец, упрочился порядок, послуживший началом золотого века.

Верный в обещаниях (бивангирит) Абида, не укоснил посетить землю новыми милостями. Образовавши из света своего прекраснейшего Хубилгана, он послал его в качестве наставника.⁵²

Посланец такой не мог не обратить на себя внимания. Неуклюжие потомки Шара-бычин-хана⁵³ смотрели на него, как на чудо, и всемерно старались узнать причину необычайной его красоты.

Хара мандзду шири (так назывался Хубилган) удовлетворяя любопытству вопрошателей, умел дать им понятие о законах нравственных, внушить уважение к добродетели и направить волю каждого ко благу ближних.⁵⁴

Вслед за сим, люди пожелали иметь царя. И жребий избрания, падший на достойнейшего из них, упрочил общее счастье.

Впрочем, период, объемлющий первые пять царствований, служил лишь введением в золотой век, начавшийся династией Загарвадонов.⁵⁵ Итак, решаясь представить здесь факт из сей последней эпохи, просим внимания к преданиям старины, к повести времен, давно минувших.

Пятый Сатурнова века (анхан галабун) царь, называвшейся Теткун асаракчи Хутукту, имел достойнейшего сына Нами кегу Загарвадона. Наследовав престол отца, Загарвадон наследовал и его добродетели. Пред всеми отличался он доблестями ума и сердца; все четыре страны света благоденствовали под скипетром его мудрого правления.⁵⁶

Жены Загарвадона, а их было более тысячи, имея пребывание в отдельных дворцах, живучи среди довольства и утех, не уклонялись ни от одного правила строгой нравственности, особенно дорожили они добродетелью гостеприимства. Каждый пришлец, особенно странствующей Брамин, обретал под кровом их помощь и пристанище. Сего требовал от жен своих царь, и сам первый служил им примером, внушая, что не слава и богатство, но добродетель счастливым делает человека.

Sola me virtus dabit usque tutum, sola beatum.

Нorat. od. XIX.

Только достойный своего века царь, лишен был утешения иметь наследника. И это обстоятельство погружало в мрачную думу все царство, отравляло горестью веселье и радость жен Загарвадоновых. Однако же сам он, уверенный в правосудии неба, не терял надежды и всегда успокаивался тою мыслию, что боги вспомнят о нем, и тяжкому испытанно будет положен конец.

И вот однажды заходит в царский дворец бедный старик в образе Баньди.⁵⁷ Царицы, по обычаю своему, приняли его радушно, успокоили и наделили щедрою милостынею. Тогда старец спросил: Не может ли он быть чем – либо полезен для своих благодетельниц и чего бы желали они? Тысяча жен в один голос отвечали: мы бездетны, горим желанием иметь сына наследника. Старец спокойно сказал: желание ваше исполнится. Чрез год у каждой из вас будет сын, но не без условия. С этим словом плюнув на землю, так продолжал он речь свою: Вы, желающие иметь детей, смешайте это брение с землею и, прибавив к нему мазин-тосо (род масла), сделайте опресноки и съешьте по одному.

Сколь ни странно было такое предложение, но царские жены, за исключением трех цариц, не участвовавших в приеме Баньди, не поколебавшись ни на минуту, с полным доверием поспешили исполнить совет. Не укоснило осуществиться и обещанное старцем. Ибо чрез год, двор Загарвадона торжествовал рождение тысячи сынов.

Нужно ли говорить о том, что чувствовали при общей радости царицы, пренебрегшие предложением старца? Желая исправить плачевную ошибку, всюду искали они безвестного странника, всюду спрашивали о благодетельном Баньди. Но напрасны поиски! Существо это покрыто было непроницаемою тайною.

Убитые горем царицы, прибегают к последнему средству. Бросив всякое высокомерие, сделавшись скромнее агнцев, обращают внимание свое, как на некую святыню, на то место, где плюнул Баньди. И когда было оно указано, царицы горячими слезами оросили землю, взяли горсть ее, и по данному за год от старца наставлению, и даже в том самом сосуде, который послужил прочим женам, сделав смешение – снедали его с благоговением и страхом.

Чувство такого смирения не могло не принести вожделенных плодов. Чрез год царицы имели по сыну, с красотою достойною богов.

Вслед за сим последовало откровение, что старик, посетившей царский двор в образе Баньди, был не другой кто, как сам Абида; и что чудесное рождение тысячи трех сынов имеет отношение более к судьбе всего человечества, нежели к семейству и царству Загарвадона.

За такое благодеяние царь возблагодарил Абиду, усугубил свое благоговение к богам и стал прилагать все отеческое попечение о воспитании детей. Не тщетно было это попечение. Радость царя возрастала по мере того, как дети приходили в возраст. Ибо от первого до последнего были они наделены необыкновенными способностями и высокими нравственными качествами; пламенели любовью к Богу и ближним и готовностью на все доброе, на всякий доблестный подвиг. К каждому из них прилагались слова:

Мох celsus ab alto,

Infra te cernes bominum genus.

Наконец, счастливый Загарвадон почувствовал, что он близок к общему всех смертных пределу. Итак, призвав сынов своих, сказал им: Дети, течение жизни моей совершилось. Но прежде нежели отойду в царство Сукавади, я должен исполнить волю отца богов. Не наделяю вас сокровищами: все земное ниже вашего назначения. Вот таинственные златые урны – алтан бумба;– возьмите по одной; но никто да не дерзает коснуться печати, которою запечатлены они. Только смерть Загарвадона даст вам право проникнуть в тайну, здесь сокровенную. Тогда прославьте Абиду и шествуйте неуклонно путем его.

По смерти Загарвадона, дети, отдав отцу последний долг, волнуясь страхом и надеждою, открыли запечатленные урны. И что же оказалось? каждая урна содержала предопределение Абиды, относящееся к тому лицу, которому досталась она. А в общем содержании откровенных судеб выражена та мысль, что тысяча три сына Загарвадон-хана возводятся на степень богов мироправителей, что каждый из них должен править определенное число тысячелетий и в определенные эпохи, разграничиваемые седмеричным числом мироправителей, с свойственным каждому характером, с преизбытком благ или зла.

Столь дивно возвеличенные над родом смертных, дети Загарвадоновы принесли хвалу и благодарение Абиде и вступили в чреду мироправления.

Первый из воспользовавшихся этою честью, по праву старшинства, был Шиги. Время его правления было самое блаженное: люди жили по десяткам тысяч лет среди покоя и радостей, ничем не возмущаемых; самые стихии находились тогда в постоянной гармонии и тем умножали счастье обитателей земли.⁵⁸

При последующих пяти правителях, мир мало-помалу начал клониться к упадку, так что при воцарении седьмого – т. е. нынешнего правителя Шигемуни, люди жили не больше ста лет и были игралищем страстей. А когда богу сему придется оставить скипетр правления, по истечении пятитысячного срока, то век человеческий уменьшится до десяти годов. И люди того времени не будут отличаться от бессловесных животных.

Тогда-то примет бразды правления Майдари и начнет новую седмицу всеобщим рода человеческого преобразованием, имеющим постепенно идти к совершенству в течении седми богоправлений. А затем мир наш опять пойдет к упадку. И это мировое коловращение будет повторяться до последнего из тысячи трех богов – Очирвани.

В роковое правление Очирвани, ужасы нравственного нестроения, а вместе и страшные знамения будут постепенно возрастать, предвещая близкую кончину мира. На небе явятся сперва два солнца, потом четыре, напоследок шестнадцать солнц. Растения и животные от невыносимого жара погибнут, реки и даже моря иссохнут, земля представит из себя раскаленную печь, а горы станут дышать пламенем. Сила этих явлений сделается чувствительною и для Алтан мелекей – золотой лягушки, этого знаменитого существа, представляющего собою образ Уран-манзду-ширина, находящегося под Сумбером и охватывающего землю. Животное, заметив оскудение потребной для него влаги, принуждено будет оставить теперешнее свое положение и оборотиться deorsum. С таким оборотом – увы! Весь мир пойдет вверх дном.⁵⁹ Но и при этой страшной катастрофе человек вправе еще будет сказать о себе:

Non omnis moriar, multaque pars mei

Witabit libitinam, usque ego posterâ

Crescam laude recens. Horat in Odis.

Буддизм, допуская богов и богинь, полубогов и гениев, делит их не только по личному и самостоятельному значению, но и по отношению к классам других существ. Отсюда происходит, что каждый Будда, каждый Бодисад и Тенгерин отнесены к одной из четырех категорий: мира, учительства, власти, силы – аморлингой, делгеренгой, эрке, докшин. И это разделение известное под именем Дурбен ундусу – четыре корня, имеет приложение ко всей феософии и иерархии.

Наивысшими считаются Боги венца – титемун бурхан: Абида, Амога сиди, Бирюзана, Очир – садова, и наконец, Радна – самбоба.⁶⁰ Пятерица, служа символом таинственности, служит вместе и предметом глубокого благоговения. Притом она удерживает за собою то исключительное преимущество, что четыре корня поставляются в одинаковом к ней отношении, и даже выводятся из нее, как из своего начала. Но право первенства остается за Абидою; ему принадлежат и все божеские совершенства.⁶¹

Как свет огня тысячами подобных себе светов отражается в кристаллах вод, так существо (быи) Абиды, при единичности божеской натуры – гакца чинар, способно проявлять себя в бесконечном множестве своих Хубилганов, не изменяя тождеству, а тем более, не нарушая своего покоя – аморлингой, невозмущаемость которого составляет неотъемлемый и вечный удел божества.

В слове Абиды заключается источник жизни; чрез него же судьбы и повеления божеские распространяются – делгерулху бой, по всему миру, переходят из рода в род, из века в век.

Мысль (сеткил) Абиды в полном смысле всемогущая. К чему ни обратится, чего ни коснется, все ей покорствует, над всем владычествует она – эрке баримой.

Ум Абиды всеобъемлющий. Отец богов все видит, все знает в настоящем, прошедшем и будущем. И направляя ход мировых событий к высоким целям своим, дает всюду чувствовать безмерную премудрости своей силу – цагласи угей эрдем билигун докшин.⁶²

Во внимание к таковым достоинствам Абиды, а равно и к тому, что все обители блаженства – Сукавадин орон, находятся в непосредственном его распоряжении, Буддисты, несмотря на множество богов своих, в важнейших обстоятельствах жизни к нему одному молитвенно обращаются. Так при похоронах унывно поется стих:

Эгерелун орон босот-тор угей болай, нигулескуй-бер удоридун соирха, лама Абида!

то есть:

Божественный Абида! по милости своей, наставь на путь усопшего: ибо у тебя одного место упокоения.

В капищах изображения Абиды занимают почетнейшее место. Огневидный Будда восседает на престоле, быв полуприкрыт багряною хламидою. На голове у него черная скуфья – ракчи, а в руках чаша – бадар аяха, служащая эмблемою блаженства, которое вкушает он и которого удостаиваются все приходящие к нему.⁶³

После богов венца, следуют мироправители, и в особенности те из них, которые уже приходили и правили дольним миром в определенные эпохи. К числу сих последних принадлежат:

Шиги,

Бисваво,

Диван-гара,

Гана-гамони,

Гарга-сонди,

Гашиб,

Шигемуни.

Образцом молитвенного к богам сим воззвания может служить следующий тибетский стих:

Санджей намшик дзукдор тамджитжан,

Корба джикден сертуб отсрундан,

Шакджи туба годам лхаилхо:

Санджей баво дунла чакцало.

К стиху этому, содержащему эпитеты помянутых богов, монголы придают заключение: Долон тегунчилен ирексен-дор мургумой биде – этой седмерице, уже пришедшей покланяемся.

Встречаются также в Буддийском каноне песнопения и молитвы равно прилагаемые к каждому из богов, пришедших и имеющих еще прийти. Для примера приводим:

Иладжу тегус нукчиксен,

Тегунчилен ирексен,

Даини дароксан,

Унен тегус тогулаксан

Бурхан Шигемуни-дор мургумой биде.

Смысл слов такой:

Покланяемся богу Шигемуни, который пришедши в мир, одержав над врагами своими решительную победу и низложив их, достиг истинного совершенства.

О Шигемуни, как ныне царствующем Будде, желали бы мы сообщить положительные сведения. Но, к сожалению, жизнь его и деяния, основные начала его теории и практики, а тем более правила, побуждения и цели первых адептов Буддизма полны противоречия, омрачены и искажены самыми нелепыми вымыслами.

Итак, не полагаясь на мнения и суд Буддистов, обращаемся к ученым ориенталистам, и водясь их взглядами, представляем читателям следующие апотегмы:

1) Шигемуни не есть лицо чисто баснословное. Он существовал; и существовал лет за тысячу до Рождества Христова. По крайней мере, начало Буддийского летосчисления, ведомого от Шигемуни, падает на этот период времени.

2) Шакьямуиский род, из которого происходил Шигемуни, или как он прежде назывался Сиддарта, владел неподалеку от Непала, сделавшись царственным с восшествием на престол Маха- самматы.

3) Род этот нашел сильного врага в Вируддаке и был весь истреблен. Одному Сиддарте удалось найти спасение в бегстве на берегах реки Нираджаны.

4) Став невольным изгнанником, Сиддарта навсегда удержал за собою название Муни-отшельника из рода Шакья, т.е. Шакьямуни или по Монгольской письменности, Шигемуни.

5) Анахоретская, скитальческая, полная тяжких испытаний жизнь Сиддарты не могла не расположить его к созерцаниям и даже к самому аскетизму. А этого очень достаточно было, чтобы приобрести почетное название Будды, т. е. мудрого; конечно в том самом смысле, в каком греческим ученым и созерцателям усвоялось некогда название то софистов, то философов.⁶⁴

6) Но чем более удалялось от него потомство, чем более развивалось его учение, тем необыкновеннее становился он в глазах своих поклонников. Это замечается в самой последовательности разграничивающих историю Буддизма трех периодов – ханаяны, махаяны и мистицизма.⁶⁵

7) Равным образом и общество, основанное Шигемунием, в начале было не иное что, как братство нищенствующих – бикшу, людей, покинувших мир, решившихся быть странниками и пришельцами.

С течением времени, внешний и внутренний характер общества стал изменяться. Правила жизни его и самая теория, сделавшись сложнее, отвлеченнее, дали повод к различным толкам и разделили поклонников Будды на секты.⁶⁶

8) Шигемуни умер 80-ти летним стариком и труп его, по обычаю индийскому, был сожжен.⁶⁷

Вот обстоятельства, не лишенные исторического вероятия. Все же прочее, или почти все, в биографии Шигемуни есть чистый вымысел.

Шигемуни, как глава и представитель желтого корня, изображается желтым и в желтом жреческом одеянии, с чашею в руке. При нем находятся, в качестве ассистентов – сойбун, двое из ближайших учеников его Ананда и Собади. Они держат по жезлу – дулдей, и считаются один вопрошателем, а другой скорописцем.

К этому же разряду покровителей человеческого рода причисляются Бодисады и Махасады, которые хотя и не достигли еще достоинств Будды, но бывши родом божиим – бурхану ундесун даки илете болбай, – они естественно расположены ко всякому добру и всегда готовы оказывать потребную помощь и услугу. А потому и право исключительное имеют на божеские почести.

Далее буддийская феософия дает место таким богам, которые могучи, но не близки к человеку; и более грозны, нежели благотворны. К классу сему принадлежат: Хормузда, Бимала-зедери, Шакджин-арсалан, Октаргойн-сан и Эрлик-хан.

Первый из богов сих правит Тенгеринами, а второй Асуринами. И для обоих местопребыванием служит гора Сумбер. Только Хормузда с 33 почетными тенгеринами, обитает на ее вершине, в жилище, называемом Садорвасун балгасун; а Бимала-зедери в пещерах под горою. Из остальных трех, Шакджин-арсалан господствует над бессловесными тварями. Октаргойн-сан над Биритами, а Эрлик- номун-хан, иначе Чойжил, распоряжается во аде.

Этот Плутон всегда имеет пред собою зеркало – геген толи, отражающее все тайности человеческие и весы правды – чиннур, показывающее истинную цену каждого деяния, слова и мысли. А потому, ничто не может от него укрыться, или представиться ему лучшим, нежели каково есть в действительности, равно не может и забытым быть. Ибо все сделанное человеком записывается с величайшею точностью. Когда же душа предстанет, то Чойжил смотрит, где большинство дел ее – на белой или черной стороне скипетра его. И по этому решает жребий пресельницы. Тогда сила неотвратимого рока влечет душу, как бы некую пылинку, в определенную ей сферу; и там начинает она ощущать последствия прежней своей жизни и вступает в чреду новых превращений. Одна лишь чистая добродетель не подвластна таковому влиянию судьбы: – Nullo dominatu premitur. Она ведется иным путем и царство Чойжила минует.

Последний разряд чтимых существ самый многочисленный. Ибо сюда относятся Тенгерины, или духи всех миров, всех стран и мест и всякого вида и рода – элдеб удзекделун, лишь бы не были они членами темного царства – хара дзугун.

К Тенгеринам обращаются как к посредникам между богами и людьми, особенно в тех случаях, когда надобно действовать против Читкуров, Шимнусов и других враждебных человеку духов. Призывы с этою целью совершаются по обряду Докшинскому, а деятельнейшими помощниками признаются: 1) Ямандага, имеющий 36 рук, 16 ног и звериную с рогами голову; 2) Гомбо, оказавший величайшие услуги Буддизму; 3) Сендуме и Лхамо, прославившиеся превращениями и чародениями: 4) Табун хан – пять огненных царей; наконец, Гонгар, Дамдин, Джамсоран, Цамбо, Шальши, Юсун-дорлук и многие другие.

В качестве этих же благодетельных духов, призываются Шраваки, Брадигабуты, Бутхалисы, Хутукты и Хубилганы, даже и такие, которые ныне еще живут, проходя длинный путь предначертанных им перерождений, каковы например: Банчин-богдо, Далай-лама, Джимдзан-дамбейн-геген и подобные им святоши.⁶⁸

Вот общие черты мистико-буддийской феософии; но не ими ограничен круг ее воззрений. Напротив, она входит в длинные о Бурханах рассказы, превозносит заслуги их и силится представить с возможными подробностями картину жизни каждого их них. А все это как бы для того, чтобы из-под пера жалких тружеников вышло наконец чудовище, могущее осуществить собою мечту римского поэта:

Humano capiti ceruicem pictor equinam

lungere si velit, et varias inducere plumas,

Undique collatis membris, ut turpiter atrum

Desinat in piscem mulier formosa superne;

Spatatum admissi risum teneatis amici?

Horat. de art Poët.

В предыдущей статье упомянули мы о богах, господствующих над различными классами одушевленных тварей. Здесь намерены показать состав этих классов и значение принадлежащих к каждому из них существ.

Одушевленные твари рассеяны по всем мирам, на пространствах более или менее обширных, и с условиями жизни, соответствующими нравственными и умственным их качествами. В этих же качествах положено основание разделению их на шесть классов, поставленных в непосредственной зависимости (как выше сказано) от шести могущественных повелителей – чидакчи бакши.⁶⁹

К первым и высшим классам принадлежат Тенгерины, Асурины и люди, к последним бессловесные животные, Бириты и обитатели ада.

Тенгерины вообще почитаются добрыми и благодетельными. Они состоят под управлением славного Хормусды, а пребывание свое имеют одни на горе Сумбер,⁷⁰ другие на солнце, луне и звездах, а некоторые на земле и в разных пространствах воздушной сферы.⁷¹ Гении эти, хотя не облечены, подобно нам, плотью и способны принимать разные виды, однако же не могут назваться чисто духовными. Существо их связано с материей, которая делает для них необходимою пищу, состоящую в аршиане (рашиян), или нектаре; допускает между ними различие пола, и подвергает их разным превратностям.⁷²

Так, верный своему значению Тенгерин получает, по мере заслуг своих, высшие почести и совершенства, может родиться человеком и открыть себе путь во все блаженные страны. В противном случае, он ниспадает из эфирной сферы, теряет свой блеск и силу и становится жертвою тяжких и уничижительных перерождений и переселений.⁷³

Асурины, входя в категорию злых духов, наравне с ними почитаются виновниками несчастий, случающихся на земле. Самые Тенгрии не имеют от них покоя. Ибо Асурины ни о чем столько не хлопочут, как о похищении у них нектара. С этою целью ведут они непрестанную брань, вынуждающую иногда самого Хормусду принимать личное в ней участие. При грозном его ополчении, брань принимает изумительные размеры.⁷⁴ Бури и громы служат для нас ее вестниками. Но победа добрых гениев над злыми, по закону вечной правды, тогда лишь решительною бывает, когда в мире нашем зло нравственное не торжествует над добродетелью.⁷⁵

К третьему классу относятся люди. В жилище им предоставлены обширнейшие органического или амарамакского мира страны, обнимающие собою Юг, Восток и Север. Страны эти резко отличаются одна от другой, как по внешнему своему виду, так и по условиям жизни своих обитателей.⁷⁶ К тому каждая из них имеет собственные достопримечательности. Таковы, например, два дерева – Дзамбудаши и Галбарбарас. Первое, будучи достоянием Юга и произрастая на море, называемым Мапама, производит дивные плоды. Когда плод этот упадает в море, то слышен звук дзамбу; отчего и самая страна, произращающая дзамбудаши, получила название Дзамбу тиба. Царь драконов Ногон-риджа, употребляет плоды эти в пищу; остальные превращаются в золото реки Дзамбу. Другое дерево Галбарбарас (калбарис), между Северным и Восточным тибом, высится на 100 миль, ветвями покрывает площадь в 50 миль и утверждается на плите такого же размера. Ему свойствен дар слова. Но, к сожалению, слово это есть зловещее – магу дагуту. Галбарбарас тогда только начинает говорить, когда нужно предсказать человеку близкую и неизбежную его кончину. Кроме деревьев сих много и других в мире нашем диковин. Есть алмазные дворцы, есть поля, унизанные как бисером, золотыми горами, озера вечно покойные и произращающие царя цветов Линхову. Но все эти достопримечательности проходим мы молчанием, предоставляя любознательным самим заглянуть в полную чудных сказаний книгу Чихула кереглекчи.⁷⁷

Бессловесные – адагусун амитан, причислены к низшему отделу одушевленных существ. Наибольшая и самая почетная часть их обитает в морях. Затем во множестве водятся они на западном тибе (укерту тиб), где имеет пребывание свое и верховный их властитель. Остальные развеяны в разных частях света и поставлены в большей или меньшей зависимости от человека.⁷⁸

Бириты, влача жизнь свою в преддверии ада, представляют собою жалких тварей. У них желудок с гору, а рот и горло с игольные уши. При столь чудовищной несоразмерности частей тела, Биритам нельзя утолить ни голода, ни жажды. Да и проглоченные ими капли внутрь их превращаются в смолу и огонь.⁷⁹

Соседнее с Биритами адское царство состоит из многих и разнороднейших существ, известных под именем Читкуров, Зеткеров, Шимнусов, Альбинов, Буков, Оролонов, Онготов и проч. Главными местопребываниями их служат ад и пропасти земные, а затем пустыни, горы, леса, воды и даже жилища людские. И чем они ближе к человеку, тем более стараются вредить ему; или, по крайней мере, вражески наблюдать за его действиями и направлять их, по возможности, к целям своим.

Такое разделение существ, как догмат Буддизма, входит во многие религиозные легенды, выражается в обрядах и служит темою для молитв и нравоучений. А потому, будем мы иметь случай еще говорить как о существах сих, так и о богах, властвующих над ними.

Мифологическим началам, в предыдущих статьях изложенным, вполне соответствуют все другие уроки Буддийской мудрости. Наставница эта, выдавая себя за всеведущую ζητου̃ν τἀ τἐ ὑπὀ τἠν γη̃ν καἰ τά ἐπουρἀνια, бросает пыль в глаза адептам, дивит их, как детей, надутым пустословием и требует от них неограниченного к себе доверия на основании ἀτός ἔφη.

Для примера представляем отрывок, из которого можно видеть, какое понятие имеют Буддисты о телах небесных и о явлениях в мире нашем происходящих.

Солнце состоит из огненного хрусталя – гал молор. В поперечник имеет оно 51 милю, в окружности 153, а в толщину слишком 6 миль. Движение его зависит от воздуха, которым будучи гонимо, обтекает в сутки четыре больших тиба.⁸⁰ Светило это предоставлено в жилище тем из Тенгеринов, кои известны под именем сынов солнца, и они блаженствуют там в великолепных дворцах.⁸¹

Луна огненных элементов не содержит; состоит же из водянистого хрусталя – осун молор. Толщиною она равняется с солнцем, а в поперечнике меньше его, и то на одну лишь милю. Во всех других отношениях луна чуть ни превосходит солнца, изобилуя чистейшими водами и дивными растениями.

Звезды по составу своему походят на луну, но по величине не могут идти в сравнение с нею. Ибо самые большие простираются на три тысячи, а меньшие на пятьсот луков. И как ни велико число их, однако же все они заселены сынами и дщерями небожителей.⁸²

Атмосфера, служащая опорою толикому множеству тел, простираясь вверх на 40 т. миль, обставлена горами и стенами и подвержена тяжкому, всегда единообразному давлению мировых масс. Отсюда происходит упругость и тот постоянный закон кругового движения, который проявляется в телах небесных и все здания мира содержит в стройном единстве.⁸³

Теперь взглянем оком Буддиста на физические явления и при руководстве сказаний об Арахоле – Арахалун дой, объясним отчего и как затмеваются солнце и луна.

У скипетрдержавца Очирвани сберегалась некогда живая вода. Узнавши о такой драгоценности, злой дух Арахола стал искать удобного случая, чтобы воспользоваться ею. И это удалось ему. В отсутствие Очирвани, прокрался он в его жилище и, выпив воду до капли, сосуд наполнил смертоносной жидкостью.

Затем, чтобы избежать заслуженного наказания, демон устремился в отдаленные миры. И где ни пролетал, вечною грозил враждой небесным светилам, ежели они не сумеют быть молчаливыми, и как-либо укажут таинственный его путь гневному Очирвани.

Солнце и луна пренебрегли угрозами, высказали всю правду. Тогда Арахола был настигнут и понес строгое наказание. Очирвани рассек ему чрево своим очиром; но не мог умертвить его, как приобретшего чрез живую воду свойство бессмертия.

С тех пор для Арахолы одна цель, одно желание – мстить солнцу и луне за их измену. И конечно, не сиять бы им на тверди небесной, если бы благодаря Очирвани, не содействовало к их избавлению уродство демона. Ибо хотя и может он при случае поглотить то, или другое светило, но удерживать поглощенное никак не в состоянии.

При всем том, обстоятельство это важно и всегда имеет характер зловещего. Почему крайне неблагоразумно быть холодным зрителем явлений сего рода. Напротив, достоин всякой похвалы, кто, заметив исчезновение луны или солнца, потрясает воздух криками и бряцанием. Арахола чрез это приводится в смущение, а поглощенному им светилу дается возможность к скорейшему избавлению.

Подобные же причины действуют на произведение дождя, грома, землетрясений и проч.

В книге Лумбум-гарбо так пишется: Одно из четырех божеств, господствующих над царствами природы, есть Лусун-хан. А подчиненные ему гении известны под общим именем Лу.

Лу обладает способностью 73-х превращений. Зиму проводит он в бездействии, погрузившись в морские пучины; а летом носится в воздушной сфере, принимая то малые, то самые огромные размеры.

Во всяком случае Лу бывает окружен 9-ю слоями – юсун дабхор, облаков и держит при себе водокристальное сокровище – осун молор эрдени, могущее притягивать воду их рек и морей. Снабженный таким снарядом, Лу, по манию Лусун-хана, поднимает воду на высоты небесные и дождь проливается.

Однако же дело это не без затруднений и не без хлопот. Враг всякого добра Асури, не желая видеть людей в изобилии и радости, не терпит, чтобы земля одождеваема была. А потому, чуть завидит на небе приготовления к дождю, Асури начинает бить в чудовищный свой барабан (кенгерге) и тем замедляет действие осун-молора, а иногда и все стихии приводит в беспорядок. Тогда Асурины торжествуют; а земля стонет, и в отраду ей не остается ничего больше, как:

Unum est tristibus in malis levamen,

Pati leniter. Et necessitati,

Ut virum decet, obsequi libenter.

Гром и молния не от одной, а от различных причин происходят. Когда гром отзывается глухим и отдаленным эхом, то следует заключать, что Лу занят своим делом и собирает дождь. Когда сверкает Зарница, это верный знак, что Лу находится в добром расположении и тешится, вращая своим хвостом.

Но громы и молнии сокрушительные, а также град и каменные дожди, происходят по временам от раздраженного Будды, действующего в таком случае чрез ужасных Арбан-докшитов. Чаще же явления такие находятся в связи с войною, которую ведут Асурины против Тенгеринов. Каменнометные стрелы их, с громами и молниями, несутся во все страны света и дают собою чувствовать, сколь могучи противники и как тяжка взаимная между ними брань.

Последствия этих явлений могли бы быть ужасны, при нашей беззащитности. Но по действию судеб, губительные стрелы могут поражать лишь виновных пред богами. И здесь-то основание закона, по которому человек, убитый громом, признается отверженным и не заслуживающим погребения, а смерть его поставляется первою в ряду 15-ти злополучнейших – арбан табун магу укул-еце.⁸⁴

Землетрясения. При внимании к началу единства, вопрос о землетрясениях должен бы решиться сам собою – на основании данных, которыми объясняются предшествовавшие явления. Если Тенгерины и Асурины столь могущественны, что от стрел и мечей их потрясаются небесные своды: то как не трястись земле под ногами этих исполинов?

Но софисты наши, бросив родное детище, пустились в самые дальние окраины и там сумели отыскать ключ к таинству землетрясений. Оказалось, что виною их Алтан-мелекей. Читателю известны уже отношения Мелекея к нашему миру (см. ст. V). На брюхе этой твари лежит средоточение вселенной – величественный Сумбер, а в лапах ее четыре части света. Поэтому всякое движете животного отзывается потрясением оснований земли. Иначе и быть не может. Не объяснимо лишь терпение, с каким Мелекей держит, не изнемогая, в объятиях своих нашу планету и не допускает ей низринуться в бездну пустоты. Между тем, как для него достаточно одно оборота, что бы все ниспровергнуть и оправдать собою древнее изречение:

Paruula quaeque

Dum minime credis, quo perimamur habent.

Переходим к обрядовой части. И прежде всего покажем основные жреческого сословия элементы.

Шигемунианская иерархия – сакил санвар, в общем составе своем дает видеть нечто похожее на Римско-духовные ордена. Известно, что ордена эти разнятся между собою не только цветом и формою одежд, но и частностями устава своего.

Это же проявляется и в Буддизме. Духовенство его, обязанное вообще к безбрачию, делится на четыре корня или обряда – ундусу: желтый, красный, белый и черный. И каждый из сих корней, утверждаясь на одном и том же основании буддийского законоположения, имеет свои отличительные признаки внешние и внутренние.

Так, первый из корней желтый – шара- ундусу, иначе сказать ламы этого корня (ritus), в нарядах своих дают наиболее места желтому цвету, а главнейшею своею обязанностью считают благотворительность. И потому признаются исключительно посвященными Шигемунию, как наивысшему образцу милосердия и любви.

Второй корень красный – улаган, отличаясь от первого цветом, отличается вместе характером и назначением своим. Принадлежащие к нему лица посвящают себя Докшитам, или грозным духам, и у них ищут помощи против враждебных сил.

Остальные два корня, т. е. белый и черный – цаган, хара, разнясь от красного цветом, сходствуют с ним целью и условиями обрядовых действий. Покровителями их признаются также Докшиты – докшин тенгеринер, только не красные, а белые и черные.

Впрочем, в каком бы соотношении ни находились последние три корня, буддийский канон вводит их в одну категорию, и всячески старается мраком прикрывать их действия. А что видимо и осязаемо, то носит на себе характер вакхических вдохновений, и кажется влагает в уста жрецов стих Марциала:

Possum nihil sobrius, biben ti

Occurrunt mihi quindecim Poëtae.

В состав ламской иерархии входят:

1)Убаши, 6) Бандида-хамбо̀,

2)Ховарак, 7) Шаваран,

3)Гецул, 8) Хубилган,

4)Гелун, 9)Хутукту,

5)Ширегету, 10) Далай-лама,

11) Баньчень-богдо.

Это лицо срединное между клиром и мирянами. Принимая посвящение и новое имя, Убаши не обязуется ни к какому служению в капище. Давая восемь благочестивых обетов, он не отторгается от уз семейных и от попечений житейских. Отличительными звания его признаками служат желтый или красный пояс – оркимджи, трижды охватывавший своего адепта; четки – эрике, состояния из 108 корольков и чашка – аяга, которою во всех случаях должен он пользоваться, в отвращение осквернения чрез употребление пищи или питья из нечистого сосуда. Вещи эти столь нужными почитаются, что без них нельзя сделать трех шагов. А поскольку Убаши, как не утвердившийся на пути усовершения, может заблуждаться и ослабевать: то из предосторожности, приставляется к нему почти неотлучный наставник – бакши, из пожилых и набожных лам.

Все сказанное имеет приложение и к женщинам; только они вместо пояса носят перевязку чрез левое плечо и называются не убаши, а убасанца.

Ховараки исправляют в капищах должность причетников, прислужников и музыкантов. При посвящении, новое имя не всегда получают, а четки, чашу и пояс всегда. Последний бывает шире и длиннее, нежели у Убашей. Сверх того, усвояется им желтый, красный или черный, особого покроя кафтан, составляющей служебную и частную их одежду. Ховараки принимают на себя 14-ть обетов, в том числе и обет целомудрия.

По служебному значению равняется с Диаконом. Посвящаемому в этот чин даются, между прочим, два лоскута или хадаки, красной и желтой материи, и оркимджи, в 7 аршин длиною. К тому при каждом Гецуле находится помощник Джун-джик. В старину Гецулами бывали и женщины, но теперь это не допускается.

Слово Гелун соответствует еврейскому – коген, означающему Священника. Служебное облачение Гелунского чина составляют:

1) Док-ик, желтый с красными обшлагами камзол.

2) Шантап, цветом красный с такими же нашивками. Он делается в виде простыни и служит к покрытию тела от пояса до пят.

3) Гирак. Им опоясывается Гелун, для поддержания на себе тяжелого своего шантапа.

4) Оркимджи, о котором уже упоминали мы, является здесь длиною в десять, а шириною около двух аршин. Жрец перекидывает его чрез левое плечо и обвивает около рук.

5) Лагой. Употребление его одинаковое с оркимджи; цветом бывает желтый и походит на простыню, только сшитую из 60-ти полос, в определенных законом размерах.

6) Намджир, покроем не отличаясь от Лагоя, шьется из златоцветной шелковой ткани и составляет наилучшее убранство. А при богослужениях особой важности, накидываются одна на другую все три повязки – оркимджи, лагой и намджир; тогда жрецы не только пестреют, но можно сказать, закутываются от головы до ног.

7) Натон, вашной, шисар, ободай. Это желто-красные шапки, употребляемые ламами. Натон походит на петушиный гребень; в Ваншое приставлены длинные наушники, упадающие на грудь; Шисар увешан кистями, кои прикрывают собою затылок. Ободай есть конусообразная ермолка, с цветным шариком на верхушке. Из шапок сих, или малагаев, главный почет принадлежит Ваншою.

8) Джанчи – мантия желтого или красного цвета. В форме представляет ту особенность, что имеет короткий семизубный воротник, лежащий на плечах. Ламы накидывают мантии поверх обыкновенных своих одежд и пользуются ими при разных церемониях.

9) Динва – красноцветный с разными нашивками коврик, длиною в три локтя. Вещь эта служит символом щита против враждебных сил. А потому, чтобы ни делал лама, при нем всегда должна находиться его Динва. То же предписывается законом и в отношении прочих священных одежд. Не имея их с собою, жрец не может никуда отлучиться, а особенно проводить ночь.

Все помянутые атрибуты Гелунского чина относятся к желтому обряду и принадлежат, с малыми лишь изменениями, и всему высшему духовенству. Но ежели служба совершается по красному обряду и вообще в честь Докшитов, то действователь является в особой форме. Тогда облачение его составляют.

1) Шанак-гоинак. Это род хитона, надеваемого поверх обыкновенных одежд, и он бывает разных цветов, судя по рангу Докшитов, которым приносится жертва.

2) Руйджин – длинный красный кафтан, похожий на подризник. На нем сверху до низу нашиваются эмблематические изображения гениев, привешиваются кисти, позвонки, побрякушки и все то, что может служить к произведению звука и пестроты.

3) Царбукчи. Это металлические поручи, украшенные моржанами и всякими блестящими мелочами. Сюда же отнести надлежит и кольца-буга, надеваемые у локтя.

4) Дод-ик. Он ни мало не походит на тот дод-ик, о котором выше говорили; ибо является здесь уже не камзолом, а длинным капюшоном с застежками. Цвет ему дают темный, а окраины испещряются пятицветными нашивками.

5) Мад-ик представляет небольшой запан. Но в противоположность дод- ику, средина его пятицветная, сложенная из квадратных шелковых лоскутков, а окраины темные.

6) Ванзейн-хубцат, есть остроконечная черная каска. Ее всегда увенчивают литыми изваяниями пяти бурханов – титимун табун бурхан, и стольких же мертвых голов – хакимойн толгой. От венца этого опущены черные волоса, закрывающие лицо, а кисти и длинные наушники – джотбон, падают на грудь и плечи.

Должно заметить, что для служения по обряду трех последних корней, недовольно обыкновенного посвящения в Гелуны, но требуется посвящение в особые таинства. И кто удостоился этой чести, тот будучи даже мирянином, имеет право служить по обряду Докшитскому, хотя на деле и не бывает этого.

Титул Ширету, или Шигерету, носят Гелуны, управляющее Дацаном, или капищем. Следовательно, Ширеты равняются с Пекинскими Да-ламами. Право на это достоинство приобретается долговременною службою в жреческом звании, принятием четырех таинств, а более всего глубокими знанием веры. При каждом Ширете, на случай болезни или смерти его, находятся два кандидата, старший – лацап и младший – джитбу; а для почета и в помощь при богослужении имеет он двух прислужников – сойбун. В капищах же предоставляется ему первое место в ряду ламских седалищ – джабдан. Из нынешних Ширетов Русской Монголии наибольшею известностью пользуется Цугольский. Для монголов это истинный оракул; буряты говорят, что он не выпускает из рук Ганджур-Данджура; что все глубины мудрости ему доступны. А нам при взгляде на таких мудрецов, остается сказать:

Qui recte consulat, Consul fiat.

Ennius.

По смыслу Китайского уложения, Бандида-хамбо, иначе хамбо или Камбу-лама, должен занимать место между Засак-да-ламою, т. е. верховным Пекинским жрецом, и между Цорджи-ламою. Это же уложение, указывая на Хамбо-лам, как на обычных посланцев от Далай-ламы и Баньчень-эрдени, привозящих ежегодно ко двору дань, называет их алчными к прибыткам невеждами. Отсюда усматривается, что Хамбо-ламам в Китае не много чести. И вся промоция их ограничивается настоятельством в котором-либо из Пекинских монастырей. Но каково бы ни было значение их в царстве Хинов, на пространстве Русской Монголии, титул Бандиды важен и громок. И это потому, что он там один, и в лице его сосредоточена вся духовная власть над Монголо-бурятами ламайской веры, обитающими по ту и по сю сторону Байкала. Такое значение бандиды в актах выражается сими словами: Баягал далейн-эмене- даки баяху Монгол-Бурят шаджинтану ахалакчи, Бандида и проч.

Резиденцию свою имеет Бандида у Гусинского озера, которое Буряты называют Кулун-нур. Озеро это находится в угрюмой степи, прилегающей к Забайкальскому городу новому Селенгинску, и составляющей собою первые ступени пресловутой Гоби.

Дацан Гусиноозерский ничем не отличается от других. Даже многим из них, особенно Анинскому и Цонгольскому далеко уступает как архитектурою, так и убранством. В домашнем быту Бандиды также видна лишь степная простота с прикрасами Буддийской набожности. Но сам Гаван-хамбо Чойван-Дорджи Иши- джимцойн, которого я имел случай посетить, представляет интересный предмет по изумительному дородству своему, соединяемому с исполинским ростом. И я уверен, что портрет его мог бы занять почетное место в лучших картинных галереях.

Существа, носящие эти названия, начиная собою ряд перерожденцев, являются столь темными, сколько темен и самый путь, которым приходят они к нам из другого мира. И конечно, задачи Сфинксовы, узел Гордиев и философский камень, все вместе взятые, менее затруднят собою мыслителя, нежели разбирательство признаков, по которыми различаются Хубилганы от обыкновенных смертных. Но ключ от тайны в руках Буддийских законоведцев. Чуть оказывается, что душа, идущая путем усовершительного перерождения, оставила, по выражение канона, старую одежду свою – джанчи арильджаху: то спешат обратиться к жребиям судеб, и по их указаниям сперва отыскивают следы странницы, а потом узнают и самое существо, в которое вновь облеклась она. Вообще же, при суждении о делах такой важности, принимаются за основание следующие аксиоматические положения:

1)Хубилган, в обширном смысле этого слова, может стоять на разных степенях совершенства, какие только находятся на огромном расстоянии от Шаварана до Далай-ламы и Баньчень-богдо. Но в тесном (angusto) смысле, Хубилганы принадлежат к низшему разряду перерожденцев. Чтобы быть таковым, довольно сознавать в себе три перерождения – гурбан туруль-eн айлатху. И люди этого значения обладают способностью мгновенно переноситься с места на место; являться, где их не ожидают, помогать бедствующим, когда считают то нужным.

2) Шаваран, при сознании нескольких перерождений, проявляет светлость ума, чистоту воли и пламенную к Буддизму привязанность.

3) Биширелту, сверх помянутых совершенств, имеет силу низлагать шаманство и делать разные диковины – иди сиди удзегулекчи бой.

Людьми этого сорта Китайская Монголия никогда не оскудевала. Но в нашей Монголии являются они как редкий феномен; и то не из туземного племени, а из чуждых пришельцев, которые обходя и проходя пустыни, умеют найти себе дорогу и к Русскими Монголам. Впереди увидим мы, к чему клонятся и чем сопровождаются такие посещения.

Хутукту, а по выговору Китайских Монголов Кутукту, почитается ламистами за святошу, который прошедши длинный ряд перерождений, стяжал высокие духовные совершенства. Сановников этого класса в Китайском государстве находится четыре: 1) Ургинский Хутукту, титулующийся в отличие от других Джебдзун дам-бейн геген, или Джебдзун дамба; 2) Уамдомский кутукту–Пакбала; 3) Цзяря кутукту; 4) Пекинский кутукту, который впрочем в штате Пекинского духовенства носит название лишь верховного жреца – Джасак-да ламы.

Каждый из них имеет свою степень значения и свои особенные обязанности. Так, Пекинский Хутукту есть главный блюститель чина и порядка при религиозных торжествах и даже при всех пиршествах, даваемых от двора, к которым обыкновенно приглашаются приезжие кутукты, джасан-ламы, хамбо, цорджи и хубилганы.

Пакбала Хутукту и Цзяра Хутукту обязаны присылать ко двору посланников и дань чрез пять лет. Первый должен присылать золотую чашу и корень – хуан лянь; а последний бронзовые статуи божеств, благовония и тому подобные вещи. А взамен сего, посылаются к каждому подарки от Двора, состоящие из серебряных сосудов и шелковых тканей.

Ургинский Хутукту, пользуясь особенным уважением Двора, подносит лишь дары Хуандиевой небесной благости, не по обязанности, а в знак неизменной верности своей. И ежели рассудит прибыть в Пекин с целью изъявления верноподданнических чувств, то верховный государственный Совет обязуется сделать все нужные распоряжения касательно почестей и заготовления подарков.

До 1764 года Ламайское в Сибири Духовенство находилось в зависимости от Ургинского Хутукты; потом отношения эти прекращены. А как и для чего, о том скажем в своем месте.⁸⁵

Стоя во главе Буддийской иерархии, Далай-лама и Баньчень-богда имеют пребывание свое – один в Северо-Западном, или так называемом Далай-ламском Тибете. Другой в Юго-Восточной его части, и оба кажутся обреченными на то, чтобы быть во взаимном столкновении и представлять в лице своем Двуглавую иерархию. По смыслу Буддийского закона, первенство принадлежит Баньчень богда; но Китайское уложение оставляет честь первенства за Далай-ламою. Даже Баньченов эпитет богда, в отвращение сближения со священным именем Богда-хана, силою уложений изменено на слово эрдени-сокровище, с каковым аддитаментом и является сановник этот во всех актах.

Правда, к посольству Баньчень-эрдени, Китайские власти оказывают внимание не меньшее, как и к посольству от Далай-ламы: но при одаривании посланцев, опять является расчет не в пользу Баньчена.

Между тем, в понятии Буддистов существо это, по чрезвычайным своим духовным дарованиям, оставляет за собою всех Хубилганов, Хутукт и самого Далай-ламу.

Коренным местопребыванием Баньченя считается Индия – инеткегун орон. А для доступа к нему необходимыми признаются трехмесячные очистительные подвиги. К тому должно благоприятствовать и определение неба, без чего никакие очищения не помогут. Счастливец, вводимый в чертоги Баньченя, восходит чрез многие отделения все выше и выше. По долгом же шествии достигает он некоего таинственного храма, изумляющего великолепными и дивными иероглифами. Вслед за тем является и сам светозарный (incomparabili perfectionum luce micans) Баньчень-богда.

Совершенства Далай-ламы при всей высоте своей, как выше сказано, уступают Баньченовым. Но тот и другой равно принадлежат к разряду наивысших хубилганов, которые хотя и в мире, но к миру не принадлежат. Ибо души их, быв свободны от всех влияний зла, свободными остаются и от всех ощущений, привязующих человека к земле. Они исполняют лишь предопределение высших судеб и живут среди нас единственно для общей пользы – хамок амитану тусейн тола.

Само собою разумеется, что люди эти, или скорее автоматы, в деле звания и избрания своего не могут зависеть от обыкновенных условий. И если к кому, то к ним первым должны бы иметь обширнейшие приложение слова Епиктета: Τἀ μἐν ἐφ’ ἡμι̃ν, ἔςι φήσει ἐλέυξερα, ἀκώλυτα ἀπαρεμπόδιςα. (Εγγειρ κἐφ. β.) Однако же ограничительная сила человеческих постановлений простерлась как на всех вообще Хубилганов, так равно и на Далай-ламу и Баньчень-богда. А в каком именно отношении, то объяснено будет в следующей статье.

Показав значение чинов от Убаши до Далай-ламы и Баньчень-богда, входящих в состав Ламской иерархии, наиболее уместным находим заняться рассказом об обрядах, соблюдаемых при производстве в эти чины.

Буддизм, допуская существенное различие между Хубилганами и людьми обыкновенными, смотрит на первых как на освященных самою природою, а для освящения других считает нужными разные обрядовые действия.

Действие поставления на низшие степени совершается не в капище, а в юрте. И обыкновенно Убаши и Убасанца ставятся одним Гелуном при участии бакши; даваемые ими обеты, ограничиваясь условиями времени, могут быть по произволу возобновляемы, с повторением самого обряда.

Но посвящение в Баньди или в Ховараки и в Шимнанцы может совершать только Ширет с одним или двумя Гелунами.

Ширет, перекинув через плечо оркимджи, садится и вслух прочитывает род символа веры – номун тулкигур.

По окончании чтения посвящаемый, быв руководим бакшею, подносит Ширету умилостивительную жертву – гоюлтейн мандал, от которой жрец берет несколько зерен и в знак приношения их богам, бросает на воздух. Затем ставленник, сделав по три земных поклона кумирам, номам (закону) и самому Ширету, становится на колени. В это время подают ему деревянную чашку, четки и пояс, обычные принадлежности убашинского и ховаратского чина. И едва коснется он их, как совершитель обряда краем своего оркимджи прикрывает руку, простертую для принятия и выслушивает обеты, которые принимает на себя поставляемый. Тут возлагается на него священный пояс; и если это ховарак: то остригаются последние волоса, нарочно оставляемые для этого действия на макушке головы, при сплошном обритии ее в часы приготовления к принятию нового звания. Напротив, у Убаши только укорачивается, но не совсем обрезывается коса. Весь же обряд посвящения оканчивают приношением бладарной жертвы – ачи мандал.

Подобным образом совершается поставление и в Гецулы. Но действие происходит уже в капище, при участии, по крайней мере, пяти Гелунов и Ширета. Обеты Гецула восходят до 60-ти.⁸⁶

Наконец, удостаиваемые полного жреческого, т. е. Гелунского сана, обязаны пред посвящением исповедовать грехи свои духовному отцу – нигуцейн бакши. А совершителем обряда над ними бывает сам Бандида с сонмом лам. Жрецы в полных облачениях усаживаются на своих местах. Затем пред первенствующим из них кладут с одной стороны колокольчик, чашу, жезл, бубенчик (хонхо, бадара, дулдей, дамара) и проч., с другой священные одежды для готовящихся к принятию гелунства.

Посвящаемые разом выводятся на капищную арену, хотя бы их было несколько десятков.

Там, сделав обычные поклонения и выслушав учение веры, приносят они умилостивительную жертву, а потом снимают с себя одежду до nec plus ultra. И в этом не изящном виде, предводимые бакшами, делают по три поклона пред бурханами, номами и первенствующим жрецом. Потом, приняв первую облачальную принадлежность, – опять начинают кланяться. И это повторяется столько раз, сколько дается им вещей. Столько же раз выслушиваются и наставления, сообразные с таинственным значением каждой вещи. В заключение же всего, посвящаемые дают 253 обета⁸⁷ и приносят благодарную жертву.

По выходе из капища, ставши рядом с книгами в руках, благословляют каждого подходящего к ним.

Производство в дальнейшие чины – Ширета, Хамбо и др. ограничивается как в России, так и в Китае пожалованием от правительства.

Эта зависимость, и притом в самом строгом смысле, простирается по Китайским законам и на всех перерожденцев высшего ламского чина, известных под именем Хубилганов и Хутуктов.

А чтобы дать точнейшее понятие о силе этого ограничения, мы выписываем пункты из уложения Китайской палаты внешних сношений, изданного в 1826 году Ст. Липовцовым.

«Да будет известно всем Монголам и прочим народам, исповедующих ламскую веру, чтобы те, которым предоставлено право доносить по принадлежности о смерти какого- либо Хутукты, или Ламы высшей степени и объявлять места их возрождения, отнюдь не указывали как на тех детей мужеского пола, кои соединены родством с самим Далай-ламою и с Баньчень-эрдени, так и на детей и внуков всех Монгольских ханов, равностепенных князей и Тайцзиев, главноначальствующих над дивизиями: иначе подвергнутся они строжайшей ответственности. Но они могут указывать на детей Тайцзиев, которые не отправляют никаких общественных должностей, равно на малолетних сыновей простых Монголов и Тангутов и возвестить, что умерший переродился или сделался Хубилганом в том или другом семействе».

«Ни под каким предлогом не должно открывать вновь перерожденцев (хубилган) и особенно по смерти Лам, начальствовавших в незнатных монастырях, в которых прежде не являлись Хубилганы».

«Никакой хубилган не может быть признан таковым, если не будет утвержден в сем звании законным порядком от установленных властей... Избрание же и утверждение Хубилганов должно производиться следующим образом: писать на жребиях, нарочито для сего приготовленных имена младенчествующих кандидатов на достоинство Хубилганов; жребий класть в чашу, находящуюся в большом золотом духовном сосуде, состоящемся в храме Тибетском Чжоо̀, а Пекинском хуля-сун хуля-кигурун. Вынимать же оные жребии в Тибете Далай-ламе, вместе с тамошним генералом, а в Пекине членами Палаты с главным Пекинским Хутуктою: счастливый жребий должен решить сие дело, которое приводится в исполнение вышеозначенными властями».

«Что же касается до возрождения Кукунугорского (синеозерского) Номун-хагана: то избрание его не должно подводить под общие правила. Но по уважению к тому, что с высоким его духовным саном соединена светская власть-управление целым княжеством, надлежит смотреть при сем случае не столько на род и происхождение избираемого, сколько на расположение и преданность к нему того народа, который имеет поступить в его управление. Таким образом, народное желание должно сопроводить жребий избираемого в золотой сосуд-бумба, и извлечь его из оного к общему удовольствию (т. 11. стр. 205–7).

От таких ограничений не изъяты ни Далай-лама, ни Баньчень-эрдени. И при их избрании, судьба жребиями своими не прежде начинает располагать, как посоветовавшись с законом. Без этого же условия самые очевидные признаки совершившегося перерождения теряют свое значение. А когда дело о Хубилганах заключено в столь тесную раму гражданских законов: то нужно ли говорить о том, как понимаются люди эти Китайским Правительством, и как смотрит оно на Буддийское учение о переселении душ? Но каковы ни были бы его взгляды и понятия, только к чести своей, оно не забывает правила:

Qualis, qualis erit, tamen ferendus

Est tibi: potius modestus ipsum

Quam perversus, et abstinatus audi.

Буддийские капища известны в Сибири под именем дасанов, или дацанов.⁸⁸ Строят их в местах пустынных, по образцам единожды заимствованных у Тибета и Китая.

Место, предназначенное под дацан, усвояется богам чрез посредство обряда, называемого испрашиванием земли – газар гоюху. Сонм лам в предшествии Ширета, и сопровождаемый многолюдною толпою, отправляется к избранному пункту. Там, принесши молитвы духам, господствующим над стихиями, и определив размеры будущего здания, роют в углах его и на средине ямки фута в три глубиною, и ставят в них по глиняному сосуду. Сосуды наполняются разными семенами, с приложением монет, моржанов и других вещиц, более или менее ценных и составляющих посильную жертву каждого из прихожан.

По зарытии сосудов, вколачивают над ними небольшие палочки из акации – шара модон, исписанные текстом Ганджур-Данджура, протягивают по направленно их шелковый пятицветный шнурок, а площадь капищную устилают белыми войлоками.

Затем начинается третий и последний акт. Толпа, выстроившись в одну линию, приступает к черте, обозначенной шнурком, и принимается рыть борозду, употребляя все домашние орудия от стрелы до сохи. Тут же должен участвовать и рог единорога – оронгойн эбер. Действие это походит на вакхический хоровод и повторяется трижды. Столько же раз поливают прорытою борозду молоком верблюдиц, коров, овец и других доящих животных, исключительно белых.

Само собою разумеется, что во время столь продолжительной сцены, ламы не остаются праздными зрителями. Их пение и бряцание в хонхо и дамару сопутствуют каждому акту.

Тем с большею торжественностью совершается обряд освящения капищ. Только разнообразию действий мало дают там места, обращая преимущественно внимание на громогласие музыки и шум празднества, на жертвы и песнопения, приносимые прежде идолу, избранному в покровители капища, а потом и прочим бурханам.

В общей обстановки Дацаны походят на монастыри и представляют группы зданий, имеющих назначение частью религиозное, частью хозяйственное. Почему и понимаются они в смысле собирательном, выражаемом словами: кейт и курье.

Средину капищного двора всегда занимает главная кумирня, отличающаяся от других зданий как размером своим, так и пестротою кровли.

Кровля разветвлена бывает на несколько конических возвышений, увенчанных замысловатою фигурою – ганджир, которую составляют резные изображения – солнца, луны, дамары, хонхо и очира.

Окна допускаются с двух сторон – восточной и западной. Над окнами епанчею налегает широкий навес, приосеняющий собою круговой балкон. При таком устройстве в кашице проникает лишь полусвет. Да и он значительно умаляется, будучи заслоняем связками тканей – такилун яндар чимык, во множестве развешиваемых на перекладинах между колоннами.

Седалищем для лам служат низкие скамьи – жабдан. Они тянутся и посередине и по сторонам кумирни. В главе седалищных рядов заметны постепенные возвышения и наконец, почетные кресла –тушилгету шире. Это места для старейших жрецов.

Странно впрочем, что жрецы расположившись соответственно служебному своему чину, оставляют идолов за собою. Не есть ли это безотчетное сознание истины, врожденной бессмертному духу и таинственно воззывающей заблудших от поклонения суетным, к прославлению Единого, живущего во свете неприступном?

Истуканы размещены в глубине капища, т. е. на полночной его стороне, как бы для показания, что все они принадлежат к темному царству и суть его порождение.

Первое между истуканами место занимают боги венца и Шигемуни с неразлучными его спутниками, ламами Чодбо и Зунхаба.⁸⁹ Бурханы эти ставятся на пьедесталах, нарочито устрояемых за жертвенниками, а иногда и на самых жертвенниках – такилун орон.

О жертвенниках должно заметить, что они, составляя главнейшую принадлежность капищ, служат для Буддистов предметом глубокого благоговения.

На одном из них, кроме мандала и толи – символов неба и земли, постоянно находятся следующие приношения:

1) Вода трех сортов – аргам бадим, ганди как жертва от морей.

2) Семена – бусви, – от земли.

3) Благовония – дукбей, – от воздуха.

4) Лампада – алоге, – от огня.

5) Опресноки – нивиде, – от человека.

6) Музыкальное орудие – шабда – от всего мира.⁹⁰

Жертвы эти каждодневно переменяются, или по крайней мере должны переменяться – такальчим. Но другого алтаря принадлежности считаются неприкосновенными, а потому в отношении к ним никакая перемена места не имеет. В эту категорию входят:

1) Ранчин дукден, иначе молор эрдени, представляющий собою пирамидку, сложенную из шариков, исходящих из Линховы и приосененных как бы зонтом. В нем видят образ Сумбера и всех таинственных сил природы. Такие силы предполагаются и в самых шариках. И кто пользуется ими с уменьем, тот легко (sic dicitur) становится тевматургом, могущим поспорить не с одним Аполлонием или Парацельсом, но и со всеми магиками древних и новых времен.

2) Две золотых рыбки – по-тибетски серня-дан, а по-монгольски – алтан дзагасу, представительницы исполинских рыб, которые охватывая землю, не позволяют ей уклоняться от законов равновесия и тем облегчают труд Алтан мелекея.

3) Сосуд – дирчин бумба со сладкою и ароматною водою, служащей символом той сладости, какую вкушают небожители.⁹¹

4) Таинственный цветок – Бадма сан лихнова, как эмблема царства Сукавади.

5) Раковина – дунгар яйчил, принимаемая по Буддийской символике в значении глашатая, возвещающего славу богов.

6) Сетчатый овальной формы плат – балба-о, коим выражается готовность человека к принесению в жертву всего телесного состава своего.

7) Четырехцветная хоругв – чоги-джал-цан, напоминающая собою о четырех обрядах, принятых в Буддизме.

8) Курду – хорло сок, обыкновенная молитвенная принадлежность, являющаяся в разных видах и формах, судя по месту и назначению. Мы будем иметь случай обстоятельнее поговорить о ней.

9) Священное колесо – хорло римбучи. Начиная второй ряд жертвенных принадлежностей, известных под именем седми сокровищ – долон эрдени, изображает собою вселенную и все превратности судьбы.

10) Сановник – норбо римбучи. Его принимают за идеал благотворительности, коею по преимуществу пользуются последователи Будды.

11) Дивная жена – дзумбе римбучи. Это Δυμἠτηρ, олицетворение благ жизни и всего того, что Церера, Веста, Рея общими силами могут доставить человеку.

12) Слон великан – ломбо римбучи. Мифология возлагает на хребет его 84 тысячи священных книг и заставляет переходить из края в край, из страны в страну, для повсюдного распространена света веры.

13) Огненный талисман – ламбу римбучи, дающий собою ту мысль, что душа человеческая тогда только просветляется, когда горит она огнем небесным.

14) Волшебный конь – дамчок римбучи. Конь этот имеет одинаковое значение с Пегасом древних Греков. Только по Буддийскому учению, не Олимп и Геликон видят его, и не поэты располагают им, но смиренные труженики, ревнующие о распространении Ганджур-данджура.

15) Доблестный витязь – макбон римбучи. Обладая циклопическою силою, он со всеми борется за славу Буддизма. И горе тому, против кого обнажит он пламенный свой меч.⁹²

Наконец, за седмью сокровищами предстоят пять небесных Дев, такилун табун укин тенгери, посредством которых возносятся к небу жертвы, моления и обеты. В смысле же таинственном принимают их за символ пяти чувств, которыми одарен человек и которыми должен он работать богу.

Жертвенник приосеняется балдахином – лабари, опоясанным бахрамою с позвонками и массивными по углам кистями – джалцан бадан. По правую и левую сторону находятся две небольшие сени –шикур тубден, всегда праздные и неприкосновенные. Но при религиозных процессиях, они торжественно выносятся из капища, и тогда почетные бурханы шествуют под их прикрытием.

В размещении второстепенных кумиров не соблюдается порядка, да и заботы большой о их приобретении ламы не прилагают. Из 34-х дацанов, находящихся в Восточной Сибири, только в Цонгольском и Анинском можно сказать, что они не бедны кумирами и пестреют замечательным их разнообразием.

В Цонгольском Дацане, колоссальные истуканы Аюши и Оточи, первые обращают на себя взор и внимание. Потом являются Махаранзы: это разноцветные стражи неба. У одного из них в руках меч и рог, у другого извивающаяся змея, у третьего жезл и белая мышь, четвертый же играет на лютне.

Подле Махаранзов богиня Лхамо пли Само, едущая (quasi) на коне Лус, и ужасный синетелый Ямандага, охватывающий подобное себе чудовище. Далее следует адское божество когтистый Чойжил, шестирукий Гун-гар, трехголовый Дзукдер намджил, богиня Сендуме, и тут же мощный защитник Буддизма Гомбо. Он весь обвит змеями и украшен венцем из мертвых голов; а поскольку у него шесть рук, то в одной держит трезубец с изображением смерти, в другой крюк и петлю, в третьей дамару, в четвертой четки, в пятой чашу из черепа, в шестой секиру.

В Анинском дацане, кроме сих и подобных им изображений пестреют по наружности каменного здания фигуры, имеющие отношения к буддийским додекадам. Начинаясь тигром, оканчиваются коровою – укырь.⁹³

Второстепенные бурханы, по большой части, изображаются разноцветными красками на тканях и бумаге. Но бывают они резные и лепные, каковы и все выше упомянутые. В последнем случае массивность с уродством составляет все достоинство идолов.

Забота обо всем, что касается до капищ, возложена на особых лиц, избираемых из среды жреческого сословия. А поскольку в жрецах недостатка не бывает, и каждый дацан считает их сотнями: то для Буддизма нет причины стесняться в деле распределения должностей.

Он дробит их с полною свободою. И прежде всего являются у него при каждом капище следующие девять чинов – Шигемунин юсун кергем:

1) Ширету – настоятель.

2) Цорджи – благочинный.

3) Чинзаба – товарищ благочинного.

4) Засак – распорядитель.

5) Да – уставщик.

6) Нансо – экзаменатор.

7) Гебгой – блюститель кумирного порядка.

8) Унзат – начинатель службы.

9) Нирба – казначей.

Ряд этих первых чинов, зависящих непосредственно от Бандидо-хамбы, продолжают собою

10) Лацап и Джитбу – старший и младший кандидат на ширетское достоинство.

11) Гурумбе – требоисправитель.

12) Такилчи – распорядитель при жертвах и церемониях.

13) Дуганчи – наблюдатель за чистотою дацанов.

14) Джима – стольничий.

15) Сойбун – прислужник ширета при идолослужении. Их два.

16) Гыик – помощник Гебгоя.

17) Джунджик – помощник Унзата.

К этому пусть читатель присовокупит десятки и сотни музыкантов, певцов, чтецов, и всякого рода прислужников с легионом лам; и тогда получит он понятие не только о существующих в Сибири капищах, но и о тех, которые были некогда рассеяны во всех концах света, и потом стерты с лица земли победною силою Креста.

Первую драгоценность дацанов и гордость их составляет Ганджур-данджур, или собрание священных книг, число которых возводится до 360.

Из этого числа, собственно Ганджура, или книг канонической важности 108. Все они приписываются частью Шигемунию, частью ближайшим его ученикам Ананде, Собади и другим.⁹⁴ Остальные 252 носят название Данджура, и их признают комментарием на Шигемуниево учение.⁹⁵

О толковниках предание гласит, что их было восемьдесят один; родились они на берегах священного Ганга, и оттуда пролили свет на глубокие таинства Буддизма. А поскольку предполагается, что дело такой важности не могло иначе совершиться, как под влиянием сверхъестественных сил: то мудрые истолкователи Ганджура причислены к разряду гениев и им усвоен почетный титул Индийских чудотворцев – инеткегун наин ниген Сиди-тен.

Тем большим авторитетом пользуются самые книги. На них смотрят, как на закон жизни, хранилище знаний. Верят, что в Ганджуре все измерено, исчислено от кедра до иссопа, от человека до червя, от глубин тартара до превыспренного царства Сукавади. К тому за аксиому принимается, что книги эти писаны на Санскритском и Тибетском языках. А потом разновременно, по требованию обстоятельств, перелагаемы были, с большею или меньшею полнотой, и на прочие языки, особенно Китайский и Монгольский. Важнейшую в деле сем услугу оказали Богдыханы. По их повелению делались сличения текстов, составлялись комментарии и переводы, и мир Буддийский обогащался многими и роскошными изданиями.

Кайба джумнейн даг-ик насчитывает в Ганджуре одиннадцать отделов. Но из них не более шести соприкасаются к предметам веры, и части эти суть следующие:

1) Барамиды в которых, сверх многих частностей, излагается учение о богах, благочестии, взаимной связи существ мира и способах познания их.

2) Мадья-магама – это трактаты о свойстве пустоты (хогосун чинарун), ничтожности всего земного и временного, и о путях, коими идут подвижники, боряся с тысячами препятствий.

3) Абидарма – тeopия о составе и положении миров, об условиях жизни в разных частях вселенной и о последовательности перерождений и переселений – турун тугекуй, каковые испытываются живущими в мире тварями, в воздаяние дел их.

4) Виная, или уставы и учреждения, определяющие внешний и внутренний характер Буддизма.

5) Тарнины, из которых почерпается познание таинств мира вещественного и духовного, и где указуются чрезвычайные средства к восхождению на высоту того совершенства, какого достигли Бодисады и Будды.

6) Вишну – вишнейн илгал. К отделу сему отнесены защитительные, обличительные, утешительные и вообще нравственного содержания рассуждения, излагаемые диалектическою формою.

Остальные же части содержат не связные отрывки, касающиеся словесных – дагун бутугекуй, и математических – джур-хейн, наук, особенно же терапии и разных отраслей естествознания, каковы суть: Шаджот, Джаджот, Ман–а–джот, Чи–мейджит и проч.

Впрочем, разделение такое мало известности имеет. И по канону как Индийских, так и Сибирских Буддистов, допущено в Ганджуре всего три части: Сутры, или основные правила веры, Виная и Абидармы, о которых упомянули выше. В каковом отношении и весь кодекс называется трисоставным сосудом – гурбан аймак саба.⁹⁶

В первой из сих частей Буддисты находят применение к трем степеням нравственного совершенства, известным под символическом названием: Дулбейн санвар, Бодисадойн санвар, Тарнии санвар. Шигемуни, в качестве представителя верховного Будды, открывает таинства веры, предписывает законы, указует пути перерождений, поведает о чудесах неба и ада, и все это языком сладкогласным. Но увы! Пышность слов не скрывает пустоты афоризмов, и громкие звуки уст не достаточны к тому, чтобы заглушить тайной голос души оракула:

Dum prendere summa

Nitor, in adversum culmine dejicior.

Тем меньше значения имеют остальные две части Ганджура, вращающиеся в области аскетизма и мистики. Быв порождением векового борения сект, они представляют бесконечный ряд делений и подразделений, гипотез и софизмов, как бы с намерением допущенных, чтобы опутывать и ум, и память читателя. А потому глубокие знатоки Ганджур-данджура суть редкое явление в мире Буддийском. Масса же лам не простирается далее поверхностного знания тех лишь книг, без которых нельзя обойтись при отправлении дел звания. Но и этот отдел книг так велик, что может составить собою целую библиотеку. Вот замечательнейшие из них:

1) Юм, иначе Эке билык барамид, книга многотомная. Она соответствует Брахманским Ведам и служит основанием буддийской догматики и морали.

2) Брандза-барамида. Под именем сим известны на Тибетском языке не одно, а многие сочинения, слишком неравномерных объемов. В них говорится по преимуществу о деяниях Будды, прославляется его учение и счастье тех, кои верны ему.

3) Джадамба. Она составляет отдел Брандза-Барамиды и справедливо может назваться панегириком всему сонму богов. Похвалы писаны стихами, число которых простирается до восьми тысяч.

4) Доди дзамлун, или Улигерун далай. Занимается рассказом о борьбе Будды с последователями черной веры, о торжестве над ними, и в особенности о чудесах, из которых пятнадцать составляют венец славы Шигемуния.⁹⁷

5) Шигемунин намтар. Это Шигемуниева биография, отличающаяся от других подобных жизнеописаний полнотой, а потому и пользуется большим уважением.

6) Мани гамбум. Книга богатая сколько историческими, столько и нравственными уроками. Барамиды ее, быв применены к известной молитве – ом, ма, ни, бад, ме, хом, служат как бы лестницею, возводящею из мира Сансари в царство Сукавади.

7) Чихула кереглекчи считается лучшим руководством к познанию основных начал буддийской космологии.

8) Кайба джумнейн даг-ик, иначе мергет гарху орон, трактует о составе и взаимных отношениях миров, о богах и гениях, и определяет значение и обязанности лиц буддийской иерархии.

9) Санан-сецень пытается решить великие космологические задачи, касающиеся начала мира и тех переворотов, какие уже испытаны им, или еще грозят ему.⁹⁸

10) Саин цак дает понятие о первобытном состоянии мира, и в особенности раскрывает историю происхождения богов мироправителей.

11) Алтан герыл. Этот золотой свет ограничен немногими сказаниями о самоотвержении Шигемуния и об открытии им же самим золотого гроба, вмещавшего белоснежные его кости.

12) Бадма гатан. Принадлежит к разряду таинственных. Но таинства ее находят место лишь в красном корне, которому и посвящена она сочинителем своим бакшею Бадма Самбабою.

13) Арапсал – служебник желтого или Шигемуниева обряда. В 72-х отделах, из которых состоит Арапсал, содержатся службы целого года, примененные: а) к трем богослужебным временам: утру, полудню и вечеру: б) к трем отделениям богов мироправителей – гурбан цагун бурхандор т. е. настоящего, прошедшего и будущего времени ; в) к трем классам существ божеской натуры, каковыми признаются бурханы, бодисаты и тенгерины. Не забыты здесь и перерожденцы, особенно Банчин-богдо, Далай-лама и Ургинский Хутукту, известный под именем Дзибдзан дамбейн геген.

14) Докшит. Книга эта будучи продолжением Арапсала, содержит подобно ему службы, только не желтого обряда, а красного, белого и черного. По каковым обрядам прежде всего чествуют девять грозных духов, или Докшитов; а за ними уже Очирвани, Гунгара, Дуйн-хара, Сендуме и других страшилищ.

1 5) Гурумун ном. Обряды, коих правила излагаются здесь, представляя два отдела – белый и черный, служат одни к сближению с добрыми духами, другие избавляют от злых.

16) Сундой. Когда в борьбе со злыми духами меры обыкновенные не приносят желаемой пользы, то обращаются к Сундою, и силою его заклинаний заставляют враждебные силы прекращать действия свои и даже искать для себя новых убежищ.

Прочие книги, в числе 37-ми, занимающие собою Лам, но чуждые для дел веры, известны под общим названием Боди дзугун гочин дологан ном. Для Буддистов они служат как бы энциклопедией, от Грамматики до Метафизики и от Геологии до Астрологии. О совершенстве наук сих судить можно по той недвижимости, на которую обречены они. Зато и адепты не взыскательны. Системы для них не существует. Одна медицина составляет некоторое изъятие, и это потому, что с жреческим званием соединено звание врача, обязанного быть готовым на помощь всем и каждому. Да и она в области Буддизма доныне остается с характером тех времен, когда даже Плинии мог не обинуяся говорить о врачебном искусстве: Fraudes hominum et ingeniorum capturae officinas invenire istas, in quibus sua cuique homini venalis promittitur vita. Statim compositiones et mixturae inexplicabiles decantantur. Arabia atque India in remedio aestimantur: Ulcerique paruo medicina a rubro mari imputatur. Cum remedia vera quotidie pauperrimus quisque coenet. Nam si ex horto petantur, aut herba vel frutex quaeratur, nulla artium vilior fiat (Plin. L. XXII. c. 23).

В предыдущих статьях не раз упоминали мы о службах или хуралах. Здесь объясним, как совершаются хуралы и какими особенностями отличаются они один от другого.

Арапсал каждому дню назначает особые чтения и пения. Но частности не изменяют общего характера служб и сами подчинены началу единства, выражающемуся в следующих действиях.

На рассвете, по пробитии в харонгу, готовящиеся к служению жрецы, облекшись в оркимджи, шисар и джанчи, отправляются в предшествии Ширета, читая мысленно Мекдзем. Достигнув же капища, останавливаются на крыльце, а Гебгой поспешает отворить двери. Жрецы снимают с голов шисары и делают три поклонения. Между тем, дверь пред ними затворяется. Тогда, не сходя с места, начинают монотонно: Бодисадо ике нигу-лусекчи эдзен... эгуде-бен негетугей – многомилостивый Господи, отверзи нам двери и проч.

Молитва трижды пропивается. Потом Ламы входят в сени кашица и начинают один за другим вертеть курду. Доколе она движется, Ширет не остается в покое. Он делает поклонения пред жертвенниками, касаясь их челом; одевается в полный наряд и усаживается в почетных креслах. При сих и подобных действиях, Ширету обыкновенно прислуживают два Сойбуна, quasi, διακονοῦντες, et assistentium vices gerentes.

Ламы, исполнив долг Курды, обращаются со знаками глубокого уважения к Ширету и принимают благословение, которое преподается им возложением на голову каждого книги трех сокровищ, называемой Гусумтук.

По принятии благословения, садятся на своих местах и пропевают, или прочитывают ключ закона, иначе исповедание – итегел. Вслед за тем, одни из них отправляются в верхнюю часть капища – Гонхо, или в побочные – дурбен ундесуну суме, для отправления служб – эрке докшитам; другие остаются в главном капище и продолжают утреннюю службу – харонгайн хурал.

Описанный обряд при последующих хуралах, то есть полуденном и вечернем, не повторяется. А потому смотреть на него должно, как на введение к службам целого дня.

При службах все жрецы находятся в сидячем положении, с поджатыми ногами. Только Унзат и два или четыре Гебгоя становятся на уступах между ламских рядов, чтобы быть и блюстителями чина и канонархами. Начинаемые ими стихи пропеваются сонмом служащих, с большим или меньшим повышением голоса. Но вообще в пении господствует монотония. Одни докшитские службы составляют изъятие, допуская всякого рода экстазы.

В продолжение службы, особенно при песнопениях, главный жрец постоянно бывает озабочен. Ибо каждое знаменательное и патетическое место, требуя своих сигналов, обязует жреца к выражению их чрез очир, хонхо, дамару и разные жесты рук. Все же знаки и движения совершаются по руководству правил Чакдза и Докбо, обряда Шигемунианского и докшитского, изложенных в книге Мигрим-джидрим. Символика эта высоко ценится. И кто изучил ее, тот имеет право на ученую степень и на титул Мигримба.⁹⁹

Главное условие жестов заключается в применении к форме и свойствами предметов, требующих внимания со стороны зрителя. Так, обеих рук пальцы – большой и перстеночный, приложенные один к другому в полусогнутому состоянии, изображают гору Сумбер, а остальные четыре служат символом четырех стран света. Быстрое вращение руками, захватывание чего-то, а потом ударение в ладони напоминают о непрестанной борьбе со злыми духами и об отражении их силою молитв. Ладонь, приложенная к ладони, указует на десять грехов и на готовность человека воздерживаться от них. Поднятием сложенных рук выражается чувство умиления, а распростертием их и самых пальцев – благоговение и преданность, особенно ежели распростирающий руки, вместе с тем, и голову свою смиренно приклоняет и очи смежает.

Говоря о жестах, мы несколько уклонились от главного предмета. Теперь опять обращаемся к нему. Чин хуралов, как выше замечено, дает первое место ключу закона, а за ним следуют уже молитвы. В молитвах, на утренней службе поименно призываются на помощь все боги. На службе полуденной прославляются божеские деяния, особенно богов мироправителей и тех, в честь которых совершает сей хурал. Почему службу эту по преимуществу называют хвалебною – мактага-лун хурал. На вечерни – ирюгелун хурал, благодарят богов и приносят молитвы за живых и умерших.

После молитв и хвалебных песнопений берутся за Юм, Мани гамбум, или за другую подобную книгу, соображаясь частью с уставом, частью с обстоятельствами и заказами, какие делаются иногда от набожных прихожан. Но во всяком случае цель одна – прочитать много и скоро, как будто для того, чтобы не уклониться ни на шаг от правила, изложенного в стихах Овидия:

Рrореrа, nес te venturas differ in horas,

Qui non es hodie, cras minus aptus eris.

Приступая с такими побуждениями к делу, первенствующий жрец берет на свою долю несколько листов из книжного свитка, a прочие вручает старшему после себя, который то же делает. Таким образом, листы расходятся по рукам всех присутствующих лам.

Вдруг капище оглашается известною анафонемою: ламадор итегемой... и каждый начинает читать доставшийся ему фрагмент. А кому удастся предварить других окончанием чтения, тот обязан помогать отсталым; поэтому общее дело из уровня своего никогда не выходит. Пусть слова чтецов бьют только воздух; пусть отзываются они эхом вавилонского языкосмешения: в понятии Буддистов это не роняет, но высит цену религиозного подвига. Ибо предполагается, что звуки, невнятные людям, внятны богам; и чем большее слияние голосов, тем скорее достигают они небесных высот и низводят оттуда благословение.

По окончании чтения, приступают к отправлению разных обрядов, каковы суть: Туйн, Аршиан и Мандза.

1) Туйн составляет исключительную принадлежность утренней службы. Для совершения его Унзат и двое Такильчих выносят на капищную арену изображение неба – толи и бумбу со сладкою и ароматною водою. Толи держат почтительно, едва касаясь окраин; жрецы поют, селнины и кенгере гремят. В это время один из Такильчих начинает лить воду из бумбы, стараясь, чтобы ни одна капля не канула на блюдо, не оросивши наперед небесного круга. Унзат, по мере орошения, отирает круг хадаками разных цветов, применительно к рангу прославляемых богов. Оставшаяся за сим на блюде вода почитается священною – per excellentiam – бумбейн apшиан. Ее вкушают, как нектар, ею мажутся, как елеем святым. Сосуд же, вмещающий эту воду, отличают от других жертвенных принадлежностей цветами и павлиньими перьями. Не трудно понять, что все действие Туйна есть символическое. Буддисты приветствуют им небожителей и как бы омывают светлый их зрак после пробуждения, для подвигов наступающего дня. А поскольку счастье быть при подобных представительствах редкому достается: то избранные приносят благодарную жертву – ачиту мандал, и тем довершают исполнение утренних религиозных обязанностей.

2) Аршиан, а равно и Адис-аршиан принадлежат к известнейшим в Монголии вещам. Самый же обряд Аршиана совершается следующим образом: по окончании обычных молитвословий, один или двое из младших лам отходят к жертвенному месту и там приготовляют Адис, т. е. пучки сушеного вереса с разными другими травами, и Аршиан – воду с примесью молока.

Весь этот аппарат, или только Аршиан без Адиса, подносится на блюдах участвовавшим в священнодействии, и они, начиная от последних до первого, дуновением своим освящают и воду и траву. А купно с тем, принимая нечто от запаха сих веществ, и сами на себя дуют. Чин Аршиана, будучи краток, не лишен торжественности, доставляемой пением и музыкою. Почему и дают ему место при всех хуралах и гурумах. Воду же и траву употребляют как духовное врачевство, противу осквернения и стужений, претерпеваемых от злых духов.

3) Мандза. Это жертва, приносимая за живых и умерших – укусун, амидойн ирюгел. Она бывает утренняя и вечерняя. По прочтении Гелуном шести предварительных молитв, долг жертвователей предстать пред сонмищем, сделать обычные поклонения, разлить мандзу и поднести ее в освященных чашках каждому ламе. Между тем Геской (гебгой) является на сцене с монологом следующего содержания: Светозарные хутукты и хубилганы, прошедшие море житейской суеты и поприще великого мирa, служащие спасительным орудием противу трех роковых зол! И вы достопочтенные ламы! воззрите на предстоящих пред вами. Это благотворители: ыйма, ыйма, нерелен кемекдеку угли-гейн эдзет-ину. Принося жертву сию (мандза, дзет, селтеши: питие, деньги и пр.), они испрашивают ваших молитв: да будут избавлены от бед настоящей жизни, и сподобятся достигнуть совершенства Боди- хутуктов в веке грядущем.¹⁰⁰

Выслушав такую речь, жрецы поют молитву, держа в руках чашки и показывая движением рук, что они приносят жертву богам. Потом мандза выпивается, а жертвователи, поклонившись трижды до земли, становятся на колени подле ламских седалищ. В это время ширет читает молитву и препосылает благословение всем, участвовавшим в приношении жертвы.

От вводных сих действий, возвращаются к общему чину службы. Унзат начинает мани татаху, а ламский хор на каждый пропетый им стих отвечает особым припевом – тунжур. После этого пения, составляющего одну из важнейших частей богослужения, прочитывается благодарственная молитва, и тем служба кончается. Ламы выходят из капища в предшествии ширета, и ежели благоприятствует погода или случай, то совершают обхождение вокруг кумирни, а потом уже отправляются восвояси.

Сказанное нами доселе дает понятое о частностях хуралов. Но чтобы изучить их в целом составе, чтобы живо запечатлеть в памяти физиономию их, надобно приглядеться на хуралы во дни великих праздников.

Тогда мир языческий дает себя видеть со всею своею религиозною помпою. Тогда пустынные окрестности дацанов превращаются в позорище; кипят народом диким, шумным, дающим разгул всем страстям: костры пылают, кровь животных льется.

Между тем от двора капищного далеко несется эхо. – Там гремит кенгерге, звучат деншики и ганлины, цаны и сельнины, пронзают слух миган, лимбо, джуру, шуглу, бискуры, дум- буре, укыр-буре и множество других музыкальных орудий,¹⁰¹ неизменных типов того времени, когда племена и языки, по гласу трубы и всякого рода мусикийска, повергались пред золотым истуканом на поле Деире. (Дан.3:1).

Реву сих орудий не уступают и клики жрецов. И когда весь их сонм, расположенный длинными рядами, отливающий пламенным цветом странных одежд, находящейся под влиянием вакхальных вдохновений празднества; когда говорю, возносит он к идолам молитвенный голос свой: то при виде этого зрелища, душа невольно погружается в мрачную думу. Мне всегда казалось, будто предо мною те самые жрецы Вааловы и жрецы дубравные, ядущие трапезу Иезавелину, которые некогда, по глаголу Пророка Божия, быв собраны на гору Кармильскую, ристали около жертвенника, громко вопия: – Ваале, послушай нас!.. И не бе гласа, ни послушания. (3Цар.18:26).

К настоящей статье относим те из обрядовых действий, которые, не входя в состав хуралов, и завися от условий человеческой жизни, могут быть совершаемы всегда и везде, только не в капищах. Действия эти и разнородны и таинственны. Но известнейшие из них, по общеупотребительности своей, суть следующие:

Милангор.

Брачные обряды.

Призыв души.

Искуп жизни.

Проводы души.

Душа, поставленная жребием судеб на пороги земной жизни, видит пред собою четыре моря – орчилангун далай. По первому носится колыбель, обуреваемый Адами. По четвертому – гроб, окруженный лютыми Иргачинами. А два срединные представляют кипучую бездну страстей и болезней, соборище альбинов, буков, лусов, оролонов, шимнусов и подобных им существ. Все эти моря человек должен проплыть; должен одолеть всех врагов, прежде нежели достигнет безмятежных обителей Нирваны (exemption de la douleur. Burn. p. 590).

В видах споспешествования на великом сем поприще, совершается обряд Милангор.

В третий день по рождении дитяти, сзываются родственники и приглашается Лама. Жрец принесши обычные молитвы, раскрывает книгу Джурхейн-лите, и при руководстве ее старается определить отношения, какие имеют к рождению: а) восьмистихийные начала – найман кулил, находящиеся в непосредственной связи со стихийными духами. b) девятицветные знаки – юсун мынге, служащие символами разных предметов духовного мира. с) Додекада,¹⁰² определяющая собою значение годов, месяцев, суток и даже часов. d) Седмица дней – долон гарак, обыкновенно начинающаяся с субботы¹⁰³ и служащая ближайшим указателем дней благоприятных и злосчастных. е) Суточный отдел, заключающий в себе 360-т степеней. f)Господствующие созвездия, особенно 25-ти звездное – хорин–табун одон, и другие, могущие иметь влияние на судьбу человека.

Определив все эти условия, жрец торжественно возвещает, что по неложному указанию Дзурхейн лите, рождение дитяти последовало (pro exemplo): в стихии огня, под красным знаком, в год тигра, в месяц овцы, в день вепря, в час дракона; в сороковом отделе (муцу) суток; под влиянием десятой звезды; и потому новорожденному усвояется имя Демберел и пр. В этом же тоне составляется и письменный акт, для справок при разных обстоятельствах жизни. Затем родственники омывают дитя Аршианом, а жрец читает молитвы и заклинания по книге пяти богов хранителей – табун сакиану банзаракца. Продолжительность такого чтения определяется достатком хозяина. Ежели он богат, то Лама каждомесячно, в течении года, приходит в юрту и всякой раз прочитывает над дитятею по главе из книги Банзаракца. Вообще же гурум этот оканчивается домашним праздником, носящим исключительное название Милангора.

При заключении брачных союзов – быри булгалгейн цаган гурум, обращают внимание сколько на родство,¹⁰⁴ столько на стихии и созвездия, под влиянием которых родились жених и невеста. И если окажется, что условия рождений взаимно противоположны, если, например, в роковой момент на одно лицо действовал огонь, а на другое вода: то лица такие признаются не могущими иметь друг к другу сочувствия – сагудал харши (antipathetici), а потому и брак между ними не допускается. Впрочем, решительные отказы редко бывают. Ибо жрецы находят возможность к умилостивлению враждебных духов, и даже к примирению противных между собою стихий. Только семейства, в пользу которых делаются примирения враждебных сил, должны быть готовы на всякое пожертвование.

Устранив религиозные затруднения, приступают к формальному сватовству – уге тутхаху. Родители будущих супругов сперва действуют чрез доверенных, потом сами непосредственно; и вообще без согласия невесты. Ибо она признается не имеющею права собою располагать. Ей даже не дозволено видеть не только жениха, но и никого из принадлежащих к его стороне.

Между совещавающимися о браке первые вопросы обращаются к летам жениха и невесты, к родственным их связям, домохозяйству и другим околичностям. Но существенность всегда заключается в колыме, который должен быть заплачен за невесту, и который служит краеугольным камнем всех брачных сделок.

И ежели не предвидится с этой стороны затруднений, дают согласие вести дальнейшие переговоры; приглашают жреца и вместе с ним молятся о благоуспешии предпринятого намерения. Читатель да заметит это обстоятельство: в отношении к жениху сим ограничивается весь венчальный обряд. Все прочее вне условий религии. Положив такое начало делу, известному под фразою былык табиху, в урочный день вторично являются к родителям невесты посланцы, или сам отец жениха. Тут же должен быть и лама. Вошедши в юрту, становятся на колени, делают поклонение и приносят домашним божествам жертву. Она обыкновенно состоит из кирпичного чая, который вместе с хадаками полагается пред бурханами.

После сего радушно друг друга приветствуют – мендечилку, с соблюдением правил этикета. При близком знакомстве при равенстве лет и состояния, обнимают один другого – золгаху, при дальности отношений , ограничиваются взаимным простертием рук и легким склонением головы; при встрече старшего с младшим, первый кладет руки на плечи, а последний имеет право коснуться только ребер старика; а буде старейший находится в сидячем положении, то младший, подошедши к нему в полусогбенном состоянии, полагает осторожно руки на его колени, а тот, не трогаясь с места, отплачивает ему прикосновением к плечам.

Излив чувства радости и благожеланий, садятся вокруг огня и принимаются за ганзу (трубку), мандзу, кумыс, тарасун и другие сласти кочевого быта. Среди сих развлечений задача о колыме получает окончательную развязку. Только исполнением условий не спешат, особенно в тех случаях, когда плательщик не богат стадами, или когда жених и невеста не созрели для брака. Но к самому браковенчанию никогда не приступают прежде уплаты колыма во всей условленной полноте, и прежде присылки гостинцев, известных под именем Сагал, или Сун тугелей кургеку, дающих повод к сборищу и веселью. Бывает же и то, что обязательные условия переходят от одного лица к другому; а иногда жених, проживши с невестою годы и не получив детей, отказывается от нее и отправляет ее восвояси – туркумдо харигулху. При сих и подобных картинах жизни, нельзя не воскликнуть с Овеном:

Heu male diluitur, teneris quod mentibus haesit;

Pra esertim durant, quae didicere mala.

Monost. p. 108.

Самый свадебный обряд совершается в юрте, принадлежащей отцу женихову. Невеста приводится под покрывалом, и переступив через порог, становится вместе с двумя подругами на колени перед огнем. Жрец прерывает молчание молитвенными воззваниями, на которые невеста отвечает земными поклонами. Сперва кланяется она трижды домашним богам и приносит им, чрез посредство тысяцкого, хадак и другие вещицы. Потом кланяется огню – галдо мургуки и бросает в него кусок вареного бараньего жиру; тысяцкий же со своей стороны украшает лентами треножник – тулга, и тем воздают должную честь священной стихии огня. Далее следует длинный ряд поклонов родственникам и знакомым, старшим и младшим, ближним и дальним. И на долю каждого из них невеста бросает по куску жиру; между тем, тысяцкий раздает подарки. А те в свою очередь превозносят ловкость, с каковою из-под рук невидимки вылетают лакомства, и отблагодаривают ее подарками. В продолжении всей этой сцены Лама, сидя на почетном месте, не умолкает и чтением своим дает пиршеству характер, как бы религиозный.

Наконец, подруги отводят невесту в женихову кущу. Там только снимается с глаз ее повязка, чтобы воззреть на своего суженого. Там, увы! часто одним мгновением рассыпаются все льстивые мечты и открывается горькая действительность.¹⁰⁵ Впрочем, для мира нашего это не новость. Под кровом кущи и в чертогах жребий человека одинаков. Счастлив лишь тот, кто верен мудрому правилу:

Quod tibi contigerit, patienter ferre memento:

Nam certum, fieri numine cuncta Dei.

Oven. Ethic. Epig. 39.

Буддийская психология, допуская в человеке две души: материальную – укеге-рун и духовную, или главную – эрким сунесун, одной из них подчиняет физическую жизнь человека, другой умственную и нравственную; одну поставляет в неразлучной связи с телом, другую, напротив, в соотношениях случайных и удобопрерываемых.

На основании начал сих, Буддисты верят, что главная душа может быть похищена у человека демонами, может оставлять тело и сама, при сильных и нечаянных потрясениях. Но как бы ни случилось это несчастье, последствия его всегда ужасны. Ибо человек, потеряв душу свою, быстро слабеет умом и памятью. Его томит смертная тоска, мучат и повергают в отчаяние недуги. Помощь врачебная ему не в пользу; и лишь священные гурумы подают луч надежды и утешения.

При сих-то обстоятельствах совершается обряд призыва души – сунесу дудалга.

Когда не остается более сомнения, что душа похищена у больного Иргачином, то первым долгом считают умилостивить адского бога Чойжила, дабы при помощи его, вызвать похитителя и отобрать душу.

С этою целью делают изображение девяти Иргачинов, с надписанием на обороте имен их. Дождавшись полуночи, иргачинов кладут в мешок из сырой пестрой кожи, и завязывают таким же арканом в девять оборотов. Потом, нарочито избираемые из общества девять смельчаков, окружив заключенных иргачинов, и имея каждый в готовности оружие, как бы для их поражения, внимают заклинаниям, произносимым ламою по руководству таинственной книги Сидил. По окончании же заклинаний, один из отважнейших схватив за аркан и перекинув его через плечо, увлекает мешок из юрты и трижды обегает ее в сопровождении толпы, старающейся сколь можно более встревожить духов ночи диким воплем, стуком оружия, звуками труб и бубнов. А когда мешок с играчинами появляется в преддверии юрты, его встречают стрельбою и поспешно выбрасывают истуканов на землю, замечая, как они падают – ниц или на спину. И тут же упадших ниц раздробляют молотом; напротив лежащие на спине признаются требующими новых жертв. Почему опять кладут их в мешок и подвергают новым усиленным заклинаниям, повторяя вместе с тем и сцену беготни. Репетиция эта с дополнительными к ней обетами, определяемыми книгою Сидил, продолжается дотоле, пока все иргачины упадут ниц и попадут под сокрушительный молот.

Сокрушенные идолы еще раз появляются в мешке, и уже более не выходят из него. Их влекут в пустыню, и там зарывши, полагают под черный камень с надписью, выражающею ту мысль, что хищные духи, быв удовлетворены, не станут впредь причинять вреда семейству, ради которого совершился обряд.

За сим все обещанное Иргачинам, в том числе и бывшие в деле орудия, отдаются совершителям гурума.

Но этим не всегда полагается конец делу. Случается, и очень часто, что больной, понесши всю тяготу издержек, не чувствует никакого облегчения. Тогда приступают к новым предположениям о причине гнездящегося в человеке зла. Являются новые искусники уверяющие, что прежней совершитель обряда не имел довольной опытности и не соблюл всех предписанных правил. И потому семейство больного вторично обрекается на совершение гурума и подъятие разорительных издержек.

Иногда же дело врачевания получает такой оборот: тайноведцы начинают утверждать, что душа больного, силою заклинаний и действием принесенных жертв, хотя и освободилась из-под влияния иргачинов, но не может возвратиться в тело, не находя к нему дороги; или не хочет, пренебрегая бренностью тела.

Чтобы помочь этому горю, раскладывают вокруг больного лучшую его одежду и все то, чем наиболее дорожит он, и что удовлетворяет его вкусу и привычкам. Сам же он омывается, окуривается и вообще приводится в возможно хорошее и успокоительное положение. Тут же должны находиться ближайшее родственники, друзья и приятели больного. И все эти лица в деле призыва души принимают живое участие. Они три раза с важностью обходят юрту и умиленно зовут по имени бедную скитальницу – ире, ире! умоляя ее таким образом возвратиться в тело.

Для удобства же к возвращению души в забытое ею или потерянное жилище, проводится пятицветный cнурок, на протяжении девяти аршин, от головы больного за дверь юрты.

Во время всей этой операции жрец, облеченный в священную одежду, читает во всеуслышание об ужасах ада и об опасностях, каким подвергается душа, самовольно отделившаяся от тела. Наконец он обращается к присутствующим и к самому больному с вопросом: Ире-ю – пришла ли? И на вопрос его все в один голос, отвечают: иребей, иребей, иребей! – давая сим знать, что искомая душа возвратилась, что цель обряда достигнута, и больной не замедлит прийти в нормальное состояние. Вслед за сим спешат с приветами и поклонами к возвратившейся страннице, и в знак радости, бросают на больного семена. А снурок, послуживший проводником для души, свивают (начиная ab extra) в моток и надевают больному на шею с тем, чтобы он семеро суток носил его не скидая. Все же члены семейства обязуются не только не оскорблять больного и не пугать какою-либо нечаянностью, но и всячески угождать ему. Это нужным считается для того, чтобы душа, не привыкшая еще к телу, не решилась вторично расторгнуть с ним связь и, таким образом, подвергнуть жизнь и здоровье пациента новой и горшей опасности.

Когда все средства, принятые к исцелению больного, оказываются недействительными, и жизнь его находится в явной опасности, тогда приступают к совершению обряда, называемого искупом души – амин дзолик.

Совершителями обряда по преимуществу бывают ламы Докшитского чина. Под их руководством делают из травы чучело, одевают его в лучшее платье пациента и дают ему возможно приличную позу. Затем вокруг чучела расставляют лепные изображена альбинов, буков, элье, ады, кульчина, онгонов, оролонов и всех тех духов, кои, будучи всегда близки к человеку, любят тешиться его горем и бедою. Изображены эти украшаются чем можно, а в особенности атрибутами каждого духа. Вместо же жертв полагают волоса разных животных, приносимых в искуп за душу. Тут же должен находиться в полной сбруе лучший конь больного, или вол, дабы изгоняемый дух мог беспрепятственно уехать в пустыню.

Сделав такие приготовления и дождавшись глубокой ночи, жрецы приступают к гуруму. Сперва чтение идет тихо, духи улащиваются, умаливаются, упрашиваются оставить больного и переселиться в чучело, взяв в придаток предложенные жертвы. – Потом, мало-помалу, тон начинают изменять, и тем побуждают само чучело изменить свое положение: оно делает поворот и становится личиною к жрецам. Между тем действователи, постепенно возвышая гласы свои, доходят до неистового козлогласования. Такая же и музыка сопровождает этот акт. А чтобы более произвести на зрителей впечатления, то искуснейший из лам (каковою репутацией пользовался в недавние годы Лумбум) выходит во всеоружии Докшитском на арену, пляшет под такт бубнов и других подобных орудий; наконец, достигнув апогея исступления, яростно мечется по всем направлениям юрты, провещевает языком Пифия, уродует и режет себя, а иногда и больного пронзает ножом. И среди фокусов таких, бросая химические составы – гал дурама, на очаг, производит пламя, треск, дым и удушающее зловоние.

Все это считается нужным для того, чтобы принудить враждебных духов оставить в покое больного и переселиться в чучело, или уехать. И действительно, хозяин не видит уже более любимого коня своего или вола; но какой дух уезжает на них, про то знает лишь совершитель гурума. Что же касается до чучела, то его сжигают вместе с истуканами в некотором отдалении от жилищ. А бывшая на нем одежда, равно и все животные, обреченные в жертву, достаются ламам.

Подобные гурумы совершаются и при общественных бедствиях, с целью умилостивления богов. Местом действия в таких случаях бывает Обо. Близ него делается деревянная статуя – линга, представляющая собою одного из враждебных миру духов – дайду делекейн эдзен. Статуе дается грозный вид, и она облекается во все воинские доспехи. А само Обо, и осеняющие его дерева украшают разными мелочными вещицами, известными под общим именем –Юсун эрденин дзуил.

Затем приступают к обряду. Следуя общему правилу гурумов, сперва упрашивают богов, особенно Хормусду, а потом сыплют проклятия на Асури и на все мятежное царство, находящееся, как известно, под священным Сумбером. В заключение же провозглашается победа над враждебными духами; представитель их Линга растеливается – харбоху, и погребается на том самом месте, где выставлен был для позора. А орда со своими манторами, продолжает пировать и веселиться.

Описанный здесь обряд допускает разные видоизменения, зависящие от обстоятельств. Чаще же всего, деревянный истукан заменяется лепным из теста. А чтобы фигура эта живее представляла гонимого врага и победу над ним, то наполняют ее кровью и потом казнят, разрезая на части. В каковом случае и самый обряд называется крушением Линги – Линга эбделге. Иногда же, вместо расправы с Лингою, принимаются за укрощение местных духов и по совершении обряда – бумхан такиху, заключают их в одном из Бумханов, кои находятся при каждом капище и составляют род малых часовен. В Бумханах сих заключенцы содержатся безвыходно круглый год, потом выносят их (simulacra), чествуют жертвами и опять на год заключают, доколе время не наложить на них свою руку и не истребить следов их.¹⁰⁶

Dum certis incerta sequor, rem prodigus omnem

Converti in fumos, et miseros cineres.

Наконец к обрядам, имеющим целью избавление от бед и напастей, относятся гадания. И за это дело берутся ламы красного корня – Дзотчи, Чойжинцы и подобные. Авгур прежде всего оглашает адептов своих тьмою вопросов, как бы не относящихся к делу, но нужных в целях гадания. В то же время намекает он лаконически на разные мистерии, касающиеся Демонологии и тех способов, которыми мудрецы всегда умели пользоваться для узнания сокровенных таинств. Вся же речь проводится к заключению в смысле слов Кирхера: Deus decem vestimentis in- dutus, se mundo conspiciendum praebuit. Hoc itaque cognito, cognoscuntur Angeli, cognitis Angelis, nota erunt Astra, notis astris, omnia in visibili mundo producta non latebunt; cognito mundo visibili, notus erit Microcosmus, homo muudi filius (Kircher. in aedip. Aegypt. part. 1. tom. 2. Clas. 4. cap. 19).

После такого введения, Авгур раскрывает книгу судеб – удзелун ном, и она не замедляет дать искомый ответ.

Но в некоторых случаях считают нужным прибегать к столикам и стрелам. Гадатель, сев на землю, в одной руке держит книгу, а другую кладет на миниатюрный столик, к которому привязана длинная вервь.

После чтения, более или менее продолжительного, столик подчиняется влиянию руки. Гадатель, ощутив в себе эту силу, выносит столик из юрты, или вернее, следуют за его направлением доколь возможно. Но столик, ускоряя собственное движете, вырывается из-под руки и мечется в ту или другую сторону. Тогда хватаются за вервь и скачут на коне вслед летуна, тщательно наблюдая, куда и как обращается он и как упадет.

Но если указания столика неопределительны, тогда пользуются стрелою. Жрец ставит ее острием на ладонь и слегка придерживает. Между тем начинают читать. По мере чтения, движете стрелы ускоряется, и она силится вырваться из рук. Тогда или свободу ей дают, чтобы полет ее открыл искомую тайну; или заставляют ее писать на песке, подобно тому, как пишут иногда карандаши в руках Европейских вещунов.

Немало и других этого рода вещей проявляется в сфере Буддизма. Но не находя со своей стороны удобным входить в суждение об них, оканчиваю настоящее отделение словами древнего поэта: Ессе antrum Galeni, cuius me vestigia terrent.

Различные обряды, соблюдаемые при погребении умерших, известны у Монголов под общим названием Проводов души – сунесу кутулку. И вот условия сих проводов.

Омывать покойника не дозволено. Но вменяется в обязанность одеть его прилично, закрыть лицо хадаком и положить на правый бок, чтобы одна рука могла находиться под головою, а другая на бедре. При том левая нога должна быть несколько согбенна. Поза эта для Буддистов имеет особую важность, и они называют ее львиною – арсалун кептелге.

Уложив мертвеца, зажигают пред бурханами курительные свечи, и берутся за чтение молитвенной книги Дзотбо, которое и продолжается до ближайшего из счастливых дней. По наступлении же этого дня, приводят к юрте оседланного коня и ставят против двери с левой стороны, а человек, держащий его, садится внутри юрты на цыпочках и перекидывает чимбур через левое свое плечо. Символическим сим действием дают знать, что час разлуки с покойником настал; и тут же приступают к отпеванию.

По окончании песнопений, старший жрец восклицает хек, хек, хек! И вслед за сим, нарочито избираемый человек, дотрагивается до (бариху) покойника иногда рукою, а иногда стрелою или другим орудием. Потом все выходят из юрты и садятся на коней; покойника же кладут на телегу или сани.

Шествие продолжается в безмолвии. Провожающее читают лишь мысленно: ом, ма, ни, бад, ме, хом. Пришедши же на место, назначенное для погребения, бросают белый войлок, длиною около сажени; вколачивают по углам его четыре палки; обводят по направлению их троекратно вервью и ставят на войлок жертвенные сосуды с семенами и молоком. Вообще здесь повторяются, в малом лишь размере, все те действия, о которых говорили мы в статье о Дацанах. Разность делает один искуп земли: ибо покойникам достается она очень дорого. Богатый платит 81 скотину, человек среднего состояния 21, и самый бедный не получает ее даром. Судя по этому искупу, устрояется и весь церемониал службы, с большею или меньшею торжественностью.

После искупа, жрецы приступают к отрезу земли, употребляя для сего в дело сперва алтан мелекей, а потом и все другие инструменты – багаджи. Каждый из жрецов, обходя три раза войлок, проводит борозду по земле. Между тем, жертвенные принадлежности рассеваются и разливаются во все стороны. А четыре малые сосудцы – бумба дарома, с монетами, моржанами и всякими блестящими безделицами – юсун эрденин дзуйл, зарывают по четырем углам купленной земли.

В это время начинают рыть могилу. И доколе идет работа, Ламы не умолкают. Пение и чтение их оживляется звоном колокольчика: но музыкальным орудиям места не дают.

Изготовив могилу, зарывают посреди ее такой же сосудец, какие зарыты и по углам. А потом уже полагается покойник, обращенный лицом на запад солнца.

Возвратясь к юрте, все бывшие при погребении обязуются совершить очищение – сан табиху. И с этой целью они, остановившись перед огнем, умывают руки теплою водою над раскаленными камнями; потом трижды окуриваются и выслушивают очистительную молитву. Тем тщательнее окуривается самая юрта, и она еще до прихода гостей должна быть перенесена на другое место.

За погребением следует длинный ряд поминок и жертвоприношений. У зажиточных людей исправляются они в течении 49 дней, по утру, в полдень и вечером. А люди с малым состоянием обязаны исполнить поминовение по крайней мере три раза: в 3, 7 и 49-й день. Притом поставляется за правило, чтобы первая жертва приносима была за три шага от юрты, вторая за шесть и так далее. Жертвенное животное делится на многие части, и одна из них поступает на долю души покойника и сжигается. Остальными частями пользуются жрецы. Сверх сего, они же получают по животному за каждый совершенный ими обряд и общую благодарность – ирел абху, за все подъятые ими при поминках труды.

Сколь ни тяжки эти условия, но семейство радо бывает, ежели ими только отделывается от своего покойника.

На беду нередко выходят такие случаи: тайновидцы, руководимые книгою алтан саба, объявляют, что душа покойника, будучи чем-то недовольна, направила полет свой – гуику в чуждую сторону и там ищет сближения – дариху с душею избранного ею человека; или настоятельно требует к себе душу одного из родственников своих, и ее только переселением может быть успокоена в новом мире. При роковом этом объявлении, начинаются новые жертвы, новые искупы, обеты и гурумы, уносящие на ветер все добытое вековым трудом. Сцены эти у кого не исторгнут вздоха и не заставят сказать:

О vita fallax, abditos sensus geris!

Обращаемся к нравственным урокам и начинаем их учением о самом человеке.

Чтобы показать нравственное значение человека и влияние на него добра и зла, Буддисты пользуются символическим объяснением.

Два дерева, говорят они, растут в каждом человеке – одно доброе, другое злое. У обоих дерев по шести корней, по десяти ветвей – гишигу, и по 48-ми тысяч листьев.

Корни одного составлены из шести радикальных доброт, а корни другого из таких же зол. Первому ветвями служат белые доблести – цаган буин, другому темные грехи – хара нигул. На первом зеленеют листья 48-ми тысяч благих стремлений – номун цокцас, на последнем такое же число греховных поползновений – нисванис.

При свойствах, столь противных между собою, деревам этим никак нельзя расти вместе с равною силою. Но по мере того, как одно из них усиливается, другое начинает чахнуть, одно крепнет и ветвится, у другого гибнут самые корни.

И горе тому, кто не внимая себе, довел доброе дерево до искоренения! Человек этот нравственно умирает: ибо самые тяжкие грехи становятся для него делом безразличным – дзапсар-угей нигул; сила их вращает им, как пылинкой, и безвозвратно увлекает его в бездну погибели – аюс тамо.

Напротив, с уничтожением в себе корней злого дерева, человек поставляется на той высоте, где безвестны, куда не досязают никакие бури житейского моря – сансарун далайн. Он занимает место как бы между небом и землею; представляет в лице своем доблестного героя, который низложив врага своего, сверг с себя ярем и стяжал свободу: даини дорагат, эгурге-бен гегеджу убе- рун тусей-ги олоксан-бой.

Здесь не лишне остановиться вниманием и заметить, что последние слова, составляющие всю цель предложенного иносказания, не варварством уже отзываются, но проявляют гений достойный лучших времен Греции и Рима. И конечно, чем больше нравственного назидания в таких правилах языческого мира, тем непреложнее глагол Великого вселенной Учителя: «когда язычники, не имеющие закона, по природе законное делают: то они, не имея закона, сами себе закон; они показывают, что предписанное законом написано у них в сердцах» (Рим.2:14),

Допустивши же в человеке возможность к достижению совершенства, при котором исчезает самый корень зла, Буддизм старается показать ступени, ведущие на эту нравственную высоту. И вот они.

1) Состояние Убаши, иначе Генин. Вступившие в него сознают нравственную свою порчу и нужду исправления. Но при недостатке решимости, а тем более опытности, заботу об улучшении себя ограничивают лишь слабыми попытками и вечно вдаются между добром и злом.

Apparent illi virtus hinc, inde voluptas,

Et studet in partes flectere quaeque suas.

2) Сартаван. В этом состоянии человек столько имеет благоразумия, что мир Сансары теряет для него всю прелесть. Он смотрит на него, с одной стороны посмеваяся житейской суетности, с другой – оплакивая ее, как неисцельное зло. А таким образом, Сартаван будто олицетворяет собою тех древних философов, о которых сказано:

Defleret mores, si viverit, Heraclites,

Nostraque rideret tempora Democrites.

3) Сагардагам, иначе нигенте харин ирекчи, т. е. совершивший уже единожды, и конечно с успехом, путь житейского странствования, и опять возвратившийся на землю, для дальнейшего усовершенствования себя и споспешествования в том другим. Честность и бескорыстие суть отличительные черты Сагардагама.

Wirtute me involve, probamque

Pauperiem sine dote quaero.

Horatius.

4) Анагамани. Сюда принадлежат те из смертных, которые исполнив все лежащие на них обязанности, не имеют уже надобности в новых перерождениях – харин улу ирекчи. А доколе остаются здесь, все услаждение жизни своей заключают они в стяжании мудрости и благочестия.

Nil dulcius est, bene quam munita tenere

Edita doctrinâ sapientum templa serenâ

Despicere...

Lucrel. lib. 1.

5) Архат, даини дароксан. Это герой, умевший восторжествовать над всеми препятствиями, исторгнуть на пути шествия своего корень всякого зла и проникнуть в священные таинства природы.

Quae natura negavit

Visibus humanis, oculis ea pectoris hausit.

Оvidius.

6) Бради-габут, убер-ен бурхан. Взошедшие на эту высоту видят пред собою отверстыми врата Номов, вводятся в мир чудес и перерождаются в существа одной натуры – гакца чинарту, с Буддами.¹⁰⁷

...quem denique in unum

Descendit Deus, atque habitat ipsumque requirit.

Man. lib. 2.

По общим сим началам, не трудно предугадать, каким путем идет и куда стремится Буддийская мораль. Впрочем, просим читателя не спешить заключением и ожидать уяснения частностей, которым посвящены нижеследующие статьи.

Где указуется цель, там должны быть и средства. Буддизм верный правилу сему, указавши последователям своим на высокое их предназначение, снабжает их не только обычными, но и чрезвычайными (extraordinaria) средствами.

К первым из них относятся: 1) Барамиты (парамита) или нравоучение; 2) Ключ закона; 3) Молитва; 4) Курду; 5) Пост; 6) Обеты. Пункты эти составляют предмет настоящего рассмотрения.

Главных барамитов шесть, и они объемлют собою во всей обширности:

a) Учение о делах милосердия – улиге барамит.

b) учение о терпении – кулиценгуй.

c) учение о труждении – кичиенгуй.

d) учение о воздержании – шакшабат.

e) учение о аскетизме – диана.

f) учение о умозрениях – билге.

Начала эти дают длинный ряд правил, который дробятся чуть не до бесконечности. Основания же всех делений и подразделений берутся из обстоятельств материальных и формальных, неизбежных при каждом деле. И в этом отношении Буддизму не редко удается превосходить самого себя. Ибо взвешивая действия, сортируя их по родам и видам, он принимает в соображение не только свойство и цель их, но также субъект и объект, средство и способ (medium et modus), место и время. А при толико осторожном взгляде, нельзя было не прийти к безошибочному (в отношении к принятым началам) заключению. В общем дает оно такую мысль: для дела доброго требуются все условия нравственного добра; а чтобы оказаться делу худым, достаточно и того, ежели одно какое-либо обстоятельство дурно.

Входить в объяснения этого тезиса чрез посредство цитат для нас неудобно. В таком случае, вместо краткой перикопы, надлежало бы писать длинную диссертацию. Однако же чтобы не оставить дела и вовсе бездоказательным, мы излагаем здесь правила наибольшей важности, служащие для Буддистов основанием всего нравственного закона.

А поскольку правила (закирга) эти имеют двоякую сторону, отрицательную и положительную: то мы покажем их с той и другой стороны.

В смысле отрицательном (negativo) представляются вниманию человека: 1) пять смертных или неразрешимых грехов – табун дзапсар угей нигул; 2) пять близких к ним – шидар табун нигул; 3) десять черных грехов – арбан хара нигул.

а) Богохульство – бурхан-нугуди утегерику.

б) Отцеубийство – эке ецеге алаху.

в) убийство праведника – даини дарок-сани алаху.

г) Дерзость против Баньчень-богда, Далай-ламы и вообще против перерожденцев; особенно когда наглый поступок соединен с пролитием хоть одной капли крови их – тегунчилен ирексену быин-еце чисун гарху.

д) Разлучение друг от друга тех, кои посвятив жизнь свою на служение Богу, связали себя взаимными священными обетами – бурсан хубара-гудон нукури салгагаху.

а) Разорение святилища – суме субиргай-ги эбдеку.

б) Отнятие у благочестивого человека средств к деланию добра – сузуктену эди булиаху.

в) Кощунство над людьми Духовного сана – бурсан хубаргу ди доромджилху.

г) Расстройство в деле совершения священных обрядов веры – дулбе кигет, винейн засаги эбдеку.

д) Отнятие у пустынника последнего куска хлеба – дианчидон идегени идеку.

I. Относящееся к телу и проявляемые наружных действиях:

а) умерщвление животного – амитану ами тасолху.

б) присвоение чужого – есе-угуксени абху.

в) порабощение грубой чувственности – аригун босо ябодаль-ер ябоху.

II. Относящееся к слову – келену нигул:

а) Ложь – худал уге.

б) Сплетничество – хоб уге.

в) Осуждение – олкиа уге.

г) Злоречие – ширегун уге.

III. Относящееся к мысли или сердцу – сеткилун гем:

а) Зломыслие – хорту сеткил.

б) Зависть – хомохолдзаху сеткил.

в) Презорство – буругу удзел.

За таковым предостережением от грехов, с многосторонним их объяснением, буддийский канон указывает на дела благочестия, могущие вести к наивысшему совершенству. В наставлениях сего рода излагаются обязанности человека: к богам, к людям и ко всем живущим в мире тварям, а также и к самому себе. Сущность этой морали мы представляем здесь, держась, сколько можно, тех же подразделений, какие допускает Юм, а особенно ике боди мурун дзерге (т. 1. л. 39 и д.).

1) О богах не иначе рассуждай, как с благоговением: ибо где бы ни находился человек, он всегда пред очами их – бурхан ба бодисадо-нарон думда сагуксан болай.

2) Как все разумные твари воздают хвалу богам, так должно и человеку поступать, прославляя их не только устами, но и делами – уйлетчу ирагу эгешиг-ер номлаху болай.

3) Тесен путь жизни; но кто проходит это поприще, должен быть в том убеждении, что он находится на широте целой вселенной, что существа всех миров смотрят на него и взвешивают жребий судьбы его.

4) Вот образ, который при мысли о сем напечатлевается в душе мудрого: а) на превыспренних высотах, в точке диаметрально противоположной зрителю – нен теригуне эмене октаргой дор, цветет священный Бадма линхова. Там светозарный Абида с четырьмя представителями – (быин хубилган) неописанных свойств его, сидит приосеняемый облаком и окруженный сонмом Идам-докшитов, Бодисадов и Хутуктов, Шараваков, Брадигабутов и всех богов и богинь – багатор дагинисун чигулган.¹⁰⁸ b) Другую сторону великой картины занимают боги мироправители, располагающиеся в десяти странах света – арбан дзуктор сагуксан. с) Наконец, в ближайшей к зрителю дистанции, не далее как в девяти локтях от его головы, находится восемь престолов, на которых сидит духовный отец – нигу-цейн баши, и все бывшие и преселившиеся в Нирвану законоучители – лама бакши-нар. Окрест же их бесконечными рядами тянутся Тенгерины и все прочие шести классов существа.¹⁰⁹

5) Представляя в мысли своей это зрелище, так надлежит рассуждать: ежели человек, служа одному богу, получает блага, превышающие миру своих понятий: то служение многим богам не может не вести его в безпредельную область блаженства – ниген бурхандор мургебесу, цагласи-угей буин кемекун-бер, тедуй тогатан бурхади сеткиджу мургебесу, ягун угулетеле (Мур. дз. л. 39)?

6) А чтобы ограниченность человеческой натуры не полагала в деле этом препятствий, то обращаяся к богам, не должно не радеть и о себе самом. Единицу своего существа надлежит мысленно дробить на бесконечное число атомов. Ибо ежели человек, принимаемый за единицу – гакца быи-бер, многое может сделать: то чего не сделает он, бывши так сказать разлитым по пространству вселенной и поставив себя, таким образом, в связи со всеми существами мира?

7) Но и это правило только приближает, а не приводит к цели. Должно помнить, что боги суть чистые существа, а потому, кто хочет быть угоден им, тот должен блюсти в чистоте свой дух и тело, и даже самое жилище свое – орон гыри сайтор арчигат, быи дзарлик джирюкену шитугени сайтор делге.

8) Тем более должна быть чиста самая жертва, приносимая богам, а действия жертвователя благопристойны – арга дзали-угей такили эриджу, токиал удзеску-лентей уйлет.

9) А ежели и за сим ощутятся недостатки, то остается усугублять молитву, благоговение и парить духом в высоту.

10) Все же чувства и действия должны быть оживотворены надеждою на богов: ибо их покровительство превыше всех покровов – дегеду шикур кемеку-ину, шикур-нугудун эрким болай.

1) Ревнуя о благоприятных для собственной личности перерождениях, делай то же и по отношение к другим – быи-бер тедуй тогатан хобильджу, босот-тор ном удзегулкуе дуратхан дзалбариху болай.

2) Сего мало, будь готов и молись о том, чтобы тебе несметные века перерождаться для спасения всех и каждого – амитан нугудун туса джиргалангун – тола, маши нарни тогосун-луга сацагу галаб-тор гасалан-еце улу нукчин, сагу кемен, учин дзалбариху болай.

3) Как мать бережет единственного сына, как бережешь зеницу ока – нидуну цецек мету, так береги жизнь всех тварей – хамок амитани гамнатогай.

4) Собственные вины обличай, а о чужих храни глубокое молчание – уберун геми иле гарган, босодон геми амин-дор курбечу нигутогай.

5) Где бы ни суждено было проводить тебе жизнь, местным властям всюду и всегда повинуйся – орон орону эркедор долдойтху.

6) Оскорбления переноси с терпением – быин-дор хор уйледекчи амитан-дор кулицеку.

7) Неистовствующих укрощай благоразумием – килен икетени арга-бер теткеку.

8) Болящих утешай – дзоболантан амитани асарху.

9) К несчастным будь сострадателен – джиргалан-еце хагацаксан амитани нигулеску.

10) Бедным помогай – угегу гойлин-чин амитани номун углиге-бер хангаху.

11) Согрешающих вразумляй благими советами – килинце икетени ном буинь-ер теткеку.

12) Всем служи, как служит раб своему господину и других прав в жизни не ищи – хамок амитану арат богол мету учигукен дорадо кидзагари бариху.

1) Всячески бодрствуй над собою, чтобы не дать в себе места действиям, омрачающим душу или тело – мунхарахой туй-дукчи ноир-еце арилгахой учиртор инакши чинакши эргицекуй керык.

2) Смотри на себя, как на сосуд нечистый, сокрушенный и опроверженный – кирту оëр угей кумуриксен мету саба; и не только добрые дела, но и самую мысль о добре приписывай помощи вышней и о сем радуйся, как будто нашедши великое сокровище – буину ачи тусей-ги дуратчу, санги олоксан мету баисун бишилгаху.

3) Впрочем, истинную радость не прежде можно ощущать, как освободившись от восьми узилищ греховного рабства – найман чилуге угей ину. А потому:¹¹⁰

4) Старайся, чтобы почерпнутые тобою из сокровищницы всевышнего Существа знания, чрез посредство твоего воздержания, выводили тебя из состояния греховного рабства и поставляли в состояние свободы – Дегедуйн эрдени-ги хуриаксан-еце шакшабат-ер чилуге-угей-ги тепчиджу, тегубер чилугетуй-ги насода олою.

5) А чтобы достигнуть этой свободы, то надобно делом, словом и мыслию – быи, келе, сеткил, освобождаться от десяти тяжких грехов, истребить в себе корень шести зол и насаждать в себе шесть барамидов и десять доброт – арбан цаган буин.¹¹¹

6) Все же заботы и попечения в мире должны быть направлены к одной цели – к достижению всеми и каждым наивысшего совершенства – хамок амитани бурхану боди хутуктор гаргаджу деил-сугей кемен хутук гуюху керык.

Буддисты убеждены, что в мрачную таинницу веры их не иначе можно проникнуть, как с ключом закона – номун тулкигур. А потому ключ этот имеет чрезвычайное значение. В нем полагают видеть сущность всего того, что только содержится в Ганджур-данджуре; им начинаются почти все службы и обрядовые действия; его основательное знание требуется от каждого, идущего путем усовершения. Ключ этот, или точнее сказать символ, состоит их седми членов, писанных на Тибетском, более или менее рифмованном языке. Вот сущность содержания их:

1.Все в мире имеет свое начало, все твари живые разделены. На классы делятся они, на шесть великих степеней. А сонм хубилганов, священный сонм, красит собою все страны света, все времена: сему я верю.

Адак денджин дзавадан,

Джутбер джайби балдан,

Лама дамба намла,

Джапсучио.¹¹²

2) Я верую и в Лам, верую в Бога, верую в закон,

Ламала джапсучио,

Санджейла джапсучио,

Чойла джапсучио.

3) В Идамов, Докшитов и в грозных богинь – багатор дагинисун чигул-ган;

4) В четыре начала божественных натур –

Само дакджут,

Джачин джабжут,

Нальджур джаджут,

Ланна меджут.

5) В Бодисадов и Хутукт, Шраванов и Брадигабут, со всеми прочими отделами богов и гениев благих: я верую и поклоняюсь им.

Следующие за сим два члена содержат молитвенное воззвание к богам о избавлении от бед и даровании всем и каждому счастья в жизни, настоящей и будущей.

Но поскольку все это писано на языке чуждом для Монгола: то не трудно понять, какое сокровище знания находят Буддисты наши с пресловутым своим ключом. Чтобы помочь этому горю, закон делает к плебеям снисхождение, дозволяя им ограничиваться знанием лишь второго члена, который по-Монгольски так читается: Ламабор итегемой, Бурхан-бор итегемой, Ном-бор итегемой.¹¹³

Кроме молитв обычных и определяемых обстоятельствами жизни, в устах и в сердце истинного ревнителя благочестия не должна умолкать молитва, известная в Буддийском мире, под именем Джюрган усук мани и заключающаяся в шести словах: Ом, ма, ни, бад, ме, хом , истекших из уст Абиды, при устроении судеб мира.¹¹⁴

Таинственность слов сих наделала хлопот ученым ориенталистам. Ими написаны целые диссертации, сочинен ряд гипотез, начиная от скромного лотуса, входящего в историю превращений Шигемуни, до дивного Бадма-линхова, красующегося в царстве Сукавади.

Но весь этот труд в очах Буддистов, в полном смысле – labor improbus. Ибо жрецы, не вдаваясь ни в какие предположения, решают задачу очень просто. По их понятиям, Тибетскому речению:

ом, или ум соответствует Монгольское – тенгери,

ма ........................................асури,

ни ........................................ кумун,

бад ......................................адагус

ме ........................................бирит

хом ......................................тамо.

Находя, таким образом, в шести словах буквальное указание на шесть классов существ, т. е. тенгеринов, асуринов, людей, бессловесных тварей, биритов и обитателей преисподнего мира, Буддисты принимают эпигматическую молитву в смысле воззвания о милости и помощи ко всем живущим, а тем паче к богам, заведывающим ими. В том же смысле предписывается смотреть на нее, как на сокращение закона и на таинство всех богов – хамок бурхану нигуцейн убадис.

Второе место занимает Мекдзем, молитва, имеющая применение ко всем обстоятельствам человеческой жизни, а равно и ко всему сонму богов. На Тибетском языке так читается она:

Мик-мет дзейби дерчин джанрей-сек,

Дин мет чимби вамбо джанбиан,

Дудбен малой джомзат санбидак,

Ганджин хайби джукджен дзонхаба,

Луб-сан дакби шабла солбандиб.

Курду, или курда есть религиозная принадлежность, которою пользуются Буддисты как средством, служащим к облегчению молитвенных подвигов. В главном своем виде курда представляет шестисторонний цилиндр, расписанный по наружности шестью священными колерами (белым, зеленым, желтым, черным, красным и синим) и вращающийся на оси. Ось эта до последней возможности, обвивается, утолщивается бумажными свитками, тысячекратно повторяющими две вышеизложенные молитвы – Мекдзем, и джюрган усук мани. В центре же курды дается место богу милосердия – Apиаболо. А иногда помещаются в ней и книги молитвенного содержания.

Курда в таком виде, по изъяснению Мани гамбума, служит типом Вселенной. Шесть сторон цилиндра указуют на шесть классов мировых существ; верх его есть символ мира горнего, а низ дольнего и преисподнего. Но душа всего (essentia rei et anima mundi) сосредоточена около оси, как представительницы священного сумбера.

Итак, кто с благоговением вращает курду, тот поставляет себя в столь близком отношении ко всем существам, что они как бы трудятся с ним и для него. Почему двигатель курды справедливо может назваться Heros Naturae, in quo omnia coëlestia et terrestria, velut in parvo sumulacro, concurrunt.

При участии же толико могущественном, нельзя не быть действию великим. Оборот курды равен тысячам молитв. А ежели вращаются тут и священные книги, то польза становится сугубою. В таком случае один кругооборот заменяет собою весь труд прочтения книг.

Кроме цилиндрической, есть курда ветреная – салкин. Это не больше, как разноцветный лоскут, исписанный молитвою и поставляемый в виде флюгера на юртах, могилах и других местах, имеющих почетное значение.

Наконец, в захолустьях Сибирских можно видеть лопатки мелкого скота, испещренные письменами. Эго своего рода Курду.¹¹⁵ Лопатки развешиваются подле дороги или поперек ее, на такой высоте, что палкой или бичом не трудно их достать. И если прохожий действительно прикоснулся к ним: то предполагается, что душа, обитавшая в животном, получит облегчение, и путь преселений сокращается для нее.

Пост занимает почетное место между средствами, служащими к нравственному усовершению. И хотя времена постов не установлены, однако же все обязуются (кроме малых и старых) поститься по край ней мере единожды в год, соблюдая притом шакшабаты, или постнические правила, изложенные в книге манин чого.

Готовящиеся к подвигу – нумней сакиху, Шакшабат хураху, собираются в одном из зданий – манин угре, какие обыкновенно находятся при каждом капище. Здесь постники выслушивают очистительную молитву, потом омывшись и переодевшись, проводят ночь со всякою чинностью и в глубоком молчании.

По утру является жрец, преподает наставления и всех клятвенно обязует воздерживаться от черных грехов. Затем постники поступают в распоряжение Бакши, избираемого из сонма Лам и представляющего в лице своем Духовного отца, пред которым позволительно каждому раскрывать свою совесть. Впрочем, нет закона, положительно обязывающего к исповеди.

При таких моральных направлениях, постники могут в первый день единожды вкушать пищу. Почему день этот почитается как бы полупостным – джорба. Но на другой день, в собственном смысле постный – мацок, не дозволяется ни есть, ни говорить, ни даже слюну глотать. А движения и все положения должны быть строго соглашены с Шакшабатами; должно также терпеливо выслушивать три раза в день длинные поучение и повторять клятву на воздержание от грехов. Ночь же подвижники проводят более в бодрствовании и молитве, нежели в отдыхе. На третий день дозволяется принять пищу, по примеру первого дня: по не прежде, как по прочтении Ламою молитвы на разрешении пищи и самых уст – ама негеку.

Такой подвиг, сопровождаемый переходом от поста к полупосту и обратно, требует для совершенства своего 16 дней, или восьми нумнеев. И кто совершил его, тот получает полное от грехов разрешение: Totius anteactae vitae maculas eluit.

Что же касается до слабых и не могущих почему-либо выдержать 16-ти дневное затворничество со всеми условиями аскетизма: то закон, снисходя к человеческой слабости, позволяет им ограничиваться одним нумнеем, или же подкреплять себя в полупостные дни питьем мандзы (род чая). К тому постящимся дают чрез каждые двое суток по чашке настоя из имбиря, корицы, шафрана, и других ароматических трав и корней. Напиток этот называется дзутан, и он для постников то же, что нектар для бессмертных обитателей Олимпа.

Здесь не лишне заметить, что расходы, коих требует содержание постников, часто приходящих огромными толпами, относятся на счет Дацанов, а иногда и частных благотворителей. При достаточных же Дацанах, например, Анинском, Цугульском, Гусиноозерском и др. содержатся мунку нумней и мунку хурал; т. е. постоянные гостинцы для постников и богомольцев с необходимым обеспечением. Конечно, обеспечение это не велико, но важно то, что пришлец не имеет нужды стучаться у ворот и вопить языком Гиппократа:

Da tegmen Hippocrati, namque frigeo

Totusque contremisco.

К настоящей статье мы не относим ни тех обетов, которые составляют неизбежное условие Ламского звания – дул–бейн санвар, ни тех, кои завися от случайностей и ограничиваясь единовременными какими-либо подвигами и жертвами, входят в категорию Барамитов и Шакшабатов, и должны быть понимаемы в смысле частных добродетелей.

Мы даем здесь место обетам, определяющим собою все значение жизни подвижника; обетам, под бременем которых может человек изнемогать, но не оставлять их.

Si desint vires, tamen laudanda est voluntas,

Нас ego contentos auguror esse Deos.

В разряд этот входят Шимнанца и Дианчи.

Буддизм, соединив с званием Сакил санвар, звание девственников, не почел нужным установлять особые разряды подвижников этого рода; но подвижницы, или собственно говоря, девственницы допущены. Их-то и надлежит разуметь под словом Шимнанца.

Чин посвящения в Шимнанцы не разнится от Ховаратского. Зато и по рангу своему они равны Ховаракам; носят одинаковую с ними одежду желтую или красную, и обязуются, по примеру всех освященных, иметь бритую голову.

Кром целомудрия, пост и молитва вменены Шимнанцам в главное правило жизни. Впрочем, коллегиального жительства закон не назначает для них. И потому труженицы витают в кругу родства и племени своего, руководясь правилом:

Si te delectant aeternae premia vitae

Magna quidem, nec te terreat ergo labor.

Oven. Monost. Ethica.

В иных отношениях поставляется Дианчи. Звание это, в строгом смысле Анахоретское, возлагает на подвижника все обязанности пустынножителя – унемлекуйн мурь-ер ябокчи, или, по крайней мере, бесприютного скитальца, водимого любовью к ближнему – инагункин мурь-ер ябокчи.

Палестра, указуемая Дианчи, начинается отречением от мира и убеждением в суетности всего земного:

Quod omnia somnia, lusus, abusus et lis,

Et picta sint pompae et vis.

Затем, он должен обогатить себя уроками мудрых и изучением жизни и деяний, доблестно подвизавшихся в пустынях. Наконец, восприять непоколебимую решимость жить и умереть одиноким скитальцем.

По водворении же в пустыне, Дианчи обязуется: 1) не иметь иного приюта, кроме гор и вертепов – хада чилугар гыр кику, 2) не носить иной одежды, кроме священной – номту хубцат-еце босо хубцат эмеску-угей ; 3) самых лютых врагов считать своими друзьями – хор-тон дайсунар нукур кику; 4) хладную землю иметь вместо ложа, и жесткий камень вместо возглавия – кулгу чилогуни дерелеку, куйтун газарар дебиткер кику; 5) в жилые дома не входить – ханан гыр-то ороху-угей; 6) умерщвлять плоть свою обузданием пяти чувственных пожеланий – табун кусел, вытекающих из пяти чувств – унгу, дагун, унур, амтан, курелцекуй; 7) вести непрестанную борьбу с пятью родами искушений, порождаемых пятью стихийными началами, непосредственно действующими на человека и силящимися поработить его; 8) молиться; пусть зверь разверзает пасть свою, или змия жалит пяту; пусть рушатся и падают над головою скалы или воды грозят потоплением: Дианчи не должен прерывать начатую молитву, ни даже изменять молитвенного своего положения¹¹⁶; 9) поститься и постяся, с каждым днем усиливать строгость воздержания, доколе обессиленная и умерщвленная плоть позволит духу выйти на широту, и насладиться среди бурного океана Жизни, покоем Алционы.

Alcedo medio quieta ponto

Ova parturit incubansque pullos

Excludit teneros, fovetque, donec

Nisus insolitos sciant volandi:

Queis mens integra, criminisque pura est,

Exsultant medios vel inter hostes.¹¹⁷

Буддизм, возложивши на адептов своих ярем барамитов и шакшабатов, требуя от них знания и деятельности, терпения и мужества, сам приведен был к вопросу: довлеют ли человеческие силы к исполнению многосложных его обязанностей? При сознании же врожденной человеку немощи, нельзя было иначе отвечать, как указанием на мистерии или чрезвычайные средства.

И мы должны предварить читателя, что мистерии эти в сфере Буддизма почти то же, что у Кабалистов врата ведения – porta intelligentiae, с откровенным чрез них Сефиротическим небом. Ибо Буддисты верят, что чрез мистерии их отверзаются врата номов, человек вводится в мир чудес, поставляется в общении с богами.

И сообразно толико высокому понятию: а) нетерпимым признают всякое присутствие стороннего лица, особенно же иноверца, при своих тайнодействиях; б) строго возбраняют открывать профанам что-либо касающееся до таинств; в) достоинство совершителя тайны – ачиту ундесун Лама (honorifici ordinis sacerdos), так возвышают, что самое имя его становится священным; и только в час предсмертный могут адепты произнести оное.

Все сказанное, кроме общего приложения к ламскому чину – сакил санвар, как источнику всякого освящения и таинственности, относится к Лун-абишик, Джанан, Абиагарин-ван, Мидор-дзогин ван.

Лун-абишик, иначе Иши-бошик (manubrium, seu operis regimen), совершается с целью дарования права или благословения на чтение священных книг, на духовные песнопения, врачевания и тому подобные религиозные упражнения.

Потребность Лун-абишика вытекает из чисто нравственных начал.

Как гибнет мотылек – эрбекей, прельщенный красотою огня, как уловляется серна – гуросу, обманутая лукавым голосом (бискурь-ер) охотника: так бывает и с человеком, когда, надеясь на себя, пренебрегает он уроками других; когда опытность старцев не имеет для него цены. Человек этот есть жертва всех заблуждений.

A sene consilium quaeras: prudentia rerum

Est illis, sine qua curia quaeque peril.

Oven. Epigr.

Утверждаемый на сих умозаключениях, Лун-абишик совершается таким образом: старейший жрец – Ширету, приняв приглашения от членов своей паствы, ищущих духовного просвещения, приказывает им делать нужные приготовления. Потом в назначенный день является в сонме избранных и, по обычном возношении жертв и молений, со властью наставника – бакши, и в приличной званию своему позе, начинает читать книгу, таинства которой предположено раскрыть адептам. Чтению книги сопутствуют, разнообразят и оживляют оное замечания, пояснения и нравственные уроки. А дабы немощь плоти не могла смежить очей и ослабить ревность тружеников, то стараются следовать предусмотрительному правилу Анакреона:

Πίωμεν οὖν τò ὀίνον

Τòν τοὖ καλοὖ Λυαἰου,

Εὐν τῶ δε πίνειν ἡμᾶς

Εὕδουσιν ἀι μερὐμναι.

Когда же пройдена книга до последней йоты, ученики подносят Бакши благодарную жертву – ачи мандал; а сами получают от него благословение и письменное свидетельство, с самым точным указанием на совершившийся Лун-абишик.

После чего люди эти имеют право формально пользоваться приобретенными знаниями; но передавать их другим возбранено. Одни Ламы и готовящиеся к ламству не знают ограничений.

Как Лун-абишик принимается в смысле благословения, так Джанан, или Пово в смысле сближения с богами – сближения, простирающегося до того, что душа рада бы навсегда покинуть земную свою оболочку и вознестись к родному ей лону вечности:

Ex ipso aeternitatis gremio decerpta

Nil opis externae cupiens

Ex alta mortalia despicit arce. Claud.

К участию в таинстве допускаются оба пола, только не моложе 15-ти лет. Собравшись в нарочитом месте, усаживаются рядами на земле, подражая сколь можно в позах своих тому идолу, которого избрали своим патроном. Затем, испытавший уже на себе действие, жрец облачается во все гелунское одеяние, прикрывает голову ваншоем и садится на возвышенной кафедре. По правую руку ставят жертвенник со всеми его принадлежностями, а впереди столик с чашею, жезлом, колокольцем, дамарою, очиром и другими атрибутами Шигемуния.

Готовящиеся к таинству делают по чину поклонения и подносят жрецу мандал, с приложением к нему монет и разных вещиц.

Мандал устрояется так, что за ним тянутся вервью хадаки, привязанные один к другому.¹¹⁸ Это нужно для того, чтобы участники таинства могли касаться хадака в то самое время, когда Мандал будет держим жрецом.

Прикоснувшиеся становятся духовными детьми жреца, а он их духовным отцом – нигуцейн бакши.

Пока все это происходит, чтение и пение не умолкают. В песнях прославляется Шигемуни и тот Бог, для которого совершается таинство. Не забываются и другие боги, а равно и сам совершитель обряда – ачиту ундесун Лама: ибо и в его честь поются гимны.

За окончанием песнопений, Ачиту Лама, не изменяя своей недвижимости и являясь вдохновенным, обращается к собранию с высокопарною речью, имеющею такой смысл:

Внимайте словам премудрости! Счастье, которым боги наделяют вас есть удел немногих. Недосязаемо царство Суковади, но вы теперь близки к преддверию его. Тесно соединена душа с телом: но под могучим влиянием таинства, она готова выйти из тела на три шага, чтобы сблизиться с существами мира горнего, чтобы насладиться лицезрением Тенгеринов и Бради-габутов, Шаваранов и Бодисадов, и даже верховных Будд. Умейте же воспользоваться благом сим. Обратитесь делом, словом и мыслию – быи, келе, сеткил, к священному таинству. Сосуд тела и души нечистый, сокрушенный, опроверженный обратите в сосуд достойный вмещать в себе сокровища богов. Пребывайте в том убеждении, что жизнь наша – сон, а смерть – путеводительница к счастливейшим перерождениям. Bсе чувства ваши да погрузятся в эту бездну судеб.

Наставлением сим оканчивается первый акт таинственного обряда. А переходом ко второму служит приношение благодарственной жертвы, состоящей из плодов и семян – уре тариалун, и сопровождаемой гимном.

В это же время, нарочитые из лам заботятся об удалении всех лишних людей от шатра на такое расстояние, чтобы ни одно слово, ни один звук не могли быть слышимы ими. Инициатов же приводят в возможную стройность, требуют от них благоговейного молчания и неподвижности, простирающейся до того, что самые глаза не должны быть переводимы, но постоянно обращены к собственному носу.

По водворении же тишины, и когда все собрание представит из себя недвижимых истуканов, Ачиту ундесун Лама унылым гробовым голосом запевает песнь на исход души. Мало-помалу, к нему пристают и прочие Ламы. И так составляется хор, терзающий душу, мертвящий чувства.

По мере приближения финала, возрастает сила плачевного тона, и наконец переходит в припев, многократно повторяющийся, в смысле следующего стиха:

Mortis honos est scire mori, vitaeque beatae

Exitus est testis, qui sine labe fuit.

Вдруг все замолкает и раздается голос Ачиту-ламы: хек, хек хек! Сила слова сего есть обаятельная. Под ее таинственным влиянием все инициаты, и только они, падают в обморок и замирают. Они могли бы и вовсе умереть, если бы не была подаваема им скорая помощь. Но это предусмотрено. Ховараки и Ламы, заранее приготовленные, не теряя ни минуты, принимаются таскать людей из шатра, брызжут водою в лицо и обливают голову; а чуть проявится жизнь и чувство, заставляют больного произнести: га-га-га. И если это удалось, опасность считается минувшею.

Не излишне здесь заметить, что скорое возвращение к самосознанию принимается за добрый знак. Напротив, медлительное и трудное восстановление сил приводит к заключению о жалком недостоинстве человека, и об отчуждении его от даров таинства. Почему и не дозволяется таковым участвовать в действиях толикой важности.

Бывают также дебелые натуры, на которых первое хек не действуете с потребною силою. В таком случае повторяются припевы вместе с хеком, и человек отдает безусловно дань таинству. Не потому ли это, что вера в непобедимую силу хека господствует над ним?

Но от какого влияния и ухищрения не зависел бы описанный факт, только Ламисты убеждены, что Хутуктою и подобными ему святошами, произнесенное слово хек может всякого умертвить, равно как слово га живить и воскрешает. Мы со своей стороны не станем опровергать ни того, ни другого.

Плоды Джанана многоразличны: 1) подвижнику обещается отпущение прежних грехов; 2) он признается умершим для настоящей жизни и перешагнувшим в область бессмертных богов; 3) он свободен от страха смерти: ибо где бы ни застигнуть был ею, боги деятельно защищают его, или не обинуяся принимают в свои обители. И конечно тем же манером, как некогда принят был ими герой древнего мира – доблестный Ромул.

Впрочем, поскольку при совершении Джанана, всегда имеется в виду одно какое-либо божество: то плоды таинства естественно зависят от этого патрона, и судя по его силе, бывают большими или меньшими. А потому каждый инициат начинает подвиг свой Джананом Абиде, как отцу богов. Затем обращаются уже к прочим бурханам. А кому удалось совершить многие Джананы, тот успокаивает себя мысленно, что грехи его, от первого до последнего, изглажены и путь к счастливым перерождениям открыт; или, говоря языком Платонического учения, человеку тому: ̓Αδαμαντἱνως δε̃ι δη ἐιν ἅδου ἰέναι ὅπως ἀν ἦ καἰ ἐκε̃ι ἀνέ̕κπληκτος ὑπό πλὀυτων τε καἰ τῶν τοιοὐτων κακῶν. Plat, de republ. L. x. p. 619.

Сказали мы, что Джанан не может быть отправлен многим Бурханам вместе. Напротив, при совершении Aбиагарин Мидор-дзогин-вана, постоянно имеется в виду весь сонм богов, целый Олимп буддического мира. В этом отношении обе последние службы сколько не походят на Джанан, столько, с другой стороны, сходствуют между собою.

Но чтобы дать понятие и о разности, существующей между ними, должны мы предуведомить читателя, что как в Тибетском, так и в Монгольском священном кодексе, т. е. в Ганджур-данджуре, одни места писаны на обыкновенном книжном языке, другие же на Али-Гали-Чулинчие, языках известным под общим именем: тарнин-келе, и писанное на последних языках почитается таинственным в высшем смысле (per excellentiam). Ибо языки эти крайне мало известны, и для Буддистов они тоже, что были иероглифы для поклонников Аписа.

Теперь обратимся к предмету статьи. Когда избранным слушателям, с соблюдением установленных правил, прочитываются, объясняются лишь те места закона, кои писаны на обыкновенном книжном языке, тогда действие получает название Абиагарин-вана, и на совершение оного требуется сорок дней. Но ежели чтению и толкованиям дана такая обширность, что ни Али-Гали, ни Чулинчие не делают изъятия: в таком случае обряд переходит в Мидор-дзогин-ван и требует для себя уже не сорока, а шестидесяти дней.

Многое, в свою очередь, требуется и от совершителя. Он должен совмещать в себе благочестие с духовною опытностью, знание Шигемунианской веры, во всех ее подробностях, с основательным знанием священных языков. К тому человек этот должен быть Хутукту, или по крайней мере Хубилган, с неоспоримыми правами на совершение таинств и с самыми положительными доказательствами своих перерождений.

А как люди такого значения за редкость встречаются даже и там, где колыбель Буддизма: то легко судить, сколь необыкновенное явление представляют собою Абиагарин и Мидор-дзогин-ван в странах, подобных Сибири. В Монголии нашей, даже предания не сохранилось о бывших в ней когда-либо Ванах. И по всей вероятности, ни один из Ванов не был там совершен до 1842 года.

В этот же счастливый для Буддизма год явился, как бы из другого мира, из Срединной Империи таинственный пришлец, называвшийся Лу-дуп (из племени Хорчитского). Вскоре обратил он на себя внимание религиозными, врачебными и другими познаниями. Но не легко было решить – кто он? Ученейшие из лам занялись этим вопросом; взвешивали, определяли все обстоятельства времени и места, и наконец, признали аксиомою, что Лу-дуп есть Хутукту, прошедший ряд славных перерождений, а в настоящем периоде жизни своей, подвизающийся по воле судеб, для восстановления Шигемуниева закона во всей его чистоте.

За гаданиями и вычислениями, столь благоприятствовавшим пришлецу, не замедлили представить и фактические доводы. Ибо явились глашатаи, трубившие повсюду, что Лу-дуп перешагнул реку Селенгу, тогда как спутники его заботились о переправе; что страшные высоты Цохонды (лобной горы), Енде, Мунку-Сардыка и другие подобные места посещаются им среди глубокой ночи, для развлечения после дневных занятий; что самые мощные и злейшие духи бессильны против Лу-дупа.

Такие сказания и тысячи анекдотов потоком влекли к нему кочевую орду. Обаянию не было меры. Оно до того возросло, что не взирая на лютость февральской в Сибири зимы, решились приступить к совершению в обледенелом капище сорокадневного Абиагарин-вана.

Местом действия избран был Цугольский дацан, находящейся в Нерчинском округе при реке Ононе. Там Лу-дуп, в качестве Хутукты, торжественно явился на сцене.

Дальнейший рассказ берем из слов самовидца, имевшего терпение находиться при Ване во все сорок дней и выслушивать уроки великого учителя. Притом единожды навсегда заметим здесь, что этому почтенному и наблюдательному человеку¹¹⁹ обязаны мы наибольшею частью интереснейших сведений, которыми дорожат ламы, как зеницею ока, и который посему ускользали от наблюдательности самых тщательных исследователей Буддизма.

Приготовляясь к Абиагарин-вану, более всего заботились об устроении посреди капища Джинхора, т. е. огромного (не менее кубич. сажени) жертвенника. Джинхор покрывали шелковые, четырех священных цветов ткани, исписанные 360-ю именами богов, – представителей четырех корней. На Джинхоре находились жертвенные принадлежности во всей их полноте и стройности; а возле колоссальные для Хутукты кресла – банримту ширеге и стол для орудий, которыми пользуются боги, как отличительными знаками своего достоинства, а иногда и ратуют ими, по примеру Юпитера и Марса.¹²⁰

После приготовлений сего рода, под благоприятнейшим влиянием созвездий, жрецы, в священных одеждах, отправились всем сонмом своим к жилищу Хутукты.

Это был смиренный шатер, не в дальнем расстоянии от капища. Легион жрецов приближался к нему тихо и безмолвно, безмолвствовал и народ. Стонала лишь земля под гнетом народных масс.

Но вот завеса поднялась, – и все пришло в восторженное движение. Гандумы и Бискуры, Кенгерге и Дудармы, Селнины и Ганлины, сливаясь с голосом многих сотней Лам и тысячей народа, громовым эхом отозвались на пространстве Цугольской пустыни и возвестили о торжественном шествии Хутукты на великий подвиг Абиагарин-вана.

Хутукту явился в полном Гелунском облачении с ваншоем на голове. По прибыли в капище, сделал он обычные поклонения бурханам, трижды (по течению солнца) обошел Джинхор и сел на приготовленном для него месте. Жрецы спешили принять благословение и поднесли от всего собрания просительную жертву – гоюл–тейн мандал, с благоговейным подъятием рук и всенародным поклонением.

Ряд сорокадневных бесед Лу-дуп начал импровизациею: о важности действия, к которому приступают слушатели, о необходимости внимания, терпения и многих других добродетелей, без которых невозможно человеку воспользоваться всею благотворностью священного Абиагарин-вана, наконец, о плодах сего таинства, заключающихся преимущественно в примирении с богами и в праве пользоваться их атрибутами, при тех обстоятельствах жизни, когда обыкновенные способы признаются недостаточными к отраженно зла.

В дальнейших беседах своих Лу-дуп держался строгой последовательности, переходя от одного корня к другому, от истории старших богов к младшим. Разумеется, тут не было недостатка в нравственных приложениях, особенно когда представлялся случай распространиться в похвалу Буддизма.

Собрания для этой цели, со всею торжественностью встреч и провожаний Хутукты, происходили каждодневно по три раза. Но при вечерней службе, допускаемы были изъятия в пользу почтенных лиц, обращавшихся к Хутукте с просьбою об избавлении их от злых духов и других злополучий.

В таком случае, ночь посвящалась на совершение разного рода гурумов, и в особенности Докджура.

Об обрядовом действии, известном под сим именем и направляемом противу беспокойных Онгонов, Буков и прочих, говорили мы в своем месте. А здесь заметим лишь то, что касается до Цугольского действователя.

Пусть читатель мысленно перенесется в страны Даурские, на утесистые берега Онона; пусть вообразит, что пред ним одинокое капище и необозримая пустыня. Здесь среди мрака зимней ночи, является таинственное существо, озаряемое лишь блуждающими огнями. В руки его червленый копьевидный Докджур; его руйджин дод-ик, ваншой, тип одежд Ианния и Амврия (2Тим.3), блещут серебром, бряцают тысячью позвонков; унылая песнь его потрясает душу, и кажется, духи гор и долин внимают ей, выглядывая из пещер исполинскими тенями.

Но никто не смеет приблизиться к дивному Хубилгану: ото всех отдален он заветною чертою. Целая орда, слившись в одну массу, сомкнутая в кольцо змеею, цепенея стоит пред ним и покорствует его манию.

Пусть, говорю, вообразит все это читатель, и он постигнет, сколь велико было обаяние толпы при докшитских таинствах (Noctua geniorum sacra).

Ордынцы готовы были лизать персть Лу-дупа. Особенно при том акте, когда произнося заклинания – докбо, выполняет он под тоны музыки действие цам-харай-ху (род пляски); потом входит внутрь горящего шатра и там, со всею ловкостью магика, вызывает на брань духов, борется с ними и попирает их вместе с Док-джуром своим.

Восторг народный обращался тогда в исступление. И пустыня стократно оглашалась кликами, подобными тем, какими некогда приветствовали Самаряне изумлявшего их волхва: Эне-ину бурхану ике агога куцун мун; это великая сила Божия! (Деян.8) Так –

Rumor rumores, errores parturit error,

Ut nivis exiguus crescit eundo globus.

За сим Буддистам нашим оставалось лишь доказать, что они достойные сыны великого бакши – dignum patella operculum. И в видах сих решились взяться за сооружение Лхамойн – Гандоя.

Этот Лхамойн – Гандой представляет самое затейливое произведение языческого мира.

На подвижных, довольно высоких устоях строят квадратный амвон (в поперечнике 4 саж.) с 4-мя ступенями, из которых каждая имеет слишком два фута в вышину и до семи в ширину. По углам нижнего яруса и в центре верхнего, ставят столбы, высотою до 28 футов, и скрепляют их между собою, на данных расстояниях, тремя рядами перекладин, оканчивающихся звездчатыми фигурами. Такая же фигура ставится и на вершине центрального столба. В этом виде придвигают здание к капищу, дабы пред лицом всех богов взяться за его украшение.

Гандой оснащивают на подобие корабля. И как снасти, так и столбы обвешивают шелковыми четырех священных цветов материями, стараясь притом, чтобы под флагами сими совершенно исчезали из виду все другие части здания. На пирамидальном же основании дают место лепным изображениям, представляющим все виды существ, начиная от человека. Тут же полагаются и жертвенные вещи, посвящаемые богам.

Блистающий такою роскошью, Гандое служит символом и как бы одушевленным представителем Сумбера и четырех главных тибов мира. По отношению же к богам, составляет он с одной стороны искуп, приемлемый ими в удовлетворение злых духов, на основании заключенного с ними условия чрез посредство Шигемуния; с другой – ручательство, что они не попустят духам причинять народные бедствия, и это на целых пятьсот лет!

Под влиянием таких понятий о Гандое, исчезала для Буддистов огромность расстояний между Ононом и Леною, между Саянским и Яблоновым хребтом. Буряты и Тунгусы отовсюду неслись к Цугольскому дацану и в пустынных его окрестностях представили зрелище, достойное самого Аммона, не только Лу-дупа.¹²¹

С наступлением дня, долженствовавшего положить конец Абиагарин-вану, венчая его всесожжением, рев труб не умолкал, жрецы суетились, народ не сводил глаз с Гандоя и жаждал хурала.

Но характер докшитского празднества не позволял приступить к обряду прежде склонения дня к ночи. И потому не ранее, как около трех часов по полудни, началась служба.

Шествие из капища открывали грозные Докшиты, коих личины, в числе десяти, несены были на длинных шестах. За Докшитами следовали Ламы всех рангов, со всеми атрибутами их звания; наконец явился и Хутукту.

Обошед с обычною торжественностью вокруг Гандоя, приняв ото всех приветствие и поклонение, начал он с высоты седалища своего великую жертвенную службу номенклатурою существ горнего мира. Все они приглашались к жертве и посредничеству. Обряд этот, называемый белым – цаган гурум, продлился до ночи; и не- смотря на то, что был чужд гласований и кликов, произвел глубокое впечатление, ибо опытный жрец, сознавая всю важность правила: si vis me flere, dolendum est tibi, – успел показаться столь набожным, что у зрителей, при молитвенных его воззваниях, невольно исторгались слезы.

Едва окончился первый акт службы, начали снаряжаться ко второму. Приготовления состояли в подборе огромного числа людей для несения колоссального Гандоя, – в устроении ширенг, оруженосцев и стрелков, в зажжении костров, факелов и Китайских огней, наконец, в перемене Хутуктою одежд Шигемунианского обряда на докшитские.

Теперь все принимало иной вид, все отзывалось тревогой: ибо надлежало иметь дело уже не с мирными, а со злыми духами. Сам Лу-дуп не скрывал своего смущения. Голос его дрожал, глаза сверкали; во всех движениях его обнаруживалась таинственная борьба. К довершению картины, ночная буря, бушуя яростно, давала случай думать, что даже стихии принимают участие в деле Лхамойн –Гандоя и, заодно с Хутуктою, стараются духов тьмы извлекать из глубоких их жилищ.

Под влиянием таких впечатлений, начался черный обряд – хари гурум, чтобы надолго оставить по себе у кочевой орды громкую память. За исступленными экзорцизмами стали раздаваться свисты Ганлина, за Ганлином гремели кенгерги и гамшины. Далее неслись отовсюду клики и вопли, стрельба и бряцание и все то, что только может служить к умножению смятений и ужаса.

Для людей, в таинства не посвященных, действия эти могли показаться вакхическими; но они до йоты соглашены были с мудрыми наставлениями Сундоя. А потому-то и сила обряда действовала победоносно. Духи (по уверенно жреца) стремглав неслись к Гандою, хотя и знали, что их ожидает тут не честь и не радость.

Лу-дуп, отбросив первое смущение, укорил и обличил многих из духов за проступки их против Буддизма; потом напомнил всему сонму об условиях, которые издавна, для пользы человечества, постановлены между могущественными богами и членами темного царства;¹²² указал им на предстоящий Лхамойн-гандой, как на великую жертву, долженствующую служить достаточным искупом; а в заключение ото всех представителей требовал честного слова, что они, до истечения определенного срока, не станут ничего затевать на общую беду тех стран и лиц, от имени которых приносится Лхамойн-гандой.

Но как существа эти не любят стеснять себя обязательствами, то Лу-дуп, видевши упорство их, прибег к угрозам и к помощи Докшитов. Тогда бедные духи должны были покориться необходимости и принять Гандой в качестве искупа.

После сделки толико славной, обряд достигал своей цели. Оставалось лишь передать Гандой в распоряжение новых его властителей. А потому дан был сигнал к общему движению. Толпы народа, как бурный поток, устремились к колоссу, подняли его на рамена свои и потянулись с этим беремищем в пустыню на Запад от капища.

Зритель случайный шествия дивного, кто бы ты ни был, очам и слуху станешь ли верить, что не мечта, не привидение перед тобой? – В час полунощный, среди пустыни, цепью бесконечной тени кружатся. Вихри и бури вслед их текут. Гроб исполина все провожают и долг последний ему отдают. Но вот он воспрянув, столп огненный представил из себя и прахом своим пустыню усеял, потомству чтобы сказать:

Pendentes agimus vitas in littore mortis:

Tam prope mors vitae est, quam prope margo mari.

Una fere res est homini mors vitaque, sicut

Efficiut unum Terraque et Unda globum!

Epigr. Ov. p. 102.

Таков был конец Лхамойн-гандоя и вместе Абиагарин-вана. Участники обрядов не могут нахвалиться своим счастьем. Они уверены, что теперь для них открыты почти все врата мудрости и обеспечена самая дальняя будущность.

С наступлением летних месяцев, сцена, подобная Цугольской, повторена была в гусиноозерском дацане, чрез совершение тем же пресловутым Лу-дупом Мидор-дзогин-вана. К тому на долю Гусиноозерцев достались ристание и игры, как бы для уверения, что от великого до смешного один лишь шаг.

Все средства, о которых говорили мы, ведут к одной цели – в царство Сукавади. Но, к сожалению, царство это так высоко, что на пути к нему малейшая пылинка есть уже тяжкое бремя, могущее остановить полет самой бодрой души; и так светозарно, что надобно быть свободным от всякого греха, снабженным всеми добродетелями, чтобы войти в него.

А потому, знавши глубокую испорченность человеческой природы, скорее следовало бы отказаться от надежды видеть когда-либо обители блаженства, нежели стремиться к ним, если бы Буддизм не ограждал своих приверженцев особыми условиями.

Мы говорим о перерождении и переселении душ – παλινγενεσις καὶ μετεμψυχοσις, – этих мощных двигателях буддийского мира. Они зиждут веру Буддиста, дают направление его нравственности и питают сладкою мечтою, что душа его, рано или поздно, должна будет, действом пресельничества, отрешиться от всего земного и стать на высшей степени требуемого от нее совершенства.

Лествица такого восхождения, при бесконечном разнообразии нравственных состояний, не может не быть разнообразною. С другой стороны, она не лишена и начал единства, непосредственно зависящих от единства человеческой природы, и той цели, к которой ведется человек. На сих-то началах останавливаем теперь внимание.

Разумной душе нельзя оставаться в состоянии неопределенном. А чтобы получить назначение, душа должна отправляться в мир духов. Они же и провожают ее туда. И обыкновенно, являясь к пресельнице в час разлуки ее с телом, невольно дают ей заметить взаимное между собою различие.

Одни имеют вид грозный, другие прелестный; одни сыплют ласкательства и обещания, другие едва удостаивают взглядом. Но горе душе, которую лесть прельщает. Злые искусители – иргачин совращают ее с пути и заставляют платиться вековым страданием за слепое к ним доверие.

Напротив, если душа умела победить искушение, то мнимо грозные, но существенно добрые духи – номун сакигулсан, берут ее под свое покровительство и препровождают к богу милосердия Ариаболо, который в свою очередь старается представить ее Эрлик-Номун-хану, для суда.

Роковой суд над грешною душой продолжается сорок дней, при участии Apиаболо и всех тех богов, которым душа наиболее благоугодила. Впрочем, во всяком случае, решение участи зависит от самого Номун-хана.

Он тщательно рассматривает меморию дел души; наконец ставит ее пред зеркалом – геген толи, способным отражать в себе, со всею верностью, не только внешние формы, но и самые сокровенные свойства. Познанная таким образом, а равно и сама себя познавшая, душа выслушивает приговор, и вслед за тем, силою судеб, увлекается на один из путей, ведущих из дворца Номун-хана: во ад и к мытарствам, в мир перерождений и в царство Сукавади. Картина всех этих мест стóит того, чтобы на нее взглянуть.

Ад – тамо делится на две части, разительно одна другой противоположные. В одной половине горит вечный огонь, в другой царствует хлад и тьма. В одной мгновенно от жара горы тают, как воск, в другой от холода рассыпаются они в прах.

Главные части подразделяются на 16 отделений.¹²³ Во главе их стоит Аюс- тамо – ужасный ад или геенна, предназначенная для виновных в смертных грехах; за геенною следует пять узилищ, где томятся виновные в грехах близких к смертным; остальные же отделы занимаются учинившими грехи черные.

Каждое из сих отделений, сообразно цели, имеет свою особую характеристику. Но общий их тип нигде так не выражается, как в Аюс-тамо.

Нелегко, однако же, найти термин, который бы соответствовал значению толико замечательного, по ужасам своим, места. Море ли это огненное, или вулкан, вечно бушующий? Печь-ли горящая огнем неугасающим, или жерло бездны, дым которого восходит до неба?

Итак, пусть читатель сам выбирает любое название, а мы только опишем предмет.

Аюс-тамо содержит восемьдесят тысяч квадратных миль. Огражден он железными стенами и наполнен массою расплавленного чугуна – хаилаксан ширеме. В этой массе, непрестанно влаемой силою огня, носятся грешники, то погружаясь до дна, то всплывая на поверхность. К довершению ужаса, тела страдальцев, при каждом погружении, сгорают до костей, а с каждым всплывом, возрождаются, чтобы опять гореть и опять родиться для новых мучений. Где же, спросят, конец этому процессу? Он за бесчисленным рядом веков. Ибо продолжительность мучений определяется мерою, содержащею 8 кубич. саж. гунжита (род кориандра), зерна которого вынимаются из сосуда чрез сто лет по одному.

Случается, что несчастные, завидев издали отверстое жерло, стремглав мчатся к нему в чаянии избавления. Но увы! Мнимое отверстие есть только зияние бездны. И ад, посмеявшись над узниками, с ревом и клокотом сжимает пред ними пасть свою, прилагая таким образом к ужасам мук новые ужасы отчаяния.

Сказанное имеет приложение и к прочим 15-ти отделам ада, с тем лишь ограничением, что мучения в пяти ближайших к Аюс-тамо – вдвое, а в остальных десяти отделах – втрое легче и короче. Все же вообще мучилища – тамойн орон, находятся в средоточении земли и составляют собою страшное царство Чойжила, наиболее известного Монголам под именем Эрлик-номун-хана.¹²⁴

Мытарства предназначены для очищения тех грехов, которые входят в категорию слабостей – нисванис. А поскольку человеческих слабостей 48 т., то и мытарства разделены на такое же число.

Одни из них расположены в ярусах земли – долон дапхор, на пространстве между адом и миром перерождений; почему и называются переходными, или срединными – дзагурдейн гасаланту хабцагай. В отношении же к душе, проводимой ими, составляют они истинно скорбный и тесный путь. Бедная странница не только обременяется здесь тяжкими злоключениями, но даже принуждена бывает в нитку вытягиваться, чтобы пройти сквозь какие-либо термопилы.

Другие мытарства, находясь в местах таинственных, похожи на Армидины сады, где все изумляет, все располагает к покою и радостям. Обаяние этих мест тем сильнее, что душа видит здесь пред собою те самые предметы, которые некогда льстили ее самолюбию и питали в ней чувственность, встречается со старыми друзьями и приятелями, готовыми ко всяким услугам.

И вот она думает забыть тысячелетнее горе и освежиться у тихо журчащего ручейка. Но что ж? Вместо кристального ручья, находит гнездо шипящих змей; простирает руку к другу – и обнимает чудовище; хочет укрыться под тенью дерев – и падает на горящие угли. Словом, убийственным метаморфозам нет меры, нет числа.

Все это работают стихийные духи – шимнусы, поставленные в местах сих в качестве карателей за злоупотребление внешними чувствами. Они умеют лукаво проводить душу из одного мытарства в другое, манить, пугать, тешить и делать ее жертвою всякого коварства, доколе наконец обессиленная потрясениями, но вместе и очищенная, погружается она в мертвое бесчувствие, чтобы воспрянуть уже за пределами мытарств, в мире перерождений.

По началам буддийской психологии, души разделяются на вещественные и духовные. Вещественные зарождаются вместе с телом под влиянием теплоты и влаги – дзуген дулаган-еце, действуют механически на условиях соотношений (combinatio- num) частей целого, и с разрушением его уничтожаются. Таковы души насекомых – цохо хорхой.

Напротив того, духовной натуры души, не имея ничего общего с материей, вселяются в тела из внешнего мира и, руководясь законом ума своего, совершают вековечный кругооборот перерождений – эргин туруку, харин иреку, и преселений – хубильджу туруку.

Не потому, однако же, чтобы это была первоначальная воля судеб, но злоупотребление сделало благородную душу принужденною терпеть и перерождения в сфере человечества, и преселения в сфере низших существ, далеко не соответствующих ее достоинству.

Самые же пути указуются Чойжилом, на основании законов правды, до того неизменных, что каждому человеку, вникнув в состояние души своей, очень нетрудно предугадать будущий свой жребий.

Так, самонадеятельным и гордым – найдангой омок, готовится томительная бездейственность в области Тенгеринов, а потом уничижение среди людей. Злонравные – урин, неминуемо должны отправиться к мятежному Асури. Ненасытные корыстолюбцы – харам, увидят себя в образе чудовищного Бирита и станут, подобно Танталу, томиться голодом и жаждою, сидя на берегах Океана. Ленивых и нерассудительных ожидает неизбежность преселения в тела бессловесных тварей – ада-гус. Изуверы и все развращенные сердцем – тачиангой, не могут избежать участи Иргачинов, Шимнусов и подобных им существ. То же должны испытать на себе и последователи черной веры, а тем более Шаманы.

Переходы такие достаются, как видим, на долю порабощенных грубой чувственности. Но ежели человеке умел обессилить в сердце своем корень зла и насадить в нем доброе семя, в таком случае ведется он путем счастливых перерождений – джиргаланту турул, поднимаясь выше и выше на высоту нравственного совершенства. Ступени этого восхождения многочисленны; но вот важнейшие из них:

1) Рождение в правой вере – таджину уг думба туруку, стоящее в противоположности с рождением в области неверия – заха кушигун орондо туруку.

2) Рождение без недостатков душевных и телесных – эркетен буритку.

3) Рождение, сближающее с мудрыми наставниками – ачиту Лама-луга учирху.

4) Рождение, дающее возможность слушать уроки закона – ном соносху.

5) Рождение, способствующее человеку к изучению закона и ко внедрению его в сердце – ойндор-ен токтогаху.

6) Рождение, коим отстраняются препятствия в деле; исполнения законов веры – тегунчилен уйлетку.

7) Рождение, поставляющее на степени вождя и учителя истины – босот тор унени удзегулку.

8) Рождение, отстраняющее собою все преткновения и дающее человеку возможность пребыть до конца жизни свободным от всякого греха – уйлейн эцус есе буру-гудаху.

Счастлив, кто взошел на эту высоту: он превыше житейских превратностей, и есть прямой наследник царства Сукавади.

Una salus servire Deo est: haec gaudia sola

Vera puta, quorum gloria finis erit.

Выше заметили мы, что царство Сукавади, иначе Девадженин орон, слишком далеко от земли. Расстояние это определяется трехтысячною великою тысячею замирового пространства – гурбан минга, ике минган иртынцуйн цана.¹²⁵

Однако же и при такой отдаленности, земной наш мир не перестает быть видимым. Представляемое им зрелище всегда пред очами небожителей. Но какое это зрелище! Людские жилища являются чем-то похожим на змеиное гнездо – хорто могойн егур мету. Вся земля носит образ геенны, дым и пламя которой, усиливаемые непрестанно током дел человеческих, поднимаются до неба и нисходят до последних глубин земли – долон дапхор газарун-доро.

Картина таких ужасов допущена не без цели. Показывая небожителям превосходство их состояния, она порождает в них чувство самодовольствия и благодарности к богам. И это чувство постоянно усиливается в них по мере того, как познают они цену райского блаженства.

В преддверии царства Сукавади, душу приветствует (менделеку) благоуханный цветок – бадма линхова, столь прелестный, что при одном взгляде на него нельзя не забыть всех житейских бед и испытаний. А ежели душа принесла с собою в горний мир хотя тень какой-либо слабости, то бадма линхова развертывает пред нею дивные свои листы и, приняв ее в недра свои – куйсуну дотора, дает ей возможность очиститься, облагоухаться и вполне созреть во всех совершенствах, или точнее сказать, переродиться, подобно Фениксу, который как известно:

Confectus senio se mittit in ignem

Ut propriis iterum pullulet exequiis.

Обновленную душу встречают служебные духи – такилун тенгерин и, приняв ее с радостными кликами, провождают к подножию престола, поддерживаемого восемью львами – найман арсаланту man-цану-эмене, и тем выше возводят ее, чем более она очищена.

Восседающий на престоле Абида, узрев пресельницу, ниспосылает ей слово своего утешения и назначает место, сообразное с ее достоинством:

Huc omnes pariter venite capti,

Quos fallax ligat improbis catenis

Terrenas habitans libido mentes;

Hic erit vobis requies laborum,

Hic portus manens placida quiete,

Hic patens unum miseris asylum

Boët. lib. 3. Mat.

Впрочем случается, что некоторые души, для общего блага – хамок амитану тусейн-тола, не останавливаясь долго на указанной им степени блаженства, возвращаются вспять и начинают новый ряд перерождений в лице таких особ, каковы Баньчень-богдо, Далай-лама и все Хутукты. Явления эти, не подходя под общее правило, составляют собою чрезвычайное изъятие. Ибо души таких перерожденцев не принадлежат миру, но служат для него светилами и постоянным органом воли богов, проходя путь жизни своей virtute duce, comite fortuna.

Здесь оканчиваем мы исследование о Буддийском вероучении. Ибо углубляться в дальнейшие каверны его мистерий, или парить в высоту метафизических созерцаний, вслед за Индийскими мудрецами, считаем делом чуждым для цели своей, да и не безопасными. Слишком смелые и дальше полеты, куда бы ни направлялись они, нам кажутся всегда близкими к приключениям Икара и Фаетона.

Icarus et Рhаёton dum magna capescunt,

Occidit hic flammis, ille peremtus aquis.

Статья XIX. Борьба буддизма с шаманством и характер последнего

Ежели верить книге Улигерун далай, то Шаманство в период последнего из пятисотых перерождений Шигемуния (т. е. за тысячу лет до Р. Хр.) было всеобщею религией, имело писанный закон и многие магические книги; а представители этой веры Шаманы, держа в руках своих ключ к таинствам природы – mysteriorum et secretorum, дивили свет метаморфозами и всякого рода чудесностями.¹²⁶

С ними-то должен был бороться Шигемуни. И он, в качестве посланника от верховного Будды, объявил себя противником всех последователей Черной веры – хара шаджин. Однако же, стараясь приводить их в послушание Буддийского закона, достойным цели своей средством признавал только милость и правду, дар слова и чудес. И мудрейшие из людей сами притекали к нему, чтобы озариться светом его учения и стать на пути счастливейших перерождений.

Первым местопребыванием сонма избранных сих была прекрасная область божественного хана, в лесах которой витает птица Галиндига – бурхану хагану болгасун-даки галиндига шибугуну герылту модону ойдор орошиксан бой. Хан этой области, по имени Об-гамби, принадлежал к числу ревностнейших последователей Шигемуния и царски покровительствовал Буддизму. Но младший брат его представлял собою жалкую жертву ослепления. Шаманы окружали его, тешили, морочили и делали из него, что хотели.

Об-гамби, истощив все средства ко вразумлению заблудшего, решился наконец вывести Шаманов на позор и показать ничтожество их пред великим Тойном Годомою (так назывался Шигемуни, явившись в период последнего перерождения своего). Впрочем, мысль царева оставалась в глубокой тайне, а призыву во двор его дан был весь характер гостеприимства.

Пиршеством распоряжался ханский брат, и потому Шаманам досталась честь явиться прежде других и занять почетнейшие места. Шигемуни не мог не заметить и не изобличить этой дерзости. Он гневно взглянул на Шаманов – и что же? Все они заколебались, как былинки, и мгновенно очутились за дальнейшими рядами, быв отброшены туда невидимою силою. Столь необычайная катастрофа, совершившаяся над шестьюстами человек всех изумила, только не Шаманов. Привыкши из детства к оргиям, люди эти рассуждали по-своему. Им казалось, что Шигемуни, хотя и некстати, но воспользовался их оплошностью и произвел потешный фокус. Рассуждая же таким образом и оградив себя экзорцизмами – былге, тулгу, керык, дзарик, Шаманы ринулись сквозь ряды для занятая прежних мест. Но дух Пифона верно забыл на эту пору о своих клиентах. Ибо порывам их не соответствовал успех дела. Жалкие ратоборцы принуждены были покориться необходимости, оставив славу победы за Шигемунием.

После трагической сцены, все пришло в должный порядок, и гости начали умывать руки, как требовал того обычай. Тем нужнее это было для Шаманов после бедового с ними приключения. И они спешили к воде, чтобы омыть поношение и устудить язык свой. Что же случилось?

Вода будто окаменевала, когда Шаман прикасался к сосуду. При всех усилиях, капли нельзя было добыть ни для умовения, ни для утоления жажды. Наконец, к довершению позора, Шаманам среди великолепного пиршества пришлось еще и голодовать. Ибо подносимые им блюда улетали от них так быстро, что гостям сим не удавалось даже перстом коснуться лакомых снедей, коими пресыщались Шигемунисты. Такие мистификации довели несчастных до исступления. Они сидели окаменелые, недвижимые и представляли в лице своем живой образ Оролонов.

Хан Об-гамби от души радовался, что предположенная им цель вполне достигнута. Не только брат его, но и все вельможи презрели черную веру и обратились к вере желтой. А Шаманам ничего более не оставалось, как бежать от общего посмеяния и втайне придумывать средства к поправлению дела.

И когда убитые горем, сидели они в пустыне – аглакчи орондор, к ним явился легион Шимнусов с предложением услуг и вместе с требованием новых обязательств на неограниченную темному царству покорность. Шаманы охотно согласились. И тут же из среды их избраны были шесть представителей, которые, кроме личных достоинств, имели то важное пред прочими преимущество, что принадлежали к знаменитым родам, умевшим искони хранить и возвращать шесть господствующих в мире зол.

Вожди эти, приняв в распоряжение полчища Шаманистов и сопутствуемые Шимнусами, пробрались в местопребывание Тойна Годомы и напали на него. Тогда представилось ужасное зрелище. Земля тряслась под ногами Годомы, вокруг него стихии бушевали; град и перуны сыпались на главу его, и целый ад боролся с ним. Но все было напрасно! Годома стоял твердынею и посмеивался:

Saeviat atque novos moveat fortuna tumultus.

Quantum hinc immineat?

Однако же Шаманы и тем были довольны, что Шигемунисты остались в бездействии. Обстоятельство это, ободрив их, дало им смелость обратиться к Об-гамби с просьбою, дабы Шигемуни побужден был вступить в публичное состязание с представителями черной веры. Об-гамби, питая глубокое уважение к Шигемунию, предоставил собственной его воле – принять или отвергнуть предложение. И оно было принято.

Тогда начались приготовления, и все были уверены, что Шаманству готовится роковой удар, под тяжестью которого должно оно пасть и исчезнуть навсегда. Каково же было общее изумление, когда пронеслась весть, что Шигемуни, и с ним 1200 Гелунов бежали, не дождавшись дня, назначенного для состязаний, и скрываются в Вайсали, области Хана Лизей ори? Шаманы не шли, а мчались за беглецами, оглашая путь победным кликами. Туда же отправился и сам Об-гамби, дабы узнать причину столь странного поступка.

Между тем Шигемуни повторил ту же историю и в Вайсали. По убеждению Лизей ори, сперва показал он готовность вступить с Шаманами в состязание, потом изменил своему слову, и за день до срока ушел (отбай) в Гоосамбир к хану Одиану. Из Одианова же царства отправился в Баранзу, а потом в Тигисари, Варнасон, Габалик и далее.¹²⁷ Таким образом, переходя из страны в страну, от одного народа к другому, и достигнув Садарвасун болгасуна, где владычествовал хан Гегеген илагукчи (добропобедный), Шигемуни решился приступить к развязке Гордиева узла. Да и время было об этом подумать: ибо с каждым днем сколько терял Буддизм, столько выигрывало Шаманство.

Однажды приглашен будучи в общество ханов, прибывших в Садарвасон болгасун (и это случилось в первой четверти Белаго месяца – хобирун теригун сарейн нигендо), Шигемуни после сытного обеда, находясь в наилучшем расположении духа, воткнул в землю зубочистку свою – шидуну чигечилур, и она, к общему удивлению, мгновенно расцвела и представила огромное ветвистое дерево – табун дзегун бер, обремененное множеством разных плодов. Плоды эти всех восхищали и все, кроме Шаманов, наслаждались ими.

Слава толико дивных дел, а их было пятнадцать,¹²⁸ не могла безмолвствовать. Она гремела повсюду и всех приводила в восторг и удивление. Ханы и народ спешили на поклонение к великому Хутукте и сопровождали его до самой области Бурхан-хана Об-гамби. А тут явились к нему два знаменитые Тенгерина – Хормузда и Асури, и явлением своим осязательно доказали, что сам Будда принимает участие в делах Шигемуния.

Но Шаманы ни на что не обращали внимания. Увлекаемые злым роком, они настаивали на том, чтобы сразиться с Шегимунием, и дерзновенно выступили на поле брани, в числе шестиста человек.

В это время Шигемуни возлегал на львином (арсалангун) седалище, имея возле себя, в качестве ассистентов и советников, Асури и Хормузду. Прочие же лица, в том числе и ханы, заняли места в почтительном отдалении, и все, от первого до последнего, хранили глубокое молчание, надеясь видеть и слышать небывалые в мире состязания. И этого тем больше надлежало ожидать, что Мангари, Кедегетуба, Букун-еце илагуксан и другие представители Шаманства считались первейшими диалектиками – маши угулекчи болбай.

Но случилось то, чего никто не ожидал. Шигемуни, не удостоив Шаманов ни словом, ни взглядом, решил участь их одним мановением руки. Ибо едва коснулся он седалища своего, оно потряслось и вместе с тем раздался дикий голос, похожий на рев слона; вышел из земли огонь и явились гении, которые, в виде грозных богатырей, быв предводимы самим Очирвани, ринулись на Шаманов и стали поражать их. Несчастные искали спасения в бегстве. Но река преградила им пути, и таким образом погибель их сделалась почти всеобщею. Из шестисот тысяч уцелело всего двести Шаманов. И они-то, разорявшись по миру, послужили орудием к сохранению тех темных понятий о черной вере, кои до ныне удерживаются ее последователями.

Легенда эта, при всех вымыслах, омрачающих ее, дает видеть ту истину, что распространение Буддизма, порожденного в Индии, сопровождалось кровавою борьбой с Шаманами. И Шигемунистам не раз приходилось искать убежища и защиты в разных странах. По мере того, как властители подчинялись влиянию нового вероучения, положение Шаманистов делалось затруднительнее. Преследуемые огнем и мечем, одни из них принуждены были уступить силе, другие развеялись, и вместе с тем стали рассеивать заблуждения свои, где и как могли.

Вывод наш находит основание в самом существе шаманской веры. Известно, что область этой веры некогда была очень обширна. Да и ныне последователи Шаманизма находятся между Маньчжурами, Монголами, Тунгусами, Калмыками, Якутами, Чукчами, Татарами, Остяками, Чувашами, Черемисами, Вотяками, Киргизами и разными другими мелкими племенами, не исключая островитян Восточного океана. Взаимная племен сих разность конечно велика: но характер держимого ими шаманства почти одинаков. Догматы и обряды, предания и поверья носят тип тождества, оттениваемый лишь частными условиями жизни каждого народа. А такое единообразие ветвей не служит ли доказательством единичности корня?

Шаманизм, допуская во вселенной действие двух начал – доброго и злого, признает себя обязанным служить тому и другому; и единичную в существе своем идею о Божестве разветвляет и доводит до чудовищного политеизма. У Монголов процесс этой догматики выражается в следующих положениях:

Между божествами первое место занимает Тенгери, как источник жизни и всякого добра. Впрочем, не легко определить первоначальное значение слова тенгери и соединяемое с ним понятие. Мы держимся той мысли, что слово Тенгери, в смысле Шаманского, равно как и Буддийского вероучения, имеет гораздо больше приложения к духам, обитающим в дольнем и горнем мире, нежели к видимому и вещественному небу. Мнение свое основываем на том, что эпитет Тенгери прилагается к тысячам неделимых, начиная с Хормузды.

И то очевидно, что Тенгерины представляют собою олицетворение небесных явлений, сил природы, стихий даже человеческих страстей. Таковы например: 1) Багатор (или Батырь) тенгери, гений храбрости, 2) Дайсун тенгери – покровитель войны, 3) Кисаган (кисан) – защитник и податель победы, 4) Дзол дзаягачи – богиня, дарующая детей и пекущаяся о их счастье и здоровье.

Сюда же относятся и Ирен юсун сульде, девяносто девять гениев, господствующих над горами, реками, лесами, пустынями, зверьми, и проч. Шаманисты считают Сульде сколько храбрыми, столько и внимательными. Почему в напевах шаманских всего чаще слышится следующий монолог:

Ирен юсун тенгери

Иренкуй бугудугер соносоктун:

Алтай хан, Кунтей хан

Керелен гол, Хангай хан

Мунку хан…

Онон, бальджин орхон тулейн

Эдзет хамок бугудугере иреткуй та.

то есть:

Девяносто девять Тенгеринов! внимайте словам нашим! Алтай хан, Кунтей хан... вы, владычествующие повсюду, поспешите к нам!

Духи входящие в эту категорию делятся на благодетельных и злых – цаган, хара дзугун тенгери. И первые из них, будучи по натуре своей добрыми, ни в каком случае не возбуждают опасения. Они и являются лишь там, где нужна их помощь и услуга. Напротив, последние – хара дзугун тенгери, как естественно злые, питают всегдашнюю вражду не только к людям, но и к самому небу. Их-то Шаманизм боится и вменяет в главнейшую обязанность укрощать злобу их жертвами и молитвами.

Нося общее имя Читкуров, существа эти делятся на многие виды, запечатленные тем же типом, какой выражается и в Буддийском духословии.

Замечательнейшие из класса Читкуров суть следующие:

1) Элье; он является в виде коршуна, который, сидя на диком коне, впустивши когти в гриву, стрелою мчится по горам и степям. Явление Элье имеет двоякое значение: – готовящийся к шаманству видит знамение своего призывания; а человек обыкновенный предвестие злополучия.

2) Ада, видимо невидимо носится в пустынях среди жилищ; пугает людей, возбуждает крамолы и самые неистовые страсти.

3) Албин, – существо шутливое. Шатаясь по дебрям и распутьям, делает оклики, зажигает ложные огни, представляет фантастические виды, и всем этим вводит людей в обман, сбивает с толку и заставляет блуждать.

4) Кульчин. Это страшилище принимает на себя разные виды и тешится, что являясь, где его не ожидали, наводит на человека ужас.

5) Бук. Он принадлежит к числу домовых и поселившись в юрте, не дает покою ни днем ни ночью. Впрочем, Шаманы умеют выгонять его.

Среднее между добрыми и злыми Тенгеринами место занимают Онгоны. Под сим именем разумеются души людей, которые прославившись в жизни добрыми или злыми деяниями, не прервали и по смерти прежних своих отношений к миру и продолжают действовать то во вред, то в пользу живых. И те из них, которые приняли злое направление, наносят поветрия, причиняют тяжкие болезни, губят детей, изнуряют скот; словом, они бич того племени, среди которого водворились.

Побуждением же ко всему этому служит для злых Онгонов сколько старая их привычка жить на беду людям, столько и жалкое их положение. Ибо, будучи отягчены массою злодеяний, они лишены возможности переселяться в другой мир и принуждены скитаться по миру в течение тысячелетия.

Но чья именно душа и каким онгоном сделалась, это в состоянии определить только Шаман. Его же дело различать Онгонов и даже изгонять их из человека и из жилищ.

Не лишне заметить здесь, что Онгонами всего чаще делаются души Шаманов. И перечень их, распеваемый при обрядах, составляет бесконечный гимн.

Обрядовая часть шаманства дает видеть с одной стороны мертвенную пустоту, с другой гласование и клич, выражающий дух и характер Докшитского чина.

Рождение дитяти и наречение ему имени сопровождается домашним праздником. Но если опасаются за жизнь ребенка, то призывают Шамана. И он, совершивши кырык-дзарик и возлияние, поставляет на почетном месте свой Абагалдей, т. е. уродливую личину, составляющую принадлежность служебного шаманского наряда. Доколе Абагалдей этот находится в юрте его чествуют и умащают; а долг Шамана наведываться о здоровье ребенка и исправлять при нем обязанности жреца, магика и врача. Когда же дитя благополучно достигнет однолетнего возраста, Абагалдей берется назад и, вместе с тем, для Шамана учреждается пир: ему дается конь, одежда и, что всего важнее, почетный титул найджи, – т. е. благонадежного.

Здесь не лишне заметить, что бедные семейства, во избежание расчетов с Шаманом, Абагалдей его заменяют изображениями онгонов, развешиваемыми по стенам юрты в войлочных сумочках. Во главе их обыкновенно ставятся делаемые из черной овчинки, кожаные идолы – эме-гельджи, или хан-заягакчи.

При совершении брачных союзов, религия Шаманская проявляется в поклонении огню, чтимому под именем галохан- эке, или Ут-галай хан, совершаемом точно так, как совершают оное и Буддисты. Все прочее дает видеть в себе лишь житейский расчет. Заплатив колым, жених вступает в права мужа часто без всяких формальностей. В свою очередь и жена, по возвращении колыма, считается независимою. Или дело так устраивается, что муж передает ее другому, и получает от него былык, т. е. дар. Словом, здесь допускаются всевозможный перемены, без малейшего внимания не только к правилам нравственным, но и к самим условиям семейного счастья.

Тем мрачнее преселение Шаманиста в вечность. Никто не смеет сказать ему слово утешения: ибо все убеждены, что умирающий идет в царство тьмы, в страну нужд и лишений. И при этом жалком убеждении, наделяют отшельника еще заживо, пищею, одеждою, орудием; такие же снадобья посылают к умершим родственникам и знакомым. И все это, при мертвенном безмолвии, или же при завывании Шамана, кладется в могилу.

Покойникам чаще всего дают сидячее положение. Но Орогоны, Карагасы и другие из Шаманистов, кои могут располагать собою, не стесняясь узаконениями, придерживаются старинного порядка. Они делают особой формы ящики и, положив труп, ставят их на подмостках в лесах и дебрях. Кто встречался в Сибири с этими некрополисами, тот знает, сколь тяжкое чувство порождают они.

Шаманы во всяком случае погребаются на горах и утесах. Там делают для них пещеры или гроты, складывая их из валежного камня. Усадив Шамана, вход в пещеру закладывают наглухо. Оставляют лишь малый просвет, куда глядится фигура Шамана во всех его доспехах. За первым сим актом, протягивают веревку – дзеле, от одного дерева к другому и развешивают на ней бубен, лук, котел и всякой хлам, бывший в употреблении у покойника. После сего обводят вокруг могилы девять раз принадлежавшего Шаману коня и убивают его. Иногда конь этот отпускается на волю, и тогда становится достоянием пустынных Тенгриев и Онгонов.

На дороге против шаманского кладбища, или чиндана, накладывается куча камней – барица, улу, для напоминания о покойнике. Шаманист, завидев барицу, становится на колени, и приложив пальцы правой руки ко лбу, делает несколько поклонов и приносит жертву – таилга. Таилгу эту может составить всякая безделица, от нитки и до конского волоса.

К прочим обрядовым действиям дают повод шаманистам обстоятельства жизни общественной и частной. И все они входят в категорию шаманского служения.

Служение это разделяется на обыкновенное и случайное. Но ни то, ни другое в своих подробностях определено быть не может. Ибо шаманизм ни о чем столько не заботится, как о покровении глубоким мраком религиозных своих действий. Да и сам не в состоянии дать в них отчета, будучи лишен всякой письменности и оставаясь под руководством слепых своих вождей.

Банзаров, природный Монгол-ламист, получивший университетское образование, и потом взявшийся писать inauguralem dissertationem о шаманстве, кажется, мог бы проникнуть в недоступные для других таинства Черной веры. Но и он скользит по поверхности рассматриваемого им предмета, усвояет ему вовсе чуждые для него правила ламы Варзадары и повторяет сказания других, без малейших справок с делом и опытом.

При такой скудости пособий к изъяснению Сибирского шаманства, обращаемся к сказаниям о. Иакинфа и послушаем, что говорит он о шаманском служении, свершаемом в Пекине, во дворце Государыни и шаманском капище.

«Обыкновенное служение разделяется на ежедневное и ежемесячное. Первое совершается каждое утро в третьем и четвертом часу, и вечером в те же часы...Обряд утреннего служения такой: на столе пред занавесом ставят изображение трех онгонов, три блюдца с курениями, три чарочки с водою и три тарелки с хлебцами. Шаманка нараспев читает молитву, ей аккомпанируют на гитаре и балалайке. Потом закрывают изображение духов, приводят свинью и затворяют храм. Шаманка опять читает молитву, по окончании которой берут жертвенную воду и вливают ее в ухо свиньи. После того выпустив кровь из животного, разделяют его на части и варят. Приготовленное мясо Шаманка ставит на стол и читает окончательную молитву.

При вечернем служении, ставят на стол перед онгонами пять блюдцев с курениями, пять чарочек с чистою водою и хлебное. Шаманка, опоясавшись поясом с бубенчиками, поет гимн, и прискакивая бьет в бубен, ей подыгрывают на литавре и деревянном камертоне в такт. По троекратном совершении обряда, читает молитву перед Онгонами. По окончании молитвы, гасят курения огонь в фонарях, закрывают печь, где варилось мясо и опускают занавес. Присутствующее выходят из храма и дверь затворяется. Оставшаяся там Шаманка читает молитву нараспев, потрясая бубенчиками, ей подыгрывают на литавре и камертоне. По четверократном совершении этого обряда, поднимают занавес, отворяют дверь храма, зажигают фонари, уносят мясо и снимают изображения Онгонов». Прочие обряды служения походят на описанные; только при некоторых прибавляют жертву из сарочинского пшена, а жертвенное мясо вешается в сосуд на веху.

«Ежегодно совершается большое жертвоприношение весною и осенью, при водружении шаманской вехи. Изображения Онгонов, чествуемых во время утреннего служения, переносят из дворца Государыни в главное капище. Перед этим временем евнух отправляется в округ Цинь-джу и там в горах срубает ель, длинною в двадцать футов, в поперечник пять дюймов, с десятью рядами сучьев. Эту веху водружают перед входом в круглый храм. Во время жертвоприношения, протягивают от вехи до висящего внутри храма занавеса три веревочки, на которых развешивают бумагу, а на веху ставят флаг. Жертвоприношение совершается обыкновенным порядком.»

«Кроме этих служений, отправляются еще жертвоприношения в начале каждого из четырех времен года; моление Онгонам о ниспослании счастья, омовение онгонов и проч.»

«В новый год, в полночь на первое число, хан совершает поклонение Онгоном во дворце ханши, а потом идет с князьями и вельможами Маньчжурского племени в шаманское капище, где покланяется небу, делая три коленопреклонения с девятью поклонами в землю (Чит. Китай в Гражд. и Нрав. состоянии)».

К сказанию сему присовокупим, что Сибирский Шаманизм, будучи достоянием бедных и странствующих племен, далек от того, чтобы удовлетворять условиям постоянной и правильной службы. Храмом служит ему Обо, жертвенником земля, жертвенными принадлежностями все роды животных, все снеди и вещи. К тому Шаманизм этот столь же дик, сколько дика самая природа, среди которой живет он и действует. Сотни брошюр писаны об этом предмете, о всех шаманских празднествах, оргиях и фокусах. Одно лишь обстоятельство забываемо было, или мы не имели случая читать о нем: это об обрядах, соблюдаемых при производстве в Шаманы. Почему решаемся теперь восполнить такое упущение.

Шаманисты утверждают, что человек, берущийся за шаманское ремесло, должен иметь внутреннее к тому призвание и особое душевное настроение, которое называют уг-гарбул. Признаками же таковой настроенности духа почитаются частые обмороки, дичание, исступление, и вообще характер мрачный, задумчивый и нелюдимый. Заметив свойства сии в ребенке, родители приглашают наиболее известных по своей опытности Шамана или Шаманку – буге удаган, а иногда и несколько таких лиц, и при посредстве их, стараются умилостивить духов жертвами и молениями.

Жертвенное животное, быв избрано по указанно Шамана, украшается разными привесками и цветами. Потом совершают жертвенный обряд, состоящий преимущественно в том, что животное заживо отдается духам, подвергается мучениям и наконец убивается.¹²⁹ Голову животного не отделяют, а кожу вешают на дереве, не разрезывая брюшины. Кости же, по снедении мяса, собирают с большим тщанием и сожигают.

Весь этот обряд, из какого бы числа животных он ни состоял, есть только приготовление к настоящему посвящению в Шаманы, отлагаемому на несколько лет. В продолжении их, адепт обязуется теоретически и практически изучать не только служебный чин, но также терапию и всякого рода фокусы. Сверх того, обязуется принесть девять жертв – юсун чинар кику, особо установленным порядком. Именно:

Выбирают в лесу такое место, где бы березы представляли собою правильную аллею, или же насаждают ее своими руками не в дальнем расстоянии от улуса. Причем за правило поставляется, чтобы на каждой стороне находилось по девяти берез, в том числе две, венчающие собою аллею, должны быть значительной высоты, и сим последним усвояется почетное название эке, эцеге модо – мать, отец, дерево. Все же вообще дерева украшаются девятью родами (юсун хошуту) лесных животных, начиная от белки до соболя.

Вслед за сим Шаман, облекшись в полный служебный наряд и надев такой же на своего ученика, берет его за руку и начинает бегать с ним вокруг дерев, делая прыжки и напевая. Потом ловко вспрыгивает он на вершину высокой березы, и становится в нарочито приготовляемом уступе, похожем на гнездо – егур. В новой позиции Шаман усугубляет метания и крик, – чему должен подражать и ученик, стоя на вершине другой березы.

Устав Шаманский требует, чтобы сцена эта повторялась девять дней сряду; по причине сопряженных с нею хлопот и издержек, ограничивают ее тремя днями, каждый из девяти урочных годов.

Последствия же обряда не всегда бывают одинаковы. Если ученик понятлив и ловок, то он мало-помалу принимается за ремесло своего наставника. В противном случае дается место заключению, что духи чем-либо не довольны, и потому родители отказываются от дальнейших хлопот, или ученика сдают на руки опытнейшему.

Новый мантор восполняет упущения, учащает гурумы, умножает жертвы и молитвенные к духам воззвания, и таким образом успевает привести ученика к желаемому совершенству. – Тогда в последний раз учитель и ученик взлезают на заповедные березы. И первый из них, вращаясь во все стороны на верхушке дерева, возвещает языком оракула, что определенные к изучению таинств Шаманизма годы протекли, жертвенные обряды исполнены, Тенгрии и Онгоны умилостивлены; и при помощи их, такой-то оказался вполне способным к прохождению многотрудного Шаманского служения. Почему и вводится в права и обязанности Шамана. Слова эти повторяют все присутствующие Шаманы, давая тем знать, что и они принимают участие в деле поставления и утверждения. Затем, юный Шаман импровизирует гимн в честь своего наставника, благодарит его и клятвенно обещается пребыть до конца жизни в сыновнем к нему послушании. А в заключении раздаются клики, соединяемые с гулом шаманских бубнов и сопровождаемые играми и пиршеством.

Мы сказали, что новопоставленный Шаман обязуется оказывать сыновнюю покорность своему мантору. Обязательство это бывает исполняемо в самом строгом смысла. Ибо и при жизни его и по смерти, ученик не называет иначе своего учителя, как отцом (или матерью, если то была Шаманка). Пищу и питье не прежде вкушает он, как принесши ему нечто в роде жертвы. Причем обыкновенно, бросая в сторону, где предполагается чествуемая особа, или дух ее, произносят следующий монолог: цок хадейн халют, бутейн бурхачул цум бугудугере кур-тектуй... т. е. цари гор, духи долин, – все купно примите жертву, приносимую вам!

Да и при всяком начинании, особенно же при успешном совершении какого-либо предприятия, имя наставника воспоминается с благоговением, и дух его в молитвенных призываниях ставится на ряду с благодетельными Онгонами и Тенгриями. И горе тому, кто хотя единожды не исполнит этого долга. Ибо раздраженный Онгон не принимает никаких извинений, и только множеством жертв может быть примирен с оскорбившим его человеком. Средств же противу такой напасти очень немного. Шаманизм рекомендует лишь одно развешивание онгонов по стенам юрты, дабы они, находясь постоянно перед глазами, служили напоминателями должных к ним отношений.

Не желая вдаваться в дальнейшие подробности, заключим статью указанием на перевороты, которые испытал шаманизм в периоды не слишком далекие от нашего времени, и во всяком случае имеющие стократно больше достоверности, нежели те, о которых говорили мы выше, на основании свидетельств элдеб-улигерун далай.

Буря, подъятая Исламом, отозвалась страшным потрясением среди орд Турецкого и Татарского племени, от Кавказа до Урала. Бедные Шаманы всюду принуждены были уступать место неумолимым муллам. И конечно не многие бы из них, особенно в Сибири, пережили XVII столетие, если бы дух Христианской терпимости не положил конец насилиям. История фанатических действий Кучума более всего ручается за справедливость такого взгляда.

Другое поражение испытали Шаманы от Буддистов. События этого коснемся мы в своем сочинении. Но там речь наша ограничена будет периодом господства России над Сибирью. Между тем, как борьба шаманства с буддизмом объемлет целый ряд веков.

Восточный Туркестан и Китай, первые подпали влиянию индийских проповедников, пробиравшихся мало- помалу чрез Гималаи.

Успехи сих деятелей были очень значущи. Ибо история Монгольского народа, в отделении о Южных Гуннах под 336 годом свидетельствует,¹³⁰ что в царствование государей Ши-лэ, Ши-ху и Цзун-чжина, двор, а с ним и аристократия, слепо преданы были Буддизму. Ламы пользовались высоким уважением, капища множились, злоупотребления возрастали, а древняя религия страны, запечатленная типом шаманства, теряла свое значение и падала.

Сенат Китайский, воспользовавшись благоприятным случаем, решился представить вниманию Государя, сколь несообразно с древними обычаями, служение новым иноземным духам. И представляя это, необходимым признавал предписать всем князьям и всем чиновникам, что бы никто не смел входить в монастыри для поклонения и жертв. Гуннов же, вступивших в монашество, всех возвратить в прежнее состояние.

На представление Сената последовало от Ши-лэ такое решение: «я родился заграницею и приобрел владычество над Китаем. Относительно жертвоприношений, приличнее следовать собственным обыкновениям: почему как Китайцам, так и Гуннам, желающим почитать Фо, позволяется это».

После Тогин-Тимура, шаманство начало было возвращать прежнюю свою силу. Ибо не только народ, но и ханский двор в эту эпоху смотрел на лам, как на виновников государственных бедствий.

Но при Даян-хане, Буддизм опять восторжествовал, благодаря преимущественно усердию верных своих служителей Наиджи-тойна и Дзан-бандиды.

Ревнители сии, в качестве Далай-ламских проповедников, преследовали Шаманов, сожигали онгонов и споспешествовали к изданию узаконений, которыми шаманство не только стеснялось, но и подавляемо было.

Такие беды, постигшие Китайскую Монголию, не могли не отзываться и в сопредельной с нею Монголии Российской.

Но благое Провидение, все определяющее мерою, числом и весом, не попустило коварству и козням льщения простертись далее пределов, положенных им. А как и когда это совершилось, то увидим из следующей статьи.

Буддизм не есть слишком давнее на почве Сибирской насаждение. И трудно объяснить, как мог он оставаться чуждым для Сибири, проникнувши в среднюю Азию и в самую Монголию за многие пред сим века. Не взаимная ли вражда соседних народов, не внешние ли войны и внутренние междуусобия, отгонявшие всякую мысль о преобразованиях, не скитальческий ли быт Сибирских орд и всегдашняя готовность к переселениям, – были причиною, что Ламизм долго, долго не находил себе приюта даже в Даурии, сопредельной с Китайскою Монголией и сближенной с резиденцией Ургинского Хутукты?

Как бы то ни было, но предание говорит, что Буряты всего более отделывались от навязчивых Лам предлогом невозможности исполнять в скитальческом быту обязанности такой веры, которая обрядами своими привязывает человека к одному месту. Наконец, ревнители Буддизма сумели решить эту задачу и примириться с условиями быта народного, держась пословицы:

Si Leonis exuvium non snfficit, adde vulpinum.

Lisander.

Начали устроять кумирни в кибитках удобоперевозимых и так обставленных, что они походили и на аптеку, и на капище; служили и для молитвы, и для лечения.

Сделав же этот шаг сближения, под прикрытием Эскулапиевой тоги, уже нетрудно было подвигать дело вперед. Число пришлых Лам, в качестве лекарей, стало возрастать с каждым годом, а вместе и влияние Буддизма на народ.

Из многих Бурятских и Тунгусских родов в Забайкальском крае, первою жертвою обаяния был род Цонгольский и среди его свито первое гнездо Ламизма. Событие это относится к 1741 году, когда Пунцук добился старейшинства над Ламами, со званием Ширета.

Правительство из собранных в то время сведений с изумлением увидело, что за Байкалом, как из бездны, возникли 11-ть капищ со 150-ю Ламами.

Crocodilus ab ovo

Crevit minimo brevi stupendus.

И потому воспрещено было всякое дальнейшее размножение Ламизма. Несмотря на это, лет через пятнадцать (1756) оказалось уже 324 Ламы. Но и это был только цвет, а ягоды оставались впереди.

Мы сказали, что в главе возраставшего Ламства явился прежде всех Пунцук, со званием и властью Ширета. Преемник пунцуков Заяйга, не довольствуясь правами предместника своего, начал домогаться достоинства Бандиды, которое и успел получить в 1764 году.

Кажется, что это допущено было в тех видах, чтобы прекратить отношения здешних Буддистов к чужеземному Хутукте. Впрочем, какие причины ни руководили бы в деле этой реформы, только Сибирский ламизм получил чрез нее самостоятельность и новые силы, не замедлившие проявиться в достойной себя деятельности. Ибо чрез десять после сего лет, уже насчитывалось не 324, а 617 Лам.

Особенно число их стало возрастать с тех пор, как Галдан, второй из Лам по старшинству, водимый честолюбием, сделался независимым от Заяйги, собрал особую жреческую касту и основал в роде раскола, отдельное управление.

Тогда обе соперничествующие стороны – Цонгольская и Гусиноозерская, для поддержания своего авторитета и для большинства голосов, наперерыв старались увеличивать массу своих приверженцев и всех тех орудий, кои могли способствовать к достижению целей.

В таком положении находились дела до 1808 года. В этом же году, с жизнью Цонгольского Бандида-хамбы Кеторкоя, борьба партий прекратилась сосредоточением власти в лице Гусиноозерского Хамбо-ламы, которая и до ныне за ним остается.

Воссоединенный Ламизм, не быв тревожен внутренними раздорами, принялся с сугубою ревностью за обычное дело своей пропаганды. Бедные Шаманисты всюду были преследуемы. Ни леса, ни горы не укрывали их от мести Лам, целыми стадами рыскавших по всему Забайкалью и даже в окрестностях Иркутска.

Само Христианство ощутило тяготу их влияния. Из язычников никто почти не решался принимать Св. Крещение, боясь Ламского прещения. Да и те из них, которые прежде крещены были, не имели покоя. Их гнали, тяготили всеми мерами. И потому семейства новокрещенных представляли странное и грустное смешение. Дети росли идолопоклонниками, имевшие родителей – Христиан. Отцы и матери, бывши Христианами, таили свою веру и выдавали себя за язычников, чтобы только не попасть в когти Ламам.

К довершению зла, взгляды на Ламизм местного в Сибири Начальства не всегда отличались дальновидностью. Были годы, в которые выходили открытые предписания в пользу Буддийской пропаганды; и этот, contra ius et fas, распорядок такую силу права приобрел в понятии Лам, что действия ее доныне ощущаются, хотя обстоятельства слишком изменились.

Господу споспешествующему, готово и все прочее, под влиянием мудрых правительственных распоряжений, примениться к лучшему. Однако ж наблюдатель событий не должен забывать:

Quae praebet latas arbor spaciantibus umbras,

Quo posita est, primum tempore, virga fuit;

Tunc poterat manibus summa tellure revelli:

Nunc stat in immensum viribus aucta suis.

Ovid.

В 1822 году вновь обращено было наблюдательное внимание на Буддизм, и он оказался имеющим 2532 лам при 19 кумирнях, и охватывающим две трети инородческого в Восточной Сибири населения. Такое преспеяние чуждого пришлеца многих заставило призадуматься. Стали убеждаться, что необходимы новые условия ограничений, и купно с тем начался ряд предположений. Вот их последовательность:¹³¹

1) В 1825 году, Управление Сибири полагало принять за штатное число 20 капищ и 293 Лам; остальные же Ламы обращались в сверхштатные.

2) В том же году составлен новый штат, по которому при 20 кумирнях допускалось 516 Лам.

3) Командированный (в 1830) Б. Ш.., не удовлетворяясь штатом 1825 года, составил свой собственный, замечательный по чрезвычайному увеличению жреческой касты, долженствовавшей состоять из 600 штатных и 1,400 сверхштатных Лам. Гипотеза эта не осуществилась.

4) Вслед за тем, вопросами об ограничении числа Лам и кумирен и об изыскании средств к пресечению ламайских злоупотреблений занимался бывший Сибирский Комитет, и с этою же целью посылан был, по распоряжению Ген. Губернатора Руперта, чиновник У...

5) В 1842 году, делом сим озабочивалось Иркутское Общее Губернское Правление. И составленный оным штат полагал допустить существование 34 кумирен, с 580-ю Ламами. Но и этот штат не получил законной силы.

Замечательно, что по сведениям, собранным в помянутом году, оказалось в Восточной Сибири 120,035 душ муж. пол. исповедующих Шигемунианскую веру и 5,545 – Лам; то есть масса последних, в то самое двадцатилетие, когда деятельно изыскиваемы были средства к их ограничению, более чем удвоилась.

6) Наконец, в 1848 году, посылан был в Восточную Сибирь чиновник Л.., с обязанностью исследовать средства к лучшему устройству Ламайского духовенства. Чиновником сим составлен Устав, о котором известно лишь то, что он находился на рассмотрении Сибирского начальства.

Толико-кратно повторявшиеся исследования не могли не доставить самых точных и подробных о Ламизме сведений. И история, конечно, найдет в них богатые для себя материалы. Но мы должны ограничиться немногими данными, к которым приводят современные наблюдения, доступные для каждого.

В категорию эту включаем следующие вопросы: как организуется сонмище Лам, где способы к их существованию; на какой степени стоят они в отношении к умственному и нравственному образованно?

Буддийский канон и Гражданские законы, заключающееся в известном Монгольском уложении, требуя от Лам жизни безбрачной, назначая им пребывание в монастырях, вместе с тем предписывает, чтобы принимаемы были в духовное звание не иначе, как с ведома и дозволения Начальства, по выбору и усмотрению действительной надобности, и под непременным условием собственного желания со стороны приемлемого.

Но Сибирский Ламизм и не думал никогда об исполнении подобных правил. Для него была в виду лишь цель, и к ней стремился он, попирая все законы.

Видели мы, как чудовищно возрастала жреческая каста. Не менее странен и способ, к которому в деле этом прибегают ревнители.

Ламы, усвояя себе таинственные знания, не отказываются при удобных случаях заглядывать в свитки судеб. И по неложному указанно кабалистики своей, определяют, что и кому служит к счастью, и что готовит неминучую беду. Вещь, признанная прозорливцем за неблагополучную, не может без гибельных последствий оставаться не только в домашнем употреблении, но даже и в чужие руки поступить. А потому, надлежит считать большим одолжением, когда Лама, желая добра владельцу, берет его вещь и уносит, для истребления известным ему способом.

Подобной мистификации подвергаются и лица. Чтобы отвратить случившееся или грозящее несчастье, Ламы обрекают детей, по своему усмотрению, в духовное звание. Делают это и при самом рождении, уверяя родителей, что жизнь и спасение новорожденного и даже целого семейства зависит от исполнения таковой воли богов. Для непослушания и возражений здесь нет места. Напротив, приличие и долг обязуют к безусловному принятию спасительного предложения и к учреждению обильной трапезы, не щадя ни овнов, ни тельцов.

Водясь сими правилами, Ламизм вербует, где хочет. Умножает свои легионы, и в тоже время обеспечивает себя отовсюду. Ибо чем больше семейств, связуемых с ними узами родства, тем выгоднее для него. В них находят Ламы тайных своих агентов, чрез них склоняют общее мнение в свою пользу и становятся грозными для своих противников.

Все это, увеличивая значение капищных служителей, поставляет их в состоянии до того выгодном, что надлежит только явиться Ламе в какой-нибудь улус, и лучшая сикера, тучнейшие яства со всеми угодьями будут к его услугам.

Но пришлец сего рода, хотя из послушания ничем не пренебрегает, ни от чего не отказывается; однако же он представляет из себя существо бесстрастное, чуждое всякой привязанности к земному и пекущееся единственно о блаженном перерождении и достижении царства Сукавади. Набожная речь его всего чаще склоняется к суждению о житейских опасностях, о необходимости ограждать себя священными талисманами и обеспечивать, на всякий случай, нужными снадобьями, разумеется, наполняющими узлы вещуна. И под влиянием толико назидательных размышлений, дорогой гость успевает сбыть с рук товарец и отправляется в дальнейший путь.¹³²

К способам сим, изыскиваемым смышленостью каждого, присоединяются иные, имеющие вид законности. Сюда относится право совершать хуралы, или годичные и месячные праздники, коштом прихожан, пользоваться знатною частью достояния, остающегося после умерших, получать мзду за лечение, за исправление треб, за отгнание демонов, поветрий и всяких злосчастий.

В обрядовых сих действиях нередко принимают участие сотни Лам. Тогда начинается у них попеременное чтение и непрерывное пирование насчет врачуемого зла. Не спрашивайте о том, как смотрят на эти явления обитатели кущей. Суровая Сибирь сделала их ко всему равнодушными; а больше всего, научила руководствоваться правилом мудрости: Patienter ferendum, quod necesse est.

При таком образе жизни, жизни скитальческой, меркантильной, безотчетной, жречество в отношении нравственности своей никогда не шло в уровень даже с народными массами. Да ямы и пием, утре бо умрем: вот сущность его морали, не говоря о частностях, в которые не входим мы, предоставляя труд этот другим, имевшим случай поближе рассмотреть картины степной жизни.

Впрочем, в деле этом не должно быть строгим судьею, памятуя святую истину: Еда объемлют от терния грозды, или от репия смоквы (Мф.7:16)? Притча сия тем более имеет приложение к Ламизму, чем менее касалась его во все века образование. Известно, что предназначаемые в Ламы ничему не обучаются в школах методически. А частные педагоги умеют передать лишь элементарное учение, и оным ограничивают весь круг знаний будущего Ламы.

Конечно, как везде, так и здесь есть свои исключения. Но тем не изменяет колорита своего общность, покровенная густым мраком.

Порядок вещей, о коем говорили мы, не мог быть терпим при нынешнем во всех частях благоучреждении. И потому законы противопоставили преграду злу, допущенному временем.

В смысле шигемунианских правил, Ламам поставлено в непременную обязанность иметь жительство при Дацанах, и не иначе отлучаться из оных, как по делам службы и притом всегда с ведома Ширета.

К содержанию их указаны приличные способы и дарованы земли: хамбо-ламе пятьсот десятин, а прочим членам в меньших количествах, сообразных с их званием.

В отвращение старых злоупотреблений, строжайше запрещается преследовать Шаманскую веру и привлекать в свою не только Христиан, но и шаманистов.

Наконец, в составе ламского духовенства отсечены излишества и положен для него штат, соответствующий требованиям.

Представляя здесь таблицу сего штата, мы оставляем Буддизм с искренним ему желанием достигнуть не перерождения и преселений, о которых мечтает он ныне в суете ума своего: но в соединение веры и познания Сына Божия (Еф.4:13).

Рассматривая Буддизм, не раз замечали мы, что по обычаю преемственно переходящему чуть ни от времен Гога и Магога, с званием Ламы соединялось и соединяется звание врача. А потому, не лишне будет показать основания, на которых врачи эти зиждут свою теорию и практику.

Основными и неизменными указателями Ламской медицины служат книги:

Шаджот – Анатомия.

Джаджот – Пафология.

Ман-а-джот – Физика.

Чимейджит – Фармакология.

Лхантоб-чим бо – Терапия.

Шаджот смотрит на человека оком древних поэтов, как на существо Divino semine natum (Ovid. in Metam.), находит в нем соединение всех стихий, всех сил природы – джурган дзуйл, хамок амитани убур даган шингекчи, и в этом смысле называет его сосудом вселенной и как бы микрокосмом – иртынцуйн саба. Потом анализируя, допускает в нем:

а) Тысячу составов – минган муцу; b) пять главных внутренних частей – табун цулу, относя сюда сердце, печень, легкое, почку и селезеньку; с) 360 сухих и кровоносных жил, кои, соединяясь в трех пунктах тела, делают три узла – гурбен курду, у горла, пупка и крестца; d) двенадцать главных кровоносных вен – судасу, начинающихся и оканчивающихся у ручных кистей; е) пять замков – табун онису, из которых каждый служа хранителем того, или другого чувственного органа, оказывает столь могучее влияние, что при малейшем потрясении своем приводит подчиненное ему чувство в ослабление и даже мертвит его. Наконец, по словам Шаджота, в теле человеческом находятся и такие части, кои могут быть проколоты и разрезаны без всяких дурных последствий. Частям сим усвоено название безразличных, или средних между белыми и черными – хара цагану дзапсар; и одни из сих предполагаются ниже грудной перепонки, а другие в ручных мякотях. Впрочем, не всем адептам открывают эту анатомическую тайну. В разум ее вводятся лишь избранные из Лам красного корня. Ту же глубину проникать стараются и ловкие Шаманы с обычною в ремесле своем целью.

Ближайшее к Анатомии место в курсе Ламской медицины занимает Пафология – Джаджот. Наука эта, допуская в человеке семь высших и низших сил – долон тамир, поставляет их в зависимости от тела: omnes vires et facultates materialibus organis, ex quibus humanum corpus constat, subiectas esse, iisque regi et gubernari. Главным же деятелем и оффициною признается желудок. В нем обрабатываются все жизненные начала, тем с большим успехом, чем правильнее совершается процесс пищеварения. Правильность же эта сопряжена со многими условиями. Особенно требуется, чтобы количество принимаемой пищи никогда не превосходило сорока двух глотков, составляющих собою меру достаточную к наполнению двух третей желудка. А часть остальная всегда должна быть свободною, для правильного обращения соков, перехода и в нервы и перерождения в кровь, тело, кожу, кости и мозг.

Но поскольку законы диеты редко соблюдаются, и человек вопреки им еще в утробе матерней подвержен бывает разным уклонениям от предначертанного природою порядка, поэтому жизнь наша опутывается болезнями, как бы некою сетью. С самым рождением уже приносим мы три недуга – ветры, желчь зеленую и желчь желтую – кей, шара, бадага.

К ним время и обстоятельства прибавляют множество других недугов, так что в общей сложности своей представляют они 404 главных вида и 1250 частных.

Из числа сих болезней, 101 зависит от влияния злых духов, и потому для уврачевания своего требует не вещественных, а духовных средств, или гурумов. Далее, 101 исцеляется диетою, без всяких медицинских пособий; 101 имеет нужду в правильном пользовании и уступает только силе и искусству терапии: наконец, 101 признается решительно неисцельною.

Приступая к пользованию, обращают внимание на глаза, язык, пульс¹³³ и другие проявления физической в человеке деятельности, а особенно на душевные и телесные припадки, предшествовавшие последнему недугу. Потом стараются определить – не имеет ли болезнь характера смешенного. И ежели это хотя гадательно усмотрено, то врач поспешает дать лекарство, определяющее свойства болезни (indolem morbi determinans), и оно решает вопрос в отношении ко всем дальнейшим приемам.

Впрочем, главная норма лечения никогда не теряется из виду. Держась ее, врачи позволяют себе увеличивать сложность лекарств, по мере сложности, найденной в болезни, особенно при лечении острых, застарелых и удоборазвиваемых недугов. В случаях таких, один состав (микстура) можете вмещать до 60 элементов, из которых наибольшая часть обыкновенно достается на долю опаснейшего недуга, а части остальные, идучи с постепенным уменьшением в пропорциях своих, нисходят до единицы.

Лекарства берутся изо всех царств природы, особенно из растительного.¹³⁴ Действительнейшими же и по преимуществу служащими in meliorem salutis humanae usum, признаются растения Индии, Тибета и Китая. Их степные врачи (medicastri) имеют под рукою, ими и пользуются, опираясь в деле своем лишь на время и опыт. Да и где искать им других опор, когда Химия и Антропология для них не существуют; Физика inculturae zizaniis graviter defaedata est; Ботаника ограничена номенклатурою трав и указанием на проявление их сил в данных случаях; Астрология, питая суеверие, a veritatis plano ad invia et a via curiositatum declinate.

К довершению сих очерков, укажем на способы лечения, упомянутые выше руководительною книгою, Лхантаб – чимбо. Способы эти дают верное понятие о значении Ламской медицины, и сами по себе не лишены интереса. Так –

1) При худосочии и в упорных ревматизмах предписывается тугона, или <...>¹³⁵. Операцию совершают следующим образом: делают из травы плотный трут, толщиною в палец и прилепляют его к больным местам, употребляя для этого клейкий растительный состав. Потом, зажегши трут, оператор принимается сверху дуть с соблюдением того правила, чтобы горение сопровождалось влагою и прохлаждением. И ежели он искусен, то больной, во время операции, даже при многих тугонах, не только не чувствует боли, но даже погружается в сладкий сон. По совершении прижоги в желанном размере, вливают на горящие угли свежее коровье масло, и дают больному нанюхаться газов. Затем, стараются поддерживать нагноение ран, в продолжении большего, или меньшего срока. Но далее ста суток срок этот никогда не восходит. Лучшим же средством к отвращению безвременного закрытия ран признается сырой скотский мозг.

2) В сильных горячках и нервном расслаблении, чаще всего употребляется способ, известный у Монголов под названием халимлаху. Больного, окутав теплою кожею, чуть снятою с животного, оставляют в покое. И ежели действие благоприятно, то в самое короткое время, кожаные пелены, теряя свою жизненность, чернеют и покрываются зеленью, а больной чувствует облегчение. Впрочем, весь успех, особенно при нервном расслаблении, получается лишь при повторительных опытах и с соблюдением того условия, чтобы животное, кожу которого употребляют в дело, само полно было жизни и здоровья, и преизобиловало туком. Но в тех случаях, когда нужно помогать против местного воспаления, а равно противу сжатия членов, требования медицины вдаль не простираются. Довольным считают обвязать больное место брюшною жировою кожицею, какого бы ни было животного; и тем ограничивают попечение о больном. Способ этот известен под именем себесулку.

3) Для пользования страждущих чахоткой – мынгир, берут трехлетнего козленка и, ejecto stomacho, целиком варят его в молоке, герметически закупоривши котел. Потом, процеживают отвар и поят им больного с примесью кумыса. Лекарство в этом виде называется Чинда-рулалга.

4) К тому же роду лечения принадлежит и способ илегелку, употребляемый при поражении человека сокровенным недугом. Вынимаются из животного (чаще всего из барана) трепещущие внутренности и с возможной поспешностью располагаются на теле больного так, чтобы сердцу его противолежало сердце животного, легким – легкое и проч. Кроме того вырезывается из грудины керсен и с кожею кладется на стол. Часть эта, как содержащая в себе много жизненности, способна служить указателем времени, потребного для омертвения изъятых из животного внутренностей, и потому со стороны медикастра, на нее обращается особое внимание. Омертвелые внутренности погружаются в теплую воду на какую-нибудь четверть часа. А затем подвергают их тщательному рассмотрению, ища в них решения вопроса о болезни пациента. И вопрос решается тем, что на внутренностях животного находят ясные отпечатки поврежденных в человеке частей, и таким образом, получают возможность безошибочно судить об опасности и врачевать сокровенное зло.

5) Когда человек укушен сомнительным животным и угрожается гидрофобий, то в продолжении седми дней наблюдают, не явился ли у него на макушке головы красный волос. Волос этот считается опаснейшим признаком, и потому чуть замечен он, немедленно вырывают его, и самое место прижигают раскаленным железом. Но когда предосторожность эта упущена из виду и следы водобоязни начали проявляться, тогда наука Ламская указует одно лишь верное ко спасению человека средство – вести его, хотя бы- то окованного, в лес и особенно к горе Адоголигун ундур, из которой вытекает речка Адоголик, впадающая в Онон, неподалеку от Гуджиртайской кумирни. На горе кладут мясо и другие приманки для птицы, называемой Гоилак. Птица эта с галку величиною, перья у нее черные, а носик и лапки красные, голос имеет звучный. Ее-то стараются увидеть и дать возможность больному услышать голос ее. И если это удастся, то опасность от укушения считается минувшею. Бешенство быстро проходит, и больной возвращается восвояси здоровым. Но при неудаче поисков и при невозможности дать больному слышать голос таинственного Гоилака, усиливаются отыскать хоть перо его или экскремент. И нашедши то или другое, окуривают ими больного, а порошок из них примешивают к его пище.

Сказание это много дает вопросов. Но мы, вместо совопрошений, желали бы, чтобы любознательнейшие из ученых открыли следы, откуда и как породилась вера в дивную силу Гоилака противу страшной гидрофобии. Древние болезнь эту причисляли к классу morborum astralium, и полагали, что она всего легче может вылечиваться numine astrorum aspirante (loh. Christ. Col. sephir. p. 3). Так не здесь ли начало путешествия в горы для искания помощи несчастным гидрофобам?

6) При упадке всех сил в человеке, за лучшее лекарство признается Джень-шень. Корень этот, вывозимый из Маньчжурии, приобрел в Китае высокое о себе понятие и покупается там чуть ни на вес золота. Принимают же его гранами, разводя в теплой чайной воде.

Дальнейшее объяснение ламской терапии было бы в целях наших трудом излишним. Ибо и приведенных примеров достаточно для правильного о ней понятия. Желающий же основательно изучить область этой науки, может найти нескудные к тому пособия в разных изданиях.

Но к каким источникам не рассудил бы обратиться изыскатель, советуем ему не спешить своими умозаключениями. Странен и груб Буддийский эмпиризм, но он запечатлен печатью веков, он выдерживал суд бесконечного ряда поколений. Ему в тысяче случаев воздавалась дань уважения, особенно же воздается дань благодарности от тех племен, кои быв рассеяны на пространствах от Тибета до Сибири, от берегов Ганга до Лены, видят только в лице Браминов и Лам своих целителей и то орудие, чрез которое: Medicamenta, quae (dicente antiquissimo illo M. Негоphilo) Deorum immortalium manus sunt, quotidie ad salutarem effectum diriguntur.