Умиротворитель Европы. Император Александр I

Девятнадцатый¹⁴ век начинался блестящей победой французов под Маренго, в Северной Италии. Австрийцев разбили генералы Дезе и Келлерман. Главным же победителем был провозглашен Наполеон Бонапарт, появление войск которого на поле сражения решило исход боя. Последний, незадолго перед этим вернувшийся из Египта, где он оставил генералу Клеберу войска, был избран во Франции первым консулом и быстро восстанавливал пошатнувшееся в его отсутствие внешнее положение Французской республики.

Крупную победу одержал Наполеон в том же 1800 г. на дипломатическом поприще. Россию, недавнего еще врага Франции, он сумел обратить в союзницу. Им учтено было крайнее недовольство Императора Павла Первого недавними союзниками. Австрия вероломно поступила с Суворовым, восстановившим в короткий срок ее власть в Италии. Англия не оказала вовремя помощи в Голландии русскому корпусу Германа, захваченного из-за этого в плен французами.

Отражением тогдашнего настроения Императора Павла являются его резолюции на докладной записке о новом направлении русской политики, составленной кабинет-министром по иностранным делам, графом Ф. В. Ростопчиным. К его словам: «Англия вооружила попеременно угрозами, хитростью и деньгами все державы против Франции», Император прибавил: «И нас, грешных». Против слов, что Англия своею завистью, пронырством и богатством есть и будет не соперница, но злодей Франции, Павел надписал: «Мастерски писано».

После предварительных переговоров Наполеон прислал Императору Павлу через своего генерала Дюрока план франко-русского похода в Индию, воспроизведенный в 1876 г. в журнале «Русская старина»: «Французская армия в 35 тысяч пехоты, с полным комплектом легкой артиллерии, двинется от границ Франции, с согласия Австрии, на Ульм, где найдет суда и отплывет на них по Дунаю. По прибытии ее в Черное море, русский флот перевезет ее до Таганрога, откуда она отправится в Царицын на Волге, где, снабженная судами, спустится на них вниз по реке до Астрахани. Там русская армия в 35 тысяч человек (из них 15 тысяч пехоты, 10 тысяч конницы и 10 тысяч казаков), при усиленном комплекте артиллерии, соединится с французской армией, которой будут доставлены лошади, нужные для перевозки ее артиллерии и тяжестей. Соединенная армия будет перевезена Каспийским морем из Астрахани в Астрабад, где будут учреждены склады всякого рода снабжений, нужных для армии. Поход этот от французских границ до Астрабада рассчитан приблизительно на 80 дней; потребуется еще 50 дней, чтобы главные силы армии (corps de l’armee) достигли правого берега Инда, направившись на Герат, Ферах и Кандагар; всего 130 дней похода и перевозки для французских войск, которые, так же как и русские, будут состоять под главным начальством генерала Массена (по требованию, определительно заявленному Императором Павлом)».

12 января 1801 г. Императором было сообщено атаману Войска Донского генералу от кавалерии Василию Петровичу Орлову: «Англичане приготовляются сделать нападение флотом и войском на меня и союзников моих – шведов и датчан. Я готов принять их, но нужно их атаковать там, где удар им может быть чувствительнее. Заведения их в Индии – самое лучшее для сего место». Орлову приказано было готовиться к походу. Орлов получил рескрипт от 6 февраля: «При сем прилагаю вам маршрут, какой мог для вас достать; он дополнит вам карту и объяснит; экспедиция весьма нужна и чем скорее, тем вернее и лучше. Вам благосклонный Павел».

Понятна тревога Англии, которая в этом уязвимом месте ничего не могла бы сделать с одним флотом, хотя и сильным. На пути англичан стоял Император Павел. Английский посол Витворт, пребывавший в России с 1788 г., сразу же после изменения курса русской политики начал свою работу в Санкт-Петербурге. До своей высылки из России, последовавшей в мае 1800 г., он имел своих людей в ведомстве иностранных дел, морском и среди приближенных Государя. С помощью влюбленной в него Ольги Жеребцовой, сестры графов Зубовых, ненавидевших Павла, создан был кружок заговорщиков. Входили в него некоторые офицеры столичных полков, питавшие личную неприязнь к вспыльчивому Императору. Для них Жеребцова, щедро снабженная средствами, устраивала богатые пирушки.

России угрожала опасность с моря. С ноября 1800 г. Император Павел отдал распоряжения приготовиться к борьбе с англичанами. Имелась в виду оборона Кронштадта и Соловецкого монастыря.

Генерал Орлов 27 и 28 февраля 1801 г. выступил в поход. Отряд состоял из 22 507 человек, имея 12 единорогов и 12 пушек. Разбит он был на четыре эшелона, из которых первым, в составе 13 полков, командовал генерал-майор Платов. 28 февраля Государь выражал благодарность за готовность и исправность к выступлению, желая «счастливого похода и успеха с Богом».

18      марта казаки, преодолевая большие трудности, начали переправляться через Волгу. Но за неделю до этого Императора Павла I не было в живых.

Подстроив главное, Жеребцова выехала за границу. Ночью 11 марта изменники во главе с военным губернатором Петербурга графом П.А. фон дер Паленом¹⁵, сумевшим втереться в доверие Государя, и недавним ганноверским подданным графом Беннигсеном¹⁶ – английские короли в то время были ганноверцы, – пробравшись после пирушки в Михайловский дворец, зверски убили Императора.

28 февраля (12 марта) сильная английская эскадра под начальством Паркера и Нельсона вышла из Ярмута в Балтийское море. 5 мая Нельсон сообщал в Лондон: «Мы еще не знали (тогда) о смерти Павла, мое намерение было пробиться к Ревелю, прежде чем пройдет лед у Кронштадта, дабы уничтожить 12 русских военных кораблей. Теперь я пойду туда в качестве друга».

В официальном французском журнале «Монитор» было напечатано: «Павел I умер в ночь с 24 на 25 марта. Английская эскадра прошла Зунд 31-го. История узнает связь, которая могла существовать между этими двумя событиями».

***

Император Александр I, вступив на престол, отменил поход в Индию. Генерал Орлов получил приказ о сем 25 марта в с. Мечетном. Казаки до этого прошли 1564 версты.

В Петербурге 5 (17) июня 1801 г. граф Н.П. Панин и лорд Сент-Геленс подписали конвенцию о взаимном дружбе России и Англии. Присланный Наполеоном в столицу его доверенный адъютант Дюрок получил уверения в дружеском отношении к Франции. Император, встретив его однажды в Летнем саду и продолжая с ним прогулку, высказался так: «Мне лично ничего не нужно, я желаю только содействовать спокойствию Европы». В Париж послом был послан дипломат екатерининских времен граф А.И. Морков, который после переговоров с Талейраном заключил 26 сентября (8 октября.) 1801 г. мирный договор и подписал секретную конвенцию. Наполеон все же чувствовал, что с Императором Александром ему будет труднее сговориться, чем с покойным Царем. Ряд острых вопросов – сардинский, германский – разно понимались Россией и Францией. Государь в письме к Моркову выражал неудовольствие «странным тоном» первого консула и «замашкам министра Талейрана» при ведении переговоров. Кочубей же о них обоих тогда же сказал: «Какие мошенники». Морков не чувствовал расположения к тем, с кем имел дело.

Император 31 октября 1801 г. писал послу в Лондоне графу С. Р. Воронцову: «Я буду стараться следовать преимущественно национальной системе, то есть системе, основанной на пользе государства, а не на пристрастии к той или иной державе, как это часто случалось. Если я найду это выгодным для России, я буду хорош с Францией, точно так же, как та же самая выгода России побуждает меня теперь поддерживать дружбу с Великобританией». Но вскоре граф В. П. Кочубей, заменивший в сентябре 1801 г. графа Панина, заметил первые признаки дружбы Царя в отношении Пруссии. Касательно Турции Император Александр стремился «поддерживать всеми силами государство, слабость и дурная администрация которого служат драгоценным ручательством безопасности».

В январе 1801 г. последовало в Люневиле заключение Наполеоном мира с Австрией, по которому течение Эча и Рейна признаны границей Франции. 15 июля заключен им конкордат с папой Пием VII. В марте 1803 г. последовал Амьенский мир с Англией, обязавшейся вернуть о. Мальту ордену иоаннитов. В Европе, взбаламученной французской революцией, временно наступил мир.

В мае 1802 г. Император Александр прибыл в Ригу. У заставы народ выпряг лошадей и вез экипаж в замок. 29 мая он прибыл в Мемель, где король Фридрих Вильгельм III произвел смотр прусским войскам. С этого времени, по словам друга Александра князя Адама Чарторыского, началось между Государем и королевой Луизой «платоническое кокетство», род связи, который особенно ему нравился. В 1806 г., вспоминая мемельское свидание, Чарторыский писал Императору Александру: «Интимная дружба, которая связала Ваше Императорское Величество с королем после нескольких дней знакомства, привела к тому, что Вы перестали рассматривать Пруссию как политическое государство, но увидели в ней дорогую Вам особу, по отношению к которой признали необходимым руководствоваться особыми обязательствами». С 1803 г. посол в Париже граф Морков обострил отношения с Францией. Он был отозван. Делами посольства стал ведать Убри.

В 1804 г. пораженные и встревоженные европейские народы снова обратили свой взор на Францию. Там в знаменитом соборе Парижской Божией Матери папа Пий VII короновал в мае корсиканца Наполеона Бонапарта, избранного всенародным голосованием (плебисцитом) императором Франции.

Этому торжеству, восстанавливавшему монархическую власть во Франции, где за одиннадцать лет до того был казнен законный государь Людовик XVI, предшествовало похищение из пограничного баденского городка одного из представителей Французского королевского дома (Бурбон-Конде) – юного герцога Луи Энгиенского¹⁷. Похищенный отрядом французской кавалерии и доставленный в Париж герцог был приговорен к смерти военным судом за участие якобы в заговоре против Наполеона – тогда пожизненного консула – и расстрелян 9(21) марта в Венсенском замке.

Через месяц после коронации казнен был в Париже последний крупный вождь вандейских роялистов-шуанов Жорж Кадудаль.

Только Император Александр и шведский король Густав III высказали решительное осуждение незаконному захвату герцога Энгиенского на чужой земле и убийству его. Остальные европейские государства, тогда уже задачи «реальной политики» ставившие выше идейных побуждений, предпочли из-за этого не ссориться с Наполеоном.

Реальные интересы все же толкали Англию на разрыв с Францией. В ее глазах слишком склонялось в сторону последней то равновесие сил в Европе, нарушение коего Англия никогда не допускала в собственных интересах. Наполеоном к тому же захватывались европейские гавани, столь нужные для британской торговли. Англией составлена была новая коалиция против Франции; в нее вошел Император Александр, отношения которого с Наполеоном обострились после венсенского убийства и едкой ответной ноты того от 4(16) мая 1804 г., составленной Талейраном, в которой подчеркивалось участие Англии в убийстве Императора Павла. К коалиции примкнули Австрия и Швеция.

В это время иностранными делами управлял друг юности Государя поляк князь Адам Чарторыский. Он был сторонником коалиции и мечтал о восстановлении Польского королевства, династически связанного с Россией и получившего бы свои земли, доставшиеся, при ее разделах, Австрии и Пруссии. Противником этого фантастического плана был новый друг Императора юный генерал-адъютант князь П.П. Долгоруков. Однажды за царским столом он вступил в жаркий спор с Чарторыским и сказал ему: «Вы рассуждаете, как польский князь, а я рассуждаю, как русский князь». Тот побледнел и умолк. В отношении необходимости действовать оружием против Наполеона они сходились.

Пруссия тогда дружила с Францией, вследствие чего при распределении русских военных сил особый отряд под начальством графа П.А. Толстого отправлен был морем из Кронштадта в Стральзунд, дабы угрожать Пруссии. 9 сентября Государь, помолившись в Казанском соборе, выехал в армию, сосредоточенную на австрийской границе.

За несколько дней до отъезда из Петербурга Государь посетил известного в то время старца Севастьянова, жившего в Измайловском полку. Он умолял Императора не ездить и войны с проклятым французом теперь не начинать – добру тут не быть. «Не пришла еще пора твоя, – говорил старец, – побьет тебя и твое войско; придется бежать, куда ни попало; погоди, да укрепляйся, час твой придет, тогда и Бог поможет тебе сломить супостата». Приводя эти слова в своих воспоминаниях, Ф. П. Лубяновский добавляет, что в день отъезда Государя он посетил этого старца, который спросил его: «Что? Алексаша уехал?» – Лубяновский смотрел в глаза старцу, не понимая, о ком [тот] его спрашивает. «Ну! Государь-то уехал, что будешь делать? Упаси его Боже! А добру тут не быть, увидите. Надобно было потерпеть несколько годиков; мера супостата, вишь, еще не полна». Затем старец повторил слова, сказанные им Государю. Передавая этот рассказ, Лубяновский прибавляет: «Ни одного слова здесь нет моего» (Шильдер Н. К. Император Александр I, его жизнь и Царствование. Т. II).

По дороге в армию Государь заехал в Пулавы – имение родителей Чарторыского. Там он виделся со многими поляками, очаровав их. Они, в ожидании разрыва России с Пруссией, готовились восстать против последней. Им неизвестно было, что в это же время в Берлин для доверительной беседы с королем послан был Государем князь Долгоруков. В начале октября Государь, к большому огорчению князя Адама, объявил о намеченной им поездке в Берлин с целью склонить Пруссию ко вступлению в коалицию. Полностью достигнуть этого ему не удалось. Закрепилась в Потсдаме лишь личная дружба двух монархов. Накануне отъезда Император Александр выразил за ужином сожаление, что не успел воздать уважение останкам Фридриха Великого. Король предложил тогда пройти в склеп, и в полночь они спустились в него. Александр прикоснулся устами к гробу, протянул руку Фридриху Вильгельму III и королеве Луизе и поклялся им и Королевскому дому в вечной дружбе, залогом которой будет освобождение Германии.

Государь ускорил отъезд из Потсдама, т. к. получил сообщение о крупном успехе Наполеона, который быстрым движением в Баварию заставил австрийского генерала Карла Мака сдать ему сильно укрепленную крепость Ульм. После этого он двинулся на Вену. Русская армия, двигавшаяся под командой графа М.И. Голенищева-Кутузова в Баварию на соединение с австрийцами, должна была спешно отступать в Моравию. Достойный ученик Суворова блестяще это выполнил, имея и должного начальника арьергарда, другого сподвижника великого полководца – князя П.И. Багратиона. Соединившись с остальными войсками, командуемыми графом Буксгевденом, Кутузов занял позицию впереди Ольмюца, куда 6 ноября и прибыл Император.

Кутузов, главнокомандующий только формально, считал, что надо избегать решительного сражения с Наполеоном и держаться выжидательно. Этому не сочувствовал Император Александр, найдя полную поддержку у австрийского генерал-квартирмейстера Вейротера. Много лет спустя Государь говорил: «Я был молод и неопытен. Кутузов говорил мне, что нам надо было действовать иначе, но ему следовало быть в своих мнениях настойчивее». Тогда же он принял следующий план Вейротера: атаковать французов, обойти Наполеона с правого фланга и отрезать его от Вены, которая им была уже занята. В союзный лагерь дважды был неосторожно допущен посланец Наполеона генерал Савари, который смог ознакомиться с расположением войск и настроением в главной квартире. В замке князя Кауница в Аустерлице находилась главная квартира Наполеона. Аустерлицким названо было сражение, происшедшее 20 ноября (2 декабря) 1805 г. между Брюном и Ольмюцом. Опрокинув замыслы Вейротера, Наполеон сам перешел в наступление, и к вечеру союзная армия стала отступать по дороге в Венгрию, потеряв 27 000 человек (русских 21 000).

Император Александр Павлович находился на поле сражения. Подле него ранило картечью лошадь лейб-медика Виллие. Ядро упало перед Государем в тридцати саженях и осыпало его землею. Государя потеряли из виду. При отступлении его сопровождали только Виллие, берейтор Ене, конюший и два казака. Разбитый физически и нравственно, он ночью добрался до селенья Уржиц, где ранее расположился на ночлег император Франц. Государь приютился в крестьянской избе и провел ночь на соломе.

Показательно отношение австрийцев к союзному Монарху, о чем вспоминал Виллие. Государь жаловался на озноб и расстройство желудка. Виллие хотел сделать глинтвейн, но не оказалось красного вина. Обратились к австрийскому гофмаршалу Ламберти, который ответил, что император почивает, а без его разрешения он не смеет касаться собственного императорского запаса. Выручили казаки, у которых оказалось немного вина. Изготовлен был горячий напиток, который с прибавкой капель опиума доставил облегчение Государю. После успокоительного сна Александр сел на коня и поехал в Чейч. Появление его обрадовало войска, т. к. разнеслась весть, что он ранен.

22 ноября (4 декабря) состоялось свидание императора Франца с Наполеоном, после чего заключено было перемирие, с тем чтобы русские войска немедленно оставили австрийские владения. Император Александр предоставил Францу полную свободу действий. Кутузов с войсками прибыл в Радзивилов 26 декабря ст. ст. Гвардия вернулась в Петербург 9 апреля 1806 г. Государь прибыл в столицу 9 декабря. Кавалерская дума св. Георгия решила просить его возложить на себя знаки сего ордена первого класса, имея в виду пример, который он лично подавал войску, деля с ним опасности. Император ответил, что не усмотрел в своих действиях основания к такому отличию, «но, имев еще единственный случай оказать личную свою храбрость и в доказательство, сколь он военный орден уважает, находит теперь приличным принять только знак четвертого класса оного».

3(15) декабря Пруссия подписала в Шёнбрунне оборонительный договор с Францией, получив от нее Ганновер, принадлежавший Английскому королю. 14(26) декабря в Пресбурге Наполеон заключил мир с Австрией. Император Франц вынужден был отказаться от титула Германского императора. Венецианская область отдана была Итальянскому королевству, т. е. Наполеону. Заканчивавшийся такими военными и дипломатическими победами 1805 г. был омрачен для Наполеона морской победой английского адмирала Нельсона под Трафальгаром, совпавшей с Аустерлицким боем.

Император Александр стремился закрепить свои отношения с Пруссией, которая тогда вела двойную игру. Король Фридрих Вильгельм III, писавший Александру: «Пусть узы, нас соединяющие, будут столь неизменны, как и чувства, их внушившие», уверял Наполеона: «Я не умею быть чем бы то ни было вполовину. Коль скоро мы связаны обязательствами столь высокой важности, я желаю, чтобы мы оба находили в них лишь повод к удовольствию. Вы требуете от меня откровенности и доверия. Они мне ничего не стоят». Князь Чарторыский, противник дружбы с Пруссией, оставил пост министра иностранных дел. Преемником его стал барон А. Я. Будберг. Государь не утвердил мирный договор, который заключил в Париже его уполномоченный Убри. Вскоре Пруссия, недовольная отношением Наполеона к задуманному ей в Германии Северному союзу, предъявила ему ультиматум, на который последний 24 сентября (6 октября) 1806 г. ответил объявлением ей войны. В середине октября, после поражения пруссаков под Веной и Ауэрштедтом, Наполеон торжественно вступил в Берлин. И после этих событий Император Александр обещал королю полную поддержку. Оставшийся единственный прусский корпус Лестока – 14 000 воинов – вошел в состав русской армии.

В России в воскресные и праздничные дни по окончании литургии оглашалось объявление Святейшего Синода. Перечислялся в нем длинный ряд прегрешений неистового врага мира и благословенной тишины. Духовенство призывалось возбуждать в душе каждого мужество на поражение врагов и исполнение присяги.

Первый главнокомандующий, 69-летний фельдмаршал граф М.Ф. Каменский, оказался неудачным; недолго замещал его граф Буксгевден, в декабре же 1806 г. начальство над войсками было вверено генералу Л. Л. Беннигсену, выигравшему только что сражение под Пултуском. Удачным был ведомый им бой 27 января (8 февраля) 1807 г. под Прейсиш-Эйлау.

В марте Государь выехал в армию, состав которой должен был пополниться выступившей в поход гвардией. Проездом в Мемеле Император посетил проживавшего в Митаве графа Лильского. Шильдер упоминает сказанное им последнему, что день, когда он водворит его во Франции, будет счастливейшим днем его жизни. «По другим сведениям, будущий Людовик XVIII произвел на него самое неблагоприятное впечатление, показавшись ему ничтожным человеком, неспособным царствовать когда-либо». В Мемеле Государь виделся с королем и королевой Прусскими, закрепив еще больше дружбу с ними. Договор в Бартеншейне еще теснее сплотил союз России с Пруссиею.

Император Александр обосновался в Тильзите. Донесение Беннигсена о поражении 2(14) июня под Фридландом на берегах реки Алле он получил в Олите во время смотра 17-й дивизии. Главнокомандующий сообщал также о необходимости завязать с неприятелем мирные переговоры, чтобы выиграть время для пополнения потерь. Государь согласился на это, Наполеон же желал не только перемирия, а мира. Он еще до последних событий писал Талейрану: «Необходимо, чтобы все это окончилось системой тесного союза или с Россией, или с Австрией». В его борьбе с Англией ему нужен был союзник на континенте. Австрия не сумела воспользоваться открывавшейся ей для этого возможностью во время борьбы Наполеона с Пруссией. Наполеон радовался возможности примирения с Россией. Дюрок, прибывший для переговоров к Беннигсену, заявил, что его император хочет мира. Намекал он на желательность свидания между обоими монархами. Вследствие этого Император Александр прислал князю Лобанову-Ростовскому, находившемуся в Тильзите¹⁸ для заключения перемирия, полномочие заключить мир. Русский уполномоченный был любезно принят Наполеоном. Последний, перед которым лежала карта, указывая на Вислу, сказал: «Вот граница обеих империй: с одной стороны должен владычествовать ваш Государь, с другой – я». На это князь Лобанов, согласно указаниям Царя, ответил: «Государь мой твердо намерен защищать владения союзника своего короля Прусского». 10(22) июня перемирие с Россией было утверждено Наполеоном. Дюрок, прибывший к Государю в Пактупенен поздравить Его Величество с прекращением военных действий, предложил свидание. Государь на это согласился.

13(25) июня 1807 г. Император Александр и Прусский король прибыли в Обер-Мамельшен-Круг на берегу Немана. Последний там и остался. Русский и французский монархи отплыли на лодках одновременно. Гребцами были рыбаки, наскоро одетые в белые куртки и шаровары. Наполеон встретил Александра на плоту, воздвигнутом на реке с двумя павильонами, из коих один, лучше украшенный, предназначен был для государей. Александр после свидания провожал Наполеона до лодки. Из рядов французских войск, выстроенных на берегу, слышны были крики: «Да здравствует Император Востока! Да здравствует император Запада!» Голоса воинов возглашали политический план Наполеона.

По просьбе Наполеона Александр переехал в Тильзит. Первый пароль, отданный Наполеоном, был – Александр, Россия, величие, на другой день Александром – Наполеон, Франция, храбрость. В дальнейшем было условлено, чтобы пароли отдавал Наполеон, посылавший их в запечатанном конверте русскому коменданту в Тильзите¹⁹. Прусский король, присутствовавший только при втором свидании на пароме, тоже поселился в Тильзите.

Отношения Александра и Наполеона были исключительно дружественными. Значительную часть дня они проводили вместе. В десять часов вечера Государь приходил к Наполеону пешком, один, без свиты и адъютантов. «Тогда начинались, – пишет Шильдер, – исторические беседы двух императоров, продолжавшиеся далеко за полночь, последствием которых было совершенное видоизменение карты Европы».

Верный своему слову, Русский Монарх всячески отстаивал Пруссию и ее монарха, против которого Наполеон был особенно озлоблен. В договоре, заключенном в 1807 г. в Тильзите, касательно Пруссии сказано: «Из уважения к Императору Всероссийскому император Наполеон соглашается отдать королю Прусскому нижепоименованные покоренные владения...» По заключении 7 июля мира с Пруссией, Наполеон говорил ее министру: «Ваш король обязан дружбе к нему Императора Александра: без него он лишился бы престола, я отдал бы Пруссию брату моему Иерониму. При таких обстоятельствах ваш монарх должен считать одолжением с моей стороны, если я что-нибудь оставлю в его власти».

Впоследствии во французском законодательном корпусе Наполеон объяснил «сохранение в Пруссии династии Гогенцоллернов единственно дружеским чувством, внушенным ему могущественным Императором Севера».

Прусский король Фридрих Вильгельм III писал 6(18) июля 1807 г. из Мемеля своему послу в Вене графу Финкенштейну, что Император Александр защищал его интересы, дав в этом случае трогательные доказательства своей личной к нему дружбы и заботливости о судьбе Прусской монархии.

Наполеон, уверенный в том, что шведский король Густав IV не примкнет к союзу против Англии, подталкивал Императора Александра к действиям против северного соседа. Он как-то сказал ему: «Санкт-Петербург слишком близок к финляндской границе; русские красавицы в Петербурге не должны слышать из своих дворцов грома шведских пушек». В отношении Турции Наполеон был уклончив. Правда, однажды он высказался так: «Надо кончить с государством, которое не может более существовать». Но в договоре он условно допускает распространение русского владычества за Дунаем только до Балкан, уступку же России Константинополя признавал невозможной. И в дальнейшем он ставил препятствия русской политике касательно Турции.

Отношение французского императора к Польше Шильдер определяет так: «В политической системе Наполеона Польша служила для него только средством для достижения различных преследуемых им целей». Он, в сущности, признавал Вислу истинной и естественной границей России. Князь Куракин сообщает: «От него (Александра) самого зависело присоединить к своим обширным владениям все польские провинции Пруссии и принять титул Короля Польского. Наполеон предлагал его Государю, но он имел великодушие не пожелать этого». Это явилось бы исполнением «любимой мысли» Государя, мечтавшего о восстановлении Польши. Но согласиться на это не позволяли его дружеские отношения с Прусским королем. Отторжение же их рукой Наполеона создавало, хотя небольшое, но самостоятельное Польское государство, которое потом могло расшириться. Шильдер пишет: «Позволительно утверждать, что истинный творец Варшавского герцогства не Наполеон, а Император Александр».

***

Тильзитский мир подписан 25 июня (7 июля) 1807 г. Император Александр обязывался быть союзником Наполеона.

Тем самым он становился противником Англии, которую Наполеон намеревался одолеть экономически, закрыв для ее товаров европейские рынки. Еще в конце 1806 г. начато было проведение так называемой «континентальной системы». Британские острова

объявлены были блокированными, торговля с Англией была запрещена, товары ее конфисковывались во всех владениях, подвластных Наполеону. Англия ответила на это тем, что 12 августа 1807 г. ее эскадра, без объявления Дании войны, появилась перед Копенгагеном, обстреляла город и увела датский военный флот. Народное возмущение было огромно. Дания вступила в союз с Наполеоном. Последний же, со своей стороны, в плане той же борьбы с Англией, захватил Португалию. Затем, обойдя ничтожных испанских монархов Карла IV и сына его Фердинанда VII, занял Мадрид и объявил королем брата своего Иосифа, до этого – короля Неаполитанского. Но именно в Испании Наполеону пришлось впервые столкнуться с чисто народным патриотическим движением. Храбрые испанцы не пожелали подчиниться его владычеству. Началась упорная борьба французских генералов с повстанцами. В Португалии же высадились англичане под начальством способного Артура Веллеслея, будущего герцога Веллингтона. Маршал Жюно, вследствие враждебности населения к французам, вынужден был оставить Португалию.

Еще до сокрушения Австрии и вынужденного отказа Франца II от титула Германского императора Наполеон создал Рейнский союз. 17 июля 1806 г. в Париже депутаты Баварии, Вюртемберга, Бадена, Гессен-Дармштадта и нескольких мелких государств подписали акт нового союза. Протектором его значился Наполеон, помощником его – архиепископ Майнцкий Карл фон Дальберг, имевший резиденцию во Франкфурте-на-Майне. При вхождении в Рейнский союз владетели Баварии и Вюртемберга волею Наполеона получили королевские титулы, владетель Бадена – великогерцогский. Королевством стала и дружественная Наполеону Саксония. Тильзит побудил Наполеона, не опасаясь России, считать себя полноправным распорядителем судеб Германии. Им создан был Вестфальский союз из остатков немецких земель – ганноверских, гессенских, брауншвейгских, прусских и других, граничивших с Эльбой и Магдебургом на востоке, Рейном – на западе. Во главе этого королевства был поставлен младший брат Наполеона Иероним, правивший из Касселя.

***

Император Александр с беспокойством взирал на то, что творилось в Западной Европе. Самые близкие к нему люди во главе с Императрицей Марией Феодоровной и русское общество с открытым недоброжелательством относились к союзу с Наполеоном.

Даже в народе тильзитская дружба возбудила толки. Прежние церковные увещания и проповеди распространили и укрепили в народе молву, что Наполеон антихрист, что тут действует нечистая сила. Шильдер пишет: «Когда в России узнали о свидании императоров, в народе стала распространяться следующая легенда. Зашла об этом событии речь у двух мужиков. «Как же это (говорит один) наш батюшка, Православный Царь, мог решиться сойтись с этим окаянным, этим нехристем? Ведь это страшный грех!» – «Да как же ты, братец (отвечает другой) не разумеешь и не смекнешь дела? Разве ты не знаешь, что они встретились на реке? Наш батюшка именно с тем и повелел приготовить плот, чтобы сперва окрестить Бонапартия в реке, а потом допустить его пред свои светлые царские очи».

Присланный Наполеоном посол Савари, принимавший близкое участие в похищении герцога Энгиенского, сообщал, что, кроме самого Императора, все петербургское общество не скрывает своего враждебного к нему отношения. Но Государь понимал, что в то время он иначе поступать не мог. Приоткрыть завесу решился он только перед своей поездкой на конгресс в Эрфурте. В ответных письмах к опасавшимся этой поездки матери и сестре он обмолвился несколькими многозначительными фразами. В письме к Императрице Марии Феодоровне имелась фраза: «Надо укрепить союз, чтобы усыпить бдительность союзника. Когда настанет час, мы со спокойной радостью будем присутствовать при падении Наполеона». В письме в Тверь к Великой Княгине Екатерине Павловне в числе прочего говорилось: «Бонапарт уверяет, что я дурак. Посмеется тот, кто посмеется последний».

Блестящим внешне был конгресс в Эрфурте, происходивший в сентябре 1808 г. Государи Рейнского союза присутствовали лично или прислали своих наследников. Пруссию представлял брат короля, Австрию – генерал Винцент. Наполеон окружил Александра знаками внимания. Последний же не раз спорил с ним, в частности, относительно судеб Австрии, недавней союзницы России. Во время одного из разговоров Наполеон в крайнем раздражении отбросил треуголку в конец кабинета. Александр спокойно заявил ему: «В отношении меня гнев не имеет успеха. Поговорим, обсудим, иначе я уйду». России предоставлена была в Эрфурте возможность действий в отношении Швеции и Турции; с последней ею велась война с 1806 г. В Эрфурте недавний министр иностранных дел Наполеона Талейран тайно уговаривал Александра действовать против своего монарха.

Талейран в своих «Мемуарах» подробно описывает разговоры с Государем, происходившие в Эрфурте в доме княгини Турн-и-Таксис. То, что там говорилось, создало, по его словам, «у Императора такое умонастроение, что вся любезность, все предложения и все порывы Наполеона остались бесплодными». Талейран особенно отстаивал интересы Австрии. Главу, посвященную этому времени, он заканчивает так: «Не преследуя никакой определенной цели, я сделал все зависящее от меня, чтобы заслужить доверие Императора Александра; это мне настолько удалось, что при первых своих трениях с Францией он прислал ко мне советника русского посольства в Париже графа Нессельроде, который заявил, войдя ко мне в комнату: «Я прибыл из Петербурга; официально я состою при князе Куракине, но я аккредитован при вас. Я состою в частной переписке с Императором и привез вам письмо от него». Талейран умалчивает, что он стал платным агентом. Нессельроде в письмах к Государю называл его «кузеном Анри», «Анной Ивановной», «нашим книгопродавцем»²⁰.

Из Веймара Государь уведомил Императрицу-Мать о своем отбытии из Эрфурта. Опасения последней разделялись многими. Шильдер отмечает: «Возвращаясь в Россию через Мемель, Император вступил в этом городе в разговор с прусским комендантом, старым генералом Рембов; последний отличался в своих речах простодушною откровенностью и сказал Государю: «Хорошо, что Ваше Величество снова возвращаетесь назад, ибо ни один человек не верил, что Наполеон отпустит вас обратно». Видевшая Александра в Кенигсберге графиня Фосс, близкая к Прусскому королевскому дому, записала в своем дневнике: «Император сделал для нас невозможное и выказал себя чрезвычайно преданным».

С Швецией война возникла из-за несогласии короля Густава IV порвать с Англией. Генерал Буксгевден занял Финляндию, князь Багратион – Аландские острова, Барклай-де-Толли зимой перешел через Ботнический залив и подошел к Стокгольму. По миру в Фридрихсгаме (1809 г.) Аландские острова и шведская (с XII века) область Финляндия перешли «в собственное и державное обладание Империи Российской».

Впервые непрочность русско-французского союза ясно проявилась во время новой войны Наполеона с Австрией. После ряда сражений с переменным счастьем французы победили в июле 1809 г. при Ваграме. Наполеону, как и в Испании, пришлось во время этой войны столкнуться с сильным народным движением в Тироле, где особенно прославился трактирщик Андрей Гофер, по пленении расстрелянный в 1810 г. в Мантуе на основании особого императорского приказа.

Россия, как союзница, обязана была вооруженно помогать Франции. Продвижение русских войск к австрийской границе производилось с явным замедлением и никакого значения не имело. Во время этого похода, как отмечает Шильдер, настоящим неприятелем русских войск являлись не австрийцы, а союзные французские войска, находившиеся в Варшавском герцогстве, от совокупного действия с которыми повелено было вообще уклоняться. «Союзники озабочивают меня более, чем неприятель», – доносил командовавший армией князь С.Ф. Голицын. В деле при Подгурже 2(14) июля, важнейшем в продолжении этой войны России с Австрией, были убиты два казака и ранены подполковник Стакельберг и казачий сотник. Понятно недовольство Наполеона. По Шёнбруннскому миру 1809 г. Австрия потеряла ряд земель, доставшихся Баварии, Саксонии, новому государству – «Иллирийским провинциям», герцогству Варшавскому (западная Галиция с Краковом). Россия получила часть старой Галиции с 400 000 жителей. Более решительный образ действий России во время войны доставил бы ей всю Галицию.

В то время Наполеон все же не хотел рвать с Россией. В законодательном корпусе 21 ноября (3 декабря) 1809 г. он заявил: «Союзник и друг мой Российский Император присоединил к своей обширной Империи Финляндию, Молдавию и Валахию и часть Галиции. Не соперничаю ни в чем, могущем послужить ко благу России. Мои чувства к ее славному Монарху согласны с моей политикой».

За год до этого Государь посылал к Наполеону с письмом флигель-адъютанта князя Н. Г. Волконского. Император за столом сказал ему: «Передайте вашему Государю, что я его друг, но чтоб он остерегался тех, которые стараются нас поссорить. Если мы в союзе, мир будет принадлежать нам. Вселенная подобна этому яблоку, которое я держу в руках. Мы можем разрезать его на две части, и каждый из нас получить половину. Для этого нам только нужно быть согласными, и дело сделано». Когда князь Волконский рассказал Государю о сравнении с яблоком, Александр заметил: «Сначала он удовольствуется одною половиною яблока, а там придет охота взять и другую». После Шёнбруннского мира чувство недоверия к Наполеону у него укрепилось. Дальнейшие события способствовали еще большему усилению этого чувства.

Последовали новые присоединения повелениями Наполеона. Еще во время войны с Австрией, декретом Наполеона из Шёнбруннского дворца в Вене от 17 мая 1809 г., остаток Церковной области был включен во Французскую империю. Папа Пий VII, подвергший после этого Наполеона отлучению, был вывезен в Гренобль. В июле 1810 г. была присоединена к Франции и Голландия. В декабре того же года императорским декретом включены в состав Французской империи ганзейские города Бремен, Гамбург и Любек вместе с полосой от Северного до Балтийского моря и от Рейна до Эмса, Везера и Эльбы. Тем самым терял свои владения герцог Ольденбургский, супруг Великой Княгини Екатерины Павловны.

По поводу захвата Ольденбурга Францией Государем заявлен был протест, отправленный Наполеону и всем европейским государям; в нем указывалось, что это герцогство, связанное с Россией, не может быть уничтожено без ее согласия²¹. Наполеону приписывались слова, сказанные в 1810 г.: «Еще три года – и я буду владыкой вселенной».

Отношения Наполеона с Александром ухудшились с 1809 г., когда он понял нежелание последнего выдать за него замуж одну из своих сестер. Император же австрийский Франц не замедлил после этого согласиться на брак с Наполеоном дочери своей Марии-Луизы. Недоволен был Наполеон и тем, как проводилась Россией «континентальная система». В 1810 г. к гаваням Балтийского моря были отправлены 600 английских кораблей с товарами. Наполеон безуспешно настаивал на конфискации этих кораблей. Наполеон требовал даже прекращения торговых отношений с Соединенными Штатами, через которые английские товары проникали в Россию.

В марте 1810 г. выработана была, по указаниям Наполеона, секретная записка, определявшая будущую политику Наполеона, обусловленную его браком с Австрийской эрцгерцогиней. Исходя из того предположения, что Россия сблизится с Англией, Наполеон считал необходимой войну с Россией. Им предвиделось полное переустройство политической карты Европы, в итоге чего восстановлена была бы империя Карла Великого. Записка эта оказалась перехваченной и попала к Императору Александру в 1812 г. до отъезда его в декабре из Петербурга в Вильну. Шильдер считает, что она побудила Государя продолжать войну с Наполеоном за рубежом России и настаивать на его низложении.

Записка эта не помешала Наполеону, принимая в мае 1810 г. князя А. Б. Куракина, присланного Государем в Париж с поздравлением его с бракосочетанием, говорить ему о своем расположении к России и лично к Императору Александру. «Франция не должна быть врагом России – это неоспоримая истина, – заявил он в числе прочего. – Географическое положение устраняет все поводы к разрыву. Мои естественные враги – море и Англия...» Во время прощальной аудиенции в августе он сказал князю Куракину: «Еще раз повторяю: я не желаю и не могу желать разрыва между Францией и Россией... Одним словом, все требует продолжения союза между Россией и Францией, и я никогда не изменю ему, если меня не принудят к этому».

Опасаясь столкновения с Францией, Государь торопил нового главнокомандующего графа М.И. Голенищева-Кутузова одолеть Турцию. 23 ноября (5 декабря) 1811 г. последний заставил турок, перешедших Дунай, сдаться в Слободзее. Наполеон был в негодовании. «Как понять этих собак, этих негодяев турок, допустивших побить себя таким образом, – сказал он, – кто мог предвидеть это? »

До этого события Наполеон так определял политическое положение в письме от 21 марта (2 апреля) 1811 г. к королю Вюртембергскому: «Война разыграется вопреки мне, вопреки Императору Александру, вопреки интересам Франции и России. Я уже не раз был свидетелем этому, и личный опыт, вынесенный из прошлого, открывает мне эту будущность. Все это уподобляется оперной сценке, и англичане стоят за машинами... Но если я не желаю войны и, в особенности, если я очень далек от намерения быть Дон- Кихотом Польши, то, по крайней мере, я имею право требовать, чтобы Россия оставалась верною союзу».

Во время торжественного приема в Тюильрийском дворце, вечером 3(15) августа 1811 г. Наполеон в течение двух часов, в присутствии дипломатического корпуса и двора, резко говорил с русским послом князем Куракиным. Сказано было и следующее: «Не понимая ничего в ходе дел, которому у вас следуют, я поступаю как человек в первобытном состоянии, который, когда не разумеет, выказывает недоверчивость. В России есть таланты; но то, что там делается, доказывает, что у вас потеряли голову или таят задние мысли. В первом случае вы походите на зайца, у которого дробь в голове и который кружится то в ту, то в другую сторону, не зная, ни по какому направлению он следует, ни куда добежит».

Постепенно обе стороны усиленно вооружались. Граф А.А. Аракчеев – военный министр в 1808–1810 гг. – создал отличную артиллерию. Укреплялась Рижская крепость, строилась крепость Бобруйск. В ответ на сосредоточение французских войск в Пруссии и Великом герцогстве Варшавском, Русский Государь стягивал войска к западной границе и торопил Кутузова с заключением мира с Турцией.

Император Александр, прощаясь в том же 1811 г. с расположенным к России послом Коленкуром, покидавшим Петербург, говорил ему: «У меня нет таких генералов, как ваши, я сам не такой полководец и администратор, как Наполеон, но у меня хорошие солдаты, преданный мне народ, и мы скорее умрем с оружием в руках, нежели позволим поступать с нами, как с голландцами и гамбургцами. Но уверяю вас честью, я не сделаю первого выстрела. Я допущу вас перейти Неман, но сам не перейду его. Я не хочу войны, не желает ее и мой народ, хотя и озлоблен отношениями ко мне вашего императора... Но если на него нападут, он сумеет постоять за себя».

Наполеону Государь писал: «Я сумею сражаться и дорого продать свое существование».

В октябре 1811 г. Государь, принимая вернувшегося из Парижа графа Нессельроде, говорил ему: «Я сомневаюсь, чтобы новая с моей стороны попытка к соглашению, обращенная к Наполеону, привела бы к мирной развязке. Так же, как и вы, я считаю разрыв неизбежным». Государь высказывал намерение стать во главе армий.

Наполеон имел возможность ознакомиться со взглядами Русского Государя относительно надвигавшегося вооруженного столкновения. Он отправил в апреле 1812 г. в Россию генерала графа Нарбонна с письмом к Государю. Принимая его в Вильне, Император Александр указал ему на лежавшую перед ними карту России и сказал: «Я не ослепляюсь мечтами; я знаю, в какой мере император Наполеон великий полководец, но на моей стороне, как видите, пространство и время. Во всей этой враждебной для вас земле нет такого отдаленного угла, куда бы я не отступил, нет такого пункта, который я бы не стал защищать, прежде чем согласиться заключить постыдный мир. Я не начну войны, но не положу оружия, пока хоть один неприятельский солдат будет оставаться в России» (из воспоминаний графа Нарбонна). То же самое сказал Государь в конце мая прусскому государственному деятелю Штейну.

В Дрездене 28 мая Наполеон принимал императора Австрийского и Прусского короля, заключивших с ним до этого военные союзы: первый – 12 февраля, второй – 24 февраля. Твердость проявил его недавний подданный – маршал Бернадот, в то время – наследник Шведского престола, отказавшийся вступить с ним в союз против России. Последний 12 апреля заключил союз с Императором Александром, обусловленный получением при заключении мира Норвегии, вместо утраченной Финляндии. 3(15) июня Государь писал шведскому престолонаследнику: «Этот же нарочный везет полномочия генералу Сухтелену, чтобы заключить мир с Англией. Я поставил только одно условие, чтобы со стороны Англии был подписан в то же время договор о субсидиях Швеции. Это послужит для Англии новым побуждением к их назначению».

В Испании дела складывались неблагоприятно для Наполеона. Веллингтон удачно совершал наступление. Неприятно было Наполеону и другое событие. 11(23) мая Император Александр ратифицировал Бухарестский мир с Турцией, уступавшей России свою провинцию Бессарабию.

***

В Вильковишках 10(22) июня обнародован был Наполеоном следующий приказ по армии: «Солдаты! Вторая польская война началась. Первая кончилась под Фридландом и в Тильзите. Россия увлечена роком и не избегнет судьбы своей. Пора прекратить пятидесятилетнее кичливое влияние ее на дела Европы. Вторая польская война будет столь же славна, как и первая».

12(24) июня 1812 г. войско его перешло в трех местах Неман. В двинутых Наполеоном в Россию армиях считалось более 600 тысяч человек. Кроме французов, в нее входили немцы, итальянцы, поляки, голландцы, испанцы и прочие народности Европы.

Император Александр сведения о вторжении наполеоновских войск в пределы России получил в Вильне. Объявляя об этом в манифесте, Государь возглашал: «Не нужно мне напоминать вождям, полководцам и воинам об их долге и храбрости. Воины! Вы защищаете веру, отечество и свободу. Я с вами. На зачинающего – Бог».

Рескрипт на имя Государственного Совета заканчивался словами: «Я не положу оружия, доколе ни единого неприятельского воина не останется в моем Царстве».

Все же, желая противопоставить свое миролюбие воинственности Наполеона, Государь отправил к нему генерал-адъютанта Балашева заявить, что мир может быть восстановлен, если он отодвинет свои войска от русских границ. Наполеон принял царского посланца в Вильне. Существует рассказ о том, что Наполеон сказал Балашеву: «Неужели вы думаете, что я привел столько войск, чтобы посмотреть на Неман?» Позднее, за обедом, он спросил его: «Какие дороги ведут в Москву? » Балашев ответил, что в России говорят, что все дороги ведут в Москву, Карл XII выбрал путь через Полтаву. Наполеон, отвечая Императору Александру, писал: «Даже Бог не может сделать, чтобы не было того, что произошло».

Наполеон имел ложное представление о характере Александра и о духе русского народа. Стоя у Немана, он говорил Коленкуру: «Ранее двух месяцев Александр будет просить у меня мира, крупные собственники его к этому заставят». То же предсказывал он ему в Вильне.

Граф Ф. В. Ростопчин еще до перехода французов через Неман писал Государю: «Ваша Империя имеет двух могущественных защитников в ея обширности и климате... Русский Император всегда будет грозен в Москве, страшен в Казани и непобедим в Тобольске».

Россия могла выставить против Наполеона 200 тысяч воинов. Одна из армий – третья – под начальством графа Витгенштейна защищала дорогу к Петербургу. Первая ее армия, командуемая военным министром Барклаем-де-Толли²², и вторая – князем Багратионом, должны были еще соединиться вместе у Витебска. Наполеон принимал все возможные меры, чтобы воспрепятствовать этому. Он считал неисполнимым соединение наших армий и выражался так: «Теперь Багратион с Барклаем более не увидятся». Доблестные генералы – граф Остерман за Витебском, Неверовский перед Смоленском, Раевский, Дохтуров, Коновницын под стенами самого Смоленска, – выдерживая с храбрым воинством натиск огромных неприятельских сил, дали возможность соединиться обеим армиям, начавшим затем отступление к Москве.

Император Александр пришел сразу к решению поднять народную войну. В Полоцке он подписал 6 июля манифест о созыве всенародных ополчений, черпая примеры в истории Смутного времени XVII в. В манифесте возглашалось: «Да встретит враг в каждом дворянине Пожарского, в каждом духовном – Палицына, в каждом гражданине – Минина... Соединитесь все с крестом в сердце и оружием в руках, и никакие человеческие силы вас не одолеют».

Манифест был обнародован в Москве, как и особое воззвание к первопрестольной столице, когда Государь 11 июля приближался к ней. Современник описывает этот день: «И вот Москва вышла из себя – ушла навстречу своему Царю. Без всякого уговора, мгновенно стали запираться всюду торговые заведения, мастерские и дома, и волны народа, на минуту заходя в отпертые храмы или помолившись в них, устремлялись за заставу, на Смоленскую дорогу, навстречу Государю. На протяжении пятнадцати верст за Москвой вся дорога залита была народом. Медленно сквозь густые толпы двигалась коляска Государя. На пути, в селах, навстречу к нему выходило в облачениях, с крестами сельское духовенство». Известный поэт того времени, основатель «Русского вестника» Федор Глинка писал: «Церковные облачения, свечи в руках священников сильно действовали на душу, волновали чувства и возбуждали множество мыслей... Тяжело становилось на сердце, томилась душа и тревожился ум... Глаза невольно поднимались к небу, как бы желая в нем прочесть будущую судьбу отечества».

В полночь Государь подъехал к Москве. На Поклонной горе его встретило духовенство из ближайшей церкви: священник держал на серебряном блюде крест, диакон стоял с зажженной свечой. Государь остановил лошадей, вышел из коляски, положил земной поклон и с глубоким вздохом приложился ко кресту. В ответ на этот вздох из груди смиренного священника вырвался энергичный возглас: «Да воскреснет Бог и расточатся врази Его». Окружающий народ, охваченный глубоким чувством, тихо заговорил: «Наполеону не победить нас: для этого нужно всех нас перебить...» Уже слышалось глубокое народное движение.

С рассветом 12 числа народные массы залили не только Кремль, но и прилегающие к нему местности. В 9 часов на высоте Красного крыльца появился Государь и поклонился народу. Раздалось такое «ура», которое заглушило звон колоколов на Иване Великом и, казалось, страшной силою своею потрясло все основания Кремля. На каждой ступени исторического крыльца множество стоявших на коленях обнимали ноги Государя, целовали полы его одежды, обливая ее слезами. У подножия крыльца какой-то старик в крестьянской одежде сказал: «Не унывай, Государь, видишь, сколько нас в одной Москве. Веди нас, куда знаешь, отец наш родимый. Все отдадим тебе. Все умрем, или победим».

Действительно, воскресло то, что происходило двести лет перед тем в Нижнем. Новгороде, когда, по зову простого человека, говядаря (гуртовщика. – Ред.) Козьмы Минина, подымался народ спасать Россию от польского вторжения. Начиналась подлинно Отечественная война.

Государь с трудом пробрался через густую толпу в древний Успенской собор. При входе его архиепископ Августин, правивший епархией вследствие болезни митрополита Платона, сказал: «Господь сил с тобою, Царь: Он обратит бурю в тишину и умолкнут волны потопные. С нами Бог. Разумейте язы́цы и покоряйтеся, яко с нами Бог».      

С тем же подъемом встретился Государь в Слободском дворце, где собраны были дворянство и городские сословия. Среди дворян, по прочтении манифеста, заговорили: «Теперь не время рассуждать, надобно скорее действовать; кипит война необычайная, она требует мер чрезвычайных. Двинемся с крестьянами сотнями тысяч, вооружимся, чем можем. Дружинами своими отрежем Наполеону путь назад, покажем, что Россия восстает за Россию на свою защиту». Огромную жертвенность проявило купечество.

Создавались дворянские ополчения. Созревала мысль о партизанской войне.

Старец митрополит Платон, законоучитель Императора Павла, выдающийся иерарх XVIII в. и первых годов XIX в., послал в благословение Императору Александру образ преподобного Сергия Радонежского, предвещая, что «кроткая вера, сия праща Российского Давида, сразит внезапно главу кровожаждущей гордыни Наполеона». Несколько позднее (23 июля) он так заканчивал свое письмо к Царю: «Государь, Вы, по духу христианского благочестия, благословили нововооружаемых героев принесенной Вам от меня иконой чудотворца Сергия. Много может молитва праведного споспешествуема. Покусится алчный враг простреть за Днепр злобное оружие, и этот фараон погрязнет здесь полчищем своим, яко в Чермном море. Он пришел к берегам Двины и Днепра провести третью новую реку – страшно выговорить – реку крови человеческой. О! Каждая капля крови воззовет от земли к небу – крови брата твоего взыщу от руки твоея. Франция познает о Боге – Господе отмщения, а Россия восчувствует, воспоет к Нему: Авва Отче, Царю Небесный, Ты изведеши, яко свет, правду Монарха и судьбу России, яко полудне». Исполнилось пророчество святителя, преставившегося через четыре месяца после этого письма.

Пребывание Государя в Москве произвело на него огромное впечатление. Выросши в светской обстановке Екатерининского двора, общаясь с петербургским обществом, все более отрывавшимся от родовых корней, он имел мало непосредственного общения с народом. В Москве же, молясь у святых мощей и чудотворных икон, соприкоснувшись в такое исключительное время со всей историей России, в древней столице представленной, он весь проникся отечестволюбивым чувством и понял, на какую несокрушимую силу может рассчитывать в борьбе с полчищами Наполеона. Государь несколько раз повторял в Москве: «Этого дня я никогда не забуду»,

В Москве получен был мирный трактат, заключенный с Великобританией в Эребро 6(18) июня, и союзный договор, подписанный в Великих Луках 8(20) июля с уполномоченными испанских кортесов.

Вернувшись к 22 июля в Петербург, Император говорил фрейлине Р. С. Стурдзе: «Мне жаль только, что я не могу, как бы желал, отвечать на преданность этого чудного народа». – «Как же это, Государь? Я вас не понимаю». – «Да, этому народу нужен вождь, способный вести его к победе, а я, к несчастью, не имею для этого ни опытности, ни нужных дарований. Моя молодость протекла под сенью Двора; если бы тогда меня доверили Суворову или Румянцеву, они образовали бы меня для войны, и, может быть, я сумел бы предотвратить бедствия, которые угрожают нам теперь». В дальнейшей беседе он высказался: «Неприятель рассчитывает поработить нас миром; но я уверен, что если мы настойчиво отвергнем всякое соглашение, то, в конце концов, восторжествуем над всеми его усилиями. [...] Я требую от него (народа) одного – не ослабевать в усердии приносить великодушные жертвы, и я уверен в успехе. Лишь бы не падать духом, и все пойдет хорошо».

15(27) августа в Або состоялось свидание Государя с шведским престолонаследником для закрепления союза, заключенного 24 марта (5 апреля). Бернадот предложил Государю усилить корпус графа Витгенштейна. 28 августа (9 сентября) 10 000 шведов высадились в Ревеле и были немедленно направлены к Риге. В Або, беседуя с финляндцем Эренстремом, должностным лицом, Государь на вопрос, насколько тверда его решимость не заключать мира с Наполеоном в случае его успехов, быстро выпрямился, ударил кулаком по комоду и ответил: «Нет, даже на берегах Волги». По возвращении в Петербург Император уполномочил английского генерала Вильсона, возвращавшегося в русскую действующую армию, сообщить там, что ни в какие переговоры с Наполеоном не вступит, прибавив: «Лучше отращу себе бороду и буду питаться картофелем в Сибири».

В это время войска продолжали отступать по направлению к Москве. В войсках не понимали важности завлечения Наполеона вглубь. Возник ропот против благороднейшего главнокомандующего графа Барклая-де-Толли. Когда же Император, учитывая эти настроенья, заменил его князем М.И. Голенищевым-Кутузовым, то последний продолжал отступление. Удачны были действия корпуса Витгенштейна. Им выиграно было сражение при Клястицах и разбиты были под Полоцком войска маршалов Макдональда и Удино.

В 108 верстах от Москвы, у села Бородино, Кутузов решил дать сражение. 25 августа во всех полках служили молебны. После полудня вдоль всей линии войск торжественно двинулось духовенство с чудотворной иконой Смоленской Божией Матери, вывезенной из дымящихся развалин города, не раз за свою многовековую историю попадавшего во вражеские руки. В горячей молитве пал перед святыней Кутузов. Очевидец писал: «Сами иноверцы, не только христиане, но даже магометане и язычники, не остались равнодушными. Все почувствовали себя перед лицом ожидающей их смерти, все невольно обращались к Богу». Шумно было в разноплеменном неприятельском лагере.

Рано утром 26 августа Наполеон выразил удовольствие, что русские остановились на позициях. Он произнес: «Сегодня немного холодно, но ясно – это солнце Аустерлица». Войскам был затем прочитан приказ Наполеона: «Воины! Вот сражение, которого мы так долго ожидали. Победа зависит от вас. Она необходима для вас: она доставит вам все нужное, удобные квартиры и скорое возвращение в отечество. Действуйте так, как действовали вы при Аустерлице, Фридланде, Витебске и Смоленске. Пусть позднейшее потомство с гордостью вспомнит о ваших подвигах в сей день. Да скажут о каждом из вас: он был в великой битве под Москвою».

Сражение велось с большим упорством обеими сторонами. Потери были огромны. Длилось сражение 12 часов. Ни одна из сторон не могла считать себя победительницей. Наполеон на острове св. Елены говорил: «Из всех моих сражений самое ужасное то, которое я дал под Москвой. Французы показали себя достойными одержать победу, а русские стяжали право быть непобедимыми».

Кутузов, получив сведения о понесенных потерях, в полночь отдал приказание войскам отступать за Можайск. 1 сентября почти вся армия подошла к Москве. В этот день в деревне Фили, в избе крестьянина Савостьянова, состоялся военный совет. Выслушав мнения участников его, Кутузов сказал: «С потерею Москвы не потеряна еще Россия. Первою обязанностью считаю сохранить армию и соединить ее с идущими к ней подкреплениями. Я чувствую, что мне придется поплатиться за все, но жертвую собою для блага отечества. Приказываю отступать».

2 сентября вся армия Наполеона приблизилась к Москве. В два часа дня Наполеон на белой арабской лошади в сопровождении свиты прибыл на Поклонную гору. Перед ним была древняя столица России. Наполеон сказал: «Так вот, наконец, этот знаменитый город... Теперь война кончена. Да и пора уж».

Он ожидал, что, по примеру Вены, Берлина и других городов Запада, его встретит депутация властей и почетных лиц с ключами от Кремля. Но никто его не встретил. Москва оставлена была населением. Начались пожары. Граф Сегюр, бывший с Наполеоном в Кремле, пишет: «4 сентября Наполеон, которого не хотели разбудить ночью, ввиду разрастающегося пожара в Москве, проснулся, однако, раньше от двойного света – дня и пожара. Первым его движением был гнев: он хотел властвовать даже над стихиями. Но скоро должен был преклониться перед необходимостью. Удивленный тем, что, поразив в сердце Русскую Империю, он встретил не изъявление покорности и страха, а совершенно иное, он почувствовал, что его победили и превзошли в решимости. Это завоевание, для которого он принес все в жертву, исчезло в его глазах в облаках страшного дыма и море пламени. Им овладело страшное беспокойство, казалось, его самого пожирал огонь, который окружал его в Москве. Ежеминутно он вставал, ходил порывисто по дворцу, принимался за работу и бросал ее, чтобы посмотреть в окно на море огня. Из груди его вырывались короткие восклицания: «Какое ужасное зрелище; это они сами поджигают город; сколько прекрасных зданий, какая необычайная решимость! Что за люди! Это скифы!»»

На острове св. Елены Наполеон написал в своих записках: «Никогда все поэты, изображая сказочный пожар Трои, не могли в своем изображении представить что-либо похожее на действительный пожар Москвы. Ужасающий ветер раздувался самим пожаром и производил огненные вихри. Перед нами был буквально океан огня. Повсюду поднимались горы пламени, с невероятной быстротой вздымались к раскаленному небу и так же быстро падали в огненное море. Это величайшее и в то же время ужасающее зрелище, какое мне когда-либо приходилось видеть».

Происходящее прозрел историк Н.М. Карамзин. Булгаков, после оставления Москвы проживавший у графа Ростопчина и видевший там Карамзина, пишет в своих записках: «Карамзин скорбел о Багратионе, Тучковых, Кутайсове, об ужасных наших потерях в Бородине, и наконец прибавил: «Ну! мы испили до дна горькую чашу... но зато наступает начало его, и конец наших, бедствий. Поверьте, граф: обязанный будучи всеми успехами своими дерзости, Наполеон от дерзости и погибнет». Ростопчин был пессимистом. «Нет, граф, тучи, накопляющиеся над главою его, вряд ли разойдутся... У Наполеона все движется страхом, насилием, отчаянием – у нас все дышит преданностью, любовью, единодушием... Там сбор народов, им угнетаемых и в душе его ненавидящих. Здесь одни русские... Мы дома, он как бы от Франции отрезан. Сегодня союзники Наполеона за него, а завтра они все будут за нас... Можно ли думать, чтобы Австрия, Пруссия охотно дрались против нас? Зачем будут они кровь свою проливать? Для того ли, чтобы утвердить еще более гибельное, гнусное могущество всеобщего врага? Нет, не может долго продолжаться положение, сделавшееся для всех нестерпимым»».

Наполеон все более понимал исключительную трудность своего положения. В голове его зарождались несбыточные планы. Он говорил о восстановлении Польского королевства, со включением в него западной и южной России. Помышлял разделить Россию снова на удельные княжества, в Москве же посадить кого-либо из Долгоруких, близких к престолу в Царствование Петра II. Помышлял он издать декрет об освобождении крестьян, создать нового Пугачева, поднять татар против русских и тому подобное.

Наряду с этим, он пытался начать переговоры о мире. Император Александр получил донесение от оставшегося в Москве начальника Воспитательного дома генерала И.В. Тутолмина о миролюбивом с ним разговоре Наполеона. И. А. Яковлев, отец Герцена, привез Государю из Москвы письмо Наполеона, в котором тот отклонял от себя ответственность за сожжение столицы. Ответа на письмо не последовало. Наполеон отправил к Кутузову своего генерал-адъютанта Лористона. Главнокомандующий принял его 23 сентября (5 октября). «Неужели эта небывалая, эта неслыханная война должна продолжаться вечно, – сказал Лористон. – Император искренно желает положить предел этой распре между двумя великими и великодушными народами и прекратить ее навсегда». Кутузов ответил, что не имеет на это никакого наставления. «При отправлении меня к армии и название мира ни разу не было упомянуто, – сказал он. – Я навлек бы на себя проклятие потомства, если бы сочли, что я главный виновник какого-либо соглашения; таков, в настоящее время, образ мыслей нашего народа». Лористон просил испросить разрешения Государя прибыть ему в Петербург для переговоров и предложил заключить перемирие. От последнего Кутузов отказался, об остальном же обещал донести Государю. Для усиления своих сил Кутузову выгодно было несколько продлить пребывание французов в Москве. Император Александр сделал Кутузову выговор за свидание с Лористоном.

В написанных в 1836 г. воспоминаниях известного драматурга князя А.А. Шаховского о разорении Москвы имеется рассказ, ярко рисующий созвучное Царю настроение народа в это время. Автор, командир 5-го пехотного казачьего полка, входившего в тверское ополчение. Последним командовал, защищая Петербургскую дорогу, генерал-адъютант барон Ф. Ф. Винцингероде (1770–1818), уроженец Гессена, сражавшийся с французами в прежних кампаниях в рядах русских и австрийских войск. В 1812 г. он окончательно вступил в русскую армию. Незадолго до оставления Наполеоном Москвы на церковной площади села Подсолнечного старик крестьянин что-то толковал окружавшей его молодежи. На вопрос Шаховского, о чем идет беседа, последовал ответ: «Да все о матушке-Москве». – «Что же вы думаете?» – спросил Шаховской. «Да вот, пока ее, матушку-Москву, супостаты не взяли, так думалось и то, и се, а теперь думать нечего, уж хуже чему быть? Только б батюшка наш Государь милосердный, дай ему Бог много лет царствовать, не смирился со злодеем, то ему у нас несдобровать. Святая Русь велика, народу множество, укажи поголовщину, и мы все шапками замечем аль своими телами задавим супостата». «В это время, – продолжает рассказ Шаховской, – барон Винцингероде подошел к нам, я ему перевел крестьянские речи, и он, схватив меня с привычным ему судорожным движением за руку, сказал: «Я только одного желаю, чтобы вельможи думали, как эти крестьяне, и сегодня же напишу к Императору их слова. О! Я уверен, что он никогда не помирится с Бонапартом, и Россия будет гробом его». После он показывал мне переписку свою с Государем, делавшую им обоим великую честь...»

Тогдашнее настроение Государя определяется сказанным им полковнику графу Мишо, доставившему ему донесение Кутузова об оставлении Москвы: «Возвратитесь в армию, скажите нашим храбрецам, объявляйте всем моим верноподданным везде, где вы проезжать будете, что если у меня не останется ни одного солдата, я стану во главе моего дорогого дворянства и моих добрых крестьян и пожертвую всеми средствами моей Империи. Она представляет мне более способов, чем мои враги думают это. Но если Божественным Провидением предопределено, чтоб когда-либо моя Династия перестала Царствовать на престоле моих предков, тогда, истощив все средства, которые в моей власти, я отращу себе бороду и лучше соглашусь питаться картофелем с последним из моих крестьян, нежели подпишу позор моего отечества и дорогих моих подданных, жертвы коих умею ценить. Наполеон или я, я или он, но вместе мы не можем царствовать, я научился понимать его, он более не обманет меня».

19      сентября (1 октября) Император писал шведскому наследному принцу: «Потеря Москвы дает мне случай представить Европе величайшее доказательство моей настойчивости продолжать войну против ее угнетателя. После этой раны все прочие ничтожны. Ныне более, нежели когда-либо, я и народ, во главе которого я имею честь находиться, решились стоять твердо и скорее погребсти себя под развалинами Империи, нежели примириться с Атиллою новейших времен».

В 1818 г. в Берлине Государь говорил прусскому епископу Эйлерту: «Пожар Москвы осветил мою душу и наполнил мое сердце теплотой веры, какой я не ощущал до тех пор».

Желание графа Винцингероде единомыслия крестьян с «вельможами» имело основания. Шильдер пишет: «Решимость Государя не мириться с Наполеоном не разделялась всеми государственными сановниками, и в малодушных советах недостатка не было. Поборники мира: Цесаревич Константин Павлович, граф Румянцев (министр иностранных дел. – Я. Г.), граф Аракчеев – выражали сомнение в успехе борьбы с Наполеоном. Но Александр остался непреклонным в принятом решении и напоминал Кутузову, что он еще обязан ответить оскорбленному отечеству за потерю Москвы» (письмо Государя от 2(14) октября). Укорительные письма писала брату Великая Княгиня Екатерина Павловна. Полную поддержку встречал Государь у Императрицы Елисаветы Алексеевны.

Император Александр верил в победу. Им после получения известий о Бородинском сражении был послан Кутузову план окружения вражеской армии при ее отступлении. Государь требовал наступления. Главнокомандующий и сам так думал, имея войско отдохнувшее, пополненное и отлично снабженное всем необходимым. Для первого удара выбрана была тарутинская позиция, в юго-западном от Москвы направлении, вблизи которой стоял Мюрат. Но преждевременное нападение одного из отрядов, опрокинувшего три полка и захватившего 38 орудий, напугало Мюрата и заставило его, во избежание окружения, спешно отступить.

Полковник Мишо, прибывший к Императору с донесением о Тарутинском сражении, доложил также Государю о желании войска, чтобы он лично принял начальство над ним. Император отвечал: «Все люди честолюбивы; признаюсь откровенно, что и я не менее других честолюбив; вняв теперь одному этому чувству, я сел бы с вами в коляску и отправился в армию. Принимая во внимание невыгодное положение, в которое мы вовлекли неприятеля, отличный дух армии нашей, неисчерпаемые средства Империи, приготовленные мною многочисленные запасные войска, распоряжения, посланные мною в Молдавскую армию, я несомненно уверен, что победа у нас неотъемлема, и что нам остается только, как вы говорите, пожинать лавры. Знаю, что если бы я находился при армии, то вся слава отнеслась бы ко мне, и что я занял бы место в истории. Но когда подумаю, как мало я опытен в военном искусстве в сравнении с неприятелем моим, и что, невзирая на добрую волю мою, я могу сделать ошибку, от которой прольется драгоценная кровь моих детей, тогда, невзирая на мое честолюбие, я готов охотно пожертвовать моей славой для блага армии. Пусть пожинают лавры те, которые более меня достойны их; возвратитесь в главную квартиру, поздравьте князя Михаила Илларионовича с победою и скажите ему, чтоб он выгнал неприятеля из России и что тогда я поеду к нему навстречу и ввезу его торжественно в столицу».

Тарутинский бой заставил Наполеона ускорить оставление Москвы. Выступление началось 6(18) октября. Армия была обременена огромными обозами и множеством экипажей, нагруженными награбленной в Москве добычей, лошади были изнурены. План Наполеона заключался в том, чтобы, отбросив русскую армию на юг, очистить путь для свободного отступления на запад. Для этого он и двинулся сначала по Калужской дороге, предполагая потом от Калуги повернуть к Смоленску. Историк Оскар Иегер во «Всеобщей истории» приводит мнение одного «военного авторитета », высказывавшегося, что, может быть, в этом сложном движении Наполеон «преследовал еще и побочную цель: он желал придать своему отступлению форму наступления против русской армии, и, таким образом, на время прикрыть в глазах своей армии начало отступления».

Наполеон, покидая Москву, приказал начальнику арьергарда маршалу Мортье взорвать Кремль с его соборами, дворцами, башнями и стенами. В военном отношении Кремль никакого значения не представлял. Следовательно, Наполеоном в данном случае руководило только чувство дикой злобы.

Из воспоминаний московского генерал-губернатора графа Ростопчина известно, что он оставил в Москве шесть полицейских офицеров, которые посредством казачьих аванпостов должны были через Сокольницкий лес посылать ему донесения. Князь Шаховской сообщает, что чиновники полиции, вышедшие из Москвы переряженными, осведомили барона Винцингероде о намерении Наполеона, уходя, взорвать Кремль. Шаховской пишет: «Оставшись после ужина один с бароном, я с ужасом сказал ему, что взрыв Кремля, где покоятся мощи угодников, поразит отчаянием всю Россию, привыкшую почитать святыни Кремля своим палладиумом. Сердце генерала, быстро воспламеняемое благородным ощущением, вспыхнуло, он изменился в лице. «Нет, Бонапарт не взорвет Кремля! – вскочив со стула, воскликнул он. – Я завтра дам ему знать, что если хоть одна церковь взлетит на воздух, то все попавшиеся к нам французы будут повешены"».

Недавний иностранец, иноверец, плохо понимавший по-русски, решился ратовать за святыни России, подвергая себя смертельной опасности. Подъехав к Москве, он был схвачен и доставлен к Мортье. Наполеон лично допрашивал своего давнишнего врага. Исходя из того, что Винцингероде, как гессенец, являлся как бы подданным Вестфальского королевства, ему подчиненного, Наполеон признал доблестного генерала государственным изменником и намеревался казнить его. Своевременно последовавшее решительное выступление Императора Александра и задержало приведение этого решения в исполнение. Вскоре же Винцингероде и сопровождавший его Л. А. Нарышкин были отбиты партизанским отрядом Чернышева. Винцингероде участвовал затем в кампаниях 1813 и 1814 г.

Мортье подвел в Кремле пороховые мины под стены и здания и в ночь на 11(23) октября со своим последним отрядом выступил из Москвы. Отойдя от нее на несколько верст, он выстрелом из пушки подал сигнал. Раздались семь, один за другим, взрывов. Взлетели на воздух несколько кремлевских башен, часть стены, арсенал и царский дворец. Но не были взорваны соборы. Взлетела пристройка к колокольне Ивана Великого, но сам он, дав трещину, устоял. Примечательно то, что Мортье, герцог Тревизский, участвовавший в 1814 г. в защите и сдаче Парижа, с 1834 г. военный министр, в 1835 г. был убит взорвавшейся адской машиной при покушении на короля Людовика-Филиппа.

Князь Шаховской так повествует о своих первых впечатлениях от подорванного Мортье Кремля, в храмах которого располагались недавно некоторые маршалы Наполеона (так, по свидетельству историка Назаревского, некоторые из них превращали престолы в обеденные столы; Даву спал в алтаре Чудова монастыря): «При входе моем в Кремль уже совсем смеркалось, и древнее здание, где я праздновал при священном венчании двух Императоров наших, как потухающая свеча, еще ярко вспыхивало и, по временам освещая мрачную окрестность, показало мне чудесное спасение храмов Божиих, вокруг которых и даже прикосновенное к ним строение сгорело или догорало. Огромная пристройка к Ивану Великому, оторванная взрывом, обрушилась подле него и на его подножия, а он стоял так же величественно, как только что воздвигнутый Борисом Годуновым для прокормления работников в голодное время, будто насмехаясь над бесплодною яростью варварства XIX века». Войдя на следующий день в очищенные Спасские ворота, Шаховской, увидев «незамеченный мною к вечеру образ в золотой ризе и висящую перед ним лампаду в совершенной целости, не вдруг поверил глазам моим; от какой-то безотчетной радости у меня сорвалось с языка приказание, чтобы сейчас затеплили лампаду. Благоговейное сознание в невежестве моем перед Спасскими воротами еще сильнее повторилось, когда я нашел на Никольских воротах уцелевший образ под стеклом и висевшую перед ним на тонкой цепочке лампаду, хотя большое пространство стены и самых ворот, почти вплоть до образа, было взорвано».

В Кремле князь Шаховской пошел поглядеть на следствия взрывов и пожара, «который, как вам известно (обращается он к генералу А.И. Михайловскому-Данилевскому), истребив все дворцовое жилище людей, не прикоснулся храмов Божиих, хотя старая церковь Спаса на Бору была заметана опламененными выбросками горевшего над ней здания и внешние двери Благовещенского собора зауглились. Словом, все посвященное Богу не истребилось ничем, кроме святотатства рук человеческих, но и они, кажется, отшиблись нетленными мощами св. митрополита Ионы. При входе моем в Успенской собор я нашел в нем посланного ризничего. Он прикрывал пеленой тело святителя и указал на его обитую серебром раку, с которой только было сорвано четверть аршина верхней личинки, на большой подсвечник и саблю, лежавшую на земле: «Вы видите, – говорил он мне, – что все это цело, когда в соборе не осталось не только куска серебра, но и латуни. Я нашел святые мощи выброшенными на помост, они так же невредимы, как в день его успения, кроме вражеской разруби святительской выи, кажется, этой саблей. Без сомнения, чудотворец поразил ужасом безбожников, и они не дерзнули ни к чему прикоснуться». Я точно видел все мне сказанное, открытое лицо и руки святого, они были совершенно целы, и я с благоговением к ним приложился. В продолжение войны, расспрашивая многих пленных офицеров и солдат наполеоновской гвардии, я не мог, однако же, ничего узнать о причине сего единственного в соборах уцеления. Все прочее было ограблено и разрушено; рака святого митрополита Петра не существовала, и мы, собрав обнаженные от одежды и самого тела останки его, положили на голый престол придела. Гробница над бывшими еще под спудом мощами митрополита Филиппа была совершенно ободрана, крышка сорвана, могила раскопана. Я не имел ни досуга, ни дерзновения опуститься вниз, но после узнал, что с того времени мощи открылись, согласно предсказаниям, слышанным задолго до нашествия Наполеона от митрополита Платона († 11 ноября 1812 г.), что мощи святителя Филиппа должны открыться только тогда, когда враги возьмут Москву. В Успенском соборе от самого купола до пола, кроме принадлежащего к раке св. Ионы, не осталось ни лоскутка металла или ткани. Дощатые надгробия могил были обнажены, но одна из них разрублена, а именно Патриарха Гермогена. И это заставляет меня думать, что в Успенском храме помещались наполеоновские гвардейские уланы, и что то же буйство, которое подняло убийц на служителя Божия, благословлявшего восстание Русской земли против ее губителей, через двести лет посрамилось неистовством над утлыми досками, прикрывающими его могилу». Шаховской имел в виду поляков.

Он продолжает: «Каждый шаг наполеоновских европейцев в России был ознаменован грабительством и святотатством; однако надо сказать, что в Кремле, кроме сплошного обдирания церквей, я могу только представить одно явно умышленное богохульство: в алтарь Казанского собора втащена была мертвая лошадь и положена на место выброшенного престола. Правда, что в Архангельском соборе грязнилось вытекшее из бочек вино, была набросана рухлядь, выкинутая из дворцов и Оружейной палаты, между прочим, две обнаруженные чучелы, представлявшие старинных латников, а большая часть прочих соборов, монастырей и церквей были превращены в гвардейские казармы, ибо, кроме гвардии, никто не был впускаем Наполеоном в Кремль. В Чудовом монастыре не оказалось раки св. Алексия. Она была вынесена и спрятана русским благочестием, также, как мощи св. Царевича Димитрия, и я нашел в его гробнице только одну хлопчатую бумагу.

К третьему дню нашего пребывания в Москве уже все было приноровлено и готово для благодарственного молебствия. Одна только большая церковь в Страстном монастыре нашлась удобной к совершению Божественной литургии. Французы, из всегдашнего уважения к прекрасному полу, исполнили просьбу оставшихся в Москве, хотя только престарелых, монахинь и учтиво не осквернили в нем храма Божия. Несколько священников отыскались; но серебряные сосуды были вывезены, и кто-то, сохранивший древний стеклянный, явился с ним к досужему земляку моему, подполковнику Курису, которому и поручил хлопотать об исполнении придуманного мною сильного действия, несколько в сценическом роде. Я только намекнул досужему земляку моему, как оживить для торжественного молебствия замерзшую Москву, – и все было сделано. На всех уцелевших колокольнях явились звонари, церковники, мещане, посадские и ожидали условленной повестки. Прежде девяти часов ударил большой колокол Страстного монастыря, и вдруг широко, раздался благовест по всей погорелой обширности Москвы. Верно, тогда не было никого, чье сердце не вздрогнуло, на чьих глазах не навернулись слезы и кто бы не перекрестился хотя по одной привычке. Перед входом нашим в монастырь двор его, переходы, паперть и церковь были наполнены богомольцами, и вся тогдашняя столица Всероссийских Царей втеснилась в одно чрезвычайно обширное здание. Сильный звон, заколебавший московское поднебесье, усилил ожидаемое мною действие – все как будто встрепенулись и, конечно, с победы Пожарского и всенародного избрания Царя Михаила Феодоровича не было ни одной обедни, петой в Москве с таким умилением и слушанной с таким благочестием. Но когда, по ее окончании, священный клир провозгласил перед царскими вратами: «Царю Небесный Утешителю», все наполнявшие монастырское здание начальники, воины, дворяне, купцы, народ русский и иностранцы, православные и разноверные, даже башкирцы и калмыки, пали на колена, и хор рыданий смешался со священным пением, всеместным трезвоном колоколов, помнится, пальбой каких-то пушек».

Владыка Августин (Виноградский), правивший Московской епархией, подойдя к западным дверям Успенского собора в сопровождении духовенства и немногих должностных лиц, возгласил: «Да воскреснет Бог и расточатся врази Его». Войдя в храм, он потрясен был представившейся его взору картиной запустения и следами поругания. Все, что после разрушения собора в Смутное время XVII в. поляками собиралось вновь в последовавшие столетия, было расхищено наполеоновскими солдатами. Оскверненный храм был занят бочками, горнами, стаканами, кучами угля, щеп и всякого мусора. Место огромного серебряного паникадила заняли весы для взвешивания похищенного в кремлевских церквях. По приблизительному подсчету, воины-грабители захватили 18 пудов золота и 326 пудов серела. И среди этого хаоса высилась серебряная рака с мощами св. Ионы.

23 декабря 1812 г. светлейший князь М.И. Голенищев-Кутузов Смоленский писал владыке Амвросию (Подобедову), митрополиту Новгородскому и Санкт- Петербургскому: «Благословите сей дар, приносимый Подателю побед. Донские казаки возвращают Богу похищенное из храмов Его сокровище. На меня возложили они обязанность доставить Вашему Высокопреосвященству сие серебро, бывшее некогда украшением святых ликов, потом доставшееся в добычу нечестивых хищников и, наконец, храбрыми донцами из их когтей исторгнутое. Предводитель Войска Донского граф Матвей Иванович Платов, и вместе с ним его воины, и я желаем, чтобы сии слитки, составляющие весу 40 пудов серебра, были обращены в изображение четырех евангелистов и служили убранством церкви Казанской Божией Матери в Санкт-Петербурге. Все издержки, нужные на изваяние сих священных ликов, принимаем мы на свой счет».

Такой мрачный след оставили за собой в «варварской» России народы «культурного» Запада, приведенные императором Наполеоном завоевывать ее. Дальнейшее покажет, как вели себя «варвары», победоносно пройдя через Западную Европу и заняв сдавшийся их Монарху Париж.

Осенью же знаменательного 1812 г. русский народ, и не входивший в состав армии, помогал нашему воинству одолевать отступавшего врага.

***

Ночью с 10 на 11 октября в село Леташевку, где тогда находилась главная квартира главнокомандующего, прибыл от генерала Д.С. Дохтурова его дежурный штаб-офицер Бологовский. Он доставил сообщение об оставлении французами Москвы. Дежурный генерал П.И. Коновницын, ознакомившись с донесением, прошел вместе с генерал-квартирмейстером К.Ф. Толем к Кутузову. Последний, выслушав доклад, велел позвать Бологовского. «Расскажи, мой друг, что такое за событие, о котором ты привез мне весть? Неужели, в самом деле, Наполеон оставил Москву и отступает? Говори скорее, не томи сердце, оно дрожит». Прослушав его доклад как очевидца, дополнявший донесение, Кутузов заплакал: «Боже, Создатель мой! Наконец, Ты внял молитве нашей, и с этой минуты Россия спасена!»

Наполеон, выполняя свой план движения по Калужской дороге, занял 11 октября г. Малоярославец. Передовые части русской армии под командой Дохтурова выбили из города неприятеля. Получив подкрепления, французы снова заняли его. После ожесточенного боя, длившегося весь день, город, восемь раз переходивший из рук в руки, остался во вражеских руках. К этому времени подошли к месту сражения главные силы Кутузова, преградившее путь на юг. Наполеон не решился начать генеральное сражение и двинул войска через Можайск и Бородино на Смоленскую дорогу. Кутузов считал ненужным трату больших сил, понимая, что армия Наполеона начинает сама разрушаться. «Все это и без меня рухнет, – говорил он своим более юным соратникам, жаждавшим большого боя. – Наша молодежь сгоряча досадует на меня, старика, за то, что удерживаю ее порывы. Надлежало бы им сообразить, что обстоятельства сами собою более сделают, чем наше оружие». Главнокомандующий не двинулся по пятам неприятеля, предпочитая «параллельное преследование», при котором французам грозило окружение в каждом месте. Значительный урон отступавшей армии наносили организованные начальники партизан.

Все-таки Наполеону пришлось под Вязьмой (22 октября) и Красным (с 3 по 6 ноября), во избежание опасности быть отрезанным, давать сражения. Под Красным взято было русскими в плен 26 000 человек и 126 орудий. Французская армия приходила во все большее расстройство. По распоряжению Императора Александра к реке Березине приближались с севера войска графа Витгенштейна и с юга – адмирала П.В. Чичагова.

3 ноября Императором Александром и был подписан следующий манифест: «Всему свету известно, каким образом неприятель вступил в пределы Нашей Империи. Никакие приемлемые Нами меры к точному соблюдению мирных с ним постановлений, ниже прилагаемое во всякое время старание всевозможным образом избегать от кровопролитной и разорительной войны, не могли остановить его упорного и ничем непреклонного намерения. С мирными в устах обращениями не переставал он помышлять о брани. Наконец, приготовя сильное воинство и приумножа оное австрийскими, прусскими, саксонскими, баварскими, виртембергскими, вестфальскими, италианскими, гишпанскими, португальскими и польскими полками, угрозами и страхом приневоленными, со всеми сими многочисленными силами и множеством орудий двинулся он внутрь земли Нашей. Убийства, пожары и опустошения следовали по стопам его. Разграбленные имущества, сожженные города и села, пылающая Москва, подорванный Кремль, поруганные храмы и алтари Господни, словом, все неслыханные доселе неистовства и лютости открыли напоследок то самое в делах, что в глубине мыслей его долгое время таилось. Могущественное, изобильное и благополучное Царство Российское рождало всегда в сердце врага страх и зависть. Обладание целым светом не могло его успокоить, доколе Россия будет процветать и благоденствовать. Исполнен сею боязнию и глубокою ненавистью к ней, вращал, изобретал, устроял он в уме своем все коварные средства, которыми бы мог нанести силам ее страшный удар, богатству ее всеконечное разорение, изобилию ее повсеместной опустошение. Даже хитрыми и ложными обольщениями мнил потрясть верность к Престолу, поруганием же святыни и храмов Божиих – поколебать веру и нравы народные заразить буйством и злочестием. На сих надеждах основал он пагубные свои замыслы и с ними, наподобие тлетворной и смертоносной бури, понесся в грудь России. Весь свет обратил глаза на страждущее Наше Отечество и с унылым духом чаял в заревах Москвы видеть последний день свободы своей и независимости. Но велик и силен Бог правды! Недолго продолжалось торжество врага. Вскоре, стесненный со всех сторон храбрыми Нашими войсками и ополчениями, почувствовал он, что далеко дерзкие стопы свои простер и что ни грозными силами своими, ни хитрыми соблазнами, ни ужасами злодейств, мужественных и верных россиян устрашить и от погибели своей избавиться не может. После всех тщетных покушений, видя многочисленные войска свои повсюду побитые и сокрушенные, с малыми остатками оных ищет личного спасения в быстроте стоп своих: бежит от Москвы с таким уничижением и страхом, с каким тщеславием и гордостью приближался к ней. Бежит, оставляя пушки, бросая обозы, подрывая снаряды свои и предавая в жертву все, что за скорыми пятами его последовать не успевает. Тысячи бегущих ежедневно валятся и погибают. Тако праведный гнев Божий карает поругателей святыни Его! Внимая с отеческим чадолюбием и радостным сердцем сим великим и знаменитым подвигам любезных Наших верноподданных, вначале приносим Мы теплое и усердное благодарение Источнику и Подателю всех отрад, Всемогущему Богу. Потом торжественно, от лица всего Отечества, изъявляем признательность и благодарность Нашу всем Нашим верноподданным, яко истинным сынам России. Всеобщим их рвением и усердием доведены неприятельские силы до крайнего истощения и, главною частию, или истреблены, или в полон взяты. Все единодушно в том содействовали. Храбрые войска Наши везде поражали и низлагали врага. Знаменитое дворянство не пощадило ничего к умножению государственных сил. Почтенное купечество ознаменовало себя всякого рода пожертвованиями. Верный народ, мещанство и крестьяне показали такие опыты верности и любви к Отечеству, какие только русскому народу свойственны. Они, вступая охотно и добровольно в ополчения, в самом скором времени собранные, явили в себе мужество и крепость приученных к браням воинов. Твердая грудь их и смелая рука с такою же неустрашимостью расторгала полки неприятеля, с какою, за несколько перед тем недель, раздирала плугом поля. Таковыми наипаче оказали себя под Полоцком и в других местах санкт-петербургская и новгородская дружины, отправленные в подкрепление войск, вверенных графу Витгенштейну. Сверх того, из донесений главнокомандующего и других генералов с сердечным удовольствием видели мы, что во многих губерниях, а особливо в Московской и Калужской, поселяне сами собою ополчались, избирали из себя предводителей и не только никакими прельщениями врагов не бывали уловлены, но с мученическою твердостью претерпевали все наносимые им удары, часто приставали к посылаемым отрядам Нашим и помогали им делать поиски и нападения. Многие селения скрывали в леса семейства свои и малолетних детей, а сами, вооружась и поклявшись перед святым Евангелием не выдавать друг друга, с невероятным мужеством оборонялись и нападали на появляющегося неприятеля, так что многие тысячи оного истреблены и взяты в плен крестьянами и даже руками женщин, будучи жизнию своею обязаны человеколюбию тех, которых они приходили жечь и грабить. Столь великий дух и непоколебимая твердость всего народа приносят ему незабвенную славу, достойную сохраниться в памяти потомков. При таковых доблестях его, Мы вместе с Православною Церковию, и Святейшим Синодом, и духовенством, призывая на помощь Бога, несомненно надеемся, что если неукротимый враг Наш и поругатель святыни не погибнет совершенно от руки России, то, по крайней мере, по глубоким ранам и текущей крови своей почувствует силу ее и могущество. Между тем почитаем за долг и обязанность сим Нашим всенародным объявлением изъявить перед целым светом благодарность Нашу и отдать должную справедливость храброму, верному и благочестивому народу российскому».

Неприятельская армия в это время, 10 ноября, в полном расстройстве достигла села Толочина, в четырех переходах до реки Березины. Наполеон, имея всего 36 000 войска, получил известие, что Чичагов, заняв предмостное укрепление у города Борисова, готовится преградить ему переправу. По его приказанию маршал Удино искусными демонстрациями отвлек Чичагова на целый переход к Югу. Это дало возможность начать переправу через Березину по понтонным мостам у Студянки, в 18 верстах севернее Борисова, где стоял только слабый русский отряд. 14 и 15 ноября происходила переправа. 16-го числа подошедшие Чичагов и Витгенштейн атаковали неприятеля на обоих берегах реки. Французы понесли страшный урон как от огня нашей, артиллерии, так и от давки на мостах. Многие падали в воду и гибли в холодных водах Березины. Только гвардия успела в количестве 10 000 человек перейти в порядке русскую границу. Остальные части разрозненно и в малом числе добирались до нее. Наполеон в Вильне бросил войска и спешил выбраться из пределов России.

28 ноября русские войска заняли Вильну, 30-го прибыл туда Кутузов. 11(23) декабря Император Александр въехал в этот город, оставленный им полгода назад. Фельдмаршал Кутузов, награжден был орденом св. Георгия первой степени. 12 декабря Государь сказал собравшимся во дворце генералам: «Вы спасли не одну Россию – вы спасли Европу». В день Рождества Христова вся Россия благодарила Господа за свое спасение от вражеского нашествия. Изданный в этот день манифест Государя заканчивался так: «Итак, да познаем в великом деле сем Промысл Божий! Повергнемся пред святым Его престолом и, видя ясно руку Его, поразившую гордость и злочестие, вместо тщеславия и кичения о победах наших, научимся из сего великого и страшного примера быть кроткими и смиренными законов и воли Его исполнителями, не похожими на отпавших от веры осквернителей храмов Божиих, врагов наших, которых тела в несметном количестве валяются пищей псам и враньям! Велик Господь наш Бог в милостях и в гневе Своем!»

В другом манифесте, подписанном в Вильне 25 декабря 1812 г., Государь говорил: «В сохранение вечной памяти того беспримерного усердия, верности и любви к Отечеству, какими в сии трудные времена превознес себя народ российский, и в ознаменование благодарности нашей к Промыслу Божию, спасшему Россию от грозившей ей гибели, вознамерились Мы в первопрестольном граде Нашем Москве создать церковь во имя Спасителя Христа».

В конце знаменательного 1812 г. Император Александр говорил в Вильне польке, графине Тизенгаузен, вышедшей потом замуж за француза графа Шуазель-Гуфье, воспоминания которой печатались в 1877 г. в «Русской старине»: «О, мои бородачи, они гораздо лучше нас! Они сохраняют патриархальные нравы, веру в Бога и безграничную преданность своему Государю. Надо быть на моем месте, чтобы ясно представить себе, какая ответственность лежит на Государе, чтобы понять мои чувства, когда я думаю о дне, в который мне придется отдать отчет за жизнь каждого солдата! Нет, престол – не мое призвание: если бы я мог с честью изменить мое состояние, я бы охотно на это согласился ».

В приказе Государя по армии от 25 декабря говорилось: «Воины! Храбрость и терпение ваши вознаграждены славою, которая не умрет в потомстве. Имена и дела ваши будут переходить из уст в уста, от сынов ко внукам и правнукам вашим, до самых поздних родов. Хвала Всевышнему! Рука Господня с нами и не оставит нас. Уж нет ни одного неприятеля на лице земли нашей. Вы по трупам и костям их пришли к пределам Империи».

Уместно привести суждения о русском народе в 1812 г. двух известных иностранцев, вблизи его наблюдавших. Опубликованы они были в «Русской старине» (август и сентябрь 1896 г.).

Сардинский посланник Жозеф де Местр писал в «Корреспонденс дипломатик»: «В течение этого памятного года русские заслужили великую славу, не подлежащую никаким обсуждениям. Слава эта заключалась в столь большом патриотизме, в такой преданности и любви к Отечеству, что ничто на свете не могло их поколебать».

Швед, граф Густав Армфельд, с 1809 г. ближайший сотрудник Императора Александра по финляндским делам, писал 12 ноября Эренстрему: «Русский народ превзошел Испанию и покрыл себя незабвенной славой. Неисчислимы те жертвы, которые были принесены русскими из любви к Богу, своему дорогому Отечеству и обожаемому Монарху. Что за народ эти русские! Каким духом национальности воодушевлены они! Я не позволяю себе ни на минуту сравнивать все то, что я пережил, все воспоминания мои, которые одно за другим, подобно туманным картинам, проходят перед моим воображением, со всем тем, что мне пришлось видеть в России».

В Вильне решался вопрос о будущности Европы. Кутузов и некоторые другие считали, что Наполеон более не опасен России. Он может даже принести пользу, держа в страхе Англию, боявшуюся усиления России. Кутузов еще в Тарутине в разговоре с русским генералом высказался так: «Мы никогда, голубчик, с тобою не согласимся: ты думаешь только о пользе Англии, а по мне, если этот остров сегодня пойдет на дно моря, я не охну» (выдержка из записок А.Ф. Воейкова, приведенная Шильдером).

Император Александр говорил: «Наполеон или я, но вместе мы царствовать не можем». Незадолго до отъезда в Вильну он беседовал с фрейлиной Р. С. Стурдзой о Наполеоне и вспомнил его рассуждения в Тильзите, многому его научившие. «Неужели, Государь, мы не обеспечены навсегда от всякого подобного нашествия? – спросила его Стурдза. – Разве враг осмелится еще раз перейти наши границы?» – «Это возможно, – ответил Александр, – если хотеть мира прочного и надежного, то надо подписать его в Париже, в этом я глубоко уверен».

Выражением тогдашнего несогласия Государя с Кутузовым относительно Заграничного, похода служит его письмо к бывшему воспитателю, князю Николаю Ивановичу Салтыкову, тогда председателю Государственного Совета, который был поставлен им во главе управления Империей на время его отсутствия: «Слава Богу, у нас все хорошо, но несколько трудно выжить отсюда фельдмаршала, что весьма необходимо. Пребываю навек вам доброжелательным. Александр. Вильна. 16 декабря 1812 г.».

***

1(13) января 1813 г. последовало Высочайшее повеление о переходе войск через границу. В приказе Государя по армии говорилось: «Пора положить предел нестерпимому кичению, которое, несмотря на собственную свою и других земель пагубу, хочет реками крови и грудами костей человеческих утвердить господство над всеми державами... Мы стоим за веру против безверия, за свободу против властолюбия, за человечество против зверства. Бог видит нашу правду. Он покорит под ноги наши гордого врага и посрамит ползающих к стыду человечества перед ним рабов».

Кутузов, выступая в поход, требовал от войска не обижать население и вообще вести себя вне пределов Отечества так, как подобает вести себя русским воинам. Приказ заканчивался следующими словами: «Герой Монарх отдает справедливость заслугам вашим и щедро награждает ваши отличия; признательное Отечество благословляет своих избавителей и молится за нас Богу. Заслужим же благодарность иноземных народов и заставим Европу с чувством удивления воскликнуть: «Непобедимо воинство русское в боях и неподражаемо в великодушии и добродетелях мирных!» Вот благородная цель, достойная героев; будем же стремиться к ней, храбрые воины!»

Иохан Шерр в книге своей «Блюхер, его время и его жизнь» (1863), отвечая на свой вопрос, отважилась ли бы тогда Россия на войну с Наполеоном, учитывая неопределенную позицию Австрии, говорит: «Нет и еще раз нет... Без Александра не было бы войны 1813 г.». Известный прусский фельдмаршал Гнейзенау, современник тогдашних событий, высказывался так: «Если бы Император Александр по отступлении Наполеона из России не преследовал завоевателя, вторгнувшегося в его государство, если бы он удовольствовался заключением с ним мира, то Пруссия поныне находилась бы под влиянием Франции, а Австрия не ополчилась бы против последней. Тогда не было бы острова св. Елены. Наполеон был бы еще жив, и один Бог знает, как бы он выместил на других те невзгоды, какие ему пришлось вынести в России. Русскому союзу мы обязаны нашей настоящей независимостью».

1(13) января 1813 г. Император Александр с князем Кутузовым, отслушав молебен, перешли Неман у Мереча и вступили в Варшавское герцогство. Перед выступлением в поход Император отдал приказ войскам: «Вы видели в земле нашей грабителей, расхищавших домы невинных поселян. Вы праведно кипели на них гневом и наказали злодеев! Кто ж захочет им уподобиться? Если же кто, паче чаяния, таковой сыщется, да не будет он русским! Да исторгнется из среды вас!.. Воины! сего требует от вас ваша Православная вера, ваше Отечество и Царь ваш».

До этого, 25 декабря ст. ст. 1812 г., в обращении к жителям Варшавского герцогства, недавним приверженцам Наполеона, Государь объявил: «Вы опасаетесь мщения. Не бойтесь. Россия умеет побеждать, но никогда не мстит».

Во время продвижения армии Император Александр получил письмо от князя Адама Чарторыского с предложением образовать особое Польское королевство с Великим Князем Михаилом Павловичем во главе. «Я буду говорить с вами совершенно откровенно, – отвечал ему Государь. – Для того чтобы провести в Польше мои любимые идеи, мне, несмотря на блеск моего теперешнего положения, предстоит победить некоторые затруднения, прежде всего, общественное мнение в России: образ поведения у нас польской армии, грабежи в Смоленске и в Москве, опустошения всей страны оживили прежнюю ненависть. Затем, разглашение в настоящую минуту моих намерений относительно Польши бросило бы Австрию и Пруссию в объятия Франции...» Призывая к доверию к себе, говоря о верности своим прежним идеям, Император решительно отклоняет мысль о брате Михаиле. «Не забывайте, что Литва, Подолия и Волынь считают себя до сих пор областями русскими, что никакая логика в мире не убедит Россию, чтобы они могли быть под владычеством иного Государя, кроме того, который царствует в ней».

Страшился Наполеона еще Прусский король. Тесть же Бонапарта, Австрийский император, и его сподвижник Меттерних, с одной стороны, побаивались Наполеона, с другой же – считали его несколько ослабленным. Они надеялись без разрыва с ним упрочить положение своего государства. Император Франц I удовольствовался приказом австрийскому вспомогательному корпусу, союзному Франции, отступать все далее перед русскими.

Фридрих Вильгельм III, пребывая в Бреславле, не решался порвать с Наполеоном. На это отважился командир прусского вспомогательного корпуса генерал Ганс фон Йорк, подчиненный Макдональду. Французы всячески старались удержать его у себя. С ним же вел переговоры граф Дибич, наступавший на пруссаков, отходивших к Кенигсбергу. Посредниками в этом были находившиеся в русском войске немецкие патриоты Клаузевиц и граф Дона. 30 декабря (11 января) на мельнице близ Таурогена Йорк заключил с Дибичем конвенцию, согласно которой прусский корпус должен был остаться нейтральным. В том же случае, если бы король не утвердил конвенцию, корпус обязывался два месяца не воевать с русскими. Король, опасавшийся корпуса Ожеро, занимавшего Берлин, предал Йорка военному суду. Русский отряд не пропустил королевского курьера с этим приказом к Йорку. В это же время последний получил поддержку со стороны сейма Восточной Пруссии, который, охваченный патриотическим чувством, призвал к поголовному вооружению ландштурм и ландвер. Король начал колебаться. 15(27) февраля прибыл в Бреславль выдающийся прусский государственный деятель Штейн с поручением от Императора Александра. 16(28) февраля подписан был Калишский договор, по которому оба императора вступили в тесный союз на защиту европейской независимости.

20 февраля 1813 г. 25-летний граф Александр Мусин-Пушкин, находясь в летучем отряде Чернышева и командуя тремя казачьими полками, вытеснил французов из Берлина и первый оповестил жителей о том, что Пруссия заключила союз с Россией. Недолго он был комендантом Берлина и заслужил общую любовь. Позднее в Берлине утвердился русский летучий отряд под начальством полковника Тетенборна. Отдельные казаки водили по городу толпы французских пехотинцев. Можно было наблюдать картину: казак, помахивая пикой и нагайкой, гнал целый батальон французов. Вскоре прибыли в Берлин граф, Витгенштейн, затем Йорк.

Берлинцы с грустью узнали, что граф Мусин-Пушкин 9(21) марта был смертельно ранен в сражении у Люненбурга. Погребен он был в Лудвиглусте, летней резиденции великих герцогов Мекленбург-Шверинских. Могила находится вблизи усыпальницы великогерцогской семьи, где на хорах устроена православная часовня.

Профессор Оскар Йегер в своей «Всеобщей истории» (т. 4) пишет, что в «новейшее время некоторые из немецких писателей стараются ослабить значение России и Императора Александра в деле освобождения Германии. Но это опровергается уже самым характером движения германского народа и его подъемом духа против Наполеона, постепенно возраставшим по мере наступления русской армии к Висле, Одеру и т. д., – наступления, которое производилось безостановочно, начиная с 9 января 1813 г. (н. ст.), т. е. со дня выступления русской армии из Вильны. Не следует забывать, что подъем духа в Германии был делом частных усилий народа и, прежде всего, прусского, который в данном случае не шел рука об руку со своим правительством, а опирался именно на ту мощную русскую помощь, которая явилась для него надежною опорою в это тягостное время... Правительство прусское примкнуло к народу значительно позже, когда уже частные усилия сгруппировались и объединились около наступающей русской армии и привели к всеобщему возрастанию Германии». Он приводит вышеупомянутые слова Шерра – «одного из беспристрастных немецких историков».

Австрия продолжала держать нейтралитет. В ее пределы, в Прагу, скрылся Саксонский король Фридрих Август, остававшийся союзником Наполеона. Последнему оставались верны немецкие князья Рейнского союза. Дания сохраняла союз с Францией.

Русско-прусские войска двигались на запад. 12(24) апреля главные силы союзников под начальством Кутузова появились на берегах Эльбы. Наполеон в это время производил наборы, создавал новое войско, вызвал из Испании маршала Сульта. Одновременно с появлением Кутузова на Эльбе Наполеон выехал в том же направлении из Майнца.

Светлейший князь Кутузов еще 25 марта опубликовал в Калише воззвание от имени двух союзных монархов, в котором обещалось уничтожение Рейнского союза, освобождение Европы и восстановление Германии «в новой жизненной силе и единстве». Здоровье главнокомандующего стало сильно сдавать. В Бунцлау, в Силезии, он, простудившись, опасно заболел. Прусский король отправил к нему своего придворного врача Гуфеланда. Государь и Прусский король ежедневно навещали Кутузова, который, лежа на смертном одре, вручил Императору Александру ключи крепости Торн, взятой Барклаем-де-Толли.

По отбытии 9 апреля (н. ст.) монархов, Кутузов, питавший отвращение к лекарствам, перестал их принимать; он исповедался и причастился Святых Таин. Незадолго до кончины он еще заботился о сосредоточении сил союзников и давал наставления графу Витгенштейну. 4(16) апреля фельдмаршал скончался. Фридрих Вильгельм III воздвиг ему в Бунцлау памятник с надписью на русском и немецком языках: «До сих мест князь Кутузов-Смоленский довел победоносные русские войска, но здесь смерть положила предел славным делам его. Он спас Отечество свое и отверз путь к избавлению Европы. Да будет благословенна память героя».

Император Александр обратился со следующим рескриптом к его супруге: «Судьба Всевышнего определила супругу вашему посреди громких подвигов и блистательной славы своей переселиться от временной жизни к вечной. Болезненная и великая не для одних вас, но для всего Отечества потеря!.. С вами плачу я и плачет вся Россия. Бог да утешит вас тем, что имя и дела его остаются бессмертными. Благодарное Отечество не забудет никогда заслуг его, Европа и весь свет не перестанут ему удивляться и внесут его имя в число знаменитейших полководцев. В честь его воздвигнется памятник, при котором россиянин, смотря на изваянный образ его, будет гордиться, чужестранец же уважит землю, порождающую столь великих мужей. Все получаемое им содержание повелеваю производить вам»²³.

Тело Кутузова, привезенное 11 июня в Санкт-Петербург, встречено было митрополитом Амвросием, прочим духовенством, генералитетом и сановниками. По пути следования гроба народ выпряг лошадей и вез его на себе. 13 июня состоялось погребение его в Казанском соборе, на котором присутствовали Великие Князья Николай и Михаил Павловичи. Архимандрит Филарет (Дроздов), будущий митрополит Московский, произнес проповедь на текст: «Благопоспешно бысть спасение рукою Его, и огорчи цари многии, и возвесели Иакова в делах своих, и даже до века память его в благословение».

На докладе о месте погребения Кутузова Государь написал: «Мне кажется приличным положить его в Казанском соборе, украшенном его трофеями». Опущен гроб был в могилу с левой стороны Собора против царских врат придела преподобных Антония и Феодосия Печерских.

Кутузов говорил: «Разбить меня может Наполеон, но обмануть никогда». Иностранный писатель писал: «Из всех генералов, современников Наполеона, только двое, во главе армий, были достойны померяться с Наполеоном – эрцгерцог Карл и Веллингтон. Осторожный и хитрый Кутузов был, однако, его самым опасным противником» (Thomas. Transformations ).

Заместителем Кутузова был назначен граф П. X. Витгенштейн. На время военное счастье снова вернулось к Наполеону. 20 апреля (2 мая) он выиграл сражение под Люценом. Союзная армия начала отступление от Эльбы. Саксонский король снова стал союзником Франции, он возвращался в Дрезден среди шпалер французских войск.

При отступлении от Люцена к Бауцену выделился своими умелыми действиями генерал Милорадович, за что возведен был в графское достоинство. Сражение под Бауценом, происходившее 9(21) мая, выиграл Наполеон. Отступление союзников произведено было в полном порядке. Победа не доставила французам трофеев. Наполеон негодовал: «Как после такой бойни не достигнуто никаких результатов! Нет пленных! Эти люди не оставят мне гвоздя».

Отступление особенно волновало Прусского короля. Он говорил Императору Александру: «Я ожидал иного. Мы надеялись идти на запад, а двигаемся на восток». Государь успокаивал его. Граф Витгенштейн замещен был графом Барклаем-де-Толли, который решительно занялся приведением армии в порядок. Определил он точно ее состав, пополнил запасы. Оружие было исправлено. Лошади и люди отдохнули, стали подходить резервы.

Неожиданным было предложение Наполеона заключить перемирие, обращенное сначала к Императору Александру. Оно было принято союзниками. Наполеон намеревался вбить клин между Россией и Пруссией. Русский Государь отказался вести отдельные переговоры. 23 мая(4 июня) заключено было в Пойшвице общее перемирие на шесть недель. Наполеон впоследствии считал это величайшей своей ошибкой. Император же Александр из донесения генерала графа Шувалова, участвовавшего в переговорах с Коленкуром, герцогом Виченцским, выяснил, что ближайшие сподвижники Наполеона не верят в его конечный успех и изменяют ему. Коленкур говорил о слабости и разбросанности французских войск. Он советовал пустить казаков решительно ударить по тылам, нарушив тем сообщение армии с тылом. Чувствовалось желание Коленкура поражением Наполеона получить для Франции поскорее мир. Летучие отряды Тетенборна и, в особенности, Чернышева доходили вскоре до Бремена и Касселя.

Австрия в это время развивала огромную дипломатическую деятельность. Посланцы Меттерниха вели переговоры с обеими сторонами. Наполеон мог бы привлечь Австрию на свою сторону, сделав ей крупные уступки. Он этого не пожелал. 28 июня в Дрездене Меттерних девять часов беседовал с Наполеоном. При выходе его из кабинета императора, на вопрос французских генералов: «Мир или война?» – он ответил: «Клянусь вам честью, что у вашего государя ум зашел за разум».

В Рейхенбахе, до этой беседы, 15(27) июня австрийский уполномоченный Стадион подписал договор с Россией и Пруссией. Австрия присоединилась к Калишскому союзу. В середине июля Англия заключила договоры сначала с Пруссией, затем с Россией. Выработаны были совместные условия, которые и были предложены Наполеону, их не принявшему. С 12 июля в Праге заседал конгресс союзников. С ними была и Швеция. 31 июля (12 августа) Австрия объявила войну Франции. На решение Австрии повлияли меры Барклая-де-Толли по благоустройству армии. Командование главной богемской армией поручено было князю Шварценбергу. Государь не считался главнокомандующим, но оказывал влияние на все движения армии, несмотря на присутствие Австрийского и Прусского монархов.

После окончания перемирия союзники в отдельных сражениях одерживали победы над маршалами Наполеона. Но 15(27) августа последний нанес им крупное поражение под Дрезденом²⁴. Союзники вынуждены были начать отступление, причем важнейшая дорога преграждена была корпусом маршала Вандама. Его должны были подкрепить корпуса Сен-Сира и Мортье. Вследствие новых распоряжений эти части туда не двинулись. 17 и 18 августа (ст. ст.) разыгралось большое сражение у селения Кульм (по-чешски – Хлумец). Главная роль выпала на долю русских войск, которыми непосредственно командовал герцог Евгений Вюртембергский, племянник Императрицы Марии Феодоровны. Блестяще действовала русская гвардия под начальством графа Остермана-Толстого. Потеряв левую руку, он сказал: «Вот как я заплатил за честь командовать гвардией».

Его заменил генерал А.П. Ермолов – начальник первой гвардейской дивизии, которой пришлось в этом бою принять на себя сильные удары многочисленного противника, чтобы дать возможность прочим войскам выбраться из гор на большую дорогу. Барклай-де-Толли вступил несколько позднее лично в командование всеми сосредоточившимися там войсками и не раз подвергался опасности. Император Александр и Прусский король с высоты у Щлосберга наблюдали за сражением. Большое значение в выигрыше его имело своевременное появление в тылу французов, у деревни Ноллендорф, прусского корпуса генерала Фридриха Клейста. Французы были разбиты, Вандам сдался. Барклай награжден был Государем Георгием 1-й степени. Прусский король пожаловал Клейсту титул графа Ноллендорфского, всех же нижних чинов, участников сражения, наградил орденом Железного креста²⁵.

В середине октября Бавария, заключив в Риде договор с Австрией, объявила войну Франции. Оправившиеся союзники, усиленные подошедшей русской резервной армией под командой графа Беннигсена, перешли в наступление, двигаясь к Лейпцигу. Там же сосредоточивал свои силы Наполеон. В главной квартире союзников Государь признал неудачным план сражения, разработанный Шварценбергом. Тот настаивал на нем. Государь с неудовольствием сказал ему: «Делайте с австрийской армией, что хотите, что же касается русских войск Великого Князя Константина Павловича и Барклая, то они двинутся на правую сторону Плейссы, где должны находиться, а не в другое место». Сражение подтвердило справедливость высказанного Государем.

Произошел ряд предварительных сражений под Лейпцигом. Во время сражения 4(16) октября при Вахау Наполеон двинул в атаку кавалерию Неаполитанского короля Иоахима Мюрата в составе 8000 всадников. Атакующие приблизились к высоте вблизи Госсы, где находился Император Александр. Создалось очень опасное положение. «Все стоявшие близ Александра считали сражение проигранным, не отчаивался только Государь, – пишет Шильдер. – Это была блистательнейшая из минут его военного поприща».

«Я смотрел в лицо Государю, – пишет Данилевский, – он не смешался ни на одно мгновение и, приказав сам находившимся в его конвое лейб-казакам ударить на французских кирасир, отъехал назад не более как шагов на пятнадцать. Положение Императора было тем опаснее, что позади его находился длинный и глубокий овраг, через который не было моста». В эту критическую минуту боя Государь распорядился ввести в действие резервную артиллерию. Велел Император подтянуть гвардейский корпус. Опасность была устранена. Наполеон, прорвав центр союзной армии, считал сражение выигранным. Но в итоге, по недостаточности сил, он добился малого²⁶.

6(18) октября произошло генеральное сражение под Лейпцигом. Императоры Александр и Франц, король Фридрих Вильгельм находились на поле битвы. Шведский кронпринц участвовал в бою. Ядро упало близко от Государя; ему советовали отъехать, но он произнес любимое им выражение: «Одной беды не бывает», добавив: «Посмотрите, сейчас прилетит другое ядро». Действительно, вслед за сказанным им зажужжала граната, осколками ранившая нескольких конвойных солдат. «Император Александр, – писал о высказывавшемся им во время боя очевидец, правдивый историк войны 1813–1814 гг. немец Плото, – говорил так ясно, определительно и с таким знанием стратегических движений, что возбудил общее удивление». Шварценберг убедил Александра отказаться от удара во фланг неприятелю и оказался неправым. Государь, еще до окончания сражения подъехав к войскам графа Витгенштейна, сказал им: «Ребята! Вы вчера дрались как храбрые воины, как непобедимые герои, будьте же сегодня великодушны к побежденным нами неприятелям и к несчастным жителям города. Ваш Государь этого желает, и если вы преданы мне, в чем я уверен, то вы исполните мое приказание».

Наполеон искусно руководил сражением, но проиграл его. Раньше времени был взорван французами мост через Эльстер. Часть войска попыталась достигнуть противоположного берега вплавь. Потонул начальник польских частей князь Иосиф Понятовский. Монархи-победители торжественно въехали в Лейпциг, приветствуемые населением. Среди пленных был Саксонский король Фридрих Август, отправленный под конвоем в Берлин. Сражение под Лейпцигом названо «Битвой народов». Барклай-де-Толли награжден титулом графа Российской Империи.

Государь писал князю Н.И. Салтыкову: «Благодарение Всевышнему. С душевным удовольствием извещаю Ваше Сиятельство, что победа совершенная. Битва продолжалась 4, 6 и 7-го числа. До 300 пушек, 22 генерала и до 37 000 пленных достались победителям. Всемогущий един всем руководствовал. Пребываю навек искренно Вас любящим. Александр. Лейпциг. Октября 9-го, 1813 г.».

Победа эта освободила Германию до Рейна. В начале ноября, в составе 75 000, французы, отступая, перешли Рейн при Майнце. Главная квартира союзников обосновалась во Франкфурте-на-Майне. Австрийскому императору хотелось, чтобы его войска первыми заняли этот древний имперский город. Но Александр разрушил его план. Русско-прусской кавалерии приказано было быстро продвигаться к городу, который и был занят ими. 24 октября (5 ноября) Государь прибыл туда и на следующий день встретил Франца у заставы города. Большинство войск там составляли русские кирасиры. Франкфурт в это время сделался средоточием политических дел. Все более выявлялось значение Императора Александра. «Я видел, – пишет очевидец, – в приемных комнатах Государя и королей, и владетелей, лишенных французами престолов своих, и членов Рейнского союза, которые незадолго еще отправляли войска свои против России. Австрийцы и пруссаки могли к ним иметь более или менее притязаний, но за беспристрастие Александра ручалось могущество его, они видели в России державу, которой не нужно было расширять свои пределы на их счет, а потому все обращались к

Государю, как к новому солнцу, воссиявшему на горизонте их» (Шильдер).

Во Франкфурте Меттерних составил план мира с Наполеоном, который не встретил возражений со стороны Англии и Прусского короля. Через пленного французского дипломата барона Сент-Эньяна он был отправлен Наполеону. За продолжение войны стояли Александр, из пруссаков – командующий Силезской армией Гергард фон Блюхер и его начальник штаба генерал Гнейзенау. Наполеон медлил ответом. Сторонники войны восторжествовали. 1 декабря решено было вступить в пределы Франции со стороны верхнего Рейна. Государь выразил желание сохранения неприкосновенности Швейцарии. Австрийцы без его ведома вступили в Швейцарию. Получив сообщение об этом, Государь выразился: «Это один из самых неприятных дней в моей жизни». В общем манифесте союзников говорилось, что война ведется не против Франции, а против насилия, которое Наполеон распространил за пределы страны. Как раз в это время Наполеон изъявил согласие на Франкфуртский проект мира.

***

6(18) января 1814 г. русские войска присутствовали на совершении духовенством водоосвящения на Рейне. Состоялась переправа на противоположный берег и вторжение союзных войск во Францию. Наполеон оказывал сопротивление. По настоянию Меттерниха, в середине января (н. ст.) возобновились переговоры. 5 февраля, при участии французского министра иностранных дел графа Коленкура, открылась мирная конференция в Шатильоне. Союзники желали оставить Франции границы 1790 г., Наполеон настаивал на границах 1799 г. 24 февраля в Люзиньи перемирие в принципе было принято союзниками. Но Наполеон потребовал оставления Франции и Бельгии. Это положило конец переговорам. Особенную твердость проявил Император Александр, заявивший, что впредь ни с Наполеоном, ни с кем-либо из членов его семьи никаких переговоров вести не будет. Благодаря мужественному и царственному достоинству Русского Государя, которое подчеркивает историк Иегер, союз, едва не рассыпавшейся, закреплен был в Шомоне военным договором России, Англии, Австрии и Пруссии.

Наполеон, как раненый лев, отчаянно отбивался, переходя и в наступление. В середине февраля (н. ст.) в ряде сражений он нанес тяжелые поражения наиболее тогда опасному своему противнику – Блюхеру. После первой крупной победы у Шампобера он говорил взятому в плен русскому генералу Полторацкому: «Я нанесу удар Блюхеру, от которого он не подымется, а затем продиктую на Висле мир вашему Императору». Вскоре им выполняется блестящий маневр – движение в Лотарингию, в тыл союзников. Этим он вызывает тревожное настроение у австрийского главнокомандующего. Шварценбергом созывается военный совет в Пужи, между Арси и Бриенном, на котором присутствуют Император Александр и Прусский король. Шварценберг проводит в совете свой план следования союзных войск за Наполеоном. После заседания удалось перехватить письма из Парижа, свидетельствовавшие о жажде мира в стране, в особенности в столице. Министр полиции Савари доносил Наполеону, что в случае приближения союзной армии к Парижу он не ручается за спокойствие в городе. Шварценберг все-таки плана своего не изменил.

Государь, вернувшись в свою главную квартиру в Сомепюи, призвал к себе графа Барклая, Дибича, Толя и князя Волконского. Он сказал им: «По соединении обеих наших армий представляется нам два случая: первый идти на Наполеона и в гораздо превосходнейших силах атаковать его, а второй, скрывая от него наши движения, идти прямо на Париж. Какое ваше мнение, господа?» Государь прежде всего обратился к Барклаю, который, взглянув на карту, сказал: «Надобно бы со всеми силами идти за Наполеоном и атаковать его, как только с ним встретимся». Генерал Дибич предложил: «Отряд от сорока до пятидесяти тысяч – к Парижу, а с прочими силами идти вслед за Наполеоном». Тогда генерал Толь не мог удержаться и высказал противное мнение: «Послать корпус в десять тысяч, преимущественно составленный из кавалерии за Наполеоном, а с армиями Блюхера и Шварценберга идти форсированными маршами к Парижу». Когда же Государь поддержал мнение Толя, Дибич сказал: «Если Ваше Величество хотите восстановить Бурбонов, тогда, конечно, лучше идти со всеми силами на Париж». Государь отвечал: «Здесь дело идет не о Бурбонах, а о свержении Наполеона» (Шильдер).

Государь рассказывал потом князю А.Н. Голицыну: «В глубине сердца моего затаилось какое-то смутное и неясное чувство ожидания, какое-то непреоборимое желание предать это дело в полную волю Божию. Совет продолжал заниматься, а я на время оставил его и поспешил в собственную мою комнату, там колена мои подогнулись сами собою, и я излил пред Господом все мое сердце». По окончании молитвы, даровавшей Александру «сладостный мир в мыслях, проникновение спокойствия», он поспешил в совет и в ту же минуту объявил ему непременное намерение идти немедленно на Париж (приводимая Шильдером выписка из «Русского архива» 1886 г.).

Надлежит отметить, что за несколько дней до совещаний Государь принимал посланца французских роялистов барона де Витроля, сказавшего ему: «Измените систему. Двигайтесь прямо на Париж, где не хотят более сражаться, где вас ждут, где вас зовут и где вас встретят с открытыми воротами и с распростертыми объятиями».

По окончании военного совета Государь в сопровождении своего штаба нагнал войска. Он изложил Прусскому королю и Шварценбергу свои доводы. Последний, несмотря на возражения многих лиц своего штаба, изменил прежние распоряжения. Генерал Винцингероде получил приказание движениями кавалерии отвлекать внимание неприятеля. Французский дипломат и академик Морис Палеолог в своей книге об Императоре Александре I пишет, что с этого момента Наполеон проиграл кампанию и Русский Император нанес ему окончательный удар. Наполеон так отзывался об этом движении: «Это красивый шахматный ход... Я никогда не думал, что на это решится кто-либо из генералов коалиции».

13(25) марта у Фер-Шампенуаза произошел бой с войсками, двигавшимися на соединение с Наполеоном. Сражение было выиграно исключительно кавалерией и конной артиллерией.

Александр лично распоряжался ходом боя против дивизий Пакто и Аме. Русские врезались в неприятельские каре, не хотевшие сдаваться. Грозила опасность полного уничтожения французов. «Чтобы остановить резню, – пишет Шильдер, – Государь, подвергая себя личной опасности, въехал в неприятельское каре с лейб-казачьим полком, напрасно многие напоминали Александру об угрожавшей ему опасности. «Хочу пощадить их», – отвечал он. Пакто и прочие генералы были представлены Императору, который хвалил выказанную ими храбрость и принял живое участие в судьбе пленных, которых на том одном месте было более 3000 человек».

Утром 18(30) марта 1814 г. союзные войска подошли к самому Парижу. Государь отправил только что взятого в плен капитана Пейра к главнокомандующему французскими войсками с предложением сдачи города. С ним был послан флигель-адъютант М.Ф. Орлов, которому Император сказал: «Разрешаю вам прекращать огонь повсюду, где вы найдете это нужным. Я уполномачиваю вас, не подвергаясь никакой ответственности, прекращать самые решительные атаки и даже приостанавливать победу, чтобы предупреждать и отвращать бедствия. Париж, лишенный своих защитников и своего великого вождя, не в силах сопротивляться, я глубоко убежден в этом. Но Бог ниспослал мне власть и победу лишь для того, чтобы я доставил вселенной мир и спокойствие. Если мы можем достигнуть этого мира без борьбы, тем лучше, в противном же случае уступим необходимости и будем сражаться, потому что с бою или церемониальным маршем, на развалинах или в пышных палатах, но Европа должна ныне же ночевать в Париже». Орлов, описывая капитуляцию, пишет: «Государь, величественный и гордый, когда дело касалось интересов Европы, скромный и смиренный, как только дело шло о нем самом, либо о его славе, принимая на себя роль пассивного орудия Провидения, был действительным повелителем судеб мира. Разговор его носил отпечаток этих двух оттенков характера и выражал уверенность в победе, соединенную с отеческою заботливостью об участи побежденных врагов. По первым словам его я понял, что настоящий день долженствовал ознаменоваться решительной битвою и вслед затем великодушною капитуляциею».

В это время шел бой. В пятом часу пополудни французы потеряли все позиции, кроме Монмартра. После этого маршалы решили начать переговоры с Российским Императором. Вел их с Мармоном Орлов, к которому присоединен был адъютант князя Шварценберга граф Пар. Во время переговоров русские под командой графа Ланжерона взяли Монмартр.

Во время переговоров Государь объезжал войска, поздравляя с победой. Тогда именно граф Барклай-де-Толли был пожалован фельдмаршалом. В третьем часу пополуночи подписана была капитуляция. 19(31) марта рано утром Император принял в Бонди парижскую депутацию. Морис Палеолог пишет, что депутаты не верили своим ушам, слыша от Русского Царя: «Не опасайтесь ничего ни в отношении ваших частных жилищ, ни в отношении ваших памятников... Солдаты не будут размещаться у обывателей, вы должны будете только снабжать их продовольствием. Ваши жандармерия и национальная гвардия продолжат нести полицейские обязанности... Я беру полностью столицу под свое покровительство... Я не имею врагов во Франции, вернее, я имею одного, но он не царствует больше... Я явился принести вам мир».

***

В 10 часов утра Александр сел на коня и подъехал в Пантене к воротам Парижа. Там сосредоточены были русские войска во главе с гвардией, а также австрийские, прусские, вюртембергские и баденские части, стоявшие в параде у запертых ворот. Как только Государь подъехал, ворота были отворены. Марш открывали гвардейские казаки и прусские кирасиры. За ними ехали Император Александр в кавалергардской форме, Прусский король и князь Шварценберг. Парижане особенно восторженно приветствовали Русского Царя. «Мы долго ждали вас!» – раздался крик из толпы. «Ваши войска виноваты в моем промедлении. Их храбрость помешала мне поспеть раньше», – ответствовал Император.

Подозвав генерала Ермолова и указав незаметно на ехавшего с ними князя Шварценберга, Александр сказал ему по-русски: «По милости этого толстяка не раз у меня ворочалась под головой подушка», а затем, помолчав с минуту, спросил: «Ну что, Алексей Петрович, теперь скажут в Петербурге? Ведь, право, было время, когда у нас, величая Наполеона, меня считали за простачка». – «Не знаю, Государь, – отвечал Ермолов, – могу сказать только, что слова, которые удостоился я слышать от Вашего Величества, никогда еще не были сказаны Монархом своему подданному».

Государь писал фельдмаршалу графу Н.И. Салтыкову: «Приятнейшею обязанностью себе поставляю известить Ваше Сиятельство, что Промыслом Всевышнего Париж занят нами сегодня после жаркого сражения под стенами сего города, вчерась бывшего, и в котором достались нам в руки два генерала, 71 пушка и два знамени. Жители нас встретили не как врагов, но как избавителей».

Впоследствии Государь рассказывал князю А.Н. Голицыну: «Наше вхождение в Париж было великолепное. Все спешило обнимать мои колена, все стремилось прикасаться ко мне, народ бросался целовать мои руки, ноги, хватались даже за стремена, оглашали воздух радостными криками, поздравлениями. Но душа моя ощущала другую радость. Она, так сказать, таяла в беспредельной преданности Господу, сотворившему чудо Своего милосердия; она, эта душа, жаждала уединения, жаждала субботствования, сердце мое порывалось пролить пред Господом все чувствования мои. Словом, мне хотелось говеть и приобщиться Святых Таин, но в Париже не было русской церкви. Милующий Промысл, когда начнет благодетельствовать, тогда бывает безмерен в своей изобретательности; и вот, к крайнему моему изумлению, вдруг приходят ко мне с донесением, что столь желанная мною русская церковь явилась в Париже: последний наш посол, выезжая из столицы Франции, передал свою посольскую церковь на сохранение в дом американского посланника. И вот сейчас же насупротив меня французы наняли чей-то дом, и церковь русская в то же время была устроена, а от дома моего, в котором я жил уединенно, французы в тот же раз сделали переход для удобного посещения церкви...»

Император отказался от отведенного ему Елисейского дворца и принял предложение Талейрана, принца Беневентского, поселиться в его доме на улице Сен-Флорантен. Там происходили совещания с союзниками, при участии Талейрана, относительно будущего Франции. Отречение Наполеона признано было необходимым. Выбор должен был быть сделан между регентством императрицы Марии-Луизы и реставрацией Бурбонов. Последнее решение горячо отстаивал Талейран, доказывавший, что надо опираться на принцип, перед которым стушуется оппозиция, таковой же воплощается в Людовике XVIII – легитимном короле. Александр высказал свое решительное мнение: регентство невозможно, так как отец останется непреодолимым препятствием для сына.

В Фонтенбло маршалы вели переговоры с Наполеоном, убеждая его отречься. В его распоряжении имелась еще 60-тысячная армия. Акту Сената о свержении его с престола и образованию правительства он не придавал значения. В конце концов, под давлением маршалов, он согласился отречься, но только в пользу сына. Граф Коленкур, маршалы Макдональд и Ней явились к Императору Александру отстаивать династию Бонапарта.

О тогдашнем настроении Государя можно судить по тому же рассказу его Голицыну: «...но прежде, чем я к тому (говению) приступил, душа моя была, однако ж, не без смущения: мне совершенно известно было, что грозные еще своим отчаянием полчища Наполеоновы стягивались в самом близком расстоянии от Фонтенбло, следовательно, союзные армии, так недавно вступившие в стены столицы, должны были вновь готовиться не для одного отдыха и наслаждения, мне скоро надлежало выводить их для нового боя, может быть, отчаяннейшего, чем все прежние, мне надлежало также принять меры, чтобы сдерживать и буйную чернь парижскую, могущую удобно зажигаться и волноваться даже от наималейшего успеха Наполеонова. Как же мне, говорю, было спокойно говеть, когда надлежало, может быть, в скорейшее время выводить войска из Парижа».

Император внимательно и с волнением выслушивал в ночные часы доводы сподвижников Наполеона. В это время к нему явился адъютант князя Шварценберга с сообщением, что французские войска, сосредоточенные около Ессона под командованием маршала Мармона, сдались австрийцам. Конец колебаниям Александра. Он объявил своим собеседникам о решении союзников восстановить Бурбонов.

«Но и здесь, – говорил Государь Голицыну, – повторяю то же, что если кого милующий Промысл начинает миловать, тогда бывает безмерен в Божественной Своей изобретательности. И вот в самом начале моего говения добровольное отречение Наполеона от престола, как будто нарочно, поспешило в радостном для меня благовестии, чтоб совершенно уже успокоить меня и доставить мне все средства начать и продолжать ходить здесь в церковь».

По свидетельству Палеолога, Государь, по объявлении своей и союзников воли маршалам, проявил удивительное великодушие. Он сказал, что прощает Наполеону все зло, причиненное им России, обещает, что на Эльбе тот будет полноправным монархом, денежно обезпеченным. «Если он не примет Эльбы и не найдет нигде убежища, пусть приезжает в мое государство. Я обставлю его великолепно. Я сделаю все от меня зависящее, чтобы смягчить судьбу человека, такого великого и такого несчастного. Он может рассчитывать на слово Александра...» Палеолог, утверждая, что слова эти не были праздными, говорит о той борьбе, которую Государю пришлось выдержать с союзниками, настаивая на отправке Наполеона на о. Эльбу и на материальном его обеспечении²⁷. Талейран, пруссак Гарденберг и англичанин Кэстельре хотели отправить Наполеона на Азорские острова. Таковое поведение Императора Александра Палеолог объясняет его говением и Светлым Праздником. Шильдер приводит сказанное Государем Коленкуру о Наполеоне: «Я не питаю никакой злобы, верьте этому. Наполеон несчастен, и с этой минуты я прощаю ему то зло, которое он причинил России, но Франция, Европа нуждаются в покое, а с ним они никогда не будут иметь его. Мы твердо стоим на этом решении. Пусть он требует для себя лично, чего ему угодно: нет такого убежища, которого не согласились бы предоставить ему. Если даже он пожелает принять руку, которую я протягиваю ему, пусть он пожалует в мои владения, где встретит великолепный и, что еще лучше, радушный прием. Мы подадим, он и я, великий пример всему миру, я – предлагая, он – принимая это гостеприимство». 25 марта (6 апреля), в день Благовещения Пресвятой Богородицы, Государь после всенощной исповедался, «прося у всех нас прощения с великим и трогательным смирением... В Великий четверг, 26 марта, Император причащался с большим благоговением», – пишет Хомутов (Русский архив. 1870).

23      марта ст. ст. парижский военный губернатор генерал барон Сакен отдал следующий приказ: «Государь Император надеется и уверен, что ни один из русских офицеров, в противность церковным постановлениям, во все время продолжения Страстной недели спектаклями пользоваться не будет, о чем войскам даю знать. А кто явится из русских в спектакль, о том будет известно Его Императорскому Величеству».

Хомутов так описывает 29 марта (10 апреля) – первый день Святой Пасхи. После заутрени и обедни, отслуженной ночью в походной церкви, где присутствовали король Прусский, князь Шварценберг, баварец генерал Вреде и множество генералов всех наций, «в 12 часов дня был большой парад, и войска, прошед мимо Императора, стали на площади Людовика XV, или Конкорд, где кончил жизнь несчастный Людовик XVI. На этом амвоне совершено было молебствие за последние победы, за взятие Парижа и возвращение престола Бурбонам. Пушки выпалили сто один раз, радостные восклицания слышались со всех сторон: «Да здравствует Александр Первый! Да здравствует Людовик XVIII!» У всех зрителей были слезы на глазах, и все единодушно преклонили колена перед милостивым Богом, единым подателем всех благ. После молебствия Император обнял французских маршалов, сказав им, что русские в этот день всегда христосуются со своими друзьями».

Сам Александр так описывал это событие в беседе с Голицыным: «Еще скажу тебе о новой и отрадной для меня минуте в продолжение всей жизни моей: я живо тогда ощущал, так сказать, апофеоз русской славы между иноплеменниками, я даже их самих увлек и заставил разделить с нами национальное торжество наше. Это вот как случилось. На то место, где пал кроткий и добрый Людовик XVI, я привел и поставил своих воинов; по моему приказанию сделан был амвон, созваны были все русские священники, которых только найти было можно; и вот, при бесчисленных толпах парижан всех состояний и возрастов, живая гекатомба наша вдруг огласилась громким и стройным русским пением... Все замолкло, все внимало!.. Торжественная была эта минута для моего сердца, умилителен, но и страшен был для меня момент этот. Вот, думал я, по неисповедимой воле Провидения, из холодной отчизны Севера привел я православное мое русское воинство для того, чтобы на земле иноплеменников, столь недавно еще нагло наступавших на Россию, в их знаменитой столице, на том самом месте, где пала царственная жертва от буйства народного, принести совокупную, очистительную и вместе торжественную молитву Господу. Сыны Севера совершали как бы тризну по короле Французском. Русский Царь по ритуалу православному всенародно молился вместе со своим народом и тем как бы очищал окровавленное место пораженной царственной жертвы. Духовное наше торжество в полноте достигло своей цели, оно невольно втолкнуло благоговение и в самые сердца французские. Не могу не сказать тебе, Голицын, хотя это и несовместимо в теперешнем рассказе, что даже забавно было видеть, как французские маршалы, как многочисленная фаланга генералов французских теснилась возле русского креста и друг друга толкала, чтобы иметь возможность скорее к нему приложиться. Так обаяние было повсеместно, так оторопели французы от духовного торжества русских».

11 апреля (н. ст.) Наполеон подписал в Фонтенбло безусловное отречение от престола за себя и членов своей семьи. В ночь на 12-е он пытался отравиться. Ему назначена была рента в размере двух миллионов франков и предоставлен, с титулом императора, остров Эльба и 400 человек гвардии. 20 апреля он простился с Фонтенбло, с гвардией и выехал на юг. Сопровождали его комиссары: по назначению Государя – генерал-адъютант, граф Павел Андреевич Шувалов, до этого охранявший императрицу Марию Луизу по пути из Блуа в Рамбулье, австриец генерал Коллер, пруссак граф Вальбург-Трухсес и англичанин Кэмбель. Союзники опасались враждебного отношения к Наполеону в южных провинциях Франции, где население настроено было монархически. Как видно из письма графа Шувалова к графу Нессельроде от 15(27) апреля из Фрежюса, отвергшийся император подвергся впервые оскорблению 26 апреля в Авиньоне. Трагическое же положение создалось в деревне Оргон.

В письме от 16(28) апреля граф Шувалов писал: «Когда мы подъехали к Авиньону, чтобы переменить лошадей, я спал и, точно во сне, слышал крики, раздававшиеся в действительности и заставлявшие меня грезить: я вижу карету Наполеона окруженною громадною толпою людей, кричащих точно сумасшедшие: «Долой тирана!», «Да здравствует король!», «Долой Николая!» (мне передавали, что в одной из газет было напечатано, что его настоящее имя Николай). Наконец ямщикам удалось тронуться с места. Какой-то человек хотел заставить его слугу, помещавшегося на козлах, закричать: «Да здравствует король!» Вмешавшийся в дело граф Трухсес вывел его из затруднительного положения, но в Оргоне нас ожидало уже нечто совершенно иное. Подъезжая к нему, я увидел близ въезда в деревню громадную толпу, собравшуюся вокруг виселицы, поставленной высоко, с лестницей и со всем относящимся к делу. На виселице висел военный, весь окровавленный, на его животе висела надпись, содержащая самые ужасные ругательства в адрес Наполеона: таким образом, повешенный манекен должен был изображать его. Едва только остановились для смены лошадей, как я увидел толпу, опьяненную ненавистью и вином, она состояла из мужчин, женщин, детей, стариков, рычавших точно каннибалы, карабкавшихся на карету, в которой помещался Наполеон с графом Бертраном, и показывавших им кулаки; их крики на провансальском наречии означали: «Откройте дверцы!», «Вытащим его оттуда!», «Отрезать ему голову!», «Сейчас же растерзать его на части!» Дверцы были

заперты на ключ. Генерал Коллер, я, де Клам бросились из своих колясок; Коллер был схвачен за воротник, но ему, тем не менее, удалось оттеснить толпу с левой стороны кареты; я же, в расшитом мундире и с выставленной напоказ русской кокардой, бросился к правой стороне. Я начал с того, что начал рассыпать удары кулаком направо и налево и, чтобы не удостоиться самому быть в роли манекена, кричал, вместе с тем, что я русский; они приостановились на мгновение, и я воспользовался этим, чтобы обратиться к ним с речью, воздействовать на их сердце, пристыдить их поведением и тем, что они хотят запятнать себя преступлением, объект которого – человек и без того уже несчастный. Я был вынужден кричать во все горло, так что сам слышал каждое сказанное мной слово; в конце концов, я охладил их пыл: они сказали мне, что не сделают ничего дурного, но что необходимо, чтобы Наполеон знал их образ мыслей. Во время этой прекрасной речи удалось отправить карету, и лошадей пустили вскачь; я тоже сел в свою коляску и с трудом выбрался из громадной толпы, со всех сторон теснившейся вокруг меня с криками: «Да здравствуют наши освободители!», «Да здравствует великий Александр!», «Да здравствует король!» Наконец я уехал, и эти крики сопровождали меня на большое расстояние. Я даю вам честное слово, что если бы дверца кареты была открыта, то Наполеон, несомненно, заменил бы собою манекен, и не было бы никакой человеческой возможности воспрепятствовать этому. Через лье оттуда Наполеон вышел из кареты, велел своему кучеру пересесть в нее, сел на его лошадь и в голубом камзоле и в круглой шляпе, с белой, как меня уверяли, кокардой, понесся вскачь. Так как я оставался несколько позади, то узнал об этом лишь на следующей станции; там собралась такая же толпа и, когда открыли карету и увидели, что его нет в ней, обшарили все коляски, чтобы найти его, бросили несколько камней, в Оргоне таким образом был разбит фонарь. Новый переодетый курьер пронесся через станцию Пор-Рояль и Сен-Каналь и скрылся в комнате дорожной гостиницы, отстоявшей на одно лье от Экса и имевшей огороженный двор. Первое лицо, встреченное им, была хозяйка гостиницы, сказавшая ему: «А, значит Наполеон приедет скоро! Его увозят из Франции, но это опасно – он может вернуться; несравненно лучше было бы убить его; впрочем, ясно, что, коль скоро он будет на море, его утопят». Наполеон сам рассказывал нам об этом на следующий день за завтраком. Ночью предполагалось двинуться дальше».

«Представьте себе мое удивление, – писал далее Шувалов, – когда, поспав несколько часов, я вошел в комнату и увидел его стоявшим в мундире австрийского генерала, с одетой на голову фуражкой графа Трухсеса с прусской кокардой и моею форменною шинелью на плечах. Мы выехали в полночь и в следующем порядке: впереди генерал Бертран и г-н Кулеваев – на месте Наполеона, затем я в маленьком кабриолете и, наконец, в небольшой коляске Коллера, в две лошади, – два австрийских генерала: Коллер и Наполеон. Как вам нравится этот трагический фарс? Кулеваев передаст вам много подробностей, забытых мною здесь».

После этих происшествий Наполеон, который был подчеркнуто холоден с Шуваловым, стал относиться к нему хорошо.

«Я знаю, – писал Шувалов, – что, по-видимому, он был очень признателен за то, что Его Величество предложил ему убежище у себя, и что он заметил, что император Австрийский совершенно не подумал об этом». Наполеон 16(28) апреля сел в Фрежюсе на английский крейсер, на котором совершил свой переезд на о. Эльбу.

Шильдер пишет: «12(24) апреля Людовик XVIII отплыл из Дувра, сказав, при посещении им Лондона, принцу-регенту, что восстановлением своего Дома на престоле Франции он, после Всевышнего Промысла, обязан советам принца, его благоразумным усилиям и непоколебимому постоянству английского народа. Король, конечно, умолчал о главном виновнике своего возвращения во Францию, купленного потоками русской крови; в этих немногих словах воцарявшегося монарха обрисовывалась вполне будущая политика, которой намерено было следовать новое французское правительство, и мера той возмутительной неблагодарности, которую Людовик XVIII собирался выказать Императору Александру за оказанные благодеяния. 17(29) апреля король прибыл в Компьен. Государь, узнав о прибытии его во Францию, выслал к нему навстречу генерал-адъютанта Поццо ди Борго с письмом, в котором советовал Людовику не уклоняться от либеральных идей, не забывать армии и даровать Франции свободные учреждения. Но этот совет не был оценен по достоинству и был принят весьма холодно, король удовольствовался неопределенным ответом. Тогда Император Александр, по своей привычке оказывать личное воздействие на дела и руководясь желанием упрочить будущее спокойствие Франции, сам отправился в Компьен с целью уговорить Людовика согласиться на условия, предъявленные Сенатом. Король, принимая Императора, сел в кресло и предложил своему высокому гостю стул, затем он спокойно выслушал его, ничего не отверг, ничего не уступил, но зато много говорил о Всевышнем Промысле и могуществе великого начала законности».

Государь не скрыл неудовольствия от своих приближенных. Он сказал князю Волконскому: «Весьма естественно, что король, больной и дряхлый, сидел в кресле, но я в таком случае приказал бы подать для гостя другое». Граф Нессельроде, сопровождавший Императора в Компьен, высказался так: «Король выказал неуместную надменность в отношении к Государю, которому он был обязан возвращением престола; Император был очень оскорблен этим поведением, и оно повлияло на последующие отношения обоих монархов».

Король продолжал держать себя подобным образом. Прибыв в Париж 3 мая н. ст., он завидовал популярности Александра среди французов и называл его «маленьким королем Парижа». Пригласив однажды к обеду Русского и Прусского монархов, он вошел в столовую первым и сел на почетном месте; когда же придворный служитель, подавая блюдо, подошел прежде всего к Александру, король громко вскричал: «Мне, пожалуйста». Государь, вспоминая этот обед, говорил: «Мы, северные варвары, более вежливы у себя дома». В беседе с будущим государственным деятелем, крайним роялистом графом Жозефом Виллелем Государь высказался так по поводу неуместного высокомерия короля: «Людовик XIV во время своего наибольшего могущества не принял бы меня иначе, можно было подумать, что он возвратил мне утраченный престол. Его прием произвел на меня то же впечатление, как и ушат холодной воды, который бы мне вылили на голову».

Государь посетил в Рамбулье императрицу Марию-Луизу. Часто виделся он, к неудовольствию Людовика, с первой разведенной супругой Наполеона, императрицей Жозефиной, и установил дружеские отношения с ее дочерью от ее первого брака, королевой Гортензией. Когда Жозефина, после недолгой болезни, умирала в Мальмезоне, Государь находился в соседней комнате. Русская гвардейская часть отдавала последние почести первой императрице Франции, которую отпевали в Рюеле под Парижем.

Император Александр обещал первой депутации парижан сохранить памятники города. В день вступления союзных войск в Париж, толпа подстрекаемая роялистами, с криками: «Долой Наполеона!», – двинулась к Вандомской площади, к колонне, увенчанной статуей Наполеона. Статуя была зацеплена веревками, и народ пытался ее сбросить. По личному распоряжению Государя внезапно явился караул лейб-гвардии Семеновского полка, окруживший колонну. Чернь присмирела и разошлась. Позднее, во избежание подобных беспорядков, статуя Наполеона была снята.

Шильдер, говоря об отношении парижан к Александру, пишет: «Нелегко было достигнуть полной, решительной победы и не оставить раздражения в побежденных, приобрести их любовь и уважение. Александр сумел одержать эту двойную победу. Даровитость, гибкость ума и твердость его воли явились в Париже в полной силе, все эти качества вполне соответствовали блестящей и трудной роли, выпавшей на его долю, – быть вождем государей и народов».

Выдающийся прусский государственный деятель Генрих фон Штейн в своей переписке так отзывался о деятельности Государя в то время: «Благородный, возвышенный и доброжелательный образ действий Императора Александра покоряет все сердца, насильно отрывает их от тирана, заставляет французов забыть, что в столице распоряжаются иноземцы... Император вел переговоры о внутренних делах Франции, руководясь самыми чистейшими, возвышеннейшими принципами. Он предоставил действовать высшим государственным учреждениям, он ничего не предписывал, не принуждал ни к чему, он давал свободу действия, он охранял, не говорил, как владыка».

Префект полиции Паскье, имевший постоянные сношения с Государем, писал в своих записках: «Замечали, что все исходит от Александра. Его союзник, король Прусский, оставался незамеченным, его мало видели, он избегал показываться лично и сохранял всюду свойственную ему застенчивость, которая не могла придать ему особенного блеска. Александр, напротив того, ездил верхом по городу по всем направлениям и внимательно осматривал все общественные учреждения...»

18(30) мая 1814 г. заключен был в Париже мир. По свидетельству Палеолога, Император Александр во время переговоров проявлял большую умеренность, заботился о будущем и желал в интересах политического равновесия в Европе иметь сильную Францию. Он противился Кэстерле, Меттерниху, Гарденбергу и военным, желавшим до крайности использовать победу союзников. Франции оставили границы 1792 г., с ничтожными приращениями. Контрибуции и возмещения убытков на нее наложено не было.

2 июня (н. ст.) союзные государи покинули Париж. 5 июня город был оставлен иностранными войсками. Людовик XVIII стал хозяином своего государства.

***

Из Парижа Император направился в Англию. 26 мая (7 июня) он высадился в Дувре, приветствуемый пальбой орудий и восторгом народа. Как только Александр и Фридрих Вильгельм вышли на берег и сели в экипажи, народ отпряг лошадей и повез на себе монархов в город. На следующий день рано утром Царь инкогнито выехал в Лондон в коляске графа Толстого, за которого и был принимаем в пути. В путешествии его сопровождали фельдмаршал граф Барклай-де-Толли, атаман донских казаков граф М.И. Платов, граф Нессельроде и др. По пути следования свиты, по свидетельству будущего государственного секретаря В. Р. Марченко, в ней состоявшего, население угощало их выставленными наружу миндальными пирогами, окна домов были украшены именами Блюхера и Платова. Государя радостно приветствовали в Лондоне. Особою популярностью пользовались военные. 31 мая народ повез на себе выходившего из церкви Платова.

Государь остановился в новой части города в отеле, который занимала Великая Княгиня Екатерина Павловна. Лондон выбрал Государя почетным гражданином. Шильдер пишет: «2(14) июня в Оксфордском университете происходило торжественное собрание, на котором Императору поднесли диплом на звание доктора прав. Александр, обратясь к ректору, сказал: «Как мне принять диплом? Я не держал диспута». – «Государь, – возразил ректор, – вы выдержали такой диспут против утеснителя народов, какого не выдерживал ни один доктор во всем мире». Барклаю-де-Толли Лондон поднес шпагу, украшенную бриллиантами.

Целью поездки Государя было желание привлечь на свою сторону Англию для совместных действий на предстоящем Венском конгрессе. Но как он, так и его сестра, не могли побороть недоброжелательное чувство к принцу-регенту, будущему королю Георгу IV, правившему с 1811 г. государством. Отец последнего, король Георг III, окончательно помешался и ослеп. Регент, с юных лет отличавшийся безнравственным поведением, бросил свою жену Каролину, до замужества принцессу Брауншвейгскую, и открыто сожительствовал с леди Хертфорд. Подчеркнутое несочувствие всему этому со стороны Императора Александра усилило популярность последнего у англичан и вызвало большое озлобление регента. Последний был обижен и тем, что его не наградили орденом Андрея Первозванного. Раздраженный регент заставил прождать 25 минут приехавшего к нему Великого Князя Николая Павловича, который на следующий день умышленно опоздал на 15 минут на парадный обед.

Меттерних, посланный императором Францем в Лондон, сумел использовать создавшееся там положение. Он сблизился с регентом и заслужил его расположение. Вскоре он сообщил императору Францу, что с каждым днем регент и английские министры придают все меньше значения Русскому Государю. Меттерних же получил от регента приглашение приехать вновь, вместе с прусским министром Гарденбергом, в целях выработки общего плана действий в Вене.

Император Александр, покинув Англию 11(23) июня, прибыл в Остенде. В Бельгии его горячо приветствовали. Ненадолго остановился он в Бадене, где после долгой разлуки виделся с Императрицей Елисаветой, гостившей у матери в Браухзале.

12(24) июля Государь прибыл в Павловск после полуторагодового отсутствия. Столица готовила торжественную встречу Императору. Но уже 7 июля петербургский главнокомандующий генерал Вязмитинов получил следующий Высочайший рескрипт: «Сергей Козмич! Дошло до моего сведения, что делаются разные приуготовления к моей встрече. Ненавидя оные всегда, почитаю их еще менее приличными ныне. Единый Всевышний причиною знаменитых происшествий, довершивших кровопролитную брань в Европе. Перед Ним все мы должны смириться. Объявите повсюду мою непременную волю, дабы никаких встреч и приемов не делать. Пошлите повеление губернаторам, дабы ни один не отлучался от своего места для сего предмета. На вашу ответственность возлагаю точное исполнение сего повеления».

Царь согласился на просьбу государственных учреждений принять наименование «Благословенного», но постановку памятника не разрешил. 14 июля Государь присутствовал на торжественном молебствии в Казанском соборе. Торжественно встречена была 30 июля в Санкт-Петербурге вернувшаяся из похода первая гвардейская дивизия. Государь встретил гвардию у триумфальных ворот, сооруженных в честь ее подвигов, начавшихся на берегах Немана и закончившихся в Париже.

2(14) августа в Берлине на улице Унтер-ден-Линден расставлены были столы, за которыми – гостями короля – сидели русские гвардейцы, позднее возвращавшиеся с похода, и их прусские соратники.

Отпраздновав день памяти св. Великого Князя Александра Невского, Государь выехал в Вену. По дороге он заехал 3(15) сентября в Пулавы к князю Адаму Чарторыскому. Княгине-матери Государь сказал: «Теперь меня более всего занимает Польша. Еду на конгресс, чтобы работать для нее, но надо двигать дело постепенно. У Польши три врага: Пруссия, Австрия и Россия, и один друг – это я. Если бы я хотел присоединить Галицию, пришлось бы сражаться. Пруссия соглашается восстановить Польшу, если ей отдадут часть Велико-Польши. А я хочу отдать польским провинциям около двенадцати миллионов жителей. Составьте себе хорошую конституцию и сильную армию, тогда посмотрим». Из этих слов видно, что Александр в планах восстановления Польши, еще недавно воевавшей с Россией, готов был идти наперекор собственной Родине.

В начале октября н. ст. 1814 г. начались заседания Венского конгресса. В нем принимали участие монархи России, Австрии, Пруссии, Дании и ряд германских государей. Уполномоченными России были назначены бывший посол в Вене граф Разумовский, граф Нессельроде, ближайший сотрудник Императора Александра по иностранным делам, посол в Вене граф Стакельберг. Государь пользовался еще содействием по иностранным делам генерал-адъютанта Поццо ди Борго, барона Анстета и графа Каподистрия. Советовался Император и с пруссаком бароном Штейном.

Сразу выяснились два трудных вопроса – польский и саксонский. Император Александр намеревался удержать за собою Варшавское герцогство, восстановив наименование Польского королевства. Князь Адам Чарторыский, находившийся в Вене не в качестве официального представителя русской политики, но только друга и советника Государя, удивлялся настойчивости, высказанной Императором Александром при столь затруднительных обстоятельствах в переговорах по польскому вопросу. Чарторыский писал, что «все кабинеты против него, никто не говорит нам доброго слова, не помогает нам искренно. Здешние русские тоже страшно негодуют и не извиняют Императора; этот хор из своих и чужих старается перекричать один другого».

Государь мог рассчитывать только на поддержку Пруссии, притязания которой на присоединение Саксонии могли осуществиться лишь при поддержке России. Император Александр высказался за отдачу Пруссии части саксонских земель, взамен отошедших бы от нее, как он намечал, польских владений. Австрия, откажись она от Галиции, получала бы Ломбардию, Венецию, Иллирию и Далмацию. Против этого плана решительно восстали Меттерних и Талейран. Австрия не желала усиления России и Пруссии. Меттерних сказал Талейрану: «Мы менее расходимся с вами, чем вы полагаете; я обещаю вам, что Пруссия не получит ни Люксембурга, ни Майнца; мы также вовсе не желаем, чтобы Россия увеличивалась сверх меры; что же касается Саксонии, то мы употребляем все усилия, чтобы сохранить, по крайней мере, часть ее». Талейран, чувствовавший презрение к себе Русского Государя, еще так недавно дорого оплачивавшего его измену Наполеону, особенно рад был помешать планам Александра. Палеолог, вспоминая в связи с конгрессом платные услуги Талейрана, приводит выдержки из его письма к Императору Александру от 13 июня 1814 г., полного лести и выражений любви. Талейран, выступая по саксонскому вопросу, отстаивал принцип легитимизма, провозглашенный конгрессом. Палеолог, говоря о защите Талейраном прав короля Саксонского Фридриха-Августа, упоминает о получении им за несколько дней перед этим от последнего крупной суммы денег и добавляет, что он действовал по особому указанию короля Людовика XVIII, приходившегося двоюродным братом саксонскому монарху, остававшемуся до конца верным Наполеону. Мать Людовика была дочерью Августа III, саксонского курфюрста и Польского короля. Австрия и Франция вскоре заручились поддержкой английского представителя лорда Кэстельре. Англия, обязанная Императору Александру устранением опаснейшего для нее врага, Наполеона, сразу же начала работать против усилившейся России, которой теперь опасалась. Одно время в Вене создалось очень сложное положение. Обострялось оно взаимным нерасположением Императора Александра и Меттерниха. Пробовали даже бряцать оружием. Но войны никто серьезно не желал. Постепенно начали искать выхода в частичном земельном урезывании Саксонии в пользу Пруссии.

В середине октября Государь совершил поездку в Венгрию. Михайловский-Данилевский, принимавший, в числе прочих, участие в ней, заносил в свой «рукописный журнал»: «Истинно дружеское обращение с нами венгерцев и их непритворное расположение к русским более и более меня к ним привязывали».

Отмечает он сочувствие Царю местных сербов и других славян. Некоторые из последних говорили: «Мы приехали в Офен издалека, чтобы увидеть Монарха славянского поколения. Все, что мы о нем слышали, уверяет нас, что он печать Царей». Далее Данилевский пишет: «Неоднократно греческие духовные лица из Иллирии и Далмации имели у Его Величества в Вене аудиенцию, и когда замечено было, что сие не нравилось Австрийскому двору, то после сего Государь принимал их два раза втайне. Таким образом, однажды в темный вечер мне приказано было одного греческого исповедания архимандрита спрятать на дворе за стеною дворца и потом провести его скрытно к Государю. Архимандрит, который, видимо, испросил эту аудиенцию вопреки приказанию Венского двора, дрожал, чтобы его не узнали австрийские чиновники, находившиеся при нашем Императоре».

В Вене политическая игра продолжалась. Особенно интриговал Талейран. Император Александр чувствовал, что ведется закулисная игра против него, но не предполагал, что она может зайти так далеко. Подкопная же работа велась Талейраном так удачно, что в декабре 1814 г. он предложил Кэстельре подписать совместно с Австрией «маленькую конвенцию» с целью обеспечить права Саксонского короля. «Конвенция, то есть вы предлагаете союз? » – спросил его английский дипломат. Талейран ответил, что из этого может выйти союз, если Англия пожелает. Меттерних, Кэстельре и Талейран подписали 22 декабря (3 января 1815 г.) конвенцию, по которой Австрия, Англия и Франция обязывались выставить каждая по 150 000 войска в случае войны, условиться насчет главнокомандующего и не иначе заключить мир, как с общего согласия. Положено было пригласить к участию в союзе Баварию, Вюртемберг, Ганновер и Нидерланды. Талейран возлагал еще надежды на Турцию и Швецию, учитывая, вероятно, недавно проигранные ими войны с Россией и возможное их желание реванша. Австрийский главнокомандующий князь Шварценберг составил подробный план военных действий: он предполагал, что в марте 1815 г. начнет кампанию французская армия. Талейран, посылая конвенцию Людовику XVIII на утверждение, умолял его об ускорении сего и просил привлекать к этому делу людей, испытанных насчет тайны. Всю свою жизнь интриговавший, изменявший и продававшийся, он писал королю: «Теперь коалиция расстроена, и это навсегда. Не только Франция не изолирована более в Европе, но и располагает такою федеративною системою, что, кажется, и пятьдесят лет переговоров не могли бы вам доставить ее». Так говорилось о коалиции, победившей Наполеона, возвратившей Людовику трон его предков, и закреплялся заговор против главного спасителя Европы! Император Александр не раз говорил: «Людская благодарность так же редко встречается, как белый ворон». Вскоре ему пришлось в этом лишний раз убедиться.

Прусский министр Гарденберг 8 февраля представил новый проект вознаграждения Пруссии. У Саксонии отрезывались земли с 850 000 жителей и принималось предложение Меттерниха предоставить Пруссии еще некоторые земли по Рейну. Австрия 10 февраля приняла этот план. Казалось, можно было разрешить и другие вопросы. В это время произошло событие исключительной важности. Наполеон покинул о. Эльбу.

Меттерних, описывая это событие, говорит, что в ночь с 6 на 7 марта 1815 г. н. ст. у него происходило заседание уполномоченных пяти держав, закончившееся в три часа утра. Отправляясь спать, он запретил лакею будить его, если телеграммы поступят ночью. Несмотря на это, тот принес ему около 6 часов утра депешу. На конверте значилось «Срочное», и посылал ее консул из Генуи. Не выспавшись еще, Меттерних не стал знакомиться с ее содержанием, но заснуть больше не мог. Около семи с половиной часов он вскрыл конверт и прочел следующее: английский комиссар на о. Эльбе Кембель прибыл в порт Генуи, чтобы ознакомиться, видел ли кто-нибудь Наполеона, исчезнувшего с острова. По получении отрицательного ответа, английский фрегат, не задерживаясь, снова вышел в море. Около восьми часов Меттерних был с докладом у императора Франца. Последний спокойно выслушал его и поручил ему осведомить Императора Александра и короля Прусского о готовности дать приказ австрийской армии двинуться в

направлении Франции. Он высказал уверенность в поддержке обоих монархов. Так и случилось, когда Меттерних доложил им о случившемся. О приеме его Государем Меттерних пишет: «Нам не пришлось долго обсуждать меры, которые следовало принять, – решение последовало быстрое и категорическое. Уладив это дело, Император сказал мне: «Нам остается еще окончить личную распрю. Мы оба христиане, наша святая вера заповедует нам прощать обиды. Обнимем друг друга, и пусть все будет предано забвению». Утром Меттерних собрал у себя министров четырех великих держав. Производились нужные приготовления. В то историческое утро положено было начало новой борьбе с Наполеоном.

Пять дней в Вене не было вестей о Бонапарте. Потом начали поступать сведения. Наполеон отплыл с о. Эльбы на корабле, носившем пророческое название «Inconstant» («Непостоянный»). 1 марта он высадился около Канн, имея 900 человек, вскоре возросших до 1100. Население встретило его там холодно. Об этом имеется свидетельство находившегося в тех местах отца известного драматурга Викториена Сарду. Наполеон, помня свое путешествие по югу Франции, опасался следовать на Лион по главным дорогам. Он решил захватить Гренобль и по реке Роне добраться до Лиона. По мере продвижения войско его увеличивалось все больше и больше. Маршал Ней, посланный против него королем, обещал через неделю привезти Наполеона в Париж в клетке. Когда же его войска встретились с Наполеоном, он сразу же перешел на сторону своего императора. Людовик XVIII 19 марта бежал в Лилль и обосновался вскоре в Генте (Нидерланды). Наполеон 20 марта вступил в Париж.

13 марта восемь держав опубликовали в Вене воззвание, обличавшее Наполеона как врага и нарушителя спокойствия в мире. Россия, Австрия, Англия и Пруссия обязались выставить каждая по 150 000 солдат и прекратить военные действия не раньше лишения Наполеона возможности нарушать спокойствие. Англия, кроме того, обязалась предоставить этим державам пять миллионов фунтов стерлингов и три с половиной миллиона германским государям, выставившим контингенты против Франции.

Император Александр двинул против Наполеона 167 000 человек под командою графа Барклая-де-Толли (постепенно армия увеличилась до 225 000). Русские войска находились в это время на берегах Немана и Вислы, и требовалось время для возвращения их к границам Франции. Борьбу с Наполеоном довелось вести английским и прусским войскам.

Наполеон тотчас по прибытии в Париж пробовал завязать сношения с Императором Александром через свою падчерицу Гортензию, к которой Государь благосклонно относился в Париже, но потерпел неудачу. Неожиданно в руках его оказалось средство, могущее поссорить Александра с союзниками. При поспешном бегстве короля и его чиновников из Парижа был оставлен ими тайный договор от 3 января 1815 г., направленный против России. По одним данным, он оказался в письменном столе Людовика, по свидетельству же Палеолога, найден был в ящике стола чиновника министерства иностранных дел Жокура. Наполеон, ознакомившись с этим документом, отправил его Императору Александру с оставшимся в Париже секретарем русской миссии Бутягиным. Последний 27 марта (8 апреля) вручил его в Вене Государю.

Граф Иоанн Каподистрия, грек (с 1816 по 1822 г. русский министр иностранных дел), рассказывал, что Государь послал за ним, приказав явиться немедленно, не переменяя платья. Он нашел Государя в кабинете. Александр ходил скорым шагом по комнате, уши у него горели (он был очень сдержан в выражении гнева: по мере того, как он сердился, уши его все более и более краснели). Государь остановился и, подойдя к письменному столу, сказал Каподистрии: «Вы были правы (он и Штейн) – вот что я получил от Наполеона». Это был подлинный трактат и при нем письмо Наполеона, который указывал на ненадежность союзников Александра. Каподистрия прочел с омерзением, но без удивления этот возмутительный документ. «Какие же намерения Вашего Величества?» – спросил он. Помолчав немного, Государь ответил: «Пока Наполеон будет жив и в силе, никогда не будет мира в Европе, а мир нужен истощенному человечеству; я все-таки пойду против него со всеми этими малодушными правительствами. Дело должно быть общее – или мы все пропадем. Пускай никто не знает, что этот трактат дошел до моего сведения» (Воспоминания графини А. Д. Блудовой // Русский архив. 1873).

Государь, пригласив к себе барона Штейна и ознакомив его с документом, имел в его присутствии объяснение с Меттернихом. Он показал последнему бумагу и спросил: «Известен ли вам этот документ?» Князь не изменился в лице и молчал. Придумывая себе оправдание, он хотел заговорить, но Государь прервал его словами: «Меттерних, пока мы оба живы, об      этом предмете никогда не должно быть разговора между нами. Теперь нам предстоят другие дела. Наполеон возвратился, а потому наш союз должен быть теперь крепче, нежели когда-либо». С этими словами Александр бросил трактат в пылавший подле него камин и отпустил обоих министров. Король Баварский пришел к Государю с извинениями. «Вы были увлечены – я забыл об этом деле», – последовал царственный ответ. Благосклонно принял Александр и извинения представителя Нидерландского короля.

Шильдер пишет, что в разговоре с Каподистрия Император Александр выяснил ему свой взгляд относительно секретного договора. «Конечно, – указал Государь, – люди, которые работали над этим соглашением, не рассчитывали, чтобы в настоящую минуту я признал его как бы не существующим. Тем не менее, я не скажу им ни слова и приказываю поступить точно так же. Достаточно будет, если я удвою бдительность в договоре, который будет заключен для возобновления войны и при открытии похода».

Государь председательствовал на военном совете союзников, выработавшем план кампании, началом которой назначено было 1 июня н. ст. 4 июня Император прибыл в Гейльбронн на Некаре, избранный местом для русской главной квартиры. Но, желая пребывать в средоточии военных действий, он через два дня переехал в Гейдельберг, где находилась главная квартира австрийцев. Там он ожидал приближения к Рейну своей армии.

Наполеон, собравший значительные силы, не пожелал защищаться во Франции и решил ударить на правый фланг противника. Таковой составляли две армии, сосредоточившиеся в Нидерландах. Первой командовал герцог Веллингтон, второй – Блюхер, недавно пожалованный титулом князя фон Вальдштадт. Наполеон задумал не допустить соединения противников. 2(14) июня он сосредоточил армию около Шарлеруа. На дороге оттуда в Намюр стоял Блюхер, на дороге в Льеж – Веллингтон. Ней завязал горячее сражение с последним, Наполеон же при Линьи вел бой с Блюхером и одержал победу. Преувеличив свой успех, он не преследовал пруссаков. Это дало возможность Блюхеру собрать силы и сообщить Веллингтону, что 5(18) июня он двинется к нему на помощь. В этот день Наполеон атаковал Веллингтона на высотах Сент-Жан, к югу от Брюсселя. Положение англичан и их союзников – ганноверцев, нассаусцев, брауншвейгцев и нидерландцев – было очень трудным. Нападения французов следовали одно за другим. В самое опасное время подошел прусский корпус Бюлова. Веллингтон, лично ведя войска, отбил встречной атакой последний резерв Наполеона – гвардию. Далее последовало окружение французов. Вырвавшихся из него преследовали пруссаки под начальством графа Гнейзенау. Гвардейские конные егеря окружили императора и вывели из сражения, но карета его была захвачена пруссаками. Под Ватерлоо – английское название селения судьба Наполеона была решена.

13(25) июня Наполеон вынужден был под давлением Палаты представителей подписать в Елисейском дворце отречение в пользу сына. 7 июля н. ст. Блюхер занял Париж, 8 июля вернулся в Париж Людовик XVIII. Против его дворца расположились лагерем пруссаки. Наполеон промедлил с выездом в Америку. Когда же он прибыл в Рошфор, гавань была заперта английским флотом. Наполеон написал письмо английскому регенту, отдаваясь под покровительство Англии. Капитан английского корабля, на который он вступил, принял его как военнопленного. Английское правительство, с согласия своих союзников, назначило местом его заточения уединенный остров св. Елены в Атлантическом океане. 18 октября 1815 г. корабль «Беллерфон» доставил туда бывшего императора.

Союзные государи известие из Ватерлоо получили 9(21) июня в Гейдельберге. Четвертый корпус русской армии к этому времени приближался к Рейну, переправа через который у Манхейма могла состояться не ранее недели. 25 июня Александр выехал из Гейдельберга в Париж, сопровождаемый сотней казаков. Путешествие это представляло опасность, т. к. положение не определилось, союзники в этой местности еще не укрепились. Французы же пытались создать партизанскую войну. 10 июля Государь прибыл в Париж, где с нетерпением ожидали его Веллингтон и Гнейзенау, смущенные неприязненным отношением парижан к Бурбонам. 28 июня(10 июля) Император прибыл в Париж и остановился в Елисейском дворце. Парижане взывали в восторге: «Вот Александр, вот наш избавитель!» Конечно, на этот раз он не жил у Талейрана, проявившего такое вероломство в Вене. Остановился в Елисейском дворце.

В тот же день его посетил вернувшийся Людовик XVIII, рассыпавшийся в любезностях. Король, при первых своих сношениях с Веллингтоном и Блюхером убедившийся в вожделениях победителей под Ватерлоо, нуждался в поддержке Русского Государя. Дружеская беседа их длилась два часа, установились добрые отношения. Вскоре стало известным, что Александр воспротивился желанию Блюхера взорвать Иенский мост, напоминавший о поражении Пруссии в 1806 г. Передавались сказанные последнему слова Государя, что он достаточно удовлетворен тем, что русские войска прошли в Париже по Аустерлицкому мосту. Иенский мост охранялся в 1815 г. русскими.

12      июля начались в Париже мирные переговоры, участниками которых были лица, заседавшие раньше в Вене. Пруссия требовала от Франции огромных территориальных уступок. 20 сентября Гарденбергу и Гумбольдту удалось убедить других уполномоченных поддержать их требования. Французскому правительству предъявлен был ультиматум. Спасение Франции могло прийти только от Императора Александра, который решительно высказался против лишения Франции завоеваний, сделанных Людовиком XIV, ссылаясь на заявление держав о том, что единственною целью войны было низвержение Наполеона и возвращение к порядку, установленному Парижским миром. Русский дипломат, генерал-адъютант, корсиканец граф Поццо ди Борго убедил Людовика XVIII уволить Талейрана, к которому, естественно, был не расположен Русский Государь. Король легко согласился с этим, сам с презрением относясь к этому умному, но порочному и изменчивому государственному деятелю, отказавшемуся во время революции от епископства. Еще до его увольнения Людовик обратился к Императору Александру с горячим письмом, прося взять обратно предъявленные ему требования, столь ужасные для Франции и могущие вызвать отречение его от престола. Александр предъявил это письмо союзникам и убедил их отказаться от своих требований. Дальнейшие переговоры велись, главным образом, о временной оккупации некоторых департаментов.

После увольнения Талейрана председателем Совета министров и министром иностранных дел был назначен герцог Арман-Эммануэль-Дюплесси Ришелье, пользовавшийся особым расположением Александра. Принадлежа к историческому роду, отличаясь благородством и способностями, эмигрировавший в самом начале революции, Ришелье (1766–1822), по прибытии в Россию, участвовал в войне с Турцией, с 1803 г. был генерал-губернатором Одессы и Новороссийского края, много заботясь об их благоустроении. Государь убедил его принять назначение министром.

По Парижскому договору 8(20) ноября 1815 г. Франция понесла весьма умеренные земельные потери и сохранила границы 1790 г. Для обеспечения уплаты контрибуции в 700 миллионов франков и для охранения спокойствия страны заняты были союзными войсками 17 крепостей в северо-восточных департаментах. Пребывание войск, в числе 150 000 человек, было ограничено пятилетним сроком, который мог быть сокращен.

За несколько дней до Ватерлооской битвы в Вене закончены были занятия конгресса. 9 июня 1815 г. был заключен мирный договор. Он был позднее несколько дополнен и изменен, в соответствии с постановлениями Парижского мира 20 ноября. Россия получила герцогство Варшавское, за исключением Познани, и образовала из него Царство Польское. Галиция осталась за Австрией. Последняя, вместо Нидерландов и юго-западных немецких земель, получила Тироль с Зальцбургом, в Италии же – Ломбардию и Венецию. Главным приобретением Пруссии на востоке было отделение от Саксонии земель с 845 000 жителей. На западе большинство присоединенных к Пруссии земель (в Вестфалии и Прирейнской области) были населены католиками. Пруссия оказалась разделенной на большую – восточную и меньшую – западную, с соперничавшими средними и мелкими государствами. Англия получила в Европе Гибралтар, Мальту, Ионические острова, заняв господствующее положение в Средиземном море. Она удержала хлопчатобумажные округи Нидерландской Индии, отдельные острова в Западной Индии и Иль-де-Франс (остров Св. Маврикия), на восток от Мадагаскара. Франция вынуждена была уступить герцогство Бульонское, крепости Филиппвиль и Мариенбург Соединенным Нидерландам; Саарлуи, Саарбрюкен с окрестностями – Пруссии; левый берег Лаутера с городом Ландау – Баварии, часть Савойи и Ниццу – Сардинии. Франции оставили ее завоевания и приобретения до 1790 г. Испания и Португалия остались в прежних границах. Швеция вознаграждена была за отошедшую в 1809 г. Финляндию Норвегией, с тем чтобы оба государства имели [одного и] того же монарха. Дания, за свою преданность Наполеону, лишилась некоторых земель. В созданное под скипетром Оранского дома королевство Соединенных Нидерландов вошли старинные Бургундские земли, Голландия и Бельгия. Италия разбита была на несколько государств, в число которых входило Ломбардо-Венецианское, ставшее австрийской провинцией. Образован был Германский союз, состоявший из тридцати трех государств разных величин. Палеолог писал: «Благодаря вмешательству Царя существует еще Франция».

В то время, когда в Париже переговоры о мире были еще обостренными, Император Александр произвел 10 сентября н. ст. парад своим войскам. Между Шалоном и Монтмирейлем, в долине Вертю, где на Каталунских полях в 451 г. вождь вестготов Аэций остановил нашествие орд Атиллы, стояли в строю 150 000 русских победоносных воинов. Присутствовали Австрийский император, король Прусский, герцог Веллингтон и князь Шварценберг. Государь лично предводительствовал армиею и салютовал союзным монархам. После смотра состоялся обед, на котором присутствовало 300 приглашенных. Император Александр провозгласил тост за мир Европы и благоденствие народов. На следующий день, 30 августа (память св. Великого Князя Александра Невского), там же совершен был торжественный молебен. Царь вместе со своим воинством возносил благодарение Господу. «Это был самый лучший день в моей жизни, – говорил Государь впоследствии, – никогда его не забуду. Мое сердце было полно любви к врагам. Я горячо молился за них. И, плача у подножия креста, я молился о спасении Франции».

Оккупационные войска во Франции подчинены были фельдмаршалу герцогу Веллингтону, главная квартира которого находилась в Камбре. Русским четвертым корпусом командовал генерал-лейтенант, генерал-адъютант граф М. С. Воронцов, с 1823 г. Новороссийский генерал-губернатор и наместник Бессарабской области, с 1844 г. Кавказский наместник и главнокомандующий, скончавшийся в 1856 г. светлейшим князем и фельдмаршалом. Штабы дивизий, командуемых генерал-лейтенантами Удомом, Лисаневичем и Алексеевым, находились в крепостях Мобеже, Авеле, и Ретеле.

Император Александр покинул Париж 15(28) сентября. Палеолог пишет, что он оставлял Париж в другом настроении, чем в 1814 г. Он испытал там много разочарований, не чувствовал прежнего подъема. Французской историк Пьер де ла Горе писал после 1815 г.: «Среди такого множества несчастий, столь тягостна была участь Франции, если бы не явилась ей спасительная помощь со стороны Александра. Он тоже мог испытывать раздражение. Но он был наделен великодушием. Прусская алчность покоробила его, он усмотрел в ней злоупотребление последней».

Незадолго до своего отъезда из Парижа Государь составил акт Священного Союза. В редактировании его приняли участие А.С. Стурдза и граф Каподистрия. Шильдер пишет: «Договор братского христианского союза, задуманного Александром и названного Священным Союзом, состоял из трех статей, по которым союзники обязывались: 1) пребывать соединенными неразрывными узами братской дружбы, оказывать друг другу помощь и содействие, управлять подданными своими в том же духе братства для охранения правды и мира, 2) почитать себя членами единого христианского народа, поставленными Провидением для управления тремя отраслями одного и того же семейства, и 3) пригласить все державы к признанию этих правил и к вступлению в Священный союз». 14(26) сентября 1815 г. акт Союза был подписан в Париже тремя союзными монархами, причем император Франц проявил большую сдержанность. Принц- регент высказывал одобрение по поводу содержания акта, но английское правительство не присоединилось к Союзу из парламентских соображений. Не получили приглашения вступить в Союз римский папа и турецкий султан.

Из Парижа Государь проехал в Брюссель, откуда вновь пересек Францию, направляясь в Дижон, где происходили маневры австрийской армии. Сопровождавший его Михайловский-Данилевский пишет: «На сем пространстве, заключающем в себе более пятисот верст, ни один вооруженный не сопровождал Государя, невзирая на то, что мы ехали в земле неприятельской, где умы находились в чрезвычайном брожении. Жители мест, отдаленных от большой дороги, старые и малые, мужчины и женщины, толпились на почтовых дворах, чтобы взглянуть на благодетеля Франции и спасителя ее, как они его называли, подавали ему просьбы и говорили о своих нуждах, как настоящему своему Монарху».

В 1818 г. на конгрессе в Аахене герцог Ришелье, опираясь на дружественное к нему отношение Императора Александра, смог получить согласие держав вывести оккупационные войска на два года раньше назначенного срока. В ноябре этого года все они покинули страну. Граф Воронцов оставил по себе во Франции наилучшие воспоминания, как и бывший в 1814 г. военным комендантом Парижа граф Фабиан Вильгельмович фон дер Остен-Сакен (1752–1837), впоследствии князь и фельдмаршал. Император Александр после Аахенского конгресса произвел под Валансиеном смотр русским войскам, в октябре двинувшимся в поход в Россию.

Когда в 1825 г. во Францию пришло известие о кончине Императора Александра, виноградари окрестностей Эпернэ и Вертю (в Шампани) говорили графине Шуазель-Гуфье, урожденной графине Тизенгаузен: «Какое несчастье! Он ведь спас Францию. Он, сударыня, был настолько же мил, насколько добр».

***

Наполеон на острове св. Елены не раз вспоминал поход в Россию. Он говорил: «Все чувства любви к отечеству и вере были возбуждены в русских; легко было предвидеть, что трудностям и лишениям, которые мы терпели в Литве, последуют все ужасы народной войны. Нам предстояла новая Испания, но Испания без границ, без городов, без способов сообщения. Мы не могли встретить в России новую Сарагоссу, потому что деревянные, обшитые тесом дома не могли устоять против пальбы и огня, но нас ожидали затруднения еще более ужасные» (Русский архив. 1893).

Страдая в неволе, испытывая большие притеснения со стороны английского губернатора генерала Гудсона Лоу, Наполеон обращал свои взоры к Императору Александру. В бумагах русского представителя в международной комиссии на острове св. Елены (с 1816 по 1822 г. генерал-майора графа А.А. де Бальмена) имеются указания на это. 10 апреля 1818 г. он доносил в Петербург, что состоявший при Наполеоне граф Бертран сказал ему: «Император, удрученный горем, подверженный на этой скале бесчеловечному обращению, всеми оставленный, хочет написать Императору Александру, единственному своему заступнику...» Бальмен, на основании общих инструкций, не имел права принять письмо. 11 июля 1819 г. Наполеон через графа Монтелона передавал, что ждет помощи от великодушия Императора Александра. 15 апреля 1819 г. Бальмен писал: «Если бы мы были в России, говорят в Лонгвуде и господа и слуги, нам было бы так же хорошо, как в Париже. У императора был бы замок, прекрасные сады, экипажи, приятное и избранное общество. Император Александр по великодушию не чета этим скверным англичанам...»

1 октября 1819 г. Монтелон, будучи на скачках в Дидвуде, сказал Бальмену, по поручению Наполеона, что «Императорский Русский Двор им (Бальменом) внутренне доволен и что вся Европа признала в последнем приложение неизменного правила русских и всех честных людей: «Великодушие и деликатность в отношении побежденного врага». Скажите ему, что Император Александр сохраняет ко мне лично дружелюбные чувства, которые независимы и всегда останутся независимыми от хода его политики» (Русский архив. 1869).

***

Историк С.М. Соловьев пишет: «Прошло сто лет со дня рождения знаменитого исторического деятеля, слишком полвека после его кончины, и пора отозваться об его деятельности исторически, научно. Всякий исторический деятель в известной степени есть произведение своего века, и значение его деятельности определяется тем, как он содействовал решению задач своего времени относительно своего народа и относительно других народов, в обществе которых его народ живет, ибо эти две стороны неразрывно связаны. Мы видели, что духовный организм Александра I сложился под влиянием страшной политической бури, страшной борьбы между старым и новым, между разрушением и охранением. Обязанный по своему положению принять самое деятельное участие в событиях, Александр, по свойствам своей личной природы, воспитания и положения, явился на поприще с требованиями соглашения, примирения, и здесь высказался деятель времени, ибо время требовало покоя, отдохновения после борьбы, возможности разобраться в развалинах и материалах, нагроможденных сильным движением.

Спокойное, равноправное соглашение правительств касательно установления внешних отношений между народами, спокойное и свободное, независимое установление внутренних отношений в каждом народе – вот основание системы молодого Русского Государя. Но перед ним предстал Наполеон, и прежде всего, нужно было вступить в страшную борьбу с гением войны, с гением революции, стремившимся, посредством насилия, переменить вид Европы. Александр принял борьбу, которая представила небывалое в истории явление. С одной стороны, необыкновенный военный гений и необыкновенные боевые средства, необыкновенное приготовление к бою, с другой – сознание, полученное жестоким опытом, что ничего этого нет в равной степени, и вместе с тем решение принять борьбу и вести ее до конца, не отступая ни перед какими жертвами,– решение, показывавшее силу нравственных средств, давшую торжество в этой, по-видимому, столь неравной борьбе. В истории человечества было вписано небывалое по своему величию явление. Военный гений дорог для народов, когда он служит их защите, утверждению необходимого для них значения, места среди других народов; но военный гений, поставивший себе задачей, постоянным упражнением порабощение других народов, есть явление, вовсе не идущее к новой европейской истории, есть явление из мира древнего, языческого, и соперник этого военного гения, уничтоживший его темную деятельность, не пощадивший для этого никаких усилий и жертв, ведший неутомимо войну не для войны, не для покорения, а для освобождения народов, есть деятель преимущественно новой европейской истории, деятель истории христианской.

Россия имеет полное право гордиться такою деятельностью своего Государя и видеть в ней деятельность свою, народную. Вошедши в общую жизнь европейских народов с большою силою, с большим значением, Россия по поводу важнейших событий этой жизни должна была высказаться, выразить характер своих устремлений. Народ, чуждый завоевательных стремлений по природе и по отсутствию побуждений искать чужого хлеба, страна, по своей обширности довлеющая сама себе, не могла явиться с завоевательными стремлениями, они высказались в защите народов от насилия сильного. Этот характер России выразился в XVIII в. в Семилетней войне, в XIX, в более обширных размерах, в борьбе Александра с Наполеоном. После свержения Наполеона Александр приступил к исполнению своей задачи, которую сознавал в начале Царствования, о которой заявлял при каждом удобном случае. Мы видели, как трудна была эта задача, задача примирения и соглашения противоположных направлений и беспрестанно сталкивавшихся многоразличных интересов. Александр и здесь, в борьбе с препятствиями, обнаружил ту же твердость и выдержливость, какие показал в борьбе с Наполеоном; он явился неутомимым политическим бойцом, героем конгрессов, как Наполеон был героем битв. Европа после революционных бурь и военных погромов требовала, прежде всего, мира, спокойного улажения, хотя на первое время, всего перевернутого, переломанного во время этих бурь и погромов. Отсутствие возможности общих мирных совещаний и отсутствие на этих совещаниях могущественного авторитета, примиряющего и соглашающего интересы, охраняющего все, что нуждалось в защите, в подпоре для существования и развития, – отсутствие таких совещаний и авторитета на них повело бы к страшной смуте, к кровавым поминкам по революции и Наполеону, к господству силы и насилия. От этого Европа была спасена неутомимою деятельностью Александра, Агамемнона среди царей, пастыря народов – названия эти сохранятся за ним в истории, в истории эпохи, знаменитой самою сильною совокупною деятельностью народов»²⁸.