Император Николай I в свете исторической правды
В царствование императора Николая сильно подвинулось дело возсоединения униатов. Государь желал только соблюдения осторожности в проведении этого вопроса, чего и указано было им придерживаться в 1834 г. 12 февраля 1839 г. собор униатских епископов и высшего духовенства, собравшийся в неделю Православия в Полоцке, составил торжественный акт о присоединении униатской церкви к православной и всеподданнейшее прошение о том государю, подписанное 1305 духовными лицами. 25 марта царь написал на прошении: «Благодарю Бога и принимаю». За пастырями присоединилось и все полуторамиллионное униатское население литовской и белорусской епархий. Торжественные богослужения совершены были в Витебске, Орше, Полоцке, Вильне. Выбита была медаль с надписью на одной стороне: «Отторженные насилием (1596) возсоединения любовью (1839)», на другой – под ликом Спасителя на убрусе: «Такова имамы Первосвященника». Бывшие униатские архиереи получили православные епархии западного края. Владыка Иосиф (Семашко) назначен был архиепископом литовским, владыка Василий (Лужинский) – епископом полоцким, Антоний (Зубко) – минским.
В 1839 г. государем отправлен был в Константинополь, Александрию и Иерусалим флигель-адъютант граф Адам Адамович Ржевуский. Он должен был приветствовать молодого султана Абдул-Меджида, только что вступившего на престол. Принят был царский посланец с исключительными почестями. Выхлопотал он улучшение положения православных в Святой Земле. Мегемет-Али, паше египетскому, он передал пожелание государя об отозвании сына, Ибрагима-паши, выступившего против султана. По возвращении гр. Ржевуский был принят государем и высказал мнение, что от Мегемет-Али можно было бы добиться многого в отношении Палестины, если поддержать его. Государь ответствовал: «К сожалению, это невозможно, я не желал бы быть обязанным обладанию Св. Местами возстанию подданного против своего государя, ибо старый паша, в конце концов, подданный султана, и подданный, которому последний имеет право отрубить голову... Конечно, охрана Св. Мест должна была бы нам принадлежать безраздельно, или, по крайней мере, мы должны были бы иметь там больше и более широкие права, чем латиняне. Это покровительство христианам французами смешно. В Турции, как и в Сирии, больше православных, чем католиков, и наследие восточных императоров не принадлежит французам».
7 августа состоялось торжественное открытие Пулковской обсерватории. Академик Василий Струве, известный астроном, в 1838 году отправлен был, по повелению государя, в Европу для заказа необходимых инструментов: «самых лучших, какие только могли приготовить лучшие мастера». Главные заказы даны были фирме братьев Репсольд в Гамбурге. В Мюнхене оптик Мерц изготовил 15-ти дюймовый рефрактор, долгое время лучший в мире. На докладе о сем министра народного просвещения гр. С. С. Уварова, государь написал: «Прекрасно». Харвардский астроном, американец Кливлэнд Аббе считал два года, проведенные им на практике у Струве, «самыми счастливыми в жизни» и назвал Пулково «научным раем». Вениамин Гулд, основавший в 1849 году американский «Астрономический журнал», назвал Пулковскую обсерваторию «астрономической столицей мира».
В том же году граф Уваров представил государю стихотворение А. С. Хомякова «Киев», написанное им для «Киевлянина», издававшегося тогда другом последнего М. А. Максимовичем. Министр писал: «Известный наш поэт Хомяков, который, как кажется, мог бы один идти по стопам Пушкина, еслиб постояннее занимался своим искусством, написал ныне стихотворение, которое я считаю достойным воззрения Вашего Императорского Величества. Осмеливаюсь при сем всеподданнейше представить оное. Последние стихи имеют отношение к другому стихотворению («Орел»), в котором Хомяков воспевал соединение всех Славянских племен под хорутвию России. Эта мысль, которой он проникнут, проявляется в каждой строке, им написанной, глубокое религиозное чувство (в чем Хомяков совершенно отличается от Пушкина), дает этой любимой мысли особую теплоту и возвышенность. Изящество языка и сила выражений не оставляет, думаю, ничего желать более». 30 сентября 1839. Рукою государя написано: «Не дурно», а по строкам: в чем Хомяков отличается от Пушкина, по свидетельству Николая Барсукова, – тою же державною рукою сделан росчерк карандашем, как бы уничтожающий эти слова.
В 1839 г. Россию посетил французский литератор маркиз де Кюстин, выпустивший потом книгу об этом путешествии. Допущенные им извращения и злостность заставили даже мягкого В. А. Жуковского назвать его «собакой». Из этой книги стоит привести, высказанные ему императором Николаем I, суждения об образе правления: «Я понимаю республику, это – образ правления прямой и искренний или могущий, по крайней мере, быть таким; я понимаю абсолютную монархию, потому что я стою во главе подобного порядка вещей, но я не понимаю представительной монархии. Это – правление лжи, обмана и коррупции, и я скорее удалился бы в Китай, чем когда-либо допустил его».
26 августа на Бородинском поле состоялся военный парад. Государь со следующими словами обратился к войскам: «Ребята! Пред нами памятник, свидетельствующий о славных подвигах ваших товарищей! Здесь, на этом самом месте, за 27 лет перед сим, надменный враг возмечтал победить русское войско, стоявшее за веру, царя и отечество! Бог наказал безразсудного: от Москвы до Немана разметаны кости дерзких пришельцев – а мы вошли в Париж. Теперь настало время воздать славу великому делу. Итак, да будет память вечная безсмертному для нас императору Александру I, – его твердою волею спасена Россия; вечная слава павшим геройскою смертью товарищам нашим, и да послужит подвиг их примером нам и позднейшему потомству. Вы же всегда будете надеждой и оплотом вашему государю и общей матери нашей России».
Князь А. В. Мещерский поступил в 1838 г. юнкером в Оренбургский уланский полк 6-ой кавалерийской дивизии. Полком командовал его дядя князь Ливен. Мещерский описывает маневры 1839 года на Бородинском поле: «Государь Николай Павлович стоял верхом на пригорке перед Бородинской колонной, пропуская мимо себя церемониальным маршем, без перерыва в продолжение 8 часов, все двести пятьдесят тысяч, собранного в это время на Бородинском поле войска. Нельзя было не удивляться его необыкновенной силе и энергии: он стоял все время недвижимо на своем высоком коне, как великолепная мраморная статуя древнего рыцаря, не переменяя почти ни разу своего положения. В это время Государь Николай Павлович перед своей грозной армией действительно изображал собой одного из тех легендарных героев-великанов, которых все воинственные народы любят воспевать в своих народных песнях. Лучше сказать: Государь Николай Павлович в эту минуту представлял собою по истине идеальный тип царя могущественной державы в Европе, каким он и был в то время в действительности».
Английский посол в Петербурге, Лофтус, писал в 1840 году: «...В императоре Николае было что-то удивительно величественное и внушительное; несмотря на его суровый вид, он поражал пленительной улыбкой, и его манеры были очень приятны. Вообще это был благородный, великодушный человек, и все близко его знавшие питали к нему преданную любовь. Его суровость объяснялась не желанием его быть жестоким, а убеждением, что следовало в то время управлять всем светом твердой, железной рукой».
В Светлое Христово Воскресение освящен был Зимний Дворец, отстроенный после пожара. Перед заутреней был крестный ход. В Белой зале процессия двигалась между длинными рядами мастеровых, большей частью бородатых мужиков в кафтанах. Розговены были устроены на 3000 человек. В том же году расширено было пристройкой помещение Императорской публичной библиотеки.
В 1839 г. Наследнику Цесаревичу, великому князю Александру Николаевичу было указано, «чтобы слушать и учиться», присутствовать на заседаниях Государственного Совета, но без права голоса.
11 февраля скончался граф М. М. Сперанский. Государь был очень огорчен кончиною этого выдающегося государственного деятеля, близкого его сподвижника. Он говорил М. А. Корфу: «...И я, и ты, по близким к нему отношениям, и все мы понесли потерю ужасную, неизмеримую..! А твое дело, оставаться верным его школе: служи по-прежнему, не обращай внимания на то, что слышишь вокруг себя, иди своим путем, как велят честь и совесть; словом, действуй в духе и правилах покойного – мы останемся всегда друзьями и ты будешь полезен не только мне, но и Саше». Князю И. В. Васильчикову государь писал, что эта невозвратимая потеря заставляет его испытывать жестокое огорчение.
Генерал П. X. Граббе, состоя с 1838 г. командующим войсками линии и Черномория, был послан в 1839 г. в Дагестан с Чеченским отрядом для овладения оплотом мюридизма аулом Ахульго. 22 августа он с большими трудностями и кровопролитием овладел им. Но Шамиль ускользнул. Граббе награжден был званием генерал-адъютанта и орденом Св. Кн. Александра Невского. Считали Шамиля конченным. Но государь думал иначе. На докладе о событии он написал: «Прекрасно, но жаль, что Шамиль ушел и признаюсь, что опасаюсь новых его козней. Посмотрим, что далее будет». В 1840 г. оправившийся Шамиль снова появился в Чечне и Дагестане.
В конце 1839 г. сильно болела великая княжна Ольга Николаевна. Кризис последовал на 28 день. Известно, со слов лейб-медика Маркуса, стоявшего во главе многих врачей, что государь по восемь раз в день заходил проведать больную, по ночам же подходил к дверям и со слезами прислушивался к ея стонам. Когда опасность миновала он хотел подарить дочери давно приготовленный подарок – две драгоценные жемчужины Севинье. Маркус, опасаясь волнения больной, запретил вручение ей жемчужин. Государь неделю носил жемчужины в кармане, ожидая разрешения врача. Когда больная поправлялась, государь становился на колени и кормил ее из своих рук, следуя предписанию врача.
В 1839 г. государь, посетив Коломенское, как всегда, прежде всего отправился в церковь. Там в это время происходила крестьянская свадьба. Дождавшись окончания богослужения, он поздравил новобрачных и велел им явиться в Москву во дворец. Там они были обласканы и одарены царем и царицей («Истор. Вест.» 1915).
В 1840 г. продолжал оставаться сложным турецкий вопрос. Россия, как и в предыдущие годы, поддерживала султана в его столкновении с египетским пашей. Франция же поощряла домогательства Мегмед-Али. Англию тревожили дружественные отношения России и Турции. В Лондоне состоялась конференция для разсмотрения египетского вопроса. В ней приняли участие представители России, Англии, Австрии и Пруссии. Султан был поддержан и вынесено решение, что турецкие дела будут впредь разрешаться совместно этими державами. В лондонской конференции 1841 г. приняла участие и Франция, примкнувшая к соглашению. Конференции эти ослабили то исключительное значение, которое, с тридцатых годов, имела Россия в турецких делах. Наряду с этим, Россию устраивало усиление конференцией запрета для всех государств проводить военные суда из Черного моря в Средиземное и обратно.
В конце мая государь прибыл в Берлин и присутствовал при кончине короля Фридриха-Вильгельма III. При гробе несли дежурство русские генерал-адъютанты, флигель-адъютанты и чины Кавалергардского полка. Вступивший на престол сын покойного, король Фридрих-Вильгельм IV, брат императрицы Александры Феодоровны, принял отряд кавалергардов, обнял старшего унтер-офицера и рядового; обласкав каждого, он говорил о своих наследственных чувствах к России. Король опубликовал завещание отца. В нем говорилось и об иностранной политике: «Постарайся сохранить, по мере возможности, доброе согласие, существующее между европейскими державами, в особенности, чтобы Пруссия, Россия и Австрия никогда не разделялись».
В Москве шла постройка большого Кремлевского дворца. Государь не раз бывал на работах. Однажды архитектурный помощник Горский выразил сожаление о предназначенном на слом известном изразчатом Крутицком теремке. Государь поблагодарил его и запретил это трогать.
Начало сороковых годов ознаменовано было сближением России с Англией. В 1841 г. государь посетил Лондон. Недоволен был он внутренними делами в Пруссии, где проявились либеральные влияния. Государь говорил: «Мой шурин идет на гибель». Король Фридрих-Вильгельм IV продолжал держаться России. На военном празднике он заявил: «Будем всегда помнить, как много Пруссия обязана признательностью России. Русский император не только мой родственник, он вместе с тем мой ближайший и лучший друг; это настоящий друг Пруссии».
В 1841 г. последовал секретный рескрипт на имя председателя Государственного Совета князя Васильчикова: «Князь Илларион Васильевич! Признав за блого в отсутствие мое поручить любезнейшему сыну моему, Наследнику Цесаревичу и Великому Князю Александру Николаевичу, решение по делам Комитета Министров, предлагаю Вам о сем объявить Комитету. Те дела, по коим следовать будут указы, представить особо на мое разсмотрение».
В «Записках» М. А. Корф отмечает следующее. Динабургским комендантом был генерал-лейтенант Гельвиг опытный, отличный инженер, но и взяточник. Государь, государыня и великая княжна Ольга остановились в 1841 г. в Динабурге. Помещение им было отведено в комендантском доме. Государь вызвал, к себе Гельвига и со строгим выражением лица, обратился к нему: «Гельвиг, должен сделать тебе вопрос по совести, но дай честное слово, руку на сердце, что ответишь сущую правду?» – Комендант испугался, ожидая грозного допроса. – «Правда ли, что ты ненавидишь женщин?» – «Во всяком правиле есть изъятие, и Ваше Величество, конечно, не изволите подумать (император Александр II, читая «Записки» исправил: «он отвечал по французски: «Sir, c’est une саlmiе, вместо calomnie» (клевета).). – «Ну, извини же, что я навязываю тебе жену и дочь; когда оне выедут, ты можешь обмыть и обкурить свой дом, чтобы и духу их не осталось».
В конце 1841 г. в Государственном Совете разсматривалось решение Сената об одном крестьянине, который, в пьяном виде, произнес дерзкие выражения против царя. Он присужден был на каторгу. Вопреки своему обычаю, государь утвердил меморию. Видимо Наследник Цесаревич сообщил об этом деле отцу. Последовало Высочайшее прощение крестьянина. Вечером же на балу у гр. Воронцова, государь сказал Корфу, «что не понимает, как это дело могло у него проскочить».
Государь считал необходимым постройку железных дорог для преодоления столь огромных в России разстояний. Приходилось ему выслушивать разные возражения. Отрицательно относился к этому вопросу главноуправляющий путями сообщения и публичными зданиями граф К. Толь. В начале 1842 г. государь приказал приступить к постройке железной дороги между С.-Петербургом и Москвой. Инженеры корпуса Путей Сообщения полковники Мельников и Крафт были назначены состоящими при государе. Им поручено было составление проектов и смет. 1 февраля последовал Высочайший указ о постройке на средства казны железной дороги между обеими столицами. Председателем Комитета, наблюдающим над постройкой, назначен Наследник Цесаревич. На место скончавшегося гр. Толя назначен был гр. П. А. Клейнмихель, известный своей исполнительностью и настойчивостью. Изыскания велись весь 1842 г. и частично 1843 г. Шоссе, соединявшее Петербург и Москву шло через Новгород, Вышний-Волочек, Торжок и Тверь. Мельников приготовил два плана. По одному – дорога придерживалась шоссе, по другому, – минуя упомянутые города, шла по прямому направлению на Тверь. Получалось сокращение, представлявшее выгоду для пассажиров и грузов. Государь, выслушав доклад, приказал вести дорогу прямо.
Гр. Корф пишет, что 25 января государем, по случаю утверждения проекта железной дороги между столицами, была принята депутация в составе 17 почтенейших купцов, благодарившая за новый знак монаршего попечения о пользе и процветании коммерции. «На другой день», пишет Корф, «я виделся с некоторыми из них, и они все еще были в каком-то восторженном состоянии. Император Николай знал и любил Русь, как знал и любил ее до него разве один только Петр Великий, а знание народа, согретое любовью, всегда действует с электрической силою. Он принял депутацию в своем кабинете, в сюртуке, за-просто, по домашнему, что с первой же минуты произвело самое приятное впечатление. Прежде чем кто-нибудь успел выговорить слово, он начал с изъявления своей благодарности за внимание купечества к попечениям об этом деле. – Мне надо было, – продолжал он, – бороться с предубеждениями и с людьми; но когда я сам убедился, что дело полезно и необходимо, то ничто уже не могло меня остановить. Петербургу делали одно нарекание: что он на конце России и далек от центра империи; теперь это исчезнет. Через железную дорогу Петербург будет в Москве и Москва в Кронштадте. – Потом, обращаясь к Цесаревичу, он прибавил: – Но человек смертен и потому, чтобы иметь уверенность в довершении этого великого дела, я назначил председателем Комитета железной дороги вот его: пусть он и доделает, если не суждено мне. – Аудиенция закончилась призывом к купечеству содействовать благодетельным попечением правительству своею деятельностью и честностью».
Приводит гр. Корф появившуюся в марте 1842 г. в парижском журнале «Minerve» статью о Петербурге неизвестного автора, пожелавшего представиться императору и допущенного на прием дипломатического корпуса. «Я ждал минуты выхода императора, признаюсь, не без некоторого внутреннего волнения. В зале царствовало какое-то тревожное молчание, будто предвестие великого события. Для меня увидеть императора было делом великой важности. Я не умел отделить в моих мыслях человека от идеи о его власти, ни идеи власти от человека, и потому ожидал в Николае увидел черты, какими изображают нам героев древности: высокий лоб, проницательный взгляд, исполненный достоинства, рост и формы Алкивиада. Сделав несколько шагов вперед, он поклонился на обе стороны, одним протянул руку, других приветствовал милостивою улыбкою, с некоторыми стал беседовать то по-русски, то по-французски, то по-немецки, то по-английски, и все одинаково свободно. Когда пришла моя очередь, он много и долго говорил о чужих краях. Ему все было известно: мысль и речь переходили от востока к западу, от юга к северу; замечания его о разных странах и о различных их отношениях были так тонки и обличали такое глубокое знание, что, забыв монарха, я дивился в нем мыслителю. Откуда находится у него время, чтобы иметь обо всем такое справедливое и основательное суждение? Целая администрация колосальной империи в нем сосредоточивается, ни одно, сколько-нибудь важное дело не решается без него; просьба последнего из подданных восходит на его усмотрение, каждое утро, с ранних часов, он работает с своими министрами, каждая ночь застает его опять за рабочим столом».
М. А. Корф так высказывается по поводу этой статьи: «Все, что можно сказать об этом портрете, это то, что он был еще ниже истины. Француз и при том тогдашний француз, привыкший к конституционным королькам, не мог вполне судить о бремени, лежащем на самодержавном монархе огромной России, а кто нес это бремя добросовестнее, благоразумнее Николая! Независимо от высших качеств, которые могли быть оценены одними русскими, и из них, преимущественно, одними приближенными, в наружности, в осанке, в беседе, во всех приемах императора Николая были, действительно, какое-то обаяние, какая-то чаровавшая сила, какому влиянию не мог не подчиниться, увидав и услышав его, даже и самый лютый враг самодержавия».
В 1842 г. были обнаружены страшные безпорядки в судебной части петербургского ген.-губернаторства. Ген.-губернатором был граф П. К. Эссен. Дело разсматривалось Государственным Советом и было подробно изложено в журнале его заседания. Государь на журнале положил резолюцию: «Неслыханный срам! безпечность ближнего начальства неимоверна и ничем неизвинительна; мне стыдно и прискорбно, что подобный безпорядок существовать мог почти под глазами моими и мне оставаться неизвестным». Эссен был уволен и на его место назначен ген.-адъютант Кавелин.
В 1842 году, в бытность генерал-губернатором Д. Г. Бибикова, в юго-западных епархиях определены были постоянные оклады жалования православному духовенству. Высочайше утверждено было положение об обработке прихожанами для приходских священников десяти десятин церковной земли. Постройка церковных и всех служб тем же законом отнесены на обязанность прихожан, с обязательством помещиков выдавать для сего лесной материал.
Как сообщает Корф, каждый год, в день 14 декабря, в дворцовой церкви, совершалось богослужение, на которое приглашались лица причастные к событиям 1825 года. После молебна провозглашалась вечная память «рабу Божию графу Михаилу и всем в сей день за веру, царя и отечество убиенным». Провозглашалось потом многолетие «храброму всероссийскому воинству». После службы все допускались к руке императрицы, и целовались с государем, как в Светлый праздник. Император посещал в этот день Конногвардейский и Преображенский полки, пока там находились ветераны того времени.
В 1842 г. возстановлена Казанская Духовная Академия. Она была открыта в 1797, а в 1818 г. обращена в семинарию.