Филарет, митрополит Киевский

Я убежден, что Вы, руководимые небесною благодатию, по стопам истинных иерархов и учителей Вселенской Церкви, в духе любви и мира словом и примером послужите к животворному назиданию новой паствы своей, и Богоспасаемый град Киев да светит окрестным странам лучами живой деятельной веры» – говорилось 17 апреля 1837 г. в рескрипте императора Николая I владыке Филарету, восходившему на древнюю кафедру Софийского собора, основанного ровно 800 лет перед тем.

Длинен, труден, порою скорбен, но весь озарен духовной красотой был уже к этому времени жизненный путь сего, отличавшегося, по определению того же государя, «свойствами христианской любви и кротости» архипастыря-аскета, мудрого наставника, монахолюбца, ревнителя святоподвижничества, нищелюбца. Сам он так определял свой образ действий: «Идти всегда прямым путем, это было моим постоянным правилом, и было хорошо. Часто случалось мне, с самых первых пор службы, бывать в большой тесноте обстоятельств, и сверху давят и со стороны теснят, а я все держался одного прямого пути и так разсуждал: как люди ни хитрят и ни усиливаются, а Бог всех перемудрит и пересилит».

Родившегося 17 апреля 1779 г. в с. Высоком, Кромского уезда, Орловской губ., почти «слепенького» Феодора, четвертого сына многосемейного священника Георгия, выходил горячими молитвами и неусыпным уходом старик дедушка, о. Никита, научивший его, вместе с сыном, и грамоте. Церковное чтение и посещение храма с детства стало его потребностью.

Красочна картина, относящаяся к этому времени: «Летом, находясь сам на работах, о. Георгий посылал Феодора наблюдать за пчельником, давая ему для чтения в это время Четии-Минеи. Однажды, в жаркий летний день, когда на солнышке пчелки весело жужали и работали, собирая мед с цветов, юный наблюдатель сидел у пенька; пред ним развернутая лежала большая книга Четий-Миней св. Димитрия Ростовского. Водя пальчиком по крупным славянским буквам, читал он житие св. Филарета Милостивого: очень по сердцу пришлось оно мальчику; второй раз он начал его читать. Пламенное желание и ему посвятить себя на служение людям охватило мальчика: образ св. Филарета Милостивого глубоко отпечатлевался на сердце мальчика. Дума принять иночество и имя святого этого охватила юного ревнителя жизни святой. Рой пчелок гудел над его головкой. Слезы капнули на страницы свя щенной книги. Мальчик наклонился, чтобы поцеловать дорогия строчки и заснул... Когда отец стал искать улетевший рой, мальчик проснулся и когда его родители стали журить за то, что он упустил рой, мальчик стал уговаривать отца не огорчаться этим, особенно, если рой взят кем-либо бедным. И при этом указал на только что читанные страницы жития св. Филарета Милостивого, которые и начал читать. «Так то так, сказал сыну отец, мой родимый, и слава Богу, что ты так внимаешь в божественное чтение, но все-таки неладно, что ты прокараулил рой-то» и – тотчас же увидел этот рой сидящим недалеко от Феодора на пне». «Бывало, дома, разсказывал о. Георгий, соберемся обедать и сядем за стол; а Феденьки нет, как нет. Где он? Никто не знает. И пойду я сам, бывало, искать его. Ищу по двору, по саду, на пчельниках, кличу, зову. Нет его! Взойду на сарай, на самую поветь, смотрю, а он стоит на коленях в коноплях и Богу молится. Сойду потихоньку с повети, пойду поближе к коноплянникам, громко кликну его; как будто не вижу его. И он, мой голубчик, сейчас прибежит, как будто не был нигде, и пойдет со мною обедать. Или, бывало – ночью братья спят, а он встанет на колени на лавочке или на сене под сараем и молится усердно Богу. А чтобы прогулять когда-нибудь вечерню или утреню (не говорю уже про обедню) – Боже упаси! Всегда первый прибежит в церковь и последний выйдет из нея».

Не смущаясь нуждой, прилежно, послушно, не сердясь, когда его, маленького сложением, обижали старшие однокашники, прошел он курс учения в Орловском духовном училище и в Севской семинарии, изучив и языки – французский и немецкий, в которых потом совершенствовался для научных работ. Когда отец вздумал его женить, решил «схитрить». При посещении невест, он, по его же словам, притворялся батраком, намеренно замарывая руки грязью и дегтем, и отпугивал их.

Назначенный учителем семинарии, он в 1798 г. принял постриг с именем столь почитавшегося им святого Филарета Милостивого. В следующем году, без всякого предупреждения, он, сослужа иеродиаконом, был рукоположен в иеромонахи и вскоре назначен инспектором Орловско-Севской семинарии. Через три года он там же стал ректором, сначала в сане игумена, а вскоре архимандрита. С этого времени и начались его великия скорби. Настали оне тогда, когда состоялось постановление Синода о перенесении местопребываний епархиальных архиереев в губернские города. Преосвященный Досифей, пользуясь поддержкой митр. петербургского Амвросия, задерживал свой отъезд из Севска в Орел. Архим. Филарет, считая это вредным для дела, написал об этом митр. Амвросию, чем вызвал страшный гнев еп. Досифея. Тот заключил его в одну из башен архиерейского дома и едва не наказал батогами. Владыка Филарет, впоследствии, с осуждением относился к своему поступку, говоря: «да, и я когда-то был больно боек, думал тягаться с архипастырем, но Господь научил меня смирению».

Еп. Досифей всячески преследовал его и порочил в письмах, отправляемых в столицу, настаивая на переводе его в такой город, где он с жалостью вспоминал бы о Севске. Таковым местом и оказалась Уфа, куда архим. Филарет был переведен. Тамошний еп. Августин, друг еп. Досифея, подвергал нового ректора семинарии еще большим и изощренным оскорблениям, унижая его даже перед педагогическим персоналом и учениками. Правда, на последних это не действовало, т. к. они сразу оценили и полюбили своего начальника, умевшего соединять справедливую требовательность с доброй отзывчивостью, основанной на понимании каждого из своих питомцев. Пребывание в Уфе было для архим. Филарета школой очистительных страданий. Примечательно то, что через много лет, будучи уже членом Синода, владыка Филарет с радостью поддерживал владыку Августина, жившего в трудных условиях на покое в Троице-Варницком монастыре. А после его кончины он заезжал помолиться на его могилу, считая его благодетелем, открывшим ему все слабые стороны души. В тяжелое время испытаний, Господь явил архим. Филарету чудесную помощь. Во время слезной молитвы, в полусонном состоянии, он вдруг увидел десницу, писавшую на стене: «не бойся, судьбы архим. Филарета в руках Божиих». И действительно, вскоре он был перемещен в Тобольск настоятелем Знаменского монастыря и затем назначен ректором тамошней семинарии. С любовью принял его там еп. Амвросий, поспешивший написать митрополиту Амвросию: «Ваше Высокопреосвященство прислали ко мне на испытание не человека, а ангела во плоти». Произошел полный перелом в жизни архим. Филарета. Последовал вызов его в Санкт-Петербург чередным архимандритом. В столице он познакомился с архим. Филаретом (Дроздовым), тогда ректором петербургской академии, и с этого времени завязались их тесные дружеския отношения. Пробыв в 1813 г. недолго инспектором этой академии, он вскоре был переведен на ту же должность в Москву, а затем в 1816 году стал ректором академии, которую благоустроил по петербургскому образцу. Преподавал он герменевтику и догматическое богословие. Не будучи академиком, в отличие от большинства профессоров, он, считая себя недостаточно подготовленным, старательно готовился к лекциям. Не желая отымать время от правил монашеских и утренних богослужений, он в свободное от занятий время уходил для этого из академии в Вифанию под предлогом прогулки. «Возьму», вспоминал он впоследствии, «с собою св. Библию и другия нужные книги, бумагу, чернильницу с пером или карандаш, приду сюда, усядусь где-либо под кустом, чтобы никто не видел, да и давай размышлять и писать. А чтобы дело шло успешнее и с истинной пользою, с самого начала и в частые промежутки, особенно когда мысли идут не так-то свободно, встанешь и тепло-тепло помолишься Господу, и угодника Божия св. Сергия призовешь на помощь, вспоминая, как и ему явился в лесу благодатный старец и открыл разум к ведению и как впоследствии водворился он в пустыни, чая Бога спасающего и там, в Маковце, устроил храм и обитель Св. Троицы, сам соделался вселением Ея, и вот нас недостойных ученых невежд не отринул принять под кров своей обители. Ну, словом, много-много, бывало, поразмыслишь и перечувствуешь в молитвенном своем состоянии, твердя, однако, одно, как напечатано в старинных наших азбуках: Боже! в помощь мою вонми и вразуми мя во учение сие! Таким образом, то помолишься, то поразмыслишь о своем предмете по науке и, глядишь, слава Богу, приготовил таки лекцию. И замечательно: когда станешь, бывало, преподавать устно с кафедры обдуманные и записанные здесь мысли, то чувствуешь сам, что оне так и просятся из души и с языка; и студенты тоже особенно внимательно слушают и принимают их с особенным вниманием, искренностью и благоговением».

О том впечатлении, которое эти лекции производили на учащихся, можно судить по их отзывам. «Мы считали его», вспоминает один из них, старец протоиерей, – «не за человека, а за ангела. Он вел себя в отношении к нам не только как отец, не только как ровня нам, но еще старался быть как бы ниже нас. Потому-то все было в нем выше наших наблюдений и замечаний, все сливалось и поглощалось в одном представлении, что это не человек, а ангел. И потому-то я не могу сказать о нем ничего особенного – все было в нем особенное. Необыкновенно было у него и самое чтение лекций, в которых мы слышали не материал только научных занятий, а что-то вроде благовествования; потому и слушали его не со вниманием только, а и с благоговением». Другой его питомец говорил: «Отец ректор наш архим. Филарет истинно исполнен был духа благочестия и любви христианской. Управление его в академии было истинно отеческое; мы были у него дети родные; науки, им преподаваемые, Священное Писание и богословие мы слушали у него с напряженным вниманием, потому что он сам был благоговеен на лекциях; равно и во всем прочем мы видели в нем пример такого его настроения».

Тем более поразительным представляется излагаемое ниже событие. Но и в нем проявилась вся красота души владыки Филарета, Однажды старшие студенты, по случаю именин одного из них, устроили пирушку, не спросив разрешения начальства. В разгар ея, когда под звуки гусель, скрипки и гитары, с песнями изображали они «бурлацкую лодку», незаметно явился ректор. Изумленный необыкновенным зрелищем и тем, что никто на него не обращает внимания, он ударил тростью по спине «лоцмана», стоявшего в дверях в вывороченном тулупе и уродливой шапке. «Что это такое?» – произнес ректор и прочистил себе путь, перекрошив тут же тростью всю приготовленную по суду: чашки, чайники и стаканы. Гости убежали, хозяева обяснили ему причину собрания и игру, и в приличной форме выразили, что они оскорблены напрасно. Ректор, выслушав молча, ушел. Именинник досадовал больше всех: чашки, чайники и стаканы были взяты в лавке на прокат, – надобно было за них заплатить и недешево. Поговорив с товарищами, именинник отправился сначала к инспектору, потом к ректору, но не смог попасть к ним. Тогда разсудили приняться снова за пир, который и прошел весело. Утром именинник и оба комнатные старшие, где происходила пирушка, явились объясняться к ректору. Тот встретил их ласково и сказал: «Господа, вы ввели меня в искушение, я поступил дурно; будете начальниками, не берите с меня примера; кажется, я ударил какого-то студента, прошу у него извинения; я счел его за служителя.» Пришедшие сразу успокоились и заявили только, что чашки у них были чужия. «Это ничего, я заплачу; но мне больно, что я повредил вашему дружескому общению, о чем я забочусь, и что для будущей жизни вашей очень дорого. Если у вас будет собрание подобное, скажите мне, я приду сам; а теперь извините меня неосторожного, забудьте неприятный случай и скажите товарищам, чтоб и они его не помнили». Ректор заплатил за посуду 30 рублей. Спустя недели три, когда случился также именинник, он посетил собрание с инспектором и приезжим архимандритом, пил чай, слушал пение и музыку на гуслях: пробыл два часа и, уходя, позволил продолжать веселие.

Архимандрит Филарет нередко вел и частные беседы со студентами, при чем особенное внимание обращал на раскрытие модного в то время мистицизма. Во время ректорства архим. Филарета дважды ревизовал академию Филарет (Дроздов), тогда ректор петербургской академии. Дружба их укрепилась еще сильнее. Петербургский ректор возложил в знак этих сердечных отношений на архим. Филарета свою панагию. По завету последнего, она положена была с ним в гроб. После кончины владыки Филарета, тогдашний московский митрополит Филарет говорил: «В каких чувствах унесена в могилу моя панагия, в таких же точно она и была дана мною. И я мысленно припадал к его гробу, да помолится в Бозе почивший, да иду по нем в мире. Я в праве и теперь сказать о почившем: поистине, по имени его было и житие его, и служение. Он был мой духовный друг, какого после него нет уже у меня на земле».

1 июня 1819 г. архим. Филарет был хиротонисан во епископа Калужского и Боровского. Сразу же по прибытии в епархию, он занялся благоустройством и распределением приходов. В губернии было много деревянных храмов. Он распорядился строить каменные и умел доставать на это средства у состоятельных помещиков. Для улучшения положения сельского духовенства он убеждал паству строить приходские дома, помещиков же убеждал выдавать им определенную ругу. Кроме того он соединял бедные приходы.

Будучи строгим монахом, любившим святоиноческую жизнь, он вознамерился создать в Оптиной пустыни, возрожденной к жизни покойным митрополитом московским Платоном (Левшиным), отдельный скит и тем доставить желающим инокам возможность безмолвнейшего жития. Так в 1821 г. возник Иоанно Предтеченский скит, для которого Владыка стал подыскивать должных насельников. Взор его обратился на отрасль архимандрита Паисия Величковского – братство Рославльских отшельников, во главе со старцами-иеросхимонахами Афанасием и Досифеем. Вызвал он оттуда инока Моисея (из московских купцов Путилиных), вместе с братом его, Антонием. Рукоположенный в 1832 г. в иеромонахи и определенный духовником Оптиной пустыни, о. Моисей и положил начало этому средоточию русской духовной жизни. Епископ Филарет ежегодно проводил в скиту сырную седмицу, утешая всех примерною простотою, доступностью и молитвенным подвигом. Настоятель скита, о. Моисей, с радостью состоял при нем келейником.

Проявляя должную требовательность, карая, когда это было необходимо, Владыка Филарет отличался замечательной «благостностью». Одним из примеров её служит резолюция его на деле отрешенного консисторией причетника: «1820 г. Ноября 17 дня. Апостол Иаков Духом Святым глаголет хвалится милость на суде. Слушая сей глас и повинуясь ему, предлагаю консистории из человеколюбия оставить просителя на прежнем месте в селе N». Помогал он духовенству, пострадавшему от пожаров или испытывавшему другия нужды, входил во все дела семинарии, применял прежние свои педагогические приемы, особенно заботился об учениках-сиротах. В день своего Ангела (1 дек.) он оказывал из личных средств крупную помощь бедным ученикам. Любил он, когда семинаристы приходили к нему в дни своих именин. Он разспрашивал их о молитве, о житии святого, узнавал о семье, жизни в бурсе или на квартире. Достаточным ученикам давал образок или книжки, за недостаточных уплачивал хозяевам квартиры. Часто посещал уроки и присутствовал на экзаменах, стараясь оживлять их прениями между наставниками.

В Калуге посетил его престарелый и дряхлый родитель его о. Георгий. «Ну, вот,» разсказывал последний, «побывал я и у своего Феденьки-Филарета. Слава Богу! повидался с ним. Запрег я тележку парой, взял с собою мальчишку, вместо кучера, и отправился в Калугу. Приехал я туда в самый праздник Преображения Господня, еду себе по городу на тележке в старом подряснике, – потому что сам дорогой и колеса подмазывал. Погода была, помню, уж такая хорошая! – Вдруг вижу, сзади меня едет карета на четверке. – Поди, поди! кричат. Я тотчас к своему мальчишке: посторонись, говорю, посторонись скорее, – и сам схватил вожжи и направил свою тележку в сторону. Карета проехала мимо меня, но тотчас остановилась. Вижу, из нея выходит архиерей. Так и обомлел я от страха, – соскочил с тележки, схватил с себя шляпу и стою, как вкопанный. А он, мой родимый, сам идет ко мне. Я тотчас положил шляпу под мышку и сложил руки под благословение. А он ухватил мою руку и хочет ее целовать. Я рву у него руку, а сам горько плачу, – и сам не знаю, чего. А тут еще народ сбежался вокруг нас. Владыка ехал в то время от обедни; служил где-то в городе, и вслед за ним шло множество людей. Как увидали, что архиерей остановился среди города и вышел из кареты, так и сбежались к нам. Да, ведь, и в самом деле, удивительно, не стыдился же он, мой родимый, ни моего запачканного подрясника, ни моей деревенской тележки, но взял меня под руку и ведет в свою карету. Я говорю ему: не надо, не надо! Я доеду в своей тележке; нет-таки, всадил меня в свою карету, а мальчику моему сказал: поезжай за нами! – Подлинно, какой был он, родимый мой, Феденькой-то, таков и теперь Филаретом, да еще лучше, кажется, стал. Поверите-ли, что я в тот день даже и есть ничего не мог... Он меня подчует и тем, и сем, а я и рта не в состоянии раскрыть, чтобы кусок проглотить. А он, мой дорогой, то и дело повторяет: Ах, батюшка, батюшка, мой родной, да чем же мне вас подчивать, чем вас угостить-то?! Право не знаю и не умею». Владыка Антоний, архиеп. Казанский, племянник митроп. Филарета, так вспоминал об этом же событии: «Я сам, будучи тогда еще мальчиком, находился как раз тут же в карете с дядей-владыкою. Меня прежде всего озадачило, что владыка вдруг приказал остановиться и вышел из кареты среди улицы. Я увидел его встречу с каким-то духовным лицом... затем вижу, что владыка буквально тащит под руку старца в подряснике (по тогдашнему в полукафтанье) старом, запачканном, сам подсаживает его в дверцы кареты... Я ничего не понимал... а владыка ко мне: «привстань, Яша, пока с места. Когда же стали усаживаться все. – тогда владыка сказал: ну-ка, батюшка, посади и подержи пока у себя на коленях своего внучка. Тут я понял... а дедушка-то прижал меня к себе крепко и, снявши мою фуражку, – тут же начал и целовать, и крестить мою голову, изливая на нее целый поток слез и приговаривая: родименький мой, соколик ты мой... Ах, Ты, Господи премилосердый! Я взглянул на самого владыку, а он тоже чуть не всхлипывает... Да, это была истинно сцена, которая может быть уподоблена только той, какая происходила при встрече Иосифом отца своего в Египте, – о чем учивши, еще в детстве, в истории священно-библейской бывало растрогаешься до слез... По приезде к самому дому было немало народу, особливо из нищих, всегда ожидавших, по обычаю, владыку у крыльца. И тут владыка, вышедши из кареты вперед и давши выскочить мне, сам протянул руки к дедушке, чтобы высадить его, не давши лакею даже и помочь; а мне сказал: беги скорее, скажи Назарию, что приехал-де гость самый дорогой... Между тем, владыка стал раздавать нищим обычные подаяния и на этот раз сугубые, так что кошелька его недостало. Я побежал, сказал о. Назарию... Он мне «ну-ну, дяде-то твоему все гости дорогие... дешевых-то, видно, не дал ему Бог.» Я ему: – «да ведь дедушка приехал». Тут я впервые только заметил, что из вечно хмурого, ворчаливого о. Назарий как будто переменился... засуетился необычным образом...»

С глубоким участием относился владыка Филарет к раскольникам, гнездом которых был г. Боровск. Он не прибегал к мерам стеснения и насилия, а пытался влиять мерами нравственного воздействия. Вступая в собеседования с ними, он повторял про себя все те ектенийные прошения и ту молитву, которые положено возносить по чинопоследованию в неделю Православия и которые он знал наизусть.

В январе 1825 г. владыка переведен был в Рязанскую епархию. Народ во множестве провожал его до заставы. Калужская паства увидела его снова в 1837 и 1842 годах, уже митрополитом. Посещал он тогда и любимую им Оптину пустынь. В последний его приезд в Калугу была сильная засуха. Его просили совершить молебствие. Когда после литургии крестный ход вышел на площадь, появились тонкия облака. Во время же чтения молитвы с коленопреклонением начался сильный ливень. Владыка, закончив молебен, под дождем произнес еще поучение на слова Св. Писания: Аще имате веру, яко зерно горчичное. Народ после молебна и при его отъезде толпой устремился к нему за получением благословения. Когда в архиерейском доме высказывались потом, что его мог затолкать народ, владыка сказал: «А знаете ли, что это-то толкание нас и есть особенная милость Божия... Худо и горе, когда нас перестанут толкать... Ведь эти-то толкающие (разумею простой народ) толкают нас именно оттого, что их самих толкает внутреннее чувство веры, столь обильной в простых сердцах их. В этих толканиях их несомненно исполнение слов Господа: толцыте, и отверзется вам; просите, и дастся... И я верую, что они-то так сильно и толкали всею силою своей веры в самые двери неба, что оно отверзлось и излило столь неожиданный и обильнейший дождь...»

Рязанской епархией он управлял всего три года. Он заботился о нравственном состоянии белого и черного духовенства и с особым состраданием относился к вдовствующим и сиротствующим. Возобновил он кафедральный собор, при чем помог ему в этом благочестивый житель Рязани, изцеленный, по его молитвам, от тяжелой болезни. В 1826 г. он был возведен в сан архиепископа и вскоре вызван для присутствования в Св. Синоде. Жил он в столице по-просту и, заваленный работой, отдохновение находил в молитве. На Псковском подворье на Васильевском острове пришлось ему пережить в 1827 году страшнейшее наводнение. Вода стала заливать второй этаж и решено было перевести наверх бившихся внизу лошадей. Владыка же все это время горячо молился у себя. Три раза пытался зайти к нему архиманд рит, ведавший домом, но не решался безпокоить. Наконец, решил взять на свою ответственность перевод лошадей в корридор около домовой церкви. «Но вдруг», разсказывал он «выходит владыка из своих покоев, и так тихо и кротко, и ласково говорит: Ну, а что?.. Вода пошла назад?! Сказал он эти слова, как бы спрашивая нас. И лишь только мы хотели отвечать, хотя и не знали – что и как... потому что не могли определить уровень воды, он, не дав нам выговорить, продолжал: ну, слава Богу! Бог ведь милостив! Успокойтесь же. Скоро и все пройдет... В тот же самый момент действительно бывшие внизу люди от радости закричали, что вода пошла на убыль и весьма быстро».

В 1828 г. состоялось перемещение его в Казань, где настоятельно требовалось привести в порядок миссионерское дело. Главное внимание архиепископ Филарет обратил на то, чтобы дать инородцам-чувашам, черемисам, вотякам и татарам – христианское учение на понятном им языке. Большое значение придавал он воспитанию молодого поколения обращенных иноверцев, а также подбору в новокрещенных приходах способного духовенства и хороших проповедников. Владыка часто посещал эти местности и ласково беседовал с населением. Вот замечательное описание одного из событий того времени:

В 1832 г., посещая Симбирскую губ., тогда еще входившую в его епархию, он приехал в одно село новообращенных чуваш. Приложившись в церкви к престолу, он вышел на улицу и поворотил направо. Благочинный Эндимионов доложил ему об отведенном удобном помещении у священника. Владыка, не отвечая ничего, пошел влево от церкви. Благочинный за ним. – Не доходя одной избы до конца села, вдруг поворотил в предпоследнюю избу, весьма ветхую. Раньше этого времени владыка никогда не бывал в этом селе. Входит в избу, – благочинный за ним. В углу лежит старик, у которого харбрец в горле был единственным свидетельством того, что он еще жив. Владыка спрашивает домашних: где образ? Они не поняли. Где Бог? «А! – мальчишка играл... знать-та куда затащил»... Кинулись искать... и не нашли. Владыка снял с себя панагию и, повесив в переднем углу на гвоздь, весь погрузился в молитву. Видимо было неподвижное тело, а душа воспарила к Источнику жизни и безсмертия. Проходит минут пять, лицо владыки зарумянилось. Положив три поклона в землю, обращается он к умирающему и, взяв его за руку, начал его поднимать. Больной открывает глаза, безсознательно смотрит... а – врач уже его полупосадил. «Вставай»! наконец владыка возгласил повелительным тоном, и полумертвец встал на ноги. Трижды целитель осенил десницею ожившего, – и бывший на праге вечности, вдруг как будто разбуженный от крепкого сна, приходит в себя и – повергается к ногам возвратившего его к жизни. – Владыка сказал: «корми сирот, ходи в церковь, да слушайся попа». Возложив на себя панагию, он отправился на отдых в дом священника, от которого потом Эндимионов узнал что возвращенный к жизни – единственный кормилец внучат, сирот своих детей».

В первом же месте посещения владыкой инородческого селения, он призвал к себе 12 человек и старшину и начал убеждать их креститься. Сперва же служил литургию и допустил их к слушанию ея. После убеждений старшина резко ответил ему: «липе березой не быть, и нам христианами не быть». На это последовал спокойный ответ архипастыря: «так я тебя окрещу непременно в следующий приезд». И действительно, он и другие постепенно проникались христианством и, во второй объезд епархии, владыка крестил их. В имении гр. Владимира Григ. Орлова он окрестил около 1500 человек. В другом мордовском селении крестились все жители.

Как и в калужской епархии, он входил в общение и с раскольниками. Однажды в с. Услоне, против самой Казани, он задержался из за сильного ветра, мешавшего переправе. Беседуя с паствой, он заметил поодаль группу раскольников и направился к ним. Несмотря на ласковое к ним обращение и попытки побеседовать, раскольники держали себя в отношении его враждебно. Наконец, один из впереди стоявших особенно грубо проговорил архиепископу: «Вот, что... отец, отваливай ты на ту сторону, а мы еще посмотрим как-то по добру, по здоровому переправишься... А пробудешь еще подольше здесь, так мы пожалуй, и парома не дадим; вишь какая непогодь разыгрывается»... По совету священника, знавшего до чего может простираться дерзость коноводов, владыка прекратил беседу. Глубоко вздохнув, помолившись на церковь, стоявшую на виду на склоне горы, он отправился к перевозу. Ветер, заметно, стал утихать, и переезд через Волгу был спокойный. Когда он находился в загородном своем доме, к вечеру надвинулась черная туча. Владыка, выйдя на балкон, заметил келейнику о. Назарию, что грозная туча надвигается на Услонь и сказал, что мужики угадали, стращая трудностью переправы. После этого он ушел на ночлег в свою половину. Вскоре началась сильнейшая гроза с бурей. И вдруг о. Назарий увидел, что Услонь весь почти в зареве. Услышав говор его и послушника, вышел владыка. Увидев зарево, он пал на колена и взмолился про себя. Келейник услышал только слова: Господи, да не яростью обличиши нас, ниже гневом Твоим накажеши нас... о, Господи! не постави им во грех... по пощади и помилуй... Привставши же, он снова сделал земной поклон прямо на город с молитвенными словами: «Заступнице Усердная, всех нас заступи! Святителие Христовы, молите Бога о нас!» Затем он безмолвно ушел на свою половину. Оказалось, что погорели почти исключительно раскольничьи дома, и молния зажгла дом именно того дерзкого человека.

Огромную помощь населению оказывал архиеп. Филарет во время холеры и после ея, когда началась дороговизна и бедные многосемейные были в отчаянном положении. Раздав запас денег, имевшийся у него, он отовсюду изыскивал средства и раздавал несчастным. К этому времени – 1832 г. – относится следующее: «С целью расположить к благотворительности, посетил он однажды в Казани одного богатого купца во время голода и, при этом, обратил внимание на сына его – сидня, лишенного способности ходить; его поднесли к святителю. Преосвященный посадил его к себе на колени и, гладя по головке, беседовал о благотворении. По окончании беседы, святитель спустил отрока с колен и, перекрестив его, сказал: «ну, гряди, во имя Отца и Сына и Святого Духа». Отрок тотчас же почти побежал к своей матери и с той поры стал ходить. Обрадованные родители со слезами благодарили святителя и пожертвовали значительную сумму в пользу страждущих от голода».

Ряд чудес совершено было в Казанской епархии владыкой. В с. Лаишевке, где умолил его остановиться измученный засухой народ, после совершенных им богослужений, разразилась гроза с сильнейшим ливнем В 1833 г. он заехал к помещице Геркен сообщить, что град выбил хлеб в другом её имении за Камой. Убеждал он ее не быть малодушной и с покорностью принять ниспосланную скорбь. «Он же, Всесильный пошлет и помощь, уповай на Его милосердие» – говорил он. Когда там началась жатва, то оказалось, что перебитая солома срослась, и после града пошел такой сильный побег, такой силы и высоты хлеба, какого никогда не бывало.

Архиепископ Филарет сооружал в казанской епархии храмы, и, как монастырелюбец, особенно прилежал всем своим вниманием к монастырям. В Раифской пустыни он заботился об украшении находившейся там чудотворной иконы Грузинской. В Седмиозерскую пустынь удалялся, как из Калуги в Оптиную. Много рачительного попечения и в Калуге отдавал он духовно-учебным заведениям и мало обезпеченному духовенству. Для духовных училищ он построил на свои средства поместительный двухъэтажный дом.

Посещая раз семинарскую библиотеку, владыка, по словам библиотекаря В. П. Вишневского, обратился к разбиравшим книги со словами: «а ну-те, покажите мне отдел сочинений философских», при чем взял в руки и самый каталог этого отдела. Произнося вслух некоторых авторов-философов и приказывая тут же вынимать из шкафов самые книги, он приговаривал: «это отложить в сторону, это тоже, а это вышвырнуть, это выкинуть». Затем вдруг как бы вздрогнул, лишь только увидел в каталоге «Вольтера», и в ту же секунду сказал: «развести сейчас же в печке огонь, и сию же минуту выбрасывайте туда к печке эти сатанинския произведения»... Когда печь была немедленно затоплена, то владыка собственными руками стал бросать туда том за томом; а когда все книги разгорелись, то он металличе ским наконечником своей трости несколько раз порасширивал их, чтобы скорее сгорели до тла... и приговаривал: «вот так-то будет и с автором этих душегубных произведений в будущем веке... А вон, тех то философов книги не стоют и полок в шкафах. Сложить их в особый короб и, запечатав, засунуть куда-нибудь за шкафы подальше в угол, чтобы оне там истлели сами, чем растлеваться от них молодым умам».

Заботясь о «своем родном сословии», как владыка именовал духовенство, он боролся со взаимными неладами среди него, не признавал доносов. В одном приходе вечно ссорились два священника, не желавшие и служить совместно. Каждый из них признавал себя старшим. Подавали они заявления и благочинному. Тогда владыка положил на этом заявлении резолюцию: «Тот из двух священников, (имя рек) да занимает домогательствуемое себе первенство при совместном богослужении, кто сознает себя глупее другого». Эту резолюцию он обязал их привесить на стене около своих ставленнических грамот.

В 1836 г., вызванный в Синод, архиеп. Филарет проехал по пути в Воронеж помолиться, по обету, у мощей, прославленного за четыре года перед тем Святителя Митрофана, к помощи которого прибег в Казани во время сильной болезни. Рад он был и повидаться с благочестивым архиеп. Антонием (Смирницким), с которым, тогда иеромонахом, впервые встретился в 1802 г. на богомолье в Киеве у митроп. Гавриила. Владыка Антоний озабочен был открытием при Воронежском Благовещенском кафедральцом соборе монастыря. Высказав это желание архиеп. Филарету, в связи с вызовом его государем в Синод, он своим полумалороссийским говором сказал ему: «Вот же бачьте теперь, владыко, що во истину сердце Царево в руце Божией, а теперь предстоит выну и угодник Его – наш святитель Митрофан... Он ведал ваш обет вожделенный; а потому и возжелал щоб исполнение его в благодарность за исцеление, им Вам дарованное, не ограничивалось только молитвою благодарения, но щоб и вы сослужилы для него службу – потщились ускорить дело по устроению обители в честь и славу его имени». При этом владыка Антоний примолвил: «и мы не забудем этой вашей послуги, будем молиться выну о вас... зато и вы так же не забудьте и мою худость, яко будете тамо у св. великих угодников наших – Киево-Печерских, где мы впервые и побачились с вами... а вы ж тамо, вот, скоро и будете». – Архиеп. Филарет с недоумением ответил: «Нет, я не думал об этом... да и полагаю, что если бы, после срока присутствования моего в Синоде, который, однако, и не знаю, сколько продолжится, – я и пожелал попроситься посетить св. Киев, – то, вероятнее всего, не пустят, а велят скорее возвращаться в Казань, где у меня и теперь много, много забот и дел». Владыка Антоний продолжал: «да вам незачем буде и просыться... бо велят ихать, да и годи... и отказаться ни яким способом нельзя, як и теперь – ихать до Питера... – А за сим буде треба отгнати от себе и всяку думку, щоб выходити вам на покой; и я гадаю, що, як тилки благословит Господь и угодник Его устроиты святу обытель, буду просыть увольнения, щоб водвориться у святой Киево-Печерской лаври, под ваше покровительство, – и вы ж будьте ласковы не отрыньте моей худости». Слова архиеп. Антония сбылись. Ровно через год владыка Филарет был назначен митрополитом Киевским. Он добился быстрого проведения в Синоде дела об открытии Благовещенского монастыря. Уйти на покой архиеп. Антонию, как и владыке Филарету не удалось. Первому отказал в этом почитавший его император Николай I. Затем же, после бывшего ему замечательного явления, он и сам отказался от этого намерения и сообщал владыке Филарету, что и ему: «треба буде отгнати всяку думку, щоб просыться на покой, коли-б-то ни було». В бытность свою в Петербурге архиеп. Филарет занят был разработкой вопроса о возсоединении униатов и в 1839 г. в Витебске совершил это торжество.

Находясь в Петербурге, архиеп. Филарет был переведен в Ярославль, но не успел проехать туда, так как, последовало назначение его митрополитом Киевским, каковым он и пробыл двадцать лет.

В Киеве широко проявлялась вся та же его деятельность: – устроение обширной епархии, забота о монастырях и духовенстве, попечительные заботы об учебных заведениях и учащихся, которых он называл «дети мои». Прост и ласков бывал он с ними. Проживая временами в своем Софийском митрополичьем доме, он иногда являлся в духовное училище в скуфейке с простой клюшкой в руках. Старческое лицо его просветлялось, когда он беседовал с детьми. Как отец в своей семье, он то пошутит с ними, то пожурит. Иногда он лично производил третные испытания ученикам, состоявшим в его певческом хоре. Во время поездок по епархии, он требовал, чтобы сопровождавшие его певчие брали с собою учебники. В пути он останавливался в красивой местности, оставался один с певчими и, проходя с ними пешком несколько верст, экзаменовал их по-классно. Иногда заставлял он учеников спрашивать друг друга. Хорошим ученикам давал гостинцы и, по приезде в селения, обращался к попадьям с просьбой угостить послаще успевавших. Большою радостью для детей были майския гуляния в митрополичьей роще, куда приходил и владыка. В воспоминаниях одного из певчих разсказывается как однажды митрополит дал им из своей комнаты сигнал бежать, когда, при самовольном хозяйничаньи их в его фруктовом саду, появился издали сторож. Умело подбирал владыка ректоров и инспекторов семинарий, с которыми находился в постоянном общении.

Об отношении его к академии можно судить по воспоминаниям одного из бывших её воспитанников: «И мало ли чего истинно прекрасного и высокого знали мы в незабвенном святителе, что влекло души всех нас в благоговейную любовь к нему и соединяло нас всех в одну семью, для которой митрополит наш был, по-истине, отцом, так что все и каждый из нас не иначе и звали его, как наш возлюбленный дедушка. Пусть эти слова, говорил воспоминатель, покажутся для кого-нибудь слишком наивным излиянием чувствований, но не об этом пока речь; зато и он с такою же нежною, как бы до наивности, любовию относился и к нам, студентам. В один из академических праздников, по оплошности эконома, предложена была в столовой студенческой не довольно хорошая рыба. Зашедши в столовую прямо из церкви, владыка откушал рыбы и уже не захотел затем идти к настоятелю и ректору нашему, сказав: «к вам мне нечего заходить: у вас, конечно, хорошая трапеза. Но, вот, у студентов-то надлежало бы быть получше этой рыбы». «Мы знали», продолжал повествователь, «высокопр. Филарета, как столпа Православия, знали и как доблестнейшего подвижника, умевшего притом и воспитывать подвижников. Не говоря о ближайшей к отеческому надзору его Лавре, которая украшалась в его время многими и истинными монахами, нас истинно утешали возвышенностью своего настроения и безукоризненною чистотой жизни ближайшие к нам постриженники Филарета, бывшие наставники наши в академии. Под влиянием митрополита Филарета (читаем и в исторической записке но случаю пятидесятилетнего юбилея) «и дух аскетизма, заметный и прежде, сильно развился в академии, обнаруживаясь поступлением в монашество многих наставников и лучших студентов».

Современные ему профессора, почитая владыку за его аскетизм, высоко ставили и его научные знания и приводили его отзывы на лекциях. «Даром духовного ведения, или, частнее, различения духов, аще от Бога суть, в Бозе почивший митрополит обладал в высшей степени» свидетельствовал один из профессоров. «Прочитав курсовое сочинение студента Л-ва», говорил другой профессор, «владыка отдал мне его для прочтения. Прочитав, я представил ему с мнением, что сочинение достойно степени магистра. – «Так ли, полно?» возразил владыка. Затем, указав в одобренном мною сочинении начала таких мыслей, которых, при собственном моем чтении, я не заметил и не подозревал, но по указанию митрополита ясно усмотрел, святитель присовокупил: «помяните мое слово, – этот писатель не кончит жизнь свою хорошо». Поразительно было вспомнить слова провидца, когда, года через два, пришла весть, что несчастный Л-в кончил жизнь свою самоубийством».

Во время правления митрополией владыки Филарета в академию поступали и иностранцы иногда оставляя для этого парижский и германские университеты. Большинство из них были уроженцы балканских стран. Среди них прославились в будущем митрополит сербский Михаил, а также видные молдавские митрополиты Вениамин и Филарет (Попеску-Скибан). Владыка Филарет был почетным членом: Императорской Академии Наук, Московского Общества Истории и Древностей, Духовных Академий: Киевской, С.-Петербургской, Московской, Казанской, Императорских Университетов: Киевского св. Владимира, Московского и Казанского.

Предшественники владыки Филарета имели своим местопребыванием Софийский митрополичий дом в старом городе. Он избрал для жительства Печерскую Лавру. В покоях своих владыка соорудил в верхнем этаже церковь во имя св. Митрофана Воронежского, в нижнем – во имя св. Михаила, первого митрополита Киевского. Для последней владыка отвел огромную столовую, имевшую назначение для праздничных обедов, устроявшихся для гостей светских и лиц знатных. Чуждый всякой роскоши и не сочувствующий таким обедам, митрополит поспешил изменить такое назначение этого большого помещения. Владыка совершал богослужения во все воскресные и праздничные дни и во время Великого поста преждеосвященные литургии. Соборная Успенская Великая церковь была холодная, новоустроенная церковь, теплая, что и давало ему возможность служить.

Владыка преподал сразу братству Лавры пространные наставления. Он внимательно следил за монашеской жизнью и отдавал распоряжения о послушаниях и по другим предметам. Требовал он сохранения во всей полноте и точности древнего лаврского благоговейного пения и строго запрещал клирошанам разговоры, безчинные взирания назад и по сторонам, запрещал допускать на клиросы петь никого, кроме клирошан и канонархов. Большую заботливость проявлял он в отношении младшей братии.

Боролся он с нежеланием братии принимать иногда новых насельников, в особенности из внутренних губерний. «Если, говаривал владыка, для ведома недовольных, не принимать приходящих в Лавру братий, не с вполне одобрительными рекомендациями, то нужно изгнать меня первого, по одному слуху и преданию о том, как я бывал рекомендован, бывши уже архимандритом (намекал на Севск и Уфу)... Я знаю, что все смотрят на белый клобук и судят по нему; а я взираю на черный. Первый-то надели на меня и без моего спроса, а последний я сам просил. Белый не спасет, а только обличит и обвинит на суде, если первый не представишь непорушно, в чем должно. А кто знает, у кого черный-то клобук окажется чище: у митрополита-ли, или у того, кого мы не захотели бы принять по неодобрительной аттестации... Наша св. Лавра недаром именуется Чудотворною: она чудодейственным образом и худых может сотворить хорошими. Горе, если приходящие к нам хорошие сделаются худыми от нас же самих».

Иногда начальственные лица или даже целый Собор составляли невыгодное понятие о ком-нибудь, имея к тому и основания. Был иеро диакон болезненный, с признаками чахотки. Духовный Собор обходил его при представлении кандидатов на иеромонашество. Тот смиренно к этому относился. Но вот однажды этот иеродиакон участвовал в чередном служении при литургии, совершаемой митр. Филаретом. И назначили его не без цели – пусть владыка убедится в его неспособности к служению. Когда, в конце Херувимской, святитель должен был возложить, по чину, на плечо воздух, то спросил: «ты готовился к приобщению? и, получив ответ: «так точно», – возложил воздух вместо плеча, на главу, как на рукополагаемого в священство. Затем на великом входе совершил над ним иерейскую хиротонию. Впоследствии лицо это, о. игумен Иона, был почитаемым благочинным Лавры.

Особые отношения были у владыки с его долгим келейником о. Назарием. Словно владыка добровольно тем наложил на себя крест самоиспытания и самоисправления. Иногда Назарий при других даже кричал на святителя. «Смотри, – удивишь ты всех своею щедростью! – Вот так и прозовут тебя все Филаретом милостивым... Как же? Надейся и жди!.. Послушай ка, что толкуют иные о тебе, как только отойдут от крыльца... Ты-то не знаешь, а я знаю, и своими ушами часто слышу, как тебя иногда укоряют и пр. и пр.» И надобно было видеть, говорил келейник о. Сергий, с какими ангельскими чувствами выслушивал бывало все это владыка. Смотря на него и сам умиляешься, бывало, до слез... Иногда скажет он о. Назарию: «Да ты верно скупишься, когда наделяешь просящих; оттого они и бывают недовольны»... Тут-то о. Назарий разразится, бывало, еще пуще... «Как же? Так и стану сыпать по твоему всякому; иной ведь, приходит в один день по несколько раз. А случись кому действительная нужда, ему то и недостанет и т. п. «Действительно иногда денег не оказывалось, когда открывалась важная надобность. «А что?» говорил тогда призадумывавшемуся святителю о. Назарий «Где теперь возьмешь денег то?» И затем приносит значительную сумму. «На вот же деньги, я их сберег на нужды, бери сколько надо». Однажды владыка поздно возвращался из Лавры в Голосеевскую пустынь. Оказалось, что кучер, форейтор и лакей были нетрезвы. Сбились они с пути, кружили вокруг леса, остановились, а потом и заснули. С разсветом, владыка вышел из кареты и, зная местность, отправился пешком. Потом попросил довести себя несколько крестьянина. Наградив его, он указал место, где осталась карета, и просил разбудить спавших, чтобы они поспешили догнать его. Когда они появились напуганные, то святитель простодушно сказал: «вот верна поговорка: не загадывай вперед, а как Бог приведет. Думали быть дома вчера, а приезжаем сегодня». Виновные наказаны не были, но впредь стали воздержанными и исправными.

Пламенное усердие имел владыка к почивающим в Лавре св. угодникам. У него было правило каждо-недельно неопустительно бывать в пещерах В последнее время он удалялся в пещеры на целые дни и ночи. Указывая на пещеры из окна своих покоев, он говорил А. Н. Муравьеву: «Сколько ты бы ни смотрел на это чудное зрелище, нельзя довольно насытить им своих глаз, потому что св. угодники, почивающие под сею горою в недрах пещерных, невольно влекут к себе око внешнее и духовное... Завтра пойдем вместе в пещеры: я сам хочу ввести тебя в жилища сих земных Ангелов и небесных человеков. С ними отраднее жить, нежели с нами бедными людьми. После всякой молитвенной беседы с ликом сих праведников невольно водворяется мир душевный. Меж ними, кажется, провел бы жизнь и не заметил бы, как переступишь в вечность». «Какая тишина и вместе с тем какая природа», говорил он на следующий день, «есть ли что-либо подобное на севере? – Здесь я часто хожу в пещеры и никто не ведает моего жительства в Лавре; меня редко видят на дворе монастырском, разве кто встретится на пути к преподобным».

Любил владыка бывать в Китаевской и удаляться в Голосеевскую пустынь. Последняя существовала со времени митр. Петра Могилы (первая пол. XVII в.), создавшего там церковь во имя св. Иоанна Сочавского. Владыка Филарет устроил малый скит с домовой церковью во имя преп. Иоанна Многострадального Печерского. С обрыва горы виден был оттуда Киев. Туда на край утеса к стоящей скамейке совершал святитель прогулку. «Оттуда», писал Муравьев, «созерцая паству свою не только мысленным, но и чувственным оком, он осенял ее своими благословениями и пастырскими молитвами, как бы с горнего места Лавры Печерской или Софиевского собора». Про эти любимые им места владыка говорил Муравьеву: «Хочешь ли покажу тебе Русский Афон с его глубокими лесами и маленькими скитами? Я приведу тебя в такие горы и леса, каких ты верно не видал. Есть где побезмолствовать игумену Лавры и всей братии; схимник наш успевает всегда прочесть наизусть целый псалтирь, покамест он обходит по сим дебрям от пустыни Китаевской до Голосеевской».

Ведя большое дело по управлению епархией, Лаврой, учебными заведениями, святитель со строгостью выполнял все уставы и правила иноческого жития. Дорога ему была молитва. Вот как он сам говорил об этом: «Встанешь по утру, и через силу движешься, но возьмешься за молитву, и оживеешь, станешь бодрее и сильнее. Прежде встал я в четыре часа, потом в три, потом в два, а теперь встаю уже в час и ранее. Шесть часов моего утра (т. е. часы, проводимые в молитве келейной и потом на литургии) так отрадны мне, что я не променяю их ни на какое царство». «Не понимаю», говорил он, «как старики вообще, а особенно монахи, проводят жизнь свою, если не приобрели навыка и вкуса к молитве! Это должно быть для них ужасно тяжело и скучно, ибо занятий каких-нибудь у них нет, да и невозможны, и прискучат. Поэтому, ах, как нужно и необходимо заранее всем, желающим в старости проводит жизнь не безотрадную, привыкать к молитве». Чрезвычайную строгость соблюдал он в отношении постов.

Явны были еще при жизни его знамения благодатного дара от Бога. Одна, совершенно неизвестная ему неимущая вдова капитана, обремененная многочисленным малолетним семейством, читала ежедневно акафист Богоматери, прося Ее указать человека, который помог бы ей пристроить детей. И вот перед пасхальной заутреней, прилегши после чтения акафиста, она увидела во сне Владычицу, сказавшую ей: «Иди в Лавру, – митрополит тебе поможет, все твое положение устроит». В один из дней светлой недели, когда она выходила с детьми из церкви, владыка Филарет, сопровождаемый толпой, вдруг остановил внимание на ней. «Это-все твои! Погоди же несколько времени». Вызвал затем ее к себе и разспросив о положении, он помог ей сразу денежно, а затем озаботился устроением детей. Относительно помещения мальчиков в кадетский корпус он обращался непосредственно к государю. Был он в одном доме. К нему подвели на благословение немую от рождения девочку, не предупредив его об этом. Владыка, положив благословляющую руку на её голову, с обычной лаской спросил ее: «а как тебя зовут, доброе дитя?» «Машей» твердым и ясным говором ответила девочка, с этого времени получившая дар речи. Известно исцеление им 9-летнего немого мальчика Владимира Шепелева ответившего ему «Воистину Воскресе», оставшегося после этого в Лавре, ставшего великим подвижником и прозорливцем старцем иеросхимонахом Алексием Голосеевским, скончавшимся 11 марта 1917 г. Вскоре после кончины митр. Филарета, заказавшая у его могилы панихиду жена казанского купца разсказала чередовому иеромонаху как, тяжело болея, она во сне увидела владыку, которого в Казани многие еще при жизни его почитали святым. Она попросила помолиться о даровании ей исцеления. «Ну, ладно! только молись хорошенько Богу, и побывай в Киеве у меня» – сказал ей святитель. Она получила исцеление. Много было таких чудес, связанных с святителем Филаретом.

В Лавре еще до прибытия владыки подвизался инок Пафнутий. Сильно было желание его принять схиму и он горячо о сем молился. Однажды во время дремоты ему явился епископ и сказал, что желание его исполнится. «Кто же ты, архиерей Божий?» – спросил он. «Я – Парфений, епископ Ламсакийский». Духовный Собор намеревался отказать Пафнутию в его просьбе, т. к. не было примера в обители принятия схимы не в преклонные года. Владыка же Филарет, прибывши на Киевскую кафедру, после беседы с ним, облек его в схиму с именем Парфения. «Велика была любовь свяятителя ко старцу» пишет составитель жизнеописания последнего, «но безпредельна и преданность старца к святителю; и этот духовный союз, только на время прерванный смертью последнего, составлял для обоих утешение в их подвижническом странствии в житии сем. Душа архипастыря, утомлявшаяся нередко многотрудными занятиями своего сана, отдыхала в беседе просвещенного духом, но младенствующего понятиями о всем земном старца; а душа старца с безусловным доверием опиралась о мудрость архипастыря». Старец Парфений был духовным руководителем юного тогда, старца Алексия Голосеевского.

Святитель чувствовал, что завершается его земной путь. Сильно желалось ему повидать вступившего в феврале 1855 г. на престол императора Александра II. Радостен стал он, получив от царя извещение о намерении его посетить в Киев. 3 октября 1857 г. днем Царственная Чета прибыла в Киев, и сразу проследовала в Лавру. Благочестивая императрица Мария Александровна до этого не вкушала пищу, желая натощах приложиться к Чудотворной Иконе Успения Богоматери. Дряхлый уже старец, владыка всюду в храмах встречал Помазанника Божия и царицу, сопровождал их по пещерам. Когда при прощании, государыня выразила желание приехать с детьми на следующий год, то святитель сказал, что не дождется этой радости. Прощаясь, остановившись почти на пороге своих покоев, он сказал: «Ваши Величества! Еще и еще разочек дайте мне взглянуть на Вас», и в эти минуты заструились слезы по сединам его. Государыня сказала; «Я буду стараться писать вам часто... только вы будьте здоровы». 30 октября отправлено было Ею письмо владыке, а 1 декабря пришла поздравительная телеграмма, с вопросом об его здоровье.

В это время святитель уже готовился к переходу в горний мир. Он сам продиктовал депешу ген.-губернатору кн. Васильчикову, ежедневно посещавшего его для доставления сведений государыне: «Надежды нет никакой, и болящий готов к смерти и умрет с пламенной молитвой в душе о Благочестивейшем Государе, Государыне и о всем Августейшем Их Доме и по смерти будет молиться о Них».

6 декабря 1857 г. владыка в последний раз совершал божественную литургию в теплой церкви. На следующий день, чувствуя простуду, он слег в постель. Он не оставлял своего молитвенного правила, хотя и не сам читал оное; к ранней же литургии причащался в церкви. С 12 по 14 ему стало лучше. Владыка читал молитвенное правило и занимался делами. С 14 наступило резкое ухудшение, временами святитель впадал в забытье. Но всеже 15 он прошел в церковь и причастился. 17 св. Дары были принесены в его кабинет. Больной пал пред ними на колени и в таком положении причастился. 19 совершено было над ним Елеосвящение. Причастился он и 20. Последние дни владыка тяжко страдал. «Что-ж это такое?» – говорил страдалец. Много перенес я болезней, но такого мучения еще не испытывал. Но, видно, так угодно Богу послать мне такую трудную кончину, видно, до конца надобно претерпеть! Буди воля Божия». В день кончины – он, выслушав правила в два часа ночи, все волновался скоро ли начнется обедня и повторял: «о, как бы дождаться мне причащения св. Таин». Обедня начата была в три часа. «Что поют, скоро ли кончится?» – спрашивал постоянно умирающий. В начале пятого он причастился. Позднее у одра его читался молебный канон Богоматери. С чтением первых тропарей страдания утихли. Он осенял себя крестным знамением при словах: «Пресвятая Богородице, спаси нас», а из полузакрыл очей постоянно струились слезы. При чтении тропарей хвалитных движение рукой прекратилось, дыхание стало редкое. По окончании канона Богоматери начали читать канон на исход души. В почти охладевшую руку умирающего дана была зажженная свеча, на грудь положен крест. Движения не было заметно, но свеча в руках держалась твердо, а из закрывшихся очей продолжали струиться слезы. При чтении 18 кафизмы исторгались последния, очень редкия, дыхания, и наконец – с последним, тяжелым вздохом, в первую четверть девятого часа 21 декабря воспарила ко Господу душа святителя, оставив на лице совершенное спокойствие праведника. 29 декабря погребли митрополита Филарета, в схимонасех Феодосия. Святую схиму с именем преп. Феодосия Печерского он принял в 1840 г. и о совершении сего поведал в своем завещании.

Дивен образ 87-летнего старца-святителя, почти шестьдесят лет пребывавшего в иноческом чине и 42 года в епископском сане. Не будь Россия во власти темных революционных сил, – совершались бы, наверное, теперь молебны у раки новоявленного Святителя Филарета. Ныне же моляся за него на панихидах, будем твердо верить в его небесное предстательство за нас грешных.