Об юридических лицах по римскому праву

Он жил наукой и только для науки П. Гидулянов¹

Серия «Классика российской цивилистики» продолжается публикацией фундаментального исследования профессора церковного права Императорского Московского университета Николая Семеновича Суворова «О юридических лицах по римскому праву».

Монография Н. С. Суворова была закончена и опубликована в 1892 г. Немного позднее, в 1900 г., появилось второе издание книги, значительно переработанное и дополненное, которое мы и представляем нашим читателям. Актуальность этой работы обоснована самим автором. В предисловии ко второму изданию Н. С. Суворов пишет, что предлагаемый им очерк истории вопроса о юридических лицах по римскому праву призван удовлетворить некоторую потребность наших юристов в теоретических размышлениях относительно природы юридического лица. «Наша литература еще слишком мало насыщена подобными построениями, и мы так еще убоги и голодны, что не успели пресытиться настолько, чтобы теоретические попытки объяснить существо юридических лиц были нездоровым излишеством в русской литературе» (с. 23)². Сказанные ровно сто лет назад, эти слова справедливы и сегодня. За время, прошедшее с тех пор, увидели свет работы С. Н. Братуся, А. В. Венедиктова, Д. М. Генкина, В. П. Грибанова, В. Б. Ельяшевича, А. И. Каминки, М. И. Кулагина, О. А. Красавчикова, Л. И. Петражицкого, Е. А. Суханова, И. Т. Тарасова, Ю. К. Толстого, Е. А. Флейшиц и других известных цивилистов, занимавшихся проблемами института юридического лица. Однако труд Н. С. Суворова по-прежнему не утратил своей ценности для российской правовой науки.

* * *

Николай Семенович Суворов родился в 1848 г. в семье дьякона сельской церкви в Солигаличском уезде Костромской губернии. Как вспоминает его современник П. Гидулянов³, семья Суворовых была большая, одних детей было 10 человек. Жили бедно, чуть не впроголодь. Детство было невеселое и тяжелое, сам Николай Семенович не любил о нем вспоминать. Научившись грамоте от отца, он поступает в Солигаличское духовное училище, которое заканчивает с отличием. После окончания в 1868 г. «первым учеником» Костромской духовной семинарии он получил предложение поступать в Духовную академию в Санкт-Петербурге.

Выдающиеся способности и непритязательность в быту позволяли Н. С. Суворову надеяться на блестящую духовную карьеру. Но «не пышная иерейская мантия, а наука неотразимо манила к себе и привлекала сердце даровитого юноши»⁴. Чтобы скопить на дорогу немного денег, 12 сентября 1868 г. Николай Семенович устраивается учителем латинского языка в родное Солигаличское духовное училище и только спустя год поступает на юридический факультет Санкт-Петербургского университета. Ради куска хлеба ему приходилось тратить массу времени на уроки и другие заработки, однако все свои силы он отдает науке. Юноша с увлечением слушает лекции А. Д. Градовского, И.С.Таганцева, В. И. Сергеевича, М. И. Горчакова, Ф. Ф. Мартенса, Ю. Э. Янсона, В. Г. Василевского, В. И. Ламанского и других ученых. В этот период Н.С. Суворов обстоятельно знакомится с трудами русских юристов и богословов, с достижениями западной науки канонического права. Богословское образование предопределило его решение специализироваться по церковному праву – новой для русской светской юриспруденции того времени отрасли права. В 1873 г. он окончил университет со степенью кандидата прав и был оставлен на кафедре церковного права для подготовки к профессорскому званию под руководством профессора М. И. Горчакова.

Будучи человеком глубоко верующим, православным в лучшем и благороднейшем значении этого слова, и в то же время человеком науки, образованным юристом и канонистом, обладающим ясным и точным умом, Н. С. Суворов убеждается в необходимости внедрения новой методологической основы в отечественную науку церковного права. Он обращается к западной науке канонического права и привносит ее руководящие критерии в русское православное право. Наряду с профессором А. С. Павловым Николай Семенович фактически стал основателем отечественной науки церковного права. «Если Павлов, расчистив дорогу и исследовав источники, обтесал камни, приготовил материал, то Суворов велик тем, что он своим творческим гением создал из них прочный, непоколебимый фундамент и наметил план для дальнейших работников, дав церковному праву научную конструкцию и систему», – писал один из современников ученого П. Гидулянов⁵. Именно на этих принципах Н. С. Суворов строит свою магистерскую диссертацию, названную «О церковных наказаниях»⁶, где первым среди русских юристов и богословов исследует вопросы церковного суда и юрисдикции церкви. Как отмечал П. Гидулянов, «беря в руки магистерскую диссертацию Н. С. Суворова, читатель чувствует, что имеет дело с правом, юриспруденцией, а не с нравоучительным богословием. В этом отношении первая работа Николая Семеновича выгодно отличается от всех работ его современников. Здесь римский дух, здесь правом пахнет»⁷.

После защиты диссертации в 1877 г. Николай Семенович назначается исполняющим должность экстраординарного профессора кафедры церковного законоведения в Демидовском юридическом лицее в Ярославле, где в сентябре читает вступительную лекцию⁸. Преподавание не мешает научной работе Н. С. Суворова: он исследует вопросы о существе церкви, об отношениях церкви и государства, о положении монарха в православной церкви, оставаясь в курсе новейших достижений западной науки. Свидетельством этого являются его переводы сочинений профессоров Кестлина «Существо церкви по учению и истории Нового Завета с обращением особенного внимания на спорный вопрос между католичеством и протестантизмом»⁹ и Маассена «Девять глав о свободной церкви и о свободе совести»¹⁰, сопровождаемые обширными предисловиями. Результатом научных изысканий Н. С. Суворова стала работа «Объем дисциплинарного суда и юрисдикция церкви в период вселенских соборов»¹¹, которая была защищена им на юридическом факультете Императорского Московского университета в качестве диссертации на соискание ученой степени доктора церковного права.

Готовясь к созданию фундаментального курса церковного права, Н. С. Суворов отправляется в длительную командировку за границу, в течение которой работает в лучших западных библиотеках и слушает лекции известных канонистов, главным образом венских ученых Маассена и Чижмана. Итогом его исследований становится «первый в России вполне научный учебник церковного права»¹², вышедший в 1889 – 1890 гг. Сам автор подчеркивает, что «наука церковного права есть юридическая, а не богословская»¹³. Написанный Н. С. Суворовым учебник содержит не только исторические очерки развития церковного устройства и церковного права, но также анализ современного автору церковного управления, отношений между церковью, государством и различными религиозными обществами и отдельными лицами, не принадлежащими к церкви. Автор пишет об источниках церковного права, о церковном законодательстве, о процедуре принятия духовного сана и связанных с этим правах и обязанностях духовных лиц, о правовом регулировании порядка совершения и прекращения церковного брака, исследует правовой статус отдельных церковных учреждений, правовой режим их имущества, рассматривает и другие, чисто юридические вопросы, связанные с местом и ролью церкви и ее институтов в жизни общества. Таким образом, «благодаря Н. С. Суворову церковное право из свода благочестивых размышлений, каким оно было доселе, превратилось в стройную юридическую науку, ничем не уступающую своим собратьям на Западе»¹⁴.

Не удивительно, что в правовой науке своего времени Н. С. Суворов получил известность именно как специалист по церковному праву. Однако его научные интересы не ограничивались только данной отраслью. Будучи человеком многостороннего и широкого ума, обширной эрудиции, он не замыкался в границах своей специальности. Ученого занимали проблемы истории и философии права, а также семейного права, в тот период тесно примыкавшего к церковному. Его перу принадлежат работы «К вопросу о западном влиянии на древнерусское право»¹⁵, «О гражданском браке»¹⁶, «Заключение брака в Западной Европе в средние века»¹⁷, «О безбрачии как о следствии расторжения брака по причине прелюбодеяния»¹⁸ и т. д. В период своей работы в Демидовском лицее Н. С. Суворов преподавал также римское и гражданское право. Особенно интересовал его институт юридического лица. Подтверждением тому служат работы «Монастыри и церкви как юридические лица»¹⁹, «Архиерейский дом и епархия как юридические лица»²⁰, «Центральная организация церкви как юридическое лицо»²¹.

«В непрерывных трудах проходила жизнь этого замечательного ученого, отдававшего науке все свои чувства и мысли, и силы, – пишет П. Гидулянов. – Это был истинный жрец науки, который трудился, не покладая рук и не разгибая спины: Всю свою жизнь он провел в уединении кабинета, среди книг и над книгами. Но эта уединенная кабинетная жизнь, всецело посвященная научной работе, оказалась весьма разносторонней и плодотворной»²². Н. С. Суворов является автором более 100 печатных трудов, в числе которых монографии, учебники, курсы лекций, статьи и многочисленные рецензии.

В 1899 г. Н. С. Суворов переходит ординарным профессором на кафедру церковного права юридического факультета Императорского Московского университета. Одновременно он читает лекции по энциклопедии права²³ и по истории права²⁴ в Императорском лицее в память Цесаревича Николая. В этот период научной деятельности профессора Н. С. Суворова выходят новые издания его основных работ, значительно переработанные и дополненные автором. В том числе публикуется лучший образец цивилистических исследований Николая Семеновича – монография «О юридических лицах по римскому праву»²⁵, посвященная раскрытию понятия и сущности юридического лица в римском и новейшем западном (германском) праве.

Важность и актуальность проблем, поставленных ученым, их глубокое и всестороннее рассмотрение делают эту книгу поистине бесценной не только для историков, но, прежде всего, для цивилистов. На основе анализа источников римского права, исследований трудов современных ему западных философов по данной проблематике Н. С. Суворов показывает эволюцию понятия юридического лица со времен римского права до начала XX века. Свободное владение иностранными языками (латинским, немецким, французским и др.) позволило ученому не только самому глубоко изучить латинские тексты и труды зарубежных философов, но просто, ясно и доступно изложить их на страницах своей книги, снабдив необходимыми комментариями, подкрепленными цитатами из оригиналов. Благодаря этому многие поколения читателей получили возможность составить собственное представление об институте юридического лица у древних римлян и о воззрениях на него известных ученых и философов вплоть до конца XIX века.

К юридическим лицам по римскому праву (императорского периода) автор относит (с. 189 – 219):

1) государство;

2) императорский престол;

3) политические общины (города и колонии, ассоциации римских граждан, селения, провинции);

4) вольные союзы (религиозные коллегии, похоронные коллегии, политические клубы, коллегии ремесленников, коллегии подчиненного служебного персонала, товарищества публиканов);

5) церковные институты (церкви, монастыри, богоугодные заведения и др.);

6) лежачее наследство.

Листая книгу, подготовленный читатель без труда заметит, что основные признаки и черты юридического лица были выявлены именно римскими правоведами (с. 48 – 50). Признаки эти суть:

1) независимость существования юридического субъекта от смены или выбытия его отдельных членов;

2) наличие собственного имени, под которым ведутся дела юридического лица (с. 282);

3) наличие обособленного имущества, находящегося в собственности юридического лица, а не его членов, управляющих или пользователей его услугами;

4) наличие самостоятельных прав и требований у юридического субъекта и его членов;

5) возможность юридического лица и отдельных его членов вступать в гражданские правоотношения как равные субъекты;

6) возможность для юридического субъекта искать и отвечать в суде²⁶.

Кроме того, результатом развития римского законодательства стало признание за юридическими лицами (городами, церковными учреждениями, богоугодными заведениями и корпорациями) права наследования по завещанию и получения легатов в качестве элемента их правоспособности (с. 259 – 260).

Весьма занимательным и поучительным является очерк истории вопроса о природе юридических лиц, начиная со средних веков и заканчивая трудами философов конца XIX века. Не опередив профессора Л. Л. Гервагена²⁷ в выборе темы исследования, Н. С. Суворов на основе первоисточников подробнейшим образом анализирует взгляды практически всех известных ему ученых, которые так или иначе высказывались относительно понятия и сущности юридического лица. Без знания и понимания этих построений вряд ли можно раскрыть природу юридического лица даже в современном российском праве.

В то время в литературе господствующей была теория фикции или олицетворения, разработанная Савиньи²⁸, Бирлингом²⁹, Пухтой³⁰ и другими германскими учеными, которые рассматривали юридическое лицо как некую юридическую фикцию. Сущность этой теории состоит в следующем: мы допускаем заведомо неправильное предположение (фикцию), будто бы корпорация, институт, учреждение или иное юридическое образование является отдельным лицом, которое мы будем рассматривать как субъект права. Приверженцы этой теории утверждали, что законодатель, пользуясь фикцией как научным приемом юридической техники, признает или создает искусственного субъекта права, допускаемого только для юридических целей и только в частном праве для достижения поставленных людьми целей. При этом одни ученые (Савиньи, Резлер³¹ и др.) считали, что юридическое лицо, как не имеющее реального бытия, может существовать только как искусственное создание положительного права, предполагающее специальный творческий акт законодателя. Они полагали, что каждое отдельное юридическое лицо должно получать свое бытие от государственной власти, отстаивая таким образом разрешительный порядок образования юридических лиц. Напротив, другие правоведы (Пухта, Пфейфер³², Арндтс³³, Рот³⁴, Унгер³⁵ и др.) утверждали, что сам по себе закон ничего не создает, он может только определить условия для возникновения и существования искусственных субъектов права, которые играют роль лиц. Они высказывались за регистрационный способ создания юридических лиц, утверждая, что каждый союз, удовлетворяющий общим условиям и подходящий под общее правило, должен получать права юридического лица без специального концессионного акта государственной власти (с. 224 и сл.).

Критикуя слабые стороны теории фикции, Н. С. Суворов справедливо замечает, что понятие юридического субъекта нельзя ограничивать областью только имущественных отношений гражданского права. Всякая цивилистическая теория, в том числе теория юридической личности, должна быть проверяема ее пригодностью для области публичного права. При этом отождествление «юридического субъекта» с «лицом»³⁶ не может быть желательным, равно как и подведение под понятие юридического лица всех субъектов права, включая естественное лицо – человека. Поэтому, считал Николай Семенович, мы должны отказаться от мысли о юридическом лице как о чем-то фиктивном (с. 141).

По мнению Н. С. Суворова, для того, кто поддерживает единство понятия юридического субъекта для публичного и частного права, еще менее состоятельной оказывается теория бессубъектных прав (с. 142). Выразители этой теории пришли к выводу, что есть случаи, когда в действительности субъекта нет (Виндшейд³⁷, Кеппен³⁸) или субъектом является понятие, цель (Алоизий Бринц³⁹), или субъектом выступает то, что дает лицу власть распоряжаться правом, например, ценная бумага (Беккер⁴⁰). Сторонниками данной концепции являлись также Демелиус⁴¹, Брунс, Белау⁴² и другие известные правоведы. Давая оценку теории «целевого» или «бессубъектного имущества», Н. С. Суворов солидарен с Бернатциком в том, что право судить, наказывать и собирать подати, которое не имеет субъекта, – это есть верх нелепости (с. 142). В действительности, корпоративные и институтные органы, кроме обладания имущественными правами, правами заключения гражданских сделок и защиты гражданских интересов перед судом, осуществляют разные другие функции административного и даже законодательного характера. Отвлечение частноправовой стороны от других сторон государственной и корпоративной жизни было громадным прогрессом в области гражданского оборота. Вместе с тем очевидно, что государство, которое в римском праве рассматривалось как юридическое лицо, не перестает быть государством и не становится фикцией, хотя и отказывается от своего величества для гражданских отношений с частными лицами (с. 143). Н.С. Суворов соглашается с Лассоном⁴³, что юридическое понятие лица, даже в применении к отдельному естественному человеку, есть абстракция, поскольку из всех качеств и сторон человеческой жизни берутся только те, которые необходимы для сферы гражданских отношений. Точно так же государственное право оперирует понятиями гражданина и подданного. Однако это не означает, что в обоих случаях создается какое-то искусственное, фиктивное существо, по природе отличное от естественного человека (с. 142 – 143).

Таким образом, российское гражданское законодательство, с одной стороны, все более приближается к объективированному пониманию вины субъекта гражданских, т.е. в первую очередь, имущественных правоотношений, в том числе вины юридического лица. С другой стороны, нормы действующего ГК РФ изобилуют терминами «вина», «умысел», «неосторожность», «грубая неосторожность» (ст. 538, 547, 693, 697, 777, 901, 1083 и др.), причем один и тот же термин понимается однозначно далеко не всегда. В связи с этим профессора М. И. Брагинский и В. В. Витрянский делают обоснованный вывод о том, что понятие вины, заимствованное наукой гражданского права из науки уголовного права, не остается неизменным. Вина есть не только основание гражданско-правовой ответственности, но и обстоятельство, влияющее на ее размер. Фактически гражданское право заимствовало из права уголовного только термины, в которые в настоящее время вкладывается иное содержание. В современном российском гражданском праве наличествуют три формы вины: умысел, неосторожность и грубая неосторожность. По мнению ученых, умышленная вина заключается в намеренных действиях либо бездействии должника с целью неисполнения или ненадлежащего исполнения обязательства, причинения вреда. Неосторожность в действиях субъекта присутствует в случаях, когда лицо не проявляет ту степень заботливости и осмотрительности, какая требовалась от него по характеру обязательства и условиям оборота, при сложившихся обстоятельствах, и в результате с его стороны не приняты все надлежащие меры для исполнения обязательства либо предотвращения причинения вреда. В качестве грубой неосторожности квалифицируются действия лица, которое не проявило даже минимальной степени заботливости и осмотрительности, какую можно ожидать от любого субъекта в данной ситуации. Вместе с тем авторы замечают, что отличить вину в форме грубой неосторожности от умышленной вины практически невозможно⁴⁴.

Последовательную позицию в определении вины юридического лица отстаивали профессора С. Н. Братусь и Р. О. Халфина. Они считали, что причиной правонарушения, допущенного юридическим лицом, является ненадлежащая организация его деятельности, не обеспечивающая достижения его целей работа внутренних механизмов: организационных, технологических, кадровых и пр.⁴⁵ Развивая эти мысли, В. А. Плотников при-шел к выводу, что следует разграничить вину физического лица и вину юридического лица, которую он назвал «юридической» или «юридико-технической виной»⁴⁶.

Говоря о прекращении юридических лиц, Н. С. Суворов выделяет два основных способа уничтожения их бытия: во-первых, по воле верховной власти или государства; во-вторых, в силу единогласного решения членов корпорации, если только государство не заинтересовано в ее продолжении (с. 278 – 290). Кроме того, могут иметь место специальные случаи прекращения отдельных видов юридических лиц. Например, по римскому праву товарищества государственных откупщиков, арендаторов, мытарей прекращались истечением срока или смертью главного руководителя, на котором держалось все товарищество (с. 290).

Между тем вопрос о судьбе имущества, оставшегося после прекращения юридического лица, по-прежнему оставался открытым. В ряде случаев имущество могло поступать в казну как выморочное, иногда распределялось между наличными членами корпорации либо их наследниками (с. 288 – 294). Цитируя Гирке, Н.С. Суворов обращает внимание, что источники римского права не выражают ни положения, что непременно и всегда должен иметь место раздел имущества между бывшими членами корпорации, ни принципа, будто имущество упраздняемого юридического лица должно поступать в казну. Государство никогда не претендовало на присвоение всего имущества после всякого юридического лица. Однако вопрос о судьбе оставшегося имущества, не разрешенный в римском праве, также не был с достаточной ясностью и полнотой разрешен в позднейших законодательствах. Между тем отсутствие правила о судьбе имущества прекратившегося юридического лица в общих законах и в уставах юридических лиц вызывает недоумение и приводит к практическим неудобствам (с. 295 – 296).

В связи с этим следует отметить, что современный российский законодатель разрешил эту проблему совершенно однозначно, определив в каждом конкретном случае судьбу имущества, оставшегося после ликвидации юридического лица. В п. 7 ст. 63 ГК РФ сказано, что имущество юридического лица, оставшееся после удовлетворения требований кредиторов, передается его учредителям (участникам), имеющим вещные права на это имущество или обязательственные права в отношении этого юридического лица, если иное не предусмотрено законом, иными правовыми актами или учредительными документами юридического лица. Например, согласно п. 3 ст. 119 ГК РФ в случае ликвидации фонда его имущество, оставшееся после удовлетворения требований кредиторов, направляется на цели, указанные в уставе фонда.

Из сказанного о книге Н. С. Суворова «О юридических лицах по римскому праву» следует, что для многих поколений цивилистов она была и осталась одним из наиболее познавательных и поучительных пособий по изучению института юридического лица.

Личные качества автора этой замечательной книги П. Гидулянов характеризует так: «Суровая жизненная школа, которая выпала на его долю, наложила отпечаток на его внешний вид и характер. Николай Семенович производил впечатление серьезного, замкнутого человека. Он порою бывал резок в своих суждениях и нетерпелив. Но для тех, кто знал его вне официальной обстановки, нетрудно было убедиться, что под суровою внешностью скрывается мягкое сердце, которое обнаруживается в кругу родных или немногочисленных знакомых, где Николай Семенович становился как бы другим человеком. Лучше всего его отзывчивость и доброта проявились во время его многолетней деятельности в качестве председателя стипендиальной комиссии при юридическом факультете Московского Университета. Нужно было видеть, с какой внимательностью Николай Семенович вникал во все студенческие нужды и правильным распределением стипендий старался облегчить материальное положение учащейся молодежи. Скромность, уравновешенность, чувство справедливости и долга были отличительными чертами его характера»⁴⁷.

В марте 1909 г. врачи советовали тяжело больному Н. С. Суворову немедленно прекратить чтение лекций и ехать на юг. Однако ученый пренебрег своим здоровьем ради дела, которому служил всю жизнь. 6 августа 1909 г. профессор Николай Семенович Суворов умер и был похоронен на старом кладбище Московского Новодевичьего монастыря.

«Не стало учителя, но осталось учение, – пишет П. Гидулянов. – Его труды долго еще будут служить живым источником знания и будить мысль всех истинных жрецов науки. Своей жизнью, своим примером он побуждает всех ищущих знания отдавать себя и свои труды науке так же всецело и беззаветно, как отдавал он сам, стяжавший неотъемлемое и завидное право сказать о себе, что он не зарыл в землю данных ему от Бога талантов. Ученый непоколебимо чистый, неизменно верный себе и проникнутый глубокой верой в озаряющую силу истины, Николай Семенович является ободряющим нравственным примером: для всех грядущих поколений русских ученых»⁴⁸.

Доцент кафедры гражданского права юридического факультета МГУ им. М. В. Ломоносова, к.ю.н. В. С. Ем

Доцент кафедры гражданского права юридического факультета МГУ им. М. В. Ломоносова, к.ю.н. Н. В. Козлова

Аспирант кафедры гражданского права юридического факультета МГУ им. М. В. Ломоносова Н. Ю. Селяков

7 июня 2000 г.

Предпринимая второе издание исследования о юридических лицах по римскому праву, я думаю, что удовлетворяю некоторой потребности наших юристов⁴⁹. О существовании таковой потребности заключаю из того, что первое издание, вышедшее в 1892 г. (впрочем, в небольшом количестве экземпляров), давно уже разошлось, и на многие требования мне много раз приходилось отвечать отказом. Настоящее, второе, издание есть исправленное и дополненное, а в некоторых частях вновь переработанное. Очерк литературной истории вопроса о природе юридических лиц, начиная со средних веков и оканчивая новейшей литературой, выделен мною в особую главу, причем в этот очерк включены конструкции многих ученых, которых я не имел и не мог иметь в виду в первом издании. Один из русских цивилистов, помнится мне, выразился, что от теоретических конструкций природы юридических лиц ему «претит», конечно, желая этим сказать, что он пресытился чрезвычайным обилием теоретических построений, не имеющих никакой практической цены. О вкусах, разумеется, не спорят; но, как кажется, наша литература еще слишком мало насыщена подобными построениями, и мы так еще убоги и голодны, что не успели пресытиться настолько, чтобы теоретические попытки объяснить существо юридических лиц были нездоровым излишеством в русской литературе. Да если бы даже и согласиться с мыслью о практической бесплодности всяких теоретических усилий в данном направлении, все же оставался бы неопровержимым тот исторический факт, что германская научная мысль неустанно трудится над выработкой правильного понятия о юридических лицах. Пусть с нашей «трезвой» точки зрения все теоретические усилия, обращенные в эту сторону, будут представляться достойными сожаления потугами мысли, безнадежно запутавшейся в дебрях метафизики. Но кому-нибудь из русских ученых все-таки следовало взять на себя труд связного исторического обзора этих усилий, или, если угодно, этих потуг, которые, как бы ни смотрели на них и как бы ни оценивали их, представляют собой историческое явление, подлежащее научному познанию. К римскому праву, которым я собственно и занимаюсь в моем исследовании, указанный литературный обзор или очерк имеет весьма близкое отношение. Во-первых, справедливо сказано, что где дело идет о научном наблюдении какого-либо отношения или явления, существовавшего и у римлян, и у других народов, там только один ответ может быть правильным, и, напротив, было бы неправильно утверждать, что римские юридические лица имели иную природу, чем юридические лица германского или русского права. Во-вторых, все позднейшие конструкции и определения юридических лиц, появлявшиеся после римлян, хотя и рассчитывавшиеся не на римскую, а на ново-европейскую жизнь, обыкновенно опирались и опираются на места из источников римского права, способствуя вместе и правильному уразумению римских взглядов, так как, благодаря исторической перспективе, римские юридические лица представляются нам в более широком освещении. Во всяком случае, как это было выражено мною и в предисловии к первому изданию, изложение какого-либо другого положительного права, кроме римского, не входило в круг задач предлагаемого исследования.

Н. С.

Литературными пособиями при составлении этой работы служили:

Affolter, Die rechtliche Natur der offenen Handelsgesellschaften (Archiv für bürgerliches Recht, B. V, 1891).

Arndts, Lehrbuch der Pandekten, 1883, §§ 41 – 47.

Baron, Die gesammtrechtsverhältnisse im römischen Recht, 1864.

Béchard, Droit municipal dans l'antiquité, 1860.

Becker, Zweckvermögen und Actiengesellschaften (Goldschmidt's Zeitschrift für das gesammte Handelsrecht, B. IV).

– Zur Lehre vom Rechtssubjekt. Genuss und Verfügung, Zwecksatzungen, Zweckvermögen und juristische Personen (Jahrbücher für die Dogmatik des heutigen römischen und deutschen Privatrechts, B. XII).

– System des heutigen Pandektenrechts, 1886, §§ 59 – 69.

Bernatzik, Kritische Studien über den Begriff der juristischen Personen und über die juristische Persönlichkeit der Behörden insbesondere (archiv für öffentliches Recht, B. V, 1890).

Beseler, Volksrecht und juristenrecht, 1843. Против него: thöl, volksrecht, juristenrecht etc. 1846.

– System des gemeinen deutschen Privatrechts, 1866, §§ 66 – 72.

Bierling, Zur Kritik der juristischen Grundbegriffe, Th. I, 1877;

Th. II, 1883.

– Juristische Prinzipienlehre, B. I, l894 §§ 9 – 13,

Böhlau, Rechtssubjekt und Personenrolle, 1871.

Bolze, Der Begriff der juristischen Person, 1879 (рецензия Краснопольского в Kritische Vierteljahrschrift, B. III, 1880).

Bluntschli, Deutsches Privatrecht, 1864, §§ 33 – 45.

Burckhard, Zur Lehre von den juristischen Personen (Grün-hut's Zeitschrift für das Privat und öffentliche Recht der Gegenwart, B. XVIII).

Cohn, Zum römichen Vereinsrecht, 1873.

Demelius, Ueber fingirte Persönlichkeit (Jahbücher f. Dogmatik, B. IV). Против него: Randa, Das Zwerkvermögen, die juristische Person, die Handelsgesellschaft etc. (Sieben-haar's Archiv fur deutsches Wechselrecht und Handels-recht, B. XV).

Dernburg, Pandekten, 1896, B. I, §§ 59 – 66.

Dirksen, Civilistische Abhandlungen, Berl. 1820. N l. Historische Bemerkungen über den Zustaud der juristischen Personen nach römischem Recht.

Eck, Vorträge über das Recht des bürgerlichen Gesetzbuches, Liefer. I, 1898.

Gierke, Das deutsche Genossenschaftsrecht, B-de I – III, 1868. 1873. 1881.

– Die Genossenschaftstheorie und die deutsche Rechtssprechung, 1887.

– Deutsches Privatrecht (Binding`s Systematisches Handbuch der deutschen Rechtswissenschaft) 1895, §§ 27 – 30, 58 – 80.

Giorgi, La dottrina delle persone giuridiche o corpi morali es posta con speciale considerazione del diritto moderno italiano, vol. I, 1876; vol. II – III Parte speciale. Lo stato, 1891 – 1892; vol IV. Comuni e le provinze, 1894; vol. V. Le istituzioni e le associazioni pubbliche civlli, 1895; vol. VI. Le istituzioni ed associazioni di culto; в этом же томе об обществах, ассоциациях и институтах частных, 1897.

Giuffrida, Le persone giuridiche e la nuova legge sulle opere pie, 1898.

Glük-Mühlenbruch, Commentar, B-de XXXIX – XL: De heredibus instituendis.

Grashof, Die Gesetzgebung der römischen Kaiser über die Güter und Immunitäten der Kirche und des Klerus nebst deren Motiven und Principien (Archiv für katholisches Kirchenrecht, B. XXXVI).

Heurovsky, Leges contractus, 1881.

Rud. His, Die Domänen der römischen Kaiserzeit, 1896.

Jhering. Die Lehre von der heneditas jacens (в его Abhandlungen aus dem römischen Rechte. 1844).

– Geist des römischen Rechts auf verschiedenen Stufen seiner Entwickelung, III, § 61, 1888.

– Zweck im Recht, B. I, 1877.

– Passive Wirkungen der Rechte (Jahrbücher f. Dogmat. B. XII).

Karlowa, Römische Rechtsgeschichte, B. I, 1885.

– Zur Lehre von den juristischen Personen (Zeitschr. f. d. Privat. und öffentl. R. der Gegenwart, B. XV).

Kierulf, Theorie des gemeinen Civilrechts, 1839.

Kniep, Societas publicanorum, B. l, 1896 (реценз. в Nouvelle revue historique, 1896, N 5).

Kohler, Ueber das Recht der Stiftungen (Arch. f. bürgerl. Recht, III).

– Rechtsvergleichende Studien über islamitisches Recht, 1889.

Köppen, Die Erbschaft, 1856.

Kuntze, Princip und System der Handelsgesellschaften (Golds-chmidt's Zeitschr. VI).

Laband, Beiträge zur Dogmaiik der Handelsgesellschaften (ibid. XXX).

Lasson, Princip und Zukunft des Völkerrechts, 1871.

Leonhard, Ein Beitrag zu der allgemeinen Civilrechtslehre und zur Begriffsbestimmung des subjectiven Rechts (Grünhut's Zeitschr. IX).

Löning, Geschichte des deutschen Kirchenrechts, B. l, 1877, S. 195 – 233. B. II, 1878, S. 632 – 750.

– Die Haftung des Staates aus rechtswidrigen Handlungen seiner Beamten nach deutschem Privat- und Staatsrecht, 1879.

Marquardt, Römische Staatsverwaltung, B-de I – III. 1873 – 1878.

Meurer, Der Begriff und der Eigenthümer der heiligen Sachen, zugleich eine Revision der Lehre von den juristischen Personen, 1885.

Mommsen, De collegiis et sodalitiis romanorum, 1843.

Mury, Les constitutions des empereurs romains, sur l'administration et alienation des biens ecclésiastiques (Revue catholique des institutions et du droit, IX, 1887).

Pernice, Marcus Antistius Labeo. 1873. B. I. 254 s.

– Parerga, II. Beziehungen des öffentlichen röm. Rechts zum Privatrechte (Zeitschr. der Savigny-Stiftung B. V, 1884).

Pfeifer, Die Lehre von den juristischen Personen nach gemeinem und würtembergischem Rechte, 1847.

Puchta, Corporationen, в Weiske's Rechtslexicon, B. III.

Regelsberger, Pandekten, B. I, 1893, §§ 75 – 93.

Riedel. Die Gestaltung der juristischen Personen des bürgerlichen Gesetzbuches, in Sonderheit der Vereine und der Stiftungen, 1897.

Roesler, Die rechtliche Natur des Vermögen der Handelsgesell-schaften nach römischem Rechte (Goldschmidt's Zeitschr. IV).

Roth, Ueber Stiftungen (Jahrb. f. Dogmat. l).

Rümelin, Methodisches über juristische Personen, 1891.

Salkowski, Bemerkungen zur Lehre von den juristischen Personen, 1863 (реценз. Лабанда в Goldschmidt`s Zeitschrift, VII).

Savigny, System des heutigen römischen Rechts, B. II, 1840.

Scheurl, Die Erbschaft vor, in und nach ihrem Uebergang an Erben (Beiträge zur Bearbeitung des röm. Rechts, 1853).

Schlossmann, Zur Lehre von den Stiftungen (Jahrb. für Dogmat. XV).

Schmidt, Ueber die sogenannten Genossenschaften (Arch. für civilistische Praxis, XXXVI).

Schulte, Die juristische Personlichkeit der katolischen Kirche, ihrer Institute und Stiftungen, 1859

Schulten, De conventibus civium romanorum, 1892.

– Die römischen Grundherrschaften. 1896.

Serment, Associations et corporations, 1877.

Stobbe, Deutsches Privatrecht, B. I, §§ 49 – 62.

Stutz, Geschichte des kirchlichen Beneficialwesens von seinen Anfänge bis auf die Zeit Alexanders III, 1895.

Unger, Zur Lehre von den juristischen Personen (Kritische Ueberschau des deutschen Gesetzgebung und Rechtswissenschaft, B. VI).

Wiart, Le regime des terres du fisc au Bas-Empire, 1894.

Windscheid, Die ruhende Erbschaft und die vermögensrechtliche Persönlichkeit (Krit. Uebersch. B. I).

– Lehrbuch des Pandektenrechts, B. I, 1887, §§ 57 – 62.

Zitelmann, Begriff und Wesen der sogenannten juristischen Personen, 1873 (реценз. Сакса в Goldschmidt's Zeitschr. XIX). Против Цительмана Böhlau в Arch. f. civilistische Praxis, LVI.

Zrodlowski, Das römische Privatrecht, B. I, 1877, §§ 39 – 42.

Дювернуа, Чтения по гражданскому праву, I, 1898, §§ 9, 13 – 23.

Кулаковский, Коллегии в древнем Риме, 1882.

Муромцев, Гражданское право древнего рима, 1883, стр. 640 и след.

Ростовцев, история государственного откупа в римской империи (Записки историко-филологического факультета Спб. унив. ч. LI, 1899).

Соколовский, Договор товарищества, 1893.

Соколов, Церковно-имущественное право в греко-римской империи, 1896.

Означенные сочинения цитируются сокращенно, некоторые же другие исследования, в которых содержатся сведения или суждения по отдельным пунктам учения о юридических лицах, цитируются сполна в соответствующих местах настоящего исследования.

Употреблялся ли римскими юристами термин «лицо» в применении к юридическим субъектам, не совпадающим с естественными лицами? Римское понятие о юридическом лице по взгляду Гирке. Значение терминов «corpus» и «universitas». Когда явились в римском праве юридические субъекты, которые не суть физические лица? Имущественное право римского государства и отличие имущественных отношений государства от имущественных отношений частных лиц. Имущественные отношения городов с введением муниципальной системы и имущественные отношения коллегий. Независимость существования юридического лица от смены и выбытия отдельных членов союза. Неизвестность классическому римскому праву институтов, учреждений или заведений. Церковные институты христианского времени и подведение их юриспруденцией под понятие союзов; признание за институтами особой личности. Конструкция лежачего наследства как фиктивного лица.

Другого разряда лиц, как субъектов частного права, наряду с физическими лицами, т. е. c людьми, римская научно-юридическая систематика не знала. Поэтому в дошедших до нас систематических изложениях начал римского права, каковы институции гая и императора Юстиниана, мы не найдем особой рубрики о таких субъектах гражданского права, которые, не будучи людьми – частными или физическими, естественными лицами, – имеют частную правоспособность и обслуживаются в гражданском обороте наравне с частными лицами. Деление лиц на две категории: физических и юридических (или, как они иначе еще назывались и называются, моральных, мистических, фиктивных, фингированных), составляющее неизбежную принадлежность всех современных систем частного права, явилось не в римской, а в позднейшей юриспруденции. Однако ни римская юридическая жизнь не могла обойтись без признания особого рода субъектов гражданского права, не совпадающих с естественными лицами, ни римская юридическая наука не могла игнорировать действительного существования таких субъектов. Для обозначения их римские юристы обыкновенно пользовались выражением: «PERSONAE fungi vice»⁵⁰, или «PRIVATORUM haberi loco»⁵¹, желая этим сказать, что нечто, не будучи естественным человеческим лицом, persona, функционирует в гражданской жизни вместо такового лица, обсуживается как таковое лицо. Впрочем, иногда римские юристы, косвенно или даже прямо, называли и лицом подобный субъект, не совпадающий с личностью естественного человека. Так, Ульпиан, говоря об эдикте претора, направленном к защите лиц, вынужденных под влиянием страха к заключению сделки, напр., к поллицитации, допускает, что принуждением и страхом может повлиять на заключение сделки как сингулярное лицо, т. е. отдельный человек, так и народ, курия, коллегия, вообще союз людей, объединенный в одно целое⁵², откуда можно заключать, что и народ, курия и проч. представляются названному юристу также лицами, только не сингулярными или единичными, а собирательными. А у агримензоров еще с большей ясностью название «PERSONA» усвояется не единичному лицу, а организованному союзу лиц, какова колония⁵³.

Известный знаток по части истории и литературы юридических лиц, о. Гирке, сам по себе германист и в качестве такового противник теории фикции, господствовавшей в средние века и в лице Савиньи получившей для себя новую сильную поддержку, пришел в своих изысканиях касательно существа юридических лиц по римскому праву к тому выводу, что римская юриспруденция знала понятие лица только как лица индивиду-ального, следовательно только в области Juris privati, всякие же союзные образования влкючала в jus publicum и, для того чтобы сделать возможным для них гражданский оборот с его цивильными, для частных лиц предназначенными, формами, должна была неминуемо прийти к фикции, т. е. к тому воззрению, что на самом деле действительного, реального лица как субъекта гражданского права в этих союзных образованиях нет, и что лицо это искусственно создается путем фикции, придумывается, мыслится или представляется, следовательно существует только в мышлении, а не в мире реальностей. Таким-то образом в римском праве рядом с действительным лицом стало фингированное, которое велением государства создается из ничего и в силу такого же веления может превратиться в ничто, наделяется правоспособностью в области имущественного права и разнообразными привилегиями, но остается неспособным к воле и действованию. Его можно сравнить с ребенком, или, лучше, так как оно никогда не достигает совершеннолетия, с неизлечимо безумным, состоящим под вечной опекой. С римской точки зрения, думает Гирке, безразличен тот материал, над которым орудует фикция, и нет никаких препятствий олицетворять с одинаковым успехом все что угодно⁵⁴.

Ниже мы встретимся с именами юристов, которые поставляют сущность юридического лица в олицетворении путем фикции и обосновывают свой взгляд на источниках римского права. На Гирке в особенности нужно было указать здесь потому, что Гирке – противник фикции – не нашел возможным конструировать римское учение об юридических лицах без помощи фикции. Посмотрим, насколько в самом деле неизбежна эта помощь.

Термины, всего чаще встречающиеся в римском праве для обозначения юридических лиц: «CORPUS» и «UNIVERSITAS»⁵⁵, не заключают в сем мысли о чем-либо фиктивном, воображаемом, в противоположность реальному, действительно существующему. Оба термина употреблялись не только в применении к союзам лиц, но и в применении к собирательным вещам, объединенным в одно целое, каковы: стадо рабочего скота, табун лошадей, дом, корабль⁵⁶. С этими объединенными в одно целое вещами, римляне прямо сопоставляли объединенную совокупность лиц, как народ, легион, войско, сенат⁵⁷. Таким образом, терминология не дает никакого повода полагать, что римляне связывали с universitates personarum идею фиктивного, выдуманного, не существующего в действительности лица: подобное предположение имело бы не более вероятия, чем и то, что с universitates rerum связывалась в римском праве идея фиктивной, не существующей в действительности вещи. Уже самое выражение «CURPUS habere», употребительное у римских юристов в применении к союзам людей с юридической личностью, прямо указывает на то, что римская мысль вращалась в круге идей стоической философии: категория вещей собирательных (universitates rerum distantium, corpora ex distantibus) была воспроизведением стоической категории %Г [sw'mata éx %Г [diestw'twn, а стоики, подводя под эту категорию соединения самостоятельных существ (рой пчел, стадо животных, войско, народ) смотрели на такие соединения не как на представления, а как на действительные тела⁵⁸. История развития юридических лиц в римском праве в самом деле приводит совсем не к тому выводу, который сделал Гирке.

Когда явились в римском праве юридические субъекты, которые не суть физические лица? На этот вопрос исследователи отвечают неодинаково: то говорят, что государство, civitas romana, populus romanus, есть древнейший и первоначальный юридический субъект, по примеру которого образовались все другие союзные формации как юридические лица⁵⁹, то утверждают, что понятие юридического лица, как субъекта гражданских прав, равноправного с физическими лицами, развилось в применении к муниципиям, а с последних перенесено на все другие корпорации и наконец на само государство⁶⁰.

Как ни противоположны, по-видимому, эти мнения, каждое из них в известном отношении справедливо. Дело в том, что имущественное право римского государства не только в период королевства, но и во времена республики покоилось на иных основаниях, чем гражданский оборот частных лиц, и лишь в конце республиканского периода и в начале императорского последовал решительный переворот как в государственном строе, так и в воззрениях юриспруденции, – переворот, который прежде всего сказался на городских общинах, вошедших в римское государство в качестве муниципий, подчиненных римской верховной власти.

Прежде всего, вне всякого сомнения, стоит то обстоятельство, что римское государство, populus, имело земельную собственность от начала своего существования. Хотя в древности, по всей вероятности, т. н. ager publicus не был государственным доменом в современном смысле, а состоял в общем пользовании всех полноправных членов populi, так что пользование отдельных полноправных граждан считалось за пользование самого populi⁶¹; но уже и относительно самого древнего времени можно полагать, что не все «римское поле» было подвергнуто разделу (по два югера на гражданина – югер означал пространство земли, которое пара волов может обработать в один день), а часть была оставлена на издержки культа и еще часть на содержание королевской фамилии⁶². Обособление государственной земельной собственности от собственности отдельных граждан должно было выступать с большей и большей ясностью, по мере расширения территории, благодаря завоеваниям, так как у всякого побежденного италийского племени отбиралась римлянами известная часть территории, обыкновенно 1/3, а иногда даже целая территория, как в Капуе. Отобранной таким образом землей римляне распоряжались различным образом: 1) в виде размежеванных участков, назначали ее в наделы (agri divisi et assignati), что практиковалось при coloniae deductio, т. е. при основании колонии в побежденной стране, а также и без основания колонии, для снабжения отдельных граждан землей; 2) продавали известную часть завоеванной земли как скоро нуждались в деньгах для удовлетворения государственных потребностей, каковая продажа обыкновенно производилась квесторами, иногда цензорами (agri quaestorii); 3) если дело шло о землях необработанных, римляне предоставляли желающим оккупировать часть такой земли и возделывать ее (agri occupatorii), – последнего рода земли были неразмежеваны, и оккупантам самим предоставлялось fines arcere, т. е. ограждать межи своих владений рвами, древесными насаждениями и т.п., почему участки оккупированной земли назывались agri arcifinii или arcifinales. Оккупанты имели в своих участках только владение, а не собственность, которая оставалась за государством, поэтому манципация и узукация – важнейшие способы приобретения квиритской собственности – были неприменимы к этим землям. Фактически они могли продаваться, закладываться, переходить по наследству, но в теории за государством признавалось право на отобрание их⁶³. Мало этого, даже agri quaestorii, с которых взимался государственный оброк, не считались вышедшими из квиритской собственности римского народа⁶⁴. То же самое нужно сказать о публичных вещах, предназначенных для общего пользования (res publicae publico usui destinatae), каковы публичные пути сообщения, площади, театры и т.п.⁶⁵ Даже на море и на морской берег распространяема была власть римского народа⁶⁶. Затем известно, что государство имело своих рабов (servi publici), положение которых, за некоторыми исключениями, определялось теми же началами, как и положение рабов, состоящих в частной собственности⁶⁷.

Кроме земельной собственности и рабов, римский народ имел свою государственную денежную казну, эрар (aerarium Saturni), находившийся в храме Сатурна; казна, имевшая известное управление и делопроизводство, предназначалась на государственные потребности, причем никакому отдельному лицу, невзирая на меру его политической правоспособности, не принадлежало право на расходование казенных денег. Наконец, римский народ не только заключал договоры с другими государствами и не только получал в казну разные доходы, но и вступал в юридические отношения к своим собственным гражданам, заключал арендные договоры и принимал поручительства, давал в заем гражданам и получал обратно занятые суммы, покупал и продавал движимые и недвижимые вещи, получал дарение и наследство, даже принимал на себя опеку, напр., над сыном египетского короля Птоломея Филопатора по завещанию этого последнего⁶⁸.

Во всем вышесказанном civitas Romana не представляла существенных особенностей сравнительно с другими италийскими civitates или с любым греческим городом-государством (%Г [pо́%Г [li_s)⁶⁹.

С другой стороны, однако, не подлежит сомнению, что до времен императорства римской юридической жизни был неизвестен тот признанный в современном праве и оставшийся навсегда неизвестным древнему греческому праву принцип, что государство, как скоро оно вступает в имущественные отношения гражданского оборота с частным лицом, должно и рассматриваться юридически как частное же лицо. Республиканское воззрение не проводило различия между политической общиной и общиной как субъектом частного права: то, что установил populus как субъект юридической сделки, хотя бы и по соглашению с частным лицом, было не гражданским, а публичным правом, действовало для римской civitas, как для государства⁷⁰. Поэтому, как в отношении к заключению сделок и к их юридическим последствиям, так и в процессуальном отношении имущественное право римского государства покоилось на других основах, чем имущественные отношения inter privatos. Для имущественных отношений государства с частными лицами не требовались формы, предписанные для частных изъявлений воли⁷¹. Далее, публикан, мытарь, т. е. откупщик или арендатор государственных налогов, вносивший, по договору с государством, в казну круглую сумму и получавший за то право на взыскание налогов в известном районе в свою пользу и на свой страх, не был цессионаром гражданского права, так чтобы право требования и его осуществление отделялись одно от другого.

Государство даже и формально не удерживало за собой права требования; государственное право требования безусловно переходило на откупщика, так что этот последний и по формальному праву считался за кредитора, напротив, государство совершенно выбывало из обязательственного отношения, – и этот переход права требования от прежнего кредитора к другому лицу совершался без содействия и без согласия податного должника. Явление это даже не было особенностью податной аренды, а замечается во всех случаях, где требования римского государства переносились на частное лицо⁷². Немаловажную также особенность имущественных отношений государства к частным лицам составляло то обстоятельство, что продажа конфискованного государством имущества частного лица (sectio bonorum) основывала для покупщика (sector) цивильное универсальное преемство: покупщик непосредственно вступал в данное имущество как целое, следовательно и во все принадлежащие к нему требования и долги, между тем как цивильно-процессуальная bonorum venditio не могла иметь прямым своим последствием универсальной сукцессии⁷³. Сделки между государством и частными лицами заключаемы были компетентными магистратами, цензорами и квесторами, причем и те и другие выводили свое право на заключение договора из уполномочения со стороны народа, – цензоры получали таковое раз навсегда, квесторы для отдельного случая⁷⁴, подобно тому как и все вообще полномочия римских магистратов проистекали из того же источника.

Самая же важная особенность государственного имущественного права от частного заключалась в том, что спорные дела по взаимным претензиям между государством и частными лицами подлежали не разбирательству ординарной судебной власти⁷⁵, а усмотрению того самого магистрата, который заключил договор в пользу государства или вообще тех должностных лиц, которые управляли государственным хозяйством. Принудительное взыскание денежных платежей, к которым частное лицо обязывалось в отношении к государству в силу контраста, производилось обыкновенно путем продажи залогов, которым обеспечиваемы были требования государства при самом заключении договора магистратом, и эта продажа (praedes praediaque vendere) производилась тем самым магистратом, которому были даны эти поручительства и залоги (или его преемником), без предварительного констатирования государственной претензии перед гражданским судом. А напротив, магистрат, заключивший договор с частным лицом и принявший от него обеспечение, сам же и составлял себе решение о том, что контрагент обязан к платежу и не исполняет этой обязанности, а затем немедленно, без дальних околичностей, не вступая на путь ординарного процесса, приступал к продаже залогов⁷⁶.

Вообще, как говорит Гейровский, римляне времен республики не отделяли государства как властителя и законодателя от государства как активного и пассивного субъекта частных прав, в особенности от государства как собственника и кредитора. Переворот в этом отношении совершился лишь после того, как императорский фиск слился с древним народным эраром⁷⁷, когда, по выражению Гирке, государство, все более и более решительно возвышавшееся над всяким правом, в качестве фиска подчинилось праву и, разоблачено от своего величества, заняло место среди частных лиц⁷⁸. Сущность этого переворота Гирке поставляет в том, что в понятии фиска имущественная сторона государства отрешилась от его публицистического существа и сама по себе олицетворилась, не так чтобы государство облеклось личностью как органическое общественное целое, а так, что из государства вырос простой субъект, который может быть сравниваем с индивидами⁷⁹. Или, как Гирке в другом месте поясняет свою мысль, римское понятие лица принадлежит единственно частному праву и относится только к индивиду, признанному в качестве носителя особой сферы правомочий; напротив, источники ничего не знают о понятии публично-правовой личности, и никакой союз, в смысле объединенного целого из отдельных лиц, по источникам, не есть лицо; поскольку, однако, союз людей вступает в частное право, он получает, в силу фикции, недостающую ему личность как неизбежно необходимую для конструкции лица частного права, так что, следовательно, союзы вступают в частное право не как общения, а как искусственные индивидуальные субъекты наряду с естественными индивидами.

Правда, эта т.н. usucapio pro herede, как говорит профессор Муромцев⁸⁰, свидетельствует лишь об известной крепости общинно-родовых отношений во время возникновения этого института: «: юридически завладеть наследством мог любой гражданин по желанию, на деле же это завладение должно было состоять под ближайшим контролем родичей и вообще лиц, близких к умершему наследодателю, а затем и всего общества, общественное мнение указывало, кто в данном случае, за отсутствием ближайших наследников, имел преимущественное право на захват наследства, так что этот захват, на вид произвольный, служил на самом деле средством регулирования наследственных отношений». Однако heredes extranei не только юридически, но и фактически не были гарантированы от захвата кем-либо открывшегося для них наследства. Затем в связь с бесхозяйностью же наследства, как кажется, нужно поставить то обстоятельство, что по римскому праву не допускалась actio furti по поводу кражи наследственных вещей, т. е. присвоение наследственных вещей, в то время пока наследник еще не вступил в наследство, не рассматривалось как кража и следовательно оставалось безнаказанным⁸¹, что не могло казаться соответствующим требованиям справедливости. Кроме того, римское наследство обыкновенно заключало в своем составе рабов, которые могли приобретать своему хозяину, напр., посредством стипуляции и даже путем получения наследства, что могло случиться не только при жизни хозяина, но и hereditate jacente, не говоря уже о том, что наследство, даже и без приобретательных действий рабов, могло подвергаться юридическим изменениям, т. е. приращаться или умаляться. В особенности в случае назначения наследственных рабов наследниками сам собой возникал вопрос, чьей правоспособностью определяется правоспособность раба в отношении к открывшемуся наследству – правоспособностью ли умершего господина, который, если бы был жив, был бы способен к наследованию как обладающий законной testanemti factio, или правоспособностью будущего наследника, который, может быть, не обладает таковой testamenti factio.

По-видимому, Сальвию Юлиану, современнику императора Адриана⁸², принадлежит установление принципиального положения, что наследство продолжает носить на себе личность наследодателя, функционирует вместо умершего наследодателя⁸³. Эта мысль в разных местах источников выражается различными оборотами речи: «HEREDITAS fun-gitur vicem defuncti personae»⁸⁴, «PERSONAM defuncti sustinet»⁸⁵, «DOMINI obtinet locum»⁸⁶, «DOMINI loco habetur»⁸⁷, «PRO habetur domino»⁸⁸, «PERSONAE vicem sustinet»⁸⁹. Но иногда говорится еще решительнее, что само наследство считается или даже есть хозяин (dominus habetur, domina est)⁹⁰. Что в тех и других оборотах речи содержится одна и та же мысль, что наследство потому и рассматривается как хозяин, что носит на себе личность умершего хозяина, а не две разные мысли, это с совершенной ясностью усматривается из синонимического употребления их Гаем: «CREDITUM esse defuncti locum obtinere dominam heredatem est» ⁹¹. Наконец, юрист Флорентин даже прямо сопоставляет лежачее наследство с муниципиями и коллегиями, говоря, что hereditas точно так же «PERSONAE vicem fungitur», как и те союзные образования, которые юриспруденция ввела в гражданский оборот с правами юридических субъектов ⁹². Новое течение в юриспруденции отразилось быстро и на императорском законодательстве. При Адриане же, современнике Юлиана, состоялся сенатусконсульт, объявивший недействительной узукапию pro herede в ущерб наследнику⁹³; затем при Марке Аврелии похищение наследственных вещей было квалифицировано как crimen expilatae hereditatis, подлежащее уголовному наказанию⁹⁴.

Ввиду вышеизложенного трудно отрицать, что классическая юриспруденция при олицетворении лежачего наследства прибегала к помощи фикции, т. е. лицо, не существующее в действительности, мыслила как существующее в период времени между delatio и aditio hereditatis. Однако эта фикция имела нечто особенное от позднейших фикций западноевропейской юриспруденции: по позднейшим взглядам, юридическое лицо есть фиктивное в том смысле, что оно в действительности никогда не существовало, не существует и не может существовать именно потому, что оно есть продукт мышления, искусственно созданное лицо, а не явление действительной жизни; напротив, римские юристы, олицетворяя лежачее наследство, не увлекались так далеко в область фантазии и допускали не более и не менее, как только то, что умершее лицо, существовавшее в действительности и оставившее неизгладимый след своей личности в имуществе и в имущественных отношениях, завязанных им при жизни, на короткое время предполагается как бы живым еще в интересах, конечно, не своих, а в интересах имеющего занять его место наследника. Последняя мысль, что интересы наследника составляют собственно центр тяжести всего юридического построения лежачего наследства, сама собой, конечно, разумеющаяся по требованиям здравого смысла, замечательным образом высказывалась и после Юлиана. «Наследник и наследство, – говорит юрист Яволен, – это два названия, но оба они заступают одно и то же лицо»⁹⁵. А Помпоний выразился даже, что наследство представляет временно личность наследника⁹⁶. Насколько олицетворение лежачего наследства отличалось от других олицетворений римского права в отношении к объему усвояемой ему правоспособности, будет сказано ниже. А из того, что выше изложено, можно, как кажется, вывести совсем не то заключение, какое вывел Гирке из источников римского права. Римские юристы были мало расположены заниматься спекуляциями, отрешенными от действительности, и умозрительное оперирование над фикциями можно всецело отнести на счет средневековой юриспруденции, к которой мы теперь и переходим и развитие которой превосходно представлено самим же Гирке⁹⁷.

Понятие о юридических лицах в средневековой юриспруденции, светской и канонической. Учение Гейзе и Савиньи об юридических лицах. Учение германистов Безелера и Блунчли. Учение о бессубъектных правах: Демелиус, Виндшейд, Кеппен, Бринц, Беккер. Посредствующие взгляды Ранды и Белау. Взгляды романистов Кунце и Барона. Взгляд Лассона. Учение Иеринга, Сальковского, Цительмана, Больце, Леонгарда. Теория Гирке. Взгляды Карловы, Колера и Шлоссмана, Аффольтера, буркгарда, Рюмелина, Дювернуа, Бернатцика, Зродловского, Штоббе, Дернбурга и Регельсбергера. Конструкции Бирлинга и Книпа. Оценка разнообразных взглядов. Точки соприкосновения между корпорациями и институтами. Юридические лица как общественные организации. Взгляды Сермана и Джоджи. О капиталах и несамостоятельных институтах. Вопрос о деликтоспособности юидических лиц. Вопрос о лежачем наследстве как об юридическом лице с точки зрения современного права. В чем состоит прогресс новейшей юриспруденции, сравнительно с римской, по вопросу о существе юридических лиц?

В средние века, как известно, юриспруденция образовала две ветви: светскую и каноническую, представлявшиеся легистами и канонистами. Древнейшие легисты-глоссаторы стояли буквально на почве источников римского права, подводя всякие вообще юридические субъекты, не совпадающие с естественным лицом, под корпоративную схему, и прилагая к ним римские термины «UNIVERSITAS» и «COLLEGIUM». К universitates причислялась также и «ECCLESIA», именно в смысле местного союза, т. е. при тогдашнем церковном устройстве, конечно, не в смысле местного общества верующих, а в смысле клерикальной ассоциации или совокупности духовных лиц, состоящих при церкви. Таким образом составилась следующая дефиниция церкви: «ECCLESIA Deo serviendum ad constitutarum vel constitutorum loco sacro aliquo in mulierum virorum coadunatio collectio dicitur»⁹⁸. Тот факт, что в действительности существовали такие церкви, при которых состояло только одно духовное лицо, а не союз лиц, просто-напросто игнорировался.

Еще менее затрудняли легистов богоугодные заведения, которые с одной стороны можно было причислять к ecclesiae, а с другой стороны можно было подводить под родовое понятие «COLLEGIA» и «COPRORA», так как находящиеся в госпитале или в доме призрения бедные (personae miserabiles) по старинным представлениям составляли коллегию. Мало того, глоссаторы даже и понятие о государстве, как оно выражено было в источниках римского права, применяли буквально к империи своего времени, которую они отождествляли с римской империей императорского времени, упоминание в источниках о сенате и народе применяли буквально к римскому сенату и народу своего времени, королей и других светских властей представляли занимающими место римских магистратов с производной властью и территории их – занимающими место римских провинций и городов. С этой точки зрения всякий народ, всякий город и всякая республика в обширном смысле подводились под римское понятие «UNIVERSITATIS», причем, однако, делалось сильное ударение на то, что каждая universitas имеет своего главу (rector universitatis), которому приписывается совокупность начальственных, как бы выделенных из корпоративной сферы, правомочий⁹⁹. Но если легисты, держась за источники римского права, подводили церкви и церковные институты под римское понятие universitatis несмотря на то, что действительность не совсем соответствовала этому понятию, то канонисты ушли и еще дальше, переделав корпоративное понятие universitatis в чисто институтное, не переставая, однако, держаться за римскую терминологию. С точки зрения канонистов тем менее можно было говорить о корпоративном союзе в собственном смысле как носителе прав, что средним векам вообще неизвестна была идея, что корпорация получает качество юридического субъекта исключительно для имущественных целей, т. е. корпорация во всех проявлениях ее жизни рассматривалась как единый юридический субъект, которому даже принадлежит собственное jus publiсum¹⁰⁰.

Уже в христианской церкви древней римской империи институтная идея, как мы видели выше, восторжествовала над корпоративной, хотя юриспруденция и законодательство не сошли с почвы корпоративных воззрений. И средневековые канонисты пошли в том же направлении, которому благоприятствовали ход развития церковной жизни и весь строй церковный. Если и церковь рассматривается канонистами, говорит Гирке¹⁰¹, как общение верующих, как coetus universalis или как universitas, то этим означается только ее пассивный круг действия, только базис ее мистического тела; ее живое единство лежит в ее Божественном Главе и земном Его представителе. Основание ее единства и устройства, одушевляющего и оживляющего весь ее организм, есть не соединенная воля членов, а единая воля ее Основателя. Жизнь ее течет с высот единого центрального пункта в низменности состоящих под ее господством областей; божественная воля проводится и распространяется сверху вниз через земного представителя Христа – папу, и если конструируемой таким образом универсальной церкви придавалась юридическая личность, то, разумеется, источником этой личности не могла быть совокупность членов, а единственно Бог и посредственно Его земной представитель. А поэтому и отдельные церкви суть не что иное, как получившие самостоятельность для внешних целей члены универсальной церкви, имеющие одну с ней природу, воспроизводящие в тесных границах ее существо, из универсальной церкви проистекает их жизнь и туда же она возвращается; воплотившаяся в них воля есть индивидуализированная и локализованная форма проявления одной и той же учредительной воли, которая одушевляет и универсальную церковь; поэтому и личность той или другой церкви стоит вне и выше ее носителей, т.е. совокупности клириков.

Канонисты пользовались однако теми же римскими терминами, как и легисты, принимая за синонимы corpus, collegium, societas, communitas, congregatio, collectio и т.п., впрочем, преимущество обыкновенно отдавалось слову «CORPUS», которым всего легче можно прикрыть недостаток корпоративной основы. Поэтому они еще менее, чем легисты, могли смущаться фактическим существованием церквей не коллегиатских, т. е. имеющих при себе не совокупность духовных лиц, а оно духовное лицо, напр., приходского священника. В коллегиатских же церквах они, подобно легистам, могли находить даже и корпоративную основу, по крайней мере в смысле клерикальном, и учили, что епископ, аббат или иной прелат есть глава, а соединенные в духовную ассоциацию клирики или монахи суть члены, все же вместе составляют единое corpus церкви. Однако на это «CORPUS» и смотрели не более и не менее, как на тело только, а не как на самую церковь; с возрастающей резкостью высказывалось, что прелат и коллегия не суть церковно-юридический субъект, а только представляют его. А если так, если личность составляется не телом, а только оживляющим это тело духовным единством, и если это невидимое единство есть не что иное, как олицетворенная местная ветвь универсального божественного учреждения для спасения человечества, то не было уже никаких препятствий олицетворять и отдельные должности с юридически обособленным имуществом (beneficium, mensa episcopalis, praebenda каноников). Так далеко ушли канонисты от римских universitates, все еще держась за римскую терминологию! Не излишне будет добавить, что канонисты первые стали прямо и без обиняков называть universitas как юридический субъект лицом, persona, применив этот термин, конечно, прежде всего к церкви и обосновав его на тех аллегорических изображениях в церковных источниках, где церковь представляется как sponsa, uxor, mater или filia¹⁰².

Чрезвычайно важное значение для средневековой юриспруденции, как канонической, так и светской (легистов-поглоссаторов) имел папа Иннокентий IV, влияние которого на юриспруденцию с половины XIII в. Гирке сравнивает с влиянием Савиньи на юриспруденцию нынешнего столетия. Иннокентий именно был творцом того юридического догмата, который господствовал до последнего времени, что юридическое лицо есть фикция. Поводом к происхождению теории фикции были довольно любопытные вопросы церковного права, напр., может ли universitas подлежать отлучению от церкви, допускаться к присяге, быть восприемницей детей при крещении и, наконец, вопрос, столько же интересовавший цивилистов, как и канонистов: обнимает ли встречающееся в законах и договорах выражение «всякое лицо», или «всякий», также и юридическое лицо. Иннокентий впервые установил положение, что корпорация как таковая есть бестелесное, мыслимое лишь существо, – это есть не что иное, как юридическое понятие, не совпадающее с понятием связанных лиц, а поэтому и не может подлежать отлучению; как бестелесное существо она не имеет способности воли и не может действовать сама, а только через своих членов. Философский номинализм послужил при этом подспорьем для учения Иннокентия: стали прибегать к аналогии родовых понятий для подкрепления той мысли, что и universitas как universitas, т. е. как родовое понятие, есть не что иное, как абстракция мышления без всякой реальности¹⁰³. Иннокентий же впервые стал проводить теоретические границы между корпорацией и товариществом (societas). Между корпорациями, по аналогии с реальными и персональными сервитутами, он различил collegia realia (каковы civitates, burgi, ecclesiae на территориальной основе) и personalia (каковы collegia peofessionum, negotiationum, officiorum, religionum, scholarium, вообще те соединения, в которых, кроме союза лиц, имеется также и имущественный, но не территориальный субстрат), причем заявил прямо, что деление это он не из источников римского права почерпнул, а сам изобрел¹⁰⁴.

Любопытную, однако, судьбу имела установленная Иннокентием теория фикции в средневековой юриспруденции. Она сделалась общим достоянием канонистов и легистов-поглоссаторов, но и те и другие сделали существенное отступление от нее в отношении к волеспособности и деликтоспособности юридических лиц. Здесь жизнь, как говорит Гирке, оказывалась сильнее, чем теоретическая последовательность: идея уголовной ответственности союзов слишком глубоко коренилась в сознании времени и слишком широко разветвилась в законодательстве и практике, чтобы могла быть искоренена при помощи одной логической дедукции. Большинство канонистов, не оспаривая фиктивной природы universitatis как существа «бездушного и некрещенного» в отношении к деликтоспособности и наказуемости корпораций, поддерживало противоположный воззрению Иннокентия принцип, опираясь на один канон из лжеисидоровского сборника, который говорит, что церковь не должна брать себе другого епископа при жизни своего прежнего епископа, чтобы не впасть в преступление блуда или прелюбодеяния. Глосса замечает к этому канону: «ERGO universitas etiam et delinquere potest ecclesia»¹⁰⁵.

Легисты, с Бартолом во главе, последователем номинализма, вполне усвоили каноническую теорию фикции. «UNIVERSITAS, universitas et ficta persona tanquam – они, рассуждали», или «CONNSIDERATA in ipsa se», есть простое , нечувственное и невидимое, в понятии лишь существующее, и если она называется «CORPUS», то это не «CORPUS verum», а «CORPUS intellectuale imaginatum, repraesentatum, fictum, mysticum»,¹⁰⁶. По мере того как становилась техническим термином для обозначения universitatis, тем более это «лицо» стали противополагать «истинному» лицу, как представляемое лишь, воображаемое лицо – persona repraesentata et ficta. Отсюда, по-видимому, следовало бы, что это лицо, как простое понятие, не имеет ни души, ни тела, ни воли, а стало быть не может и деликтов совершать. Но из фикции, как оказалось, можно было сделать и дальнейшее употребление: «UNIVERSITAS vel et – puniri possunt delinqnere habent animam fictione eadem sic turis; fictam personam tamen personam, veram habeant non licet легисты, говорили collegium» ¹⁰⁷. Таким образом, фикция сама себя и наказала: если фикция может придать понятию личность, то та же самая фикция может придать этой личности и душу, так что эта личность может и деликты совершать, и наказанию подлежать.

В последние десятилетия средних веков никто уже не спорил о деликтоспособности корпораций, признавая вслед за Бартолом, что фикция личности сообщает корпорации и деликтоспособность, и отсюда выводилась допустимость accusationis criminalis против нее ¹⁰⁸. Со времени же Бартола получила общее признание юридическая личность лежачего наследства, которая, как различная по существу, противопоставлена всем другим юридическим лицам. Это различие формулировано таким образом: hereditas представляет personam mortui, в силу юридической фикции, а всякая другая корпорация (universitas, collegium, corpus, curia, ecclesia) представляет personam viventem. И замечательно, что при совершенно ясном сознании столь существенного различия между лежачим наследством и остальными юридическими лицами юриспруденция вплоть до нынешнего столетия продолжала подводить всякую юридическую личность под общую категорию корпораций, т. е. понятие юридических лиц научно развивалось только в отношении к universitates personarum. В первый раз ¹⁰⁹ установил несколько категорий юридических лиц Гейзе¹¹⁰, по учению которого юридическое лицо есть все, что в государстве признается за отдельный субъект прав; но всякое такое лицо должно иметь какой-нибудь субстрат, который образует или представляет юридическое лицо. Субстратом же этим могут быть: 1) люди, и именно: а), отдельный человек в данное время, напр., должностное лицо, б) одновременный союз многих (univer-sitas), 2) вещи, и именно а) поземельные участки как субъекты сервитутного права, б) целое имущество лица (фиск¹¹¹, наследство), в) какая-нибудь имущественная масса, посвященная общеполезной цели и поставленная под особое управление.

По мнению Ленинга, третий контрагент в состоянии проверить, уполномочен ли представитель и как далеко простираются его полномочия, но он не может проверить, не виновен ли тот в умышленной недобросовестности (dolus) в пределах своего полномочия, и не может помешать его небрежности (culpa); поэтому-то и должно ответствовать за dolus и culpa юридическое лицо, для которого заключается такой договор и имущественное положение которого было руководящим для третьего контрагента мотивом вообще при заключении этого договора¹¹².

Гирке согласно с средневековыми воззрениями защищает деликтоспособность юридических лиц, рассуждая таким образом, что раз объективное право предоставляет юридическому лицу известную сферу деятельности, определяет для него жизненную цель и открывает для него возможность достижения этой цели, – тем самым оно открывает для юридического лица возможность преследования цели и нечистыми средствами. Наложение обязанностей – на юридическое ли лицо или на индивида – немыслимо без возможности нарушения их, точно так же, как предоставление прав всегда соединено с возможностью злоупотребления. Таким образом, говорит Гирке, с возникновением корпоративной жизненной сферы, возникает вместе и область деликтов, которые может совершать корпорация, не переступая тех границ, за которыми бы она не считалась уже действующей в глазах объективного права¹¹³.

Действие вообще рассматривается как корпоративное тогда, когда: 1) оно исходит от надлежащего органа, 2) когда орган держался в сфере своей компетенции, 3) когда соблюдена законная форма. А следовательно и для деликта, влекущего за собою ответственность, требуются надлежащий орган, надлежащая компетенция и надлежащая форма: то, что орган совершает в противность праву вне своей компетенции, то совершает не орган, а индивид. Но и в каждом корпоративном деликте скрывается индивидуальная вина участвующих индивидов, ответственных за нее не только перед корпорацией, но и во вне, – эта внешняя ответственность может или идти рядом с ответственностью корпорации или предшествовать ей, или следовать за нею, так что корпорация, а равно и ее орган могут отвечать или наравне и совместно, или в первую голову, или во вторую голову. Всякий корпоративный деликт порождает для корпорации прежде всего такую же частноправовую обязанность возмещения, какая вытекает для индивида из соответственного образа действий, и это нужно сказать о всех случаях как договорной, так и внедоговорной вины, а равным образом о тех случаях, когда вред причинен действиями или упущениями, относящимися не к индивидуально-правовой, а к социально-правовой сфере союзного лица. Последнее нужно понимать в том смысле, что если орган публичной корпорации или самого государства неправомерно причиняет вред недолжным осуществлением или неосуществлением публичных прав власти, то тем самым обосновывается частноправовое притязание на возмещение вреда против корпорации или против государства (напр., в случае неправомерного применения принудительной силы против личности и против имущества, ошибок в поземельных книгах и в актах добровольной юрисдикции вообще, погрешностей при осуществлении высшего опекунского надзора). От ответственности корпорации за собственную вину (так как в органах действует сама корпорация) Гирке различает принципиально: 1) ответственность или обязанность возмещения за чужую вину (в тех же случаях, когда таковой обязанности подлежат индивидуальные лица, напр., за вред, причиненный людьми, ведущими дела, находящимися в услужении, и т. п.), 2) ответственность по возмещению вреда вне и помимо всякой вины (каково, напр., вознаграждение невинно осужденных)¹¹⁴.

Естественно, что Гирке должен был сделать разные оговорки насчет того, что и теория еще далека от сомнений и колебаний в вопросе об ответственности юридических лиц¹¹⁵, и законодательство не выработало еще себе общей определенной точки зрения. Впрочем, законодательство все-таки действовало в данной области смелее и решительнее, чем теоретики, устанавливая, напр., ответственность железнодорожных и пароходных обществ в более широких размерах, чем какие указывались теорией¹¹⁶.

Еще несколько слов о лежачем наследстве. Для германского права и для германской юриспруденции римское право имело значение действующего права, образуя собою главную составную часть общего германского права. Но мы видели, что многие юристы отвергают юридическую личность лежачего наследства даже по римскому праву¹¹⁷. Некоторые, допуская юридическую личность лежачего наследства по римскому праву, говорят, что в ней нет никакой надобности по германскому праву¹¹⁸. Тем менее в ней надобности по русскому праву, которому никогда не была известна фикция личности лежачего наследства или фикция продолжения наследством личности наследодателя, а между тем наследство всегда охранялось законом в интересах наследника. Не было у нас и тех поводов, которые побудили римских юристов к олицетворению наследства, не было ни узукапии pro herede, ни различия в testamenti factio, благодаря которому возникал бы практически вопрос о том, чьею правоспособностью определяется правоспособность раба, получающего наследство hereditate jacente, не было известно и самое оставление наследства наследственным рабам, равно как не были известны стипуляции наследственных рабов в пользу наследства или будущего наследника. В настоящее время, когда и рабов никаких в наследственной массе не может быть и когда закон прямо говорит, что наследство принадлежит наследнику с момента смерти наследодателя¹¹⁹, нет решительно никакой нужды, ни практической, ни теоретической, в искусственной конструкции промежуточного состояния наследства между его открытием и вступлением в него наследника¹²⁰. Разве объективное право не достаточно суверенно, справедливо говорит Виндшейд, чтобы совокупность связанных между собой прав и обязанностей поддержать в этом их единстве при отсутствии господствующего над ними субъекта¹²¹, когда притом известно, что субъект этот в действительности существует? Объективное право поддерживает целость и единство имущества безвестно отсутствующего лица даже в течение более продолжительного времени, чем сколько продолжается состояние лежачего наследства, несмотря на то, что безвестно отсутствующий, может быть, не находится уже и в живых, а между тем никто никогда не находил нужным прибегать здесь к фикции юридической личности, как и римское право не считало нужным делать это по отношению к имуществу военнопленного.

После всего сказанного о существе юридических лиц естественно спросить себя: если между корпорациями и институтами существуют различные точки соприкосновения и если даже те и другие могут быть подводимы под общее понятие общественных организаций, то не на правильной ли точке зрения стояло римское право, подводившее все вообще юридические лица под корпоративную схему, особенно если вычеркнуть из ряда юридических лиц лежачее наследство, которое вносило явный диссонанс в римское построение и в олицетворении которого в настоящее время нет никакой надобности? И если так, то в чем же состоит прогресс новейшей юриспруденции сравнительно с римской в определении понятия юридических лиц? Правильной точку зрения римского права нельзя назвать потому, что понятие общественной организации шире понятия корпорации. Во-первых, с корпорацией связывается идея организованного союза людей, общественная же организация возможна и при единоличном носителе. Во-вторых, даже и коллегиально организованные институты, проявляющие свою юридическую жизнь в корпоративных формах, должны быть отличаемы от корпораций в собственном смысле по различию самой организации. Это различие состоит в том, что корпоративная организация обнимает не только администраторов, но и всех или многих членов, которые различными способами выражают свое участие в корпоративной жизни: то в праве избрания на должности, то в контроле за деятельностью администраторов, то в общем голосовании и решении важных корпоративных вопросов, между тем как институтную организацию составляют единственно администраторы, деятельность которых может быть контролируема лишь правительственными инстанциями. В-третьих, существует различие и между целями корпораций и институтов. С корпоративными целями обыкновенно идут рука об руку интересы отдельных членов корпорации, в том числе и администраторов (так напр., не говоря о таких обществах, как акционерные, даже в городских корпорациях городское благоустройство имеет интерес для каждого члена городского общества, не исключая и администраторов), между тем как институтные цели суть цели альтруистического характера, которым администраторы могут посвящать все свои силы, не преследуя при этом эгоистических интересов. Впрочем было уже упомянуто, что возможны переходные формы, совершенно неизвестные римскому праву: есть такие общества, которые по характеру их целей должны бы быть отнесены к институтам (таковы, напр., все общества для пособия разного рода нуждающимся), но в организацию которых в выше разъясненном смысле входят не одни только администраторы, а и все члены.

Прогресс новейшей юриспруденции во всяком случае состоит в том, что она поставила ряд вопросов, которыми римские юристы совсем не задавались, и выдвинула разные моменты в понятии юридических лиц, пытаясь подойти к нему с разных сторон и разными путями и изучением явлений жизни собирая обширный материал для установления и формулирования этого понятия.

А. Государство. В. Императорский престол. С. Политические общины: 1) города и колонии; 2) conventus civium romanorum; 3) селения; 4) про­винции. D. Вольные союзы: 1) религиозные коллегии; 2) похоронные коллегии; 3) collegia sodalitia; 4) коллегии ремесленников; 5) коллегии или декурии подчиненного служебного персонала; 6) общества или товарищества публиканов. Е. церковные институты христианского времени. F. Лежачее наследство.

В настоящей главе будут подробно исчислены виды юридических лиц по римскому праву императорского периода, и в особенности с точки зрения источников юстинианова права. К юридическим лицам относятся именно: государство, императорский престол, политические общины, вольные союзы, церковные учреждения и богоугодные заведения, лежачее наследство.

А. Государство. Государство в области имущественных отношений получило в императорские времена название фиска. Мы видели¹²², что государственная казна республиканского времени носила название эрара. В переходное от республики к империи время, при Августе, состоялся, как известно, раздел провинций между сенатом как органом старой республики и принцепсом: в свою очередь раздел провинций, из которых стекались в Рим главные доходы государства, сделал необходимой и двоякую государственную казну – сенатскую и императорскую¹²³. Первою оставался эрар Сатурна, состоявший в управлении сената; вторая получила название фиска¹²⁴, распоряжение которым принадлежало принцепсу; в нее поступали также доходы с тех налогов, которые вновь введены были императорами (напр. 5%-й налог с наследств – vigesima hereditatum, 1% с вещей, продаваемых аукционным порядком – centesima rerum venalium, и др.). Единой фискальной кассы не было; существовали, напр., fiscus Asiaticus, fiscus Judaicus, fiscus Alexandrinus, разные провинциальные кассы; военная касса носила название даже не фиска, а эрара (aerarium militare). Но фиск все-таки остается названием, объединяющим отдельные императорские кассы, состоявшие притом же под известным центральным руководством, сосредоточивавшимся в руках императорского прокуратора a rationibus¹²⁵. Фискальное имущество считалось частным имуществом принцепса как первого гражданина римского народа, между тем как в отношении к эрару субъектом имущественного права оставался populus в лице сената¹²⁶.

Этот порядок вещей продолжался недолго: ни фискальное имущество не осталось с характером частного имущества принцепса как первого гражданина, ни деление провинций с соответствующим делением эрара и фиска не удержалось. Напротив, с утверждением императорской власти эрар более и более переходил в ведение императора, так как и фискальные средства, в сущности, расходовались на государственные же нужды, как-то: на содержание войска, флота, жалованье должностным лицам, снабжение столицы хлебом, на устройство военных дорог и проч.¹²⁷ При Северах, как полагают¹²⁸, окончательно исчезло различие между императорскими и сенатскими провинциями и доходы со всех провинций стали поступать в императорскую казну, за которой по-прежнему удержалось название фиска¹²⁹; сенатский же эрар утратил свое общегосударственное значение и превратился в римскую городскую кассу – конечно, не в смысле современной кассы городского управления, потому что, как указано было выше¹³⁰, Рим оставался государством в государстве и жил на счет провинций. Более чем вероятно, что и после слияния эрара с фиском единой имперской кассы не образовалось, а продолжали существовать, как и в первые времена принципата, разные обособленные кассы, объединявшиеся известной центральной дирекцией¹³¹. Тот переходный момент в истории римского государственного имущества, когда фиск рассматривался как имущество принцепса, не прошел бесследно для государства как субъекта имущественных прав: в императорское именно время суд по процессам фиска сблизился с ординарной юрисдикцией по имущественным делам частных лиц, хотя до полного уравнения государства с частным лицом в области имущественных отношений римская юриспруденция никогда не доходила и даже никогда ясно и отчетливо не ставила государство в ряд допускавшихся ею юридических олицетворений. Фиск пользовался, не считая таких прав, как право на выморочное наследство, следующими привилегиями: 1) он имел законное залоговое право в имуществе своих должников без предварительного с ними соглашения о залоговом обеспечении¹³²; 2) по контрактам он взимал с должников проценты без особого соглашения об этом, тогда как сам он, наоборот, без особого соглашения не платил процентов даже и в случае morae¹³³; 3) фиск в отношении к защите его интересов пользовался привилегиями, предоставленными несовершеннолетним (jura minorum), в особенности привилегией восстановления в прежнее состояние¹³⁴; 4) фиск переносил на правопреемников право собственности на такую вещь, на которую сам не имел права собственности, т. е. если казна отчуждала частному лицу такое имущество, на которое сама она не имела права собственности, то право приобретателя тем не менее должно было оставаться неприкосновенным на случай эвикции, заинтересованному же предоставлялось в течение 4-летнего срока предъявить свои претензии к казне¹³⁵. Впрочем, постановление решений против казны, по спорным ее делам с частными лицами, не считается преступлением:¹³⁶, – eum delinquere, qui in dubiis quaestionibus contra fiscum facile respon-derit>. Во всяком случае неслыханный и невозможный в республиканское время судебный процесс между частным лицом и казной сделался возможным в императорское время¹³⁷.

Несомненно, с другой стороны, что под фиском, с точки зрения римского права, нужно понимать государство как хозяина государственного имущества¹³⁸. Напротив, отдельные фискальные учреждения (stationes fisci), хотя они в видах практического удобства и целесообразности обособлялись одно от другого¹³⁹, в действительности были не самостоятельными субъектами, а обособленными кассами одного и того же хозяина – государства. Это начало с ясностью выражено в том месте источников, где говорится, что поручители освобождаются от своего обязательства, как скоро фиск является правопреемником и кредитора и должника, хотя бы преемствовали два различные фискальные учреждения¹⁴⁰, т. е. конфузия права требования с долгом, следовательно, погашение главного обязательства, а вместе с тем и придаточного к нему обязательства – поручительства наступает в том случае, когда одно фискальное учреждение преемствует кредитору в праве требования, а другое – должнику в долге, все равно как если бы оба эти учреждения были одно и тоже лицо.

В. Императорский престол. При Северах же, ко времени которых относится поглощение древнего народного эрара императорским фиском, состоялось важное также, с юридической точки зрения, обособление императорского коронного имущества от императорского частного имущества. Кроме фискального имущества, которое принадлежало государству в лице императора, последний имел свое особое имущество, patrimonium, которым он мог свободно распоряжаться inter vivos и mortis causa. Однако при смерти каждого императора должен был возникать вопрос, какою частью своего имущества он мог распорядиться в пользу своих детей или родственников, исключенных от престолонаследия, и какая часть должна была перейти к преемнику его на престол, хотя бы этот и не был наследником царствовавшего императора по гражданскому праву, тем более что многие приобретения в пользу императорской кассы делались именно ввиду положения принцепса как принцепса, а не как частного лица. Сюда напр., относятся конфискованные имущества осужденных, а также отказы по завещаниям: при таких императорах, как Калигула, Нерон и Домициан, считалось даже правилом, что завещания, в которых не было распоряжений в пользу императора, признавались ничтожными для того, чтобы сделать возможным открытие наследства фиску, как свидетельствует об этом Светоний¹⁴¹.

Таким образом, в лице императора должно было различаться троякое имущество: фискальное в смысле государственного, коронное и чисто частное имущество. Терминология установилась не вдруг; можно даже сказать, что она и не установилась с такою определенностью, чтобы устранялись всякие сомнения насчет того, о каком имуществе в данном месте источников идет речь. Напр., Сенека, рассуждая о том, что о принадлежности вещей лицу можно говорить в разных смыслах (книги Цицерона или Тита Ливия принадлежат им как авторам, но в то же время принадлежат книгопродавцу Дору, так что и сам Тит Ливий может купить свою книгу у Дора, мудрец может считать весь мир своим), об императоре говорит, что Цезарю принадлежит все, а фиску – его частное имущество, так что в этом противоположении фиск не обнимает ни государственного, ни коронного имущества¹⁴². Некоторыми писателями вместо фиска употреблялось выражение , и проч.¹⁴³ Во всяком случае ко времени Септимия Севера сводится ясное различение частного имущества императора, которым он может распоряжаться в пользу своих детей и родственников, от неотчуждаемого коронного имущества, которое должно было переходить от каждого царствовавшего императора к каждому преемнику его на императорском престоле: и ¹⁴⁴.

Ко всему сказанному, впрочем, следует добавить, что далеко не все церкви, монастыри и богоугодные заведения были в действительности самостоятельными юридическими институтами. Законодатель признавал за всеми этими религиозными и богоугодными учреждениями права юридического лица, поскольку сами они не состояли в собственности церкви или даже частных лиц. Из 11-й главы новеллы VII видно, что во времена Юстиниана, как это было и позднее, монастыри в Египте и в некоторых других странах, вместе и с находившимися в монастырях храмами, не только состояли в частной собственности, но и служили предметом купли-продажи, мены, дарения с обращением притом священных мест ad privatum usum et conditionem. Законодатель возмущается этой профанацией святыни, объявляет подобные сделки недействительными и штрафует продавца rei et pretii amissione; но ниоткуда не видно, чтобы он в принципе отвергал самое право собственности¹⁴⁵.

F. Лежачее наследство. Hereditas jacens есть своеобразное юридическое лицо, о котором обыкновенно и в источниках говорится с оговорками, что оно только в известных отношениях принимается за лицо: ¹⁴⁶, ¹⁴⁷, ¹⁴⁸. Ниже, в главе V, будет указано, в каких именно отношениях наследство принимается за юридическое лицо, т. е. какие именно права и обязанности приписываются ему в качества юридического субъекта. Во всяком случае, отрицать это качество с точки зрения источников юстинианова права значило бы идти против ясных выражений источников, которые явственно ставят наследство в ряд юридических олицетворений, как municipium, decuria, societas¹⁴⁹.

Зом в своих «Институциях», решая вопрос о субъекте прав и долгов, принадлежащих к лежачему наследству, в смысле тех фрагментов, которые говорят об обратном действии вступления наследника в наследство и в которых центром юридического построения лежачего наследства представляются интересы наследника¹⁵⁰, т. е. в том смысле, что субъект означенных прав и долгов есть наследник¹⁵¹, становится на точку зрения современных, а не римских понятий, как они догматизировались в Corpus juris civilis. To положение, что действие вступления наследника в наследство, говорит Зом, имеет обратную силу, значит, что наследник с самого начала, непосредственно после смерти наследодателя, был субъектом всех прав и долгов наследодателя. Наследодателю прямо и без перерыва наследует наследник, даже если он через долгое время приобретает наследство. Даже и тогда, когда наследство еще не приобретено, не неизвестно, что субъект у него есть, – неизвестно только, кто именно этот субъект. Если в источниках говорится, что hereditas non heredis personam, sed defuncti sustinet, то, по мнению Зома, этим местом не обессиливается, а поддерживается высказываемый им взгляд: «поскольку наследник есть наследник, он есть не он сам, а наследодатель». Таким образом, наследник в качестве субъекта наследства представляет не себя самого, a personam defuncti. Сказанное о наследстве относится и к наследству до вступления в него наследника: и в этом периоде времени в наследстве скрывается уже наследник, только еще не распознаваемый. Наследство обладает качеством наследника представлять наследодателя. Наследство есть наследник, имеющий вступить в будущем, и именно поэтому оно не есть наследник (в его качестве как другой личности), а есть наследодатель, ибо наследник как наследник есть скорее наследодатель. Вся эта аргументация, дóлжно признаться, не отличается особой ясностью и отчетливостью и не только не делает для нас понятным сопоставление лежачего наследства с муниципией и декурией, но не согласуется и с теми местами источников, в которых наследник представляется субъектом некоторых прав не с момента открытия, а с момента вступления в наследство¹⁵².

Возникновевие государства, муниципий и лежачего наследства. Краткий очерк римского законодательства о вольных союзах конца республиканского и начала императорского периода: сенатусконсульт 685 – 690 а. u. с.; закон Клодия 695 – 696 гг.; сенатусконсульт 698 г. и закон Лициния; мероприятия Цезаря и Августа против опасных для государства обществ. Фрагменты Гая и Марциана. Возникновение похоронных коллегий. Возникновение религиозных институтов.

Вопросом о возникновении не только государства, но даже и вообще политических общин римские юристы не занимались. Государства и муниципии существовали раньше, чем юриспруденция и закон ввели их в гражданский оборот в качестве юридических субъектов частного права. Если же и возможно было учреждение вновь политических общин, как, напр., при coloniae deductio или при основании города в императорское время¹⁵³, то основание новой общины было актом государственного правительства, из которого сама собой вытекала и юридическая личность данной общины, без особого дарования ей прав юридического лица. Не было надобности римским юристам распространяться и о возникновении лежачего наследства как юридического лица, ибо возникновение его определяется самым его понятием и основывается на общем юридическом правиле. Напротив, вопрос о возникновении вольных союзов и религиозных институтов как юридических лиц вызвал в западноевропейской литературе многие контроверсы. Контроверсы эти вызваны в большей степени общественными отношениями новейшего времени и значением римского права как сохранявшего до последнего времени действие для Германии, чем самым текстом римских источников. Дело в том, что исследователи обыкновенно не столько задавались целью выяснить, каким образом вольные союзы и христианские религиозные учреждения возникали по римскому праву, сколько желали найти в римском праве аргумент в пользу защищаемого ими взгляда относительно того, как должен быть разрешаем вопрос о возникновении юридических лиц в настоящее время. Нам, конечно, нет никакой надобности становится на последнюю точку зрения. Мы рассмотрим вопрос о возникновении юридических лиц с исключительно римской точки зрения и скажем сначала о вольных союзах, затем о религиозных институтах.

О возникновении вольных союзов как юридических лиц говорят три фрагмента в дигестах: один из них принадлежит Гаю, остальные два – Марциану¹⁵⁴. Прежде чем, однако, приступить к рассмотрению этих фрагментов, необходимо предпослать краткий очерк законодательства о вольных союзах конца республиканского и начала императорского периода. Здесь прежде всего встречаемся с контроверсой относительно того, было ли свободное право ассоциаций подвергаемо каким-либо ограничениям во времена республики или нет.

Моммзен держится того мнения, что право ассоциаций не подвергалось никаким ограничениям во времена республики и что ограничения явились лишь в конце республиканского периода, когда с падением нравов право ассоциаций получило вредное и опасное для государства развитие¹⁵⁵.

Напротив, Кон полагает, что уже в эпоху республики сенат давал разрешение перегринам на отправление чужих культов и ремесленникам на образование коллегий. Первое право Кон выводит из общего положения сената как высшего учреждения по надзору за государственной религией, оберегавшего государство от вторжения чужих культов и иностранных суеверий. Последнее право представляется Кону выводом из права государства содействовать при dedicatio sacrorum и распоряжаться относительно пользования locis publicis¹⁵⁶.

Оба вывода имеют, однако, весьма гадательный характер. Из иностранных культов некоторые получали официальное признание в том смысле, что они становились составной частью римского сакрального и, следовательно, римского публичного права. Остальные, не получившие такого официального признания, культы существовали на частные средства своих адептов, без признания со стороны государства, которое, однако, в отдельных случаях могло запретить те или другие культы ввиду явной их безнравственности, каковы, напр., египетские культы Изиды, Сераписа и др.¹⁵⁷ Но даже и в официальном государственном признании того или другого иностранного культа не содержалось признания жреческой коллегии или религиозного общества юридическим лицом: выше было указано, что и юридическое положение государственных религиозных коллегий, да и вообще всех коллегий как субъектов гражданских прав не отличалось ясностью и определенностью во времена республики¹⁵⁸. Последнее обстоятельство нужно, очевидно, принимать в соображение и при оценке второго вывода, который делается Коном относительно ремесленных коллегий.

Как бы то ни было, к концу республиканского времени многие вольные союзы сделались очагами для раздувания политических страстей и для систематической поддержки кандидатур лиц, хорошо плативших за поддержку (ambitus); кроме того, упадок нравов был настолько силен, что образовались даже общества для всяких преступных целей, не исключая грабежа и разбоя¹⁵⁹. Таковым положением вещей был вызван сенатусконсульт, точная дата которого неизвестна с определительностью: ученые относят его к 685 – 690 г. u. с.¹⁶⁰, – и которым были уничтожены наиболее компрометировавшие себя общества.

Какие это именно были общества – об этом опять разногласие: Дирксен и Моммзен¹⁶¹ полагают, что сенатусконсульт совсем не касался ремесленных коллегий, а обрушился лишь на общества, принявшие характер политических клубов, причем Моммзен в особенности относит сенатское запрещение главным образом к ассоциациям римских кварталов или к уличным ассоциациям (collegia compitalitia)¹⁶².

Напротив, Кон¹⁶³, возвращаясь к мнениям предшественников Дирксена, относит означенный запретительный сенатусконсульт к коллегиям ремесленников, поскольку они заявили себя с опасной для государства стороны. Самый сенатусконсульт, говорит Кон, носил вероятно название «DE collegiis» или «DE collegiis tollendis», между тем как политические клубы никогда коллегиями не назывались.

В пользу мнения Моммзена говорит, во-первых, то обстоятельство, что и sodalitia (политические клубы) назывались иногда коллегиями, вообще оба термина допускали синонимическое употребление¹⁶⁴, во-вторых, то, что когда через несколько лет народный трибун Клодий провел закон de collegiis restituendis nоvisque instituendis, не только прежние коллегии ожили, но и новые явились из подонков городского населения и из рабов¹⁶⁵. Названный закон Клодия явился в 695 или в 696 г. а. u. с., а в 698 г. состоялся новый сенатусконсульт против политических клубов и затем вскоре закон Лициния Красса (lеx Licinia) против кандидатов, действующих путем подкупа.

Наконец, решительные меры против опасных для государственного порядка обществ приняты Цезарем и Августом. О цезаре Светоний рассказывает, что он «все коллегии, кроме издревле учрежденных, уничтожил»¹⁶⁶, а об Августе передает, что он, ввиду умножения преступных обществ, составлявшихся для всевозможных преступлений с титулом новой коллегии, уничтожил все коллегии, за исключением старинных и законных, т. е. основанных на древнем обычае или на законе¹⁶⁷. Мера, принятая Августом, вероятно, состоялась в виде закона (lex Julia).

Итак, Юлий Цезарь, по свидетельству Светония, уничтожил все коллегии, за исключением старинных и на законе основанных союзов. По всей вероятности, как распоряжение Цезаря, так и закон Августа относились только к Риму, и уже позднее запретительные меры распространены были на Италию и на провинции. По крайней мере, Гай говорит уже о многих законах, сенатусконсультах и императорских конституциях по поводу образования обществ: «NEQUE sunt provinciis in et qui naviculariorum aliorum, quorundam pistorum veluti est, confirmatum principalibus constitutionibus atque senatusconsultis corpus quorum sunt, certa Romae collegia Item salinarum. argentifodinarum vel aurifodinarum vеl habere est permissum sociis publicorum vectigalium ecce ut сorpora, hujusmodi concessa causis admodum Paucis cöercetur. res ea legibus nam conceditur, omnibus passim neque collegium societas»¹⁶⁸. И Марциан говорит: «MANDATIS in et principalibus constitutionibus senatusconsultis corpus collegia vel collegium celebrat constitutiones mandata senatusconsultum contra coierit, tale quodcunque Caesaris auctoritate senatusconsulti ex nisi autem summa In partiri. se inter pecuniamque dividere habent, quas si communes, pecunias dissolvuntur, cum eis, permittitur sed dissolvuntur; mandatis illicita, fuerint qua Collegia habeant: castris milites neve sodalitia, esse patiantur ne provinciarum praesidibus praecipitur»¹⁶⁹.

Итак, по словам Гая, образование корпорации не без разбора предоставляется всем и каждому, а сдерживается запретительными законами, сенатус-консультами и императорскими конституциями; Марциан прибавляет к этому еще инструкции или императорские приказы (mandata) провинциальным наместникам. Гай исчисляет затем те союзы, которые не подвергались запрещению, именно компании публиканов и некоторые ремесленные коллегии, а Марциан, напротив, указывает на воспрещенные союзы (collegia sodatitia), т. е. политические клубы, возникавшие даже и среди солдат. Перечисление Гая, конечно, не есть исчерпывающее, как и сам он говорит: pistorum et quorundam aliorum, т. е. им указаны далеко не все те коллегии, которые уцелели после юлиевского закона, как collegia antiqua et legitima. И затем Гай ни слова не говорит о декуриях аппариторов и даже о жреческих коллегиях, которые, без всякого сомнения, не могли быть уничтожены законом Августа.

Относительно уцелевших в эпоху запретительного законодательства коллегий нет надобности ставить вопрос о возникновении их и о приобретении ими корпоративных прав, так как последние составляли прямой вывод из их законного существования. Так как, однако, сама идея юридического олицетворения союзов, в смысле субъектов гражданского права, начала разрабатываться юриспруденцией не раньше конца республиканского времени¹⁷⁰, то нет ничего невозможного в том, что не подвергшиеся действию запретительных законов союзы постольку в особенности ценили свое законное существование, поскольку с ним стали связываться корпоративные права.

На эту мысль прямо наводит Гай, который после исчисления дозволенных союзов в вышеприведенном фрагменте продолжает: «QUIBUS in et corpus habere est permissum res autem communes, fiat agatur oporteat, fierique agi communiter quod publica, re tamquam quem per syndicum, sive actorem communem arcam reipublicae exemplum ad proprium nomine, eorum alterius cujusque societatis collegii», т.е. как скоро союз не подпал действию запретительных законов, ему свойственно или естественно, по примеру муниципии, иметь корпоративное имущество и корпоративную организацию.

Но, спрашивается далее, могли ли возникать новые общества после издания запретительных законов, и если могли, то при каких условиях? Что общества возникали вновь и после издания запретительных законов, в этом не позволяют сомневаться многочисленные надписи, в которых упоминается о римских, итальянских и провинциальных коллегиях, и притом весьма часто с прибавкой: «QUIBUS ex licet coire senatusconsulto»¹⁷¹. Да и Марциан прямо допускает возможность образования новых коллегий «EX vel Caesaris auctoritate senatus-consulti». Нам неизвестно, юлиевский ли или один из позднейших законов содержал в себе определение о тех условиях, при которых, даже и после запрещения, могла возникнуть дозволенная коллегия; видно только то, что сенат и император считали возможным диспензировать от запретительного закона в отдельных случаях, давая разрешение на образование союза¹⁷².

Что для возникновения союза в каждом отдельном случае требовалось специальное дозволение или разрешение со стороны государственной власти, в этом более или менее согласны все исследователи. Но сливалось ли с разрешением вместе и «дарование корпоративных прав юридической личности», или дарование корпоративных прав (concessio) было особым специальным актом, отличным от полицейского разрешения, в этом пункте мнения расходятся. Одни различали полицейское разрешение на существование союза от концессии корпоративных прав и думали, что каждый дозволенный союз нуждался в особой концессии, чтобы стать юридическим субъектом¹⁷³. Другие полагали, что всякая дозволенная коллегия eo ipso становилась юридическим лицом, причем никакой особой концессии или особого акта дарования корпоративных прав не требовалось¹⁷⁴.

Некоторые из ученых первой категории¹⁷⁵ обосновывали свой взгляд на фиктивной природе юридического лица: юридическое лицо, говорили они, не имеющее реального бытия, может существовать лишь как искусственное создание положительного права и, следовательно, должно предполагать специальный творческий акт законодателя. Так как, однако, и некоторые противники фиктивного олицетворения склонялись к тому же мнению¹⁷⁶ и, напротив, некоторые ученые, стоящие на точке зрения Савиньи, не разделяли его взгляда на необходимость специальной концессии для каждого вновь возникающего юридического лица¹⁷⁷, то нет основания усматривать необходимую причинную связь между признанием или непризнанием фиктивной природы юридического лица, с одной стороны, и между требованием или отрицанием специальной концессии юридической личности, с другой стороны.

Означенная контроверса между немецкими учеными объясняется тем, что понятия и отношения нашего времени они применяли к римскому праву и к римским отношениям, а некоторые даже прямо желали создать из римского права аргумент в пользу отстаиваемой ими теории возникновения юридических лиц в настоящее время¹⁷⁸. Между тем как, по мнению одних, каждое юридическое лицо в отдельности должно получать свое бытие от государственной власти, другие предпочитали установление государством общих нормальных условий для возникновения юридических лиц, так что каждый союз, удовлетворяющий этим общим условиям и, следовательно, подходящий под общее правило, должен получать права юридического лица без специального концессионного акта государственной власти. Полицейское разрешение может при этом требоваться, говорили последние¹⁷⁹, но дозволение существования не содержит в себе дарования права личности, ибо то и другое исходят из различных сфер компетенции, – одно от полицейского, другое от законодательного учреждения. Однако все дело в том что, по римскому праву, как говорит Штоббе, полицейское разрешение и приобретение корпоративных прав на основании закона совпадали, т. е. те только союзы и были дозволяемы, которые получали вместе специальную концессию¹⁸⁰, т. е. со специальным дозволением существования известного общества соединялось и специальное дарование ему юридической личности. Следовательно, не правы как те, которые из римского права выводили требование специального дарования юридической личности как акта, отличного от полицейского разрешения, так и те, которые совсем отрицали необходимость специальной концессии по римскому праву.

Семейственные права юридических лиц, патронат и опека. Владение юридических лиц; собственность и другие вещные права; права требования и обязанности; ответственность юридических лиц за модификации, вносимые в договор их представителями; деликтоспособность юридических лиц и ответственность за деликты; наследственное право юридических лиц по завещаниям и без завещания. Правоспособность лежачего наследства. Органы и представители юридических лиц: рабы; актор, или синдик; большинство собрания и отдельные должностные лица. Особый правительственный контроль над имущественным управлением городов и церковных учреждений. Смысл сопоставления представителей юридических лиц по римскому праву с опекунами и попечителями.

Правоспособность юридических лиц ограничивается областью имущественных отношений. Причина этого ограничения заключается не в том, что юридическое лицо как фикция, как искусственное создание государства, допускается только и исключительно для имущественных отношений, как утверждал Савиньи, и за ним утверждают другие последователи теории олицетворения, а в том, что понятие юридического лица как понятие гражданского права есть отвлечение той именно стороны общественных организаций, которой они вступают в гражданское право, ибо другие возможные стороны таких организаций стоят вне области гражданского права¹⁸¹. правда, некоторые и из тех отношений, которые обнимаются гражданским правом, недоступны для юридических лиц, каковы именно семейственные права; но это опять объясняется не тем, что юридическое лицо есть фикция, а особенной природой юридического лица, которое не может вступать в брак и не может иметь детей. Эта особенность природы тем менее может быть объясняема фикцией, как справедливо заметил Барон¹⁸², что и физические лица могут, временно (impuberes) или даже навсегда (как castrati), быть лишены способности вступать в брак и иметь детей. Притом, отчасти и некоторые отношения римского семейственного права, поскольку они с необходимостью должны были вытекать из имущественных отношений, были возможны для юридических лиц. Сюда относится прежде всего патронат как отношение интимно-семейственного характера между отпущенным на волю рабом и отпустившим его на волю господином¹⁸³. Первые исторические сведения об отпущении союзами рабов на волю находим у Варрона, который говорит о вольноотпущенных римского государства, муниципий, товариществ и храмов¹⁸⁴. Отсюда нужно бы было заключить, что манумиссия рабов корпорациями практиковалась уже в самом начале императорского периода и корнями своими, может быть, уходила в далекое прошедшее. С другой стороны, однако, известно, что при Траяне был издан закон (lex vectibulici), дозволивший италийским городам отпущение на волю их рабов, затем при Адриане состоялся сенатусконсульт, распространивший дозволение манумиссии на провинциальные города, и, наконец, при Марке Аврелии была дозволена манумиссия, вместе и с приобретением патроната, всем существовавшим на легальном основании коллегиям¹⁸⁵. Таким образом, манумиссия во времена Варрона практиковалась лишь фактически и могла служить лишь источником фактической свободы вольноотпущенного¹⁸⁶. Причина, почему до издания законов названных императоров не могло быть юридически легальной манумиссии рабов корпорациями, могла заключаться в том, что manumissio per vindictam была не что иное, как in jure cessio; между тем в отношении к legis actiones вообще действовало во всей силе положение римского права: «NEMO potest agere lege nomino alieno»¹⁸⁷. А так как римское право, даже и после того как понятие союза, в смысле юридического субъекта гражданского права, имеющего personam standi in judicio, выяснилось для юриспруденции и для законодательства, не приходило к мысли о различии между органом и представителем¹⁸⁸, то и орган юридического лица, через которого могла бы совершиться манумиссия per vindictam, принимался за прокуратора, действующего alieno nomine и, следовательно, не могущего lege agere. На основании же императорского законодательства для манумиссии указана следующяя форма: постановление городской курии и одобрение наместника провинции, – а при христианских императорах сделалось возможным отпущение рабов на волю в церкви¹⁸⁹. Можно сомневаться далее в том, находилась ли в связи с патронатским правом корпораций tutela legitima как другая категория семейственных прав, доступных юридическому лицу¹⁹⁰; но что римское государство принимало на себя опеку над королями народов, входивших в сферу римской власти, это общеизвестный исторический факт¹⁹¹.

Что касается теперь области имущественных отношений, то сведения, заимствуемые нами из источников римского права, относятся главным образом к политическим общинам, так что распространение положений римского права об имущественных отношениях городов на коллегии и институты во многих случаях является более или менее рискованным. Притом замечено, что в предоставлении тех или других прав городам со стороны государственной власти большую роль играли политические соображения императорского правительства, чем юридические принципы с логическими из них выводами¹⁹². Прежде всего в источниках заметны ясные следы сомнений и колебаний римской юриспруденции по вопросу о владении корпораций. Ульпиан говорит, что до Нервы младшего, одного из первых прокулеянцев, юриспруденция отрицала за муниципиями способность к владению на том основании, что municipes не могут consentire, площадь же публичная, здание суда и т. п. состоят не во владении города, а в общем пользовании граждан, – но Нерва filius высказал мнение, что города могут имееть владение и узукапию через раба во всех пекулиарных приобретениях этого последнего; между тем некоторые, говорит Ульпиан, отрицают за городами возможность владеть и самыми рабами – тем не менее, по действующему праву, заключает Ульпиан, города могут и владеть, и узукапировать, и притом как через рабов, так и через свободное лицо¹⁹³.

Употребленное Ульпианом выражение «CONSENTIRE» понимается различно. Савиньи находил в нем доказательство своей теории фикции: применимость владения к юридическим лицам, говорит он, была подвергаема сомнению по причине фактической природы его, которая казалась несовместимою с простою фикцией, каковой несомненно, нужно считать юридическое лицо, ибо, если бы даже и все отдельные граждане пришли к единогласию, это единогласие все-таки не было бы волей корпорации как идеального единства, таким образом, не оказывалось бы неизбежного animi possidendi в лице истинного владельца¹⁹⁴.

Гирке становится на ту же точку зрения, хотя как германист он не забывает, что городская корпорация есть не только частноправовой субъект, но и «публицистическое существо», проявляющее свою жизнь и в других отношениях, кроме имущественных. Совокупность членов корпорации, говорит Гирке¹⁹⁵, волеспособна только как публицистическое единство, но эта ее волеспособность по природе римского juris publici является коллективным носительством делегированной государственной воли. Публичное право если и знает корпоративную волю, то лишь как элемент всеобщей (т. е. государственной) воли; напротив, частное право не дает простора для непосредственного действия подобной коллективной воли; там, где оно требует воли, оно требует всегда индивидуальной и особенной воли, так что корпорация как юридический субъект сама по себе не имеет способности воли. В этом смысле и говорится в источниках: universi consentire non possunt, т. е. корпорация не может хотеть наподобие индивида; она может образовать и выражать корпоративную волю, как публицистическое единство, но не может образовать и выражать индивидуальную волю как лицо частного права; другими словами, может decernere, т. е. постановлять решения, в которых выражается ее хотение как публичного органа, но не может consentire, т. е. образовать в себе и выразить хотение в смысле гражданского права.

Против этого произвольного и искусственного построения Гирке вооружился другой юрист, во многом солидарный с Гирке, именно Карлова¹⁹⁶, который думает объяснить рассматриваемое римское выражение различием между органами решения и органами исполнения, различием, на котором настаивает и сам Гирке в его Genossenschaftstheorie¹⁹⁷. По мнению Карловы, римское выражение имеет тот смысл, что орган юридического лица, устроенный как собрание, способен к составлению решения, но не способен к действиям по приведению в исполнение этого решения. Такой орган, как народное coбpaние или городской сенат, уже созван должен быть единичными лицами, а также и решать может не без возбуждения или инициативы со стороны отдельного лица. В «DECERNERE» и «CONSENTIRЕ universorum» и заключается различие между постановлением решения и приведением его в исполнение, причем воля universorum («PLACUIT universis») мыслится не только как собирательная воля всей суммы отдельных членов, но как устанавливаемая решением большинства воля единства собрания, отличного от суммы членов, следовательно, субстанциально единая, а не коллективная воля. Хотя собрание граждан было бы компетентно составить решение касательно предпринятия юридической сделки, однако в этом не было бы еще заключения самой сделки: к приведению в исполнение такого решения само собрание было бы неспособно. А что городские магистраты, дуумвиры, были вправе предпринимать разные сделки во имя города, это не подлежит сомнению ввиду дошедших до нас исторических свидетельств¹⁹⁸.

Объяснение Карловы и в самом деле представляется более правдоподобным¹⁹⁹: трудность осуществления целым собранием граждан обоих элементов владения или обоих условий приобретения владения (corpus и animus) тем более могла смущать юристов, что и самое понятие союза людей как юридического субъекта гражданского права в эпоху, предшествующую Нерве, не определилось еще отчетливо в римской юриспруденции, как это доказывается известными уже нам разъяснительными указами императоров относительно различия собственности universitatis от собственности отдельных членов universitatis²⁰⁰.

С точки зрения источников юстинианова права, сомнения и колебания римских юристов известного периода времени не имеют значения, так как представляющееся сомнительным в одном месте источников выступает как совершенно ясное и несомненное в других, и уже сам же Ульпиан, засвидетельствовав колеблющиеся взгляды прежней юриспруденции, заключил свою речь указанием на действовавшее в его время право, что муниципии могут и владеть, и узукапировать как через рабов, так и через свободных представителей; притом владение признано не только за городами, а и за всеми вообще юридическими лицами²⁰¹. С сомнением в возможности владения для юридических лиц стояло в связи сомнение в возможности кражи вещей, находящихся в их обладании²⁰², каковое сомнение также разрешилось в утвердительном смысле относительно всех вообще юридических лиц, – и, по-видимому, даже раньше и скорее, чем сомнение в возможности владения²⁰³.

Юридические лица, бесспорно, могли иметь собственность в вещах всякого рода²⁰⁴, причем делалось явственное ударение на том, что собственность юридического лица должна быть отличаема от собственности отдельных членов союза²⁰⁵. Но, кроме того, юридическим лицам, именно городам, усвояются и другие вещные права. Предиальные сервитуты всякого рода они могли иметь потому, что сервитуты эти суть не что иное, как расширение их поземельной собственности²⁰⁶; сельские сервитуты даже и в древние времена могли быть приобретаемы рабами посредством манципации²⁰⁷. Городам усвояется даже личный сервитут – узуфрукт, и, как можно заключить из слов Гая²⁰⁸, признание за городами узуфруктуарного права также не обошлось без сомнений и колебаний. Возражали именно, что предоставление узуфрукта городу должно, собственно говоря, означать утрату собственностью всякого практического значения для собственника: узуфруктуар – физическое лицо может умереть или подвергнуться capitis deminutioni, и тогда узуфрукт снова возвращается к собственнику; напротив, муниципия рассчитана на вечное существование, она не может умереть, не легко может подвергнуться и capitis deminutioni²⁰⁹, откуда вытекало бы, что и узуфрукт должен существовать вечно, и, следовательно, собственность для собственника вечно же должна была бы оставаться , . Сомнение устранено было таким образом, что продолжительность узуфрукта для городов определена по соображению крайнего предела жизни естественного лица, именно 100-лет-ним периодом²¹⁰. Мог ли быть предоставляем городам другой личный сервитут – usus, и могли ли затем личные сервитуты принадлежать другим юридическим лицам, кроме городов, ясного ответа на оба эти вопроса в источниках не содержится²¹¹: явственно говорится лишь о том, что узуфрукт не может быть предоставляем или усвояем лежачему наследству, о котором будет сказано особо.

Далее для юридических лиц была открыта обширная область обязательственных отношений. Юридические лица могут приобретать требования и обязываться долгами в силу договоров, причем долги и требования юридических лиц как таковых не смешиваются с долгами и требованиями отдельных членов корпорации²¹².

Что касается прав требования, то они могли быть приобретаемы юридическими лицами через принадлежащих им рабов ipso jure²¹³: именно рабы юридических лиц, так же как и рабы естественных лиц, могли стипулировать с тем последствием, что кредитором по стипуляции становился прямо господин раба – физическое или юридическое лицо. В этом даже древнее римское право, безусловно не допускавшее представительства при заключении юридических сделок, не находило никакого противоречия своим принципам, так как раб не считался представителем; намерение вступить в сделку принадлежало рабу, а не господину, раб собственно от своего имени и вступал в эту сделку, он и должен бы был быть субъектом данного юридического отношения, если бы не состоял под властью господина. Это последнее обстоятельство для самой сделки не имело существенного значения, и сделка поэтому не носила характера представительства²¹⁴.

Из сделок, заключенных свободными представителями в пользу юридических лиц, последние приобретали права требования, охранявшиеся преторским аналогическим иском (actio utilis), причем не требовалось цессии со стороны управомоченного представителя юридическому лицу²¹⁵, как это выражено в источниках относительно подтверждения и обещания уплаты долга (constitutum debiti)²¹⁶, относительно протеста по поводу предпринимаемого соседом нового сооружения (operis novi nuntiatio) и относительно обеспечивающих стипуляций для получения отказов, назначенных юридическому лицу, на случай угрожающего вреда от соседней недвижимости (damnum infectum), а также для гарантирования уплаты того, что присуждено судебным решением в пользу юридического лица²¹⁷.

Юридическое лицо может быть заимодавцем и, следовательно, приобретать требование из займа, причем если деньги даны взаем, с нарушением сенатусконсульта мацедонианского, подвластному сыну, на юридическое лицо распространяется действие этого сенатусконсульта²¹⁸.

Тем менее могли возникать сомнения относительно приобретения прав требования из таких обязательственных отношений, которые вообще возникают независимо от воли, как, напр., права, защищаемые исками: familiae erciscundae, finium regundorum и aquae pluviae arcendae²¹⁹, а также прав требования, вытекающих из учиненных против юридических лиц недозволенных действий²²⁰.

Что касается обязанностей, юридические лица, вообще говоря, несли ответственность по договорам, заключавшимся их уполномоченными. Если юридическое лицо действовало посредством инститора, т. е. управляющего или приказчика, которому поручалось какое-либо предприятие и который тем самым уполномочивался на заключение целого ряда обязательственных сделок, связанных с данным предприятием или с данною отраслью администрации, то контракт инститора обязывал не только его самого, но и представляемое им юридическое лицо, так что это последнее присоединялось в качестве добавочного должника к инститору как главному должнику. Другими словами, общие принципы римского права относительно применения исков добавочного характера (actiones adjectitiae qualitatis), и в частности исков инститорного, экзерциторного и quasi-инститорного, распространялись также и на юридические лица²²¹.

Далее относительно администраторов городского имущества, т. е. должностных лиц городского управления, известно, что они, вступая в обязательства за время прохождения своей службы, обязывали именно город актами своего должностного управления²²². Другими словами, администратор городского имущества, как скоро он заключал договор не от собственного имени и не принимал обязательства города на себя лично, а действовал от имени города, не ответствовал по этим договорам по оставлении им должности²²³. Тем самым признано было, что в лице администратора вступает в обязательства город. Впрочем, пока администратор состоит в должности, иск мог быть предъявлен и против него, напр., если по его приказанию раб города вступил в сделку²²⁴.

Юридическое лицо представляется в источниках подлежащим взысканию за долги, в каковом случае для удовлетворения претензий его кредиторов может быть наложен арест на долги его должников²²⁵, или быть подвергнуто отчуждению принадлежащее ему имущество²²⁶. Однако в отношении к займам, сделанным администраторами, римское право не дошло до той точки зрения, на которую стало современное право²²⁷. Город обязывается из займа, сделанного во имя его администраторами, лишь настолько, насколько действительно занятые деньги пошли в его пользу; в противном случае к ответственности по денежному долгу привлекаются те, которые заключили контракт, а не город²²⁸. Следовательно, если бы занятые администратором для города деньги, благодаря какой-нибудь случайности, без всякой вины администратора, пропали, напр. сгорели, были отняты разбойниками и т. п., город не ответствует по этому займу, хотя заем сделан был администратором в пределах его должностной компетенции. Распространялось ли то же самое юридическое начало на другие юридические лица, кроме городов, об этом спорят²²⁹. Несомненно, однако, что подобное же правило было установлено Юстинианом относительно церковных институтов и богоугодных заведений: если епископ, эконом или администратор богоугодного заведения сделает заем, последний не прежде вменяется институту, как будет доказано, что занятая сумма действительно употреблена в пользу данного института, – в противном случае кредиторы и их наследники предъявляют иски не к институту, а к заемщику и его наследникам²³⁰.

В дополнение к сказанному об акторе, или синдике корпораций следует заметить, что, хотя обыкновенно актор, или синдик служил процессуальным представителем корпорации, им могло принадлежать представительство и в других отношениях – не процессуальных. В источниках, напр., говорится, что через актора может совершиться протест по поводу новых хозяйственных мероприятий со стороны соседа, могут быть вызываемы путем стипуляций обещания для обеспечения выдачи легатов, для обеспечения возмщения вреда в случае причинения такового, для обеспечения уплаты по судебному решению, хотя и добавляется, что в этих случаях лучше действовать через раба, чем через актора²³¹. В источниках говорится, далее, что через актора может быть заявлено корпорациями согласие на принятие наследства по преторскому праву (так наз. адгносцирование bonorum possessionis), также возлагается на него принятие универсального фидеикомисса²³². Против городского синдика может иметь место interdictum quod vi aut clam ввиду его образа действий nomine municipum²³³. Актору корпорации, точно так же как тутору и куратору, может быть подтвержден долг с обещанием уплаты со стороны должника прямо городу, пупиллу, подростку и проч.²³⁴ Из сделок, заключенных актором во имя корпорации, иск для осуществления прав требования, основанных на этих сделках, в виде аналогического (actio utilis) дается самой корпорации, подобно тому как по поводу сделок, заключенных прокуратором вообще, actio utilis дается представляемому лицу²³⁵.

Перейдем к другим органам корпораций, или, иначе говоря, к устройству корпораций. Любопытно, что Савиньи, усматривающий в юридическом лице римского права олицетворение фикции и считающий юридическое лицо недееспособным, даже в меньшей степени дееспособным, чем малолетний, ибо малолетний может возмужать, а корпорация никогда не может сделаться совершеннолетней²³⁶, высказывает в то же время следующее суждение: «представительство юридических лиц обосновывается в их устройстве; так как юридические лица всегда имеют и другие отношения, и притом такие, которые часто бывают гораздо важнее их частноправовой личности и которыми уже равным образом требуется определенное устройство, то органы этого общего устройства достаточны и для выполнения частноправовой цели» (т. е. для частноправового представительства)²³⁷. Если так, то о фиктивном характере и о недееспособности корпорации как частноправового субъекта можно говорить не с большим правом, чем о фиктивном характере и о недееспособности той же корпорации в остальных ее отношениях. Пернице замечает, что если в целом римском построении юридических лиц вообще допускаема была какая-либо фикция римлянами, то эта единственная фикция (если не считать, конечно, фикции лежачего наследства) есть фикция чисто государственного права, именно что решение большинства членов должно быть принимаемо за выражение воли корпорации²³⁸. Да и фикция ли еще это – вопрос: тут не искусственный какой-либо вымысел, не искусственное произведение фантазии, а безусловное требование целесообразного порядка управления и вместе неизбежная основа для всякого самоуправления, так как непризнание принципа большинства означало бы признание за каждым членом корпорации права veto или приводило бы к насильственному сопротивлению более или менее значительного меньшинства большинству, как это бывало на древнерусских вечах, но и в том и в другом случае, следовательно, означало бы полное распадение корпоративной жизни. Чтобы не допустить такового распадения, не было надобности прибегать к каким-либо фикциям, а требовался просто здравый смысл. Общее положение римского права, относившееся, по-видимому, ко всем корпорациям, формулировано в следующей regula juris: «REFERTUR ad universos quod publice fit per majorem partem»²³⁹, т. е. нужно относить ко всей universitas то, что совершается в публичных формах большинством членов universitatis. Принцип большинства как руководящий для выражения воли юридического лица не только явственно был признан в применении к городам²⁴⁰, но и получил в этом последнем применении более точное определение. Дело в том, что вопрос о признании известного постановления или решения действительным распадается на два вопроса: 1) когда собрание членов считается законным, или, иначе, какое количество членов требуется для составления компетентного собрания, и 2) в случае разделения голосов, какое из мнений нужно считать мнением собрания? В lex municipalis, очерчивавшей положение муниципий в римском государстве (положение это распространилось и вообще на все провинциальные города), указывалось, что декреты городских курий, для того чтобы иметь юридическую силу, должны быть постановлены не иначе как в собрании, составившемся из 2/3 всего количества декурионов²⁴¹. Следовательно, для постановления законного решения требуется, чтобы в собрании участвовало не менее 2/3 наличных членов курии; но не требуется подобного же квалифицированного большинства при самом голосовании: при голосовании присутствующими того или другого вопроса, как скоро голоса разделяются, достаточно абсолютного большинства голосов, чтобы решение получило законную силу как выражение воли корпорации²⁴². Сказанное относится ко всякого рода решениям как публичного, так и частноправового характера, так, между прочим, и к решению, уполномочивающему актора на представительство корпорации²⁴³, причем в счет присутствующих может идти и сам уполномочиваемый, и причем равным образом отцу не воспрещается подавать голос в пользу сына, сыну в пользу отца и в пользу лиц, состоящих под одною с ним властью²⁴⁴. Кроме общего собрания декурионов, в городах существовали разные должностные лица, как дуумвиры, эдилы, квесторы, исполнявшие разные публичные функции, но вместе с тем действовавшие более или менее и в области частноправовых отношений. Юриспруденция, высказывавшая иногда сомнения насчет образования в массе однообразного акта хотения, на самом же деле, как выше разъяснено, затруднявшаяся понять и объяснить однообразное приведение в исполнение массой лиц задуманного акта воли, не находила ничего затруднительного в действиях городских магистратов по приведению в исполнение куриальных предположений и решений²⁴⁵. Что касается других корпораций, кроме городских, то с определенностью нельзя утверждать, что правила о выражении корпоративной воли, установленные для курий, распространялись также и на все другие корпорации. Судя по тому, впрочем, что римские коллегии всегда обнаруживали склонность подражать, даже в мелочах и до смешного, городским корпорациям²⁴⁶, можно думать, что правило о решении вопросов двумя третями всего количества членов и другое правило о решающем значении абсолютного большинства голосов присутствующих служили руководящими и для других корпораций. Из должностных лиц других корпораций известны: квинквенналы, кураторы, магистры²⁴⁷. Так, между прочим, и в товариществах мытарей руководящая роль в делах товарищества принадлежала магистру. Магистрами велись tabulae accepti et expensi, означались доли отдельных товарищей в книгах, ревизовались и приводились в порядок договоры, счета, вообще письменные документы и акты промагистров и других подчиненных органов в провинциях. Из договоров, заключавшихся магистрами во имя товарищества, права требования и обязанности возникали для самого товарищества; магистр вчинал иски и отвечал по искам, причем actio judicati формально направлялась и против самого общества²⁴⁸.

Имущественное управление городов и церковных учреждений настолько интересовало императоров, что более важные дела этого управления были поставлены под особый контроль. В отношении городов было постановлено, что «AMBITIOSA decreta decurionum» о предоставлении кому-либо выгод на счет города не имеют юридической силы²⁴⁹. А в конституции Льва²⁵⁰ установлен особый способ решения вопросов имущественного управления. Если городу достается – путем наследства, легата, фидеикомисса или дарения – дом, поземельная рента (annona civilis²⁵¹), какое-либо здание или рабы, то городам предоставляется возможность продать эти вещи и употребить вырученные деньги на возобновление и реставрацию городских стен; однако продажа эта в столице допускается не иначе как с императорского утверждения, а в провинциях постановление о продаже должно состояться в чрезвычайном собрании, в которое, кроме куриалов, приглашаются honorati (т.е. лица, занимавшие и занимающие почетные должности в городе) и посессоры (т.е. владельцы недвижимых имуществ в пределах городской территории). Масса особых законов была установлена для имущественного управления церквей и богоугодных заведений. В отношении к церковному имуществу прежде всего установлен принцип неотчуждаемости на основании императорских законов²⁵². Предоставляя епископам и администраторам заключать не воспрещаемые законом сделки, законодатель прибегает к разнообразным приемам, чтобы гарантировать действительную правильность этих сделок: то он требует согласия большинства местного духовенства или монахов²⁵³, то содействия высших церковных инстанций²⁵⁴, то содействия государственных магистратов²⁵⁵; высшею инстанцией представляется император, который может сделать дозволенным всякое отчуждение не только церковных недвижимостей, но даже и священных сосудов²⁵⁶. Очень любопытные разъяснения были сделаны по вопросу о предоставлении узуфрукта в церковной недвижимости и по вопросу о легате ренты. Третье лицо может получить узуфрукт в церковной недвижимости, но не иначе как на следующих условиях: тотчас же при получении узуфрукта оно должно предоставить церковному учреждению, и притом на праве собственности, другую вещь, одинаковую по доходности с тою, которую он получает от церкви в узуфрукт; по миновании же срока узуфрукта, который во всяком случае не должен превышать пределы жизни узуфруктуара, узуфрукт в церковной собственности возвращается к церкви, за которою остается навсегда и право собственности над тем имением, которое получено взамен церковного при сдаче последнего в узуфрукт²⁵⁷. О легате ренты установлено следующее: если клиру, монастырям, богоугодным заведениям и вообще не воспрещенным коллегиям²⁵⁸ оставляется легат с тем, чтобы он уплачивался периодически каждый год (legatum annuum), то наличным администраторам и членам воспрещается вступать в мировую сделку с наследниками относительно капитализирования и единовременного получения легата раз навсегда; подобные сделки недействительны, и тот, кто хотел откупиться разом от ежегодного платежа, в виде штрафа лишается заплаченных им в силу сделки денег. Иначе, говорит законодатель, с необходимостью должна бы была возникать неравномерность: те, которые в данный момент входят в состав корпорации, будут изобиловать деньгами, позднейшие же будут лишены навсегда того, что им оставлено, и о самом легате, равно и об имени умершего, не будет сохраняться никаких воспоминаний²⁵⁹. Постановления о ренте любопытны, между прочим, и в том отношении, что капитализирование и получение разом считается несоответствующим не интересам только церкви или богоугодных заведений, а вообще природе юридических лиц. Юридические лица имеют непреходящее существование; потребности их всегда одинаковы, и поэтому все, что делается к выгоде наличной только организации с ущербом для интересов позднейших организаций, не может иметь юридического оправдания, как противоречащее природе юридического лица. Таких мест, где бы все юридические лица подводились под одну общую точку зрения, вообще немного в источниках; даже из тех мест, которые содержатся в четвертом титуле III книги дигестов под общим заголовком «QUOD cujuscumque universitatis nomine vel contra eam agatur», далеко не все имеют одинаковое приложение ко всем юридическим лицам. Тем реже и исключительнее сопоставление церковных учреждений со всякими дозволенными коллегиями. В приведенном случае сопоставление это вполне объясняется общею чертою всех организаций, получающих юридическое олицетворение, и этот случай, подобно другим, доказывает, что где обобщение необходимо, там законодатель сам и делает это обобщение, и, напротив, где он не делает такого обобщения, предполагать таковое как нечто не выразившееся, но имевшееся в виду законодателем есть далеко не образцовый прием юридической интерпретации. Замечание это нужно сделать по поводу известного мнения, что представители юридических лиц играют в римском праве роль опекунов и попечителей и что, следовательно, наоборот, юридические лица по римскому праву суть вечно недееспособные и опекаемые существа. Посмотрим, что говорят нам источники по этому вопросу и какой вывод позволительно сделать из них.

В некоторых местах источников за государством и городами признаны права несовершеннолетних, причем политические общины действительно ставятся в один ряд с infantes, furiosi, pupilli²⁶⁰. А равно представители, действующие от имени городов, сопоставляются иногда с туторами и кураторами²⁶¹. Но какая мысль лежит в основании таких сопоставлений? Единственно мысль одинаковой юридической защиты; из одинаковости же защиты еще не следует, чтобы защищаемые по природе были одинаковы. Государство и политические общины пользуются тою же привилегией, какою пользуются minores, – этот пункт сходства и служит достаточным основанием к сопоставлению республики с пупиллом. С таким же основанием можно делать и другие сопоставления, оправдываемые другою точкою зрения. Так, в fr. 17 D. XXXIX, 2²⁶² и fr. 11 § 7 D. XLIV, 2²⁶³ акторы городов вместе с туторами и кураторами ставятся на одну линию с прокураторами ввиду той именно черты сходства этих последних с первыми, что и те и другие суть представители интересов других лиц. Из сопоставления в обоих представленных случаях прокураторов с туторами, кураторами и акторами следует ли заключать, что прокураторы вообще рассматриваются с точки зрения опеки и попечительства и что все вообще представляемые прокураторами имеют реституцию in integrum? Этот вывод решительно не необходим; напротив, более естественно было бы рассуждать так, что кураторы и туторы, равно как и городские органы с точки зрения попечения о чужих интересах имеют черты сходства со всеми вообще прокураторами и, ввиду этой черты сходства подводятся под одно общее понятие. Да и кого, собственно, нужно бы было представлять себе опекуном или попечителем города: актора ли только, или всю городскую курию, или отдельных магистратов, как дуумвиры, эдилы, квесторы, или, наконец, тех особых патронов и дефензоров, которых могли иметь города для защиты своих интересов? Притом, если бы jura minorum были не сингулярной привилегией для политических общин, а существенным выводом из самой природы этих общин как юридических олицетворений, неспособных к хотению и действованию, то следовало бы ожидать, что не только на республики, но и на все вообще юридические олицетворения (как коллегии, декурии, societates publicanorum) будут распространены римским правом jura minorum. Между тем этого-то именно мы и не видим, и этим-то всего более и доказывается сингулярный характер означенных прав как привилегий, установленных в пользу фиска и городов, – привилегий, скопированных, конечно, с тех привилегий, которыми пользовались в юридической жизни minores, но нисколько не свидетельствующих о тожестве юридической природы. Римскому праву нельзя приписывать тех воззрений, которые позднее развиты были в западной юриспруденции канонистами, нашли себе официальное выражение в Corpus juris canonici, именно в декреталах Григория IX²⁶⁴, и распространены германской судебной практикой на все вообще юридические лица²⁶⁵. Что же касается римского права, то оно не только не выразилось с ясностью относительно всех вообще юридических олицетворений в том смысле, чтобы все они рассматривались как minores и пользовались привилегиями этих последних, но не выразило этого с ясностью даже относительно церковных учреждений. Хотя императоры несомненно покровительствовали церковным учреждениям, однако не видно, чтобы privilegia minorum были им явственно предоставлены, подобно томy как предоставлены были таковые фиску и городам. Единственный род администраторов церковных институтов, который сравнивается с туторами и кураторами, – это орфанотрофы, т. е. администраторы сиропитательных домов, или домов, для призрения малолетних сирот. Администраторы этих домов буквально имели дело с теми же лицами, с которыми имеют дело опекуны и попечители: вот почему и в представлениях законодателя недостаточно ясно обособляются личности сирот от личности сиропитательного заведения²⁶⁶. Притом, как видно, византийские сиропитательные домы были не только домами призрения для малолетних, не имеющих средств к существованию, но были вместе государственными опекунскими учреждениями, ведавшими имущество призреваемых сирот и производившими разные хозяйственные операции в этом имуществе, с тем отличием орфанотрофов от обыкновенных туторов и кураторов, что орфанотрофы не подлежали обыкновенным опекунским отчетам (хотя, вероятно, подлежали отчетности в порядке церковного управления). Во всяком случае, должно иметь в виду, что и в рассматриваемой 15-й гл. CXXXI новеллы сопоставление орфанотрофов с опекунами и попечителями сделано не с тою целью, чтобы оговорить возможность реституции in integrum.

Без сомнения, есть историческая связь между тем актором, или синдиком-дефензором, о котором раньше была речь как о представителе интересов корпорации, и тем дефензором города (defensor civitatis), который в законодательстве христианских императоров выступает как судебно-полицейская власть и как корректив всякой несправедливости и всякого насилия и многие функции которого перешли затем к христианскому епископу²⁶⁷. Но опять-таки тут дело было не в частноправовой опеке, а в печальном состоянии государственной жизни, которое заставляло законодателя придумывать всевозможные меры к упорядочению ее. Вольные союзы тоже старались заручиться сильными патронами и, конечно, не затем, чтобы поступить под гражданскую опеку.

Способы прекращения юридических лиц по римскому праву: уничтожение юридической личности по воле государства; уничтожение религиозных институтов вследствие случайных событий или вследствие изменения цели института; отпадение или выбытие физических лиц, с организованным союзом которых связывалось юридическое олицетворение; постановление решения наличными членами корпорации об ее прекращении; истечение срока и смерть главного руководителя товарищества. Судьба имущества, принадлежавшего юридическому лицу.