Иов, патриарх всероссийский и его время

Весьма не много мы имеем сведений о первоначальной жизни и тех обстоятельствах, среди которых воспитался первый патриарх всероссийский. Сам Иов в своём духовном завещании, писанном в 1603г., ничего не говорит о первоначальной своей жизни, до рукоположения в епископа Коломенского. Время рождения его, по всей вероятности, относится ко второй четверти XVI в., ибо в упомянутой нами духовной грамоте он говорит о себе: «Постиже мя старость, впадох в частыя, различныя телесныя болезни, имиже и ныне содержим есмь, человеколюбие от Бога наказуем, и ничтоже ми ино возвещающе, разве смерть и страшный суде владыки моего Христа Бога»¹. Скудными сведениями о годах молодости первого патриарха русского мы обязаны уважению Царя Алексея Михайловича к памяти Иова. В 1652 году марта в 21 день, по указу Царя, Варлаам, Митрополит Ростовский и боярин Салтыков отправлены были в Старицу для перенесения останков Иова в Москву, и разведывали о патриархе Иове². Архимандрит Старицкого монастыря Арсений при распросе сказал, что, по свидетельству старых людей, Иов (до поступления в монашество – Иоанн) родом был из города Старицы, и в молодых летах научен был грамоте архимандритом монастыря Германом. По окончании первоначального обучения, отец Иоанна хотел сочетать его законным браком. Но в тот воскресный день когда назначено было бракосочетание, молодой ученик Германа, не чувствуя никакого расположения к брачной жизни, отпросился у отца своего в монастырь к учителю, затем будто, чтобы принять от него благословение на вступление в супружество. В монастыре он отслушал обедню и молебен и приступил к архимандриту Герману с усиленной просьбой, чтобы он постриг его в монашество. Просьба была исполнена³. Из этого рассказа мы узнаём, что первое развитие своих способностей и первоначальные впечатления Иов получил в обществе св. Германа, тогда архимандрита Старицкого монастыря, впоследствии митрополита Казанского, преемника св. Гурию на митрополии. Конечно, первоначальное монастырское воспитание заронило в душу ученика Германова мысль о посвящении себя Богу в служении иноческом. В стенах монастырских Иов мог получить любовь к монашеской жизни и уединению. Намерение отца связать его с миром узами брачными вызвало наружу уже созревшую в душе сына решимость оставить мир для кельи иноческой. Около 1553 г. он принял от Германа пострижение, и с той поры более 15 лет провёл в монастыре Старицком⁴, сначала в числе братии монастырской, а потом в сане архимандрита⁵. Здесь он воспитал в себе то бескорыстие, с каким впоследствии пользовался, «во благу церкви, доходами святительскими»; здесь же приучил себя к подвигам воздержания, о которых с уважением вспоминают ближайшие к нему потомки. Они называли его мужем известным в молитвах и чистоте жития, и постничеству его приписывали казавшееся преждевременным помрачение очей его⁶.

Старица с 1556 г., перешла от удельного князя Владимира Андреевича в область царя Ивана Васильевича⁷, но царь и ранее того бывал неоднократно у своего двоюродного брата⁸ и мог узнать старицкого архимандрита. Вероятно, этому обстоятельству следует приписать и то, что в 1571 г., Иов переведён в Москву в настоятели Симонова монастыря⁹. Если мы припомним, что монастырь этот, как ставропигальный, состоял под непосредственным ведением сперва константинопольского патриарха, а потом московского митрополита, и что все Государи, начиная с Донского, часто посещали эту обитель и обогащали её своими вкладами и дарами¹⁰, то поймём, что переведение старицкого архимандрита в настоятели такого монастыря было не малой честью для Иова. Узнав его ближе, царь полюбил его и не раз обнаруживал особенное внимание к нему. В конце 1571г., после смерти третьей своей супруги, гонимый подозрительностью, Иоанн отправился в Новгород с детьми и двором. В это время он взял с собой и архимандрита симоновского¹¹. Здесь Царь пробыл 26 дней и выехал оттуда, сопровождаемый благословениями народа. В 1572 году, когда разнёсся слух о враждебных намерениях Девлет-Гирея против Москвы, Иоанн опять удалился из столицы в отдалённый Новгород. Он взял туда всё дорогое его сердцу, что боялся оставить в Москве в добычу врагу. С Царём уехали его молодая супруга, дети, братья царицы и все любимцы. В этом избранном кружке мы опять находим Иова¹², Что касается до самих отношений симоновского архимандрита к Грозному, то они не простираются далее милостивого расположения Иоаннова к Иову. Кротость и мягкость характера уклончивого, каким отличался Иов и впоследствии, церковная начитанность и красноречие, которое могло делать приятной для Царя беседу с Иовом – вот, без сомнения, те основания, на которых утверждались добрые отношения между Царём и архимандритом Иовом.

Настоятели значительных монастырей, особенно московских, получали право на некоторое участие в делах всей церкви. Их приглашали на соборы, где духовенство решало важные дела церковные, и нередко призывали к участию в делах гражданских. Сделавшись настоятелем Симоновского монастыря, Иов не раз должен был присутствовать на таких соборах. В первый раз встречаем его на соборе 1572 г. в Москве¹³, по случаю вступления Иоанна Грозного в четвёртый брак и избрания на место Кирилла (он умер в феврале 1572 г.) нового митрополита Антония. В 1575 году, когда архимандрит новоспасский Вассиан, поставлен был в архиепископа казанского, на его место Государь перевёл Иова. Цари русские очень часто посещали монастырь Новоспасский. На память родителей своих они служили там панихиды и раздавали щедрую милостыню; на сырной неделе приезжали туда прощаться со своими предками¹⁴. Настоятели этого монастыря занимали весьма почётное место между архимандритами и на соборах¹⁵. Таким образом, Иов ещё более возвысился, став архимандритом новоспасским.

В сане архимандрита новоспасского мы встречаем Иова на соборе 1580 года, собранном в Москве Иоанном Грозным, для рассуждения о монастырских вотчинных владениях. Истощение царской казны, во время несчастной для России войны с Баторием, побудило¹⁶ Царя ограничить постоянное приращение церковных и монастырских вотчинных владений, и, по уважению к тяжёлым обстоятельствам времени, склонить духовенство к пожертвованию некоторыми вотчинами в пользу государства. Иоанн был счастливее своего деда в этом деле. Духовенство само хорошо понимало, что от обогащения некоторых монастырей происходит более вреда, чем пользы¹⁷. Посему беспрекословно выполнило царское требование¹⁸.

В 1581 году 16 апреля, Иов рукоположен был митрополитом Дионисием в епископа коломенского¹⁹. В этом новом сане он присутствовал на соборе, бывшем вскоре по смерти Грозного в 1585 году (1 сентября). Обстоятельства, среди которых вступил на престол сын Грозного, были самые затруднительные. Баторий не только отнял у нас все приобретения на Западе, сделанные отцом и дедом Грозного, но простирал свои виды на завоевания в пределах самой России. Условия мира, им предложенные, были так тяжелы, что Феодор, без вреда для своей чести и государства, не мог принять их²⁰. С другой стороны, бунт черемисский, начавшийся ещё при отце Феодора, и нападения Крымских татар на пограничные Русские владения требовали особенно напряжённой деятельности и больших издержек со стороны государства. Феодор, по примеру отца своего, приглашал духовенство участвовать своими пожертвованиями в трудных обстоятельствах отечества. Оставшиеся, по определению собора 1580 года, за церковью вотчины владели тарханными грамотами, освобождавшими их от всяких податей и пошлин. В виде временной меры, необходимой по нуждам государства, Феодор предложил собору, впредь до нового указа царского, оставить эти тарханы без действия и вотчинам церковным платить царские подати и земские сборы наравне с другими подданными. Собор, согласился²¹.

Довольно времени занимал Иов коломенскую епископскую кафедру. Но мы ничего не знаем о его служении в это время. В своей духовной грамоте Иов замечает об этом периоде своей жизни только то, что он пользовался особенным расположением Бориса Годунова²².

Нет ничего удивительного, что Борис, искавший расположения к себе духовенства, отличил особенным вниманием епископа коломенского. Без сомнения, те же самые качества, которыми Иов обратила на себя внимание Грозного, послужили и теперь основанием и милостивого расположения к нему правителя. Близость его епархии от столицы позволяла ему нередко бывать в Москве, у митрополита, и при дворе, и обратить на себя доброе внимание.

Пробыв четыре года и около девяти месяцев на кафедре коломенской, Иов, по повелению царя, был возведён тем же Дионисием 9 генваря 1586 г. на архиепископию Ростовскую²³. И в это время он продолжал пользоваться милостями Годунова. Но не успел ещё новый архиепископ ближе ознакомиться со своей паствой, как, по воле Феодора Иоанновича, избран был на митрополию Московскую, на место Дионисия, низверженного происками Бориса. Но как мог Иов принять на себя новый сан, когда его предшественник был жив, не осуждён соборным определением и не отказался от престола²⁴?

История низвержения митрополита Дионисия и избрания на его место Иова так определительно обозначает те обстоятельства, в каких архиепископ Ростовский должен был занять новую кафедру, что мы считаем нужным изложить ход дела несколько подробнее, с одной стороны, чтобы дать ответ на представленные вопросы, с другой – особенно для того, чтобы раскрытием действий и судьбы предшественника Иова, уяснить будущее положение нового митрополита Московского. Это тем нужнее, что обстоятельства, которыми началось избрание и служение Иова, продолжались без изменения, в сущности, через всё правление его в сане митрополита, а потом патриарха.

Не без борьбы досталось Борису почётное место правителя и великого боярина. Эта борьба началась тотчас по смерти Никиты Романовича, который своими родственными отношениями к царю возвышался над Годуновым. Первый подвергся гневу Годунова князь Иван Милославский, постриженный в Кириллове монастыре. Он, вместе с Шуйскими, Воротынскими, и другими боярами задумал убить Бориса на пиру в своём доме, но участь, его постигшая, на время миновала Шуйских. Годунов сильно гневался на них, но до времени не мог, или не хотел вредить. Он искал даже мира с ними, и митрополит Дионисий взял на себя обязанность быть посредником в примирении представителей двух знаменитых семейств, вражда которых не могла оставаться без вреда даже для государства. Он позвал к себе Годунова и Шуйских, молил и увещевал примириться. Просьбы Дионисия имели успех, и мир, если не душевный, по крайней мере, наружный, был восстановлен. Но ненадолго: первыми причинами и первыми жертвами новой неприязни были торговые люди, оскорбившие Бориса недоверием к искренности его миролюбивых расположений и привязанностью к фамилии Шуйских. Слова начались происки с той и другой стороны. Шуйские придумали самое надёжное средство унизить честолюбивого правителя, уничтожив главную опору, на которой держалось его могущество. Они хотели уговорить царя развестись с неплодной Ириной, сестрой Годунова, и вступить в новый брак. Митрополит Дионисий участвовал в этом замысле. Но Борис скоро узнал о нём и своим влиянием на митрополита успел разрушить предприятие своих врагов. С того времени о мире между Годуновым и Шуйскими нельзя было и думать. Годунов хотел мстить и успел в этом. При посредстве слуг, он оклеветал Шуйских в заговоре против государя; началась расправа; Шуйских перехватали, сослали в отдалённые города и монастыри, и, если верить сказаниям летописцев, двоих старших удавили. Много невинной крови было тогда пролито, много фамилий боярских было выслано из Москвы. Тогда митрополит Дионисий, вместе с Крутицким архиепископом Варлаамом, начал говорить царю о неправдах Годунова и обличать его. Но таково было влияние правителя на слабодушного царя, что все представления Дионисия и Варлаама остались без последствий и только навлекли на них самих опалу. Борис, замечает летописец, «вида с своими советники крепкое стоятельство митрополита, оболга его царю Феодору Иоанновичу и с престола его сведоша и архиепископа Крутицкаго, и сосла их в заточение²⁵. В Хутынский монастырь отправлен был митрополит Дионисий, а его сотрудник в деле управления Варлаам заточён в другой Новогородский монастырь, Антониев. Никого не спрашивали о деле митрополита, никто не приглашён был, чтобы, хотя для вида, рассмотреть его. Всё решила одна воля правителя, крепкая согласием слабого царя. Борис так поторопился ссылкой, что, против своего обыкновения, не позаботился придать своевольному распоряжению внешний законный вид.

Так печально кончилась история двух твёрдых защитников гонимых. Читая летописанное сказание об этих событиях, ясно видим, что при дворе Феодора, в делах правления волей или неволей всё подчинялось влиянию правителя, всё делалось сообразно с его расчётами. Нет ничего удивительного, если и самое избрание нового митрополита совершилось не иначе как под тем же влиянием. Ясно было, что противиться этому влиянию открыто и упорно было не время, и что такое противодействие принесло бы более вреда, чем пользы для церкви; в сознании такой печальной необходимости действовал, как видно, и собор духовенства, созванный для избрания нового митрополита. Мы не знаем, рассуждали ли здесь о низверженном Дионисии и законности его низвержения. Что касается до Иова, то во всём этом деле он не принимал никакого участия. Его избрал собор, призвала воля Государя, и им он должен был повиноваться.

Но если нельзя отвергнуть влияния правителя на соборное избрание преемника Дионисиева, тем не менее, однако же, нет основания предполагать какое-нибудь особенное единомыслие между Борисом и Иовом²⁶. Борис мог особенно любить Иова, мог желать его избрания на митрополию Московскую, мог даже своим влиянием содействовать избранию именно Иова. Он, быть может, даже понимал, что избираемый им митрополит характера кроткого, миролюбивого, и при нападках со стороны врагов способен более плакать и рыдать (как впоследствии Иов сам замечает о себе в трудных обстоятельствах жизни²⁷), чем упорно бороться с ними. Но между кротостью и мягкостью характера и сознательным потворством интриге и замыслам большое различие. Когда неправда была ясно сознаваема Иовом, тогда не было недостатка в твёрдости и ревности, чтобы обличать²⁸.

Из обстоятельств, сейчас рассказанных нами, хорошо видно, что положение нового митрополита при дворе должно быть самое трудное. Влияние правителя на дела государственные было так велико, что не могло не простираться и на Иова, и тем более опасно, чем менее было прямых оснований восстать против него и надежды успешно бороться с ним. Митрополит Филипп вступил некогда на свой престол при обстоятельствах ещё более трудных: но на его стороне была та выгода, что зло, против которого он боролся, было ясно для каждого, громко вопияло против своего виновника и само собой вызывало обличения. Иов не имел и этой выгоды на своей стороне. Немало зла причиняли честолюбивые замыслы Годунова, но главный виновник его искусно скрывал свои намерения и легко мог обмануть простодушную и доверчивую доброту. Посему, в одно и то же время нужно было бороться и со злом и с обманом, которым оно прикрывалось. В таком положении, кроме чистоты убеждений, кроме правдивости и честности, требовалось от Иова столько же силы и крепости характера, непоколебимой твёрдости и энергии воли, сколько проницательности и предусмотрительности. При всей добросовестности и правдивости, люди нередко отступают перед опасностью, как бы невольно уступают силе обстоятельств, по недостатку энергии и твёрдости характера. При самом искреннем желании действовать в пользу истины и справедливости не всегда избегают ошибок, если недостаёт проницательности и опытности. Вот этих-то качеств, как увидим после, недоставало, в нужной по обстоятельствам мере, новоизбранному митрополиту Иову. Его ум не был довольно проницателен, чтобы за наружной стороной событий видеть внутренние мотивы и побуждения действующих лиц. Основными чертами его характера были кротость, мягкость, уступчивость, доверчивость. В собственных бедах и напастях он, скорее готов был уступить силе обстоятельств, чем бороться с ними, более способен был страдать и оплакивать свои несчастья, чем противиться и силой воли побеждать их. По своему добросердечию, Иов больше склонен был верить в чистоту намерений и действий другого, чем подозрительно смотреть на них и вмешиваться в дела не прямо до него относящиеся. Отсюда, как нам кажется, произошли все ошибки Иова, с которыми мы встретимся после и которые придали повод к тяжёлым, но не вполне справедливым отзывам позднейших историков о нравственном характере первого русского патриарха.

Положение дел при дворе, конечно, не могло совершенно укрыться от Иова. Он не мог не понимать обстоятельств, среди которых ему суждено было занять новый престол. А обстоятельства эти, и несчастный конец его умного и твёрдого предшественника, так мало обещали хорошего в будущем, что честь нового и великого служения не могла быть привлекательна для Иова. Она и не была предметом его желаний. «Понуждён бых от него (государя) аз смиренный на великую митрополию царствующаго града Москвы и всея Руси», – говорит о себе Иов в своей духовной грамоте²⁹. 11 декабря 1587 г., собором архиепископов и епископов Иов поставлен был на митрополию Московскую.

Но предстоятелю великой Русской церкви вскоре надлежало украситься высшим иерархическим достоинством, сообразным с её действительным значением. В 1586 г. возникла у нас мысль об учреждении патриаршества. В исследовании об учреждении патриаршества в России мы раскрыли уже причины и обстоятельства этого события, сказали также, что выбор в это новое достоинство пал на Иова, и выяснили личные отношения к этому делу самого Иова. Теперь ограничимся рассказом об избрании и поставлении Иова и, затем, перейдём к его деятельности. После того, как Констант. патриарх Иеремия окончательно отказался патриаршествовать во Владимире, царь повелел собору святителей русских (в январе 1589 г.), открывшемуся в храме Успения, в пределе похвалы Пресвятые Богородицы, избрать патриарха русского. Здесь присутствовал и патриарх Иеремия. Назначили трёх кандидатов – Иова, архиепископов Новгородского Александра и Ростовского Варлаама. Доклад от лица Иеремии и собора представили царю; он утвердил Иова. 23 января 1589 г. происходил обряд наречения нового патриарха. Предварительно спросили об этом Иеремию. А он дьяку Щелканову сказывал, что патриар. постановление бывает также как и митрополитом и епископом. После вечерни в храме Успения Иов соборно отпел молебен в присутствии царя. После молебна с горящею свечой в одной руке и написанной речью к царю и духовенству с другой, Иов вышел из алтаря и стал на амвон. Один из бояр, также со свечой в руке, приблизился к митрополиту и сказал громко: «Православный царь, вселенский патриарх и освящённый собор призывают тебя на престол Владимирский и Московский и всея России». Иов отвечал: «Если меня грешного избрал святый самодержец и вселенский господин Иеремия со всем освящённым собором, я принимаю столь великий сан с благодарностью». Потом, обратившись к духовенству и народу, произнёс торжественный обет ревностно блюсти свою паству.

Через три дня после наречения совершено было торжественное поставление Иова на патриаршество (См. Жит. Ник. Л. 93 на обороте). Главное участие в этом деле патриарха Константинопольского должно было сообщить ему особенную важность и крепость, устранить все возможные сомнения даже со стороны пишущих на православную веру русскую. Теперь никто уже не мог подумать, что патриаршество на Руси устроено одной волей царской. В таких, конечно, мыслях, позаботились сообщить поставлению Иова особенную торжественность. Оно происходило следующим образом: среди церкви, на помосте, был изображён мелом орёл двуглавый и сделан феатрон с двенадцатью ступенями, на которых стояло 12 огненников. На этом амвоне поставлены были три кресла, одно обитое парчою для царя, а два другие тёмным бархатом для обоих патриархов. На орле у амвона Иов прочитал символ веры, свидетельствуя сим пред всей церковью чистоту своего исповедания. Потом взошёл на амвон, принял благословение от патриарха и целование от епископов и, поклонившись, удалился в предел Богоматери. Началась литургия. Её служил патриарх Иеремия. Когда он со служащими архиереями вошёл на малом входе в алтарь, во время трисвятой песни, протоиерей и архидьяконы соборные привели Иова пред царские двери, и оба епископа ввели его в алтарь. Там патриарх вселенский возложил на него руки и «разгнув» над головой Евангелие призывал на Иова божественную благодать и молился: «Да будет сей архиерей Иисусов неугасаемым светильником веры». После литургии, которую совершали оба патриарха, когда Иов разоблачился, государь собственными руками возложил на него драгоценную панагию, вручил ему бархатную зелёную мантию и белый клобук со знамением креста. Подавая ему жезл св. митрополита Петра, в приветственной речи, велел ему именоваться главой епископов, отцом отцов, патриархом всех земель северных. Иов благословил государя. После того, патриархи сели на приготовленных для них местах и благословляли народ, при пении многолетия царю и обоим патриархам. После обедни обедали у царя. Торжество заключилось взаимными дарами царя и нового патриарха.

Приступая к обозначению церковной деятельности Патр. Иова, обозначим главнейшие потребности времени, удовлетворение которым должно было обратить на себя особенное внимание правителя русской церкви. Они были следующие:

Надлежало позаботиться об исправлении нравственного состояния духовенства, повреждение которого особенно заметным становится с начала XVI века, и, во всё продолжение сего столетия постоянно обращало на себя заботливое внимание высшей духовной и светской власти.

Для успешного достижения указанной цели, нужно было употребить деятельные меры к улучшению образования духовенства, недостаточность которого глубоко чувствовалась лучшими людьми с самого начала XVI века.

Надлежало позаботиться об исправлении церковно-богослужебных книг и обрядов, повреждение которых ещё в первой половине XVI века справедливо озабочивало духовное правительство, но исправление по неудовлетворительности предположенных мер не могло быть успешно начато и продолжаемо.

С расширением пределов государства в отдалённых краях Сибири, в Казани, Карелии надлежало позаботиться о распространении и утверждении Христианской веры в сих странах.

Обозначим яснее, в какой степени чувствуема была потребность в мерах к удовлетворению каждой из этих потребностей.

Изображение нравственного состояния духовенства лет за 40 до вступления Иова на престол патриарший мы находим в записке царя Грозного, поданной Собору в 1551 году. Конечно, в этой записке нельзя не заметить разных преувеличений, которые неизбежны в том случае, когда ограничиваются общим указанием на пороки целого сословия, не показывая того, где, кем и как допускаются упоминаемые беспорядки. Эти именно недостатки замечаются в упомянутой записке Грозного, и внушают разборчивость и осторожность в пользовании такими сочинениями. Исключая из неё то, что носит ясные признаки раздражения и преувеличения, мы должны указать на следующие черты: жизнь монашеская лишилась прежней своей строгости. Мир, со своими пороками, вторгался даже в славнейшие благочестием своих основателей и их учеников монастыри Русские³⁰. В монастырях, говорил царь собору, некоторые постригаются для телесного покоя и ведут жизнь нетрезвую; Архимандриты и игумены службы Божией, трапезы и братства не знают, покоят себя в кельи с гостями, а бедные братия алчут и жаждут. Монахи и монахини по миру бродят, монахи у мирских церквей в попах живут. Мирские Священники и Дьяконы также живут не трезво, не наблюдают должной внимательности и благочиния при богослужении, оказываются нередко не исправными в своих обязанностях. Недостаточно понимая важность своего священного служения, иногда во время Богослужения дозволяют бесчинства, соблазнительные для народа³¹. До того, чтобы не винить одно духовенство за упадок его нравственности, не нужно забывать, что и общество, среди которого оно жило и с которым состояло в ближайших отношениях, было заражено многими пороками ещё в сильнейшей степени. Нетрезвость, от которой зависит большая часть беспорядков, указываемых Грозным в духовенстве, была самым заметным пороком целого общества. Но если состояние нравов духовенства в XVI в. Производит грустное впечатление, то нельзя не заметить, по крайней мере, что наше духовное правительство никогда не хотело мириться со злом, всегда обнаруживало стремление уврачевать нравственные язвы духовенства; никогда не было недостатка в людях, которые обращали бы заботливое внимание на улучшение нравственности духовенства. Все сведения о печальном состоянии её мы заимствуем из таких документов, которые свидетельствуют вместе о заботливости духовного правительства прекратить вкравшиеся беспорядки. К несчастью, меры, предпринимаемые духовным и светским правительством для этой цели, не достигали желаемых успехов. Во многом правительство должно было ограничиться одним указанием на злоупотребления, выражением желания уничтожить их, увещаниями к исправлению, мерами большей частью внешними, которые, хотя и были необходимы против внешних беспорядков, но не всегда могли быть достаточны к искоренению их.

Главнейшей причиной мало успешности всех мер был общий недостаток просвещения. Он столько же был вреден и для правительства, как и для тех, к кому относились его распоряжения. Первые, не всегда ясно и правильно понимая истинные причины зла, не всегда умело избирали действительные меры против него; последние, редко сознавая важность допускаемых беспорядков, замедляли успешное приложение и тех мер, какие употребляло правительство. Собор 1551 года решился было на более действительные меры, думая остановить беспорядки усилением деятельности поповских старост и десяцких³². Но и этому полезному распоряжению собора, как и некоторым другим, не привелось вполне осуществиться на деле. Поповские старосты оставили без надлежащего внимания надзор за благочинием и нравственностью духовенства. Посему пороки духовенства времён Стоглава, и в конце XVI столетия оставались почти в той же степени и требовали новых исправительных мер³³.

Состояние общественного образования в XVI в. Было весьма неудовлетворительно. К сожалению, и духовенство не было исключением из всего остального общества в этом отношении. Напротив, на нём, кажется, всего яснее раскрылся весь вред общественной необразованности, поэтому именно, что духовенству, по самому назначению его, более даже чем другим сословиям, было необходимо просвещение. Если какому-нибудь знатному, но безграмотному боярину можно было попросить грамотника подписаться за него при деле, то священнику нельзя было сделать что-нибудь подобное в кругу своих обязанностей учить и наставлять народ. Поэтому, с самого начала и во всё продолжение XVI века постоянно слышатся громкие жалобы духовного правительства на недостаточность просвещения духовенства и чувствуется глубокая потребность в мерах к его усилению и распространению. Ещё Геннадий – Архиепископ Новгородский, в своих письмах умолял Великого Князя и Митрополита Симона, завести училища в России для готовящихся к духовному званию³⁴. Ту же жалобу повторял Иоанн IV на Соборе 1551 года. Но, вместе с глубоким сознанием потребности просвещения, высказывалось и чувство невозможности скоро удовлетворить ей. Не было средств под руками, да и нельзя было по обстоятельствам времени с успехом приложить их к цели. Это сознание ясно выражается даже теми лицами, которые громко жаловались на невежество и просили у правительства мер против него, и в самом правительстве, в его распоряжениях для просвещения духовенства. Ибо как ограничены и непритязательны были требования первых, так слабы и неудовлетворительны меры последнего. Тот же Геннадий, который с такой горячностью вопиял против невежества, ограничивает свои требования в отношении к образованию духовного звания самыми первоначальными сведениями. «А мой совет насчёт предметов учения, – говорит он в заключение своего письма к Симону, – такой: сперва, пусть будет истолкована азбука, потом подтительная, затем твёрдо выучить псалтырь с восследованием, и когда выучит всё это, тогда может канонархать и читать всякую книгу». И, несмотря на такую ограниченность требований, мы не видим, чтобы заведены были училища для образования белого духовенства. Позднее, на жалобы царя, Собор 1551 года выразил ещё яснее необходимость довольствоваться полумерами. «Ставленников святители строго допрашивают, – говорил Собор, – от чего они мало грамоте умеют?» А они отвечают: «Мы учимся у своих отцев, или у своих мастеров, а больше нам учиться негде». Между тем, эти отцы и мастера, по сознанию Собора, сами ничего не знают. Всё, чем ограничил Собор свои распоряжения для этой цели, заключалось в том, чтобы добрым священникам, дьяконам и дьячкам, умеющим читать и писать, поручено было устроить в своих домах училища и преподавать детям первоначальные сведения о службах церковных³⁵. Конечно, такие меры не могли обещать больших успехов. В самом состоянии общества, в его нелюбви к образованию, в отчуждённости от образованных иностранцев, даже Греков, скрывалась необходимость довольствоваться одним сознанием зла и полумерами против него. Прежде бывали и училища, говорил Собор, где учились читать, писать и петь; тогда и грамотных людей было больше. Теперь же, можно сказать, продолжая мысль Собора, и учиться некому, и учёных нет.

Между тем, печальные следы недостаточности общего образования обнаруживались весьма ясно.

В XVI веке появились у нас те соборники, в которых авторитетом отеческим осветились несчастные заблуждения, послужившие впоследствии основаниями раскола³⁶. Благочестивый обычай предков – выбирать лучшие места из великих учителей церкви, подал случай грубым невеждам к распространению своих заблуждений. Невежественные мудрецы, не ограничиваясь одними устными беседами, писали книжки, и, желая придать им более значения в народе, приписывали своё собственное изобретение древним отцам церкви. Являясь под громким именем великих учителей, книжки эти с благоговением списывались и переписывались, читались и перечитывались. Так появились у нас сочинения с именем Златоустого, Василия и Феодорита³⁷. В сие то тёмное время родился, воспитан и должен был действовать на пользу церкви первый патриарх всероссийский. Мы с намерением представили изображение общественного образования в это время, чтобы, с одной стороны, видеть, какая обязанность налагаема была нуждами времени на первосвятителя Русской церкви, с другой – чтобы лучше понять, какие средства мог найти он при настоящем положении общества, чтобы действовать в пользу просвещения.

Необходимость исправления церковно-богослужебных книг и обрядов, давно сознаваемая лучшими людьми XIV и XV веков, занимала внимание духовного правительства и в XVI столетии³⁸. Но первые попытки книжного исправления ясно показали, как недостаточны были средства, какими владела наша церковь для такого дела, и как, с другой стороны, надлежало быть осторожным при пользовании посторонними пособиями. История Максима Грека хорошо подтверждает и то и другое. Его страдания за правду и труд, которым хотел он служить нам, казались так справедливыми в глазах современников, что сам митрополит, при глубочайшем сочувствии к делу Максима, при искреннем сознании правды его, не мог облегчить его горькой участи, целовал его узы, как единого от святых, пособить же преподобному страдальцу ничем не мог. При таком положении дел надлежало ограничить всю деятельность для исправления книг одними предохранительными мерами. Не время было думать об исправлении их; для такого дела не нашлось бы ни людей способных, ни средств, достаточных для цели. Надлежало, по крайней мере, остановить распространение дальнейшей порчи. Собор 1551 года жаловался на неправильность церковных книг, говоря, что они переписываются с неисправных переводов и вновь написанные не исправляются, что от этого ошибки увеличиваются: между тем, по сим книгам совершают богослужение, по ним учатся и с них списывают³⁹. Не смотря, однако же, на такие жалобы, все распоряжения собора для исправления книг ограничились тем одним, что велено было поповским старостам исправлять церковные книги по хорошим спискам, а не пересмотренных книг не пускать в употребление. Но мера эта могла ли принести существенную пользу? Поручили править книги поповским старостам, которые сами не только не знали греческого языка, но не всегда умели хорошо отличить ложь от истины и в своих – славянских. Такой мерой только открывался широкий простор произволу, свободно и безнаказанно править, т.е. портить книги по своему усмотрению. По сему, когда, вследствие церковных надобностей, особенно для новопросвещённого города Казани, Царь приказал скупать на площадях и пересматривать книги богослужебные, то между ними мало оказалось исправных; большая же часть была перепорчена от неискусных в разуме переписчиков. Тогда Государь решился учредить в Москве книгопечатание (1564 г.)⁴⁰. Дьякон Иван Феодоров, да Пётр Тимофеев Мстиславцев начали заниматься книгопечатанием. Тогда мало-помалу начали сличать славянские списки между собой. Если нельзя было избежать прежних погрешностей, по крайней мере, им полагались пределы книгопечатанием. На первый раз были напечатаны апостол (1564 г.), часослов (1565 г.), евангелие (1569 ню), и псалтырь (1568 г.). Но с 1578 года, не издано было ни одной книги. В таком виде нашёл это дело Иов.

Кроме общих нужд церкви открывались потребности частные, вызванные событиями времени и приготовленные предшествующей историей церкви и государства.

а) Ещё в XV веке единоверная нам, но несчастная Грузия устремляла свои взоры к главному князю Московскому и просила у него помощи. Прадед Феодора, по обстоятельствам государственным, не мог удовлетворить просьбам князя Иверского Александра (1492 г.) о помощи против Персов. С половины XVI века участь Иверии сделалась ещё несчастнее. Находясь под владычеством Персии, она не только терпела тяжёлое чужеземное иго, но должна была испытать гонения за веру свою. С другой стороны, Турция тревожила её постоянными набегами. Нет ничего удивительного, что при таком несчастном положении Грузии, христианская вера между её обитателями ослабела, забыта была древняя чистота её, и в церкви Грузинской открылось много соблазнов. Притеснения со стороны Персов и Турок воскресили в сердцах Грузинцев старую надежду на приязнь двора Московского и возобновили древнюю, по обстоятельствам времени задержанную, связь между Грузинской и Русской церковью. Сношения открылись при Иове.

б) Обширное Русское царство при Иоанне IV и его сыне увеличилось новыми приобретениями. При Феодоре было довершено, начатое отцом его, завоевание Сибири. Построением Тюмени (1585 г.) и Тобольска (1587 г.), а вслед за тем разбитием Сейдека, храброго владетеля Искерского, Русские твёрдой ногой стали на завоёванной земле. Даже политические цели нашего Двора, кроме высших религиозных побуждений, требовали не медлить распространением христианства среди языческого населения вновь завоёванной страны. Одна вера могла смягчить грубые нравы полудиких племён сибирских, привить к ним гражданственность и просвещение, и, таким образом, упрочить наши завоевания в стране отдалённой. Иову предстоял важный труд начать это дело. До него мы не находим никаких мер для этой цели.

в) Ещё раньше Сибири покорено было царство Казанское. Там уже положено было начало проповеди христианства первым архиепископом Казанским Св. Гурием (1555–1564). Из наказов, ему данных, из прав, ему предоставленных, хорошо видно, как много надеялись на меры духовенства к утверждению нашего владычества среди населения Казанского, как много дорожили будущими успехами христианской веры между поклонниками Магомета⁴¹. Но как много Гурий оправдал своей деятельностью надежды царя и царства, так же, кажется, мало преемники его умели поддержать начатое Гурием дело. Как бы то ни было, только через несколько лет по смерти Гурия ревностный архипастырь Гермоген нашёл свою епархию в самом жалком положении. Не только задержаны были успехи святой веры в Казанском краю, но и те из его обитателей, которые успели озариться её светом, вследствие небрежности духовного и светского начальства, оставили православную церковь и опять возвращались к своим прежним обычаям и заблуждениям. Настояла нужда пресечь зло и новыми мерами содействовать распространению и утверждению христианства.

г) После несчастной войны Иоанна Грозного с Баторием за Ливонию, и не менее невыгодного перемирия со Швецией, Московское государство должно было отказаться от всех притязаний на земли прибалтийские. Мало того, миром Запольским Иоанн потерял все приобретения деда и отца, а перемирием со Швецией в 1581 году уступил ей древнее достояние князей русских – пятину Шалонскую и Русские города Яму, Ивангород, Копорье. И честь государственная и скорби единоверных братьев побуждали наших государей возвратить недавно утраченную древнюю собственность нашу. За честь царскую вступился Феодор, руководимый Годуновым, о благе церкви должен был позаботиться первый патриарх Русский.

Вот главнейшие нужды церкви, приготовленные историей ближайшего к Иову времени. Из исторического обозначения их, в связи с состоянием общества, и по сравнению с мерами предшествовавших архипастырей, мы можем удобнее понять, в какой мере и какими средствами Иов мог удовлетворить этим нуждам.

Обращаемся к обозрению самой деятельности Иова на пользу церкви. Свои распоряжения иногда он ограничивал пределами своей Епархии, иногда действовал как патриарх Всероссийский.

Для порядка и благочиния церковного, также для наблюдения за нравственностью духовенства Иов нашёл нужным повторить в своей епархии, с некоторыми изменениями, меры собора 1551 года, по различным обстоятельствам, оставленные без внимания. В июне 1594 года патриарх соборно определил быть в Москве восьми поповским старостам, с четырьмя десяцкими из дьяконов при каждом. Побуждения к такому учреждению были высказаны те же, какие имел в виду собор 1551 года. Патриарху хотелось, чтобы было благочиние в церквах, недостаток которого был весьма ощутителен⁴².

Ведомству каждого старосты поповского подлежало, по соборному определению, сорок священников⁴³. Сами же старосты поручены надзору пяти протопопов. Они должны были наблюдать, чтобы старосты и десяцкие со всяким радением исполняли свои обязанности, в случае неисправности напоминать им об этом, а в случае непослушания доносить патриарху. Старосты и десяцкие должны были каждодневно собираться в поповскую или тиунскую избу, поставленную при Покровском соборе на рву. Стоглав, по числу старост, назначал семь сборных мест для соборных рассуждений о делах церкви. Вероятно, такое распределение найдено не совсем удобным и, вместо разрозненных сходов, патриарх учредил одно присутственное место, облегчая надзор за действиями поповских старост введением порядка в заседаниях, и совокуплением всех старост, для общих рассуждений и решений о делах церковных. Такой сосредоточенностью церковного управления гораздо более обеспечивалась возможность – скоро и верно знать обо всех отступлениях и небрежных распоряжениях лиц, наблюдающих за благочинием.

Какие же обязанности возложены были на поповских старост?

а) Они должны были наблюдать, чтобы вообще божественная служба была каждодневно при всех церквах, чтобы соблюдалось благочиние в святых Божиих храмах, а бесчиния никакого не было, священники и дьяконы не упивались бы и не ходили бесчинны.

b) Поповские старосты должны были наблюдать, чтобы священники сами служили в своих церквах и не нанимали вместо себя других без крайней нужды; чтобы от своих церквей не нанимались служить у других, оставляя свои без богослужения. Только там, где при церкви было по два или по три священника, свободные от чередной службы при своей церкви, могли служить при других церквах, притом не иначе как с дозволения патриарха.

c) Чтобы московские безместные священнослужители не иначе служили у приходов, как по предъявлении об этом в тиунской избе и с дозволения патриарха. Особенно же строго обязаны были наблюдать за священниками, приезжавшими в столицу из других городов, без всякой нужды оставлявшими свои церкви без богослужения: им не дозволялось жить и служить в Москве. Исключения были для тех только священников, которые приезжали в столицу по важным нуждам, и при том не по делам тяжебным. Им дозволялось служить в Москве с разрешения патриарха. Чёрному духовенству также воспрещалось наниматься для служения в столице. В предотвращение различных злоупотреблений со стороны нанимавшихся священников, чтобы великое дело священнослужения не обратилось в предмет торговли, собор определил и самую плату⁴⁴.

d) На поповских старостах лежала также обязанность раздавать деньги, назначаемые известным церквам за совершение заздравных и заупокойных обеден, молебнов и панихид.

е) Они обязаны были извещать духовенство столицы, когда нужно петь молебны, или совершать царские панихиды и наблюдать, чтобы те и другие были неопустительно совершаемы во всех приходских церквах.

f) Старосты должны были наблюдать, чтобы в случае крестного хода патриаршего, духовенство Московское собиралось к молебну в соборную церковь, во время молебна священники и дьяконы стояли бы со всяким благочинием в священных облачениях, не выходили из церкви прежде окончания службы, и потом, вместе с патриархом шли в крестном ходу, не отставая по улицам с образами и не расходясь по домам. О нарушителях порядка приказано было доносить патриарху.

Но не иначе, как постепенным и терпеливым действованием можно было обеспечить успех сделанного патриархом распоряжения. Беспорядки так уже укоренились, что меры патриарха Иова к улучшению нравственности и благочиния церковного подвергались той же печальной участи, какая постигла прежние распоряжения. Лет через 10 после соборного определения об учреждении поповских старост в Москве, патриарший тиун (1 окт. 1604 г.), доносил Иову, что старосты и десяцкие в поповскую избу не ходят, и попов и дьяконов от бесчинства не унимают. Безместные попы и дьяконы в избу также не ходят, пред божественной литургией правила не совершают, а садятся у Флоровского моста и делают многие бесчинства, бранятся между собой, а иные даже дерутся и борются. Приезжие попы служат обедни по церквам не во время, рано. Нанимаясь служить, попы своих ставленых грамот тиуну не являют, не слушают его, но даже позорят и ругают⁴⁵.

Тогда патриарх потребовал к себе на лицо всех поповских старост. Когда они явились к нему, Иов напомнил им все прежние обязанности и строго наказывал быть внимательными к исполнению их. Не ограничившись одним устным наставлением, и по соображению с некоторыми новыми обстоятельствами, патриарх нашёл нужным сделать некоторые прибавления к прежнему определению. Они состояли в следующем: поскольку священнослужители бедных приходов, или вовсе бесприходные, оправдывали себя, в нарушении постановлений, своей бедностью, которая вынуждала их вместо своих приходов служить по найму у других, то патриарх нашёлся вынужденным ослабить для них силу прежнего определения, с тем, однако же, чтобы по субботам, воскресным и праздничным дням, они непременно служили у своих церквей. Для определения времени совершения литургии, Иов предписывал, не совершать обеден до восхода солнечного, а служить оные в третьем часу дня. Только в случае крестных ходов и соборных молебнов дозволялось совершать литургию во втором часу дня. Наблюдение над всем этим поручено было поповским старостам, и для предотвращения всяких отговорок, или незнания, патриарх велел списать это уложение слово в слово и отдать список за своей печатью всем поповским старостам⁴⁶.

Одной из самых главных причин малоуспешности всех мер высшего духовного правительства к исправлению нравственности духовенства был недостаток просвещения. Но обращаясь ко времени первого патриарха всероссийского, не без удивления замечаем, что Иов не позаботился принять никаких мер к распространению и возвышению образования духовенства. Мало того, позднейшие историки указывают даже в первом патриархе нашем покровителя невежеству, противника предприятиям лучших людей своего времени в пользу народного образования. Говорят, что ещё в 1600 году, Годунов выразил собору своё желание учредить в Москве университет, чтобы учить молодых людей языкам европейским и наукам, что он посылал в Германию Немца Крамера, уполномочив его привезти в Москву профессоров и докторов⁴⁷. Таким образом, мы имели бы университет не со времени Елисаветы, но с самого начала XVII столетия, если бы Иов со своим духовенством не воспротивился великой мысли Бориса, не помешал её осуществлению.

Почему же Иов не только сам не принимал никакого участия в распространении образования среди духовенства, но и воспротивился мерам Бориса для усиления общественного просвещения? Сам ли он лично не сочувствовал просвещению, и потому не считал его нужным и для других, или же он действовал в этом случае не по личным, но по другим каким-нибудь побуждениям?

Мы были бы весьма несправедливы не только в отношении к Иову, но и к самой истории, если бы стали объяснять противодействие Иова намерению Борисову и его не деятельность в пользу духовного просвещения из того, что патриарх и сам не сочувствовал образованию и не понимал его нужды для духовенства и народа. Думать так не позволяют личные свойства Иова. Из сочинений Иова, напр. из истории царствования Феодора, из послания к Александру царю Грузинскому, из речей, которые говорил он по различным обстоятельствам, мы можем видеть, что Иов был человек красноречивый, имел познания исторические и был немало образован по своему времени. Из отзывов о нём, сохранившихся от древности, можем заключать о его природных хороших дарованиях, о его сведениях в службах и делах церковных⁴⁸. Знаем также, что не чуждался он людей, занимающихся науками, напротив приближал их к себе. По вниманию к дарованиям и познаниям, какими отличался молодой монах Григорий Отрепьев, Иов взял его к себе и оставил при себе «для книжного дела». Из этого мы можем заключать, что Иов не мог не сочувствовать образованию, не мог не понимать, как оно нужно было и как могло быть полезно для духовенства. Не мог он и оставаться равнодушным к общей и великой нужде всего народа.

Но между иностранцами, к которым надлежало прибегнуть для учреждения первых значительных училищ, ясно различаются по отношению к нашему отечеству, не принадлежащие к православному вероисповеданию, римско-католики и лютеране, и православные Греки. И должны обратить внимание на тех и на других, должны объяснить, почему Иов воспротивился намерению Бориса призвать западных учёных в Россию, и почему не обратился к Грекам, впоследствии так много содействовавшим нашему просвещению. При небольшом знакомстве с современным Иову взглядом наших предков на людей не православного вероисповедания не трудно будет отвечать на первый из предложенных вопросов. И Бер, и Маржерет, и все другие иностранцы, оставившие свои сказания о времени, нами рассматриваемом, единодушно свидетельствуют, что Русские весьма подозрительно смотрят на всех иностранцев. Если указанные нами писатели не всегда могли правильно понять и объяснить такую отчуждённость наших предков от обычаев и образования чужеземного, то факт ими замеченный не может подлежать никакому сомнению и, кажется, не требует доказательств. Причина этого понятна. Чем дороже для наших предков было православие, чем более они опасались за чистоту его, тем подозрительнее смотрели на всех иноверных. Далёкие от нетерпимости и фанатизма, охотно вступавшие с иноземцами в торговые сношения, они боялись их влияния на веру, на церковь, и спешили уничтожить все попытки против её чистоты и самостоятельности. Не раз и при Иове возобновлявшиеся попытки пап подчинить себе нашу церковь должны были внушать нашему правительству ещё большую осторожность в отношениях к иноверным. Состояние единоверной нам юго-западной церкви русской под влиянием чужеземным было самым близким и самым поучительным примером для пастырей восточной Руси. Им хорошо были известны те бедствия, которым, по милости папы и латинян, подвергались православные в Малороссии и Литве. Иов сам предостерегал юго-западных единоверцев от всяких сношений с униатами и латинянами. Тем осторожнее он должен был действовать в отношении к иностранцам в своей пастве.

Рассматривая с этой точки противодействие Иова намерению Бориса, мы находим в патриархе человека, строго хранившего чистоту веры, и боязливо смотревшего на все попытки подвергнуть её влиянию иноземному. В этом отношении он разделял общий всей Руси взгляд на иноземцев и не имел достаточно сил, чтобы стать выше уровня современных ему воззрений на западную образованность. Вверить народное просвещение людям чуждым нашей вере, даже враждебно покушавшимся на её чистоту – казалось и должно было казаться осторожному патриарху опасным, неблагоразумным и неблаговременным. В этом именно убеждении действовал Иов вместе со своим духовенством на соборе, которому Борис предложил свою мысль – основать университет. В ответ предложению царскому было сказано, что Россия благоденствует в мире единством веры и языка; что разность языков может произвести и разность в мыслях, опасную для церкви; что неблагоразумно вверить воспитание юношества католикам и иноземцам⁴⁹. Что касается Греков, то главной причиной, по которой наше правительство не пригласило их к участию в нашем просвещении, был, конечно, недостаток его между самими Греками того времени. Турецкое владычество отняло у Греков почти все средства к образованию. Жалобы на его упадок в XVI столетии почти также не редки между Греками, как и у нас в России. Сами они должны были искать высшего образования в школах западных, как, напр. Мелетий Пига, Кирилл Лукарь. Но таких людей в то время немного было и между Греками; да и не все между ними были довольно тверды в своём православии. Учреждённая папой Григорием XIII коллегия в Риме под влиянием иезуитских наставников, многих совратила в латинство. Из небольшого числа других Греков, посещавших наше отечество, едва ли был хотя один, который мог бы принять на себя обязанности нашего учителя, и с пользой для нас выполнять оные. Все они приезжали за милостыней и ожидали от нас вспомоществования своему несчастному отечеству, хотели скорее быть облагодетельствованными, чем нам благодетельствовать своим образованием. В ожидании более счастливых времён, монастыри наши по-прежнему были единственными рассадниками исключительно религиозного просвещения. В них, под руководством благочестивых, и опытом в духовной жизни наставленных иноков, воспитывались наши архипастыри, приобретали нужные для них сведения в службах церковных, в истинах веры и нравственности. В монастырских библиотеках хранились весьма многие творения отеческие, в славянском переводе; из этого источника почерпались уроки для чистоты веры и жизни. Таким образом, противодействие Иова намерению царя показывает в нём врага не просвещению, но казавшимся тогда опасными и неблагонамеренными мерам, какие хотел предпринять Борис для распространения его⁵⁰.

В самой тесной связи с нашим образованием находилось исправление богослужебных книг. От успехов просвещения зависело, более или менее, успешное действование и на этом последнем поприще. При такой зависимости книжного исправления от успехов образованности, причины, не благоприятствовавшие последнему, неизбежно должны были не благоприятно подействовать и на успех первого. Для успешного исправления книг необходимо было сличение наших славянских списков с книгами греческими, требовались люди хорошо знакомые с тем и другим языком, достаточно образованные, чтобы понять сущность погрешностей и уметь надлежащим образом исправить их. Все эти условия, по причинам, нам уже известным, не могли быть выполнены в рассматриваемое нами время. Тогда даже не вполне понимали необходимость сличения наших книг с греческими. И самое общество наше, как показали предшествовавшие опыты, слишком мало приготовлено было в этом деле, неблагоприятно смотрело на все, хотя бы благоразумные и необходимые исправления в наших книгах и обрядах. При таких условиях приходилось ограничиться теми мерами, какие могли быть в распоряжении духовного правительства, оставив более благоприятному времени успешнейшее достижение цели. В этом сознании действовал и патриарх Иов. В отношении к книжному исправлению он ограничился теми же мерами, какие до него употребляло духовное правительство. Главной целью при этом было выбирать лучшие из списков, находившихся тогда в употреблении, и, печатая с них, заменять, таким образом, худшие. Книгопечатанием устранялась, по крайней мере, возможность новых повреждений от неискусных переписчиков. При такой ограниченности цели и средств, бывших под руками, очевидно неизбежны были многие недостатки в самом производстве дела. То, что в нём было благотворного для последующего исправления книг, заключалось в глубоком и искреннем признании самих тружеников книжного исправления, что они не смотрят на свой труд как на окончательный и безошибочный, и при своих средствах не могут совершенно исправить книг. Такое сознание в собственных недостатках мы находим в послесловиях почти ко всем книгам, изданным при Иове.

Мы знаем уже, что до Иова напечатаны были только четыре церковно-богослужебные книги. Евангелие, Апостол, Часослов и Псалтырь. С самого вступления Иова на московскую митрополию возобновилось печатанье книг, прерванное по различным обстоятельствам с 1569 года. В 1589 году ноября 8 вышла Триодь постная. Её печатание начато было по благословению Иова, ещё митрополита, в 1587 году, Андроником Тимофеевым, который, как видно из послесловий всех книг, изданных при Иове, вместе со своим сыном Иваном Андрониковым был главным типографом. В послесловии этой книги справщики искренно признаются в её недостатках, и просят извинения и помощи у всех читателей. «Аще что вам помнится в ней непотребно, и вы, Бога ради, сами исправляйте с советом освящённого собора, елико вас свыше наставит святый Параклит, а нас Бога ради, благословите, а не кляните»⁵¹. В 1591 году была выдана Триодь цветная, и через три года перепечатана в другой раз. В послесловии этой книги признаётся необходимость исправления и печатания богослужебных книг, и в них указывается единственный источник, из которого неразумные могут почерпать познание истин веры и благочестия. Ближайшей же целью издания церковных книг полагается их недостаток в новопросвещённых землях Казанской, Астраханской и Сибирской⁵². В том же году вышла Псалтырь. В 1594 году, после двухлетних трудов, издан был Октоих, в послесловии которого повторяются прежние мольбы о снисходительности к ошибкам и недосмотрам⁵³. В 1597 году перепечатан апостол в числе 1050 экземпляров. С восшествием на престол Бориса ещё успешнее продолжалось книгопечатание. Он, по свидетельству самих справщиков, обращал особенное внимание на этот труд «делателей преславного сего печатного дела преизобильне, своими царскими уроки, повсегда удовляя, и дом привелик устроити повеле, в нём же трудолюбивому сему книжнаго писания печатному делу совершатися»⁵⁴. При нём в 1598 году напечатан был Андроником и сыном его Иваном Часослов, потом Минея общая (1600) в двух изданиях, Чиновник (1600), Служебник (1602), перепечатана псалтырь (1602), Триодь цветная (1604). В послесловии этой книги сказано: «Елика аще вникнувше обрящете в ней неукрашение в словесех, или погрешение в речах, или неудобрение в деле милостиви будете»⁵⁵. Таким образом, при Иове напечатано было 9 книг, из коих 6: обе Триоди, Триодь цветная в двух изданиях, Октоих, Минея общая (в двух изданиях), Чиновник, Служебник – изданы в первый раз; остальные три были повторением прежних изданий: Псалтырь в двух изданиях, Апостол, Часовник.

Чтобы более познакомиться с состоянием богослужебных книг во время патр. Иова, обратим внимание на издание при нём Служебника 1602 г. В нём, кроме собственно Служебника, заключаются чинопоследования некоторых таинств (крещения, брака) и других служб и треб церковных, как то: последование водоосвящения в навечерие богоявления и другое, в 1-й день августа, чин омовения мощей, последование о причащении святой воды, о причащении святыми дарами опасно больного и молитвы на разные случаи.

Между рукописями синодальной библиотеки сохранился Служебник № 617, который отчасти раскрывает нам, как производилось исправление для первого печатного Служебника в Москве. Взять для исправления один из современных Служебников. Никаких сличений с древними, тем более с греческими, не видно. Поэтому на проскомидии осталось семь просфор, как было в рукописном. Перед литургией удержана молитва священнику о самом себе, прощальная, которая в древнем списке (№ 269) встречается в чине исповеди и назначена отнюдь не для священника, готовящегося к совершению таинства. В некоторых случаях исправитель, не решаясь сам сделать перемены, откладывал исправление до высшего разрешения и писал: «доложити». Впрочем, упомянутая рукопись содержит в себе только то, что относится собственно к служебнику; нет в нём других служб и треб. Да и исправлены в нём только литургия Иоанна Златоустого и Василия Великого, последняя – менее.

По причине недостаточного сличения списков греческих служебников неудивительно, что, когда наше правительство духовное нашло удобным произвести его в первоначальном служебнике, оказалось довольно таких мест, которые надлежало изменить как в литургии, так и в других чинопоследованиях⁵⁶.

Удовлетворяя особенным нуждам некоторых отдельных стран, Иов, ещё будучи Митрополитом, должен был обратить внимание на единоверную нам Грузию. Её несчастья, о которых мы сказали выше, подали повод к возобновлению древних сношений князей Грузинских с двором Московским. В 1588 году Александр, царь Грузинский, слёзно молил Феодора принять Грузию под своё покровительство и защитить от врагов, нарушающих её спокойствие. Писал он и к Патриарху, прося его ходатайства перед царём. Иов усердно исполнил просьбу Александра, и царь в 1589 году принял Иверскую землю под своё покровительство⁵⁷.

Предоставить царю заботы о вспомоществовании Грузии против врагов внешних, Иов обратил всё внимание на внутреннее расстройство Грузинской церкви. Он слышал от послов Грузинских, что в церкви Грузинской возникли соблазны и смущения, духовенство Грузинское забыло Уставы Вселенских Соборов и Святые обряды Богослужения, храмы запустели и лишились своего благолепия. Вследствие таких неустройств, царь Грузинский, вместе с просьбой о защите от врагов, умолял царя, по взаимному совету с Митрополитом, прислать для пресечения неустройств церковных людей учительных.⁵⁸ По взаимному согласию царя и святителя, отправлены были в Грузию из Сергиева монастыря соборный старец Закхей и иеромонах Иосиф, да из Чудова монастыря дьякон Феодосий; им поручили заняться исправлением обрядов Грузинской церкви и упрочнением союза её с православной Российской церковью. Для возобновления благолепия древних храмов Грузии, для украшения их церковной живописью и иконами посланы туда иконописцы и несколько икон от Митрополита⁵⁹.

Но Иов не ограничился одними внешними распоряжениями в пользу Грузинской церкви. Ему нужно было дать образец чистого исповедания веры, согреть сердце правителя Грузии и его подданных глубоким и искренним сочувствием к святым истинам её и возбудить ревность к хранению и осуществлению их. В этом духе он написал князю своё послание.

Предложив в Никейском Символе образец Православного Исповедания, Иов продолжает: «Вот чистое и непорочное исповедание нашей веры. Так и ты, сын мой, мудрствуй и веруй по преданию Святой Божией Соборной и Апостольской церкви. И от неё принимай благочестие… Храни со всяким тщанием и всеми силами заповеди Господни, потому что с тебя, как начальника, больше всех взыщется. Внимай, чтоб не быть тебе только слушателем, но и творцом добрых досточудных деяний. Помни слова Господа: «Ищите прежде Царствия Божия и правды его, и сия вся приложатся вам». Мне хочется просветить ваше недоумение благочестием; ибо слышу, что церковь христова у вас попирается развращёнными. Не знаю, как возникли у вас соблазны и смутили вас. Но поревнуй, сын мой, по слову Господа, некогда рекшаго: «Жалость дому твоего снесть мя». Да и найдётся ли кто-нибудь от благоверных и благородных ,котораго бы не подвигла жалость при виде мятущейся церкви Божией, при виде винограда, насаждённаго Богом, который опустошают мимоходящие. Ужели чьё-нибудь сердце не умилится и не прольёт он слёз при виде разорения Церкви Божией. Нам, православным, нужно в непорочности хранить заповеди Господни и Апостольския, и ими мы избавимся от всякаго еретическаго ухищрения и сподобимся достигнуть вечной славы. Мне нельзя всего преподать тебе; и пишу я для того, чтобы предостеречь тебя, ибо в настоящее время во многих странах разгорелся великий пламень злохитрых ересей, так что даже и Триединаго Божества коснутися дерзают. Но не устоит сено против огня: так исчезнут вскоре и погибнут и все еретики, как исчезли их начальники. Ты же, сын мой, вооружи сердце твоё, наполняйся духа Божия, мужайся и крепись, стань твёрдо против врагов Божиих, как добрый воин христов. Не будь наёмником, но как истинный пастырь истины постарайся исправить благоверием вручённое тебе словесное стадо. Смотри, какой облак ругателей обложил нас. В предостережение от них я и пишу к тебе. На всяком своя обязанность лежит: врачам нужно с прилежанием прилагать пластырь на больное место, воинам ополчаться крепко на брань, кормчим своё искуство показывать во время бурь. Так и нам, очистив чувства наши, подобает облещися во вся оружия Божия, быть на страже там, откуда диавол, как лев рыкающий, приходит, стараясь растерзать Церковь Божию, ополчиться на него мужественно братися с ним».

На другой год (1590) Александр прислал к Феодору Ивановичу другое послание и просил у него новых иконописцев. В Грузии издавна запустели некоторые храмы, и живопись в них попортилась, писал он. «А присланные вами иконописцы говорят, что не в силах одни исправить живопись, и вам бы пожаловати прислати трёх иконников гораздых⁶⁰ с теми же послами»⁶¹. Александр писал и к Патриарху Иову. Выражая глубокую благодарность за попечение его о Грузинской Церкви, царь писал к нему: «Иконы, которые прислал ты к нам с царскими послами, мы приняли, как Моисей принял богописанный закон». Изображая крайнюю затруднительность своего положения среди неприятелей, постоянно нападающих на владения Грузинские, Александр просил Иова, чтобы он убедил Государя не медлить освобождением христиан от пленения⁶², прислать в Грузию войско для защиты от врагов. Но поведение посланных священников и старцев оскорбило Александра, и он жаловался на них патриарху. «Царские послы свидетели, – говорил он, – что мы приняли присланных священников, как Ангелов Божиих, воздавали им великую честь, звали их служить Литургию, но они не соглашались, не известно почему. Мы крещеные христиане, приявшие веру от Греков. Здесь бывали патриархи и Митрополиты, и иноки Святогорские, Синайские и Иерусалимские, и они у нас Литургию служили, а ваши священники не захотели, не известно почему». Так велика была отчуждённость Русских современников Иова от всех иностранцев, хотя и единоверных⁶³.

По этому требованию Государь отправил новых иконописцев⁶⁴. Отвечал и Иов⁶⁵, но неизвестно что. Так, при Иове в первый раз оказана была помощь бедствующей церкви Грузинской. Но ещё долго не суждено было Грузии успокоиться от своих несчастий под скипетром царя православного. Долго и церковь Грузинская не могла наслаждаться миром, которого так усердно желал Александр.

Что сказал Герберштейн о Русских иноках его времени, тоже можно сказать и об иноках времени Иова. Главная забота иноков состоит в том, чтобы всяких людей приводить в свою веру. Пустынные монахи и прежде немалую часть идолопоклонников обратили в веру христианскую, долго и прилежно распространяя слово Божие. Да и теперь отправляются они в разные страны к северу и востоку, достигают туда не иначе как с величайшим трудом, подвергая жизнь и честь свою опасности и никакой себе от того выгоды не ожидая и не требуя, а только то одно имея в виду, что бы сделать угодное Богу и заблудшия души многих обратить на путь правый и освятить их Господу. Этим бескорыстным проповедникам истины принадлежала честь просвещения христианством целых племён языческих. Влиянию их же отчасти обязана своим просвещением и наша отдалённая Сибирь. Времени Иова принадлежат первые начатки христианства в этой отдалённой стране. По сему, на монастыри, при нём и с его разрешения, основанные в Сибири, мы должны смотреть не иначе, как на первые рассадники Божественной истины в земле языческой, хотя мы не имеем исторических данных для того. Чтобы проследить их влияние и деятельность для просвещения племён сибирских в правление первого патриарха всероссийского. Назовём известные нам монастыри, основанные при Иове в Сибири. В 1593 году основан Енисейский Спасский монастырь; в 1604 году Николаевский Верхотурский, в 1605 году Березовский Воскресенский, и около того же времени Знаменский Тобольский⁶⁶.

В это время нередки сделались переселения православных крестьян в отдалённые концы сибирские. Правительство наше имело особенные виды при подобных переселениях, и не раз обращало заботливое внимание на удобства переселения и помещения новых жителей в отдалённой Сибири (Истор. Авт. II., № 40 и след. Истор. Спб. Милл. Кн. I. 354, 358). Новые поселенцы, переходя со своими семействами в Сибирь, приносили с собой и свою веру, и как ни ограничены были их знания в её истинах, тем не менее, однако же, при столкновениях с туземцами не могли не иметь влияние на их верования. Кроме того, для новых поселенцев назначались и пастыри, для них воздвигались и церкви, а через них незаметно разносилось слово истины между языческими племенами.

Что касается до ясных распоряжений правительства, относящихся к просвещению Христианством Сибири, то мы имеем весьма не много грамот этого времени, свидетельствующих о подобных заботах правительства. При том, ни одна из этих грамот не является с именем Иова, хотя некоторые из них, по характеру самых распоряжений, необходимо предполагают участие в них Патриарха. На основании этих грамот, мы заключаем, что: а) правительство наше содействовало основанию монастырей и церквей в Сибири; б) облегчало труд просветителей присылкой книг Богослужебных и прочей утвари церковной, и в) заохочивало туземцев к принятию христианства своим милостивым вниманием к новообращённым.

Для первого вывода мы имеем две грамоты царские от 1600 и 1604 г. Первая из них послана царём Борисом к Туринскому голове Якову. Этот Яков извещал Государя о желании служилых и пашенных людей построить в своём городе церковь в честь мучеников Бориса и Глеба и просил у царя разрешения указом. Содержание сей грамоты не позволяет сомневаться в том, что Иов, как Патриарх, принимал участие в распоряжениях по сему делу. Ибо, кроме разрешения на постройку церкви из Москвы, с иноком Авраамием посланы были святый Антиминс, миро и масло и вся утварь церковная. В сём же указе содержатся распоряжения о назначении клира к новоустроенной церкви, которые, конечно, сделаны были при участии Патриарха Иова. Священника велено было взять из Верхотурья, дьякона, на время, из Перми (Ист. Сиб. Милл. кн. I, 359).

Другая грамота воеводе Верхотурскому по просьбе чёрного попа Ионы об отпуске ему леса на построение в Верхотурье монастыря. Царь, по всей вероятности, с ведома, и по согласию Патриарха, предписывал своим боярам, чтобы не требовали с Ионы заёмного леса, и на церковное строенье выдавали требуемое количество строевых материалов⁶⁷. В 1587 году воевода царский Чулков, отправленный для построения Тобольска, поставил здесь и церковь во имя Живоначальной Троицы, а за городом другую во имя Спасителя (Истор. Сиб. Милл. стр. 217). В 1592 или 3 году, князь Горчаков, которому поручено было строение Пелыма, получил приказание поставить в новом городе церковь (стр. 241) в честь Рождества Христова с приделом во имя Николая Чудотворца. При Борисе Феодоровиче в городе Мангазее построена была князем Шаховским соборная церковь в честь Живоначальной Троицы (стр. 391).

Что касается до рассылки печатных книг в отдалённые края Сибири, то в ней не позволяют сомневаться некоторые исторические памятники. Из послесловия к цветной триоди узнаём, что эта цель (т.е. рассылка книг) имелась, между прочим, в виду при самом печатании книг и служила одним из побуждений к этому делу.

Кроме того, из разных грамот правительства, известно о рассылке этих книг по городам Сибирским. Так, в 1592 году, по указу Феодора Ивановича, отправлены в Сибирский город Табары иконы, книги, колокола и вся утварь церковная, даже ладан, воск и вино церковное. Священника велено взять из Перми, а дьякона из Ростова (Ист. Сиб. Милл. кн. I, 234).

По указу Бориса (1602), вследствие жалобы на недостаток книг церковных, отправлено в город Верхотурье девять икон, двери царские, запрестольный образ Богоматери, образ Стефана, Пермского Чудотворца, колокол, да печатная Минея общая. Некоторые из сих вещей велено было оставить при двух церквах в Верхотурье, другие отправить в Тобольск и Пелымь (Милл. стр. 340).

В грамоте царя Бориса от 1600 года подробно перечисляются все вещи церковные и книги Богослужебные, которые были отправлены в Туринск, именно: несколько икон, сосуды церковные, деревянные, звездица и копьё медные, крест, обложенный медью, кадило медное, ризы священнические и дьяконские и проч. Из богослужебных книг посланы: Евангелие письменное с медными чеканными изображениями Евангелистов, Псалтырь, Апостол, Служебник, Часовник, Минея общая, Октоих (две книги), Триодь постная и цветная (печатная), Трефалогион письменный (Милл. Ист. Сиб. Кн. I, 360). В 1605 году Борис писал воеводе Верхотурскому Плещееву и голове Хлопову, что с чёрным попом Ионой послано на Верхотурье четыре книги Триоди цветные и наказывал, чтобы воевода, когда привезены будут эти книги, одну из них отправил в Туринский острог, одну в Тюмень, да две в Тобольск⁶⁸. Если мы не встречаем при этих распоряжениях имени Патриарха, то конечно не потому, чтобы он не принимал никакого участия в деле близком к его управлению, но без сомнения потому, что дело это, производясь под его влиянием и с его согласия в окончательных своих распоряжениях (как в указанной нами грамоте: приказание выдать лес для постройки церкви, или переслать книги по городам) выходило из круга его управления, и для своего выполнения требовало мер гражданской полицейской власти. А именно эти только гражданские и полицейские распоряжения и дошли до нас.

О милостивом внимании правительства к новообращённым Сибирякам свидетельствует грамота царя тому же воеводе Верхотурскому, которому приказывалось давать новокрещенцам царское жалование⁶⁹. Кроме того, новокрещённый приказано было записывать в царскую службу на место выбывших стрельцов и давать им наравне со стрельцами царское денежное и хлебное жалованье. Правительство обеспечивало также и содержание духовенства, переселявшегося в отдалённую Сибирь, и поощряло его в трудах⁷⁰.

Из грамоты воеводе Веротурскому видно, что заботы правительства о просвещении не оставались без всякого плода. В ней сказано, что в 1603 году крестились на Верхотурье несколько Чюсовских Вогуличей. В грамоте Бориса к голове Якову (в Тюмень) упоминаются пятьдесят пять новокрещённых семейств. Сохранилось ещё несколько более важных сведений касательно распространения христианства в Сибири. В Кандинском княжестве в 1599 году и следующих годах один из сыновей князя Игичея, бывши в Москве, принял христианскую веру и наречён Петром. По возвращении же его в Коду, сам Игичей отправился в Москву и там крестился. В 1602 году сам Игичей отправился в Москву и там крестился. В 1602 году в Коде он построил деревянную церковь во имя святых Зосимы и Савватия. В 1603 году принял христианство и другой сын Игичея Михаил – он жил в Москве, и, будучи стольником, женился на русской девице знатной фамилии. Можно и должно думать, что успехи христианства не ограничивались только указанными обращениями. Просвещённые христианством князья старались, конечно, распространять свою веру и между своими подданными.

Заботясь о распространении христианства в Сибири, Патриарх Иов должен был, по требованию обстоятельств, обратить своё внимание и на другую, также весьма недавно приобретённую страну – именно Казань. Здесь, как мы знаем, семя меры уже было посеяно, но вследствие различных обстоятельств, засохло. Надлежало поддержать и оживить его. Ближайшим поводом к сему была жалоба Казанского Митрополита Гермогена на охлаждение новокрещённых к своей вере. В 1593 году Гермоген писал к царю, что в Казанском и Свияжском уездах новокрещённые живут вместе с татарами, чувашами, черемисами и вотяками, с ними едят и пьют, и вследствии такого близкого общения с иноверцами мало-помалу обращаются к своим прежним магометанским обычаям. В церковь Божию они не ходят, крестов на себе не носят, в дамах своих образов и крестов не держат, священников в дома свои не призывают и отцов духовных не имеют, к родильницам с молитвой не зовут, если сам священник, сведав об этом, не приедет и не даст молитву; детей своих добровольно не крестят, умерших в церковь хоронить не носят, а кладутся на старых своих кладбищах татарских; женихи к невестам, по своему татарскому обычаю приходят, и, обвенчавшись в православной церкви, снова перевенчиваются в своих домах попами татарскими; во все посты, середы и пятницы едят скоромное; на место своих жён живут с немецкими пленницами, с не крещёнными; вследствие таких беззаконных связей дети умирают часто без крещения, да и многие татарские обычаи бесстыдно держат, а христианской вере не держатся и не навыкают. Гермоген извещал царя, что все доступные меры были предприняты им, но оказались безуспешными. Он, владыка, со всего Казанского уезда призывал новокрещенцев в соборную церковь Пречистой Богородицы, не однажды поучал их от Божественного писания, как нужно жить христианам. Но новокрещенцы его наставлений не принимают и от татарских обычаев не отстают, от веры же христианской вовсе отвыкли и жалеют даже, что от прежней своей веры отстали, а в новой православной не утвердились. Весьма печальны были следствия такого охлаждения. Мало того, что церковь теряла своих членов, затруднялось даже и распространение её между иноверным населением Казанским. Видя в новокрещенцах неверие, татары не только не обращались сами в православную веру, но и глумились над ней. Вера магометанская очевидно торжествовала над православием. Близ самого посада, на расстоянии выстрела из лука, строились мечети, между тем, как прежде во все сорок лет, прошедшие от взятия Казани, и в татарской слободе мечетей не было⁷¹.

Так жаловался святитель на упадок христианской веры в его Епархии. Главной причиной такого охлаждения, сколько можно видеть из самой жалобы Гермогена, было сближение новокрещенцев с прежними своими единоверцами и с немцами. Многие из православных, как доносил Гермоген, добровольно или в кабале живут у татар, черемис, чувашей и немцев, вместе с ними едят и пьют, вступают в браки. Вследствие такого сближения, одни обратились к татарской, другие – к немецкой вере. Очевидно, всех этих злоупотреблений нельзя было уничтожить мерами духовного управления, ибо начало зла, его причины, лежали вне области последнего. На этом, конечно, основании, Гермоген, дознав недостаточность своих духовных мер, вынужден был обратиться прямо к царю, потому же, без сомнения, и распоряжения вместе с грамотой последовали от имени царского к воеводам Казанским и самому Гермогену⁷². Характер самих распоряжений и цель, для которой они назначались, не позволяют сомневаться в том, что патриарх со своей стороны принимал полное участие в деле, но окончательные распоряжения принадлежали гражданскому управлению.

Сообразно с жалобой Гермогена, на основании причин, им указанных, царь предписал воеводам Казанским, чтобы они отправили детей боярских и подьячих в уезд Казанский и пригороды, переписать по именам всех новокрещенцев с жёнами, детьми и слугами, и собрали всех их в Казань. Здесь приказано было объявить всем им отступления их от Святой веры и обычаев христианских, на какие указывал Гермоген, царскую скорбь о не послушании пастырским наставлениям и милостивым распоряжениям государя. Эти распоряжения были следующие. а) Устроить новокрещенцам слободу и церковь с полным причтом, удалив её от соседства с татарскими селениями. Кто из них не захочет переселиться и ставить себе двор в слободе, тех отдавать на поруки, а иных сажать в тюрьму⁷³. B) Воеводам выбрать сына боярского надёжного, чтобы он ту слободу ведал, наблюдал над новокрещенцами, чтобы они христианскую веру держали крепко, в церковь ходили, дома образа и на себе кресты имели, священников призвали для исправления треб, умерших клали близ церкви, дочерей своих выдавали за русских, а сыновей женили на русских же. с) Относительно детей, прижитых с некрещёнными татарскими ли немецкими пленницами, и рабов из татар, черемисов и чувашей предписано было, чтобы их крестили, а которые не хотят принять христианство, тех продавали бы татарам, а у себя не держали. d) Для наставления и утверждения новокрещенцев, воеводам приказано было отсылать их к Гермогену, а тех, которые не будут слушать его и отцев своих духовных, смирять, в тюрьму сажать, отправлять к Святителю, чтобы он действовал на них духовными мерами, епитимьями и увещеваньями. е) Мечети, на основании указов Грозного, царь все велел разрушить, а вперёд ставить не велеть. Царь укорял воевод за то, что они, по своему небрежению допустили татарам строить мечети в самой Казани и не извещали царя об этом. f) Русским людям ни добровольно, ни по найму не служить у татар и немцев, выкупить кабальных царскими деньгами, а остальных взять на промен у татар и немцев и устроить каждого на своей пашне⁷⁴.

На основании послесловий к некоторым из книг, напечатанных при Иове, можно думать, что Патриарх и царь заботились о том, чтобы рассылать их в Казанский округ и через них распространять истины веры⁷⁵. Со своей стороны, благочестивый архипастырь Казанский Гермоген употреблял духовные меры для укрепления и распространения веры в своей Епархии. С этой целью он написал повесть о Казанской Иконе Богоматери и житие первых Святителей новопокорённого края – Гурия и Варсонофия⁷⁶.

И честь государственная, и скорбь единоверных братьев наших в городах, отнятых Шведами после несчастного похода Иоаннова, побуждали государя возвратить недавно утраченную древнюю собственность Русскую. После неудачных переговоров, многочисленное Российское войско, предводительствуемое самим Феодором, перешло за рубеж России в 1590 году. Вскоре Швеция принуждена была уступить России города Яму, Ивангород и Копорье. В них тотчас же восстановлено было православие, построены новые церкви на месте всяких Еллинских богомерзких гнусов⁷⁷.

Духовенство с крестами и чудотворными иконами встретило возвратившегося Государя. Царь рассказал патриарху обстоятельства победы. После благодарственного молебна⁷⁸, Иов приветствовал Государя речью, как освободителя от неверных древнего достояния России и восстановителя алтарей Божиих, разрушенных иноверием.

Торжество русского оружия над Шведами было довершено присоединением к Московскому государству Карельской области в 1595 году. Торжество же православия над иноверием заключилось открытием Карельской епархии⁷⁹. Назначая воеводу в завоёванную область, государь приказал «разорять там капища Еллинския, сокрушать идолов, строить церкви и созидать обители»⁸⁰. Первым архипастырем новой паствы был назначен Сильвестр⁸¹. Тяжёлые времена, наставшие для России в первых годах следующего столетия, снова возвратили Карелию Шведам⁸². Если не уничтожены были все следствия забот духовного и светского правительства в пользу христианства в этой стране, то много и надолго задержаны были его успехи. Такова была судьба многих распоряжений и забот первого патриарха Всероссийского, ибо он жил и действовал в одну из самых несчастных эпох России. Бурная сила страстей народных и своекорыстные расчёты наших врагов погубили многие семена добра, возвращённые его заботливостью, омрачив последние дня долговременной и небогатой светлыми радостными событиями жизни самого патриарха.

От общей деятельности патриарха, относящейся к целым странам и округам, мы перейдём к честнейшим распоряжениям его по поводу различных обстоятельств, представлявшихся вниманию первосвятителя. Сюда нужно отнести: а) открытие святых мощей и прославление памяти некоторых святых; б) основание монастырей, и в) хозяйственные труды и распоряжения Патриарха Иова.

В продолжительное правление своё Иов имел утешение быть свидетелем прославления и открытия мощей некоторых русских подвижников. В 1595 году обретены были в Угличе нетленные мощи князя Романа Владимировича⁸³. В том же году обретены в Москве мощи Германа архиепископа Казанского и перенесены в Свияжский монастырь. В 1596 году 4 октября обретены мощи Гурия Казанского и Варсонофия. В 1597 году явились в Москве мощи Василия Блаженного⁸⁴. Царь Феодор создал храм в честь его, над гробом, где лежали мощи блаженного, устроил раку, украсив её драгоценными покровами. Патриарх Иов торжественно совершал память Василия в новом храме у гроба блаженного. В том же году открыты мощи преподобного Антония Римлянина. Скажем несколько подробнее об их открытии. Одному иноку обители Антониевой, по имени Нифонту, после вечерней келейной молитвы было видение во сне. Нифонту казалось, что он находится в храме Рождества Богородицы, устроенном стараниями преподобного Антония, где и был погребён преподобный. Он увидел мощи Антония лежащими наверху у церковного помоста в раке подле святителя Никиты. Храм был исполнен света. Пробудившись после видения, Нифонт поведал о нём отцу своему духовному и некоторым из братии. Спустя несколько времени, благочестивому Нифонту захотелось поклониться мощам преподобного. По обычаю монастырскому он поднял деку раки, поставленной над гробом преподобного, и увидел мощи Антония нетленными, как бы живыми, от них исходило благоухание. Нифонт сердечно желал облобызать их, но от помоста церковного было далеко до мощей, так что даже рукой нельзя было осязать их; покров, которым одеты были мощи, оставался невредим. Благочестивый Нифонт сказал обо всём игумену Кириллу. Он с некоторыми из братий поспешил в церковь ко гробу преподобного и увидел тоже. Тогда игумен возвестил обо всём виденном митрополиту Новгородскому Александру. Митрополит хотел довести это до сведения царя и патриарха Иова, но вскоре скончался. Вскоре и игумен Кирилл переведён был в Троицкий Сергиев монастырь. При новом настоятеле и сам Нифонт, неизвестно по каким причинам, удалён был из монастыря. Он пришёл в Сергиеву обитель к своему прежнему игумену и просил походатайствовать у царя и патриарха об открытии мощей преподобного Антония. При личном свидании с царём и патриархом Кирилл возвестил им о чудесах, исходящих от гроба преподобного Антония и о том, что он сам видел их нетленными. По совету с царём, Иов послал грамоту к митрополиту Новгородскому Варлааму и повелел ему открыть мощи преподобного. Варлаам отправился в монастырь Антониев и, вместе с братией, исполнил наказ патриарший.

В правление Иова причислены были церковью к лику святых: Иоанн юродивый Московский (1589), Игнатий Вологодский (1592) и Мартирий Зеленецкий (1603).

С прославлением некоторых новых угодников божиих должен был пополниться круг церковных праздников наших.

В 1600 году игумен Вологодского Корнилиева монастыря извещал патриарха, что от мощей преподобного Корнилия бывают разные чудеса: слепые, хромые и одержимые разными болезнями получают от них исцеление. Он прислал в Москву и описание сих чудес с житием преподобного и каноном ему. Иов собрал духовенство на собор, рассматривал донесение, распрашивал Вологодского архиепископа Иону о чудесах Корнилия. Когда Иона подтвердил донесение игумена и прибавил, что в монастыре и уезде уже празднуют преподобному, тогда патриарх с собором доложил государю, и, с его согласия, соборно определил праздновать преподобному по всей России в 19 день мая⁸⁵. В 1591 г. Иов соборно установил праздновать также повсеместно преподобному Иосифу Волоколамскому и сам исправил службу ему⁸⁶. А в 1596 году определил общий праздник для трёх святителей Московских Петра, Алексия и Ионы.

Из монастырей, основанных в России при Ионе, известны следующие: а) в области, непосредственно подчинённой патриарху: Донской, устроенный в 1591 году в воспоминание освобождения России от хана Крымского⁸⁷; Лукианова пустынь (1594 г.) во Владимирской епархии⁸⁸; Богоявленский Слободской в Вятской епархии (1599)⁸⁹; Белоградский Николаевский в нынешней Курской епархии (1599)⁹⁰; b) в епархиях, не подлежащих непосредственному ведению патриарха: в Псковской – Троицкий Торопецкий (в 1592 г.)⁹¹; Синеезерский, основанный Евфросином (1606 г.); в Вологодской епархии – Игнатьевский (1592 г.); Тиксенская Спаса нерукотворного образа пустынь (1603), основанная преподобным Вассианом⁹²; и, кроме того, в Сибири: Берёзовский, Енисейский-Спасский, Николаевский-Верхотурский, Тобольский.

Что касается до участия, какое принимал сам Иов в основании перечисленных монастырей, то в отношении к тем из них, которые находились в епархиях, непосредственно не подведомственных патриарху, мы не имеем никаких распоряжений Иова. По всей вероятности, они строились с разрешения и благословения епархиальных архиереев. Только в устроении монастырей Сибирских, поскольку в Сибири не была ещё учреждена епархия, вероятно, патриарх сам⁹³ принимал участие вместе с царём. Монастыри же, принадлежащие области патриаршей, без сомнения, основывались все с разрешения патриарха Иова. Это должно сказать, например, о Лукиановой пустыни (Ист. иерарх. V, 27); об устроении Богоявленского слободского монастыря сохранилась грамота от имени самого Иова слободскому земскому старосте⁹⁴.

О хозяйственных трудах своих говорит сам патриарх. Все распоряжения его, касающиеся патриаршего и церковного имущества, сёл и других владений, не столько принадлежат к хозяйственному кругу, сколько обнаруживают пастырскую заботу о церкви и её внешнем благоустройстве, бескорыстие и нестяжательность самого Иова. В духовном завещании своём он так говорит о своих трудах для внешнего благоустройства церковных имуществ. «Своею келейною, денежною казною устроил я домовыя сёла Пресвятыя Богородицы, запустевшия ещё до нас, или выгоревшия при нас, и в этих сёлах я сооружал церкви и ставил дворы для наших прикащиков и для всяких наших обиходов, населял крестьян, давал им на подмогу деньги и всячески помогал от себя нуждающимся и погоревшим. Я давал на каменное церковное, келейное и дворовое дело, и в казну казначеям нашим на всякие дворовые обиходы. Делал я келейными деньгами в дом Пресвятыя Богородицы в ризницу шапки, саккосы⁹⁵, епитрахили, стихари, поручи, поясы, кадила и лампады серебряныя, также на свой келейный обиход панагии золотыя⁹⁶ и серебряныя, позолоченый с камнями и жемчугом, и посохи серебряные чеканные и разные с финифтью и позолоченные. Знает Бог, – прибавляет патриарх, – яко в том приобретения и корысти себе нестяжах. Главная забота моя при сборе различных пошлинных доходов была та, чтобы ни один человек из-за нас не терпел беды и несчастий»⁹⁷. И слова свои патриарх оправдывал на деле, строго запрещая десятинникам обижать своих и монастырских крестьян.

Братья Нижегородского Благовещенского монастыря жаловалались Иову на самоуправство десятинника, говорили, что без жалованной, несудимой грамоты им жить нельзя. Патриарх дал эту грамоту и запретил своему десятиннику въезжать в монастырь, слободку, сёла и деревни, а суд над ними предоставил себе, назначив сроки для представления к нему.

Но поскольку в жалобе открывались отступления самих монахов от церковных (монах венчал) правил, с другой стороны оставались неопределёнными пошлины, следующие со вступающих в брак за венечное знамя, то патриарх определил, чтобы впредь чёрному попу не венчать, а делать это белому, предписывал строгую осмотрительность при совершении браков, особенно относительно степеней родства, определил саму пошлину, какую следует брать с этой и других треб⁹⁸, и, после записи в книгу, присылал её в Москву в патриаршую казну.

Из этой грамоты хорошо видно, как сильна была в духе того времени потребность иноческой жизни. Главной и единственной причиной, по которой основан был Богоявленский слободский монастырь, была просьба всех посадских и волостных крестьян. Им горько было, что на Вятке в Слободском городе монастыря никогда не бывало. Многие и волостные крестьяне, пишется в грамоте, желают постричься в ангельский чин, а постричься негде. Да и те, которые прежде постриглись, без монастыря, как без приюта, бродят по дворам. На Вятке, в Хлынове, есть монастырь Успенский, да очень далёк от нас, к тому же там не принимают, без большого вклада, который не по силам убогим, но благочестивым людям. Они близ посада уже построили храм Богоявления, приговорили к тому храму служить чёрного попа Иоасафа и дали ему место под келью. Не доставало святительского утверждения на задуманное дело. Крестьяне, через своих старост, просили патриарха, что бы он их пожаловал, дал свою благословенную грамоту и велел устроить монастырь и собирать братию. Патриарх благословил доброе желание поселян, послал им антиминс для церкви и велел освятить её.

Оканчивая обозрение деятельности Иова в пользу управляемой им церкви, мы должны рассмотреть отношения первого патриарха Всероссийского и Русской церкви его времени: а) к православному Востоку, утвердившему её полную самостоятельность, и b) к римско-католическому Западу, издавна обнаруживавшему свои притязания на церковь Русскую.

Можно сказать, что учреждение патриаршества возобновило и оживило древнюю связь нашей церкви с православным Востоком. Со времени разделения митрополии Русской, сношения северной Руси к православному Востоку сделались реже. И нельзя отвергнуть, чтобы это отдаление наше от прежних руководителей нашей веры и образования не имело влияния на упадок просвещения Русского в XVI веке. С этой точки зрения возобновление и оживление сношений Русской церкви с православным Востоком представляется событием весьма важным в истории нашей церкви, и, несмотря на незначительность случаев, которыми обнаружились сии сношения при Иове, заслуживает полного внимания.

Как во всех, так и в этом отношении время Иова представляет только одни начатия той благодетельной связи с Востоком, которая особенно ясно и благотворно для нашей церкви обнаружилась при Никоне. В XVI веке целью наших сношений с Востоком были не столько наши собственные нужды, сколько нужды самого Востока. Предметом их по-прежнему была милостыня. Но теперь гораздо чаще, чем прежде, приходили к нам из Греции святители, архимандриты, игумены и старцы. Они приносили к нам мощи святых и благословение восточных патриархов⁹⁹. Некоторые из них оставляли своё бедствующее отечество и оставались жить в России. Так при Феодоре пришли в Россию и остались в ней архиепископы Кипрский Игнатий и Элассонский Арсений. Первый получил в управление епархию Рязанскую¹⁰⁰, второй долгое время жил в Москве и служил по царям панихиды в Архангельском соборе, впоследствии сделан был архиепископом Суздальским¹⁰¹. В Китае городе близ Богоявленского монастыря дан был Введенской Афонской обители двор с надлежащими службами, где и останавливалось греческое духовенство, приезжавшее в Москву¹⁰².

Со своей стороны наше правительство поддерживало сношения с Востоком. По поводу учреждения патриаршества отправлены были грамоты с богатыми дарами¹⁰³, ко всем четырём патриархам восточным. В 1592 году царь писал во святую гору об устроении Пантелеймонова монастыря. В том же году приезжал к царю Неофит архимандрит сего монастыря¹⁰⁴ просить на благоустройство. Царь дал 500 рублей, несколько риз, стихарей и приказал извещать о ходе строения¹⁰⁵. Подтвердил право на свободный проезд в Россию инокам Пантелеймонова монастыря и монастыря Саввы Освящённого¹⁰⁶.

В 1593 году отправлена от царя милостыня с Коробейниковым в Александрию, Антиохию, Иерусалим и на Синай¹⁰⁷.

Сверх сего к патриарху Константинопольскому отправляемы были молодые люди русские для обучения греческому языку. Царь Феодор Иванович просил патриарха, чтобы он велел учить паробков радетельно, держал бы их у себя в наказаньи, а воли бы им не давал.

Нет сомненья, что благочестие Феодора и склонность Бориса к иностранцам весьма немало содействовали оживлению отношений Руси к Востоку православному.

Крестовый поход против Турок, по выражению грамоты папы Климента VIII к Феодору, составлял предмет всегдашних попечений римского престола. Им воспользовался теперь Климент¹⁰⁸, для того, чтобы склонить государя московского к союзу с христианскими государями Европы против Турок. В настоящее время, писал Климент, страшный султан турецкий с наглостью и ожесточением не только стремится поработить всех христиан, но мечтает истребить и самое имя христианское. Для того чтобы удобнее увлечь Феодора к выгодному союзу для папы, Климент приводил ему на память прежние сношения римского престола с московским государством. «Нет нужды воспоминать тебе, сколь многими и особливыми услугами, сколь явными знаками дружества некогда ознаменованы были сношения святого апостольского престола с великими и преславными государями: Василием – дедом твоим, и Иоанном Васильевичем – твоим отцом». С немалой подробностью изображает папа услугу, оказанную Поссевиным отцу Феодора в примирении его со Стефаном Баторием. «Этот муж (Поссевин), знаменитый добродетелями и благоразумием, презрев все тягости и опасности столь далёкого пути и будучи принуждён странствовать с одного места на другое, всеусердно заботился о выгодах отца твоего и исполнил возложенное на него поручение с полным успехом, единствено для того. Чтобы государь, отец твой в области его могли наслаждаться желанным миром и тишиною». Рассказывает папа и о послах русских, приходивших от Иоанна в Рим с тем, чтобы более и более возрастить и скрепить семена дружества. «У нас доселе сохраняется грамота отца твоего, которая и для поздняго потомства будет служить памятником благорасположения и уважения его к апостольскому престолу. Но особенным знаком благожелания его было то, что он при посредстве апостольского престола заботился о примирении со Стефаном с тою единственно целию, чтобы меч христианских государей… обратился на поражение неверных оттоманов». Подходя ближе к главному предмету своего послания, Климент видит в воспоминаниях прошедшего надежду на счастливые успехи в настоящем и будущем. «Мы уверены, – пишет папа, – что и ты наследовал сие желание от отца и сохраняешь в мысли и сердце твоём отеческия благонамерения… Мы уверены, что ты исполнишь наше желание (о вступлении в союз с императором Рудольфом против Турок) в точности и без замедления. Ибо ты имеешь под властию столько стран и народов и превосходишь других государей обширностию и могуществом царства. Самая справедливость требует от тебя обнажить меч свой за славу Божию и употребить все силы мужества для поражения врагов имени Христова. Но дабы ты, вняв нашему убеждению и молению, тем ревностнее приступил к делу, мы решились послать к тебе повереннаго нашего Александра Комулея, священника Иллирийскаго… поскольку он разумеет и ваш язык, то мы тем охотнее возложили на него это дело, что он может объяснить тебе со всею удобностию и другия наши повеления, ему порученныя».

«Итак, препояши меч твой по бедре твоей, да с помощию благодати успеешь поразить гордаго онаго Галиафа. В залог дружбы нашей посылаем при сём тебе небольшой золотой крест, украшенный изумрудами»¹⁰⁹. Эта красноречивая грамота писана в 1594 году 22 генваря.

Гораздо более откровенным является папа в наставлении, данном Александру Комулею при отправлении его в Москву. Здесь яснее, чем в официальном послании к государю, высказываются намерения Климента и его надежды, соединённые с отправляемым посольством. Документ этот так резко характеризует хитрую политику римского престола в его сношениях с Московским государством, так откровенно выражает понятия римских первосвященников о наших предках, их верованиях, обычаях и привязанностях, что мы считаем необходимым рассмотреть его с некоторой подробностью¹¹⁰.

Две главных цели указывал Климент Комулею, для достижения которых он должен был употребить всю свою опытность и познания. Первая указана в официальном послании папы к государю – это война против Турок в общем союзе с государями европейскими. Другая цель, на которую сделан один намёк в письме к царю – подчинение русской церкви римскому престолу. Самые разнообразные и самые хитрые меры указывал папа своему посланнику для той и другой цели. В них видна мысль опытная и хорошо знакомая со всеми приёмами и возбудительными средствами. С ловкостью политика папа хочет действовать и на народные верования и на национальную гордость наших предков, для того, чтобы возбудить их к делу вожделенному для него. «Началом к преклонению сего князя (Феодора), пишет Климент к Комулею, должно служить защищение общей веры, слава, какую мог бы приобрести народ сей (Русский) во вселенной, приняв участие в защищении христианской страны и, наконец, собственныя пользы сего народа. Ибо состояние его будет подвергаться с каждым часом тем большей опасности, чем более будет возрастать сила турецкая, и чем ближе будут простираться завоевания Турок к пределам его собственных земель. Недавния завоевания Турок в Грузии и Персии уже грозят России с одной стороны. В разговорах своих укажите на погибель Греции, Трапезунда и других сильных царств Азии и Египта, которая произошла от того, что государства стран этих сочли за лучшее ожидать врага в своих странах, нежели защищаться соединёнными силами. Укажите князю на древний наследственный союз его предков с австрийским домом, по которому следует помочь последнему. Представьте и то, как прилично сему государю, подражая другим и притом старшим его венценосцам, питать и внушать всем почтение к наместнику Иисуса Христа».

В возбуждении Персов и Грузин против Турок, в денежном пособии австрийскому императору и, особенно, в военном походе на границы турецкие – Климент указывает способы, какими бы мог государь московский оказать помощь против общих врагов христианства. Находя особенно выгодным последний способ, Климент побуждает своего посланника действовать на русских следующими убеждениями: скажите, что русский народ сам научится военному искусству в тех местах, где перед его глазами будут воевать не только Турки, но Немцы, Венгерцы и Итальянцы, посланные его святейшеством и другими государями. Военный поход на границы турецкие может послужить к утверждению его собственной безопасности, к распространению его владычества в благорастворённейших и счастливейших странах; он может открыть русским путь в сам Константинополь, овладеть которым есть старинная мечта Москвитян. Они думают, что Греческая Империя принадлежит им по наследству.

Если будут отговариваться отдалённостью, скажите, что Рим ещё дальше, а между тем, его святейшество намерен послать от себя помощь, и что вера во Христа и любовь к Нему имеет силу соединять и самые отдалённые народы против тех, которые попирают её.

Возбудите славолюбие Русских, рассказывая им, что утеснённые народы одного почти происхождения с Москвитянами, что когда они увидят помощь Русскую, в благодарность возденут к Москвитянам руки свои и добровольно покорятся им.

Ещё хитрее и разнообразнее является папа в измышлении способов к подчинению Русской церкви своему владычеству. Главным соперником в этом отношении представляется папе патриарх Константинопольский. Древняя и тесная связь с ним Русской церкви была известна папе и немало беспокоила его. По сему, прежде всего, папа старается уничтожить уважение, каким пользовался патриарх у государя и народа. Слыхали мы, пишет папа своему посланнику, об особенной привязанности Государей Русских к титулам и преимуществам, какие они приписывают себе, думая, что происходят от древних Римских императоров. Если услышите о подобных притязаниях, то должны показать, что титулы и достоинства всегда даваемы были от нашего святейшего престола. Приведите им примеры королевств Польского, Богемского, самой империи Восточной и западной, стараясь, таким образом, впечатлеть в душах тех, с кем придётся говорить, власть нашего престола, достоинство, безопасность и славу тех, которые зависят от него и живут под ним как дети на лоне матери своей. В этих разговорах вы можете показать, какое различие существует между нами и тем, кто называется патриархом Константинопольским. Последний вполне зависит от воли султана Турецкого, главного врага имени христианского. Он возводится и низлагается по его произволу, за чистые деньги покупают незаконное достоинство и часто один отрешается, если другой даёт более денег. Прилично ли, чтобы столь славный город требовал наставлений, некоторым образом находился под надзором у непримиримейшего врага, который может иметь своё влияние (таково сплетение политических вероятностей) на Россию через особу, купившую за деньги свою власть (патриарха). Да и может ли при таком избрании и поставлении присутствовать Святый Дух и сообщать свои дары? Папа забывал, что не султан рукополагает патриарха, но иерархи той церкви, с которой Христос обещался пребывать во веки.

Климент знал и о разностях между нашей и Римской церковью. Но в этом случае опытность и сведения посланника освобождали его от подробных наставлений. Нужным казалось только предостеречь Комулея, чтобы, хорошо зная наш язык и наши обычаи, он не увлекался уступчивостью и подражательностью далее границ, приличных достоинству святого престола. Будьте весьма осторожны в своих замечаниях о некоторых обрядах Русских; ибо скорее многое простят неведению чужестранца, чем почтут вас обязанными знать и замечать употребление языка и обычаев. Так как народ весьма любит и строго наблюдает обряды, то нужно в этом случае поступать с великой осторожностью, дабы и их не оскорбить нарушением обычаев и чрезмерной уступчивостью не унизить святого престола.

Если откроете путь к соединению церквей, то употребите все свои знания и опытность. В продолжение седми и осьми сот лет со введения в Россию христианства ещё ни разу не был отправляем туда от святого престола человек, подобно вам знающий русский язык и так хорошо образованный.

Обрати же, заключает папа своё наставление, всю мысль твою и все заботы к тому, чтобы в эти несчастные для церкви времена она сделала такое важное приобретение, неоценённое для спасения бесчисленного множества душ человеческих. Иди с радостью в путь твой и Господь Иисус Христос да пребудет с тобой своим благословением.

Так много занимало папу это посольство, так много он трудился для него и, быть может, считал себя в праве многого надеяться от него. Что же сделал Комулей для тех целей, в пользу которых папа старался вооружить его всеми средствами? Замыслы папы, кажется, и на один день не возмутили жизнь наших предков. Едва ли даже Комулей имел время воспользоваться своими знаниями, опытностью и папскими наставлениями. Он прибыл в Москву в 1595 году. На первое предложение государь отвечал, что для союза с европейскими государями против Турок нужно свидетельство их участия в этом деле; нужно чтобы послы приехали в Москву для совещания о войсках и действиях против врагов имени Христова. Со своей стороны обещал царь этим временем возбуждать соседственные народы против Турок¹¹¹. Что касается соединения церквей, то мы не знаем, было ли даже об этом слово. По всей вероятности, государь благочестивый и патриарх твёрдый в православии не хотели и слушать о каких-нибудь переговорах касательно веры. Отец Феодора иногда любил потолковать о вере с иноверцами для того, чтобы похвастать своими знаниями и красноречием, но у сына не было желания и в этом роде. Комулей весьма не долго был в Москве¹¹² и не успел, быть может, привести в дело и половину тех средств, какими снабдил его дальновидный папа.

Недовольный такой невнимательностью Русских, Комулей опять приезжал в Москву в 1597 году и, как думает Карамзин, с теми же целями¹¹³, но уехал из неё также скоро и с таким же успехом. В 1601 году приезжали в Москву от Климента VIII Франциск Косма и Дидал Миранда, но только за тем, чтобы выпросить позволение для проезда в Персию через Русские владения¹¹⁴. Так безуспешно кончилась попытка Римского первосвященника подчинить себе Русскую церковь.

Из всей деятельности Иова на пользу церкви видно, что он действовал строго в духе своего времени; нигде он не возвышается над общим уровнем своей эпохи. Из неё в кругу обстоятельств, ему современных, он брал все меры для той или другой цели и ни разу не пытался приложить к нуждам своего времени меры, новые для общества, чуждые его главным убеждениям. Напротив, верный понятиям своего времени, он всегда был противником нововведений в духе, чуждом современному обществу. Продолжая дело, начатое его предшественниками, патриарх строго следовал их направлению, и, большей частью, повторял меры прежнего правительства, давая им более широкое и прочное развитие.

Строгое православие и опасение за его чистоту при чужеземном влиянии – два эти начала более или менее ясно обнаруживаются, хотя не всегда высказываются в его распоряжениях. Так, понимая нужду просвещения, он признавал, однако же, за лучшее воспротивиться казавшимся опасными мерам к его распространению, чем, допустив их однажды, подвергнуть церковь опасности за следствия их приложения.

Иов вступил на престол митрополии московской в то время, когда влияние честолюбивого правителя на дела государственные было так сильно, что не могло не простираться и на митрополита. Перед новым архипастырем были самые близкие опыты несчастного противодействия сему влиянию в судьбе двух открытых обличителей Бориса – митрополита Дионисия и архиепископа Варлаама. Влияние это было таково, что подчиниться ему не позволил бы голос совести и нравственное чувство. Последующие события должны были показать, как станет действовать новоизбранный святитель, на чьей стороне станет он, будет ли, подобно Дионисию, держать сторону бояр против Бориса, обличать его перед царём, или склонится на сторону правителя, будет благоприятствовать его видам. Что же показала история? Каким является в ней первый патриарх всероссийский? Иов был свидетелем, а иногда участником в таких событиях, которые до сих пор не вполне разгаданы и служат предметом споров и недоумений для наших историков. Таковы: убиение царевича Димитрия, восшествие Бориса на престол, явление и действия первого самозванца. Сколько неожиданным и непоследовательным кажется ход государственных событий, столько же кажутся тёмными побуждения, и характер деятельности главных исторических лиц этого времени. В каком же отношении к этим лицам и событиям находился первый патриарх всероссийский¹¹⁵?

На пятом году управления Иова церковью русской, в Угличе случилось событие, несчастнейшее по своим следствиям для целой России. Младенец Димитрий, сын Иоанна Грозного, последняя отрасль царственного дома нашего, погиб от руки убийц, подосланных Борисом. Нет нужды описывать историю этого несчастного дела, до сих пор не вполне разъяснённого историей. Для нашей цели важен в этом деле приговор, соборно сделанный Иовом, по рассмотрении следствия, представленного Шуйским с товарищами. Приговор этот следующего содержания: смерть Димитрия царевича учинилась Божиим судом, Михайло Нагой совершенно несправедливо, по личным неудовольствиям, велел убить государевых приказных людей, дьяка Михаила Битяговского с сыном и Никиту Качалова и других дворян и жильцов, которые стояли за правду и уговаривали посадских людей, чтобы они не делали никому насилия. За такое самоуправство Михайло Нагой с братией и местные жители Углича достойны всякого наказания. Вследствие такого приговора всех Нагих сослали в отдалённые города и заключили в темницы; вдовствующую царицу постригли и отвезли в пустыню Святого Николая на Выксе; тела Битяговского и его товарищей, кинутые Угличанами в яму, вынули, отпели в церкви и предали земле с великой почестью, а граждан углицких, признанных убийцами невинным, казнили, числом около двух сот; другим отрезали языки; многих заточили; большую часть перевели в Сибирь и населили ими город Пелым. От Углича остались развалины.

В этом приговоре Иова, святителей и боярской думы, Карамзин находит горестный для церкви памятник человекоугодничества и слабости, бессовестного потворства, недостойного верховного пастыря и святителей (Ист. Кар. Х, 143).

Для того чтобы разъяснить характер действий этого собора и вернее судить о его приговоре, необходимо решить следующие вопросы: на каких основаниях и по каким побуждениям Иов с собором составили такой, а не другой приговор; можно ли было, на основании тех данных, какие были под руками у судей, произвести приговор другой и притом совершенно противоположный? Известно, что главным и единственным основанием соборного приговора было следственное дело, представленное царём на рассмотрение собору. Когда достигло Москвы первое донесение Угличан об убиении царевича, главный виновник злодеяния постарался скрыть истину. В искажённом виде оно доведено было до сведения царя и было принято им со слезами, но без всяких возражений и сомнений. В таком же, без сомнения, виде узнал дело и патриарх, или от самого Бориса, или от его сообщников при дворе. Нельзя сомневаться в том, что Борис употребил все возможные средства, чтобы убедить патриарха в истинности искажённого донесения, под именем Угличан, им самим сочинённого. Несомненно, то, что усилиями Бориса от патриарха по возможности удаляемы были все случаи к тому, чтобы узнать дело обстоятельнее. Да в это время и нельзя было получить верных сведений о деле, ибо не было никаких средств для сего. Могла дойти одна тёмная молва, которая не имела никакого значения перед ясным, самим Угличанами будто бы сделанным, донесением. Доверие к сему донесению самого царя, родного брата убитого царевича, конечно, ещё более должно было успокоить Иова на счёт истинности первых сведений о деле углическом, переданных ему Борисом или его приверженцами. В таком положении было дело, когда нашли необходимым произвести на месте следствие. Сам Борис предложил эту меру для того, между прочим, чтобы уничтожить всякое сомнение в участии, какое, по слухам, он принимал в злодеянии. Трудно было бы в это время предвидеть, что правитель в преднамереваемом следствии готовит не разъяснение истинного хода дела, а ищет средств скрыть истину от суда людского. Надлежало быть слишком хорошо знакомым с придворными связями и отношениями, чтобы по выбору лиц для следствия угадать свойства будущего исследования. Назначение Шуйского главным следователем, их фамилии, враждебной Борису, и до сих пор немало удивляет историков и обнаруживает в самом Годунове замечательную способность, узнавать людей и выбирать между ними таких, которые нужны были для него. Кроме людей светских, по требованию самого патриарха, для возможно большей точности и добросовестности исследования, отправлен был митрополит Сарский и Подонский Геласий, ближайший помощник Иова по управлению церковью. От него патриарх имел право ожидать искренних донесений. Следствие производилось без всяких замедлений. На пятый день после события 19 мая Шуйский и Геласий были уже в Угличе, около двух недель производились допросы, и 2 июня следователи возвратились в Москву и представили своё исследование государю. Царь, выслушав донесение, приказал боярам и дьякам с углицким обыском идти на собор к Иову патриарху, прочитать этот обыск пред собором, чтобы по нему составить окончательное решение.

Заметим предварительно, что было бы странно, если бы Иов и присутствовавшие на соборе, не доверяя Шуйскому, Геласию и другим, обратились к посторонним средствам для разузнания истины, более поверили бы молве народной, чем показаниям свидетелей. Нужно было хорошо знать, как производилось следствие на месте, чтобы иметь законное право усомниться в истинности представленных показаний и с предубеждением рассматривать и поверять их, когда всё следственное дело передано было на суд соборный. Но откуда же Иов и присутствовавшие на соборе могли обстоятельно узнать, как Шуйский допрашивал свидетелей, как он принуждал делать такие, а не другие показания? А без такого знания всякое сомнение в истинности следствия обнаруживало бы более подозрительности, неосновательной недоверчивости, чем истинного правосудия. Таким образом, по естественному порядку дела, надлежало внимательно рассмотреть представленное следствие, сообразить показания очевидцев, выслушать следователей, и на этом основании произнести сообразно со всеми обстоятельствами приговор. Так ли поступил Иов и присутствовавшие на соборе? Обратимся к следственному делу, представленному Шуйским на соборное рассмотрение. Из всех показаний (их более 30), собранных на месте Шуйским частью от очевидцев, частью от других близких свидетелей события, только три (Михаила Нагова, архимандрита Феодорита и игумена Алексеевского монастыря Савватия) говорят, что царевича зарезали Осип Волохов, Никита Качалов и Данило Битяговский. Все остальные (более 27, из них 6 показаний очевидцев) единогласно утверждают, что царевич накололся ножом в припадке падучей болезни. Какую же силу в глазах соборных судей должны были иметь показания трёх вышеупомянутых свидетелей? Не говоря об их малочисленности, мы должны заметить, что ни один из них сам не был очевидцем события. Феодорит и Савватий передавали только одну молву об убиении царевича, Михаил Нагой уже по звону на Спасской колокольне прибежал со своего подворья на двор к царевичу, следовательно, сам не мог видеть события. Брат его Григорий, вместе с ним прибежавший на двор царский, показал, что царевич сам накололся ножом в падучей болезни. Что касается до свидетельства очевидцев (мамки царевича Волоховой, кормилицы Ждановой, четверых жильцов царевича и проч.), все они, как значится в следственном деле, показали одно, именно: царевич, играя ножиком в тычку с жильцами, зарезался в припадке падучей болезни. Из этого объясняется, почему Иов и присутствовавшие на соборе, Дали такое, а не иное решение.

По каким, однако же, причинам Михайло Нагой так упорно настаивал на своём показании? Этот вопрос мог сам собой родиться на соборе, но не мог долго оставлять его в сомнении, ибо ответ на него был уже готов в следственном деле. Сообщники Борисовы, утаив свидетельство народное и допустив из всех показаний, ими собранных, три несогласных с их видами, постарались отнять у этого единственного свидетельства правды всякий вид правдоподобия. Для этой цели показания Феодорита и Савватия представлены слабыми, нерешительными, основанными на тёмной молве народной. Твёрдо и упорно стоял в своём свидетельстве один Михайло Нагой. Но личный характер сего свидетеля представлен в самом невыгодном свете; побуждения, по которым он так свидетельствовал, самыми подозрительными. И всё это сделано не самими следователями – тогда можно бы сомневаться в их словах – но людьми посторонними, которых призывали к показаниям. По словам таких свидетелей (Суббота Протопопов, стряпчий кормового двора, углицкие рассыльщики в своей челобитной от 20 мая), Михайло Нагой был в это время будто бы пьян и велел убить Битяговского по личной давней вражде к нему, за то, что Битяговский не давал ему денег из казны сверх государева указа и часто упрекал его за совещание с ведунами. При таких обстоятельствах показание Михаила Нагова представлялось явной клеветой, выдуманной и упорно отстаиваемой для того. Чтобы прикрыть своё беззаконное самоуправство. Таким образом, единственный свидетель истины, по которому бы можно было дойти до истины, был лишён всякого доверия, не мог быть узнан. Оставалось положиться на показания других свидетелей; их было слишком достаточно; многие из них сами подписались под своими показаниями¹¹⁶, другие, если и не подписались, то, можно было полагать, потому, что не умели. Вывод, сделанный следователями на основании показаний сих свидетелей, представляется естественным, и, по-видимому, правильным. Он такой: Димитрий, имея уже несколько времени падучую болезнь, в припадке недуга, сам заколол себя ножом. Узнав о смерти сына, царица прибежала и стала бить мамку, бывшую тогда при царевиче. Говоря. Что Димитрий учит её сыном, тогда как его тут совсем не было. Между тем, сбежался народ, приехали и братья царицы Михайло (пьяный) и Григорий Нагие. Они с царицей имели личное неудовольствие на дьяка Михаила Битяговского, заведовавшего дворцом царицы и городом. Посему, когда Битяговский стал уговаривать взволнованный ложным слухом народ, царица и Михайло Нагой назвали его участником, а сына товарищем Осипа Волохова в убиении Димитрия. После сего, Нагой велел народу умертвить их. Вместе с ними убили Никиту Качалова и других, вступившихся за дьяка. Повторим, нужно было иметь обстоятельные сведения о настоящем ходе дела (а их откуда можно было получить), чтобы усомниться в представленном следствии при первом его рассмотрении. Теперь, уже при твёрдом убеждении в ложности показаний и всего следствия, конечно, можно без особенного труда отыскать некоторые несообразности, подметить хитрые уловки и за ними разглядеть отчасти намерение, руководившее следователями. Всего этого трудно было ожидать от суда соборного, ибо неоткуда было почерпнуть достоверных сведений о ходе дела, и не было никаких причин к сомнениям.

Могло возникнуть разве ещё сомнение такого рода: почему не спрошена была царица мать, и если спрошена, то почему слова её не приведены в следственном деле? Но и это сомнение было предусмотрено и отстранено. Когда прочтено и рассмотрено было всё следственное дело на соборе, Геласий митрополит Сарский, сам бывший в Угличе на следствии, представил Иову и всему собору следующее объяснение от царицы: «Извещаю тебе Иову патриарху и всему освящённому собору, что царица в день моего отъезда из Углича, призвав меня к себе, убедительно просила донести её челобитье до государя, чтобы он тем бедным червям, Михаилу (Нагому) с братиею оказал милость в их вине, убийство, им совершённое, дело грешное виноватое». К следствию приложена была челобитная на имя государево от городового приказчика Русика Ракова. В ней подробно изъяснён известный уже нам ход дела, сообразно с видами следователей. Но что особенно заметно в челобитной Ракова – это стремление представить Михаила Нагова с самой невыгодной стороны, чтобы лишить его всякого доверия перед собором. Челобитная эта подана была Иову тем же Геласием и прочитана на соборе. Выслуша следственное дело, объяснение митрополита Геласия и челобитную Ракова, патриарх первый подал голос свой и произнёс известный уже нам приговор.

Соображая все обстоятельства соборного рассуждения о горестном событии Углицком и разбирая приговор, произнесённый Иовом на основании следственного дела, мы не находим во всём этом ничего такого, что давало бы право заподозрить искренность и правдивость патриарха, что бы указывало в нём сторонника Борисова, действующего по его влиянию. Приговор не справедлив, но не потому, что сделан не добросовестно, не сообразно с обстоятельствами дела, представленного судье, но потому, что основания, по которым он сделан, ложны, и чем вернее и крепче держался их судья, тем суд его был дальше от истины. Надлежало или не верить следственному делу, показаниям митрополита, искать других источников для дознания истины, или, приняв их за основания суждения, необходимо было прийти к ложному решению.

Почему же, скажут, Иов так иного поверил следственному делу? Почему он не позаботился отыскать другие пути к дознанию истины и не воспользовался ими? Но к каким новым источникам он должен был прибегнуть для открытия истины? Единственным основанием недоверия могла быть молва, единственным источником к дознанию истины могла быть опять та же молва. Конечно, из народной молвы нельзя было извлечь сведений в роде тех, какие теперь указывает нам история, именно: «Борис, стремясь к престолу, умертвил Димитрия; Волохов, Качалов, Битяговский были подосланы им именно для этой цели; Борис исказил донесение Угличан, сочинил своё, которое и читал царю; Шуйский недобросовестно производил следствие. Геласий также говорил неправду; один Михайло Нагой показывал истину». Если бы молва народная, современная событию, могла быть так определена, тогда, конечно, можно бы было усомниться в представленном следствии и искать других путей к дознанию истины. Но известно, какова бывает вообще молва, насколько можно бывает положиться на неё и что можно узнать через неё достоверного о каком-либо событии. Было бы странно, если бы Иов, отвергнув всё следствие Шуйского, как ложь, не поверив Гелассию, своему помощнику, положился крепко на тёмную народную молву, в том виде, как она могла доходить до него. Бориса давно не любили бояре, как человека незнатного по происхождению, но занимающего слишком высокое место в государстве, давно распускали о нём разные нелепые слухи. Всё это, конечно, известно было Иову, и патриарх легко мог подумать, что и эта странная молва об участии Бориса в убиении Димитрия – что-нибудь вроде прежних слухов. Посему, когда все духовные и светские члены собора согласились с составленным приговором, когда сам царь, который имел особенное побуждение быть более всех внимательным к делу, не выразил никакого сомнения в следствии, утвердил соборный приговор, тогда патриарх, конечно, ещё более мог успокоиться насчёт справедливости суда и следствия.

Итак, Иов судил искренно, хотя неправильно, потому что основания, на которых утвердил свой приговор, были ложны. И можно ли его винить в злонамеренности за то, что он поверил искусно сочинённой лжи, что он поддался хитрости Бориса и его приверженцев, что он был мало подозрителен, слишком добр и доверчив, не вполне знал придворные связи и отношения, от которых так иного зависело дело, им рассмотренное?

Около семи лет жил ещё Феодор по убиении Димитрия. 6 генваря 1598 года он лежал уже на смертном одре. В ночь на 7 число он велел позвать к себе патриарха. Бояре окружили одр его. Умирающему виделся светлый муж в святительских одеждах. Феодор велел боярам отойти от одра своего, чтобы дать место явившемуся, которого он назвал патриархом и которому велел воздать должную честь. Бояре дивились словам царя, ибо никого не видели. Пришёл и патриарх. Ему поведали о чудесном видении царя. Патриарх признал в явившемся Ангела Господня, благодарил Бога за видение и молил его об исцелении государя. Но Феодор и изнемогал более и более. На вопрос патриарха кому оставляет он царство, Феодор указал на духовное завещание. В нём Феодор отдавал царство Ирине, а душу свою приказывал великому святителю Иову, Феодору Никитичу и Борису Годунову. Почувствовав приближение кончины, государь пожелал напутствовать себя к другой жизни Святыми Тайнами. В одиннадцать часов вечера Иов помазал царя освящённым елеем, исповедал и приобщил Святых Таин. 7 генваря в час утра Феодор скончался¹¹⁷.

В присутствии патриарха и знатнейшего духовенства совершилась присяга царского синклита в верности вдовствующей царице. В тот же день присягнула ей и вся Москва. Вечером, при бесчисленном стечении плачущего народа, вынесли гроб Феодора в Архангельский собор. Патриарх соборно отпел там панихиду по усопшему государю. Подле гроба Иоанна IV опустили в землю гроб сына его. Патриарх со всем народом горячо молился Господу, чтобы, лишив Россию пастыря, он не лишил её своей милости. «Призри, Господи, на град и на народ сей. Мы осиротели, стали овцами, не имущими пастыря. Не отринь, Владыко, от твоего человеколюбия. Ты сокрушил нас, но паки исцели; расточил нас, но паки собери, наказал, но паки помилуй»¹¹⁸. Милостынями бедным, церквам и монастырям, освобождением узников заключили печальное торжество.

Набожный ли Феодор, сам тяготившийся короной, ещё при жизни убедил свою кроткую супругу оставить престол для монастырской кельи, или сама Ирина чувствовала более влечение к уединённой монастырской жизни, чем к занятиям государственным, или же Борис (как с большей охотой полагает Карамзин) своим влиянием успел отклонить сестру свою от престола, чтобы самому занять его, как бы то ни было, только в 9 день по смерти Феодора сделалось известным, что Ирина оставляет престол, чтобы удалиться в монастырь. Когда узнал об этом патриарх, с высшим духовенством, боярами, народом умолял царицу, не покидать в сиротстве своих подданных. Он видел, что кроткой Ирине было великим бременем управление обширным государством. Посему просил у неё, как милости, того только, чтобы она осталась на престоле, поручив все дела по управлению брату своему, но воля её была неизменна. Она тогда же оставила дворец, удалилась в Новодевичий монастырь и там постриглась в монахини.

Когда таким образом не осталось никакой надежды удержать царицу на престоле, все чины государственные собрались в кремле и определили присягнуть думе боярской, чтобы избегнуть вредных следствий безначалия. Но народ решительно воспротивился дать новую присягу князьям и боярам. Он хорошо помнил времена малолетства отца Феодорова, знал собственным опытом, какие следствия происходят от раздробления власти и посему громко кричал: «Не знаем ни князей, ни бояр, знаем только царицу, ей мы дали присягу, и другой не дадим никому; она и в черницах наша мать». Когда народу объяснено было решительное намерение царицы, никогда не возвращаться на престол, он единодушно отвечал: и так да царствует брат её!

Тогда патриарх с духовенством, боярами и народом пошёл в монастырь Новодевичий просить у царицы-инокини брата на царство и объявить народную волю избранному. Там, в кельях царицы, Иов говорил ей: «Ты, благоверная царица, вместо земнаго царства избрала блаженную жизнь; возлюбивши всею душою бессмертнаго Христа, приняла ангельский образ, а нас оставила сирых, государство Российское без защиты. Услышь всенародный вопль и рыдание, уйми плач народа твоего. Царство твоё вдовствует, отечество сиротствует; пресветлый и превысокий престол царский плачет, не имея царя. Не оставь нас погибающих, не отдай христиан на расхищение. Благослови и дай на царство Богом избраннаго всем нам благонадёжнаго брата твоего, ещё при покойном государе правившаго царством с мудростию». После сего Иов обратил свою речь к самому Борису: «Великий Государь! Бог предизбрал тебя, соблюл до нынешняго времени и оставил истинным правителем государству Российскому. Прими моление нас, твоих богомольцев, синклита и всей земли. Будь нашим государем, не дай истинной православной веры в попрание, святых Божиих церквей в осквернение, православных христиан в расхищение». Но Борис отказался, говоря, что никогда, рождённый подданным. Не мечтал он о сане державном и никогда не дерзнёт взять скипетра. «Ты, государь мой и святейший патриарх, вместе с боярами управляй государством и промышляй о нём; а где потребуется моё содействие, я рад свою кровь пролить, свою голову положить за святые Божии церкви, за одну пядь земли московского государства». На это патриарх отвечал ему обширной речью: «Великий государь, мы избираем тебя не по человеческому единомыслию; не по человекоугодию, но по праведному суду Божию. Мы имеем пред глазами древния предания о христианских царях, ибо издавна многие государи христианские не доведомыми судьбами Божьими против своей воли избираемы были на царство единомыслием наставляемого Богом народа: глас народа – глас Божий». За сим патриарх многими примерами из истории еврейского народа и православной греческой империи убеждал Бориса, что не царское происхождение не может служить для него препятствием к вступлению на престол согласно с народным избранием. Он указывал на Давида не из царского рода, не из синклита, но от стад отца своего призванного Богом править народом Еврейским – на Иосифа, сделавшегося господином над целым Египтом, на Феодосия, избранного от синклита, на Маркиана и других императоров греческих. Кого избирает промысл Божий, тот не должен, говорил Иов, противиться ему, ибо многие и против воли получили то, на что были призваны Богом. Но ничто не действовало на Бориса: он был непреклонен. В следующие дни, патриарх то наедине со слезами убеждал Бориса принять скипетр, угрожая гневом Божиим за неповиновение, то приходил к нему с чинами духовными и светскими и всем народом. Безгосударное время было так тяжело и страшно для всего народа, что он со слезами умолял не только Бориса о принятии престола, но и патриарха, чтобы святитель употребил своё влияние на Бориса и преклонил его на согласие с народным избранием. Но ни слёзы, ни просьбы, ни увещания не действовали. Борис решительно отказывался от престола. Тогда Иов положил дожидаться истечения сорокадневного срока по смерти Феодора Ивановича. Между тем, по распоряжению патриарха и думы боярской, к тому времени должны были съезжаться выборные от всех сословий государства для общего рассуждения об избрании царя. Митрополитам и епископам было предписано совершать в это время молебствия об устроении сего великого дела на пользу всему христианству. 17 февраля на мясопустной неделе открылась земская дума для избрания царя. Заседание открыто речью патриарха. Рассказав предшествующую историю избрания и неудачные попытки к склонению Бориса на согласие с предложением чинов и духовенства, Иов продолжает: «Теперь, по истечении сорока дней от смерти государя, вы должны объявить нам и всему освящённому собору свою мысль и дать свой совет о том, кому быть на великом преславном государстве государем. Что касается до меня и освящённого собора, бояр и дворян и православных христиан, которые были в Москве, – прибавил патриарх, – то наша единодушевная мысль та, чтобы мимо государя Бориса Феодоровича не искать иного государя». Тогда все выборные земли русской объявили своё полное согласие с мнением патриарха и думы; в прошедших событиях правления Борисова они видели как бы предуказание будущего царственного назначения и единодушно умоляли патриарха, чтобы он не медлил своим предстательством перед Борисом и склонил его на согласие с народным избранием. Зрелище такого единодушия, при множестве и разнообразии присутствовавших, исторгло из очей патриарха слёзы умиления, и он воскликнул: «Благословен Бог, давший благий совет и единомыслие сему всенародному множеству! Да будет, что угодно Господу!» Когда ещё раз и клятвенно все чины единодушно утвердили избрание, назвав изменой всякое иномыслие, тогда, по совету патриарха, в продолжение трёх дней совершали моления в Успенском соборе и просили Господа устроить полезное всему православному христианству: исполнить всеобщее желание – даровать Российскому царству самодержцем Бориса Феодоровича.

20 февраля, в понедельник сырной недели, патриарх с боярами и народом, отправился в Новодевичий монастырь и торжественно объявил Ирине и Борису об избрании его на царство всей Русской землёй. «Как тогда, так и теперь я говорю вам, что мне и на мысль не приходило такое великое достоинство, какое мне предлагается», – отвечал Борис, и отказался от престола. Не благословила его на царство и Ирина, несмотря на слёзы и убеждения святителей и бояр. На новом совещании положено было петь во всех церквах молебствие, чтобы Бог смягчил сердце великой государыни и брата её; потом со святыней веры и отечества, с крестами и чудотворными иконами идти снова в монастырь Новодевичий просить Бориса на царство. Между тем, в случае нового отказа, Иов тайно условился с духовенством отлучить Бориса от церкви, сложить с себя святительский сан и панагии, оставить в монастыре кресты и иконы, прекратить богослужение в церквях.

21 февраля патриарх с чинами духовными и светскими и народом, после соборного молебна, при звоне всех колоколов московских, с крестами и чудотворными иконами – Владимирской, Донской, Одигитрией и другими снова пошёл в Новодевичий монастырь.

Навстречу патриарху вынесли из монастыря образ Смоленской Богоматери, за коим шёл Борис. Когда приблизился он к образу Владимирской Богоматери, со слезами громко воскликнул: «О, милосердная Царица, Пречистая богородица, Мати Христа Бога нашего! Почто толикий подвиг сотворила, и чудотворный Твой образ с честными крестами и с иными чудотворными иконами воздвигла? Помолися о мне, Пречистая Богородица, и помилуй мя». И со слезами преклонился пред образом. Потом, подошед к Иову, сказал: «Святый отец, зачем ты воздвиг чудотворныя иконы и честные кресты, зачем совершил этот многотрудный подвиг».

Благословив крестом Бориса, Иов отвечал: «Не печалься, Богом избранный сын. Не я сотворил сей подвиг, но Пречистая Богородица, возлюбив тебя, пришла к тебе. Устыдись пришествия Ея, не протився божественной воле, и ослушанием не навлеки на себя праведнаго гнева Его». После сего Иов с иконами и крестами пошёл в храм Богородицы; Борис возвратился в келью к сестре своей, а бояре, дворяне и народ вошли в монастырь и наполнили всё пространство его. После соборной литургии, Иов с крестами и иконами, в сопровождении духовенства и синклита пришёл в кельи к царице. Народ стоял вокруг кельи по всему монастырю и за его стенами. Патриарх с духовенством и боярами пали к ногам царицы. «Милосердная царица, говорили все, не презри пришествия в честную обитель сию чудотворных икон, умилосердися, не оставь нас сирых». Ирина отвечала: «Вы просите на престол моего брата. Но ни у меня, ни у брата моего нет и мысли об этом; свидетель тому Бог». «Вы возлагаете на меня, говорил Борис, такое великое бремя – превысочайший царский престол. Святейший отец мой, Иов патриарх, поверь мне, я скорблю душою о том, что, несмотря на ваш многотрудный подвиг, не могу исполнить желания вашего. Как мне сесть на великий престол государя моего, света праведнаго, милостиваго и пресветлаго царя? Когда нужны будут мои труды, я готов за церкви Божии и государство пролить кровь свои, готов с тобою, патриархом, и боярами радеть и промышлять о земских делах». Но Иов отвечал им: «Ужели тебе, великая государыня, и брату твоему угодно, чтобы, услышав о нашем сиротстве, окрестные государи порадовались, чтобы святая вера наша была в попрании, чтобы мы все от окрестных государей были в расхищении?» И снова долго, неотступно, со слезами все молили Ирину исполнить всеобщее желание. В то же время народ с плачем требовал Бориса на царство. Всеобщее моление тронуло, наконец, государыню и она воскликнула: «Велий еси Господи и чудна дела Твоя! Кто постиг разум твой или кто советник Тебе был? Как хочешь, творишь Ты, и воле Твоей никто не может противиться». Затем, обращаясь к Иову и собору, сказала: «Отдаю вам брата своего единороднаго, да будет он вам государем и царём». Борис ещё отказывался, но Ирина именем Божиим приказывала ему властвовать Россией. «Если такова воля Божия, пусть будет так», – отвечал Борис, и принял народное избрание, Иов с духовенством и синклитом пали к ногам его. В храме Новодевичьей обители, крестом животворящего древа Иов благословил Бориса на царство, нарёк его царём и провозгласил ему первое многолетие. Так совершилось избрание Бориса на престол.

Из представленного рассказа видно, что Иов принимал самое деятельное участие в избрании Бориса на престол русский. Но не слишком ли много трудился Иов для своего друга? Почему так заметно выступает он из ряда всех, в думе является первым советником в пользу Бориса, а у него самого так усердно и неотступно вынуждает согласие на избрание народное? Прав ли был Иов, предлагая первый в собрании выборных, что он и освящённый собор избрали Бориса? Почему после двух-трёх неудачных попыток склонить Бориса к принятию престола, патриарх не предложил его кому-нибудь из знаменитых бояр московских?¹¹⁹

Нисколько не удивительно, в минуты, важные для всего отечества. Видеть представителя духовной власти напереди всех руководящим общественной мыслью и около себя соединяющим разнообразные мнения членов общества. Таково именно место патриарха. Было бы напротив весьма странно, если бы он в минуты общей нерешительности, когда всего более нужен голос человека, чуждого всех партий, оставался спокойным зрителем событий, или холодным безучастным исполнителем чужой воли, чужих расчётов. Так смотрела и вся Русь на своего первосвятителя во времена безгосударственные, трудные для отечества.

Когда паны польские вынуждали наших послов Филарета и Голицына к принятию невыгодных для чести и пользы России условий, тогда они отвечали: «Из начала у нас в русском царстве при прежних великих государях так велось: если великия государственныя или земския дела начнутся, то великия государи наши призывали к себе на собор патриархов, митрополитов и с ними о всяких делах советовались, без их совета ничего не приговаривали и почитают государи наши патриархов великою честию – встречают их и провожают, и место им сделано с государем рядом; так у нас честные патриархи, а до них были митрополиты; теперь мы стали безгосударны и патриарх у нас человек начальный: без патриарха теперь советоваться о таком великом деле не пригоже. Когда мы на Москве были, то без патриархова ведома никакого дела бояре не делывали, обо всём с ним советовались, и отпускал нас патриарх вместе с боярами, а потому и теперь нам без патриарховых грамот по одним боярским нельзя делать». Так смотрела древняя Русь на участие первосвятителей своих в делах государственных.

Но с другой стороны, как ни много участия принимал Иов в избрании Бориса, нельзя не заметить, однако же, что он действовал не по своей только воле, и тем более не по духу какой-либо партии, но сообразно с волей народной и выгодами отечества. Не его одна воля, но выбор думы и граждан московских указали на Бориса, как на желаемого всеми государя. Все сословия, как не раз свидетельствует грамота, «беспрестанно и усердно просили патриарха, чтобы он употребил своё влияние на Ирину и Бориса и упросил его принять предлагаемую корону. Удивительно ли, после этого, если Иов, когда собрались в Москву выборные со всей земли Русской, призывая их к участию в избрании, выразил пред всеми свою мысль и желание боярской думы и граждан московских? Можно ли сказать, чтобы он не имел на это права? Но кому же, как не патриарху, всего приличнее было руководить мыслью выборных, прибывших в Москву со всех концов России, и, конечно, мало знакомых с вельможами, окружавшими покойного царя, из которых нужно было сделать выбор. И поэтому именно праву, как облечённое священным и верховным саном лицо, а не как приверженец Бориса, в видах содействия ему, патриарх высказал народному собранию свою и боярскую мысль и притом не в форме окончательного решения, стеснявшего свободу избрания, а для общего обсуждения, в предотвращение бесполезных разногласий. Когда все выборные выразили своё согласие на мнение думы и граждан московских, тогда патриарх сделался, как и следовало, посредником между народом и избранным на царство – тогда во имя веры и безопасности отчества он умолял Бориса принять народное избрание.

Что касается причин, по которым Иов так настойчиво действовал в пользу сделанного выбора, и, несмотря на неоднократные, решительные отказы со стороны Бориса, ни разу не подумал изменить его – их объясняют обстоятельства, среди которых происходил выбор. На стороне Бориса были все преимущества, которые склоняли обще мнение в его пользу. Он пользовался особенным вниманием ещё отца Феодора, который, умирая, поручил ему попечение о своём сыне и царстве. Во всё царствование Феодора, он управлял делами государственными, своими распоряжениями доказал политическую мудрость и опытность, своими сношениями с иностранными державами постоянно поддерживал честь и пользу государства и успел приобрести себе известность при дворах иностранных. Его опытность и распорядительность в делах внутреннего управления, его успехи на поле брани приобрели ему особенную любовь и доверенность доброго государя, который отличал его своим вниманием и милостями. К кому же всего естественнее могла склониться мысль патриарха, на кого всего скорее мог пасть выбор народный. Во всех указанных отношениях, конечно, никто их вельмож, потомков Рюриковых или других родственников царских, не мог сравниться с ним. Между тем, вручая скипетр и державу Борису, переменили только имя царя, власть же державная оставалась в руках того, кото давно и так счастливо владел ею для блага народного. Не против Бориса были и внешние его права. Он был близкий родственник царя, родной брат царицы Ирины. Таким образом, сколько заслуги Бориса и дознанная опытность в делах правления склоняли к нему выбор народа и патриарха, столько же внешние права его и связи с царственным домом должны были сообщить общему избранию вид законности.

После этого неудивительным кажется усердие, с каким патриарх и народ старались склонить Бориса к принятию престола.

Когда Борис согласился на избрание, начались приготовления к венчанию. Патриарх обратил всю свою заботливость к тому, чтобы упрочить начатое дело и предотвратить беспорядки, которые могли бы много повредить отечеству. Конечно, ему небезызвестны были недоброжелательные чувства к Борису некоторых родов боярских. Открытое обнаружение подобных чувств и отношений всего более могло быть вредным в настоящих обстоятельствах. Посему, в видах предусмотрительности и по требованию благочестивых чувств, патриарх предложил духовенству и чинам светским установить в день избрания Бориса на престол (21 февраля) всегдашнее празднество в честь Богоматери Одигитрии с крестным ходом в обитель Новодевичью. Потом Иов убеждал синклит, бояр и народ служить избранному государю и его семейству верой и правдой, не думать на них никакого зла, не изменять ни в чём по крестному целованию. Все обещались положить головы свои за нового государя и его семейство, не искать никого другого на царство, доносить патриарху, кто задумает зло избранному царю и стоять против такого изменника всей землёй. Все согласились. Тогда Иов приказал написать утвердительную грамоту, где описаны были все обстоятельства избрания Борисова. Её скрепили своими печатями и рукоприкладством присутствовавшие на соборе члены духовные и светские, числом около пятисот. Первого августа Борис утвердил эту грамоту. Один список её положен был в государственное книгохранилище, другой в ризницу патриаршескую при Успенском соборе¹²⁰.

Между тем, патриарх разослал окружную грамоту, извещая в ней о смерти Феодора, пострижении Ирины и всех обстоятельствах Борисова избрания, с повелением молиться о новом государе¹²¹. 30 апреля Иов встречал нового царя, торжественно возвратившегося в столицу из Новодевичьей обители. В соборе Успенском возложил на него животворящий крест святого Петра митрополита и снова благословил на великое государство московское¹²².

Надлежало окончательно освятить народное избрание священными обрядами венчания. Но обстоятельства отдалили это событие ещё на несколько времени.

Вскоре после вступления Бориса на престол, разнёсся слух о враждебных намерениях против России Хана Крымского. Для отпора врагу сам Борис с многочисленным войском выступил к Серпухову. Оттуда он сам писал в Москву к духовенству и Синклиту, извещая о слухах, что хан вооружает сильное ополчение на Россию, о мерах, принимаемых им против Крымцев, и просил Патриарха молить Бога о победе над врагами¹²³. Иов отвечал царю обширным посланием, убеждая его твёрдо стоять за веру православную, утверждая его надеждой на молитвы, которые воссылает вся церковь о царском здравии и победе над врагами¹²⁴. Но спустя немного времени, Борис известил патриарха о перемене обстоятельств, о надежде на близкий мир с устрашённым врагом, благодарил Бога за его милости к России, Иова и всё духовенство за молитвы пред Богом и просил патриарха совершить благодарственное молебствие за даруемые России мир и тишину¹²⁵. Снова писал Иов к Борису с Феодосием, архиепископом Смоленским, и снова царь отвечал патриарху благодарственным посланием, извещая о скором возвращении в столицу, и действительно прибыл в Москву¹²⁶. Торжественно встретила государя столица. Патриарх приветствовал его речью, в которой благодарил Бога за счастливое окончание похода, благодарил Бориса от лица народа за труды его и молил Бога о здравии и благоденствии царя.

Наконец, Иов торжественно венчал Бориса на царство (1 сентября)¹²⁷. После венчания, Иов говорил государю пастырское поучение, излагая ему царские обязанности: «Милуй бояр своих и вельмож, береги их, по их отечеству, ко всем князьям и детям боярским, и христолюбивому воинству будь приступен и милостив и приветен; всех православных христиан блюди и жалуй, и попечение о них имей от всего сердца, за обидимых стой царски и мужески, и не попускай и не давай обидети не по суду и не по правде… языка льстива и слуха суетна не приемли, царю, ниже оболгателя слушай, не верь злым человекам, о боговенчанный царю!» Во всём этом поучении слышится голос истинного пастыря¹²⁸.

Первые годы царствования Борисова были едва ли не лучшим временем в многотрудной жизни первосвятителя. Сам Иов с любовью вспоминал об этом времени, когда при конце земного поприща обратился своим взором к прошедшему. «Один Бог знает, сколько слёз пролил я с тех пор, как возложен был на меня высочайший сан патриаршеский», – говорит о себе Иов в прощальной грамоте. – Сознание собственных немощей, беды паствы моей болезненно отзывались в душе моей, и лютые напасти обуревали меня. Немалую скорбь и печаль причинила мне смерть христолюбивого царя Феодора Иоанновича. Немало клеветы, озлобления, слёз и рыданий дошло до меня смиренного. Но с тех пор, как от моего смирения венчался царским венцом и святыми бармами великий государь Борис Феодорович, я приял свободу от печали, возвеселился о государе нашем и пребывал в благоденствии. Он всячески покоил меня. И прежде, когда я был на Коломенской епископии, на Ростовской архиепископии, в митрополитах и патриархом – он не оставлял меня своими милостями. И за все его благодеяния воздаст ему Христос праведную мзду свою в нынешний век и в будущий».

Вскоре патриарх получил от государя знак его любви к себе. В 1599 году Иов просил Бориса возобновить жалованную грамоту, данную некогда царём Иоанном Васильевичем митрополиту Афанасию о неподсудимости святительских и монастырских людей суду светскому и об увольнении их от особенных повинностей, другими исправляемых. Государь исполнил желание патриарха, приказал переписать на своё имя грамоту Иоаннову. В грамоте сей сказано: «Бояре царские, городские наместники, волостели, тиуны не должны судить ни в чём, кроме душегубства, патриарших монастырей архимандритов, игуменов, священников, старцев и всех патриарших приказных людей, детей боярских и их детей, патриарших крестьян и монастырских слуг. Судит всех их отец наш, Иов патриарх, или его приказные люди. При случаях, подлежащих суду гражданскому, церковные и святительские вотчины изъемлются от суда местного и подчиняются прямо суду государя или его ближайших бояр. Все они освобождаются от особенных повинностей, другими исправляемых»¹²⁹.

Но недолго суждено было Иову наслаждаться миром и радостью, ибо недолго он имел утешение видеть счастье своей паствы. Радость о царе мудром и милостивом скоро заменилась слезами о бедах и напастях человеческих. Подозрительность Бориса открыла доступ в его душу самым не справедливым доносам, и печальные следствия недоверчивости царя к своим подданным, от которой предостерегал Бориса патриарх в минуту, когда вручал ему скипетр царственный, не замедлили со всем ужасом обнаружиться и возмутили покой и радость первосвятителя. Первой жертвой Борисовой подозрительности был Бельский. Одно не осторожное слово Бельского, искажённое клеветой, подвергло его позору и заточению. Но самым несправедливым следствием подозрительности и клеветы было гонение, воздвигнутое на семейство Романовых и родственных им домов боярских. Мы не будем говорить о подробностях этого дела; тёмным пятном легло оно на память Бориса. Скажем только о гибельных следствиях Борисовой подозрительности и о том, как смотрел на все действия её патриарх.

Доверие клевете и подозрительность ослабила гражданские и семейные связи. Господа, говорит летописец этого времени, не смели глядеть на рабов своих, ни ближние говорить искренно между собой; а когда говорили, то взаимно обязывались страшной клятвой не изменять скромности¹³⁰. Толпы изветников стремились к царским палатам из домов боярских и хижин. Тогда повторилось несчастное время Грозного. Господа, замечает другой повествователь, «дрожали от страха при виде рабов своих и многие великие дома запустели от злого того нестроения и многие от великих вельмож лютыми и мужными бедами и скорбми погибоша»¹³¹.

Бедствия паствы отозвались великой скорбью в сердце пастыря. «Святейший же Иов патриарх, – замечает тот же повествователь, – вся та лютая виде, в земли Российстей деемая. День и нощь со слезами непрестанно в молитвах предстоя в церкви Божией и в келии своей, непрестанно молебная пения поя с плачем и великим рыданием и многими слезами; такожде и народ с плачем моля, дабы престали от всякого зла дела, паче же от доводов и от ябедничества. И бе ему непрестанныя слёзы и плач непостижный». Сознание невозможности остановить и исцелить общественный недуг, так глубоко укоренившийся и обнявший все сословия, исторгало из очей его слёзы, и в тёплой молитве к Богу находила примирение и облегчение возмущённая душа его. «И не могий что сотворити, – замечает историк, – еже семяна лукавствия сеема, видя и винограда Христова делатель сый, изнеможе токмо к Господу Богу единому взирая, ниву ту не добрую слезами обливаше».

Страшные физические бедствия шли в след нравственному упадку, и дополняли меру скорбей настоящих, предвещая ещё большие в будущем.

В 1603 году разнёсся слух, что давно оплаканный царевич Димитрий жив. Появился самозванец. Это был бедный сын боярский, Юрий Отрепьев, Галичанин родом. Чернецом он пришёл в Москву к деду своему и поселился в его келье в Чудовом монастыре. Молодой монах был искусен в чтении и пении, хорошо переписывал книги и даже – редкость для тогдашнего времени – сочинял похвалы святым. Такое образование обратило на него внимание патриарха, и он посвятил Григория в иеродьяконы, взял к себе «для книжного дела»¹³². Григорий успел заслужить милость патриарха; Иов брал его с собой во дворец¹³³. Но не для спасения души своей пришёл сей инок в келью монастырскую. Страшная мысль, именем оплаканного Димитрия царствовать на престоле Бориса, недолго оставалась тайной для людей близких к Григорию. Молва донесла её до Ростовского митрополита Ионы, а от него узнал о ней и патриарх. Трудно было поверить такой молве, или, поверив, придать ей какое-нибудь важное значение, ожидать от неё каких-нибудь значительных следствий. В самой странности взводимого обвинения, казалось, было видимое доказательство неосновательности слуха. Очень естественно, что Иов не обратил на него особенного внимания. Он удалил только Григория от себя в монастырь¹³⁴. Не строго посмотрел на донос, сделанный Ионой, и сам Борис. Он приказал сослать дерзкого дьякона в Соловецкий монастырь. Но Григорий успел скрыться и бежал вместе с двумя монахами в Литву. Там, сбросив иноческое платье, и убедив одного из бежавших с ним монаха (Леонида) принять его имя, сам стал открыто провозглашать себя царевичем Димитрием, спасшимся будто бы в Угличе. Лжедмитрий склонил на свою сторону короля чрез посредство иезуитов, отрёкся от Греко-Российской церкви, принял от нунция миропомазание и тело Христово и дал письменное обязательство ввести Римско-Католическую веру во всей России¹³⁵.

Признанный Польским правительством за Димитрия, самозванец начал собирать войско.

Когда дошёл до Бориса слух о появлении в Литве лже-Димитрия, царь велел привести в Москву мать истинного царевича убитого, сам ездил к ней с патриархом, расспрашивал её, делал везде строгие розыски, послал в Литву лазутчиков для исследования истины. Убедившись, что мнимый Димитрий – беглый дьякон Чудова монастыря, Борис, дабы затруднить сообщение с Литвой и перехватывать вести о самозванце, усилил заставы на литовской границе, думая воспрепятствовать распространению слухов о мнимом царевиче. Но, не смотря на это, в украинских городах, сёлах, на дорогах подкидывали грамоты от лже-Димитрия с вестью, что царевич Димитрий жив и скоро будет в России. Народ волновался. Борис обнародовал историю самозванца вместе с показаниями монахов, видевших Григория в Киеве и Литве, отправил к панам литовским дядю Григория Смирнова-Отрепьева обличить самозванца. В то же время, патриарх написал соборную грамоту к воеводе киевскому, знаменитому Константину Острожскому и панам литовским. В ней Иов писал, что мнимый Димитрий – беглый дьякон Чудова монастыря, убежавший из него от наказания за свои нечестивые дела, рассказывал историю смерти истинного царевича Димитрия и просил воеводу, чтобы он как православный христианин, не терпя ругательства иноческому образу, попранному самозванцем, и для избежания кровопролития между обоими государствами, поймав самозванца, прислал к нему для наказания по правилам святых отцов и соборному уложению, чтобы, как говорил Иов, от таковых злодеев и еретиков великое и пресвятое имя Господа Иисуса Христа не было хулимо и образ иноческий поруган. «Тебе самому известны апостольския предания, правила святых отцев и вселенских соборов об иноческом образе»¹³⁶. Но все увещания патриарха были безуспешны. Самозванца не выдавали, он продолжал набирать войско. Тогда Борис отправил послание к самому королю, извещая его о самозванстве Григория и спрашивая, хочет ли он поддерживать перемирие, заключённое с Россией¹³⁷. А патриарх отправил соборную грамоту к духовенству и светским чинам польским и литовским. В ней духовенство клятвенно свидетельствовало о самозванстве Отрепьева, говорило, что он еретик, расстрига, Гришка Отрепьев, что он хорошо известен всем, был поставлен патриархом в дьяконы, за еретичество осуждён на заточение, но убежал от казни; клятвенно свидетельствовало о смерти Димитрия, просило не верить речам обманщика и не нарушать перемирия с Россией¹³⁸. Но гонец, отправленный с грамотой, был задержан, и ответа на неё не было. Тогда Борис послал воевод в украинские города, и Брянск назначил сборным местом для войска.

Октября 16-го, 1604 года лже-Дмитрий перешёл русскую границу. Он шёл с манифестом, в котором извещал, что сохранённый Господом от смерти идёт на престол своих прародителей. Напоминая присягу в верности Иоанну и его потомству, убеждал всех отложиться от Бориса, служить ему – государю истинному, обещая счастье и благоденствие под своим владычеством¹³⁹. Жители Северских городов, уже прежде расположенные в пользу самозванца и недовольные Борисом, с охотой принимали сторону лже-Димитрия. Моравск первый отложился от Бориса (21 окт.); 26-го сдался Чернигов; 13 ноября Путивль, потом Рыльск, волость Камарницкая, Борисов, Белгород, Валуйки, Оскол, Воронеж, Кромы, Ливны, Елец. Вся Южная Русь бунтовала. Устоял один Новгород Северский, но и он не мог долго держаться. Воины неохотно шли к Брянску под знамёна Борисовы, слыша об успехах лже-Димитрия и думая, что Сам Бог помогает ему.

Убеждённый в самозванстве лже-Димитрия патриарх употреблял все меры к уничтожению ложных слухов, распространявшихся в России. «Когда враг Божий и гонитель христианской веры, расстрига, стоял на берегах Северских, я, – говорит сам Иов, – боярам и дворянам, и приказным людям, и гостям, и торговым людям, и всем православным христианам подлинно говорил о том расстриге, как он отверг иноческий и диаконский сан, как бежал из Российского государства в литовскую землю, кто он именем и чей сын, и как он жил во дворе у меня, я говорил и о том, что царевича Димитрия не стало в Угличе. Я писал обо всём этом и в полки к боярам, воеводам, дворянам, и всей рати, и здесь в царствующем граде Москве ко всем сотням об этом рассылал подлинные памяти и наказывал и укреплял всех памятовать Бога и крестное целование царю Борису и его семейству и сам на себя великую клятву налагал, что он расстрига, а не царевич Димитрий»¹⁴⁰. Когда всё это не действовало, патриарх с собором торжественно предал вечному проклятию лже-Димитрия со всеми его сообщниками, как еретика, умышляющего не только похитить царство, но ввести в него латинскую веру. Между тем как самозванец ежедневно усиливался, а войско собиралось в Брянске медленно и неохотно, Борис, в таких крайних обстоятельствах, предложил патриарху и духовенству своё требование, чтобы все слуги патриаршие, святительские и монастырские, годные для ратного дела, вооружались и вступали в ряды войска, собиравшегося против самозванца. «Прежде не только слуги святителей и церквей, но даже монахи, священники и дьяконы в нашествие нечестивых исходили на войну, сражались храбро за православную веру и за всё христианство, не щадя проливали кровь свои; но мы того не хотим, да не опустеют храмы Божии без пения, и не престанет тёплая, священнослужительская молитва к Богу за воинов и страждующих в войне»¹⁴¹. Патриарх исполнил царское требование.

Безуспешные усилия восстановить спокойствие во взволнованной ложными слухами России, удвоили ревность заботливого её пастыря. Новой окружной грамотой, разосланной по всей России, Иов убеждал не верить самозванцу. Нам и всему миру известно, что князя Димитрия Ивановича не стало в Угличе, что уже четырнадцать лет, как он погребён в Угличе в соборной церкви всемилостивого Спаса, на погребении была мать его с братьями своими Нагими, а отпевали его соборно митрополит Сарский с архимандритами и Игумнами, на погребении был и князь Василий Иванович Шуйский с товарищами. Вы сами знаете, как всё это было, и ныне князь Димитрий лежит в Угличе. Сбыточное ли дело, чтобы князь Димитрий воскрес из мёртвых прежде общаго воскресения и страшнаго суда? Нет, это не возможно до общаго воскресения: так мы все веруем и исповедуем. А это дело короля Сигизмунда и панов. Они назвали беглеца князем Димитрием, желая отнять Северские города». Сказав о происхождении самозванца, о том, что он был дьяконом в Чудове и жил на дворе патриаршем «для книжнаго письма», упомянув о бегстве его из Москвы, Иов продолжает: «Сбежав из Москвы, Отрепьев был в Киеве, в Печёрском и Никольском монастырях диаконом, в Литве отвергся христианской веры и попрал иноческий образ, сняв с себя иноческое платье, уклонился в латинскую ересь и по умыслу короля литовскаго начал называться ложно царевичем Димитрием». Патриарх представляет потом свидетельства об Отрепьеве его товарищей, провожавших Григория за рубеж, и знавших его лично: монахов Пимена и Венедикта и ярославского посадского человека. Сказав потом о высылке войска против самозванца, Иов приказывает молить Бога о победе, о соблюдении Российского государства от расхищения, а православия от превращения в латинскую ересь; приказывает всенародно читать патриаршую грамоту, лже-Димитрия же, как изменника православной веры и еретика и всех его советников и приверженцев, как настоящих, так и будущих, всех их, как государевых изменников и участников в замыслах лже-Димитрия, соборно предать анафеме, проклинать и впредь подобно тому, как сделано это в Москве¹⁴².

Декабря 21 1604 года войско Борисово сражалось уже с Лжедмитрием. Но битва была нерешительна. Января 21 при Добрыничах самозванец был разбит, но воеводы не воспользовались победой. Лжедмитрий избежал плена, а войско Борисово отступило к Рыльску, намереваясь ждать весны на зимних квартирах. Строгий приказ царя вывел воевод из бездействия, но не воодушевил их для успешной деятельности. Под Кромами обнаружился вполне недостаток единодушия и распорядительности между Воеводами и преданности Царю в войске. Восемьдесят тысяч воинов не могли ничего сделать с шестьюстами Кромских защитников. Воеводы Борисовы бездействовали пред ничтожной крепостью, довольствуясь лёгкой осадой и оставляя Лжедмитрию время и средства усиливаться.

Положение дел под Кромами производило сильное влияние на всеобщее расположение умов в России. Мало-помалу всё склонялось на сторону самозванца. Даже в столице громко говорили, что само провидение покровительствует Дмитрию, ибо огромные силы, выставляемые против него Борисом, не могут одолеть его.

Среди такого нерешительного положения дел внезапно умер Борис. Апреля 13 1605 года, встав из-за стола, он почувствовал болезнь. Кровь полилась у него из носа, ушей и рта. Врачебные пособия не могли остановить её. Он призвал святителей и бояр, в присутствии их благословил на царство своего сына, поручил его патриарху, приобщился Святых тайн и, приняв иноческий образ с именем Боголепа, скончался после двухчасовых страданий¹⁴³.

Доселе счастье как бы колебалось ещё между той и другой стороной. Смерть Бориса склонила его на сторону самозванца. Если Борису, при всей государственной опытности его, не удалось сокрушить Лжедмитрия, то ещё менее можно было надеяться на успех его юному преемнику. Но на первый раз великодушные движения преданности юному государю обнаружились в народе и боярах. Вся Москва дружно присягнула Феодору и царскому семейству. К войску послали Новгородского митрополита Исидора, привести его к присяге – и оно присягнуло Феодору.

Между тем, в соборе Архангельском между венценосцами дома Рюрикова положили Бориса; разослали грамоты о сорокадневном поминовении усопшего и трёхдневном молебствии о здравии нового царя¹⁴⁴. Патриарх вместе с царской грамотой разослал свою окружную, в которой извещал Россию о кончине государя, о вступлении на престол Феодора, присяге ему столицы, убеждал всем служить новому государю и «прямить ему во всём без всякия хитрости, иного государя не искать и не хотеть, и ни в чём не изменять»¹⁴⁵.

Но судьбы Божии готовили падение дому Годуновых. Мая 7-го войско изменило Феодору. Часть его, по приказу самозванца, пошла к Москве. За войском подвигался к столице и сам Лжедмитрий. Здесь, хотя ещё не было недостатка в людях, преданных новому правительству, тем не менее, по какому-то странному замешательству не было предпринято никаких мер для противодействия измене, для поддержания верности юному царю. Беспомощный, оставлен был он на произвол страстей. События скоро показали, как не прочно было такое положение. Измена, с быстротой страшной заразы, распространилась внутри столицы. К 1-му июня вся Москва изменила своей клятвенной присяге. На красной площади прочитан был манифест Лжедмитрия¹⁴⁶ и народ принял сторону самозванца. В Кремле бездействовали в ужасе царь и советники, окружавшие его. Среди всеобщего оцепенения умов возвысился один голос патриарха. Он заклинал бояр вразумить ослеплённый народ и удержать его на пути долга и правды. Но и дух архипастыря не сохранил полного спокойствия в эти страшные минуты всеобщего смятения. Какая-то робость объяла его. Он не вышел сам на лобное место в ризах Святительских с Крестом в руках, с благословением для верных, с проклятием для изменников. Быть может, его появление, хотя на время вразумило бы ослеплённый народ. По внушению Иова, Мстиславский, Шуйский и Бельский вышли на лобное место. Но их убеждения не имели влияния. Воплями отвечали на их слова. Мятежники бросились в Кремль, ворота которого забыли запереть защитники Феодора, ворвались во дворец и низвергли царя. Вся Москва присягнула Лжедмитрию¹⁴⁷.

Тогда открылось в Москве страшное зрелище неукротимых страстей: между тем, как народ со страшным воплем устремился на разграбление домов родственников и любимцев Борисовых, одни из бояр спешили со своей изменой из Москвы в лагерь самозванца, другие обратной дорогой шли в Москву творить волю Лжедмитрия, новыми злодеяниями увенчать торжество беззакония. Феодор уже сведён был с престола и жил в доме отца своего, окружённый воинской стражей, ожидая решения своей участи. Она была уже решена в уме самозванца, его приверженцы спешили в Москву для исполнения его распоряжений.

Торжество измены открылось низвержением патриарха Иова. Изнемогавший под бременем трудов и болезней, возмущённый ужасными событиями последнего времени, старец в молитве искал отрады и успокоения, мало помышляя о том, что вскоре ожидало его. Он совершал Божественную литургию в Успенском соборе, когда толпа вооружённых вломилась в алтарь, и, не дав окончить священнослужение, совлекла с него святительские одежды. В эти тяжкие минуты, кроткая душа первосвятителя обнаружила свою твёрдость в несчастьях. Иов сам снял с себя панагию, подошёл к иконе Божией Матери Владимирской, и, положив к ней снятую панагию, громко сказал: «Здесь, в этом храме, пред сею иконою Святою, я удостоен был сана архиерейскаго и девятнадцать лет хранил целость веры; ныне вижу бедствие церкви, торжество ереси. Матерь Божия! Спаси православие». Полная глубокого чувства, запечатлённая величием и спокойствием души, молитва первосвятителя не образумила бунтовщиков. Его одели в чёрную рясу простого монаха, таскали, позорили во храме и из него повлекли к Лобному месту. Здесь окружила святителя толпа народа. Клирики церковные с воплем и рыданием устремились из соборного храма на площадь, стараясь привести в сознание волнующуюся толпу. Зрелище невинного страдания проникло скорбным чувством в сердца многих, и «мнози, – по замечанию повествователя, – плакаху и рыдаху, видяще лютое сие смятение». Но, между сими многими немало было и таких, которые не способны были внимать ничему, кроме движений страстей, их волновавших. Прошёл слух по городу, что хотят убить патриарха за то, что он называет царевича Димитрия расстригой. «Распрение лютое бысть в народе, – замечает тот же сказатель, – и уже противная сторона начала брать перевес». Но слух о богатствах двора патриаршего и жажда грабежа и добычи отвлекла бунтовщиков от самого святителя, и буйная толпа с криком: «Богат, богат Иов патриарх, идём и разграбим его», устремилась на патриарший двор и предалась грабительству. Тогда измученного старца посадили на телегу и отвезли в заточение в Успенский, Старицкий монастырь, на обещание¹⁴⁸. Таким образом, после 19-летнего многотрудного служения, после многих тяжких искушений и страданий, престарелому Иову суждено было возвратиться в ту мирную обитель, где протекли в посте и молитве годы его юности. В Старицком монастыре был в это время архимандритом знаменитый Дионисий, впоследствии настоятель Троицкой Сергиевой Лавры. С честью приняла обитель некогда бывшего инока и начальника своего, теперь обременённого летами и несчастьями. Молитва была убежищем и успокоением для него¹⁴⁹.

Когда на первосвятительском престоле не стало свидетеля истины, надлежало избрать нового патриарха. Самозванцу нужен был в патриархе человек уклончивый, который бы или действовал с ним за одно, или, по крайней мере, не препятствовал ему самовластно распоряжаться в делах веры. Выбор его остановился на архиепископе Рязанском Игнатии. Это был уклончивый и хитрый Грек, бывший прежде архиепископом Кипрским, человек без строгих убеждений. Он жил несколько времени в Риме, говорят, даже принял там Римское вероисповедание¹⁵⁰. Как бы то ни было, всё же новый патриарх, как показали обстоятельства, не слишком горячо был привязан к православию. Игнатий встретил самозванца в Туле и приветствовал его речью. Как ни самовластно распоряжался Лжедмитрий в выборе нового патриарха, однако же, для соблюдения внешнего порядка церковного, послал избранного в Старицу, чтобы испросить у Иова благословение на патриаршество. Но если можно было произвольно распоряжаться внешним положением престарелого первосвятителя, то нелегко было властвовать над его внутренними убеждениями, нелегко было вынудить его благословение на то, чего не благословляла душа его. Узнав, что Игнатий явно склонился на сторону самозванца, и даже ездил в Тулу встретить его, Иов отказал ему в своём благословении. Лжедмитрий снова прислал к нему Игнатия, угрожая муками за непослушание. Но старец был непреклонен. Он сказал только: «По ватаге и атаман, а по овцам и пастырь»¹⁵¹. Но голос правды не был уважен, и 24 июня Игнатий поставлен был в патриарха. Новый патриарх оправдал надежды самозванца. Он молчал, когда Лжедмитрий попирал священные обычаи российские и уставы святой Церкви. После царского венчания в Успенском соборе, Игнатий позволил приветствовать нововенченного царя иезуиту Черниковскому, молчал, когда в священном Кремле иезуиты совершали Латинскую обедню; молчал, когда самозванец, нарушая священные обычаи прежних царей, не велел благословлять и кропить святой водой царского стола, садился за трапезу не с молитвой, а с музыкой, не противоречил тому, чтобы супруга Лжедмитрия имела во дворце свою Латинскую церковь и наблюдала уставы Римской веры, посещая в то же время и православные храмы, и приобщалась Святых Таин; молчал, когда в Вознесенскую обитель, где жила она до брака, Лжедмитрий вводил скоморохов, не уважая святости места; согласился, чтобы бракосочетание самозванца было на 9 мая, вопреки уставу церкви православной, не дозволяющему совершать брака ни на пятницу, ни на великий праздник (9 мая – день святителя Николая приходился тогда в пятницу). При царском венчании Марины, сам приобщил её Святых Таин, хотя она не отреклась от Латинства.

Между тем как обманутая Лжедмитрием Москва мало-помалу, путём горького опыта, приближалась к сознанию своего обольщения и готовила в будущем страшное восстание против своего обольстителя, патриарх Иов доживал последние дни свои в мирной обители, вдали от всех волнений, молитвой и иноческими подвигами приготовляя себя к вечности. Вместе с угасающим зрением, мало-помалу закрывался для него мир с его тревогами. Быть может, горестные вести о бесчинствах, производимых в Москве Лжедмитрием, по временам тревожили его душу и возбуждали скорбь о погибающем отечестве. Но скоро весть о низвержении Лжедмитрия и Игнатия и возведение на престол Василия Шуйского воскресила в нём отрадную надежду на лучшую будущность России. Святители, собравшиеся в Москве по случаю царского венчания, вспомнили о престарелом изгнаннике патриархе, и просили его снова возвратиться на первосвятительский престол. Но слепой старец не мог уже исполнить желания своей паствы; он отказался от предложения и благословил (по словам некоторых)¹⁵² на своё место митрополита Казанского Гермогена.

Казалось, всё на земле уже кончилось для Иова. Но Промысл соблюдал ещё смиренного старца для последнего дела, которое он должен был совершить прежде вечного успокоения. Как бы в награду за страдания, ему готовилось последнее высокое утешение преподать обременённой клятвопреступлением России разрешение и благословить её на новую лучшую жизнь.

События, которыми началось и сопровождалось царствование Василия, были самые несчастные. Он должен был вести ожесточённую борьбу с мятежниками. В Калужской и Тульской губерниях собрались шайки изменников и заняли Тулу. Бунт вспыхнул в уездах Арзамаском и Алатырском. Мордва, слуги, крестьяне грабили и убивали царских чиновников и дворян и осадили Нижний Новгород, Астрахань также изменила Василию. Целое войско изменников разными дорогами шло от Путивля к Туле, Калуге и Рязани. Разослав отряды войска против изменников, государь хотел действовать нравственными мерами и на сердце народа.

Он хотел возродить нравственные силы, подавленные изменами и клятвопреступлениями. Под тяжким гнётом сознания своих государственных преступлений, народ не мог воодушевиться ни к чему высокому и священному, не способен был на жертвы и самоотвержение, каких требовало от него отечество в своём бедственном положении. Нужно было именем Божиим снять с народа все его клятвопреступления, благословить на путь долга и чести, возродить в нём нравственные силы. К кому же нужно было обратиться за разрешением, как не к тому, кто связал всех приверженцев самозванца страшной клятвой? Кто наложил клятву, тот должен был и разрешить её. Вот почему признали недостаточным благословение и разрешение Гермогена, и потребовали Иова. 3-го февраля 1607 года Шуйский призвал к себе патриарха Гермогена с духовенством, бояр, людей чиновных и торговых «для своего государева и земского дела». После торжественного совещания с ними, государь приговорил звать Иова в Москву, чтобы он именем Божиим простил и разрешил государство в его клятвопреступлении. К Иову отправлены были митрополит крутицкий Пафнутий с Симоновским архимандритом Пименом, патриаршим архидьяконом и государевым дьяком.

Гермоген писал к Иову: «Государю отцу нашему, святейшему Иову патриарху, сын твой и богомолец, Гермоген, патриарх московский челом бью. Государь царь, после совещания со мною, с собором и боярами… послал молить святительство твоё, чтобы ты учинил подвиг, ехал в царствующий град Москву для государева и земского великого дела. Да и мы молим с усердием святительство твоё и преклоняем колена, дай нам увидеть благолепное лицо твоё и слышать прекрасный голос твой. Мы сильно желаем видеть тебя и сподобиться благословения десницы твоей, особенно же молим сотворить о нас молитву к Богу, да даст милосердый Господь, ради святых молитв твоих, российскому государству мир, покой и тишину, великому государю на врагов победу, а святым церквам и христианской вере твёрдость».

Иов приехал в Москву 14 февраля, и, по указу государя, остановился на Троицком подворье. После торжественного совещания обоих патриархов с духовенством указано было жителям столицы собраться в собор Успенский.

Наступила великая и торжественная минута для всего народа русского. Пред лицом Бога и Его служителей он хотел приносить покаяние в своих преступлениях. В примирении с Господом он хотел искать себе умиротворения. Не менее многозначительна была минута эта и для старца-патриарха, свидетеля народных прегрешений и всенародного покаяния. Много скорбных воспоминаний должна была воскресить эта минута в памяти слепого старца. Немало слёз пролил он о заблуждениях паствы своей в годы своего служения; немало горького испытания принесли с собой эти годы; глубоко должно было опечаливать его недоверие к нему народа в то время, когда одна вера в его свидетельство могла спасти отечество от преступлений, им совершённых, и от наказаний, за них терпимых. Всё это и многое другое должно было пробудиться в душе престарелого патриарха в минуту, когда он должен был выслушивать всенародную исповедь. Но в эту же минуту его душа должна была обрести для себя примирение. Весь народ, как один человек, повергался перед ним как пред своим отцом и просил разрешения в своих преступлениях.

20 февраля Иов в чёрной рясе простого инока явился в собор, извне окружённый и внутри наполненный несметным множеством народа, приложился к образам и мощам угодников Божиих и стал у патриаршего места. После соборного молебна, совершённого Гермогеном, открылось умилительное зрелище. Перед слепым старцем-патриархом народ с плачем начал изливать свои чувства. «Пастырь добрый! Прости нас словесных овец бывшаго стада твоего; ты всегда хотел напаять нас от сладких источников Божественной истины, крепко хранил нас от всех соблазнов лукавого змия; но мы сами уклонились от тебя, заблудились в дебрях греховных, сами отдали себя на снедение лютому зверю, всегда гототову губить души человеческия. Исхити нас из нерешимых уз, поданной тебе Божественной благодати». Затем поднесена была Иову челобитная народа¹⁵³. В ней народ, а иногда царь от лица народа, молил Иова отпустить ему именем Божиим все грехи его, строптивость, ослепление, вероломство, винился во всех бедствиях, ниспосланных Богом на Россию, просил благословить государя, бояр и всех христиан, да водворится снова в России счастье. «Народ христианский, духовныя чада твои, не послушались твоего здраваго отеческаго учения, уклонились и предали себя свирепому и лукавому вепрю. Но Бог не попустил ему совершенно погубить и поглотить чад твоих; твоими молитвами изъял нас от руки его и дал нам государя, царя Василия Ивановича. И ныне прошу тебя, государя, святейшаго Иова, я, государь царь о своём российском народе, прошу и молю о благословении, прощении и разрешении клятвы, которою клялись во святой соборной церкви в верности царю Борису, и его потомству. Мы все (говорится опять от лица народа) от мала до велика, прельстились, ложь приняли за истину, отступили от клятвы и изменили крестному целованию, приняв на царство Отрепьева и выдав ему на смерть семейство Бориса, которому клялись в верности. Он умертвил их, тебя, отца нашего, отторгнул от нас, различил пастыря с овцами.

«И ныне я, государь царь, прошу разрешить это клятвопреступление народа русскаго. Как тогда от твоей святыни мы были связаны, так и ныне от твоей же святыни ищем разрешения и просим не только за присутствующих в храме сём, но и за всё Русское царство, не только за живых, но и за умерших. Просим разрешить нас всех, от мала до велика. И ты, государь, святейший Иов патриарх, не отвергни нас кающихся, не оставь нас умереть в отчаянии. Дай нам прощение и разреши нас от клятвеннаго греха. Мы просим у твоей святыни и благословения благоверному государю, князьям, боярам, воинству и всем православным христианам».

Гермоген велел архидьякону прочитать с амвона челобитную народу и потом тот же архидьякон прочитал разрешительную грамоту Иова. В ней после кратких исторических замечаний о Русской земле, её князьях и царях, Иов говорит о единодушном избрании на царство Бориса, о всенародной клятве в верности ему и его потомству, об измене данной клятве, о гибели царя Феодора Борисовича, о бедствиях отечества и церкви в правление Лжедмитрия. «И ныне мы, со всем освящённым собором молим Господа умилосердиться над нами, явить нам неисследимую пучину своего благоутробия, воздвигнуть нас от клятвопреступления, от глубины потопления. А в том, что вы все целовали крест в верности царю Борису, а по смерти его царевичу Феодору, и все сии клятвы нарушили, во всём этом мы, Гермоген патриарх, и смиренный Иов, по данной нам благодати от святаго Духа, уповая на щедроты Божии, всех вас прощаем и разрешаем в сей век и в будущий, и молим Господа подать всем нам и вам благословение, мир, любовь, радость и всякую благостыню, а в будущем веке, на страшном суде сподобиться ликостояния со святыми и наследия горняго Иерусалима». По прочтении грамоты, Иов обратился к народу со следующими словами: «Чада духовныя! Надеясь на щедроты Божии, мы прощаем вас и разрешаем соборно, да примете благословение Господне на главы ваша. Впредь же, молю вас, не позволять себе подобнаго клятвопреступления; великое дело целовать честный и животворящий крест, на котором распялся наш Владыка Христос, дабы избавить нас от мучительства диавола». Сильно подействовало на народ прощение, изречённое устами святителя.

Недолго жил Иов после возвращения своего в Старицу 19 июня¹⁵⁴. В ночь на воскресенье он преставился. Иов оставил после себя духовную грамоту, писанную ещё во время царствования Бориса. В ней, после краткого повествования о своей жизни, он исповедует православную веру и просит своих духовных чад держать все священные апостольские и отеческие предания твёрдо, вовеки. Всем живым и умершим о Христе подаёт последнее целование и прощение, равно и сам молит всех о том же, заповедует государю соблюдать во веки веков твёрду, неподвижну и непоколебиму православную веру, заботиться о доме Пречистыя Богородицы, дабы сбылось на нём слово, речённое пророком: «Воздвигох тя царя правде и приях тя за руку дёсную твою, и укрепих тя, да послушают тебя язы́цы, и крепость всяку нечестивым царём разрушу, и двери отворю, и грады сопротивных не затворятся тебе. Да даст Господь Бог всему дому царскому и всем православным христианам своё благословение»¹⁵⁵.

В обители Успения Пресвятой Богородицы Иов погребён был крутицким митрополитом Пафнутием, тверским архиепископом Феоктистом и архимандритом Дионисием. Тело его было положено близ церкви у западных дверей, против правого клироса. Здесь оно покоилось до 1652 года. В марте сего года царь Алексей Михайлович, по совету митрополита Новгородского Никона, предложил духовенству перенести в Москву великих страдальцев Русской церкви, святого Филиппа митрополита и патриарха Иова, присоединить их к сонму святителей в Московском Успенском соборе, где просияли они пастырскими добродетелями, дабы воздать торжественную почесть их страданиям за церковь. В Старицу за останками Иова посланы были митрополит Ростовский Варлаам с духовенством, боярином Салтыковым, дьяком, стольниками, стряпчими, дворянами и жильцами¹⁵⁶. За двенадцать вёрст от столицы в селе Тушине встретили гроб Иова: митрополит Казанский Корнилий с архиепископом Рязанским Мисаилом и духовенством, боярами, князьями Трубецким и Куракиным; окольничими: князем Ромодановским и Соковниным, и дьяком. Из Тушина до самой Москвы несли его на головах стрельцы. Апреля 5 в понедельник шестой недели великого поста принесли к Москве останки первосвятителя и поставили за тверскими воротами в Страстном монастыре. Государь с престарелым патриархом Иосифом, духовенством, синклитом и всеми жителями столицы, торжественно встретил за городом тело патриарха. Его положили в Успенском соборе подле патриарха Иоасафа 1-го сверх помоста церковного, устроив над ним гробницу. Престарелый патриарх Иосиф, сам уже предчувствовавший близкую кончину, когда полагал первопрестольника Иова подле предместника своего Иосифа, испросил себе у царя место в ногах Иова, и через несколько дней исполнилось его последнее желание.

Помещаем здесь отрывок из любопытного письма Алексея Михайловича к Никону о встрече и погребении останков Иова. «Я встречал гроб Иова, – пишет государь, – с патриархом, со всем освящённым собором и со всем государством от мала до велика. Было так многолюдно, что не помещались от тверских до неглинных ворот, по кровлям и переулкам негде было яблоку упасть. Нельзя было ни пройти, ни проехать. А кремль велел запереть, ибо и так насилу пронесли в собор; такая теснота была, что старые люди за 70 лет не помнят такой многолюдной встречи. Патриарх, отец наш, со слезами говорил мне: «Вот, смотри, государь, как хорошо за правду стоять! И по смерти слава», и много плакал почти всю дорогу до самого собора. Пришедши, поставили в ногах у патриарха Иоасафа сверху на помостье и оклали кирпичом, а сверху положили доску, а не заделали её для освидетельствования (тела Иова), начали было и свидетельствовать, да за грехи наши изволил Бог отца нашего патриарха взять в вечное блаженство. И теперь всё остановилось, ожидаем тебя к свидетельству. И как начали его ставить на этом месте, и отец наш сказал мне: «Кому в ногах у него лежать?» Я сказал: «Положим тут Гермогена». А он, государь, сказал: «Вели, государь, меня грешнаго положить тут», и когда отец наш предоставился, я, грешный, вспомнил его государева слова»¹⁵⁷.

После Иова, кроме его духовной грамоты, остались утешительные послания к супруге царя Феодора Ивановича Ирине по случаю смерти дочери её и самого Феодора, грамоты к восточным патриархам и поучительное послание к Николаю митрополиту Мцхетскому и всему освящённому собору Иверския земли. Им же написана «Повесть о честнем житии благовернаго и благороднаго и христолюбиваго государя, царя и великаго князи Феодора Ивановича, о его царском благочестии и о добродетельном исправлении, о святом его преставлении»¹⁵⁸. Иов был любим царём Феодором Иоанновичем, и платил ему равной любовью. Кончина государя сильно опечалила его. «В многи скорби и в печали впадох, о преставлении сына моего царя Феодора Ивановича», – пишет патриарх в своей духовной грамоте.¹⁵⁹ Чтобы почтить память любимого государя, Иов описал жизнь, добродетели и кончину его. Посему, главный характер всего сочинения не столько исторический, сколько панегирический. Повесть более похвальное слово благочестивому усопшему государю. Иов пользуется историей только для того, чтобы яснее изобразить добродетели усопшего, показать, в делах и событиях прекрасные качества души Феодора. Посему это жизнеописание не может служить полным изображением царствования Феодора. Здесь указаны немногие события его правления, изображены не столько государственные достоинства Феодора, сколько частные его добродетели. Вся повесть проникнута глубоким чувством любви к усопшему, которое язык её делает красноречивым и живым.

Заключим наше исследование о первом патриархе всероссийском словами патриарха Иоасафа, сказанными царю при перенесении мощей Иова: «Вот, смотри, Государь, как хорошо за правду стоять! И по смерти слава». В них высказывалось суждение ближайших потомков Иова о его служении отечеству.