Христианство и буддизм на Западе

Посещая собрание берлинского Евангелического союза, мы не раз слышали доклады о распространении буддизма в Европе. В этом отношении особенно выдается доклад Роберта Фальке “Христианство и буддизм”, в котором он знакомит с современным ходом буддизма и с учеными защитниками его. Полагая, что и для православных читателей небезынтересно будет познакомиться с подобными взглядами ученых защитников буддизма, тем более, что эти взгляды попадаются и у наших составителей новых, своеобразных религиозных учений, создавшихся под влиянием течения мысли на Западе, мы сочли не бесполезным познакомить русских читателей с этим вопросом, комментируя доклад Фальке лишь некоторыми другими литературными трудами, относящихся к данному вопросу.

Распространение буддизма в Европе. – Перенесение воззрений буддизма в западную философию, науку, литературу и искусство. – Буддийские катахизисы и надежды буддистов. – Причины распространения буддизма: а). сходство жизни основателя христианства и буддизма; б). сходство в основном пункте учения. – Гипотезы, объясняющие это сходство. – Их несостоятельность. – Разница основных начал буддизма и христианства. – Превосходство христианства.

Буддизм стал силой в Европе и Америке и оказал неслыханные успехи, после того как он был занесен пятьдесят лет тому назад. Мы живем теперь на деле во время индийского ренессанса, оживления индийской древности в Европе и Америке и для нас весьма удивительно, как в конце XIX-го столетия престарелые мысли, выдуманные 2400 лет тому назад, в отдаленном углу Индии нищенствующим монахом и позднее ложно понятые наследниками Будды, даже измененные и извращенные до неузнаваемости, снова появились в христианской жизни в первоначальной форме, приняли образ и побуждают следовать им не самые худшие умы. Как будто религия Христова, свергшая ранее с алтарей и духовно пересилившая богов греков, римлян и германцев, не перестающая и в настоящее время бороться с естественными и политеистическими религиями языческого мира, должна еще выдержать упорную борьбу пред ее решительным господством с религией Сакиа-Муни (Sâkyamunis). Обе мировые религии, имеющие каждая не менее чем 400 миллионов последователей, стоят друг против друга, и между христианами находятся не мало вернейших и могучих приверженцев Будды. С тех пор как Артур Шопенгауэр привнес основные мысли буддийской философии в собственную свою систему, именно, учение о страдании жизни, о воле к жизни, как причине страдания, далее о прекращении воли с смертью и, наконец, об аскетическом долге умерщвлять эту волю к жизни и стремиться к нирване “вступление в бессознательность”, буддийско-пессимистический дух значительно разветвился в нашем современном сознании и вызвал очень обширную литературу. Преимущественно известны два буддийские катахизиса: один полковника Олькотта, основателя оккультистической секты и президента теософического общества, составленный при помощи сингалезского первосвященника на Цейлоне Сумангалы (Sumangala) и распространенный в Англии и Франции в сотнях тысяч экземпляров, и другой, очень известный в Германии Субадры Бикшу (Subhadra Bhikschu) – немца, носившего в христианстве имя Фридриха Циммермана. Книжка написана с целью распространения буддизма между немцами и имела огромный успех. Из всей этой книжки особый успех имела и приобрела множество верующих одна мысль этой системы, именно, учение о переселении душ и окончательной нирване. Если уже ранее считали возможной эту теорию Джиордано Бруно († 1600) и даже Лессинг († 1781), то в наше время упиваются ею тысячи. В Дрездене основана (Августом Женни) целое учреждение, цель которого научное и литературное споспешествование распространению учения о переселении душ, и кто всматривается несколько глубже в духовные течения времени, тот замечает уже многочисленные указания на эти буддистские идеи и в живописи, и в музыке и в драме. Я назову драмы Ибсена: “Царь и галилеяне”, особенно Рихарда Вагнера: “Персиваль” и “Тристан и Изольда”¹. Делались также многократно попытки и с христианской стороны, чтобы сопоставить это учение с библейским учением о восстании тел и провозгласить самого Иисуса провозвестником этого самого учения². Наконец, делают еще шаг далее и производят христианство из буддизма или прямо чрез самого Иисуса, или не прямо – чрез литературные подлоги со стороны евангелистов. Уже Шопенгауэр, утверждавший, что “внутреннее зерно и дух христианства одни и те же с браманизмом и буддизмом”³, так как, по его воззрению, учение о наследственном грехе (Bejahung des Willens), об искуплении (Verneinung des Willens) представляют самые великие истины христианства, а все прочее только развитие и оболочка⁴, высказал догадку, “что христианские учения выведены как-нибудь из индийских религий”⁵. После этого эту мысль старались обосновать научно и ненаучно, что будет указано далее. Здесь нужно лишь упомянуть, что на всемирной выставке в Чикаго в 1893 году состоялся конгресс религий, на котором буддизм в присутствии христиан всего мира, высказался с совершенной свободой и утверждал, что христианские религии “есть не более как буддизм в иудейском одеянии” и что было бы “обманом” считать откровение Иисуса за оригинальное⁶.

Не удивительно при таких обстоятельствах, если в христианских государствах образовались буддийские общины. “Этические” и “теософические” союзы суть ничто иное, как отпрыски от корней буддизма. В столице Франции, в заключение ориенталистического конгресса в 1897 году, один буддийский священник совершил мессу пред избранной публикой известных и образованных французов, раздал во время мессы желтую ленту (желтый цвет принадлежность буддийского монашеского одеяния) и позволил каждому из присутствующих взять кусок этой желтой ленты домой. Громко и с уверенностью уже звучит триумфальный крик о победе Будды-Готамы (Buddha-Gotama) над Иисусом из Назарета. В упомянутом буддийском катахизисе написано: “буддизм есть будущая религия Европы, потому что он не есть только дело веры, как все другие “откровенные” религии, но познания и убеждения, религия свободного благородного верящего в себя человечества, которое не требует никакой божественной помощи и не боится никакого божественного гнева”. Известный индонолог и переводчик “Даммападам” (Dhâmmapadam) Карл Евгений Нейман приветствует следующими словами индийский ренессанс: ”наконец, взошел на нашем горизонте свет буддийского учения: оно будет светить всем, кто может снести свет истины”⁷, и другой ученый пишет: “исследователю буддийских писаний будет ясно, если он даже вспомнит, при занятии Упанишадом (Upanischad) и буддийской Зутта (Sutta), о богооткровенном слове в Ветхом и Новом Завете, как будто он выбрался из тесной, темной и сумрачной долины на горную высоту и странствует там в высоте далее в солнечном свете, при ясном небе и свободной перспективе”⁸.

Подобные возвеличения буддизма немцами усиливаются все более и более. Мы стоим, прежде всего, пред вопросом: как возможно было такое быстрое распространение буддийских учений в христианских государствах и в чем заключается тайна успеха? Если это пессимистически-бесчувственное движение нашего времени, которое гонит в объятия буддизма некоторые усталые, презирающие жизнь души? Есть ли это свобода от догмы и простой рационализм религии без личного Бога, без молитвы, без чудес, без того глубокого понятия о грехе и покаянии, какое мы имеем, которое более привлекает и удовлетворяет мыслящее человечество нашего просвещенного времени, чем учение христианства о личном Боге, чудесах и искуплении? Весьма возможно, что для многих прелесть буддизма заключается в его унылом, проникнутом мировой скорбью настроении, преимущественно рациональном, этическом характере, который делает ненужным всякое религиозное возвышение души, – но мы все же понизили бы цену буддизма и были бы несправедливы к нему, если бы пожелали не признать присущее ему истинное содержание его морали и его высокие цели. Между христианством и буддизмом есть удивительное и устрашающее сходство во многих вещах, как касательно возникновения, так и касательно содержания учения. Раз мы представим себе эти параллели сходства в их совокупности, то мы легко поймем силу влияния буддизма.

Эти сходства замечаются при сравнении жизни обоих основателей религий. Оба основателя родились на востоке, в отдаленных уголках Индии и Палестины – в Капилавасте (Kapilavasta) и Вифлеем, оба из царского рода: принц Сиддарта (Siddhârtha), сын князя Суддоданы (Suddhôdana) и Маюи (Mâya), из древнего рода Сакиа (Sâkya – поэтому также был назван позднее Сакиа-Муни – Sâkya-Muni), мудрец из племени Сакиа. Удивительные события и явления сопровождают их рождение. Будда вочеловечился, войдя в правую сторону матери в виде белого слона, таким образом, оба основателя религий явились на свет от приснодев Маюи и Марии в непорочном виде. При рождении Будды также поют небесные воинства, подобно как в Библии при рождении Иисуса: “слава в вышних Богу” – “родился чудный и несравненный герой, полный сострадания, спасение миру; он распространит отныне благо на все концы мира”. После этого прибывает с Гиммалаев браман Азита (Asita), по Евангелию Симеон, и пророчествует о будущих свойствах Будды-дитяти, что он будет освободителем от всех зол. По воздуху, как он и прибыл, он возвращается в свое уединение, проливая слезы, что он не доживет до времени спасения. Оба возрастали безгрешными. Однажды принц вышел со своими спутниками и заблудился в небольшом лесу. Опасение овладевает дворцом короля. Отец, сопровождаемый свитой слуг, находит его окруженным небесными духами, воспевающими ему славу. Сам ребенок сидит под тенью дерева, погруженный в глубокое размышление, занесшие его в вышемировые страны. Кто не вспомнит здесь о 12-ти летнем Иисусе в храме. После этого нет никаких известий до их выступления на арену деятельности. Чрезвычайные приключения приводят обоих почти в одинаковом возрасте – Будда был 29, Иисус 30 лет – в уединение для поста и борьбы, и потом они выдерживают одинаково чрезвычайную борьбу с искусителем. В то время как Иисус ищет в пустыне средства и пути, чтобы основать Царство Божие, Будда первоначально борется с плотскими соблазнами и обольщениями злого бога Мара (Mâra) и его дочери и потом, сидя под деревом Боди (Bodhi-Baum), нашел освобождение в мысли, что теперь он должен погрузиться в нирвану без всякого возвещения учения: “если я буду теперь возвещать учение и меня не поймут, то это принесет мне только истощение сил и труд”. Но когда оба побороли себя, они оба выступают на проповедь и первое слово проповеди мощно звучит ко всем классам и состояниям: “всем открыты врата вечности! Кто имеет уши, слушай слово и верь”! – подобно призыву Иисуса: “покайтеся, приблизилось царство небесное”. Далее подыскиваются ученики для совместной работы: у Будды первоначально 5, позднее 60, которые посылаются в мир с особой инструкцией для миссионерской работы, подобно как у Иисуса 12+70. Из этого круга учеников выступают всякий раз трое, совершенно различных друг от друга: Сарипутра (Sâriputra) – буддийский Петр, Ананда (Ananda) – прославленный любимый ученик Будды, который присутствовал при смерти учителя, обменивался с ним последними словами и получил его завет, и Девадатта (Devadatta), который позавидовал своему двоюродному брату Будде, произвел раскол в его учении и преследовал в жизни учителя. Это буддийский Иуда. С своими учениками ходили оба учителя по стране, проповедуя, исцеляя, творя чудеса, не имея имущества, бедные, бесприютные, безбрачные, без всяких претензий, не применяя никогда насилие. В то время как для нашего Спасителя дарили простую пищу его ученики, или дружественные приверженцы, Будда-Гатама шел каждое утро в желтой одежде, с бритой головой, с горшком для милостыни в руке от дома к дому, с устремленным к земле взором, молчаливо и смиренно ожидая пищи, какую ему предложат. В полдень садился он в тихой комнате, или в прохладной тени леса, ел, потом погружался в размышления, пока спадал к вечеру зной солнца и он возвращался к шумным занятиям друзей и врагов. Оба основателя религий вступали в сношения со всеми кругами народа, с высшими и низшими, обедали за столом знатных, чтобы потом снова возвратиться в уединенную пустыню, на высоту горы или в тихую рощу для проповеди там или для самоуглубления. Гефсиманский сад был любимым местопребыванием Спасителя, для Будды таким местом был парк Иетавана (Ietavana). Трудна была борьба с врагами, представителями родных религий, из которых вышли основатели: Будда борется с браманами, но для него была легче победа над малоорганизованной, презираемой народом, одержимой явными нравственными недостатками кастой, чем Иисусу Христу над фанатическим, снабженным силой и авторитетом, тесно сплоченным обществом фарисеев. Блудница Амбапали (Ambapâli) поражается словами Будды, приглашает его в свой дом к столу, и хотя врачи удивляются, – подобно тому как фарисеи у Лк.7:37 в истории о великой грешнице, – и стараются воспрепятствовать приглашению, Будда приходит. Кающаяся садится на низкое седалище к ногам учителя, слушает его слова и потом дарит свой дом монашескому ордену. Известна и следующая история: Ананда, после того как он долго странствовал по стране, встречает молодую девушку из призираемого класса “чандала” (Tschândâlas)⁹, когда она черпала воду и просит у ней, чтобы она дала ему пить. Она говорит, что она из рода “чандала” и поэтому ей невозможно приблизиться к святому. Он отвечает ей: сестра моя, я спрашиваю тебя не о касте, не о роде, а прошу у тебя только глоток воды. Дальнейшее продолжение повествует об обращении девушки случайно проходившим мимо Буддой, который высказал при этом для ее успокоения живое согласие с Анандой¹⁰. После того как оба предсказали свою смерть, Будда умирает (560–480 до Р. Х.), вкусив отправленной свинины, стариком 80-ти лет, после 45-летней деятельности, при громе, молнии, и чудесных явлениях, подобно тому, как Иисус Христос на кресте после трехлетней деятельности, в расцвете сил 33-х летнего мужа. Оба они признаны последователями за богов и призываются в молитвах. Реликвии, как зуб Будды и одежда Иисуса Христа, пелены и щепы от креста почитаются, имеющими чудесную силу святынями.

Не менее, чем жизнь, сходно и учение обоих основателей. Оба вышли из древних жреческо-жертвенных религий – из браманизма и иудейства, извлекли из них добрую часть их религиозной и нравственной силы и соединили вместе с тем самое лучшее в новое учение. Будда построил свою систему на следующих основаниях: на выводах нигилистической философии, развившейся из пантеистического браманизма, на атеизме, на отрицании. Ведь, жертв, иерархии вместе с делением на касты, далее на учреждении монашества, на учении о переселении душ и на переложении сущности религии из действий в прочно установившееся познание. Иисус Христос соединил в новый союз веру иудейства в Единого Бога, в пришествие царства Божия с его Мессией, в авторитет Священного Писания, в действительность загробного мира и также пророческого понимания религии, как одного чистого и освящающего сердечного благочестия, и из этого создал совершенно новое Евангелие. Но как не кажутся различными обе религиозные системы, то все же основной тон их удивительно совпадает в учении о спасении (об освобождении – bei der Lehre von der Erlösung). Глубокое сознание зияющего раздора между тем, что человек есть и чем он должен быть, между идеалом и действительностью, страстное желание свободы от всех гнетущих оков и достижения этой представленной цели, как высшего блага, заставило сделать мысль о спасении ядром обеих мировых религий. Будда говорит: “вы ученики, как великое море проникнуто одним вкусом, именно, вкусом соли, точно также должны быть проникнуты вкусом одного учения и одного закона, именно, вкусом спасения”. С захватывающей сердце серьезностью призываются последователи Буддой к борьбе против греха, корень которого эгоизм. Здесь не помогут ни жертвы, ни дела, здесь поможет лишь изменение мыслей. Для нас отзывается Новым Заветом, когда мы читаем: “не тот, в действительности, великий герой, кто поразит в битве десятки тысяч сражающихся, но единственно тот, кто побеждает себя”. “Шаг за шагом, предмет за предметом, минуту за минуту должен, кто действительно мудр, очищать свое я от всего нечистого, подобно тому, как золото чище серебра”. “Никто не должен прилепляться к миру и его соблазнам и удовольствиям”, подобно тому как написано в 1-м послании Иоанна (Ин.2:15–17): “не любите мира, ни того что в мире. Мир проходит и похоть его”, – это есть также альфа и омега всякой буддийской проповеди. “Как можете вы смеяться, как можете вы применяться в мирской похоти? Всегда возжигайте пламя, потому что вас окружает мрак. Разве вы не желаете искать света?”. Последними словами Будды было: “все тленно, что совершается здесь. Боритесь неустанно!”.

Между этими серьезными требованиями борьбы звучат также милые звуки об обязанности сострадания и любви к врагам. В изречениях “Даммападам” говорится: “побеждай гнев кротостью, злое дело – добром, скупость – щедростью, лжеца – правдой…”. “Кто не платит врагам враждой, распространяющим зло – кротостью, не жаден между жадными, такого называю я браманом”...”Вражда скорее умиряется не враждой: она умиряется отсутствием вражды. Это вечный закон”. Буддизм носит и полон духа кротости и благотворительности, на основании которой он требует устройства домов для бедных и больных, монастырей, даже госпиталей для животных и запрещает убивать даже самое малое живое существо; он полон духа терпимости, которое не дозволяет для распространения религии кровавых преследований ересей, напротив, он предлагает широкую терпимость каждой религии; он полон воспитывающей силы для воздержанности, умеренности и скромности, особенно для постоянства в страданиях и для дружеской готовности к жертвам. Кроткое учение Будды подействовало облагораживающим образом на жестокость и суровость народов, оно приводило их к умеренности и самообладанию и принесло достойный удивления результат между номадами центральной Азии и между племенами Цейлона и Сиама. К какому самоотвержению и доброте делает способными буддизм своих приверженцев, показывает нам история, которая произошла даже после смерти Будды. В принца Кунала (Kunâla) влюбилась королева, жена его отца, и была отвергнута им. Полная жажды мстить, она посылает принца в отдаленную провинцию и приказывает там вырвать ему глаза. Когда при плаче и воплях толпы, был вырван первый глаз, Кунала берет его в руку и говорит: “почему не видишь ты, грубый кусок мяса, образы, которые ты только что видел? Как обманываются, и какое порицание для глупцов, которые надеются на тебя и говорят: это я”. Когда вырван был второй глаз, он говорит: “телесный взор, который трудно получить, вырван у меня; но я приобрел совершеннейший взор мудрости. Король не узнает во мне более своего сына, но я сделался сыном возвышеннейшей королевы – мудрости”. Ему сказали, что такое предписание дала королева; но он ответил на это: “да будет она, давшая такое приказание, счастлива, пусть насладится жизнью и могуществом, потому что через нее я познал высшее благо”. Потом он бродит в образе нищего, приходит в город отца и громко поет пред его дворцом. Король узнает голос Кунала, призывает его к себе и позорное деяние обнаруживается. Король хочет умертвить злую жену, но Кунала просит за нее и говорит: “король, я не чувствую никакой боли и, не смотря на жестокость, какую я испытал, во мне нет искры гнева. Мое сердце полно благожеланий для моей матери. Что мои слова верны, пусть возвратится ко мне зрение, как оно было ранее”, и тотчас он получил зрение в его прежней красоте. И если мы в конце концов вспомним об изумительном сходстве между нынешним, конечно, выродившемся буддизме и католической церковью, о всеобщем почтении изображений и реликвий, о похвальных делах, о часто повторяемой молитве, о обычном розовом венке, который, быть может, сделался известным из Индии и занесен при посредстве магометан со времени крестовых походов, о сходстве культа с его процессиями, песнопениями и мессами, преимущественно о папстве Далай-Ламы (Dalai-Lama) северного буддизма, об учреждении монашества с тонзурой (выстриганием волос) и далее о собственных явлениях, что буддизм также распался на две ветви и на севере следует более развитию преданий, а на юге удерживает старый дух Будды, как и христианская церковь разделилась на католическую и евангелическую, далее о том, что первоначально буддизм проникнут сам в себе троичностью, заключающейся в преданном исповедании: “я уповаю на Будду, учение и общину”, подобно как в христианстве: “я верую в Отца, Сына и Св. Духа”, то легко понять симпатии многих христиан к этой религии. Да, мы необходимо придем к вопросу: в виду таких сходств, быть может, христианство есть не более как отсадок буддизма или образовалось под сильным влиянием его? Как объяснить подобные совпадения? На это мы и постараемся ответить.

Ныне широко распространено воззрение, которое выступает перед нами из многих книг, а также из катехизиса Субадры Бикшу и из возбудившей первоначально столь большое внимание книги Николая Нотовича “Пробел в жизни Иисуса”, что Иисус с 12 летнего возраста был учеников одного буддийского монаха в Индии и потом возвестил в Палестине учение о спасении. Но это учение Иисуса было позднее затемнено и смешано с ошибками из книги иудейских законов, а потому оно не так ясно выдается из Евангелий. Во всяком случае, основу христианского учения, как и самое появление основателя, буддийского происхождения, Александр Нотович, который будто бы нечто такое прочел сам в одном тибетском монастыре, вскоре был заклеймен публично, как шарлатан и фальсификатор¹¹, – и если мы припомним, что во всех новозаветных, апокрифических, да даже и вышедших из рук врагов христианства, сочинениях не находится ни малейшего отзвука о пребывании Иисуса в Индии, что скорее, при первом появлении Иисуса в Назарете его соотечественники были изумлены плотником, сыном Марии и спрашивали: “откуда это у него?”, не каждую ли субботу, по своему обычаю (Лк.4:16–22), Он тихо сидел в синагоге; если далее подумаем о бесчисленных разностях обеих религий, о первоначальном происхождении и простоте самого Иисуса, о беспристрастии и правдивости апостолов, далее о том, что, прежде всего, имя Будды, как основателя религий из людей, упомянуто около 220-го года после Р. Христова христианским отцом церкви Климентом Александрийским, при чем Будда его последователями, “ради особого почтения к нему”, был признан за бога (Строматы, I. 15. § 71), об известиях, которые позволяют заключать о полном незнакомстве тогда с этой индийской религией, то мы сочтем долгом из почтения к науке еще яснее выставить глупость этих фантазий.

Иначе относится к этому, конечно, профессор Рудольф Зейдель, который соорудил огромный научный снаряд для обоснования воззрения о зависимости Евангелий от буддийских легенд, а, следовательно, и о выдумке жизни Иисуса по жизни Будды. Зейдель утверждает, что рядом с древнейшим собранием изречений Матфея, рядом с древнейшим историческим изображением старо-Марка в основу наших Евангелий положен еще третий древнейший источник, именно, поэтически – апокалиптическое евангелие, которое написано неизвестным сочинителем и перенесло историю и речи Будды на Иисуса, преимущественно историю детства, наставления ученикам, последние речи и фантазии о будущем. Иисус помещен здесь просто на место Будды, после того как “найденное было обработано через возобновление в христианском духе”. Эта христианская выдумка, принятая всеми евангелистами, а также и Иоанном, была обработана “каждым по своему вкусу”. Жаль, что этот источник потерян. “Этот самый источник мог потеряться тем легче, чем способнее признавалось, таким образом, его содержание для евангелий, каковые в свою очередь, при их более историческом виде и принятии подлинного, старохристианского содержания учения, предавали забвению раннейшее произвольно выдуманное сочинение”. Так должна быть решена загадка, которая до сих пор через абстрактное понятие “мифического” была более затемнена, чем разъяснена”¹².

Так говорит Зейдель. Но мы считаем это воззрение вместе с большинством исследователей, работающих в этой области, по внешним и внутренним основаниям за совершенно ошибочное. Конечно, представлялась возможность для заимствования со стороны христианских писателей единственно лишь потому, что буддийские книги большею частью были составлены до Р. Х. Буддийская библия Трипитака (Tripitaka)¹³, каковая заступает место нашей Библии, с ее тремя частями: Винайа-Питакам¹⁴, Зутта-Питакам¹⁵ и Абидарма-Питакам¹⁶ составилась уже в V-м или IV-м столетии до Р.Х. В известной надписи на скале при Бабре (Bhabra – несколько дней пути от Джапура-Dschapur) указал уже буддийский Константин, король Осока (Osoka) в III-м столетии до Р.Х. на эти канонические писания как на единственный и подлинно имеющий основания авторитет, а в 80-м году до Р. Х. был прочно утвержден этот древний Пали-канон (Pâli-Kanon) на Цейлоне. Существовали также бесчисленные биографические легенды о Будде и если даже Лалита-Вистара (Lalita-Vistara)¹⁷, которая должна была быть главным источником для христианских писателей, была составлена, быть может, 20 лет спустя после Р.Х., то все же основное ядро ее рассказов относится к столь отдаленным столетиям, что в отношении хронологии для христиан не представлялось никакой возможности к пользованию буддийской литературой. Напротив, влияние буддийской литературы, принимая во внимание ее старейший возраст и обожание буддийского канона, было совершенно исключено для христианских Евангелий. Мы желаем также подвергнуть оценке указание Зейделя на торговые и промышленные отношения Индии с Римом, Антиохией и Афинами ко времени рождества Христова. С тех пор как Александр Великий открыл восток, народы столкнулись вместе, и нам известно, что буддийские миссионеры вели пропаганду своей веры. Итак, этим прямым путем могло весьма легко происходить влияние на образование религиозных идей других народов, как оно, несомненно, слагалось на вышедшем из Индии учении о переселении душ у Платона и Пифагора. Но мы все же считаем невозможной какую-либо зависимость евангелий от буддийской легенды. Могли торговые сношения конечно происходить между Италией и Индией, но если принять во внимание, как скудно было тогда знание индийской философии и литературы у римских писателей, то и тут все же станет такая детальная по полноте репродукция индийской материи обыкновенным палестинским писателем совершенно редкостной и необычайной. И если существовало поэтически-апокалиптическое евангелие, как думает Зейдель, то куда девался этот древнейший источник и почему он нигде не упоминается? Мы все же имеем сведения о старо-Марке и старо-Матфее, а этот самый старейший и важнейший документ для истории детства Иисуса неужели мог исчезнуть, не оставив никакого следа? Мы знаем, что история детства Иисуса составлена в недрах старейшей христианской общины, при жизни родственников Иисуса; она насаждена устно, прежде чем была записана. Возможно ли было примешать к ней индийскую материю, пока был жив Иаков? (до 69 г. после Р. Х.), брат Иисуса, и чтобы никто не возразил против этого? Далее мы должны обратить внимание на приведенные нами параллели. Тут нельзя не заметить, что эти истории согласны с библейскими только в одном, большей частью постороннем пункте, а в важнейших они совершенно различны. Возьмем для примера потерю Будды и 12-летнего Иисуса в храме. Во всей этой истории, в сущности, согласуется лишь их потеря и находка родителями; напротив, приключения с 12-летним Иисусом в храме во время Пасхи между еврейскими учеными и его детски-наивное и все же столь великое и начальное слово: “не весте-ли, яко в тех, яже Отца Моего, достоит быти Ми” (Лк.2:49) совершенно несравнимо. Буддизм и христианство, как будет показано далее, столь диаметрально противоположные религии, с таким огромным различием, что эти немногие сходства есть не более как одна капля в море, при существующих разностях. И то, что есть действительно сходного, нужно изъяснять по закону: равные причины имеют одинаковые действия. Если в религиозно-исторической области часто обнаруживаются поразительные сходства даже у совершенно отдаленных друг от друга народов, то тем более возможно такое совпадение, при одинаковом положении и сходных обстоятельствах, в которых стояли Будда и Иисус. Оба происходили из священнической религии, оба предприняли основание нового учения, оба желали углубить религию, привести ее в сознание и обоим была присуща потребность спасения. Разве это не в порядке вещей, что оба они были приветствуемы представителями отживающих религий, как спасители, далее, что оба перед великим делом пережили внутреннюю борьбу, от которой не свободен никто из смертных пред начинанием великого дела, что они жили в посте и уединении, избирали учеников, делали одинаково чудеса и проводили свои мысли в народе в виде кратких понятных изречений и притч? Из огромного количества примеров из различных религий можно доказать, что из одинакового положения образуются одинаковые события, и разве это не может случиться в малейших параллелях в буддизме и христианстве?

Если бы было на самом деле найдено абсолютное доказательство искусственности всех, рассказанных в Евангелиях, фактов, то не нужно было бы отвергать вопрос о зависимости их от буддийских источников. Но этого до сих пор нет, и мы твердо стоим на вере в историческую истинность наших евангельских повествований. Кто не разделяет эту точку зрения, тому будет указано на некоторые внутренние основания, которые прямо разбивают его воззрение. В науке сравнения религий есть закон: “можно только тогда заключать о заимствованиях, когда круг представлений не достаточен для изъяснения подробностей, при которых живет сочинитель”. Разве был круг представлений учеников Иисуса таков, что они, в случае желания выдумать Его жизнь, не могли найти каждый отдельный случай в самих себе? Очевидно, круг представлений учеников был таков, что они могли самостоятельно находить каждую историю в самих себе без пользования чужим материалом. Если бы они, например, пожелали выдумать рождение Иисуса от девы и его безгрешность, далее явление ангелов и их хвалебное пение, то они не нуждались здесь в буддийском напоминании, но имели действительное напоминание в пророчествах Ветхого Завета; далее, в их понимании о наследственности греха заключалось уже, что Сын Божий составляет исключение из него, особенно, если принять в соображение, что безгрешный Сын Божий должен прийти на землю только по непосредственному благоволению Бога. Если еще указать, наконец, на простой, беспристрастный способ писания евангелистов, отличный, как небо от земли, от мистического, изощренного представления Лалита-Вискара и вообще всего буддийского текста, далее на то, что ученики, в случае если б они пожелали допустить соперничество Иисуса с Буддой, превознесли бы Его пред индийцами, выдумывая еще большие чудеса, чем у Будды, и что мы заметили бы это насильственное распространение жизни Иисуса в рамке буддийских представлений где-либо вообще в оставшихся и отдельных евангелиях, то можем считать этот вопрос упраздненным, хотя и не надеясь, конечно, что вместе с тем исчезнет и это литературное бесчинство необуддийских кружков. Наш Спаситель столь оригинален, жизненно правдив и все же для человеческой меры столь мало измеримый и не изобретенный образ, что нам кажется и научной и религиозной неправдой, чтобы ставить Его в какое-либо соотношение с Буддой. И сам Зейдель признает: “сознание о беспримерном деле и высоте содержания христианства может иногда овладевать с такой силой нашими сердцами, что невольно кажется недостойным и пошлым думать, чтобы такое украшение создано было только фантазией, как только мы касаемся мощной важности и кроткой высоты запечатленного божественной полнотой лица Иисуса”¹⁸.

В заключение не лишним будет кратко указать на основные различия обоих основателей их мировых религий, чтобы ясно выступила божественность и истинность христианской религии.

Будда был сыном своего века. Он вырос в восточной роскоши, щедро вкусил наслаждение жизнью, имел женщин и танцовщиц и потом из отвращения к жизни неожиданно сделался реформатором. Когда Будда познал, при одной из своих прогулок, скорбь и горе жизни при встрече с стариком, прокаженным, мертвым и аскетом который посоветовал ему, отчаявшемуся в жизни, бегство из мира, он тотчас вероломно убежал от своей жены и сделался нищенствующим монахом, чтобы узнать освобождение от страдания жизни. В конце концов, он составил из результатов философии его времени новое учение и выдал себя за Будду, за “просветителя”. Иисус не прошел таких внутренних потрясений; Ему нечего было ломать в своем прошлом: он возрастал как все, как почка на дереве. Его душа не была взволнована чувственностью, у него не было ни вероломства, ни пятна. Не отвращение к жизни, но призыв к Небесному Отцу проводил Он на Его тернистом пути основателя религии любви и спасения.

Будда был простой, обыкновенный, в своем роде, счастливый человек. – “Живете вы, Господин, Возвышеннейший, счастливо?” спросил его однажды деревенский житель. “Да, ученик”, ответил он, “я живу счастливо. Я один из тех, кто живет на свете счастливо”. Но чего ему не доставало, так это теплой деятельной любви к человеку. Для страданий человечества он не имел никакого иного утешения, кроме как: будь монахом, умри для себя и жизни. Его любовь пассивна. От того он не имел никакого интереса к социальному обновлению государственной, семейной и народной жизни. Обстоятельства могут оставаться, как они есть: монах не имеет никакого участия в делах и заботах мира. И этот человек, бродивший как нищий с горшком для милостыни в руке, все же остался аристократом, выбрал себе учеников из высших сословий и лишил благословения его монашеской религии прямо тех, которые всего более нуждались, больных, детей до 15-летнего возраста, рабов, крепостных, чиновников и солдат, последних лишь за то, что государство перестало бы существовать, если бы все они удалились в монастырь. У Будды не билось горячее сердце в груди, и он не имел никакого чувства для всего человеческого. Как разнится от него Христос: в Нем полная, горячая любовь, которая простирается на всех людей, особенно на страждущих и угнетенных, она желает проникнуть все жизненные отношения новым духом и улучшить, она простирается даже на врагов и прощает им, да, она приводит Его на крест – к смерти грешника за грешный мир. Будда умер в глубокой старости, вкусив отравленного свиного мяса; Христос добровольно предал Свою жизнь за грехи мира. Его смерть была завершением Его послушания, заключением Его жизненной любви; она есть для нас утешение, что, не смотря на нашу греховность, мы можем с верой взирать на нашего небесного Отца. Будда – беглец из мира, презритель мира, тупой монах; Иисус – Спаситель мира. Когда Будда ушел в нирвану, он оставил своим печалящимся последователем только его учение. “Итак, быть может Ананда, – сказал умирающий, – вы думаете: дело потеряло своего учителя, мы не имеем более учителя. Вы не должны так думать, Ананда. Учение и закон, которому я вас учил и который возвещал, вот ваш учитель, если я и ушел”. Когда умирал Иисус, Он оставил Своим присным не только Евангелие о любви Божией, не только святые Тайны, но Он оставил им Свой дух и возвестил Свое вторичное пришествие во всей славе. Нужно ли еще говорить о воскресении Иисуса об этом чудном событии для утверждения веры учеников и вместе с тем для утверждения нашей христианской церкви. Это печать для засвидетельствования Его жизни со стороны Бога, а для нас также доказательство, что не Будда, но Он один “путь, истина и живот и что Он с нами до скончания века”. По тому Иисус Христос стоит в центре Его религии, и если б пожелали Его удалить отсюда, то христианство потеряло бы Его душу и силу. А буддизм может существовать без всякого отношения к своему основателю. Каждый стоит здесь сам по себе, и после того, как предначертан путь ко спасению Буддой, всякому не остается ничего более, как странствовать по этой холодной и мрачной стезе к нирване без надежды в какую-либо небесную помощь, без веры в живую близость учителя¹⁹.

Даже сам Будда признавал, что буддизм в его систематическом построении непоследователен и нелогичен, что он лишь смешение самого радикального материализма с самой дерзкой метафизической спекуляцией, учение – полное пробелов: “ученики, то, что я узнал и не возвестил вам, гораздо более, чем то, что я вам возвестил”; но важнейшие основы все же выступают с некоторой ясностью из этого тумана. Нет личного Бога, таков вывод этой нигилистической философии. Вместо Бога миром управляет закон причинности, неумолимый закон сцепления следствий и действий. Эта машина работает с абсолютной корректностью и неумолимостью и в нравственной области, как Карма (Karma). Таково буддийское провидение божества, которое позволяет происходить соответствующим наградам и наказаниям за деяния из добрых и злых причин; оно слепой мститель, который собирает сумму всех земных случаев и из них образует сущность и обстоятельства для души, возвратившейся снова на землю. Мы не более как продукт вины или заслуги нашего прошлого течения жизни. – Мы христиане, напротив, по откровению Иисуса Христа верим в личного Бога, в небесного Отца, в Его милость и любовь, а потому мы можем с полной верой молиться Ему, можем взывать к Нему в нужде и скорби и знаем, что Он любит нас и содействует нам. Во всех подобных стремлениях жизни буддисту отказано, он прикован, без молитвы, без надежды на любвеобильную милость Божию, к мировому порядку, пред которым он может иметь лишь ужас и отвращение.

Этот ужас и отвращение еще более возрастают, если буддист всматривается в мир. Этот мир – откуда он? Кто его создал? Не Бог, но сам человек. Как могут ощутить души охоту к жизни, когда они произошли по закону причинности и по определенной данной Буддой формуле вместе с миром. Не сказано откуда произошли души и материя для мира, а только, что “мир не имеет ни начала ни конца; начало окутывающего души незнания не познаваемо: они постоянно приводятся к существованию, к возрождению при помощи воздуха”. Бытие мира – вина человека, но в действительности этот мир вовсе не существует. Он есть только кажущиеся: вещи, происшедшие из “ничто”, представляют из себя и приходят снова в “ничто”. А люди, блуждающие в этом кажущемся мире? Они также “ничто”. С тех пор, как они произошли, при их незнании, что жизнь есть страдание, они прельщаются Танчой (Tanha) стремлением и склонностью к жизни и подчинены полнейшей тленности. Тело обречено смерти и потому от него нужно отвращаться: оно есть “ничто”. Дух также не существует: он есть только временное горение субстанции познания, непостоянного ни на одну минуту, но переменчивого, как горящее пламя. Душа, внутренняя личность – тоже не существует. Весь человек есть лишь куча блуждающей материи и сил, но никак не в действительности существующая и самостоятельно развивающаяся личность. Самое святое, что мы чувствуем, от Бога и Богом созданная душа, с ее движениями совести и стремлением к совершенству и вечному общению с Богом, духовные задатки и способности, – все отрицается и презирается. Но самое ужасное в этом человеческом состоянии есть еще то, что образ, называемый человеком, не уничтожается совершенно смертью. Что от него остается – это троякое: воля к жизни, субстанция познания и одновременное сознание вины и заслуги. Из этих трех элементов творит слепая Карма нового человека. Это есть учение об изменениях души (Seelenwandelung, aber nicht Seelenwandelung), при чем отрицается тождество душ в их различных существованиях и только признается беспрерывность в разрешении нравственных задач. Так влачит всякая душа, как наследница всего раннейшего, все бремя тяжести прежнего бытия и передает дело очищения наследнице, страдая за прошлое и все же будучи ответственна и за будущее. О бессмертии в христианском смысле не может быть и речи, но только о цепи внутренне-связующей живые существа, о цепи, которая, быть может, когда-либо оборвется. Как глупо это учение об изменениях души, так как в нем не вспоминается о прежней сущности души, так как оно противоречит всякому эмпирическому и психическому опыту, – как оно нравственно бесцельно, так как в новой жизни не знают за что нужно каяться и чувствуют себя даже в теле зверя ответственным за его прежнюю вину! Как опасна эта теория, ведущая к самоубийству, чтобы отрешиться от несносных жизненных условий и обменять их на новые! По буддийскому учению самоубийство не преступление, но только глупость, так как невозможно совершенно прекратить бремя жизни. Только совершенно святой, Арачат (Arahat), может, стоя пред нирваной, смело наложить на себя руку. Что удивительного, что при таком мировоззрении и жизнепонимании буддист презирает все, что существует, и исполнен одного непобедимого пессимистического отвращения к жизни. Рассмотрим еще подробнее сущность буддийской мысли. “Все есть страдание”, – так гласит вышедшее от самого Будды, исповедание веры – учение о четырех истинах, – “рождение – есть страдание, старость, болезнь, смерть – страдание, разлука от любимого, общение с нелюбимым – страдание, неполучение, что желательно, – страдание, коротко, все бытие, как отдельное существо, во всей своей природе полно страдания. Это для вас, братья, самая возвышеннейшая истина о причине страдания: она лежит в желании жизни, в стремлении к бытию и наслаждению, которое ведет от возрождения к возрождению и ищет удовлетворения то в одном, то в другом образе; это стремление к удовлетворению страстей, к индивидуальному счастью в настоящей или будущей жизни. Это для вас, братья, самое возвышенная истина о прекращении страдания: это полное уничтожение желания жизни, стремления к бытию и удовольствию. Нужно пересилить его, отказаться, отрешиться от него и не давать ему далее никакого места. Это для вас, братья, самая возвышенная истина о пути, который ведет к прекращению страдания: это найденная мной возвышенная стезя, восемь частей которой называются: правое познание, правая воля, правое слово и дело, правая жизнь и стремление, правая мысль и самоуглубление”.

Все далее и далее простирается пропасть между христианством и буддизмом. Что мы христиане считаем за дар Божий – жизнь, что мы рассматриваем за спасительное посещение, при помощи которого мы воспитываемся к чадам Божиим, – страдание, это кажется буддисту несносной мукой и потому чрез всю презирающую мир систему проходит одно желание: мы должны отрешиться от жизни и от всего, что нас связывает с ней. Освобождение буддиста – есть дело совершенного уничтожения. Наше понятие греха, как противления воли человеческой воле Божией, совершенно потемненное грехом, испорченное направление воли, от которого мы можем быть освобождены даром милости Духа Святого, само собой разумеется, не понятно для последователя аскета Готамы. Грех для него – стремление к жизни, ведущее к изменению души и происходящее в основе от незнания четырех истин. Блажен тот, кто совершенно умертвил желание жизни и сделался глух ко всем внешним влияниям; плох тот, в ком еще горячо бьется сердце любовью и силой, желанием дела и стремлением созидать. Он стоит еще далеко от цели – нирваны. Поэтому, буддист предпринимает страшную борьбу, которую когда-либо мог предпринять человек, борьбу против личности, против сущности и бытия. Освобождение требует совершенного удушения личности с ее ошибками и добродетелями. Любовь – тоже оковы жизни, и потому она должна быть чуждой сознанию монаха и нищего. И если в этом медленном самоубийстве умерщвлены все отношения человека к жизни, к Богу, семье, отечеству, к любви и счастью, к свободе и развитию, к обязанности и труду, если усталая душа полна тупого индефферентизма, то монах достиг своего спасения, но без Бога и без помощи, хотя это и не легко было сделать, так как пути самоосвобождения были полны терний. Истинное познание страдания жизни был первый шаг, второй бегство от мира и монашество, и потом самоуглубление, самопринуждение, самоумерщвление, долгая, ежедневно новая цепь обязанностей и жертв, которых требовал аскет Готама-Будда. И когда душа прошла этот полный мук путь, что тогда? Тогда она предстала пред вожделенной нирваной. Но что такое нирвана? Достаточно ясного ответа на это Будда не дал, и, поэтому, хотя считается старыми монашескими общинами ересью утверждение, что нирвана есть “ничто”, что она есть продолжение существования души, но истинное воззрение на всю систему учителя делает это ясным. Кто отрицает Бога и душу, кто смотрит на существование, как на страдание, кто понимает под грехом стремление к жизни и под спасением уничтожение ее, для того нирвана может быть лишь абсолютным “ничто”, прекращением души. С “ничто” начал буддизм и свою мудрость оканчивает он тем же самым “ничто”.

Для цели этой нигилистической философии, этого радикального атеизма наша удивительная этика, с ее возвышенными и кроткими повелениями добросердечия и любви к врагам, может только быть эгоистическим средством, самообузданием, чтобы приготовить полную жизни личность, через самоотрешенное терпение и служение, для нирваны. Когда мы читаем такие изречения: “не ищи того, что тебе приятно и еще менее то, что неприятно;...любовь, которую нельзя видеть, приносит боль, равно как причиняется та же боль и при виде зла;...все скорби и жалобы, все страдания происходят в мире от того, что нам приятно, и где нет того, что приятно, там нет также и их; поэтому, не может допускать приятного в мире тот, стремления кого направлены к тому, чтобы не было скорби и нечистоты”²⁰, – или когда мы читаем о принце Вессантаре (Vessantara), который, взяв к себе жену одного нищего и его детей, со смехом возвращает их и восхваляется за это, – когда принц Кунала переносит сделанную ему несправедливость без вышечеловеческих гнева и скорби и терпит это без искры нравственного чувства о правде и неправде, то такую этику нельзя не назвать отрицательной, пассивной, опасной. В основе такой любви к врагам, добросердечия и терпимости лежит лишь равнодушие к себе, тупость чувства, или холодный расчет о более полезных следствиях. При такой этике мы должны всегда помнить слово апостола: “и если я раздам все имение мое бедным, и отдам тело мое на сожжение, а любви не имею, нет мне в том никакой пользы”²¹. Во всяком случае, буддизм не имеет никакого понятия о положительной, деятельной и самоотверженной любви, о какой в духе нашего Спасителя говорит апостол Павел. Будда никогда не предлагал любить врага, но только не ненавидеть своего врага. Такая пассивная, тупая мораль терпимости не может быть подобна и не может служить дополнением для той религии, которая ведет всякого человека ко кресту Иисуса Христа, ходатайствует для кающегося о прощении грехов и союзе с Богом, оберегает и обновляет личность, вместо того, чтобы ее уничтожать, обещает душе не только дальнейшее существование, но и по преимуществу, через воскресение учителя, ручается за религиозную очевидность того, что ничто не в силах оторвать нас от Бога. Буддизм не может в дальнейшем привести к крушению христианство. Возможно, что учение Будды, в силу его этического пессимизма, вследствие религиозной спутанности и равнодушия нашего времени, завоюет себе еще большую область; но как скоро придет в движение совесть человека, чувствующего свою ответственность перед Богом, или как скоро душа, по своему глубочайшему и страстному желанию, потребует удовлетворения, тогда тот час будет оставлена нигилистическая, подавляющая изнеможением философия, которая бросает человека под вечное, круговое движение пустого, лишенного Бога мира, которая замыкает также для души взор вовнутрь на самые святые движения, как и вовне на предназначенные нам вечные цели, и человек возвратится вновь к той религии, которая пришла с неба, чтобы и нас привести на небо. Реальные, неразрушимые потребности души, созданной просвещенной Богом, всегда будут крепче, чем всякая спекуляция заблуждающейся фантастики, и если б теперь в виду увлечения Буддой Иисус из Назарета снова спросил нас: “а вы за кого почитаете Меня?”, то все те, кто хотя отчасти ощутил Его любовь, должны исповедать вместе с Петром: “Ты Христос, Сын Бога живаго”²².

Н. Писаревский

Берлин 1898. Апрель.