XXII. Прием в Младший Братский Кружок (Воспоминания)
Прием в Младший Братский Кружок – радостное, светлое событие в нашей школе... Помню я какие прекрасные минуты пережил я, когда меня принимали в кружок... Это было в начале лета, когда у нас бывает поэтичнее чем когда бы то ни было; лес наш был зелен, свеж и не запылён; мягкий ковер травы, – зеленеющей, разубранной голубыми и серенькими цветами, какие у нас почти везде растут – тоже был свежий и по утрам блестел росою, которая унизывает каждую травку и каждый цветок крупными светлыми каплями, словно жемчуг. Над прудом зеленели вербы, тесно сомкнувшись друг с дружкой; везде по лесу порхали птички, порхали, щебетали и вили гнезда, – одним словом у нас только что отошла весна и началось лето.
Я очень хотел поступить в Младший Кружок, многих товарищей, находящихся в кружке я искренно любил и часто проводил с ними время и с нетерпением ждал, когда наконец, решатся меня принять они в свою среду.
Однажды я написал им письмо, в котором выразил свои чувства и передал кружку, через моего старшего, с которым крепко дружил, – звали его Ваней. Теперь он член Братства, тогда он был еще небольшим мальчиком, хотя и был выше меня на два класса; я к нему очень привязался; бывало, как только завижу в коридоре его кумачную рубашку, так сердце мое и запрыгает. По вечерам я приходил к его кроватке, – она стояла в самой большой и светлой из наших спален, у окошка, – и долго разговаривал с ним; окошко обыкновенно было растворено и в него врывался ночной ветерок, доносился шорох свежих листьев, крик сов и смотрели звезды, рассыпанные по небу. Все это я и теперь очень хорошо помню, он меня подружил и с другими своими товарищами.
В тот день, когда я написал письмо, была суббота и мы не ходили на работу: после обеда устроили круг, а вечером собрался Младший Братский Кружок в одной из классных комнат. Собрание кружка было очень оживленно; проходя по коридору мимо той комнаты, где он находился – я слышал шумный говор и страшно волновался при этом: то я надеялся, что меня примут, то опять из глубины души подымалась какая-то черная тень и изгоняла из сердца надежду. «Нет, не примут... об этом и думать нечего – я так мало сошелся с ними, так мало высказался, да и то только перед некоторыми, – мелькало быстрее всякой молнии в моей голове. – Ах, браточки мои!..» Я начинал с ними в уме разговаривать: «Примите вы меня, я буду вас любить, я люблю вас и теперь, а тогда еще более полюблю... какой великий праздник вы сделаете для меня... Браточки мои, милые, дорогие!..» – «А что если примут, – поднималось снова из самого далекого уголка и освещало в душе, – что если примут... Что если Ваня расскажет, как я его люблю, как я желаю поступить в кружок, как я... – Мысль опять прерывается... – Но ему скажут, что я только с ним одним так и близок, что с другими я не схожусь...». Горько, больно, мучительно!...
Наконец позвонил колокольчик на ужин; дверь той комнаты где они собирались, отворилась и все они толпою вышли в коридор. Мне так хотелось поскорее узнать все... «Что решили? приняли или нет?..» Мне хотелось броситься кому-нибудь из них на шею и выплакать сердечную боль. Но я почему-то стал бояться их, какая-то робость, нерешительность, незнакомые мне до тех пор, овладела мною; словно что связало меня сразу по рукам и ногам. Встретя одного из членов кружка, я собрал все силы, оставшиеся в моей душе, и посмотрел ему в глаза, как будто спрашивая: «Скажи пожалуйста, – приняли ли меня?.. Будь так добр...» Но он прошел совершенно спокойно, не заметив меня, это убедило меня окончательно в том, что я не принят... Не принят, не принят!.. я зашел в темный угол и горько заплакал. Как раз в это самое время возле меня промелькнула красная рубашка Вани и свежее, милое лицо его обернулось в мою сторону: я выдал свое присутствие слезами... Он шел по коридору обнявшись с другим товарищем.
Они весело о чем-то говорили, оба живые, светлые, счастливые.
Заметив меня они зашли в мой угол; второго колокольчика еще не было. Я поспешно смахнул слезы, но глаза мои были красны.
– Ты что это здесь плачешь? – спросил Ваня и, смеясь, вывел меня на свет, засматривая в глаза... Я старался сам смеяться, но на глазах невольно навернулись слезы...
– Не грусти, – сказал другой товарищ, – будешь смеяться.
Я догадался... я больше не помнил себя. «Приняли, приняли, приняли!» – стучало в голове в то время, как в коридоре раздался второй звонок на ужин, захлопали двери и коридор, как муравейник заполнился товарищами, шумно идущими в столовую... Взволнованный, потрясенный, с красными от слез глазами я тоже отправился на ужин...
Помню, что после ужина в школу пришел Николай Николаевич и кружок опять собрался, на этот раз в зале вместе со старшими. (Прием в Младший Кружок много зависит от старших, – Младший Кружок решит принять, но если старшие не согласятся с их решением – не примут.) Нас предупредили, чтобы мы далеко не расходились, так как кружок может скоро позвать к себе... А на дворе уже стемнел вечер и по краям неба загорелись звезды. Некоторые ушли в классы, а все мы – маленькие – столпились кучкой в коридоре, возле прихожей. Помню я, как мы здесь стояли, – чуть только в зале слышался стук или шорох, все обращались туда и все бледнели... Некоторые начинали заговаривать... Между нами был один очень маленький товарищ; он обращал то в одну, то в другую сторону свою русую головку, растерянно улыбался и говорил:
– Меня не примут, Павла примут, Ивана примут, Колю примут!..
Он перечислял всех кого примут и по лицу его тянулись бледные полоски... Кто-то и ему сказал, что «тебя тоже примут», другой поддержал его и он повеселел... Многие молчали и все время поглядывали на дверь залы. Я волновался не меньше других, – ставши в темный уголок, я все время дрожал, начинал все перебирать в своей голове, всю школьную жизнь свою, свое поведение, свои отношения, обсуждал слова товарища, – «не грусти – будешь смеяться...» и мне казалось, что он пошутил, что он просто привел известную поговорку – «кто смеется, тот будет плакать, а кто плачет – тот будет смеяться», и по сердцу проходили черные тени... Только одно успокаивало меня – образ Вани... Он стоял передо мною – живой, светлый, веселый... «Не может быть, – думал я, – чтобы Ваня был веселым, если бы меня не приняли...». Этот простои довод, случайно возникнувший в моем детском уме, как-то совсем успокоил меня...
Так мы продолжали стоять около четверти часа. Наконец-то дверь залы отворилась, вышел учитель. Все как-то вытянулись – и лица вытянулись, и глаза вытянулись, а один из нас сразу не мог овладеть собою и от волнения захлопал в ладоши...
Учитель подошел к нам; вероятно лица наши были довольно смешны, потому что он засмеялся... а потом начал отделять из нас тех, кого приняли, – очередь дошла и до меня; учитель взял меня за руку... Боже мой, неужели?... меня тоже отделили... Мы, счастливцы (пять человек ) сияли... Где сразу делась и вытянутость и бледные полоски!?..
Мы, принятые, чуть не бегом пошли в залу.
В зале горело три лампы и было очень светло. Посредине, длинным полукругом, стояли члены младшего кружка, в сторонке старшие, а впереди всех Н. Н.; он улыбался и приветливо отвечал на наши поклоны... Когда все вошли и дверь затворилась, он подозвал нас ближе к себе... «Ну, наконец-то я могу сообщить вам радостную весть, младший кружок решил вас принять в свою среду», – сказал он... Младший кружок окружил нас со всех сторон, – все улыбались.
– Поздравляю вас, – продолжал Н. Н., – это для всех нас великий праздник...
Восторгу нашему не было границ; мы целовали Н. Н., целовали новых братьев, целовали друг друга и всем было очень радостно, все смеялись и в свою очередь целовались между собою, поздравляя друг друга с праздником... Было уже поздно и Н. Н., простившись с нами, ушел домой, сказав при этом, что прием будет завтра и чтобы мы выучили молитвы.
Долго я не мог заснуть в этот вечер – не спалось. Ко мне приходили многие из моих новых братьев, целыми группами становились вокруг моей кроватки и долго разговаривали. Ваня был счастлив не менее меня, – он подходил ко мне несколько раз и ушел от меня последним, когда я уже заснул, он нарвал целый пучок цветущих веток жасмина и роз, положил мне на этажерку и написал записочку: «желаю тебе проснуться завтра радостным и бодрым, твой Ив. »...
Все это я нашел у себя на этажерке утром и был очень благодарен и обрадован.
Утро, как нарочно, было ясное и тихое. Ночью прошел дождь, и лес наш, омытый его росою, весь горел и сверкал под лучами солнца, хлынувшими на него широким золотым потоком; от деревьев ложились узорные тени, от травы тихо подымался белый пар, как жертвенный дым и сиял между веток берез на солнце, а в ясной, голубой лазури неба не было ни одной тучки, ни одного пятнышка. В моем детском сердце тоже не было ни одной тучки, – оно спокойно и радостно билось и трепетало в груди, как молодая птичка на свободе... Ах, какие прекрасные, светлые минуты детского счастья я переживал тогда!..
Мы, вновь принятые, кучкою шли по дорожке, обнявшись между собою, – все в новых нарядных блузах, все с цветами на груди, когда нас встретил Н. Н.; он шел в школу с одним из учителей.
– Посмотрите, Андрей Иванович, какая у них на лицах иллюминация, – сказал он, обращаясь к учителю.
– Вероятно их принимают в кружок ? – спросил тот.
– Да, вчера решили, а сегодня после обеда будем принимать.
Н. Н. приласкал нас и пошел к школе. Тотчас же позвонил колокольчик на беседы, и мы пошли за ним... Время до обеда прошло для меня необыкновенно быстро... После молитвы Н. Н. объявил перед всеми, что нас (пять человек) Младший Братский Кружок вчера решил принять и что после обеда, часа в 4 в его доме будет прием. Многие из вне-кружковых товарищей нас поздравляли, некоторые из них при этом плакали.
Ровно в 4 часа мы пошли к Н. Н. Солнце еще очень ярко светило, и небо по-прежнему было совершенно безоблачно; только на западе стояло несколько мелких, кудрявых, едва заметных тучек, которые, как снежинки, мелькали в голубой синеве. Нас окружили новые братья, и мы целыми толпами, все веселые, иллюминованные, как говорил Н. Н., с говором и смехом шли по белой, извивающейся между деревьями дорожке.
– Ну что, разве не говорил я тебе, что ты будешь смеяться?.. – говорил мне Миша, тот самый, что вчера подходил ко мне вместе с Ванею, когда я плакал в темном углу. Тут же шел и Ваня. Я им рассказывал, что я вчера передумал и перечувствовал за вечер и они оба от души смеялись.
Дом Н. Н. буквально тонул в зелени, с дороги только и видна была его зеленая крыша, да и то верх её с трубами... Широкие кусты жасмина, густо разросшиеся под окнами – все белели, осыпанные крупными душистыми цветками; за барьерами дорожек алели бледно-розовые и пунцовые розы; зеленая трава целыми волнами налегла на барьеры, пестрея дикими цветами – вьюнком, ромашкой и т. д. Почти все останавливались перед кустами и рвали цветы, так что в дом к Н. Н. все входили с цветами и на груди и в руках.
Принимали нас в молельне Н. Н. Это маленькая, уютная, светлая комнатка, расположенная на северной стороне дома. Все торжественные праздники наши происходят в ней: много в ней пережито светлых, отрадных минут тихой радости и много пролито слез... В комнатке, несмотря на то, что она занимает северную часть дома и что в ней одно окошко, всегда очень светло; перед большим готическим окошком летом зеленеют кусты и между ними извивается совсем зарытая в зелени весёлая дорожка, посыпанная белым песком, а за нею лужайка, лес и горка, насыпанная в память А. С. Хомякова. Когда мы пришли, в этой комнатке было уже убрано по-праздничному и все пространство перед иконами заставили комнатными растениями, а на столике поместили несколько свежих, недавно нарванных букетов жасмина и роз; перед большим распятием тихо мерцал огонек в блестящей лампадке, а между зеленью цветов горели свечи в хрустальных, красивых канделябрах, – пламя их отражаюсь в подвешенных хрусталиках...
Комнатка эта мне была хорошо знакома и раньше, но такую картину я видел в первый раз, и на меня она произвела глубокое впечатление; блеск свечей перед иконами, цветы, запах их – все меня переселяло куда-то далеко, – окружающее мне казалось фантастичным, очаровательным и таинственным. Сначала собрались оба кружка и нас призывали по одному. Я вошел первым, Н. Н. поставил меня перед Младшим Кружком и сказал: «Если кто из вас желает у него спросить, как он понимает цель кружка, отношения к братьям по кружку, к старшим и ко мне, – спросите». Между прочим спросили: «Как ты должен относиться к братьям?». Я страшно волновался; сердце мое так сильно стучало в груди, точно хотело вырваться из неё. Дрожащим голосом я ответил, что должен относиться с любовью, смиренно принимать от них замечания и самому с любовью замечать, если увижу, что брат поступает нехорошо. Потом кто-то еще спросил, – как я должен относиться к вне-кружковым. Я ответил: «Я должен жалеть их, должен помогать им поступить поскорее в кружок и не относиться к ним свысока за то, что они еще не в кружке»...
– Непременно так, – сказал Н. Н., – если ты только возгордишься тем, что поступил в кружок, кончено, – ты тогда уже не скромный мальчик, не ученик Христа Спасителя... Я вижу, – добавил он, – что Родя понимает; если вы ничего больше у него не имеете спросить, позовем другого...
Позвали другого и тоже предложили, как и мне, несколько вопросов. Также призывали и всех остальных. Потом началось чтение Евангелия – Ваня стоял впереди, немного в сторонке от икон, одетый в голубую блузу и держал голубую хоругвь кружка, посредине которой на голубом фоне выделялся белый парчовый крест. Он был очень мил в этой одежде...
Н. Н. читал молитвы, а хор пел. Мы стали на колени впереди всех и один из нас прочел «молитву вступающего». Он говорил взволнованным голосом, и каждое слово, произносимое им, глубоко западало мне в душу. Лицо распятого Христа было озарено свечами, и мне казалось, что он жив, что он дышит, что вот-вот Он сойдет с своего креста и обнимет меня своими руками и посмотрит мне в глаза своими ясными глазами, в которых светится свет рая «и чистая душа сияет и сквозит».
В конце мы приложились ко кресту, и к хоругви, как бы давая этим обет перед Христом Спасителем любить своих братьев. Н. Н. при этом сказал нам: «Хоругвь – это знамя кружка; она должна вам напоминать о ваших братских обязанностях. Как воины стоят за честь своего знамени и охраняют его, так и вы должны охранять честь вашего кружка, чтобы другие справедливо не могли упрекать вас за ваши отношения к Богу и друг к другу». Потом он поздравил нас. «Поздравляю вас, – говорил он, обращаясь к нам, – с вступлением в кружок, желаю вам быть им добрыми, любящими братьями... И вас поздравляю, – сказал он всему кружку, – с принятием в свою среду новых братьев, желаю вам всем с радостью вспоминать об этом дне». Он подозвал нас к себе и каждого поцеловал.
Мы целовали друг друга и поздравляли с нашим праздником. Все были очень радостны и энергичны.
Когда мы возвращались домой – был уже вечер; за нашим лесом догорал закат ярким полымем. Лес был залит красными лучами, тихо играющими на стволах и листьях. Тень и свет ложились в крайне причудливых сочетаниях; на пруду лежали длинные, красные полосы, а рядом круглые тени кудрявых верб... Над водою еще порхали ласточки, легко перебирая крыльями и касаясь грудью сонной, словно стальной поверхности её, – отчего по ней разбегались круги.
Несколько красных тучек, позолоченных заревом заката, висело на небе и отдыхало, отражаясь в глубине пруда. Шли мы опять группами и шумно разговаривали между собой. С нами в школу шел и Н. Н. Возле пруда мы остановились и долго любовались вечером; Н. Н. рассказывал нам свои первые детские впечатления, – рассказ его был очень жив и интересен. Мы кучкою столпились вокруг него и слушали.
На небе уже начинали загораться звезды, – сначала засияло несколько их на потемневших краях его, а потом и на всем пространстве. От пруда потянуло сыростью и мы ушли к школе. В воздухе звенели жуки. Возле школы было очень шумно, как всегда в летний воскресный вечер: по дорожкам, бегущим между зелеными кустами белой акации, ходили кучки товарищей и разговаривали между собою... Весь вечер я провел со своими новыми братьями...
Воспитанник Р. Леляков