О значении археологических открытий для обработки древней церковной истории

Приступая к делу весьма серьезному, но для меня до некоторой степени новому – к чтению лекций по Церковной Истории в высшем образовательном учреждении, лицам, имеющим научную подготовку весьма солидную, но специально богословскую, я невольно должен был почувствовать некоторую особенную трудность этого дела, вытекающую из особого положения, занимаемого наукой Церковной Истории в ряду других наук историко-филологического факультета, a вместе с тем я должен был почувствовать также и настоятельную нужду заручиться прежде всего твердою точкою опоры для выработки наиболее целесообразного характера исследования и изложения. Такую точку опоры кажется не иначе можно приобрести, как посредством тщательного уяснения себе того пути, который в данном случае представляется нам наиболее целесообразным. Наметить надлежащий и лучший путь исследования есть дело весьма важное. Иногда от этого всецело зависит достижение цели и выполнение задач, свойственных той или иной науке, задач как постоянных и общих, так и частных, более или менее случайных, определяемых объемом и свойством научного материала в данный момент, или потребностями времени и лиц. Я не имею претензии пролагать новые пути в своей науке, но я желал бы в этом отношение стоять на той высоте, которая гармонировала бы как с достоинством этой кафедры, так и с достоинством науки, а именно: я желал бы для достижения цели университетского преподавания, равно как и целей специально научных, следовать лучшему пути, выработанному историей науки и определяемому современным состоянием источников этой науки и материала, подлежащего ее обработке. Что же это за путь? Скажу заранее, что из сопоставления современных потребностей науки с потребностями университетского преподавания, на мой взгляд, ясно вытекает, что путь этот должен совпадать с тем направлением, которое в настоящее время довольно уже явственно намечается частыми экскурсиями церковных историков в область археологии хотя и не получило еще всеобщего распространения. Чтобы определить достоинства и особенности этого направления и его целесообразность, я имею намерение занять ваше внимание кратким очерком общего положения, общих задач и потребностей церковно-исторической науки, выработанных ее историей. Надеюсь, что из этого очерка будет достаточно ясно, куда должен склониться наш выбор и почему.

Церковная История в настоящее время занимает в ряду других исторических наук положение довольно неопределенное и так сказать двусмысленное. Она без сомнения есть наука историческая. По предмету своему она есть часть или специальный отдел общей всемирной истории. Предмет ее религия, хотя не во всем ее объеме, а только в конкретном и индивидуальном ее проявлении, именно религия христианская, составляющая достояние особого общества, называемого церковью, но все-таки религия, которая всегда была одним из самых могущественных факторов, определявших направление и течение истории человечества. В качестве такого фактора она не может быть оставлена без внимания исследователями всемирной истории и в настоящее время. С своей стороны и Церковная История, выделившись из общей, не может порвать с нею своей связи, так как и религиозные движения происходили всегда в более или менее тесной связи с политическими или социальными условиями, от которых получали иногда то или иное направление, тот или иной характер. В старое время, в эпоху летописей и хроник эта естественная связь истории гражданской с церковной была гораздо виднее: хронисты записывали с равною внимательностью как события гражданские, так и церковные. Но и в настоящее время связь эта порвана быть не может и не должна.

Однако же в настоящее время связь эта далеко не так тесна, как можно бы было думать. Будучи наукой исторической, Церковная История в то же время есть наука богословская и притом богословская κατ ἐξοὴv, наука так сказать центральная в области богословия. Все другие ветви богословия как теоретического, так и практического стремятся к истории, как к центру и на ее почве приходят во взаимоотношение и связь. Служа к соединению и оправданию других богословских наук, Церковная История как бы невольно с давних времен усвоила себе некоторые особые задачи и особые приемы, сближающие ее с чисто богословскими науками и удаляющими от общего направления исторической науки. Это так сказать неисторическое направление, отражающееся довольно вредно на составе и приемах исследования церковно-исторической науки, поддерживается в ней не только особым положением ее в среде богословских наук, но и преданием, выработанным историей науки, преданием, от которого не легко освободиться. Предание это воспитало в церковно-исторической науке направление частью полемическое, частью субъективно-конфессиональное. Это направление Церковная История усвоила себе с самого начала своего существования в качестве отдельной науки. Оно весьма сильно в ней и до настоящего времени.

В качестве особой науки Церковная История явилась на почве религиозных волнений XVI в. Своим происхождением она обязана протестантизму и в частности стремлению протестантов унизить папство и оправдать истинность своего исповедания. Первым трудом, с которого обыкновенно начинают историю Церковной Истории, как особой науки, были так называемые Магдебургские Центурии. Авторы этого громадного сочинения, явившегося между 1550 – 1574 г., самым беззастенчивым образом высказывают свою противоисторическую цель – доказать, что папа есть антихрист, что церковь, поскольку она находилась под папским влиянием, есть царство антихриста, царство тьмы и бесчисленных заблуждений, и что только протестантство вывело ее из такого ужасного положения. Упорно и страстно преследуя эту вовсе не научную цель, авторы¹ обнаружили неразборчивость, легковерие и явное пристрастие как в выборе источников, так и в способе пользования ими. Другое церковно-историческое сочинение, явившееся несколько позднее (1597–1609 гг.) «Annales ecclesiastici» кардинала Барония написано тоже в полемическом, хотя и более сдержанном, тоне, так как целью при его написании было – парализовать впечатление, произведенное Магдебургскими Центуриями, которые Бароний называл центуриями сатанинскими. Эти два сочинения, одно протестантское, другое католическое, надолго определили характер западной церковно-исторической науки. Церковно-исторические сочинения, непосредственно следовавшие за ними, особенно протестантские, все прямо или косвенно суть сочинения не столько исторические, сколько конфессионально-полемические. Известный историк Шафф так характеризует церковную историю ХVI и XVII вв. «В ХVI и ХVII вв. – говорит он – историю писали с конфессиональной точки зрения и она служила конфессиональным интересам партии. Как протестанты, так и католики обратили ее в арсенал, откуда брали оружие для поражения своих противников. У тех и других всегда было целью – себя представить правоверующими наследниками или восстановителями чистого католического учения, а противников еретиками нововводителями»... При этом «конечно не было недостатка в несправедливостях и крайностях с обеих сторон. Между тем как римско-католические полемики при помощи отчасти неподлинных или подозрительных документов старались относить в глубокую древность учреждения очевидно уже позднейшего происхождения, – а реформацию выводили из самых нечистых побуждений, протестантские полемисты с таким же духом партии и еще с большим насилием искажали историю римско-католической церкви и совсем не признавали великой заслуги ее в христианизировании и цивилизации романских и германских народов². К полемике между католиками и протестантами, определившей характер старых церковно-исторических сочинений, нужно присоединить еще полемику между протестантскими сектами, особенно между лютеранами и реформатами. «Сходясь в противлении римской церкви лютеранские и реформатские историки XVI и XVII вв. настолько разнились между собою, насколько каждая партия старалась в отеческих веках найти свое отличительное учение, причем конечно терялась чисто историческая точка зрения», т. е. сочинения их получали противоисторический характер. Что всего замечательнее, так это то, что все они считали себя беспристрастными и имели задачей писать историю объективно, преследуя одну истину и это обозначали иногда даже и в самих заглавиях своих сочинений. Так в конце XVII в. один из весьма ученых протестантских историков Готфрид Арнольд издал весьма солидное сочинение под заглавием: «Беспристрастная история церкви и ересей – Unpartheysch Kirchen und Ketzer-Historien (1699–1700). Мы весьма ошиблись бы, если бы поверили этому заглавию. Несмотря на заявление о беспристрастии, автор всецело стоит на той же полемической почве, на какой стояли авторы Магдебургских Центурий. Как у них, так и у него задача церковно-историческая еще не выделена из задачи полемической. Истинным побуждением к составлению истории для автора был дух полемики, крайнее нерасположение к направлению протестантства того времени. Выходя из странного воззрения, что носителями евангельской истины, как в древнее, так и в последующее время, были одни еретики, он сделал свое сочинение апологией всевозможных еретиков против католиков и протестантов – задача оригинальная. Можно себе представить, как автор должен был обращаться с историческими источниками, чтобы извлечь из них доказательства своих мыслей.

Обыкновенно думают, что полемическо-конфессиональный элемент господствовал в Церковной Истории только в XVI и XVII вв. и что с начала XVIII в. наступила новая эпоха Церковной Истории, открывшись направлением супранатурально-прагматическим. Лучшим представителем этого направления считают Мосгейма (1755). Этого историка действительно трудно упрекнуть в партийности, хотя и он не совершенно чужд ее. Но это направление было лишь кратковременной реакцией. Во второй половине XVIII в. оно сменилось другим направлением, которое по тенденциозности нисколько не уступает направлению Магдебургских Центурий. Это направление, продолжающееся и доселе, может быть названо философско-конфессиональным и, если не прямо то косвенно, полемическим. Под влиянием различных систем философии, оно принимает тот или иной характер, но всегда содержи в себе нечто преднамеренное и партиозное, а следовательно не вполне сообразное с истинными целями и задачами истории. Противоисторичность этого направления особенно ярко выступает в первой серии историков этого рода, писавших под влиянием вольфианской популярной философии, французского энциклопедизма и вообще рационализма. Представителями этого направления считаются Землер, Планк и Генкэ. Историографы так характеризуюсь это направление. Это «направление историографии не есть в собственном смысл историческое. Оно не имело серьезного глубокого призвания изучать историю, объяснять факты протекшей жизни христианской, установить более правильный и верный взгляд на судьбы церкви; история обращает на себя внимание представителей этого направления преимущественно как средство для того, чтобы, если не подорвать значение христианства, то по крайней мере умалить в глазах общества значение религиозного элемента в жизни человека; для этой цели из истории христианства набирались и предъявлялись преимущественно такие факты, которые указывали на темные стороны в истории церкви, и подобные факты историки старались выставлять как самые характеристические, в которых выразилась самая сущность религиозной жизни человечества в прежнее время»³. «Направление это -говорит другой историограф – собственно не историческое; оно не имеет никакой привязанности к истории, как к истории, но видит в ней только отрицательный интерес для упражнения на ней своей разрушительной критики». В нем «все сводится к субъективному основанию»⁴. Вообще, в научно-историческом отношении направление это ничтожно; однако, ему приписывают некоторый заслуги и между прочими ту заслугу, что своими крайностями оно вызвало к бытию и деятельности так называемую ортодоксально-протестантскую школу Неандера, в которой мы имеем лучшую обработку Церковной Истории и лучшее понимание христианства и его истории.

Неандера (1850) называют «отцом новейшей церковной истории». Он и действительно по своим талантам и направлению стоит так высоко, что никто другой из церковных историков до настоящего времени не мог с ним сравняться. Однако и он, будучи протестантом и учеником Шлейермахеpa, заплатил дань партиозности и субъективизму, и не мог совершенно выделить себя из общего направления, которое мы назвали философско- конфессиональным. Его понятия об индивидуальности в религии, о всеобщем священстве, его понятие о христианской религии, как о чем-то исключающем собою церковь, существующем только вне и подле церкви, весьма невыгодным образом отразились на его истории. История эта не церковна. Шафф говорит, что Неандер есть «историк по преимуществу невидимой церкви и потому самым отчетливым и оригинальным образом изображает развитие христианского учения и христианской жизни, особенно насколько они отразились в частных богословах и благочестивых мужах, и с этой стороны он превосходить всех своих предшественников. Напротив, во всем, что относится больше ко внешним явлениям церкви, он видит мало интереса. Особенно это относится к отделам об устройстве церковном, которое уже и в первом периоде представлено (у него) весьма не удовлетворительно и под влиянием его антипатии к иерархическому началу. На светскую и политическую сторону церковной истории, обнаруживающуюся особенно в области церковного устройства, на связь церкви с государством» и т. п. он тоже не обращал внимания. Не обращал внимания он также и на эстетическую и художественную сторону христианской религии и на культ. «Нечего и искать в его сочинении обстоятельного изображения того влияния, какое христианство имело и на эту область человеческой жизни; у него нет истории пластики, живописи, архитектуры, музыки, поэзии, а также и всего того, что относится к великолепию и символике средневекового исторического культа». Определенное в своих формах богослужение, по его мнению, есть явление ненормальное, «ниспадение в область чувственности с ее немощами»⁵. Что все это значит, как не то что и Неандер проводил через свою историю свои субъективные и конфессиональные идеи?

Несравненно более субъективизма и полную антиисторичность обнаруживает другой корифей новейшей протестантской церковно-исторической науки Баур – последователь гегелевой философии и глава так называемой новотюбингеской школы († 1860). Усвоив себе измышленную Гегелем теорию развития посредством тезисов и антитезисов, он приложил эту теорию к истории христианства и в частности к истории его происхождения и перестроил древнюю церковную историю до неузнаваемости. Чтобы втиснуть последовательность церковно-исторических событий в рамку этой теории, Баур ни перед чем не останавливается. Самые подлинные документы, если они не благоприятствуют теории, отвергаются им как неподлинные или урезываются и исправляются смотря по надобности. То же делается и с фактами, которые подлинны даже с его точки зрения. Он обращается с ними без всякой церемонии: то урезывает, то преувеличивает их значение, древние мешает с новейшими, – и все это для того, чтобы оправдать теорию. «Он не хочет ставить себя в нормальное отношение к действительной истории» и свой «предвзятый субъективизм хочет поставить законодателем истории. Из идеи он хочет получить знание о том, как должно быть, для того, чтобы не иметь нужды наблюдать, как это есть на самом деле. Вследствие чего Баур хочет переделать самые факты, перемешать и разместить их в ином порядке, нежели как они размещены ходом событий в действительной истории, – и все это потому, что в таком действительном виде они очень неудобно укладываются в тех схемах, которые так дороги Бауру, вследствие его наклонности к гегелевским доктринам. Отсюда так много произвола в построении им истории не только первоначального христианства, но и истории дальнейших времен христианской церкви»⁶. Вообще, церковная история Баура в существе дела есть не столько история, сколько «опыт приложения философских идей Гегеля к прошедшим судьбам христианства»⁷. Понятно, как мало истинно исторического можно найти в истории подобного рода. Однако составитель ее стоит во главе целой школы, которая имеет большую силу даже и в настоящее время, особенно когда дело касается истории первых веков христианской эры. И в настоящее время в протестантско-немецкой литературе редко можно встретить книгу, посвященную вопросам о первых веках христианства, на которой не отражалось бы влияние Бауровых воззрений, хотя большей частью с некоторыми изменениями.

Одна из таких книг, вышедшая недавно, принадлежит перу автора, который по талантам и трудолюбию обещает превзойти Баура. Это учебная книга истории христианского догмата – Lehrbuch der Dogmengeschichte (Freiburg 1886–1887), составленная Адольфом Гарнаком профессором церковной истории в Берлинском университете. Своими многочисленными критическими этюдами, особенно по части древне-христианской литературы автор успел завоевать себе первенствующее положение среди современных церковных историков. Необыкновенный критический талант и глубокая эрудиция сообщают громадную цену его исследованиям. Тем поразительнее видеть, как под давлением тенденций и предвзятой теории извращаются самые высокие ученые качества. Теория Гарнака, как и многих других, та же, что и Баура. Это – пресловутая теория развития, стремящаяся объяснить происхождение и развитие христианства путем естественным из малого зародыша, содержательность которого представляется большею или меньшею, смотря по тому, каких воззрений держится тот или иной автор на сущность христианской религии, признает ли ее божественною и откровенною или нет. Так как Гарнак христианскую религию не признает откровенною, то по его воззрению этот первоначальный зародыш имеет столь минимальную величину и столь малое содержание, что в нем не находит место даже учение о Христе как Боге, явившееся у христиан будто бы уже после развития гностицизма не ранее 160 года. По учению Гарнака, Христос учил очень немногим нравственным истинам; в апостольский век сумма христианских понятий тоже была не велика. Под влиянием греко-римской образованности, иудаизма, гностицизма и других ересей начало развиваться мало по малу определенное христианское вероучение, которое таким образом не есть учение Христа и первохристианской церкви, а явилось впоследствии под влиянием различных, часто совершенно посторонних по отношению к христианству, факторов. Для того, чтобы доказать все это, нужно было произвести над фактами и источниками столько странных и противонаучных экспериментов, что всякий не предубежденный человек невольно должен прийти в изумление. Для развития фантастических теорий в области истории, чем менее фактов и источников, тем лучше. Отсюда стремление во что бы то ни стало очистить пространство от всего, что могло бы мешать полету фантазии. С этою целью еще Баур подверг необыкновенно придирчивой и произвольной критике подлинность новозаветных писаний. Результатом было устранение из числа подлинных многих новозаветных книг. Гарнак стоит на той же точке. Он отвергает подлинность синоптических Евангелий, Деяний, некоторых посланий ап. Павла и соборных. В его интересах было отвергнуть подлинность даже всех новозаветных книг. Но многие из них носят настолько резкую печать подлинности, что сделать это не оказывается никакой возможности. Он вынужден допустить подлинность Евангелия Иоанна и большей части посланий ап. Павла. Если изобразить первохристианское учение на основании одних этих несомненно подлинных посланий ап. Павла, и тогда получится такой полный комплекс христианских верований, что он будет стоять в полнейшем противоречии с тем, что предположено в этом отношении Гарнаком. Но теория не уступает и очевидному факту. Гарнак не решился отвергнуть подлинность Иоаннова Евангелия, но он не хочет им пользоваться, ссылаясь на то, что происхождение этого Евангелия для него «мудренейшая загадка». Гарнак признает подлинность Павловых посланий, но не хочет ими пользоваться для характеристики первохристианского вероучения, утверждая совершенно произвольно, что Павловы послания до половины II в. не были известны церкви, или по крайней мере до этого времени не имели влияния на образование христианского вероучения.⁸ Но однако, если послания эти подлинно Павловы, то они несомненно по содержанию своему тождественны с тем, что Павел проповедовал устно; следовательно содержание их было известно.

Мы охарактеризовали только главнейших представителей протестантской церковно-исторической науки, по общему мнению наиболее ученых и даровитых и вообще занимающих выдающееся положение в истории нашей науки. К ним примыкает множество учеников и последователей, не менее ученых, но менее оригинальных и даровитых, которые в своих сочинениях, большей частью учебниках, хотя пропагандируют в сущности те же идеи и следуют тому же направлению, но большей частью обесцвечивают его, сглаживают резкости и эксцентричности. Иногда они достигают значительной степени объективности, но никогда совершенно не отрешаются от конфессионального субъективизма.

Что касается католиков, то их церковно-исторические труды тоже весьма велики, и по оригинальности и значению они считаются – и справедливо – гораздо ниже немецко-протестантских. По тону и характеру исследования, они значительно умереннее и спокойнее протестантских. Даже Анналы Барония, как мы видели, хотя написаны с полемической целью однако тон их гораздо более умерен и спокоен, чем тон Магдебургских Центурий. С этим согласны и сами протестанты (Баур). Но тем не менее конфессиональный элемент в католических церковных историях имеет не меньшее развитие, чем в протестантских. Стремление оправдать все особенности папской системы божественным авторитетом и церковно-историческим преданием дает себя знать столь же сильно и назойливо, как у протестантов и рационалистов стремление низвести христианство в круг обыкновенных антропологических функций. Не говоря уже о главенстве папы – этом кардинальном пункте римско-католической системы, даже и для всех других особенностей вероучения и культа римско-католические историки стараются подыскать основания в первохристианской древности, причем, по крайней мере в старое время, они не прочь были прибегать к порче и подделке документов, т е. совершать самое великое преступление, какое только может быть мыслимо в области науки, идеал которой есть одна единая истина. Системы церковной истории у римско-католиков вследствие этого суть весьма часто не столько истории церкви сколько истории пап. Даже деление материала часто имеет своей исходной точкой единственно пап, так что события рассматриваются по понтификатам, как в некоторых гражданских историях по царствованиям. Отсюда взгляд на так называемых схизматиков как на бунтовщиков против царя – папы и в высшей степени несправедливое к ним отношение.

Таково в общих чертах направление западной церковно-исторической науки. Ее характерная черта, это крайний конфессионализм. Церковная История в западной обработке так много заключает в себе антиисторических элементов, что трудно назвать ее историей в собственном смысле. Это и действительно часто не история, а историко-полемическая апология разного рода вероисповеданий, – это историческая теология, как она часто и называется на западе.

Заметим, что эта данная нами краткая характеристика не есть результат нашего только личного впечатления, а есть мнение, если не всеобщее, то весьма распространенное и поддерживаемое многими солидными учеными, имевшими случай близко, основательно и долгое время изучать как протестантскую, так и католическую историографию. И мы, делая свою характеристику, старались нарочито говорить большею частью их собственными словами.

Заметим также, что давая такую характеристику общего направления западной церковно-исторической науки, мы не думаем умалять высокого научного значения многочисленных ученых работ, совершенных представителями этой науки на западе. Не думаем мы также презрительно относиться к их односторонности, к их ошибкам, неверностям в освещении и толковании фактов и вообще ко всему тому, что вытекает у них из мотивов религиозно-субъективных и конфессиональных. Субъективизм в истории такое явление, которое весьма трудно устранить. Особенно трудно устранить субъективный элемент из Церковной Истории, ибо субъективизм здесь особого рода – субъективизм религиозный и в частности конфессиональный Субъективизм этот отличается особенною интенсивностью, особенною яркостью и страстностью своих проявлений и, кроме того, по самому внутреннему характеру своему содержит в себе некоторого рода психическую принудительность, что обусловлено особенностями того предмета, к которому он относится. Предмет этот религия, предмет такой, который затрагивает всеми своими сторонами самые дорогие интересы духовной жизни человека. Может ли человек верующий (а это для церковного историка обязательно) при исследовании этого предмета быть ни теплым ни холодным. С этой точки зрения субъективный элемент в Церковной Истории имеет как бы законное право на существование. Тем не менее он должен быть по возможности устранен отсюда или по крайней мере заключен в строгие границы, ибо присутствие его здесь особенно, когда он соединяется с конфессиональной или философской нетерпимостью, часто отражается на достоинствах научного исследования крайне вредным образом. Не перечисляя здесь множества частных пунктов, где можно наблюдать это вредное влияние субъективизма в Церковной Истории, мы укажем только один наиболее общий и довольно важный, а именно на пристрастие западных церковных историков-протестантов к изучению известных только сторон церковной жизни – тех именно, где представляется более возможности прилагать и развивать излюбленные теории. История Церкви при изображении последовательных перемен в жизни церкви должна иметь в виду эту жизнь в ее полном составе и во всех ее проявлениях, как внутреннюю сторону этой жизни, так и внешнюю: для историка должны быть одинаково важны как та так и другая. Не то мы видим у западных, особенно протестантских историков. Они преимущественно заинтересованы, как это мы видели на примерах Баура и Гарнака, вопросом о происхождении христианства, историей догмата, учением церкви и потому сравнительно мало обращают внимания на внешнюю сторону церковной жизни. Вследствие этого, их истории являются односторонними, более историями догмата, чем историями церкви вообще. Отчасти последствием, отчасти проявлением этой догматической односторонности было то, что исследование внешней стороны христианской жизни, до крайности стесненное в области Церковной Истории, мало по малу совершенно выделилось из нее и обособилось в отдельную науку, которая получила название Церковной Археологии.

И вот в области этой-то науки, составлявшей первоначально не что иное, как только отдел Церковной Истории, возникает в новейшее время реакция, обещающая в значительной мере преобразовать принятые доселе методы церковно-исторического исследования, расширить кругозор церковной истории и избавить ее от вредных последствий конфессионализма.

Церковная Археология в качестве науки о внешнем церковном быте и о церковном культе существовала довольно долго и обрабатывалась весьма усердно и с большим успехом особенно в течение прошлого и в начала настоящего столетия. Но так как она обрабатывалась тем же методом и на основании тех же источников, как и история, то и не могла иметь активного влияния на эту последнюю. Напротив, составляя в сущности лишь часть древней церковной истории, восполняющую ее односторонность, она сама находилась от нее в зависимости, так что и в нее часто проникали тенденции конфессионализма, свившие себе столь прочное гнездо в области Церковной Истории. Так обстояло дело почти до половины текущего столетия, когда Церковная Археология подверглась коренному преобразованию, получив свой особый самостоятельный предмет и свой особый метод. Переворот этот совершился благодаря особому развитию чисто научных изысканий в области вещественных памятников христианской древности, изысканий, начало которым положил знаменитый римский археолог Де Росси, справедливо считающийся основателем научно-монументальной христианской археологии. Изучение христианских монументов существовало и ранее, начиная по крайней мере с половины XVI в., но благодаря ненаучным методам было почти бесплодно. Исследователи списывали надписи, срисовывали живописи, но при этом весьма мало заботились о точности и еще менее о документальности по отношений к решению вопросов о месте и времени их происхождения. Не имея надлежащих дат, памятники, изданные этими исследователями, наприм., Пере и Даженкуром , не имели почти никакого научного значения, и церковные историки не даром относились к ним пренебрежительно и подозрительно. Де Росси приложил к исследованию христианских монументов другой метод – чисто научный. Он принялся с особенным старанием за решение вопросов хронологических и топографических и начал составлять такое описание монументов, в котором каждый из них получает значение точно определенного и несомненного церковно-исторического факта. Благодаря особенным достоинствам метода исследования ему удалось своими знаменитыми изданиями Roma sotterranea и Biilletino di archeologia cristiana ввести в научное обращение множество совершенно нового материала, в высшей степени ценного и разнообразного и притом критически обработанного, вообще такого, с которым Церковная История уже не может не считаться. Отсюда неизбежность влияния церковно-археологических открытий на историю и здесь, по нашему мнению, зародыш некоего нового направления в древней Церковной Истории, направления археологического, особенности которого определяются тесным сближением Церковной Истории с Археологией, введением археологических открытий в церковно-историческое изложение и которое в последнее время уже довольно явственно намечается.

Пользование археологическими открытиями, вообще говоря, не новость для исторической науки. Гражданская история, особенно история древнего востока, например, Египтян, Вавилонян, а отчасти и классических народов, издавна ставит археологические памятники, открытые и вновь открываемые, на самое почетное место в ряду своих источников и воспроизводит историю этих народов, иногда исключительно на основании этих памятников, причем часто получаются блестящие, в высшей степени рельефные и ясные картины, и вообще чрезвычайно ценные и иногда неожиданные результаты. Правда, что выдающаяся роль археологических памятников в данном случае обусловлена главным образом недостатком письменных источников, но тем не менее от этого наука остается в выигрыше, а это и главное. Впрочем от пользования археологическими памятниками наука остается в выигрыше и тогда, когда литературные источники не скудны. И в этом случае археологические памятники очень часто дают существенный дополнения, объяснения и исправления. Церковная История также в числе своих источников ставит и археологические памятники; но до последнего времени, отчасти вследствие не разработанности этой области, отчасти вследствие своего одностороннего развития, почти не пользовались ими.

В настоящее время следы влияния церковно-археологических открытий на Церковную Историю уже довольно явственны. Ныне церковные историки довольно уже часто и довольно охотно эксплуатируют открытия археологии, прибегая к ее помощи не только для иллюстрирования исторических известий о древнем христианском быте, искусстве и т.п., для обрисовки некоторых подробностей в общем состоянии первохристианского общества, но и для прояснения некоторых темных сторон в истории христианского учения и христианской мысли. Мало того, между современными историками есть уже и такие, которые археологическим памятникам, как источнику истории, придают даже чрезвычайно важное доселе необычное значение и ставят их чуть не на первом месте. Таков особенно Французский ученый Альяр (Allard), сравнительно еще недавно начавший обнародовать свои церковно-исторические труды, но успевший уже обратить на себя внимание оригинальностью постановки вопросов и особенной приверженностью к археологии. Это один из самых преданных и талантливых учеников Де Росси. На ученом поприще он выступил с компиляцией «Подземный Рим – резюме открытий Де Росси в римских катакомбах», имевшей большой успех. Далее следуют его сочинения «О христианских рабах с первых веков христианства до падения западной римской империи»⁹, увенчанное французской академией, и другое под заглавием «Языческое искусство при христианских императорах»¹⁰. В последнем сочинении Альяр дает подробную историю классических монументов со времен Константина Великого до опустошения Рима Вандалами, причем на основании археологических данных, вопреки Гиббону и некоторым историкам искусства, развивает и доказывает положение, высказанное в первый раз Де Росси, что памятники языческого искусства, после того, как христианство заняло господствующее положение, отнюдь не были уничтожаемы христианами, которые напротив относились к ним, как к произведениям искусства, с уважением. Наконец с 1885 г. Альяр начал издавать свою «Историю гонений по археологическим документам»¹¹ и успел издать уже три больших тома. Во всех своих сочинениях Альяр заявляет горячее и систематическое стремление дополнить и исправить изображение судеб древне-христианской церкви при помощи вновь открытого весьма обильного археологического материала. Стремление это правда не всегда увенчивается полным успехом, так как археологический материал все-таки довольно еще односторонен, да и не вполне еще достаточен, – однако в сочинении Альяра немало можно насчитать и таких пунктов, в которых прежние церковно-исторические сведения при помощи археологии значительно дополняются или подкрепляются и даже исправляются. В этом сочинении есть целые отделы, которые в прежних историях вовсе не помещались. Кроме Альяра в числе представителей или выразителей того же так сказать археологического направления мы можем поставить еще и другого Французского ученого-протестанта Рольера (Roller), который в 1881 г. издал два громадных тома под заглавием: «Римские катакомбы. История искусства и религиозных верований в течение первых веков христианства»¹². Здесь в этой истории религиозных верований, доведенной почти до IX в., археологический материал занимает уже главное и совершенно господствующее положение, хотя обработан, как в истории, в хронологическом порядке и с церковно-исторической целью. Правда, что оба поименованные авторы, один католик, другой протестант, написали не полные церковные истории, а только монографии по древней церковной истории, но в полных церковных историях принцип пользования археологическими открытиями с полною последовательностью едва ли и проведен быть может. Само собой понятно, что археологические памятники особое значение имеют там, где дело идет о древнем периоде, который для нас труднее понять, чем периоды позднейшие, период, который в истории церкви имеет первостепенную важность, но не достаточно полно засвидетельствован письменными документами. При том же дело у нас идет о направлении только еще начинающемся, зарождающемся, и мы не можем еще знать, что выйдет из него впоследствии, когда археологические исследования захватят большее поле и, когда почти нетронутая еще почва Востока – родины и древнейшего процветания христианства – откроет свои недра. Кто знает, как радикально будут переработаны тогда многие важнейшие отделы древней церковной истории? Мы верим, что это будет, что намечающееся ныне направление церковно-исторической науки имеет хорошую будущность и что это направление для настоящего времени и для данного случая самое целесообразное.

Что же однако получает и что может надеяться получить современная церковно-историческая наука от этого направления, от этого вторжения в ее область церковной археологии? Несомненно, что Церковная История от этого вторжения выигрывает очень много. Мы могли бы это доказать подробным изложением многих более или менее важных церковно-исторических вопросов, разрешенных уже при помощи церковной археологии, но делать это здесь неудобно. Ограничимся кратким перечнем важнейшего и наиболее бросающегося в глаза. 1) Мы говорили, что доселе Церковная История, под влиянием конфессионально-догматического направления, сравнительно немного обращала внимания на историю внешних проявлений христианской религиозной жизни в культе, обычаях, нравах, искусстве и т.п. Это зависело отчасти и от сравнительной бедности источников. Изображение внешнего быта требует наглядности, причем самой лучшей иллюстрацией должны служить конечно вещественные памятники этого быта, а памятники эти до последнего времени были почти неизвестны. Ныне же при помощи церковно-археологических данных этот отдел Церковной Истории может быть обработан с небывалой широтой и основательностью. Теперь здесь многое может получить иное освещение, и церковный быт может быть обрисован со многих новых сторон. 2) Даже и в тех отделах Церковной Истории, где письменные памятники весьма не скудны, археологические открытия дают новые и важные дополнения. Так из книги Альяра, равно как из сочинений Де Росси и Леблана мы можем видеть, что материал мартирологический и агиологический, вследствие археологических открытий, увеличивается в неожиданной мере, а это очень важно. Известно, что церковь есть общество, состоящее из отдельных равноправных пред Богом членов или индивидуумов и что жизнь церкви есть совокупность религиозной жизни ее членов. Чем более мы будем иметь сведений о жизни отдельных членов церкви, тем более мы будем иметь возможности изображать полнее общую жизнь церкви. Сведения о жизни отдельных членов церкви содержатся главным образом в актах мучеников и в житиях святых. Но известно, что доселе очень многие сказания о мучениках, искаженные легендами и разными добавлениями компиляторов, совсем исключались из ряда церковно-исторических источников. Теперь некоторые из самых подозрительных мартирологических документов неожиданно получили научную ценность, так как археология удостоверила правдивость их рассказа по крайней мере в общих чертах и дала средства к отличению в них вымысла от истины. Таковы например акты Нерея и Ахилла, акты св. Цецилии, рассказы о мученицах Софии, Вере, Надежде и Любови, о св. Ипполите и др. Результаты археологической критики из книг Де Росси Альяр перенес в свою историю и тем в значительной мере обогатил ее содержание. 3) Некоторые вопросы, вследствие открытий археологии, получают совершенно новую постановку и решение. Таков особенно вопрос о правах церкви по имуществу в III в. и вообще о юридических условиях, обеспечивавших церкви некоторые весьма важные права даже и в века гонений, иначе вопрос о значении для церкви римских обычаев и законов относительно так называемых коллегий или ассоциаций особенно погребальных. Этот весьма важный вопрос разрешен почти исключительно на основании археологических данных и решение его можно считать уже общепринятым в науке. 4) Некоторый мнения и взгляды, доселе вращавшиеся в науке, благодаря старым авторитетам, вследствие археологических открытий низведены ныне в ряд безосновательных предубеждений и объявлены ложными. Таков наприм., взгляд многих историков на отношение древних христиан к искусству вообще и в частности к искусству языческому, отношение будто бы крайне враждебное, бывшее причиной разрушения многих первоклассных произведений античного искусства. Ныне взгляд этот почти совершенно оставлен как предубеждение, как предвзятое мнение, не основанное на подлинных фактах. Таков же взгляд весьма многих западных ученых на византизм как на что-то темное, безжизненное и безобразное. Западные ученые, занимавшиеся Византией, до последнего времени относились к предмету своих исследований с непонятной односторонностью, с явно предвзятыми, весьма нелестными для византизма, мнениями. Ныне, благодаря более внимательному изучению византийских монументов, замечается довольно крутой поворот в мнениях, так что в новейших западных исследованиях относительно напр., византийского искусства не редкость встретить самые лестные отзывы. Таковы наприм., отзывы Байэ и Рольера.

Можно бы перечислить немало и других менее важных пунктов, где Археология исправила и дополнила Церковную Историю, но это слишком затянуло бы речь. Укажу еще один последний пункт благотворного влияния археологии на Церковную Историю, самый общий и потому может быть самый важный, но который лежит еще в области желаемого. Нам кажется, что под влиянием Археологии Церковная История со временем, может быть, совершенно освободится от тех недостатков, которые обусловлены слишком широким развитием в ее области конфессионализма и преобладанием теории над фактами. Археологическая почва есть почва фактов, которые своей бьющей в глаза очевидностью и наглядностью быстро охлаждают полеты фантазии и призывают к порядку нашу мыслительную способность; холодные надгробные камни способны разбить в прах самые замысловатые построения и самые слепые предубеждения. Нам кажется, что это предсказание уже отчасти оправдывается. Указанные нами два автора, хотя не совсем порывают с конфессионализмом, но тон их уже другой. Для доказательства и в заключение я позволю себе сослаться на последнего из них, т.е. на Рольера. Этот ученый протестант принялся за изучение римских монументов, открытых Де Росси, с значительной долей предубеждения и изучал их в течение 15 лет. Вот как отзывается он о значении археологических римских памятников для Церковной Истории. «Катакомбы, – говорит он, – представляют собой не только старину, важную для одних археологов; они представляют собой страницу истории, куда необходимо должны стремиться современные вероисповедания для проверки своих титулов. Все христианство имеет надобность констатировать на основании этих малоизвестных, недавно еще не вполне изученных, документов то, что было во времена ближайшие к его происхождению. Свидетельства отцов церкви дают относительно этого предмета существенные разъяснения; но многие основные пункты их мыслей остаются сомнительными и спорными. Нет возможности контролировать в достаточной мере их заявления для того, чтобы установить их ценность или определить их смысл. Поэтический и часто не довольно точный способ выражения оставляет у авторов первых веков христианства многие вещи в темноте. Эта темнота не может ли быть частью рассеяна внимательным исследованием документов осязательных, подлинность которых не может быть подвержена сомнению и который дают фактические доказательства? Различные христианские вероисповедания имеют громадный интерес исследовать эти документы, потому что разности этих вероисповеданий не могут быть в достаточной степени оправданы изучением церковных писателей. После вопроса: как учил Христос? до известной степени как ответ па него следуют другие вопросы: как верили непосредственные ученики, апостолы и поколения, следовавшие за ними?.. Катакомбы помогают решить часть этих проблем. Из этих глубоких подземелий, где не думали ничего найти кроме тьмы, прорвались лучи света, который не позволяет уже не видеть... Важно констатировать не столько свою прямую преемственность, сколько степень своего родства с верованиями первых веков. Это – история чистая и простая, какой ей следует быть. Она могла бы привести исследователей к убеждению, что христиане катакомб не были ни католиками в современность смысле, ни протестантами, ни тем более свободными мыслителями» ¹³.