Высокопреосвященный Иосиф (Семашко), митрополит Литовский и Виленский

«Для одного человека довольно и того,

что Господь помог мне сделать для России

и церкви православной»¹.

23-го Ноября прошлого года исполнилось уже 19 лет с того времени, как по выражению одного духовного оратора, «закатилось светило, долго сиявшее на горизонте церкви, не стало крепкого столпа православия, почил о Господе великий святитель Божий, вписавший имя свое не только в истории отечественной церкви, но и в скрижалях гражданской истории, и не только нашей отечественной истории, но и в истории всего мира»². А между тем в нашей отечественной литературе доселе не появилось ни одного более или менее полного и обстоятельного сочинения о жизни и деятельности этого великого святителя, жизнь которого, по выражению М.О. Кояловича, есть история всей Западной России новейшего времени. Правда с 1883 года появились в печати записки самого митрополита Иосифа, в которых он довольно подробно и документально излагает историю своей жизни и деятельности, начиная с самого детства и кончая 1860 годом. Но записки эти, с одной стороны, представляют так сказать лишь сырой материал, а с другой, по цене своей (12 руб.) доступны лишь не многим. Между тем исследование о митрополите Иосифе в настоящее время является совершенно своевременным в виду предстоящего в 1889 году пятидесятилетия со времени учреждения православной Литовской епархии, обязанной своим учреждением и устройством приснопамятному святителю.

К составлению этого исследования о покойном митрополите побуждает еще и самое его желание, чтобы память его осталась чистою в глазах потомства. Завещая Императорской Академии наук издать после его смерти свои записки и бумаги с приложениями, покойный архипастырь прописал между прочим следующее: «по человеческой природе, действия необыкновенного моего поприща должны были подвергаться превратным суждениям от незнания и от пристрастного недоброжелательства партий. По той же природе естественно и мне желать, чтобы память моя осталась чистою пред человеки. Я вполне уверен, что мне отдадут полную справедливость, но к сему могут способствовать и бумаги, собственно мне принадлежащия»³. Отсюда можно видеть, что митрополит Иосиф ясно выражал свое желание, чтобы его жизнь и деятельность на пользу православной церкви и отечества как можно более была бы известна, так как это могло бы служить одним из самых действительных средств к очищению его памяти в глазах потомства от превратных о нем суждений, происходивших между прочим от незнания его жизни и деятельности. Осмелившись взять на себя этот труд по составлению очерка жизни и деятельности митрополита Иосифа, мы руководствовались при этом главным образом его собственными записками и приложениями к ним, как самым подробным и документальным источником, а равно и другими письменными и печатными источниками. Исследование наше, вследствие громадной массы представившегося материала, потребовавшего не малого труда в обработке оного, будет не без значительных недостатков, в чем заранее просим извинения у своих читателей. Quod potui, feci, meliora faciant potentes.

Многотрудная и разнообразная по своей деятельности семидесятилетняя жизнь митрополита Иосифа, естественно, подразделяется на три периода: первый период, обнимает первые 22 года его жизни – время его детства и воспитания с 1798 по 1820 г. Второй – от 1820–1839 г. и содержит в себе историю его жизни и деятельности по вступлении его на службу в униатской церкви и постепенного подготовления им великого дела – воссоединения униатов с православной церковью и заканчивается благополучным осуществлением сего дела. Третий и последний период обнимает время деятельности митрополита Иосифа со времени воссоединения униатов и до самой его смерти, последовавшей 23 Ноября 1868 года, и характеризует его деятельность, как православного архипастыря, всецело направленную на утверждение совершенного им великого дела воссоединения униатов с православной церковью и на преуспеяние русского дела в Северо-Западном крае. По этим трем периодам мы и будем рассматривать жизнь и деятельность приснопамятного Литовского архипастыря. К этому прибавим еще описание характера и частной жизни его, а также и его послужной список, как могущий свидетельствовать о многосторонней и разнообразной деятельности почившего святителя.

Приступая к описанию детства и воспитания митрополита Иосифа, мы должны заметить, что этот период имел весьма большое значение для последующей его жизни. Можно с уверенностью сказать, что именно впечатлениям этого периода времени своей жизни митрополит был обязан в значительной степени тем, чем он был впоследствии, т. е. приверженцем православия и русской народности в Северо-западном крае, врагом католицизма и полонизма. Он и сам неоднократно, и между прочим в своей первой записке по униатскому делу, в которой он излагает свои личные обстоятельства и образ мыслей, прямо указывает на то, что он получил расположение к православной церкви именно в раннем своем детстве, благодаря хорошо сложившимся для него обстоятельствам, к описанию которых мы теперь и переходим.

Будущий великий иерарх западно-русский родился в Киевской губернии, Липовецком уезде, в селе Павловке, 25 Декабря 1798 года и притом в то время, когда звонили к заутрене. Это последнее обстоятельство, по замечанию самого Иосифа, имело свое значение для его отца впоследствии, когда совершилось воссоединение униатов. Получивши об этом известие, отец его, предварительно ничего не знавший, сказал: «Видно не даром родился он, Иосиф, в тот же день, что и Иисус Христос, должно быть, правда на его стороне», и присоединился к православной церкви. Первые впечатления мальчика были в пользу православной церкви. Дед его, бывший униатским священником в Павловке, походил по своей наружности скорее на православного священника, чем на униатского. Он ходил в рясе и носил бороду, так что в детском представлении своего внука он являлся всегда после в образе православного священника. Сами родители его не были особенно сильно предубеждены против православной церкви⁴. Доказательством этого может служить, между прочим, то обстоятельство, что отец его до самого поступления своего на должность униатского священника в 1811 году ходил в православную церковь и даже помогал сельским дьячкам в вечернем богослужении, а мать в летнее время молилась в саду, в нескольких шагах от этой церкви. Самого Иосифа до 14-летнего возраста посылали в эту церковь, и после возвращения из нее он должен был рассказывать отцу содержание читанного евангелия и апостола. Особенно любил Иосиф читать в церкви псалом: «Благословлю Господа». Венцом тогдашнего учения, мечтой родителей учащегося дитяти, было именно уменье громко и протяжно прочесть этот псалом во время раздачи антидора. В особенности это занимало детей. Бывало, погонит будущий митрополит в поле волов на пастьбу, около него соберется гурьба таких же крестьянских подростков и просят его прочесть «Благословлю Господа», как в церкви читал он «голосно с протягом, с раздохом», а взамен того он просил их петь песни и выучить его какой-либо новой, неизвестной. Песня была, конечно, малороссийская, и будущий святитель страстно их полюбил. Эти впечатления детства сроднили мальчика сердцем и душой с православной церковью и ее богослужением до такой степени, что, когда после его стали водить в латинский костел, по недостатку в той местности униатских церквей, то все ему казалось странным и самое богослужение представлялось ему скорее зрелищем, чем молитвой. Сравнивая впечатление, произведенное на него богослужением Православной церкви и католической, митрополит замечает в своих записках, что в первой на него производили глубокое впечатление благоговение и усердное моление простого народа, всеобщая благопристойность, важная наружность священника и довольно приятное пение клироса, так что его молодое сердце напитывалось возвышенными понятиями, чувствами и благоговением. Совсем другое представлялось ему в костеле. Вместо благоговения – он видел холодность к вере со стороны высшего сословия, вместо приличия – неприличное коверкание франтов, вместо внятного богослужения – совершенно не вразумительное, – вместо приятного пения – оглушающий орган с ужасным ревом органиста. «Все это, – говорит преосвященный Иосиф, – не могло мне дать выгодного понятия о так называемой в тамошних странах «панской вере» и в этих впечатлениях детства должно, вероятно, искать основания моей приверженности к православной церкви, которая впоследствии столь гласно обнаружилась самым делом»⁵. Этих впечатлений детства не могли уничтожить и все сарказмы товарищей Иосифа относительно православия, когда он уже учился в гимназии, и он продолжал оказывать почтение греко-российскому священнику с его длинной бородой и в огромной рясе. Тем же впечатлениям детства обязан был митрополит и своим нерасположением к Польше и сочувствием к России, которые были возбуждаемы в нем рассказами о тех страданиях, которые претерпела Малороссия от поляков и которые оставили в нем столь глубокое впечатление, что слово «не гидный лях» стало для него типом чего-то презренного и ненавистного. С чувством глубокого уважения отзывается о своих родителях Иосиф, которые своей жизнью показывали детям пример благочестия, добронравия и истинности. Для предохранения детей от дурных впечатлений и примеров, им было строго запрещено иметь общение с неблаговоспитанными крестьянскими мальчиками. Все это отразилось в свою очередь и на старшем сыне их Иосифе, поселивши в нем высокое нравственное чувство, которое впоследствии развилось в нем уже сознательно и всегда было присуще ему. Кроме этих качеств в мальчике развивалось еще трудолюбие. Отец Иосифа, до самого поступления своего на должность униатского священника, доставлял содержание своей немалочисленной семье, занимаясь земледелием и торговлей. Отец Иосифа был женат на дочери униатского священника Сероцинского. Проживая при отце до своего поступления на должность униатского священника, он преимущественно занимался покупкой и продажей волов и свиных сал, самолично «чумаковал», ездил в Крым за солью; оставаясь дома, исполнял все полевые работы, собственными руками косил, орал, только не жал. Во всех этих занятиях он имел хорошего себе помощника в лице своего старшего сына. Когда крестьяне говорили отцу зачем он к таким трудным работам употребляет «паничев», он отвечал: «Пусть научатся прежде работать, а пановать будут после». Преимущественно перед всеми другими сыновьями отец поручал именно сыну своему Иосифу пасти волов и стеречь их в ночное время, в чем с ним участвовал и старик Сидорук, который получал от него по куску сала за хорошую песню, и если стерег за него волов, когда ему хотелось заснуть. Первоначальное образование преосвященный Иосиф получил в доме отца своего вместе с младшими братьями и тремя сторонними мальчиками. Учителем его был некто старичок Бочковский, православный, из духовного звания (именно дьячок), учившийся некогда в иезуитских школах. Это, конечно, имело особенно сильное влияние на Иосифа, развивая в нем любовь к православной церкви. В свободное время помогал ему в занятиях с детьми и отец. Иосиф, отличавшийся способностями прекрасными и прилежанием, всегда обгонял товарищей своих по учению. Много способствовала развитию даровитого отрока небольшая библиотека его отца, состоявшая главным образом из книг исторического содержания, которые Иосиф прочитал раза по два, а библию и в особенности историческую часть ее в десять лет изучил очень достаточно. Кроме чтения, любимыми занятиями мальчика было созерцание природы, пение и слушание сказок. В весеннее время, когда отец Иосифа вывозил свою пасеку в лес, в семи или восьми верстах от дома, мальчик любил блуждать по целым часам по лесу и с наслаждением впивался своим детским взором в деревья и все растения, распускавшиеся от действия благодатной весны. По рассказам церковного старожила Павловки Базьки Цинского, которому приходилось неоднократно возить Иосифа в училище сперва в Немиров, а потом в Вильну, последний ничего так не любил, как останавливаться в дороге на ночлег в поле, под открытым небом. Любуясь прелестями летних ночей, он долго не смыкал глаз, пел малороссийские песни, преимущественно чумацкие, прося Базько, чтобы и он подпевал ему, и за это давал ему особую порцию водки. Наиболее любимой его песнью была: «Ой, мати, мати, та не гай мене; в далеку дорогу выряжай мене». Эта любовь к созерцанию природы не оставляла Иосифа и в старости, когда он был уже митрополитом и жил в своем любимом Тринополе. Здесь, в звездный вечер он часто любил в своем саду созерцать небо, уноситься мыслью в бесконечность. Любовь к пению Иосиф усвоил, благодаря своему отцу, который часто заставлял детей своих петь в послеобеденное праздничное время под игру его скрипки. Иосиф имел особенный дар перенимать напевы, так что ему достаточно было услышать известный напев однажды, и он оставался у него в памяти навсегда. Это пристрастие Иосифа к пению и музыке не оставляло его никогда. Будучи уже митрополитом, он часто призывал к себе свой хор, отлично устроенный им, благодаря его стараниям и наставлениям, и заставлял его петь для себя. Но самым пламенным удовольствием для мальчика было слушать сказки. Он готов был просидеть до полуночи, встать с первыми петухами, если только кто-нибудь обещал ему рассказать сказку. Из рассказчиков он особенно любил слушать старого безногого портного Федьку, рассказы которого представлялись ему впоследствии рассказами тысячи и одной ночи. Эти фантастические рассказы способствовали развитию в мальчике мечтательности, которая не оставляла его и в старости. Из удовольствий вне родительского дома мальчик имел только одно – посещение изредка вместе с своими родителями родственников, и которое способствовало, с одной стороны, развитию его понятий, благодаря разнообразию предметов, которые представлялись ему во время этих посещений, а с другой – развитию его чувств родственными ласками. Из воспоминаний из своего детства покойный митрополит упоминает об одном сне, который видел его отец, и который как бы указывал на будущую судьбу его сына. Ему представилось, что он вел своего старшего сына, Иосифа, по какому-то пустому безграничному полю, к какому-то уединенному огромному зданию. Перед ними отворили первый и второй зал. С открытием третьих дверей, показались пышные палаты одна другой великолепнее, наполненные людьми, чем далее, то тем более по-видимому знаменитыми. Но в эти третьи двери и далее пустили только сына, а перед отцом они затворились. Впоследствии, отправляя своего сына в Университет, отец говорил ему: «Помнишь мой сын, – пустое безграничное поле, – это жизнь, которую ты получил от меня; двери в первый зал – это домашнее воспитание, второй зал – это гимназиальное учение, – одно и другое ты получил от меня; в третьи двери мне за тобою уже не следовать, ступай с Богом, пусть Он тебя проведет по этим пышным палатам». На одиннадцатом году Иосиф из родительского дома поступил в Немировскую гимназию, главным руководителем которой был известный польский патриот, граф Фаддей Чацкий. В этой гимназии он проучился шесть лет и обучался латинскому, французскому, русскому и польскому языкам, математике, физике, всеобщей истории, праву и географии. Хорошая подготовка дома принесла много пользы мальчику, особенно в двух низших классах гимназии, где, благодаря плохим учителям, ничего нельзя было приобрести. Насколько плохи были учителя в этих классах, можно судить потому, что один учитель, старичок, не бывал в классе даже и четвертой части урочного времени, а ограничивался тем только, что поручал слушать уроки товарищей юному Семашке, которого поставил авдитором над авдиторами, а сам в то время с другими учителями ходил по коридору. Если в классе поднимался шум, то учитель этот отворит дверь, крикнет: «Молчать», и по-прежнему продолжает расхаживать по коридору. Явившись в класс в конце урока, если время осталось, просмотрит заметки авдиторов о знании уроков другими учениками, накажет не знавших и, наконец, берет учебник и назначает ногтем следующий урок, говоря: «С этого места по это». Подобного рода системы преподавания держался этот учитель не только с уроками, заучиваемыми наизусть, но даже с арифметикой и географией, в знании которых он уступал своему первому ученику – Семашке. Последнего часто призывали из первого класса во второй, т. е. высший, чтобы он своими ответами пристыдил учеников этого класса. На третьем или четвертом году учения Иосифа в гимназии, в нем произошла перемена, оставшаяся на всю жизнь. Прекрасная память слов, которой он отличался в детстве, пропала, и ему стоило большего труда, выучивать уроки. Взамен памяти слов, в нем развилась больше прежнего память идей и предметов. Эта способность юноши была надлежащим образом оценена с переходом его в математические классы, где преподаваемые ему предметы он изучал с успехом зрелого ума. Благодаря вниманию и прилежанию, а также своим природным способностям, Семашко окончил курс в Немировской гимназии первым учеником и подучил отличный аттестат. Немало способствовала развитию юноши в гимназии, не оставлявшая его страсть к чтению. Всякую новую книгу, попавшую ему в руки, он можно сказать, поглощал. Имея с ранней молодости стремление к изучению богословских наук, Иосиф, по окончании курса в Немировской гимназии в 1816 году, решился поступить в учрежденную еще в 1809 г. при Виленском университете главную семинарию, поставлявшую кандидатов для занятия высших духовных должностей в римско-католической церкви. Семинария эта, находившаяся под управлением известного князя, Адама Чарторыжского, по свидетельству сотоварища митрополита Иосифа, преосвященного архиепископа Антония Зубко, целью своею поставила всецело полонизовать своих воспитанников и внушить им глубокую ненависть к России, которую изображали какой-то злой силой, мертвящей все живое и озеленяющей всякие чувствования. Основой развития молодежи, по системе Чарторыжского, было картинное изображение перед нею Польши, но не той, какой она была в действительности, а Польши идеальной, представлявшей собой образец социального совершенства⁶. И вот с таким-то направлением в семинарию и привлекалось униатское духовенство в видах образования униатов в духе римско-католическом, и в которой, действительно, как заметил сам Иосиф, униаты, как нигде, тесно соединялись с римлянами. Отъезд Иосифа в Вильну, в главную семинарию, сопровождался, по местному поверью, хорошими приметами – частым, тихим дождиком, предзнаменовавшим обилие. На пути в Вильну Иосиф должен был заехать в Жидичин, где жил Луцкий греко-униатский епископ, Иаков Мартусевич, с согласия которого только и мог он поступить в главную семинарию. Мартусевич, как воспитанник иезуитов, был жарким поборником католицизма, а потому, если бы отличался даром предведения, то никогда бы не допустил Иосифа, будущего поборника православия, для поступления в главную семинарию. Напротив, он принял Иосифа очень ласково, как сына, тотчас же облачил его в униатскую одежду и отпустил далее в Вильну с двумя монахами – базилианами. По приезде в Вильну, Иосиф имел небольшое приключение, которое далеко не могло внушить ему чувства расположения к базилианам. По случаю переделок в главной семинарии, Иосиф не мог поступить в нее немедленно, по приезде в Вильну, и волей неволей должен был искать приюта в Троицком монастыре, в котором жили его знакомые два спутника – монахи базилиане. На третий день его пребывания в монастыре настоятель его предложил Иосифу удалиться отсюда, куда хочет. Бывший тогда в Вильне униатский епископ, Андрей Головня, вошел в положение бедного юноши, не знавшего, где ему приютиться, и поместил его на время до отделки в семинарии к заседателю униатской консистории – священнику Фалевичу. Во время пребывания в доме этого священника, Иосифу пришлось быть свидетелем одного случая, который произвел сильное впечатление на него и, по его собственным словам, не остался без последствий в будущем, когда он сделался членом греко-униатской коллегии. «В одно утро, – пишет преосвященный Иосиф в своих записках, – ставят стол посреди комнаты, покрывают его красным сукном, приносят зерцало. Из соседней комнаты выходят мой хозяин со старшим членом консистории и усаживаются у верхнего конца стола. К нижнему концу подошел из других дверей большой мужчина в сером сюртуке и с большой тетрадью в руках. Это был адвокат Савич. Он говорил беспрерывно, то по тетради, то наизусть, целый час. Не было никаких других бумаг, не было секретаря, ни один член не сделал никакого замечания. Когда адвокат кончил поклоном свою красноречивую речь, члены встали, зерцало сняли со стола, и вместо его был поставлен обильный завтрак. Тут явился секретарь с каким-то священником и началась трапеза уже не безмолвная»⁷. Оказалось, что это был суд над священником, на счет которого и завтракали. Впоследствии, получивши влияние на общее управление делами греко-униатской церкви, Иосиф не забыл этого случая: он напал на злоупотребление – брать к консисторскому суду адвокатов, которые не только не разъясняли дела, но еще запутывали и вводили кроме того в большие издержки бедных священников. По окончании отделки в главной семинарии, Иосиф держал экзамен в нее и дал отличные ответы по катехизису и церковно-библейской истории, чем он был обязан не столько Немировской гимназии, сколько своей любви к чтению. После испытания, Семашко был зачислен в число воспитанников семинарии, не имея еще и 18 лет. Всех воспитанников в семинарии было 50, из коих 34 – римско-католического исповедания, а 16 – греко-униатского. Профессора разных отраслей богословских наук составляли богословский факультет Виленского университета, а для слушания других предметов по отделениям философии и словесности ученики отправлялись в другие университетские факультеты. Учение в семинарии было для Иосифа очень нелегко, вследствие, с одной стороны, плохого знания латинского языка, а с другой – образования в светском училище. Во всех предметах, которые преподавались в Семинарии не на латинском языке, Семашко был выше своих товарищей. Впрочем, к концу своего учения в семинарии Иосиф и в богословских предметах сравнялся со своими товарищами. В течение четырех лет он обучался в главной семинарии: толкованию св. писания, богословию догматическому, нравственному и пастырскому, церковной истории, каноническому праву, логике, ботанике, зоологии, красноречию и поэзии, словесности латинской, русской и польской, языкам: греческому, еврейскому и французскому, – и по окончании курса удостоился степени магистра богословия за сочинение: de bona christiana cura bonorum temporalium. О главной семинарии у Иосифа сохранилось воспоминание, как о самом лучшем времени его жизни. Состав товарищей его был прекрасный. Все они отличались благонравием, а Семашко считался между ними первым по этому качеству. Вместе с этим качеством у него развилось во время пребывания в главной семинарии в высокой степени религиозное чувство, начало которому было положено еще в родительском доме. Набожности этой, развившейся до мистицизма много способствовал тот заведенный в семинарии обычай, что ученики ежедневно должны были присутствовать у обедни. Страсть к чтению не ослабела в Иосифе и в главной семинарии. При всей обременительности уроков, он умел выгадывать время и для чтения сторонних книг, особенно литературного и исторического содержания, которые он приобретал даже на собственные деньги. Книги эти были преимущественно польские и написаны в духе приверженности ко всему польскому и ненависти к России, которая представлялась каким-то ожесточенным врагом Польши. Такого рода книги оказали было некоторое влияние на Иосифа. Прочитав историю конституции 3-го Мая, он приобрел было привязанность к римлянам и даже немало польского патриотизма. Такое влияние польских книг на Иосифа тем более должно было оказать на него вредное влияние, что он не имел возможности узнать истину из русских книг, на которые было гонение в Виленском университете. Насколько было трудно достать и читать здесь русские книги, может свидетельствовать следующий рассказ самого Иосифа. «Помню, – пишет он, – мой товарищ, Антоний Зубко, достал как-то номер старинного журнала «Улей». Мы его начали просматривать вдвоем в ботаническом классе до прихода профессора. Нужно было посмотреть шум, который подняли светские ученики университета... а разве такие нам нужны священники, которые забывают мать Польшу... которые сочувствуют России, и мы должны были припрятать поскорее свой журналец»⁸. Таким образом, по-видимому, все заставляло думать, что юный Семашко, по выходе из главной семинарии, будет приверженцем Польши и католицизма. Но на деле оказалось совершенно иное. Несмотря на то, что он учился в римско-католическом заведении в смешении с римско-католическим юношеством, имел начальников и наставников из римско-католических духовных лиц, участвовал по большей части в римском богослужении, – несмотря на то, что воспитывался в Виленском университете, где господствовало направление известного Чарторыжского, любовь и сочувствие его к России и православной церкви – плод впечатлений его детства и родины не истребился. Юноша вышел из заведения не только без предубеждения против православной церкви, но и с сильным предубеждением против католицизма. Этим он обязан лекциям профессоров богословского факультета. Либеральный ум князя Адама Чарторыжского, видимо, желал освободить здешнее римско-католическое духовенство от ультрамонтанского обскурантизма, почему и были им подобраны соответственно этому направлению профессоры⁹. Последние читали свои лекции по руководствам, употреблявшимся в австрийских университетах, составленным в духе царствования императора Иосифа II и самым сильным образом, направленным против злоупотреблений папской власти. Часто случалось, что они с своей кафедры систематически и с жаром преследовали при каждом удобном случае самыми едкими сарказмами злоупотребления римского духовенства, особенно прелатов. До какого либерализма доходили в своих лекциях профессора Виленского университета, можно судить уже по тому одному, что профессор Капелли, упоминая о форме, употребленной в начале постановлений Тридентского собора: «По внушению св. Духа», заметил, что то было не по внушению св. Духа, а папского золота, как самого влиятельного аргумента, который при богатстве пап заключал в себе непреодолимый авторитет¹⁰. Благодаря такого рода лекциям, молодой Семашко, еще в родительском доме предубежденный против католицизма, тем меньшее сочувствие мог приобрести к нему в университете, когда профессора его с совершенной доказательностью указывали на несостоятельность одного из главнейших пунктов его – папизма. Сохранению же и развитию своего сочувствия к России Иосиф не мало был обязан профессору русской словесности в университете, Чернявскому, который имел обыкновение на своих уроках рассказывать все то, что приходило ему на мысль и рассказывать занимательно, с чувством и душей, о России, ее истории и быте народном. Таково было детство и воспитание будущего знаменитого Литовского архипастыря. Как то, так и другое в значительной степени способствовало тому, что из Иосифа вышел неутомимый и искусный борец за дело православия и русской народности в западном крае.

По окончании курса в главной семинарии в 1820 году, двадцатидвухлетний юноша вступает на поприще общественного служения, – на то поприще, на котором он оказал громадную услугу православной церкви и отечеству и увековечил свое имя в скрижалях отечественной церковной и гражданской истории, искусно подготовив и совершив успешно великое дело – воссоединение униатов с православной церковью в 1839 году. Первые шаги на поприще общественного служения преосвященный Иосиф сделал в Жидичине, под руководством его благодетеля, Луцкого епископа Мартусевича, который тотчас же, по окончании Иосифом курса в главной семинарии, склонил его к принятию священства, без вступления в брак, но и в тоже время не принимая монашества. Чуждый светских связей и равнодушный к женитьбе, а особенно в виду большей беспрепятственности неженатому заниматься науками, Иосиф легко согласился на это и был рукоположен Мартусевичем в том же 1820 году в сан иподиакона, 26 Октября, в сан диакона 26 Декабря, а через год, в 1821 году, 28 Декабря, и во священника, по особому разрешению митрополита, в виду того, что он еще не достиг установленных римскими законами 24 лет для получения иерейства. То обстоятельство, что Иосиф не пожелал принять монашество, а остался в среде белого духовенства, имело важное значение для него в его последующей реформаторской деятельности в униатской церкви, так как способствовало тому, что белое духовенство смотрело на Иосифа, как на своего прямого защитника, охотно доверяло ему, особенно видя, что он был строгим и беспристрастным обличителем монашеского базилианского ордена – этого врага белого духовенства. Как человек, выдающийся по своим способностям, Иосиф еще в сане диакона был определен к должностям кафедрального проповедника и ассесора Луцкой греко-униатской консистории и профессора богословия в епархиальной семинарии. Принявшись с усердием за консисторские дела, Семашко уже скоро приобрел репутацию замечательного дельца, так что остальные члены консистории беспрекословно подписывали составленные им приговоры и распоряжения. Два года он был заседателем в консистории, и эти два года не прошли для него даром. С одной стороны – он приобрел навык писать на русском языке, а с другой – ознакомился ближайшим образом с весьма затруднительным положением униатов между православной и римско-католической церковью. Усердие и опытность молодого ассесора еще более привлекли к нему расположение епископа Мартусевича, который 7 Января 1822 года, т. е. когда Иосифу было еще 24 года, определил его Луцким протопресвитером, а в июле того же года избрал в ассесоры духовной коллегии, куда назначались обыкновенно люди пожилые, уже опытные. Духовная коллегия, в ассесоры которой был определен Иосиф, имела в то время высшее управление делами римско-католической и греко-унитской церкви и сообразно с этим делилась на два департамента, под председательством своих митрополитов. Члены ее избирались епархиальными архиереями, по одному из каждой епархии, на три года: таким образом 24 летний Семашко стал одним из представителей греко-униатской церкви и вступил на то служение Западной России, с которого уже не сходил до самой своей смерти, и которое, по его собственным словам, нес не бестягостно, не беспечально, среди борьбы и противления; но и не без сердечной отрады, не безуспешно, не бесполезно¹¹. Уже на дороге в Петербург молодой член коллегии почувствовал в своем сердце неизъяснимое удовольствие, при виде многих и благолепных церквей, и возымел еще более высокое понятие о православной церкви. В самом же Петербурге вид великолепных храмов, прекрасное богослужение в них, отличное пение – все это произвело на Иосифа сильное впечатление, напомнило ему посещаемую им в годы детства Павловскую православную церковь и привлекло его к ней настолько, что он почти совсем перестал посещать костел, а всегда ходил в православную церковь. Все оставшееся от занятий в коллегии время Иосиф употреблял с пользой для себя. Он осматривал Петербург, и любимым его в это время занятием было смотреть за производившимися большими постройками, перед которыми он иногда простаивал по нескольку часов на одном месте, во все всматриваясь и разрешая свои недоумения вопросами, предлагаемыми мастеровым и архитекторам. Это наблюдение, по замечанию самого митрополита Иосифа, соединенное с теоретическими познаниями, почерпнутыми из книг, дало ему возможность впоследствии успешно вести дела по строительной части, производившиеся в его ведомстве. Наибольшим же удовольствием Иосифа, оказавшим сильное влияние на ход его духовного развития, было чтение книг, которых он в течение одного 1825 года прочитал более 400 из библиотеки Глазунова и которые, с одной стороны, способствовали большему изучению им русского языка, а с другой – ознакомлению и сроднению с Россией и православной церковью. После окончания трехлетия заседания в коллегии, Иосиф, произведенный еще в 1825 году в сан каноника, снова был избран Мартусевичем в заседатели коллегии на следующее трехлетие. В это время прибыл в Петербург также для заседания в коллегии любимый его товарищ по главной семинарии – Антоний Зубко, с которым он сделался неразлучен и в занятиях, и в развлечениях, и даже в столе и с которым любил он поспорить иногда о логике и философии. Образ жизни Иосифа был очень скромный. Сотоварищ его Антоний, описывая впоследствии свою совместную жизнь с Иосифом в Петербурге, пишет: «Мы не приискивали никаких посторонних доходов и умели жить на самое скудное жалованье (прежде 750, а после 1500 р. асс.); мы не заводили лишних знакомств, не приглашали гостей; у нас был на двоих один слуга, он же и повар; мы имели общий стол; я вел счета расхода на стол, и в конце каждого месяца Семашко уплачивал мне половину издержек; в итоге нам стоило прокормление в год по 200 руб. ассиг. Одежда у нас была очень недорогая, и потому у нас много оставалось денег на роскошь, состоявшую в покупке книг и в пользовании ими из библиотеки, а также в посещении театров. У нас много оставалось времени от службы, и мы много читали; Семашко читал скорее и более меня»¹². Между тем и как член коллегии духовной, Иосиф, несмотря на свои молодые годы, скоро выдвинулся из ряда других своих сотоварищей, благодаря несокрушимой твердости характера, замечательному такту и силе убеждения, и приобрел большое влияние на дела. Описывая деятельность Иосифа, как члена коллегии, в своей статье о греко-унитской церкви, сотоварищ его, преосвященный Антоний Зубко так пишет: «Прибыв в Петербург, я нашел Иосифа Семашку уже три года служившим в звании ассесора коллегии и успевшим освободить 2-й департамент коллегии от самоуправства прокурора. Семашко хорошо знал русский язык. Он ознакомился с ним, будучи членом Луцкой униатской консистории, и сам собственноручно писал резолюции в настольном регистре, чего прежние члены не делали. Ассесоры из белого духовенства сердечно примкнули к Семашке, который притом снискал расположение и доверие митрополита Булгака. Я помню, как иногда прокурор, пробуя дать желаемое направление делам, доказывал по своему и злился, но Семашко отвечал: «Если вам не нравится решение, пишите протест». Но резолюции Семашки, всегда основанные на фактах и на законе, были при том так ясны, что прокурор не мог к ним придраться и всегда пропускал решения нашей коллегии без протеста¹³. Другие современники, знавшие дела римско-католической коллегии, передают, что когда Иосиф являлся в общее собрание ее, то одно появление его изменяло лица латинских прелатов, а когда он выступал на защиту униатов по какому-либо делу, то смущал самых даровитых и смелых представителей латинства¹⁴. Стойкость в своих убеждениях и беспристрастность Иосиф с особенной силой проявил в первый раз в деле Полоцкого униатского архиепископа Красовского, который был вызван в Петербург на суд, по частному доносу о его нетрезвой жизни и несправедливых поступках по отношению к подчиненным ему духовным лицам. Дело архиепископа было ведено пристрастно вследствие того, что он имел много недоброжелателей и, между прочим, министра духовных дел, князя Голицына, и униатского митрополита Булгака, который, с одной стороны, не любил Красовского за то, что он стоял за независимость униатской церкви, порабощенной римлянами, а с другой – потому, что ему хотелось получить себе богатую Полоцкую епархию. На суде были свидетели только противной стороны, которые были притом личными врагами Красовского. Но и они на суде дали только такие незначительные показания, что по ним нельзя было отрешить от должности и простого благочинного. Несмотря на это, митрополит Булгак и другой епископ, Яворовский, подали голос на окончательное отрешение Красовского от епархии. Но против этого восстал Иосиф и вместе с другими членами коллегии подал от себя особое заявление, в котором подробно и по пунктам разобрал все обвинения на архиепископа и нашел их совершенно неосновательными за исключением некоторых, по которым он, впрочем, заслуживал снисхождения. Напрасно Иосифа пугали гневом князя Голицына и митрополита Булгака: он не согласился взять назад свое заявление, и дело пошло на Высочайшее усмотрение и кончилось тем, что Красовский был только переведен на Луцкую епархию. Это дело имело важные последствия в том отношении, что наглядно показало всем, что молодой заседатель ни из-за каких выгод и побуждений не откажется стоять за то дело, которое считает законным и справедливым. Вообще в лице молодого каноника униатская церковь нашла твердого и ревностного борца за свои интересы против посягательств на оные латинян. Особенно ясно выразилось такое направление Иосифа по делу о совращении в католицизм 20000 униатов в Виленской губернии. Дело это тянулось более 20 лет. Еще известный поборник интересов униатской церкви, митрополит Ираклий Лисовский жаловался на это совращение правительству. Но благодаря разным изворотам и проискам римско-католического духовенства, дело все откладывалось до 1827 г. Только благодаря настойчивости Иосифа, дело это было разобрано в этом году, и в предупреждение подобного рода случаев было составлено определение в пользу униатов. 1827 год нужно считать важным в жизни митрополита Иосифа потому, что в этом именно году он выступает открыто на борьбу с католицизмом и полонизмом в западных губерниях и полагает почин великому делу – воссоединению униатов с православной церковью. Он первый подал об этом мысль, указал способ, как вести дело, и довел его до конца. Между тем еще до начатия этого дела Иосиф предпринял было решение присоединиться к православной церкви и поступить в число иноков Александро-Невской Лавры. К этому решению его побуждало, с одной стороны, приобретенное им посредством чтения и тщательного расследования убеждение в православии восточной церкви, между тем, как он принадлежал к западной церкви, с другой стороны – сердечная преданность России, тогда как он считался для нее чуждым и принадлежащим враждебной для нее Польше, – одним словом, его побуждало к такому решению желание выйти из двусмысленного положения. И такое решение его было совершенно искреннее, чуждое всяких интересов, что видно из того, что он, поступая в число простых монахов Лавры, терял свою столь блестяще начатую карьеру в униатской церкви, в которой он уже на 27 году был прелатом Луцкого кафедрального собора, и перед ним не в далеком будущем предносился сан епископа. Кроме того, доказательством искренности его желания присоединиться к православной церкви может служить начатое им в том же году сочинение о православии восточной церкви, впрочем, недоконченное, из которого видно, что он действительно искренно и сознательно, путем чтения исторических сочинений о причинах разделения церквей, убедился в истинности православной церкви и отступлении от истины – римско-католической. В научном отношении сочинение это не имеет значения так как написано большей частью по известным уже сочинениям; но оно важно в том отношении, что показывает нам каким путем он дошел до сознания истины православной церкви¹⁵. Но желанию Иосифа – одному только лично присоединиться к православной церкви, не суждено было исполниться. Господь избрал его орудием присоединения вместе с ним полутора миллионов униатов. Впрочем, усилиями одного человека, хотя бы и так даровитого, как Иосиф, такое великое дело едва ли могло быть совершено. Нужно было, чтобы явился такой человек, который бы вполне разделял мысль Иосифа и который бы своею неограниченного властью мог бы устранять все препоны делу воссоединения, поддерживать Иосифа в его неравной борьбе с многочисленными и сильными противниками, – одним словом, нужен был император Николай Павлович, который тотчас же, по восшествии своем на престол, обнаружил энергическое желание действовать в духе русском и остановил свое внимание на несчастных униатах, задавленных латино-польскими силами. И сам митрополит Иосиф и его сподвижник – преосвященный архиепископ Антоний Зубко чистосердечно и искренно признавали, что если дело воссоединения униатов с православной церковью и совершилось благополучно, то именно благодаря императору Николаю Павловичу¹⁶. Но это обстоятельство, однако, нисколько не умаляет заслуг Иосифа в данном деле. План подготовления униатов к воссоединению с православной церковью, а равно его искусное осуществление, можно приписать уму и энергии его именно. Поводом к начатию этого великого дела послужил частный разговор Иосифа в 1827 г. с директором департамента духовных дел иностранных исповеданий – Григорием Ивановичем Карташевским о положении униатов в России, в котором он высказал всю муку, наполнявшую его душу, и стал доказывать своему собеседнику, что русская и православная основа унии – для него святыня, что он будет защищать ее всегда и всеми силами. По предложению Карташевского, Иосиф составил в одну ночь записку о состоянии униатской церкви в России и о средствах возвращения униатов в лоно православной церкви, предлогом для которой он взял Высочайший указ от 9-го Октября 1827 г., воспрещавший принимать римлян в униатское монашество и повелевавший учредить отдельные училища для униатского духовного юношества. Представленная Иосифом записка наглядно изображает тяжелое положение униатской церкви в России, а, следовательно, и те великие труды, коих стоило Иосифу возвратить униатов в недра православной церкви. «Высшия дворянския фамилии, – читаем в этой записке, – уже в скором времени после введения унии, увлеченные обнадеживаниями польского двора и происками иезуитов, оставили веру своих предков и самую унию и перешли в католицизм». Для того, чтобы действовать в таком же духе на духовенство и простой народ, были заведены многочисленные иезуитские школы, и униатское юношество, находя в этих единственных школах способы к просвещению, привыкало нечувствительно к чуждому для себя римскому обряду. В скором времени после введения унии были допущены в униатское монашество, а вместе с тем и ко всем высшим должностям униатской церкви, лица римского исповедания. Богатые фундуши монастырей, епископий и архиепископий в самом непродолжительном времени привлекли в униатский обряд большое количество лиц знатнейших римско-католических фамилий. Но этого мало. Новые пришельцы исходатайствовали у польского правительства привилегии, чтобы на архимандрии и епископии никто, кроме дворян, не мог быть возведенным, и благодаря этому, если не совсем вытеснили из этих мест старых своих хозяев, то, по крайней мере, сделали оные совершенно от себя зависящими. Для преобразования униатского монашества в желаемом направлении, монастыри были исторгнуты из власти епархиальных архиереев, и составлено общество базилиан. Последнее, находясь под властью своих генералов, сперва подчиненных митрополитам, а потом и им противоборствовавших, изменяло совершенно свое прежнее образование и, кроме употребления в богослужении славянского языка, ничего почти не оставило из древнего своего греческого обряда. Для изменения белого духовенства считали достаточным употребить силу власти. У него отняли богатейшие фундуши, воздвигли из них монастыри, поставили над ними монахов даже в должности простых благочинных, – и белое духовенство восставало под тяжестью уже не внешнего, но внутреннего, от своих братий, угнетения. Для воспитания униатского духовного юношества в римско-католическом духе было определено посылать его для совместного образования вместе с римскими юношами в школы, учрежденные католическим духовенством, и между прочим в главную семинарию при Виленском университете. Воспитанные в сих школах, образованные белые священники более всего содействовали распространению нововведений, совершенно изменивших униатское исповедание. Главнейшие из этих изменений последовали во второй половине 18-го столетия. Тогда волей-неволей обрили священникам бороды, сняли прежние их рясы, ввели некоторые римские обряды и праздники, учрежден был папою крест для ревностных в унии белых священников, составлены на подобие римских униатские капитулы – одним словом в конце 18 столетия униатское исповедание дошло до настоящего его положения, если еще не по духу, то по внешности. Самое направление умов униатского духовенства, а за ним и простого народа на отношении к России начинает склоняться на сторону поляков католиков. Польский патриотизм и ложный католицизм постоянно действуют к отдалению сердец обитателей польских губерний от нынешнего своего отечества. Юношество в публичных училищах отзывается о России с презрением, не зная россиян, не зная их истории, их обычаев, не зная их языка, их литературных произведений, оно считает их народом варварским, и слово «москаль» осталось обыкновенным изъявлением презрения. Духовенство, хотя осторожнее, но и оно не щадит столь же презрительных сарказмов в отношении еретиков–схизматиков. Простой народ, обыкновенно рассуждающий по словам своих господ и пастырей, угнетенный более прежнего самими помещиками, ежечасно отзывается: «Не бывало этого за Польши, не бывало этого за унии». Таково отношение к России римско-католического населения в западных губерниях. Но что хуже всего, и униатское население в значительной степени причастно такому же направлению умов. В этом виновно особенно униатское духовенство. Последнее, будучи несколько враждебно римскому во время господства в западных губерниях Польши, в настоящее время соединено с ним взаимной пользой. Получая первоначальное воспитание в римских и базилианских училищах, будучи соединено с римлянами в главном своем учебном заведении, руководствуясь одними законами, одними учебными сочинениями, оно напоено теми же правилами, теми же предрассудками. Завися в получении приходов от помещиков римско-католического исповедания, получая от совместного богослужения значительные доходы по римскому исповеданию, к которому по большей части принадлежат помещики, занимая при римских костелах многие места в звании викариев, капелланов и пр., считая часто верхом своего честолюбия видеть детей своих в числе римского духовенства, если не именем, то силою мнения и своим богатством – словом, будучи обязано римлянам своим уважением и довольством, униатское духовенство как бы необходимо, участвует в одних и тех же мнениях, в одном и том же умонаправлении. Можно даже сказать более: униатское духовенство скорее можно считать высшим разрядом римского, нежели самостоятельным сословием. Оно имеет тоже самое одеяние, те же наружные знаки отличия, оно служит в одних церквах, в одних и тех же облачениях. Вместо древних греческих обрядов, оно ввело большую часть римских, вместо внятного для народа богослужения – мши, вместо громогласного пения – по многим местам заведены органы; иконостасов также нет в большей части церквей. Самый славянский язык, в богослужении употребляемый, ежедневно искажался, и некоторые священники даже просили своих епископов позволить им служить на польском языке обедню, а в поучениях к простому народу и в учении его молитвам по большей части этот язык и употребляли. Все различие между католическим и униатским духовенством в том почти только и состоит, что последнее женато. Но это обстоятельство много принесло зла вследствие того, что большая часть жен униатских священников принадлежит к католическому исповеданию и в таком же духе воспитывает молодое поколение – будущих пастырей униатского народа¹⁷. Таким образом, по замечанию автора записки, не имелось уже никакой преграды к совершенному совращению униатов к римскому обряду... Совершенное различие между унией и латинством исчезло; и униаты отличались от латинян только названием. Цель же латинства достигалась. Римский обряд в западных губерниях возник и распространился на развалинах греко-российского и униатского. «Я уверен», – говорит автор записки, – что мало отыщется в римском обряде крестьян русского происхождения, которые бы не присоединились к оному во время российского правления; может быть довольно одного благоприятного случая, и полтора миллиона русских по крови и языку своему отчуждены будут навсегда от старших своих братьев». Таково было положение униатской церкви в России. Очевидно, что для возвращения униатов, при таком их положении, в недра православной церкви, требовалось большое искусство и благоразумие, чтобы не испортить дела, не заставить народ вместе со своими пастырями окончательно перейти в католицизм. Всеми этими качествами был наделен в значительной степени, несмотря на свою молодость, автор этой записки по униатскому делу. Все те меры, которые он рекомендует употребить для возвращения униатов в лоно православной церкви, и за успех которых он ручался, вытекали из того основного положения, что нужно удалить духовенство униатское, как руководителя народа, подальше от сближения с римским, дать его умам надлежащее направление посредством правильного воспитания в духе православия и русской народности, а народ простой пока оставить в стороне, потому что он будет православным, коль скоро его пастыри будут православными. Для этой цели, по мнению Иосифа, нужно было учредить отдельные училища для детей униатского духовенства и притом в большом количестве и с таким курсом, чтобы в них, кроме богослужебного славянского языка и обрядов, заключались и те предметы, которые преподаются в светских училищах. Преподавание непременно должно совершаться на русском языке, вместо польского, и в семинариях должно быть совершено свободно от всякого влияния монахов. Число базилианских монастырей должно быть сокращено, а их фундуши должны быть употреблены, соответственно пользе государства и униатской церкви, – оставшиеся монастыри следует подчинить местным архиереям, воспретить вступление в монашество малолетним, а наполнять оные окончившими курс в духовных училищах. Для большего же удаления униатского духовенства от влияния католического нужно удалить самые кафедры униатских епископов от римских и сократить самое число униатских епархий. Выгодными пунктами для пребывания униатских епископов Иосиф представлял Полоцк и Жировицы, как древние пункты русской жизни, кругом которых было много русского элемента, и которые, следовательно, могли благотворно повлиять на униатов и даже на их епархиальные власти, если для них назначить пребывание в этих пунктах. Самое управление униатов во втором департаменте римско-католической духовной коллегии требовалось отделить от управления римлянами. Для противодействия заведенным по образцу латинян капитулам Иосиф советовал учредить для каждой епархии кафедральные штаты из 12 протоиереев, украшенных крестами, носимыми православными священниками, и которые должны быть жалуемы не папой, а Государем. Награжденные должны также получать известного размера пенсию из общего церковного достояния. А для большего успеха в исполнении всех указанных распоряжений по епархиям молодой ассесор советовал определить все подробными правилами и возложить наблюдение за исполнением их не только на епархиальных архиереев, но и на консисторию и коллегию, под строгой ответственностью всех этих мест. «Изложивши поверхностно свои мысли, – так заключает Иосиф свою записку, – долгом поставляю просить извинения у благосклонного начальства за смелость, может быть слишком далеко простертую. Да простится сие тому усердию и ревности, с каковыми я желал бы видеть полтора миллиона русского народа, ежели не соединенным, то, по крайней мере, приближенным; ежели не совершенно дружным, то и не враждебным к старшим своим братьям, – видеть сей народ усердным к вере своих предков и пользам своего отечества, к службе общего отца-Государя». Чтобы оценить всю целесообразность тех мер, какие указывал Иосиф в своей записке и которые, не затрагивая религиозного убеждения униатов, были в то же время и, несомненно, благодетельными для униатского духовенства и естественно должны были располагать оное к благодарности к правительству, оказывавшему ему столько милостей, нужно принять во внимание то, что печальное положение униатской церкви в России обращало на себя внимание правительства и раньше, и тогда также были попытки к присоединению униатов. Но все они оказались не только безуспешными, но и прямо вредными, благодаря нецелесообразности принятых мер к совершению такого щекотливого дела, как воссоединение униатов с православной церковью.

Требовалось вести дело искусно, тем более, что во главе униатской церкви стояли воспитанники главной семинарии, и, следовательно, чуждые духа и правил православной церкви и России, и даже прямые приверженцы католицизма и полонизма. Ясное изложение положения униатской церкви и в особенности разумность тех мер, которые предложены были молодым каноником для улучшения положения ее, невольно должны были обратить на себя внимание такого прозорливого Государя, как Николай Павлович, который с большим интересом прочитал его записку и поручил министру Шишкову изъявить автору ее от Его имени удовольствие. Это внимание Государя к Иосифу тем дороже было для него, что он опасался больших неприятностей для себя за свою записку от могучей еще в то время латино-польской партии. А что он, действительно, опасался этого, об этом можно заключать из доклада Государю министра Шишкова, в котором он, между прочим, писал: «Он, т.е. Иосиф, хотя и член униатского департамента коллегии, но, по-видимому, истинный сын церкви и отечества, просит меня, в случае какого-либо могущего распространиться сведения о сей бумаге, защитить его от гонений, которым он непременно подвергнется, ибо таков ныне дух времени, что благонамеренность и прямое усердие к пользам церкви, царя и отечества должны опасаться против себя всяких восстаний и ухищрений». Между тем представленная Иосифом записка имела важные последствия. Она так глубоко запала в память Государя, что он через два года, когда ему представлялся Семашко с униатским митрополитом Булгаком и епископом Мартусевичем, излагая положение униатской церкви и свое намерение улучшить оное, повторил почти слово в слово целые места из его записки. С 1828 года начинается мало по малу приведение в исполнение тех мер, какие были указаны в записке Иосифа, как необходимые для успешного хода униатского дела. Первым действием в этом направлении было составление определения об уничтожении излишних базилианских монастырей и обращение их имуществ на различные потребности униатской церкви и преимущественно на учреждение семинарий и духовных училищ. Члены коллегии из белого униатского духовенства с удовольствием подписали это определение, как полезное для белого духовенства, но митрополит Иосафат Булгак сделал это с большим неудовольствием. За это определение Государь Император велел объявить Высочайшую благодарность всем тем лицам, какие участвовали в составлении его. Еще ранее сего главный виновник этого определения, Семашко, согласно представлению о нем митрополита Булгака, за отличные способности, ревность и примерное благонравие, был пожаловав наперстным крестом, украшенным бриллиантами и затем пожаловано ему, согласно представлению министра Шишкова, по 100 р. в месяц столовых денег, пока не откроется бенефиция, на доходы которой он мог бы безбедно содержать себя. В 1828 году к Пасхе он уже был сопричислен к ордену Св. Анны 2-й степени «В воздание усердной и ревностной службы», а в Мае месяце произведен в старшие соборные протоиереи. Между тем, на место уволенного от должности министра народного просвещения и главноуправляющего делами иностранных исповеданий Шишкова, ближайшим сотрудником Иосифа по униатскому деду был назначен статс-секретарь Блудов. С этим истинно русским и просвещенным государственным человеком работал Иосиф на одной ниве для блага западно-русского народа до 1836 года и сохранил с ним до конца его жизни самые дружеские отношения. При нем состоялся 22 Апреля 1828 г. Высочайший указ, направленный ко благу униатской церкви и составлявший продолжение тех мер, какие были указаны Иосифом в его записке, как необходимые для улучшения положения униатской церкви. По этому указу для греко-униатских дел была учреждена отдельная коллегия под председательством униатского митрополита, и состоявшая кроме него еще из одного епископа и одного архимандрита, по высочайшему назначению, и четырех протоиреев, по избранию местных епархиальных архиереев и консистории. Вместо четырех епархий греко-униатская церковь была разделена на две: Белорусскую и Литовскую, с консисторией, семинарией и духовными училищами в каждой, а в Полоцке, кроме того, и духовной академией. При обоих кафедральных соборах было назначено состоять по шести старших и двенадцати младших соборных протоиереев, украшенных наперстными крестами и обеспеченных пенсиями. Базилианские монастыри были подчинены ведению епархиальных архиереев и консистории и указаны были фундуши, от которых следовало получать содержание всем епархиальным учреждениям. По мнению самого преосвященного Иосифа, в этом указе заключались все важнейшие основания для успешнейшего действия на униатов к предположенной цели – а именно: учреждение особой коллегии изъяло их из-под власти римлян; учреждение двух только епархий дало возможность заместить надежными людьми два оставшиеся епархиальные начальства, находящиеся в местностях, наименее приверженных влиянию римлян, что особенно должно было сказать о Жировицах, которые, по замечанию преосвященного Антония Зубко, были оазисом Литовской епархии, где вырабатывался и создавался независимый взгляд на жизнь, на Русь и Польшу, православие, католицизм и унию¹⁸. Учреждение семинарий и духовных училищ давало средства образовать духовное юношество, сообразно намеченной цели. Назначение соборных протоиреев открывало возможность награждать духовных, усердствующих в исполнении предписаний начальства. Подчинение монастырей епархиальным начальствам делало безвредным переродившееся в римлян униатское монашество и дало возможность употреблять с пользой как самих монашествующих, так и монастырские средства¹⁹. Обозревая дальнейшие меры, предпринятые в 1828 и 1829 годах и направленные к предположенной цели – воссоединению униатов, находим, что воспрещено было принимать в униатское монашество лиц римско-католического исповедания, а монахам униатским из латинян предоставлено право возвратиться в прежнее исповедание, каковым правом и воспользовались более 50 монахов. Положено было также монахов униатских не поставлять в священный сан, без предварительного рассмотрения и определения консистории. Десятину, собиравшуюся с греко-униатского населения в пользу латинского духовенства, постановлено было обращать в пользу униатского; воспрещено было также отправлять униатских воспитанников в Виленскую главную семинарию, печатать униатские книги, без дозволения коллегии, а равно определять униатских священников к латинским костелам в звании викарных или под другим наименованием. В Жировицах была учреждена и открыта Литовская семинария, и ректором ее был назначен товарищ Иосифа по главной семинарии, протоиерей Антоний Зубко, снабженный особой инструкцией. «Здесь-то в Жировицах, – по выражению одного из слов, сказанных при гробе митрополита Иосифа, – совершилось спасение западного края, ибо здесь юноши, приобретая отличное умственное образование в истинном духе православной церкви, учились любить вместе с сею духовною своею материю и земное отечество – Русь православную»²⁰. Для руководства духовной академии, семинарии и училищ были приняты уставы, существовавшие для таковых же заведений православной церкви, а затем на детей униатских священнослужителей были распространены все те права и преимущества, какие были дарованы законами детям православного духовенства. Все эти преобразования по униатской церкви были встречены белым духовенством с радостью, и оно как-то ожило духом. Лучшие из священников, в особенности лучшие из товарищей Иосифа, стали с ним заодно и начали действовать по его плану. Не так были они встречены со стороны базилианского монашества. Не смея идти открыто против этих преобразований, особенно против указа 22 Апреля 1828 г., отнимавшего у них и независимость, и воспитательное влияние, и богатства, они пошли окольными путями. Лишь только еще стали обсуждать в униатской коллегии меры к осуществлению сего указа, как в Варшаву, к цесаревичу Константину Павловичу, было послано письмо на французском языке, заключавшее в себе защиту базилианского ордена и злостное осуждение белого духовенства униатского. Письмо это было переслано Государю и произвело на него столь сильное впечатление, что чуть было не испортило все дело унии. Спасло унию только излишнее усердие автора письма защитить базилиан, – именно, что базилиане – то же для унии, что иезуиты для латинства. «Потому-то я и уничтожу базилиан, что они – то же, что и иезуиты», – сказал Государь, передавая графу Блудову это письмо²¹. По этому же поводу последовала нота и от папского двора, в которой, между прочим, говорилось, что в нынешнем направлении дел греко-униатской церкви в России видны две цели: удовлетворить соревнованию и зависти некоторых униатов, желающих видеть уничтоженными привилегии, отличающие в России римское духовенство от униатского, и потом уничтожить многие базилианские монастыри для завладения их фундушами. Ответ на эту ноту был составлен Иосифом, который справедливо мог относить к себе выражение, употребленное в папской ноте: «un petit nombre, qui ont èté seduits par un ésperit de cupidité et d’ambition», и составлен в энергическом тоне и опровергал все опасения и недоумения римского двора, с допущением в некоторых местах даже иронии, хотя вообще он находил неприличным правительству входить с римским двором в изъяснения, а тем паче в прения по настоящему более богословскому, нежели политическому предмету²². Между тем опасения Иосифа возбудить против себя своими реформами многочисленных врагов оправдались. Не имея возможности лично самому Иосифу причинить какое-либо зло, латинское духовенство стало наносить неприятности его отцу, мстя ему за сына. В своем письме к Иосифу от 16 Ноября 1828 года отец писал ему, что его подвергают публичным оскорблениям некоторые римско-католические духовные лица, угрожают ему даже изгнанием из костела, как схизматику²³. Вследствие представления сего письма Блудовым Государю, последний велел назначить пенсию отцу Иосифа в размере 600 р. в год. В то же время Государь открыто засвидетельствовал всем врагам Иосифа, как он его высоко ценит, назначивши его викарным епископом и председателем Белорусской консистории, с наименованием «Мстиславским» и вместе с тем присутствующим в коллегии во время нахождения в Петербурге. За неимением в этом городе униатской церкви, посвящение Иосифа во епископа, к крайнему его прискорбию, совершено было в костеле, при чем он, с согласия Государя, изменил в латинской архиерейской присяге кое-что, противное его совести. После посвящения Иосиф с другими посвящавшими его епископами получил у Государя аудиенцию, причем Государь оказал ему особенное благоволение и дал ему все архиерейское облачение по форме православных и выразил твердое свое намерение привести в надлежащий порядок угнетенную латинянами униатскую церковь. С посвящением во епископа, ободренный Государем, Иосиф еще более ревностно стал действовать в духе воссоединения униатов с православной церковью. Хорошо понимая, что принуждения в делах, касающихся веры, никогда не принесут хороших результатов, что воссоединение униатов с православной церковью может быть надежно и благотворно только тогда, когда совершится вполне свободно, он не прибегал к крутым мерам. «Нельзя, – говорил он, – переделать вдруг то, что поляки делали в течение более двухсот лет. Излишняя поспешность только возбудит неудовольствие. Нужно перевоспитать духовенство, снабдить церкви приличною утварью, поднять нравственное состояние народа и освободить его от польского влияния». Этим духом и запечатлены все дальнейшие действия Иосифа по униатскому делу. Для того, чтобы поближе узнать, как успешно идет подготовление униатов к соединению с православной церковью, Иосиф в следующем 1830 году отправился для обозрения Белорусской и Литовской епархии. Наиболее всего его интересовали семинарии и училища, которые главным образом должны были облегчить задуманное дело через перевоспитание в новом духе молодого униатского поколения. При обозрении Литовская семинария оказалась во всех отношениях в лучшем состоянии, чем Белорусская, что зависело от ревности и усердия ректора ее, Антония Зубко, и председателя консистории, Тупальского. Сравнительно же худшее состояние Белорусской семинарии зависело от Полоцкого епископа Мартусевича, который был ярым приверженцем иезуитов и считал их единственной опорой католицизма, так что часто говаривал, что он охотно отдал бы все монашеские ордена, только бы ему оставили иезуитов, и что он желал бы их искупить ценою собственной жизни. Для поднятия знания русского языка в обеих семинариях Иосиф вошел с ходатайством, чтобы науки в семинарии преподавались не на латинском, а на русском языке. Вообще же обзор двух епархий дал Иосифу возможность вывести то заключение, что преобразование греко-униатской церкви началось с таким успехом, которого нельзя было даже и ожидать, и что для большего еще успеха не нужно только касаться слишком сильно обрядов и других внешностей²⁴. Только что Иосиф возвратился из поездки в епархию, как вспыхнул польский мятеж. Между тем в самом Петербурге грозила опасность дальнейшему успеху униатского дела со стороны базилиан, провинциал которых Иосафат Жарский прибыл в Петербург и мог увлечь на свою сторону митрополита Булгака, который и без того не сочувствовал этому делу, и таким образом отдалить его. Так, действительно, и оказалось: Жарский намеревался подать правительству прошение о том, чтобы оно избавило базилиан от власти белого духовенства и подчинило их Святейшему Синоду, образовав для сего при Синоде особую базилианскую коллегию²⁵. Поэтому Иосиф в июне 1832 года подал Блудову три записки, в которых указывал на те средства, при помощи которых униатское дело могло бы дойти благополучно до конца, а именно – подчинение греко-униатской коллегии ведению Синода, в котором бы заседал по делам своей церкви митрополит Булгак. Эта мера была бы, по мнению Иосифа, полезна, с одной стороны, в том отношении, что самое униатское дело стало бы как бы собственностью всех русских православных людей и неприкосновенность униатов была бы ограждена от римского прозелитизма правами греко-российской церкви; благонамеренное духовенство из униатов нашло бы себе твердое покровительство, а злонамеренное – обуздание. С другой стороны, подчинение коллегии Синоду не могло бы иметь никакого непосредственного влияния на народ греко-униатский и духовенство, чтобы этим произвести на него неблагоприятное впечатление. При том же существование греко-униатской коллегии при Синоде было бы полезно еще и в том отношении, что через нее можно было бы вывести из униатской церкви все резко бросавшиеся в глаза для греко-российской церкви нововведения, в роде напр. поминовения папы; с течением же времени эта коллегия сама собою должна была бы закрыться через выбытие или обращение к другому назначению членов ее. А тогда Синод стал бы уже беспрепятственно управлять греко-униатскими епархиями наравне с греко-российскими. С подчинением коллегии Синоду, все греко-униатские учебные заведения должны, естественно, перейти в ведение комиссии духовных училищ, и тогда воспитанники получили бы самое деятельное участие в преобразовании униатского духовенства. Униатское духовное юношество, рассеянное по учебным заведениям восьми греко-российских епархий в западном крае и трем академиям и смешанное в столь огромной массе православных, необходимо должно было бы измениться верой и образом мыслей. Для приведения в действие этой меры Иосиф считал достаточным трех или четырех лет, и тогда уже полтора миллиона униатов были бы связаны, по его мнению, многочисленными узами с православной церковью; само униатское духовенство изменилось бы в своем духе и потеряло бы иерархическую сплоченность. Надежные деятели из среды греко-россиян и самых униатов столь бы умножились, что Синод мог бы иметь все способы к совершенному обращению униатов в православных и искоренению наружных более или менее важных нововведений. В течение этого времени римское духовенство отделилось бы от православного, сила оного ослабела бы от упразднения монастырей и других учреждений, влияние польского патриотизма исчезло бы при новом порядке вещей, русские чиновники, тогда еще новые в западном крае, с познанием местных обстоятельств, приобрели бы достаточно влияния и средств к исполнению намерений правительства и, следовательно, с одной стороны, уменьшилось бы противодействие, а с другой – доставились бы новые способы. Но этого мало. Иосиф думал, что если вести дело указанным им путем, то и католическое население, живущее среди униатов, присоединилось бы к православию. «Но ни одно верное и беспрепятственное присоединение униатов к греко-российской церкви, – писал в своей записке Иосиф, – будет плодом постепенного хода униатского дела. Во всех местах, где имеются униаты, помещики и прочее римско-католическое население, за отдаленностию своих костелов, отправляются постоянно к богослужению в униатския церкви и здесь по большей части получают удовлетворение в духовных требах. Можно даже сказать, что эти католики вообще более привязаны к униатскому духовенству, нежели к римскому, частию от того, что первое по своей бедности более им угождает, частию же по общей безнравственности последняго. Посему легко предвидеть, что если не касаться слишком поспешно одеяния приходского униатского духовенства и некоторых наружностей по церквам, то это католическое население, привыкнув нечувствительно к св. Синоду, православным архиереям, высшему духовенству и всему вообще русскому, присоединится к православной церкви»²⁶. В другой своей докладной записке, поданной Блудову в Октябре того же 1832 года, Иосиф, кроме подчинения коллегии Синоду, указывает на необходимость привести в исполнение и некоторые другие меры, которые, по его мнению, должны были способствовать улучшению положения униатского духовенства, воспитанию в новом духе молодого поколения. Так он советовал упразднить излишние базилианские монастыри, отменить право ктиторства по греко-униатской церкви, состоявшее в праве помещиков представлять священников к приходам, находящимся в их имениях, – распространить на греко-униатскую церковь действие именного Высочайшего указа от 6-го Декабря 1829 г., состоявшего в повелении духовенству отправлять своих детей в духовные училища, а также и положения о способах к улучшению состояния духовенства. Кроме этого, он считал необходимым также воспрещение униатскому духовенству служить в костелах, составление именных списков католическому населению для обуздания римского прозелитизма, обеспечение содержанием униатских семинарий, назначение пенсий возведенным в сан соборных протоиереев, и, наконец, замещение высших мест по управлению греко-униатскою церковию²⁷. Все эти меры, указанные в обеих записках Иосифом, были приведены в исполнение в том же 1832 г., за исключением одной и притом самой главной – подчинения униатской коллегии Синоду, что было найдено Блудовым несвоевременным и опасным. Между тем как бы само провидение содействовало успешному ходу униатского дела, устранив в скором времени самого опасного его врага – епископа Мартусевича, умершего в Январе 1833 сода. Со смертью его, Иосиф был назначен епархиальным Литовским епископом, отказавшись в пользу митрополита Булгака от предложенной ему Белорусской епархии, хотя и более богатой, с одной стороны, потому, что Литовская епархия по своему положению и состоянию духовенства и народа требовала более заботливости, усердия и труда, а с другой – чтобы не обидеть митрополита и не сделать его через это неприязненным делу. С возведением Иосифа в сан самостоятельного епископа, он мог действовать по униатскому делу более самостоятельно и успешно. Доселе в звании прелата и викарного епископа он мог только предлагать те или другие меры к успешному приведению к концу задуманного дела, не имея возможности ближе наблюсти, как они приводятся в исполнение на самом месте, и не мог ни поощрить усердствующих делателей по епархии, ни устранить неблагонадежных. Теперь же, не имея сильного противодействия ни в коллегии, за смертью епископов Яворовского и особенно Мартусевича, и имея возможность непосредственно следить за успешным ходом дела в своей епархии в качестве главного начальника ее, Иосиф стал действовать с изумительной энергией, и униатское дело сделало быстрый шаг вперед. Первым его делом, с назначением на самостоятельную епархию, была поездка для ревизии ее и, главным образом семинарии и училищ. Еще ранее несколько преосвященный Иосиф потребовал от Литовской консистории, чтобы она к его приезду представила самые полные сведения и ведомости о духовенстве и состоянии приходов и церквей. Затем он собственноручно сделал извлечения из послужных списков 1200 священников и 300 монахов, а также относительно не только приходов и церквей, но и костелов с показанием числа их прихожан. Вместе с тем, желая иметь в своей епархии в числе духовенства таких лиц, которые были бы ему полезны в каком-либо отношении по униатскому делу, напр, хорошо знали русский язык и обряды богослужения православной церкви, или иконописание, Иосиф охотно вызывал их из других епархий и давал видные места. Впрочем, он встречал большие затруднения при назначении кандидатов на священно-церковнослужительские места, вследствие закона об утверждении их гражданской властью. Этот закон был не только стеснителен, но и вреден, вследствие влияния гражданских чиновников – приверженцев латино-польской партии. Представляя на утверждение Виленского генерал-губернатора, князя Долгорукова, двух кандидатов на священнические места, преосвященный Иосиф выставил все те затруднения, какие происходят от этого закона, а именно, 1) что греко-униатские священники, не как ксендзы, за малыми исключениями, имеют семейства, и перемещение их с одного места на другое встречает важные затруднения и неудобства, 2) что дома и прочие хозяйственные обзаведения на фундушевой земле приходских греко-униатских церквей, за малыми исключениями, составляют также личную собственность священников. Поэтому духовное начальство, во избежание затруднении в уплате и оценке строений, назначает к приходским церквам сыновей или других родственников умершего священника и в 3) что после него часто остается жена с не пристроенными детьми, а потому в видах презрения семейства назначают на его место сына, или зятя, или другого родственника. По всем этим соображениям духовное начальство часто оказывается не в состоянии назначать в своем представлении к гражданскому начальству нескольких одинаково достойных кандидатов на известное место, как того требовал закон касательно назначения на места латинских ксендзов, распространенный и на униатское духовенство²⁸. Как весьма предусмотрительный человек, Иосиф, чтобы на будущее время избегать этих сношений с генерал-губернатором по поводу назначения кандидатов на священно-церковнослужительские места, решился замещать вакантные места временными администраторами. Эта полумера оказалась очень полезной, потому что, кроме избежания пререканий с гражданской властью, сами администраторы оставались в выжидательном положении и в случае удостоверения в их неблагонадежности легко могли быть заменены другими. Обозрев на пути в свою епархию Белорусскую семинарию, Иосиф нашел в ней некоторое ослабление в нравственном отношении, а также и в успехах, частью по вине членов правления и учителей, а главным образом от помещения в связи с семинарией целого штата консисторской канцелярии. В Литовской же семинарии и нравственное состояние воспитанников, и успехи их, особенно в русском языке, найдены удовлетворительными. Экономическое же положение обеих семинарий найдено неудовлетворительным, вследствие скудости содержания их, почему для улучшения состояния их Иосиф испросил тогда же по 5000 р. на устройство семинарских зданий. Рассматривая распоряжения преосвященного Иосифа за этот год по семинарии и епархии, находим, что все они проникнуты одной мыслью – избавить их постепенно от влияния католицизма и ближе поставить к православной церкви. С этой целью он предписал, чтобы духовное юношество, учащееся в Литовской семинарии, принимало деятельное участие в богослужении и заблаговременно привыкало к нему. Для сего оно должно было присутствовать по воскресным и праздничным дням за раннею обеднею и молебном перед иконою Божией Матери и принимать участие в пении, для чего и послал им от себя обедню на три голоса Бортнянского и простое пение литургии Златоустого, употреблявшееся при Высочайшем дворе. Что касается его действий по епархии, то важнейшими распоряжениями были – выдача ставленных грамот и совершение ставленниками присяги по принятому в греко-российской церкви обычаю, устройство иконостасов по некоторым наиболее богатым церквам в течение года, перечисление церквей каждого благочиния, состоящих в других уездах, к благочиниям местных уездов; увольнение от кафедрального собора музыкантов, неспособных оставаться в певческой, по прекращении инструментальной музыки при богослужении, воспрещение греко-униатским священникам совершать богослужение в костелах в тех местах, где нет униатских церквей, и отобрание у латинян тех церквей, которые ими были насильственно отняты от униатов. Немалым также доказательством заботливости преосвященного Иосифа о благе своей епархии могут служить ходатайства его об устройстве духовного училища в Супрасльском монастыре и дьячковской школы в Жировицах. Последняя особенно была необходима в виду того, что громадное большинство дьячков не знало ни пения церковного, ни обрядов богослужения восточной церкви. Нельзя также не отметить при этом прекрасной черты в новом Литовском архипастыре – его беспристрастия и справедливости. Будучи строг к духовенству, которое было замечено в чем-либо предосудительном, Иосиф, однако, с твердостью защищал его против гражданских властей, когда не находил его виновным. Так, когда князь Долгоруков потребовал от него смены одного священника, Тиминского, за его будто бы нерадение к своей церкви, Иосиф тем не менее отказал ему в этом в виду того, что находил священника далеко не так виновным и что вообще священник этот отличался хорошим поведением и все дело против него возникло не столько от действительной его виновности, сколько от неуживчивости с местной полицией. По возвращении своем в Петербург, Иосиф стал ходатайствовать о даровании ему викариев в виду многочисленности церквей по Литовской епархии, которые при том требовали неоднократного личного посещения, и представил к этому сану архимандрита Иосафата Жарского и ректора Жировицкой семинарии, протоиерея Антония Зубко. Что касается до Жарского, то он, хотя по своему воспитанию и был склонен к латинству и полонизму, однако столько имел силы ума и характера, что, признав борьбу между русскими и польскими элементами вредной для здешнего края и видя нравственное бессилие поляков устроить государство на прежних основаниях, согласился действовать в пользу России и православия²⁹. Другой же кандидат, представленный Иосифом в викарии, вполне разделял мысли по униатскому делу своего сотоварища по главной семинарии и друга, и был для него незаменимым помощником во все время совместного ими управления Литовскою епархией. Ходатайство преосвященного Иосифа было уважено, и Жарский был возведен в сан епископа Пинского, а Зубко – Брестского. Между тем поездка Иосифа в свою епархию в 1833 году имела весьма важное значение в том отношении, что она лично убедила его в той опасности, которая угрожала его делу – постепенному воссоединению униатов с православной церковью. После польского восстания в 1831 году, оказавшего деятелям некоторую услугу, так как оно способствовало усилению среди униатского духовенства отвращения от питавшегося ложью и обманом римско-ультрамонтанского католицизма, православное духовенство, действуя в духе правительства, которое поняло всю благотворность для России воссоединения униатов с православной церковью и всю опасность зависимости их от латинства и желая ускорить это дело, стало усердно прямо обращать униатов в православие. Это было особенно заметно в Полоцке, с назначением туда православным епископом Смарагда. В короткий промежуток времени, по своем прибытии, он присоединил несколько тысяч униатов. Увлеченный этим успехом, Смарагд писал в Петербург, что нужно скорее сделать из Синода распоряжение об оставшихся в унии, которая только поддерживается вредными для отечества ксендзами. Одни они в С.-Петербургской униатской коллегии уверяют, что будто еще не пришло время к обращению, и когда посылаются оттуда для визитации, то здесь на свободе еще более укрепляются в своих униатских замыслах³⁰. Однако последствия показали, что от такого образа действий преосвященного Смарагда вышел только вред. Дело в том, что он возбудил против себя униатское духовенство, которое оскорблялось всяким случаем присоединения простого народа к православию и подняло тревогу. Польская же партия, воспользовавшись этим, стала распространять то мнение, что деятели воссоединения, очищающие унию от латинства, делают то же, что и православные, и что всех ожидает то же самое насилие совести. Оставшиеся базилиане, а особенно безместные вдовые униатские священники, служившие в качестве викарных при богатых костелах, восстали повсюду с проповедью против воссоединения. Угрожала опасность, что не присоединившиеся еще в православие униаты окончательно совратятся в латинство. В виду всего этого, для обеспечения вполне верного хода униатского дела Иосиф подал 2–5 Октября 1833 года докладную записку Блудову, в которой снова настаивал на том, чтобы униатскую коллегию подчинить Синоду, а также и указывал на то, что дело может благополучно окончиться только при постепенном ходе его и что всякие покушения к частному присоединению униатов к православной церкви только возбуждают фанатизм в народе и ссылался при этом на самого епископа Полоцкого Смарагда и Белорусского генерал-губернатора князя Хованского, которые сознались, что они слишком поспешно взялись за дело и согласились в необходимости приостановить свои действия в этом направлении³¹. Но Блудов и на этот раз не согласился на подчинение коллегии Синоду. Тогда Иосиф прибег к другой мере, которая должна была решительно изменить положение униатской церкви. Воспользовавшись пребыванием в Петербурге всех униатских епископов, он в греко-униатской коллегии вместе с ними постановил принять служебник и книгу молебных пений для униатской церкви, печатаемые в Московской синодальной типографии, заняться устройством иконостасов, заведением церковной утвари и вообще постановкой правильного богослужения в духе православной церкви, для чего и отпускать по 5000 р. в год. Это постановление совершенно соответствовало потребностям униатского народа, который не понимал догматических и иерархических разностей, а дорожил внешностью. Устройство церкви для народа и принятие служебников для духовенства долженствовало быть, по выражению самого Иосифа, оселком сближения с православной церковью. Между тем это постановление не могло быть оспариваемо, так как основывалось на самых униатских постановлениях и Высочайших указах. При этом архиереем было вменено в прямую обязанность стараться всеми силами о восстановлении обрядов богослужения и постановлений восточной церкви, а также об искоренении по возможности всех вкравшихся злоупотреблений и нововведений с тем, чтобы никто из духовных не был определяем к местам без надлежащего знания таковых постановлений и обрядов, а также и в приверженности к ним. Но на этом дело не остановилось. В своей докладной записке от 25 Апреля 1834 года о положении униатского дела, изложив все сделанное для сближения униатов с православной церковью, преосвященный Иосиф, согласно мнению митрополита Московского Филарета, заявил, что нужно предварительно составить по униатскому делу особый комитет для привлечения православных к этому делу, целью которого будет обдумать совокупно все те меры, которые нужно будет принять впоследствии для успешного хода униатского дела. Вслед за этой мерой следует подчинить греко-униатские учебные заведения комиссии духовных училищ, в состав которой нужно будет назначить одного или двух членов от греко-униатского духовенства. Следствием такого подчинения будет то, что греко-униатское духовенство сблизится с греко-российским; самое важное же средство преобразования униатов, – т. е. воспитание духовного греко-униатского юношества перейдет во власть православного духовного начальства, взаимные соотношения обоих обрядов сольются и приготовятся умы к самой важнейшей мере по униатскому делу, т. е. к подчинению униатов Синоду. Первое предположение Иосифа состоялось в том же 1834 году, а второе только в конце 1835 г. и в обоих комитетах был назначен Иосиф членом. По замечанию самого преосвященного Иосифа, 1884 г. был самым деятельным во всей его жизни. Вместе с новыми предположениями для успешного хода униатского дела и мерами нужно было еще бороться с теми, кто не хотел принимать их. Обо всем этом лучше всего свидетельствует епархиальная его деятельность за этот год.

Важнейшими распоряжениями его в 1834 году было прекращение сбора с духовенства на составление мира, вызов церковнослужителей в Жировицы для испытания и для определения затем знающих по местам, а неусовершенствовавшихся – в дьячковское училище, установление порядка в определении окончивших курс семинаристов по местам, снабжение священников Московскими служебниками и вызов менее опытных из них в Жировицы для обучения, совершение священниками, назначенными настоятелями к церквам, присяги Государю вместо папы, устройство иконостасов по церквам. Для содействия священникам в устройстве иконостасов по церквам преосвященный обращался неоднократно с просьбой и к губернаторам, и к самому генерал-губернатору о том, чтобы они побудили помещиков усерднее заняться починкой и устройством церквей, в их имениях состоящих, и снабжением их приличной утварью, а равно также просил обратить внимание и на тех помещиков, которые противодействовали своим священникам в устройстве церквей и богослужения по обрядам восточной церкви. А что подобного рода случаи возбуждения народа помещиками против нововведений в церкви были, об этом свидетельствует следующий факт. В бытность преосвященного Иосифа в местечке Ратне, Ковельского уезда, Волынской губернии, после обедни, совершенной греко-униатским духовенством по чину восточной церкви, по выходе его из церкви, он увидел до 30 человек крестьян, которые стали на колена и просили его оставить богослужение в их церкви в прежнем виде. После его отказа, они, спустя около месяца, ворвались в церковь, вошли бесчинно в алтарь, сдвинули престол, поставили его к стене по римскому обыкновению и сняли завесу с царских врат. Все это они сделали по тайному внушению местного маршалка Янышевского. А между тем при таком противодействии помещиков успешному ходу униатского дела, они часто оставались безнаказанными. Гражданская власть винила во всем этом униатских священников, обращалась с требованиями, чтобы духовное начальство побуждало священников ко введению обрядов греко-восточной церкви в богослужении. В ответ на одно из таких отношений к Иосифу генерал-губернатора, князя Долгорукова, жаловавшегося на священников Минской губернии, которые будто упорно уклонялись от введения обрядов православной церкви, преосвященный Иосиф писал ему, что это несоблюдение обрядов есть общее у всех униатских священников и происходит не столько от упорства, сколько от не знания этих обрядов, и что вообще едва ли основательно требовать, чтобы перевоспитались 1200 священников с причтами, изменилось внутреннее устройство 800 церквей и обзавелись оные всеми вещами в один или даже два года.

Отправившись из Петербурга в свою епархию, Иосиф между прочим осмотрел Белорусскую семинарию и Литовскую и несколько духовных училищ. На этот раз успехи учеников в Белорусской семинарии, особенно по русскому языку, он нашел более удовлетворительными, чем в прежние свои ревизии. Для лучшего же усовершенствования их в произношении он считал необходимым выписать преподавателя по русскому языку из воспитанников духовных академий. Кроме того, он счел совершенно излишним преподавание в семинарии польского языка и его словесности и предложил ввести русский язык в проповедании ученикам слова Божия. Вместо обычая служить воспитанникам мшу, он также предложил ввести обычай, который уже с прошлого года был заведен в Литовской семинарии, служить для них в воскресные и праздничные дни торжественную литургию. Бросилась ему также неприятно в глаза и одежда воспитанников, остававшаяся еще от времен иезуитов, – это длинные халаты с красными сверху до низу пуговками, тогда как в Литовской семинарии носились уже положенные по уставу сюртуки и халаты. Вообще же состояние Белорусской семинарии сравнительно с предшествующими годами найдено гораздо лучшим. Что касается до Литовской семинарии, то она далеко опередила Белорусскую. Успехи в предметах были найдены строгим ревизором очень удовлетворительными, особенно по русскому языку, так что 25-го Декабря в Жировицком соборе была сказана первая проповедь на русском языке воспитанником семинарии, Бренном. Для улучшения произношения он также, как и в Белорусской семинарии, нашел нужным иметь учителем по русскому языку воспитанника духовной Академии, и обратился с просьбой к ректору Киевской Академии архимандриту Иннокентию, чтобы он выбрал благоразумного и знающего в совершенстве русский язык воспитанника для назначения его в Литовскую семинарию. Кроме семинарии, Иосиф обозрел еще несколько духовных училищ и везде внимательно изучил положение их материальное, нравственное и умственное, и обращал особенное внимание на успехи учеников по русскому языку. Насколько вообще было много труда, и, можно сказать, была беспримерна деятельность преосвященного Иосифа во время этой его поездки в епархию, можно судить потому, что ему пришлось обозреть почти всю свою епархию, состоявшую в пяти губерниях, и в течение двух месяцев видеть до 800 священников, беседовать с каждым из них, узнать их и преподать многое. Особенное внимание он обратил на благочинных, как на ближайших своих помощников. Для испытания их, а также в подведомых им священников, которых он сам хорошо не разузнал, он велел им явиться в Жировицы, где в течение шести лет перебывало все духовенство Литовской епархии. Здесь священники учились правильному богослужению и здесь в хорошей среде они часто получали совершенно другое направление. Тоже было и с монахами. Насколько тактично вел себя Иосиф по отношению к духовенству в это время, можно судить по отзыву об этом одного свидетеля той эпохи, автора статьи: «На рубеже». «Главный и единственный виновник и хранитель идеи воссоединения, – пишет протоиерей Янковский, – с первых же пор своего управления епархией вполне разгадал и оценил и преобладающее нравственное настроение своего духовенства. Он еще более утвердился в своей заранее предначертанной мысли, что к цели предстояло идти неуклонно, но постепенно, шаг за шагом и с величайшей осмотрительностью. Да и как было на самом деле, по одному уже религиозному воззрению, не снисходить до последних так сказать пределов – христианской возможности, к таким добросовестным и решительно чуждым непримиримой злобы людям, которые, несомненно, должны были откликнуться на голос любви, правды и вразумление, но, при неосторожной поспешности или крутости мероприятий, столь же легко могли обратиться к сопредельному почти тихой кротости ожесточению или даже отчаянию. Терять же им сравнительно было немного, но самое дело, конечно, потерять притом могло бы много. И так наш прозорливый кормчий предпочел тихое плавание по основательно изученным им размерам и ватерлинии самого корабля... Каких глубоких соображений, каких напряженных трудов, каких утомительных индивидуальных мер, какого бесконечного разнообразия в применении их, какой снисходительности к слабостям, какого вещего чутья к недоразумениям, какой нежности, вообще такта и дара внушения требовалось здесь на каждом шагу в отношении этих людей, незлобивых и непредубежденных, но ссылавшихся постоянно, то на завет отцов, то на присягу, отобранную от них при рукоположении, то, наконец, на необходимость соборного авторитета, которому во всем готовы заранее и беспрекословно подчиниться, – об этом, по мере отдаления от этой достопамятной эпохи, можно будет только догадываться, но существенно характерный колорит самой эпохи едва ли уже будет возможным к воспроизведению. Недаром же из всех побед, единственной только, вполне надежной, признается победа мирного убеждения³². Такой образ действий покойного иерарха особенно ясно выразился при снабжении священников служебниками Московской печати, где затрагивался уже догматический элемент унии, и по поводу которого возникло значительное противодействие Иосифу со стороны некоторых членов униатского духовенства, но Иосиф и здесь скоро и решительно сумел подавить это противодействие. Первый такой случай противодействия был в Новогрудке, где собралось, по его распоряжению, до 60 священников, и где благочинный подал ему просьбу от лица всего духовенства относительно того, чтобы его не снабжали новыми служебниками. Приняв прошение, Иосиф не стал читать, а тотчас же заставил читать каждого священника по-славянски, и когда оказалось, что они читают плохо, то, сделав им строжайший выговор за это, заметил, что, вероятно, и просьба их не содержит в себе ничего дельного, потому что ее подписали не умеющие читать. Оказалось, что это была просьба о служебниках. Тогда он позвал благочинного, сделал ему строгий выговор и прибавил, что если он через три дня не привезет письменного отречения 60 священников от этого прошения, то будет отрешен от места и отправлен в монастырь. Действительно, эта мера имела полный успех. Через три дня благочинный привез отречение и выдал 6 главных зачинщиков, которые и были отправлены на 6 месяцев в монастырь на епитимию впредь до исправления и раскаяния. Другой, подобного рода случай, был в Клецке, где собралось до 40 священников³³. При входе в церковь, преосвященный Иосиф по лицам их заметил что-то преднамеренное. Подходит к нему один здоровый, краснощекий священник и с лицемерным смирением начинает: «Может быть уже близка моя смерть». «Что, – прервал его Иосиф, – разве от апоплексического удара»? Все громко засмеялись. Затем он велел читать этому священнику по-славянски, и он оказался, как и другие, не знающим, и заготовленная заранее просьба не была подана. Девять из главных зачинщиков отправилось в Минск к православному епископу Евгению, присоединились к православной церкви, и вышли в светское звание. После этих случаев, если являлись священники, не соглашавшиеся принимать московские служебники, то Иосиф вызывал их в Жировицы для испытания и в случае их упорства назначал или в монастырь на покаяние, или же на причетнические места. И этих мер было достаточно. Все священники раскаивались в своем упорстве и были возвращаемы к своим местам. Желая, чтобы подведомое ему духовенство ближе знакомилось с богослужением и обрядами православной церкви, преосвященный Иосиф в то же время желал его сблизить и с православным духовенством, предрасположить его к братской любви между собой и посему строго относился к тем своим священникам, которые оказывали какое-либо противодействие законным требованием православного духовенства. Так, вследствие жалобы преосвященного Минского Евгения на одного униатского священника за то, что он не выдал свидетельства одной униатке для вступления в брак с православным, Иосиф велел предать его суду и сделал строгое распоряжение, чтобы вперед ничего подобного не было, дабы не нарушалось братское согласие между православным и униатским духовенством. Совсем он иначе относился к дружбе между униатскими и латинскими священниками. Так, узнав от одного благочинного, что среди двух униатских приходов есть латинская каплица, в которой еженедельно совершается богослужение и привлекается множество греко-униатского парода и что даже римский священник причащает здесь униатов запасными греко-униатской церкви св. дарами, Иосиф, предписав своей консистории снестись по этому поводу с римско-католической, в тоже время велел произвести строгое расследование относительно того, кто из униатских священников снабдил эту капличку св. дарами. Вообще поездка преосвященного Иосифа по епархии в 1834 году принесла много пользы для униатского дела. Она дала возможность ему лично убедиться в том, каково настроение униатского духовенства в отношении к предполагаемому воссоединению. И настроение это оказалось довольно благоприятное. При выезде из Полоцка он заметил уже сближение между униатским и православным духовенством после прежних распрей, что преосвященный Полоцкий, Смарагд, прямо приписывал личному влиянию Иосифа на духовенство. Но что всего важнее, он убедился в том, что, несмотря на почти совершенную откровенность его в отношении своего образа мыслей и чувствований, доверенность к нему униатского духовенства не только не уменьшилась, но даже увеличилась, так что он имел полное право сказать, что его духовенство достаточно приготовлено к предстоящему делу. Подобное настроение духовенства униатского в Минске представилось ему еще в более благоприятном виде, чем в Полоцке. Бывшие неприятности и некоторое раздражение между обоими духовенствами, благодаря благоразумной деятельности преосвященного Евгения, почти совсем прекратились, и униатское духовенство с доверием отнеслось к своему пастырю при его неоднократных беседах с ним о предстоящем воссоединении. Поручив дело введения новых богослужебных книг и вообще исправления церковных обрядов и устройства в униатских церквах Литовской епархии своему викарию, преосвященному Антонию, епископу Брестскому, Иосиф в конце того же 1834 года возвратился в Петербург и подал докладную записку графу Блудову о состоянии униатского духовенства, в конце которой приложил объявления, данные ему важнейшими лицами из униатского духовенства, о их готовности присоединиться к православной церкви. В этой своей записке преосвященный Иосиф, после изложения сделанного им по Литовской епархии в течение 18 месячного управление ею для подготовления к предстоящему воссоединению, заявляет, что, хотя для успеха этого дела сделано уже и много, но гораздо более осталось еще сделать. Между тем, с одной стороны римско-католическая партия не дремлет и тем более противодействует, чем виднее для нее становится цель униатского дела, а с другой стороны – настоящая система частного обращения униатов в православие представляет греко-российскую церковь в неприязненном виде в глазах униатов и возбуждает в них недоверчивость к последствиям предстоящего по униатской церкви преобразования. При этом же самые благонамеренные униаты не могут рассчитывать на поддержку со стороны местного гражданского начальства, исключая гродненского губернатора Μ. Н. Муравьева. Поэтому, как на надежный выход из этого неопределенного положения, Иосиф указывает на подчинение униатов Синоду³⁴. После этой записки униатское дело оживилось. Открыт был, наконец, в 1835 году секретный комитет, для которого был составлен Иосифом пространный обзор всех предыдущих действий по униатскому делу. В числе мер, предполагавшихся к исполнению после открытия комитета, было, прежде всего, подчинение униатских училищ комиссии духовных училищ. Затем была составлена в св. Синоде инструкция для руководства православным архиереям в западных губерниях. В этой инструкции, прежде всего, обращается внимание архиереев на то, чтобы они охраняли своих православных чад от совращения, и отделившихся от нее, насколько возможно, примиряли и воссоединяли с православной церковью. Способ исполнения этих двух обязанностей должен быть разборчив и сообразован с духом самого христианства и видами правительства. Обращение с разномыслящими, особенно же с униатами, должно быть во всех случаях миролюбивое. Впрочем, по отношению к католическому духовенству следует соблюдать твердость и осторожность. Нужно строго смотреть за тем, чтобы это духовенство не вторгалось ни в пределы православной церкви, ни униатской. Для избежания пререканий с духовенством других исповеданий православное должно вступать с ними в непосредственное сношение только в том случае, когда можно предвидеть миролюбивое соответствие и справедливое удовлетворение своих требований, а в противном случае – обращаться за советом к архиерею. По отношению к униатам не должно пренебрегать частными присоединениями к православной церкви не только частных лиц, но и целых приходов униатских, если они оказываются созревшими для воссоединения их с православной церковью и подают надежду быть твердыми против покушений к новому отторжению их, и в таком случае их должно присоединять немедленно. В противном же случае, а равно и в том, когда неспешное действие обещает более успеха к общему воссоединению униатов, нежели частное, не следует торопиться. С благонамеренными членами униатского духовенства православное должно поддерживать хорошие отношения. Если кто-либо из униатского духовенства обратится за советом по какому-либо делу к православному архиерею, последний должен с любовью дать ему это наставление. В инструкции выражается также желание, чтобы отношение между двумя сопредельными паствами – православной и униатской достигали такой степени взаимной доверенности, чтобы православные архиереи могли иногда посещать места, подведомые униатскому архиерею, и дать ему о том сведения, чтобы подчиненные из этого могли видеть доброе согласие между их начальствами. Желающим из униатских священников присоединиться к православной церкви архиереи должны внушать, что их прежние выгоды останутся неизменными, и, в случае нужды, они найдут покровительство в православном духовном начальстве и в правительстве, – что им оставят их прежнюю одежду, брадобритие и т. п. В видах того же постепенного cpoднения униатов с православной церковью инструкцией дозволено было оставлять новообращенным из униатов употреблявшиеся у них из подражания католикам некоторые обряды, непротивные, впрочем, духу православия, как напр. общее пение священника с клиром в церкви после обедни песни «святый Боже» с коленопреклонением. Предоставлено было также православным архиереям уверить тех униатских священников, которые желали бы присоединяться к православию, но боялись того, вследствие имения ими жен-католичек, что, в случае их присоединения, женам их будет дозволено оставаться в своем законе. Последнее наставление инструкции архиереям – это то, чтобы действовать скромно, без шума и преждевременной огласки. Ибо, чем важнее цель, тем хуже безвременное и неуместное оглашение ее, полезное только для противников³⁵. Эта инструкция была вызвана неправильными и поспешными действиями некоторых православных в западных губерниях архиереев и была направлена против неуместных и иногда вредных попыток православного духовенства к прозелитизму между униатами, на которые неоднократно жаловался преосвященный Иосиф. В этом году он не ездил для осмотра своей епархии, а поручил совершить его своим викариям и другим благонадежным духовным лицам. Но находясь далеко от своей епархии, он духом был всегда с нею и внимательно следил, как и в предшествующем году, за устройством церквей, обучением духовенства богослужению. К концу 1835 года были уже устроены иконостасы в 509 церквах. Вместе с иконостасами устроились и престолы по чину православной церкви, вместо бывших у стены, по обычаю католической. Упразднялись также исповедальни; церкви снабжались правильными крестами, дароносицами и другой утварью, а также богослужебными книгами – служебниками, апостолами и евангелиями. Достойнейшие священники возводились по чину православной церкви в протоиереи, получали набедренники, а дьячки посвящались в стихаря. Не обошелся этот год и без борьбы с своим духовенством, так как еще было довольно много таких священников, которые отказывались принимать служебники. Всех таковых, как и в прошлом году, обыкновенно вызывали в Жировицы для испытания и в случае их упорства низводили во дьячки впредь до исправления, – и только по отношению к одному священнику, бывшему в числе тех, которые в прошлом году в Новогрудском благочинии подали Иосифу просьбу об увольнении их от принятия служебников, пришлось прибегнуть к крутой мере, а именно высылке его, как возмутителя, в Могилевскую губернию во дьячки. Наиболее энергическая борьба была ведена с католическим духовенством из-за отнятие ими церквей униатских и совращение униатов в католицизм. Приходилось жаловаться и на насильственные действия гражданских чиновников по отношению к униатам, выразившиеся, между прочим, в публичном отнятии Вилейским городничим тамошней униатской церкви под православную и в сделанном Минским губернским правлением распоряжении, воспрещавшем новые переделки в греко-униатских церквах. Были случаи пререканий и с православным духовенством, в лице напр. Волынского архиепископа Иннокентия, которому Иосиф отказал в его требовании запретить двух безместных священников, по одному голословному доносу, что они будто бы преподавали духовные требы православным. В следующем 1836 году преосвященный Иосиф также не ездил для осмотра епархии, поручивши ближайший надзор за нею преосвященному Антонию, а сам из Петербурга только наблюдал за общим ходом дел. Все распоряжение его за этот год по епархии имели целью все более и более очистить греко-униатскую церковь от нововведений, внесенных католицизмом, и все ближе и ближе поставить ее к православной церкви. Так им было дано предписание консистории вывести из употребления маленькие колокольчики, которыми звонили по время обедни, уничтожить амвоны по церквам, собрать из церквей прежние монстрации и доставить их в слитках в Петербург для приобретения на вырученные деньги дарохранительниц, переделать священные облачения на подобие православных и строго смотреть за исправным ведением духовенством метрических книг на русском языке вместо польского. Так как в конце этого года оказалось, что многие священники по совершенному незнанию русского языка ведут метрики неправильно, а иногда и ошибочно, то Иосиф, предписав озаботиться ведением метрик с необходимой правильностью, вместе с тем поручил благочинным распорядиться, чтобы священники, не знающие исправно записывать метрики на русском языке, записывали их на особом листе и вслед за сим являлись с этим листом к назначенному благочинным соседнему священнику, знающему русский язык, и просили его записать в метрическую книгу, давая ему при этом вознаграждение или по соглашению с ним, или же по назначению благочинного. Сделал также преосвященный Иосиф распоряжение и относительно того, чтобы в течение трех месяцев органы по церквам были уничтожены, а по всем таковым были назначены дьячки. Но так как в униатской церкви был большой недостаток в церковнослужителях из одного духовного звания, то и было испрошено Высочайшее распоряжение принимать в униатское духовное ведомство способных людей и из других сословий. Вообще преосвященному Иосифу пришлось много работать в этом году, как по епархии, так и по коллегии, и, что хуже всего, впадать в уныние, благодаря тому, что дело униатское не только не подвигалось вперед, но и останавливалось, вследствие разных причин. С одной стороны, поляки и латинское духовенство сеяли всюду ковы и противодействие, а с другой стороны и православное духовенство, продолжая частные обращения униатов, иногда неразборчивыми средствами, ставило себя во враждебные отношения к ним. В таком положении униатское дело находилось к концу 1836 года. Это неопределенное положение униатского дела вывело, наконец, преосвященного Иосифа из терпения, несмотря на всю благосклонность к нему высшего начальства, вызвало с его стороны намерение присоединиться к православной церкви, и в Сентябре 1836 г. он обратился с просьбой о том к митрополиту Серафиму, с приложением того самого прошения, которое он безуспешно хотел подать еще в 1834 году. По воле Государя Императора, новый обер-прокурор св. Синода Протасов, потребовал у него объяснение причин, по которым он хотел присоединиться. В ответ на это Иосиф подал записку, в которой указал ход униатского дела с 1827 года и те колебания и неустойчивость, какие оно с того времени испытало от разных случайностей, – неправильных действий православного духовенства, раздражающего униатов, на смелость поляков и католического духовенства, которое, пользуясь обстоятельствами, совращало униатов в католицизм, отнимало у них церкви, а между тем все жалобы на них гражданскому начальству оставались безуспешными. В виду всего этого, заключает преосвященный Иосиф свою записку, он, не находя себе твердой опоры и будучи вынужден бороться с многочисленными и трудными противниками, не может быть полезным униатскому делу при таком положении. Как на единственный выход из этого положения, он указывает на подчинение униатской церкви, если не прямо Синоду, то по крайней мере обер-прокурору его, с подчинением ему униатов вместо министра внутренних дел, который, по самому своему положению, не мог достаточно обращать внимание на религиозную сторону дела³⁶.

Совет преосвященного Иосифа был принят, и в начале 1837 года состоялась передача дел по униатской церкви из ведомства министра внутренних дел в ведомство обер-прокурора св. Синода и благодаря этому обеспечивалось дружное действие по одному делу и со стороны православной церкви и со стороны униатской, вследствие единства власти. Но и при таком изменении, Иосиф остался по-прежнему главным деятелем по униатскому делу. Между тем новый обер-прокурор Протасов, также с жаром взялся за униатское дело. В виду выраженного им желания поближе познакомиться с этим делом, Иосиф написал и для него докладную записку, в которой изложил весь ход униатского дела, а также и указывал тот путь, которым нужно идти для благополучного окончания дела³⁷. После этого было положено продолжать прежнюю систему действий. К важнейшим мерам, принятым в этом году в отношении униатского дела, относятся запрещение: крестить униатских младенцев через ксендзов и записывать их в метрические книги при костелах, а также и запрещение кандидатам на должности священников жениться на католичках. Последняя мера особенно была необходима в виду большого вреда, какой оказывался униатскому делу от католичек-жен и дочерей униатского духовенства. Вред этот состоял в том, что ксендзы внушали им свои предрассудки, и эти предрассудки переходили от матерей и на детей мужеского пола, – будущих униатских священников, и, вследствие такого домашнего воспитания происходило то, что священнические дети обучались только молитвам и катехизису на польском языке, а не знали вовсе ни русской, ни славянской грамоты, ни молитв. Настоящим же женам и дочерям священников униатских, принадлежавшим к католическому исповеданию, позволено было возвратиться в униатство. А для того, чтобы эта мера поскорее была приведена в исполнение, преосвященный Иосиф потребовал от консистории доставление ему именного списка таковых жен и дочерей униатского духовенства и вместе с тем распорядился, чтобы консистория предупредила благочинных и все вообще духовенство, что их неусердию или неспособности будет приписано, если упомянутые жены и дочери не воспользуются дарованным им правом возвращения в униатство. Для большего же сближения униатского духовенства с православным Иосиф дал позволение униатским священникам служить в православных церквах и наоборот. Но когда один униатский священник позволил служить в своей церкви ксендзу и совместно с ним отправлял богослужение, то был отрешен от прихода. В этом же году преосвященный Иосиф сделал распоряжение, чтобы все прежние служебники были вытребованы из церквей, а для удобнейшего наблюдения за устройством церквей и правильным совершением богослужения по новым служебникам подчинил церкви ведению вице-благочинных. Между тем открылась необходимость в ближайшем ознакомлении с положением униатского дела в епархии для того, чтобы подвинуть его вперед, и с этой целью преосвященный Иосиф предпринял поездку в свою епархию. Обозрев на пути Полоцкую епархию, Иосиф заметил, что в ней снова поднялась ослабевшая было борьба между униатским и православным духовенством, происходившая вследствие того, что последнее для обращения униатов употребляло иногда насильственные меры, так что сам преосвященный Смарагд сознавался в том, что та система по ходу униатского дела, на стороне которой был Иосиф, самая надежная. В самом же униатском духовенстве Полоцкой епархии злонамеренных людей не было замечено. Всюду служили довольно исправно по Московским служебникам, церкви снабжались в достаточной степени необходимой утварью. Если еще и не все было сделано, то, по крайней мере, была видна готовность исполнять предписание начальств. В Могилевской губернии, благодаря преосвященному Гавриилу, не было тех резкостей в обращении униатов, какие были в Полоцкой, хотя все-таки не обошлось и здесь без насилий, так что один униатский священник, принужденный к принятию православия, горько жаловался Иосифу на это. Минский Архиепископ, Никанор, был совершенно против насильственного обращение униатов. Что касается состояния церквей и богослужения в Могилевской губернии, то оно весьма уже приблизилось к греко-российской церкви, хотя вообще и прежде далеко не отступало от нее. В части Минской губернии, принадлежащей Белорусской епархии, материальное устройство церквей производилось последнее время довольно успешно, но для богослужения, а особенно для надлежащего направления умов униатского духовенства сделано мало. В этом случае много виновны были польские магнаты, которые возбуждали духовенство к противодействию своему начальству. Так, бывший Полоцкий маршал Беликович и губернский Витебский предводитель дворянства Шадурский, возбуждали и поддерживали духовенство, обнадеживая его своим покровительством и обещанием перемен обстоятельств и ходатайствовали перед епископом Лужинским за священников, наказанных коллегией за непослушание, предлагая свои услуги по напечатанию однообразного униатского служебника вместо Московского, и возбуждали самого епископа Лужинского сделать в этом смысле представление. Лучше всего была подготовлена Литовская епархия к воссоединению. Устройство церквей, принадлежности богослужения, самое богослужение и образование юношества, политическое и религиозное направление умов духовенства, – все было преобразовано и твердой ногой шло к совершенству. В доказательство такого состояния Литовской епархии преосвященный Иосиф представил списки духовных 114 лиц, письменно изъявивших готовность присоединиться во всякое время к православной церкви, и собственноручные их о том объявления. В числе сих лиц были все начальствующие по епархиальному и училищному управлению, все учители семинарии и находившегося при ней уездного училища, все почти настоятели монастырей, все благочинные, почти все вице-благочинные, множество духовных депутатов и других должностных лиц, – словом почти все, имевшие какое-либо официальное или нравственное влияние. Сначала такие подписи и заявления принимал только с разрешения Иосифа преосвященный Антоний, пользуясь для этого своими разъездами по епархии для обзора церквей. Затем дано было такое же разрешение принимать от священников подписки и благочинным. Многие из благочинных поручились безусловно за свое духовенство, а прочие показали приблизительно священников, на каких можно совершенно положиться, а также и таких, из коих одни еще сомнительны, а другие неблагонадежны. Впрочем, преосвященный Иосиф испытал, что благочинные были слишком осторожны в своих рапортах, так что некоторые священники, показанные ими в числе неблагонадежных, оказывались перед ним решительно готовыми обратиться к православию. Вообще все дело было так хорошо поставлено, что преосвященный Иосиф мог справедливо написать, что «колеи положены, машина устроена и поставлена на месте; стоит только тронуть, – и нужна весьма уже неискусная рука, чтобы не доставила тяжести по назначению». Насколько все это дело было ведено осторожно, без огласки, было мало известно даже местным православным архиереям, видно из письма преосвященного Антония, архиепископа Варшавского, впоследствии митрополита Новгородского и С.-Петербургского, преосвященному Гавриилу, архиепископу Могилевскому, в котором он, между прочим, писал следующее: «Что касается вопроса, не распространяются ли пределы моей паствы присоединением униатов, могу откровенно отвечать, что хотя светлейший утешал вас, яко русского пастыря, скорым событием этого, но мне кажется, что в течение нашей жизни мы не дождемся исполнения сего. Как ни сладко беседуют с нами униты при случаях свидания, но глас их только похож на Иаковль, а руце все Исавли»³⁸. Всем своим благоустройством сравнительно с епархией Белорусской, Литовская была обязана своему архипастырю, его разумным и энергическим мерам. Так, для возбуждения в униатском духовенстве чувств русского духа, он при каждом удобном случае возобновлял в их памяти русское происхождение, перенесенные им от поляков угнетения и отеческое о нем попечение правительства, следствием чего явилось то, что чуждая прежде мысль гордиться именем и происхождением русского стала теперь драгоценной для весьма значительной части Литовского духовенства. С другой стороны, для убеждения духовенства в православии греко-российской церкви преосвященный Иосиф старался распространять среди него здравые понятия преимущественно путем словесных наставлений и внушений благонадежных должностных лиц; для сей же цели он раздавал священникам пространные катехизисы, изданные св. Синодом, и распространял также между ними известное рассуждение о православии греко-российской церкви. Догматическому же убеждению духовенства в православии восточной церкви, по замечанию самого преосвященного Иосифа, более всего способствовала Литовская семинария. В ней не довольствовались хладнокровным историческим происхождением спорных вопросов, разделяющих восточную и западную церковь, но разбирали их добросовестно, поверяли тщательно и торжественно утверждали верование восточной церкви. Таким образом, семинария не только доставляла уже православных по убеждениям новопоставленных священников, но и необходимо действовала посредством юношества на убеждение своих родителей³⁹.

Далеко не так дело шло в Белорусской епархии. Главный начальник ее, митрополит Булгак, жил в Петербурге, был стар, да кроме того далеко не сочувствовал успехам униатского дела. Викарий же его, епископ Василий Лужинский, не мог действовать самостоятельно. Поэтому преосвященный Иосиф справедливо советовал сделать Лужинского главным начальником этой епархии и возложить на него полную ответственность. Вообще в поездку свою по епархиям в 1837 году Иосиф выказал необыкновенную деятельность. Кроме текущих епархиальных дел и занятий обеими консисториями – Литовскою и Белорусскою, он в четыре месяца обозрел две семинарии, девять уездных училищ, и проехал обе епархии в двух разных направлениях, посетил 119 приходских и монастырских церквей, из коих 54 – в Белорусской, а 65 – в Литовской. При обзоре им церквей он старался нужными наставлениями и указаниями поправить замеченные недостатки по устройству оных и сделал некоторые общие распоряжения по Белорусской консистории, – а именно: об устройстве иконостасов по церквам в шестимесячный срок и о снабжении церквей книгами евангелия и апостола. При обозрении учебных заведений, он внимательно всматривался в учебное и особенно нравственно-воспитательное дело, умел заметить хороших и плохих учителей, поощрить одних и наказать других. Но не об одних только униатах западных губерний заботился Иосиф. Его отеческое попечение простиралось и на униатов, живших в Царстве Польском и претерпевавших также большие притеснения от католиков. В этом году он получил прошение от 20 священников Холмской области, в котором они жаловались на притеснения, претерпеваемые Холмскими униатами от римлян, на явное направление своего начальства обратить всех униатов Царства Польского к римскому исповеданию, одобряли преобразования, последовавшие касательно униатов в России, и предлагали Иосифу поручить сношения с ними священнику Жиповскому, жившему около Бреста. По поводу этого письма, преосвященный Иосиф, по возвращении своем в Петербург, подает обер-прокурору св. Синода записку, в которой советует Холмскую униатскую епархию подчинить С.-Петербургской коллегии с той целью, чтобы предупредить этим конечное поглощение римлянами до трехсот тысяч униатов Царства Польского⁴⁰. Между тем в начале 1838 года произошло обстоятельство, давшее сильный толчок вперед униатскому делу – это смерть митрополита Булгака, который, будучи по своим убеждениям твердым католиком, не сочувственно относился к реформам Иосифа, и если подчинился им, то по необходимости, так как знал, что за ним стоял сам Государь. Митрополит Булгак был похоронен в православной церкви, и это обстоятельство, вместо ожидаемых хороших последствий, принесло один только вред, потому что ревнители латинства приняли это за знак готовящегося воссоединения униатов с православной церковью, и с этого времени в Белорусской, а отчасти и в Литовской епархии, возникло большое противодействие, которое возбуждалось и поддерживалось латинскими помещиками и ксендзами. Почти в одно время с митрополитом скончался и другой униатский епископ, Иосафат Жарский, викарий преосвященного Иосифа, который также не сочувственно относился к его реформам, имевшим в виду воссоединение униатов с православной церковью, и, как бы в оправдание себя, оставил записку, в которой заявлял, что он совершенно не причастен всем действиям по униатской церкви. 2-го Марта того же 1838 года Иосиф был назначен председателем греко-униатской коллегии. Сам он и ближайшие его сотрудники по Литовской епархии, преосвященный Антоний и многие благочинные, получили в этом году награды, которые, конечно, еще более возбудили в них ревность и усердие в содействовании униатскому делу. К более важным распоряжениям Иосифа по епархии за этот год относятся: предписание консистории об уничтожении в церковных латинских книгах предписания прелата Микуцкого о Высочайшем будто бы дозволении оставаться в латинском обряде перешедшим в оный униатам, о доставлении сведений о латинских каплицах, открытых после 1828 года, о назначении причетникам-католикам шестимесячного срока на размышление о том, не пожелают ли они принять греко-униатское исповедание или быть исключенными из духовного звания, о принятии принудительных мер в отношении присоединения к унии священно церковно-служительских жен и дочерей католического исповедания. Особенно озабочивало преосвященного Иосифа противодействие с разных сторон униатскому делу, как со стороны католиков, так и со стороны православных. Как на одно из средств, которое католическое духовенство употребляло для совращения униатов в католицизм, можно указать на так называемые миссии. Для этих миссий, производившихся ими по особенным случаям или же по усмотрению епархиального начальства, назначалось отборное духовенство, которое, отправляясь от одной церкви к другой, совершало в них торжественное в течение нескольких дней богослужение, произносило проповеди, иногда на открытом воздухе, вследствие множества народа, исповедовало и приобщало богомольцев и раздавало им иногда индульгенции. Подобного рода католические миссии приносили много вреда униатской церкви, отторгая от нее ее чад, которые отклонялись от своей церкви, если не делом, то духом. На них производили большое действие торжественность и необычайность случая, прежняя привычка участвовать в подобных римских богослужениях, не говоря уже о непосредственном влиянии католического духовенства на народ через проповеди и исповедь. Понятно, что такое зло не могло укрыться от бдительного ока Иосифа, и, благодаря его ходатайству, римско-католическому духовенству было запрещено отправлять миссии по западным губерниям, без разрешения главного начальства в Петербурге. Совращая униатов в католицизм, латинское духовенство иногда положительно отказывалось исполнять справедливые требования греко-униатского духовенства, не дозволяя ему, напр., забирать в своих метриках справки о крещенных ими младенцах греко-униатского исповедания. О том, как ксендзы относились к желающем возвратиться в униатскую церковь, свидетельствует следующий приводимый преосвященным Иосифом факт. Один ксендз, приехавший в деревню для погребения своего прихожанина, при всем народе ругался на одну девицу, желавшую перейти в унию, говоря: «Как ты смеешь в проклятую схизматическую веру переходить, разве ты желаешь душу свою погубить? Не смей переходить в раскол, а то я велю тебя шести солдатам, привязавши к сосне, кольями бить, как собаку»⁴¹. И устрашенная такими угрозами ксендза, девица согласилась остаться в католичестве и отказала желавшему на ней жениться униату. Управляющий Виленского епархией прелат Микуцкий дошел даже до такой дерзости, что письменно опубликовал выдуманный им Высочайший указ о том, чтобы совращенным в латинство униатам в нем и оставаться. К некоторого рода обузданию латинского духовенства, между прочим строившего костелы в тех именно местах, где надеялось повредить униатам, послужило состоявшееся, по просьбе Иосифа, запрещение строить римско-католические костелы и каплицы, без предварительного сношения с греко-униатским епархиальным начальством. Совершенное же обуздание католического духовенства было невозможно, вследствие нерадения и недоброжелательства местного гражданского начальства, в большинстве принадлежавшего к католическому исповеданию. Особенно таким недоброжелательством отличалось начальство Белостокской области, на которое преосвященному Иосифу приходилось неоднократно жаловаться высшему начальству. Вследствие потворства со стороны указанного начальства, возникло сильное противодействие униатского духовенства в Белостокской области своему начальству, дошедшее до того, что 21 священник осмелились подать просьбу Государю Императору об освобождении их от выдачи требуемых епархиальным начальством подписок, будучи возбуждаемы к тому Августовским римским епископом и униатским протоиереем Сосновским. По отношению к такого рода упорным священникам пришлось прибегнуть к строгим мерам, а именно: к высылке нераскаянных в Великороссию под надзор полиции. Немало доставляло огорчений Иосифу и православное духовенство, которое прибегало иногда к насильственным мерам к совращению униатов в православие. Доказательством этого может служить следующий факт, имевший место при присоединении к православию ратненских прихожан. Для обращения униатов прибыл сюда архимандрит Иерофей с певчими и прожил в Ратне с 17-го Апреля по 11-е Мая, квартируя в жидовском доме среди местечка. 24-го Апреля на ярмарку собрался полесский народ с целого Ратненского благочиния, и, слыша, что «благочестие» приехало из Нечаева в Ратно, по своей простоте считал, что благочестие есть лицо, толпился около жидовских окон и как на какое чудо смотрел на греко-российского монаха в клобуке и рясе, произнося: «Як страшно благочестие, щеж мы от роду таковой не бачили». Один из присоединителей и главный виновник этих насильственных действий, хотевший для себя захватить Ратненский униатский приход, священник Кульчицкий, ходил по местечку в рясе и, с несколько отрощенной бородой, своим безобразием (малого роста и с бельмом на глазу) давал повод к неприличным толкам между народом. Присоединяющимся крестьянам и мещанам Ратненским давали деньги и покупали водку, от чего охочие до напитков легко соглашались и слепо присягали, но другие смотрели с отвращением. Для удостоверения ходили по домам и спрашивали, кто принял православие, а кто нет, и таким образом беспокоили народ и мешали ему работать. Благодаря таким действиям православного духовенства в Ратве, сторонние крестьяне возымели отвращение к присоединению к православию и говорили: «Пусть себе пристают ксендзы наши и пусть берут церкви, а мы не хотим того и знать, и будем молиться Богу и по- польски». Нечего и говорить о том, как возмутился преосвященный Иосиф подобного рода случаем, о котором он донес обер-прокурору. Для внушения благоразумия православным духовному и гражданскому начальству был, по Высочайшему повелению, командирован в западные губернии камергер Скрипыцын. Но он оказал, кажется, более вреда, чем пользы для дела, вследствие того, что о многом проговорился не только чиновникам, но и латинским помещикам, которые стали возбуждать униатское духовенство к противодействию. Все это сильно встревожило Иосифа, и он стал усиленно стараться о том, чтобы делу поскорее был положен конец. От 1-го Декабря 1838 г. Иосиф подал обер-прокурору записку, в которой указывал способы, коими можно было бы окончательно порешить воссоединение униатов с православной церковью. В этой записке он, прежде всего, указывает на то, что уже сделано для сближения униатов с православной церковью, а за тем на плоды этих усилий, состоящие в том, что греко-униатское духовенство в числе 775 священников дало собственноручные подписи о своей готовности присоединиться к православной церкви, а из остальных 160 только небольшая часть сомнительных по своей неблагонадежности. «Если же, – говорит преосвященный Иосиф в этой своей записке, – принять во внимание, что остальные униаты состоят из простого народа, вовсе неспособного разбирать религиозные мнения, а пассивно следующего за своими пастырями, то окажется, что между униатской и православной церковью существует, уже, действительно, духовное единение. Остается только это единение утвердить, как можно скорее наружным, юридическим». Весь вопрос был в форме этого наружного присоединения униатов. Но вопрос этот был очень важный, ибо от него зависел весь успех униатского дела. Если бы стали требовать формального согласия всех униатских прихожан и совершать над ними обряд присоединения, то это только послужило бы к возбуждению сомнения в сердцах простого народа, следующего в этом случае руководству пастырей, а не выводам собственного рассудка, ибо народ униатский, по мнению Иосифа, за весьма малыми исключениями, был таков же и в то время, каким он был и до своего обращения в унию, и потому сделался бы православным, коль скоро его пастыри стали бы таковыми. Кроме того, указанная мера присоединения была бы неудобна еще и в том отношении, что требование согласия предполагало уже и несогласие, а подчиненность почти всех униатов помещикам католического исповедания дала бы этим последним случай возмущать своих крестьян, если бы от них требовали формального согласия. Если же составили бы собор из униатского духовенства, который определил бы присоединение униатов к православной церкви, то на него нельзя было бы полагаться, потому что еще не было полного согласия между униатским духовенством. Следовательно, в этом случае сильные властью католиков помещиков западных губерний римляне легко могли бы возбудить к сопротивлению некоторых неблагонадежных священников, особенно в Белорусской епархии. В виду всех этих соображений Иосиф советовал прибегнуть к третьему, более надежному способу, в давно уже удостоившемуся Высочайшего одобрения, – т. е. подчинению униатов св. Синоду силой Высочайшего именного указа. Предположение это, по его мнению, имело основание в самом ходе униатского дела. Дело в том, что правительство во всех своих действиях обнаруживало, что оно считает униатов русскими и принадлежащими к православной церкви. Мысль эта довольно утвердилась в западных губерниях и положила главнейшее препятствие действиям римлян; поэтому необходимо было воспользоваться этим обстоятельством. Это подчинение униатов Синоду было бы уже наружным, законной властью освященным присоединением униатов к православной церкви, дало бы твердое и непоколебимое направление униатскому делу, облегчило бы обоюдные средства к окончательному преобразованию униатской церкви, лишило бы католиков всякой надежды действовать успешно своими происками, а между тем, не будучи ясным религиозным присоединением, не подало бы повода сомнительной благонадежности униатам отделиться от своей церкви и совратиться в католицизм. После же подчинения униатов Синоду, последний мог бы искоренить главные условия, связующие униатов с католической церковью, т. е. прибавление в символе веры выражения «и от сына» и поминовение в богослужении папы. Преосвященный Иосиф даже выражал уверенность в том, что, судя по значительному числу благонадежных греко-униатских духовных лиц, это существенное преобразование не могло бы встретить важных препятствий. Для совершенного же успеха, по мнению его, не следовало только делать о том общего предписания, а нужно было распоряжаться постепенно, начиная с благочиний и приходов, более подготовленных. По мере постепенного приготовления униатов они должны входить постепенно в общий состав греко-российской церкви посредством подчинения их целыми приходами и благочиниями семи православным епархиальным начальствам. Такое подчинение могло бы быть начато с Минской губернии. Это подчинение униатов таким начальствам могло и должно быть приготовляемо и облегчаемо ближайшим общением между духовенствами православным и униатским. Для этого епископы обоих ведомств, по взаимному соглашению. могли бы посещать по удобству ближайшие церкви другого ведомства, взаимно рукополагать священников, также, как и их духовенство служить вместе по церквам обоего ведомства. К этому же сближению особенно мог служить прием на казенное содержание воспитанников униатского ведомства в семинариях – Минской, Могилевской и Волынской, а ведомства православного – в семинариях Полоцкой и Жировицкой. Эта мера должна была оказаться тем более действительной, что облегчала униатскому духовенству доступ к поступлению его детей в семинарии, расположенные от них иногда на значительном расстоянии. Для большего успеха дела Иосиф советовал еще оказать униатам и их духовенству некоторые снисхождения, – а именно: оставить ему до времени бритье бороды и настоящий его костюм, тем более, что все священники, давшие согласие свое на присоединение, включили в оное условие, чтобы брить по- прежнему бороду и носить прежнее одеяние. Самое соблюдение прежнего наружного вида униатского духовенства могло бы быть даже полезно в видах удобнейшего обращения в православие католиков. Для этой же цели не следовало слишком поспешно настаивать на отмене некоторых несущественных особенностей униатского богослужения, к которым слишком привержены униатское и католическое население. «Вообще же все нужно, – писал Иосиф, – было предоставить усмотрению и благоразумию местных епископов»⁴². Настойчивое требование преосвященного Иосифа о скорейшем воссоединении униатов с православной церковью, выраженное в приведенной его записке, было, действительно, справедливое, обусловленное непристрастием его к делу, а самым положением дела. В делах главного духовного управления сохранились три собственноручные записки преосвященного Антония Зубко, ближайшего помощника Иосифа, и митрополита Киевского Филарета и Московского Филарета от 1838 года, которые вполне подтверждают справедливость настояний преосвященного Иосифа. Епископ Антоний, свидетельствуя, что в Литовской епархии нет препятствий к скорому окончательному присоединению греко-униатской церкви к греко-российской, и что в Белорусской епархии должно ожидать быстрых успехов за принятыми там решительными мерами и за распространившимся известием о совершенной готовности Литовской епархии к присоединению, признавал нужным поспешить с окончанием присоединения.

«Насчет греко-униатской церкви в Литовской епархии, – писал он Протасову, – приемлю смелость доложить Вашему сиятельству, что она уподобляется вновь отстроенному зданию, остающемуся без крыши, и враждебные стихии полонизма и католицизма могут потому разрушать оное, так что после и крыша не защитит здания от непрочности; я хочу сказать, что по- моему только нужно, чтобы скорее последовала Высочайшая воля о присоединении нашей церкви к греко-российской, согласно желанию почти всего духовенства. Эту-то волю я и называю крышею. Без нее враждебные стихии начинают уже нашептывать, что присоединение к православию есть изменение веры прародительской, что правительство не намерено приводить оное в исполнение и что стремления к оному духовного начальства могут быть разрушенными. Теперь некоторые не знают еще, что почти все духовенство желает присоединения, а некоторые, любящие возмущения, притворяются не знающими и внушают, что это дело присоединения можно разрушить. Обнародованная воля царская все бы это прекратила: колеблющиеся сказали бы что миру, то и нам, а возмутители увидели бы, что законы о свободе вероисповедания не препятствуют общему присоединению, по желанию почти всех. Теперь злонамеренные воюют законами о веротерпимости. Ежели в Белорусской епархии что-либо не достроено, то может быть конченным под крышею». Митрополит Киевский Филарет писал, что во время проезда его через губернии Витебскую и Могилевскую и пребывания в Киеве, при личных совещаниях с преосвященными Могилевским, Волынским и Полоцким, он совершенно убедился в том, что справедливость и самое сострадание к греко-униатскому духовенству и прихожанам требуют, чтобы правительством были приняты надежные меры к возвращению их в недра праотеческой греко-российской церкви. Митрополит Московский Филарет между прочим писал: «Все епископы греко-униатские, большая часть начальников монастырей и две трети приходских священников, после внутренних между ними совещаний, письменно изъявили согласие на воссоединение – сумма согласия, которая не только дает право, но некоторым образом налагает обязанность действовать, дабы оказана была справедливость делу, бесспорно достойному покровительства, и дабы возбудившееся благорасположение при замедлении содействия не подверглось искушению охлаждения»⁴³.

С другой стороны, рассматривая тот способ присоединения униатов к православию, который рекомендует преосвященный Иосиф в той же записке, нельзя не видеть, на сколько был он благоразумен, как хорошо знал свой народ, когда считал его совершенно таким же, каким он был до своего обращения в унию и могущим сделаться православным в след за своими пастырями. Оставление в стороне народа при воссоединении была в высшей степени благоразумная мера. Можно почти с несомненностью сказать, что если бы дело унии было ведено посредством обращения самого народа, то воссоединение не совершилось бы так спокойно и в таких больших размерах, как это было в действительности.

Между тем эта записка Иосифа побудила правительство принять решительные меры по униатскому делу. В Январе достопамятного в истории унии 1839 года Иосифом был составлен проект акта воссоединения, который был затем отправлен к преосвященному Антонию для подписи Литовского знатнейшего духовенства, причем он просил его привести с собой этот акт в Полоцк для подписи и тамошнего духовенства. Самому Иосифу предложено было отправиться в Полоцк, между прочим, для разбора дела по поводу поданного Государю прошения от значительного числа духовенства, жаловавшегося на Белорусское епархиальное начальство. При производстве следствия оказалось, что из 111 подписей под всеподданнейшей жалобой только весьма немногие могли считаться действительными зачинщиками. Остальные же были увлечены к подписанию по доверчивости к сторонним внушениям, без надлежащего понимания цели и последствий своего поступка. Многие из них не могли даже подписаться, – иные по престарелости лет и слепоте, а иные и просто по неумению, и подпись их была прямым подлогом. В этом деле оказались замешанными польские помещики, которые оказывали пособие зачинщикам и давали деньги тем лицам, которые развозили для подписи эти доверенности. Первоначальную причину такого важного сопротивления Белорусского духовенства Иосиф отнес к раздражению и даже ожесточению произведенными между оным тягостными последствиями бывшей системы обращения униатов в православие. Таким настроением умов, конечно, постаралась воспользоваться враждебная делу польско-католическая партия. Устранение православного епископа Смарагда, генерал-губернатора Шредера, считавшееся здесь делом этой партии, дало полную силу внушениям ее, что будто бы производящиеся по униатской церкви преобразования производятся самым духовным начальством оной и противны намерениям Государя. В этих недоумениях оказалось виновным и гражданское начальство, по крайней мере Витебский губернатор, который отказывал в нужном содействии духовному начальству. Земская же полиция, зависевшая от выбора помещиков, по большей части не исполняла требования духовного начальства, или же исполняла несвоевременно, так что неблагонадежные священники, вызываемые в Полоцк для нужных внушений или исправления, оставались по своему произволу на местах, несмотря на предписания епархиального начальства. Впрочем, преосвященный Иосиф сумел подавить это возмущение, наказавши виновных в оном, из коих одни были устранены в отдаленные места, так что не могли иметь сообщения ни между собою, ни с прочим духовенством Белорусской епархии; 12 отправлены в Литовскую епархию для назначения на причетнические места при благоразумных настоятелях, 8 помещены в трех отдаленных, между православным населением состоящих, греко-униатских монастырях, а 5, и в том числе два иеромонаха, отправлены в Великороссийские монастыри⁴⁴. Так окончилась неудачно последняя попытка помешать уже близившемуся к исполнению воссоединению униатов с православной церковью.

12 февраля в неделю православия был подписан в Полоцке тремя епископами – Иосифом, Василием и Антонием и знатнейшим духовенством обеих епархий акт воссоединения, составленный в следующих словах:

«Во имя Отца и Сына и Святого Духа.

Мы, благостию Божиею, епископы и освященный собор греко-унитской церкви в России, в неоднократных совещаниях приняли в рассуждение следующее: «Церковь ваша от начала своего была в единстве святые, апостольския, православно-кафолическия церкви, которая самим Господом Богом и Спасителем нашим Иисусом Христом на востоке насаждена, от востока воссияла миру и доселе цело и неизменно соблюла божественные догматы учения Христова, ничего к оному не прилагая от духа человеческого суемудрия. В сем блаженном и превожделенном вселенском союзе церковь наша составляла нераздельную часть греко-российския церкви, подобно, как и предки наши, по языку и происхождению, всегда составляли нераздельную часть русского народа. Но горестное отторжение обитаемых вами областей от матери нашей – России отторгнуло и предков наших от истинного кафолического единения, и сила чуждого преобладания подчинила их власти римской церкви, под названием униатов. Хотя же для них и обеспечены были от нее формальными актами восточное богослужение на природном нашем русском языке, все священные обряды и самые постановления восточной церкви и хотя даже воспрещен был для них переход в римское исповедание, – яснейшее доказательство, сколь чистыми и непреложными признаны были ваши древние восточные уставы; но хитрая политика бывшей польской республики и согласное с нею направление местного латинского духовенства, не терпевшия духа русской народности и, древних обрядов православного востока, устремила все силы свои к изглаждению, если бы можно было, и самых следов первобытного происхождения нашего народа и нашей церкви. От сего сугубого усилия предки наши, по принятии унии, подвергались самой бедственной доле. Дворяне, стесняемые в своих правах, переходили в римское исповедание, а мещане и поселяне, не изменяя обычаям предков, еще сохранившимся в унии, терпели тяжкое угнетение. Но скоро обычай и священные церковные обряды, постановления и самое богослужение нашей церкви стали значительно изменяться и на места их вводились латинские, вовсе ей несвойственные. Греко-униатское духовенство, лишенное средств к просвещению, в бедности и уничижении порабощено римским, и было в опасности подвергнуться, наконец, совершенному уничтожению или превращению, если бы Всевышний не прекратил сих вековых страданий, возвратив Российской державе обитаемые наши области – древнее достояние Руси. Пользуясь столь счастливым событием, большая часть униатов воссоединилась тогда же с восточною православною кафолическою церковию и уже по- прежнему составляет нераздельную часть церкви всероссийския; остальные же нашли по возможности в благодетельном русском правительстве защиту от превозможения римского духовенства. Но отеческим щедротам и покровительству ныне благополучно царствующего благочестивейшего Государя нашего, Императора Николая Павловича, обязаны мы нынешнею полною независимостию церкви нашей, настоящими обильными средствами к приличному образованию нашего духовного юношества, нынешним обновлением и возрастающим благолепием святых храмов наших, где совершается богослужение на языке наших предков и где священные обряды восстановлены в древней их чистоте. Повсюду вводятся постепенно в прежнее употребление все уставы нашей искони восточной, искони русской церкви. Остается желать только, дабы сей боголюбезный порядок был упрочен и на грядущия времена для всего униатского в России населения, дабы полным восстановлением прежнего единства с церковию российскою сии прежния чада могли на лоне истинной матери своей обрести то спокойствие и духовное преуспеяние, которого лишены были во время своего от оной отчуждения. По благости Божией мы прежде отделены были от древней нашей православно-кафолической восточной и в особенности российской церкви не столько духом, сколько внешнею зависимостию и неблагоприятными событиями; ныне же, по милости Всещедрого Бога, так снова приблизились к ней, что нужно уже не столько восстановить, сколько выразить наше с нею единство.

По сему, в теплых сердечных молениях, призвав на помощь благодать Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа, (Который един есть истинный глава единые истинные церкви) и святого и всесовершающего Духа, мы положили твердо и неизменно:

1)   признать вновь единство нашея церкви с православно-кафолическою восточною церковию, посему пребывать отныне купно со вверенными нам паствами в единомыслии со святейшими восточными патриархами и в послушании святейшего правительствующего Синода.

2)   Всеподданнейше просить благочестивейшего Государя Императора настоящее намерение наше в свое Августейшее покровительство принять и к исполнению оного, к миру и спасению душ, высочайшим благоусмотрением и державною волею споспешествовать, да и мы, под благотворным его скипетром, со всем русским народом совершенно едиными и неразнствующими устами и единым сердцем славим Триединого Бога по древнему чину Апостольскому, по правилам святых вселенских соборов и по преданию великих святителей и учителей православно-кафолическия церкви.

Во уверение чего мы все епископы и начальствующее духовенство сей соборный акт утверждаем собственноручными нашими подписями и, в удостоверение общего на сие согласия прочего греко-униатского духовенства, прилагаем собственноручные же объявления священников и монашествующей братии, всего тысячи трехсот пяти лиц.

Дан в богоспасаемом граде Полоцке, лета от сотворения мира седмь тысяч триста сорок седьмого, от воплощения же Бога тысяча восемьсот тридцать девятого, месяца Февраля, в двенадцатый день, в неделю православия»⁴⁵.

Заключивши сие деяние горячим молением в Полоцком кафедральном соборе, да Всевышний глава церкви подаст успеха, твердому намерению их положить во имя его святое конец разделению русских церквей и русского народа, униатское духовенство предоставило старшему из его среды, преосвященному Иосифу, составленный им акт отвезти и при всеподданнейшем прошении повергнуть на Высочайшее воззрение Государя Императора. Государь, получив столь приятное для него известие, с глубоким чувством к Царю царей повелел представленный ему акт с прошением внести в Святейший Синод на рассмотрение и сообразное с правилами святой церкви, постановление. Рассмотрев соборный акт униатского духовенства, Святейший Синод постановил:

1)   епископов, священство и духовные паствы, так именовавшейся доселе греко-униатской церкви, по священным правилам и примерам святых отец, принять в полное н совершенное общение святые православно-кафолическия восточные церкви и в нераздельный состав церкви всероссийския.

2)   в особенности епископам и священству преподать соборное благословение Святейшего Синода с молитвою веры и любви к Верховному Святителю исповедания нашего Иисусу Христу, да утверждает их выну в изреченном ими исповедании и да благоуправляет дела служения их к совершению святых.

3) в управлении вверенных им паств поступать им на основании Слова Божия, правил церковных, государственных постановлений и согласно с предписаниями Святейшего Синода и утверждать вверенные им паствы в единомыслии православные веры, а к разнообразию некоторых местных обычаев, не касающихся догматов и таинств, являть апостольское снисхождение и к древнему единообразию возвращать оное посредством свободного убеждения, с кротостию и долготерпением.

4)   управление воссоединенных епархий и принадлежащих к ним духовных училищ оставить на прежнем основании впредь до ближайшего усмотрения, каким лучшим и удобнейшим образом оное может быть соглашено с управлением древне-православных епархий.

5)   греко-униатскую духовную коллегию поставить в отношение к Святейшему Синоду, по иерархическому порядку, на степень Московской и Грузино-Имеритинской Святейшего Синода контор и именоваться ей Белорусско-Литовскою духовною коллегией.

6)    Иосифу, епископу Литовскому, быть председателем ея, с возведением в сан архиепископа⁴⁶.

На этом представлении Св. Синода Государь Император 25 Марта написал: «Благодарю Бога и принимаю».

Высочайшее утверждение было слушано 30 Марта в полном собрании Св. Синода и, когда за тем сделано было постановление о приведении Монаршей воли в исполнение, обер-прокурор Св. Синода ввел в заседание преосвященного Иосифа, первенствующий член, митрополит Новгородский и Петербургский Серафим, объявил о совершившемся и от имени всероссийской церкви приветствовал представителя воссоединенного духовенства с столь вожделенным событием, митрополит Киевский и Галицкий Филарет читал синодальную грамоту воссоединенным епископам и духовенству, которая преосвященным Серафимом и вручена преосвященному Иосифу. Митрополит же Московский и Коломенский Филарет прочел Высочайшеутвержденные положения Синода о переименовании греко-униатской духовной коллегии в Белорусско-Литовскую и о бытии ему, Иосифу, председателем оной с возведением в сан архиепископа. Преосвященный Иосиф, с своей стороны, принес Святейшему Синоду благодарение от лица воссоединенных и, по взаимном целовании, все отправились в синодальную церковь, где ожидало их прочее духовенство, и где, немедля, совершено благодарственное Господу молебствие с провозглашением многолетия боговенчанномѵ защитнику церкви всероссийской, ее соборному правительству и православным вселенским патриархам⁴⁷.

Таким образом, в тот день, когда православная церковь воспоминает благовестие Архангела Гавриила Пресвятой Деве Марии о рождении от нее Спасителя мира, возвещена была радостная весть для всей православной церкви о возвращения в недра ее полутора миллиона отторгнутых от нее чад. Тихо и мирно освободились эти полтора миллиона от тяжелых римских уз и были введены в родную, братскую и общерусскую семью. Это воссоединение униатов имело беспредельно великое значение не только для православной церкви, но и для отечества. Стараясь возвратить униатов матери их – православной церкви, Иосиф в то же время заботился и о том, чтобы внушить своему народу любовь к России, преданность к своему Государю, – одним словом заботился о перевоспитании униатского народа в духе православия и русской народности. Для сего он пользовался всяким случаем, чтобы распространять в народе то убеждение, что Литва есть исконное владение России, а не Польши, что громадное население ее составляли русские, что языком придворным и государственным был язык русский. Особенно такие внушения делал он руководителям народа – духовенству, и следствием таких внушений было то, что чуждая прежде мысль гордиться именем и происхождением русского сделалась драгоценной для весьма значительной части Литовского духовенства.

К сожалению, не все тогда из среды русского общества оценили надлежащим образом всю важность совершенного Иосифом дела. Только последнее польское восстание показало со всей ясностью и убедительностью всем, что это было дело громадной важности как для церкви, так и для государства. Тем с большим уважением мы должна отнестись к личности приснопамятного Литовского архипастыря, что он, можно сказать, один вынес на своих плечах всю тяжесть совершенного им униатского дела⁴⁸. В среде представителей униатской церкви он не только не находил поддержки, но и видел прямое несочувствие к своему делу, со стороны латино-польской партии – прямую вражду и сопротивление. Само местное гражданское начальство, обязанное помогать Иосифу в его трудах по подготовлению униатского дела, не только не оказывало этой помощи, но и часто противодействовало. Сам преосвященный Иосиф, вспоминая впоследствии о сотрудниках по совершенному им делу, заметил, что только его ближайшие сослуживцы от викариев до письмоводителя и келейника служили делу усердно и честно, каждый по мере своих сил. Но далеко не таково было гражданское начальство. Значительная часть чиновников в тогдашней Литовской епархии была из иноверцев, не могших уже по одному этому служить униатскому делу усердно. Что касается дорусских чиновников, то и они мало усердствовали. Они или легко были задариваемы богатыми латинянами, или же были равнодушны и даже неблагосклонны к делу воссоединения униатов. Таково было, между прочим, главное начальство края, которое вообще более склонялось на сторону могучей латино-польской партии, так что преосвященному Иосифу вместо того, чтобы у него искать себе поддержки по своему делу, приходилось вести с ним, а особенно с его чиновниками, борьбу. Таков был, напр., генерал-губернатор, князь Долгоруков, с которым преосвященному Иосифу пришлось иметь дело почти во все время, когда совершалось преобразование по униатской церкви. При своем влиянии на латино-польскую партию он мог бы много сделать добра для православия, но не сделал его, потому что был совершенно индифферентен к религии, что, не стесняясь, высказывал и публично. Так на завтраке у одного архимандрита, когда заспорили о латинянах и православных, Долгоруков выразился: «Я не знаю, чья вера лучше, но кухня их лучше нашей»⁴⁹. Отсюда уже можно заключать мог ли Иосиф надеяться на содействие по своему делу от такого начальника края. За то он с великим уважением вспоминал о бывших в это время губернаторах – Семенове и особенно о незабвенном для западно-русского края Михаиле Николаевиче Муравьеве, с которым ему пришлось впоследствии, уже на закате своих дней, еще послужить вместе на благо православной церкви и отечества. Неудивительным после этого покажется то обстоятельство, что преосвященный Иосиф, уставши в постоянной и упорной борьбе за униатское дело и с чужими и своими и доведши это дело до конца, возымел было намерение сойти с общественного поприща и удалиться к частной жизни. Посему 26 Февраля 1839 года вместе с просьбой к Государю о воссоединении униатов он подал прошение и об увольнении своем от должности, ссылаясь, с одной стороны, на то, что его дальнейшее участие в деле воссоединения униатов окажется вскоре бесполезным и даже вредным и что его дальнейшее пребывание в западных губерниях будет для него весьма тягостно, а с другой – и на то, что чуждое воспитание, укоренившиеся из детства привычки, слабое знание русского языка, делают его малоспособным занять соответствующее его сану место среда коренного православного греко-российского духовенства, так что его служение на этом поприще было бы поводом к соблазну для многих, а для него бесполезных неприятностей. Но Государь, лично питавший к преосвященному Иосифу глубокое уважение и хорошо ценивший и поддерживавший его, не пожелал, чтобы он удалился на покой, сославшись на то, что его служба нужна, и поручил графу Протасову спросить у него, не нужно ли ему чего. И преосвященный Иосиф, уступая воле Государя, остался на своем посту и попросил только для себя скромной пенсии пожизненной, в размере суммы, назначенной еще при Екатерине II отрешенным униатским епархиальным архиереям, а именно 6000 руб. ассигнациями. Таким образом приснопамятному Литовскому архипастырю и после совершения им воссоединения униатов с православной церковью волею Божией суждено было остаться на благо православной церкви и отечества на свечнике Литовской епархии и еще сиять ярким светом в продолжении почти тридцати лет.

Совершив великое дело воссоединения униатов с православной церковью, приснопамятный архипастырь не мог успокоиться на лаврах. Ему предстояла еще дальнейшая и очень нелегкая работа. Как воссоединенный архиерей, обязанный ответственностью перед воссоединенными и за воссоединенных, преосвященный Иосиф должен был поставить дело православия на твердую почву, оберегать его от внутренних и внешних врагов. Но этого еще недостаточно. Ему приходилось быть не только архиереем – стражем православия, но и политическим деятелем, стражем русского начала в западной России, отстаивать его, когда не только русское общество, но даже и западно-русские власти как бы забывали о нем⁵⁰. И он никогда не опускал из виду этих возложенных на него провидением задач и твердо и неуклонно шел к намеченной цели. В этом убеждает нас вся его дальнейшая деятельность в сане православного архипастыря трех губерний северо-западного края – Виленской, Ковенской и Гродненской, к изображению которой мы теперь и переходим.

После воссоединения униатов было положено засвидетельствовать этот факт совместными служениями в главных городах западного края – воссоединенного духовенства вместе с православным. Первое такое служение было в Витебске, в одной из воссоединенных церквей, и совершено было митрополитом Киевским Филаретом, древле-православным Полоцким епископом Исидором и воссоединенным Василием. Затем 4-го июня было очень торжественное служение самого преосвященного Иосифа, ехавшего из Петербурга для обзора своей епархии, с преосвященными Исидором и Василием уже в Полоцке, в древле-православном соборе, при громадном стечении народа. На молебен вышло многочисленное древле-православное и воссоединенное духовенство, пели два хора певчих, один из древле-православных, а другой из воссоединенных. Вообще служение вышло прекрасное и назидательное. На это служение преосвященный Иосиф явился уже с необходимыми атрибутами древле-православного архиерея – в рясе и клобуке, и с тех пор так уже всегда и ходил. К искреннему своему удовольствию Иосиф в Полоцке заметил, что настроение древле-православного духовенства и его достойного пастыря, епископа Исидора⁵¹, по отношению к воссоединенному духовенству, было мирное, братское, и он, со своей стороны, еще более ободрил воссоединенное духовенство, уверивши его во внимании к нему правительства. Такое же торжественное и совокупное богослужение совершено было и в Минске двумя архиепископами – Никанором и Иосифом в сооружении древле-православного и воссоединенного духовенства. Во время причащения царские врата были открыты, чтобы присутствующие могли видеть этот важнейший знак церковного единения. Но настоящее торжественное богослужение было совершено в Жировицах, где состоялось наречение во епископа архимандрита Михаила из воссоединенных протоиереев, в присутствии трех архиереев – Иосифа, Исидора и Антония, и в Вильне в Свято-Духовом монастыре, где 8-го Сентября состоялось и самое посвящение. Стечение народа при этом служении было так велико, что большая Свято-Духовская церковь была полна и преимущественно интеллигентной публикой. По окончании богослужения к епископам подходили за благословением без различия и православные и католики. Великолепие обрядов, благоговение пастырей, прекрасное пение певчих, многочисленность духовенства, – все это придавало богослужению особенную торжественность, неизъяснимую прелесть, и произвело на публику весьма приятное впечатление. После сего события Виленская публика, внимавшая по большей части мнению латинского духовенства, разделилась на разные партии, из коих большая стала смотреть гораздо благоприятнее на православие. Эти же совокупные богослужения достигли своей цели и в том отношении, что, с одной стороны, сделали гласным состоявшееся единение униатов с православной церковью, а с другой – успокоила правительство, которое опасалось на счет мирного исхода униатского дела и после этого стало еще более доверять Иосифу. Впрочем, самое объявление синодального указа и грамот о воссоединении стоило не малого труда преосвященному Иосифу, потому что требовало большего искусства в выборе времени и места для сего и соображения о степени благонадежности духовенства и народа. Так довольно сильное сопротивление воссоединению было оказано прихожанами в Овручском уезде, которые не были великим постом у исповеди и св. причащении по тому поводу, что их церковь была устроена по обряду и правилам православной церкви. Впрочем, это сопротивление скоро прекратилось, благодаря распоряжениям преосвященного Иосифа, который поручил одному игумену путем личных убеждений и наставлений склонить этих прихожан исполнить свой долг, что они и исполнили.

Все распоряжения преосвященного Иосифа за 1839 год были направлены к тому, чтобы, с одной стороны, более сблизить между собой духовенство, воссоединенное и древле-православное, каковы, напр., распоряжения: о взаимном удовлетворении требами духовными древле-православных прихожан воссоединенными, а воссоединенных древле-православными священниками, судя по местным удобствам, – о допущении воссоединенных священников служить в древле-православных церквах для учеников светских училищ, воссоединенных из униатов; а с другой, – чтобы искоренить остатки униатских и католических обычаев, с какой целью запрещено духовенству давать при крещении имена святых, свойственных латинской церкви, разосланы по церквам проскомидийные листы, а для духовенства самого – царская и патриаршая грамоты, пространный катехизис и история российской церкви. Стараясь о том, чтобы воссоединенное духовенство, как можно единодушнее жило с древле-православным, преосвященный Иосиф сам подавал пример в том, поддерживая братское единение с древле-православными епископами, что выразилось, между прочим, в том, что он обращался с просьбой к митрополиту Киевскому и архиепископам Волынскому и Подольскому о том, чтобы они приняли под свое покровительство воссоединенное духовенство, и сам первый сделал шаг в этом направлении, подчинив воссоединенных униатов ведению местных епархиальных начальств. Согласно представлению Иосифа, в этом году был отменен весьма стеснительный для духовенства воссоединенного прежний указ об утверждении гражданским начальством в должностях членов консистории и приходских священников и даровано было, по Высочайшему соизволению, единовременное пособие воссоединенному духовенству, которое хотя несколько облегчило его стеснительное положение, благодаря возбуждению против него прихожан латино-польскими помещиками. Особенно интриговало латинское духовенство, которое, продолжая пропаганду между воссоединенными, на требования Литовской консистории, чтобы оно не дозволяло себе совершать смешанные браки воссоединенных с католиками, отвечало отказами, ссылаясь на то, что оно не знает закона о венчании униатов, которые ныне почитаются православными. Ближайший обзор епархии дал преосвященному Иосифу возможность, по возвращении в С.-Петербург, довести Обер-Прокурору Синода об успешном воссоединении униатов. Из его донесения видно, что при всех церквах Литовской епархии находились надежные священники, за исключением 9, состоявших при церквах, только что причисленных от Белорусской к Литовской епархии. От всех благочинных были получены донесения о том, что во всех церквах поминается Св. Синод вместо папы и из символа веры исключено слово «и от Сына» и что в течение последних месяцев по всем приходам Литовской епархии не случилось ни одного противодействия из-за уничтожения этих латинских нововведений и что совокупное служение духовенства древле-православного и воссоединенного не только не произвело вредного впечатления, как думали, но даже, напротив, оказало благоприятное впечатление. Все это, конечно, служило самым лучшим доказательством проницательности и мудрости Литовского архипастыря, его знания своего духовенства и народа.

Между тем следующий 1840-ый год ознаменовался переменой в составе западно-русских епархий, вызванной местными удобствами, и в самих епископах. Так, деятельный помощник преосвященного Иосифа, епископ Антоний Зубко, был сделан Минским епархиальным архиереем на место архиепископа Никанора, переведенного в Волынскую епархию. Воссоединенные церкви Минской губернии, принадлежавшие прежде к униатской Литовской епархии, перешли к Минской, а древле-православные церкви последней, расположенные по Гродненской губернии и Белостокской области, – причислены к Литовской епархии. Древле-православные церкви, состоявшие в Виленской губернии, причислены от Полоцкой к Литовской епархии, и последняя была поставлена во второй класс, после Херсонской, и преосвященному Иосифу было назначено именоваться Литовским и Виленским и священно-архимандритом Троицкого монастыря⁵² и иметь резиденцию в Вильне, а викарию его именоваться вместо Пинского – Брестским. В этом же году Святейший Синод, чтобы увековечить память о великом деле – воссоединении униатов с православной церковью, установил праздновать это событие в первый четверток Петрова поста крестным ходом из Духова монастыря, имея при назначении именно этого дня ту цель, чтобы отклонить воссоединенных от участия с латинянами в праздновании их праздника – «Божьяго тела». К важнейшим распоряжениям преосвященного Иосифа в 1840 г. относятся – распоряжение о доставлении св. мира из Киева, тогда как оно прежде заготовлялось для каждой униатской епархии на месте; об уничтожении прежних униатских антиминсов в виду того, что освящавшие их униатские епископы почти все именовали себя сподручниками папы, а также и потому, что самые антиминсы были по большей части столь неблаговидны по своему материалу и изображению на них, что походили скорее на тряпки; об объявлении воссоединенному духовенству относительно его права на присоединение католиков и вообще иноверцев; о рассылке по церквам 680 экземпляров малых требников, о снабжении уездных городов Виленской губернии церковными причтами и об отпуске пособия лицам, поступающим в состав этих причтов, о заведении певческого архиерейского хора и о доставлении духовенством сведений относительно икон, поступивших из костелов в православные церкви, с тем, чтобы одни из этих икон оставить, а другие, как написанные не в православном духе; возвратить латинскому духовенству. Весьма важным распоряжением Иосифа, направленным к обрусению, как народа, так и самого духовенства, было приказание говорить проповеди по церквам непременно на русском языке, а также вести и катехизические беседы, – для чего священники и были снабжены образцовыми проповедями на русском языке. Желание приблизить воссоединенное духовенство к древле-православному побудило приохотить некоторых священников к отрощению бороды и ношению рясы. Так, при назначении причта в Ковну, он поставил непременным условием, чтобы священник и диакон носили бороду и рясу из уважения к привычкам местных древле-православных прихожан. Но, несмотря на все эти распоряжения, направленные к преобразованию воссоединенного духовенства в духе чистого православия, цель эта еще не вполне достигалась. Поэтому, желая ближе познакомиться с настоящим положением церквей и своего духовенства, преосвященный Иосиф поручил произвести ревизию некоторым высшим духовным лицам, которые должны были обратить внимание: 1) на то, находится ли по церквам все необходимое для правильного совершения богослужения, по чину православной церкви; 2) знают ли его священники и совершают ли его с точностью; 3) при которых церквах есть дьячки, знающие хорошо пение и богослужение, и при которых нет их; 4) исполняют ли священники и причетники рачительно свои обязанности относительно церкви и прихожан, а равно также ведут ли они себя трезвенно и благонравно и в 5) знают ли их дети необходимые молитвы на славянском языке. Сам же преосвященный Иосиф посетил с этой целью церкви в Ковне, Гродне и Вильне. При обозрении церквей Пожайского и Супрасльского монастыря, Иосиф к своему прискорбию заметил, что иноки этих монастырей совершенно не соответствовали своему назначению вследствие того, что состав монахов здесь пополнялся лицами, ссылавшимися за пороки, тогда как подобного рода монахов, по справедливому мнению его, нужно было подальше удалять от взоров римского духовенства, которое и без того пользовалось всяким случаем, чтобы уронить православное духовенство в глазах общества.

Как истинный патриот и глубокий знаток края, Иосиф далеко не был доволен тем, что ему пришлось увидеть в Вильне, куда был назначен новый генерал-губернатор Маркович, человек, по его отзыву, нерешительный и маневрировавший между православной и латино-польской партией.

Последний вместо того, чтобы занять пустые католические монастыри в Вильне политическими преступниками, занял для этой цели Троицкий монастырь, и, несмотря на неоднократные и настойчивые требования Иосифа очистить монастырь, не делал этого к соблазну поляков, так что преосвященному Иосифу пришлось обратиться с жалобой на генерал-губернатора к самому Государю, который велел немедленно очистить монастырь. Особенно недоволен был Иосиф попечителем округа Грубером и печальным положением при нем школ в северо-западном крае. По поводу совращения в католицизм письмоводителя Свислочской гимназии Ячиновского, Иосиф жаловался Протасову, что все учителя гимназии – поляки, а инспектор Будзилович из совращенных униатов, и что ксендз в гимназии дошел до такой дерзости, что проповедывал открыто против православия. Тем большей дерзостью отличалось высшее католическое духовенство с Виленским епископом Клонгевичем во главе, чем более оно убеждалось в силе влияния своей партии на здешних высших представителей государственной власти. Так, на неоднократные требования Литовской консистории об исключении из ведомства римско-католической консистории тех католиков, которые перешли в православие, епископ Клонгевич давал такого рода ответы, что он прикажет своим священникам не преподавать впредь духовных треб таким лицам с тем лишь условием, если означенные лица присоединились добровольно. В таком ответе Иосиф справедливо находил, с одной стороны, предоставление произвола ксендзам и исполнении предписания, а с другой – и прямую обиду для православной церкви и самого правительства через официальное внушение, будто бы в России могут быть допускаемы насильственные присоединения к православию.

При таком печальном положении русского дела в западном крае, большим утешением для архипастыря было освящение в Вильне кафедрального собора, переделанного из латинского Каземировского костела. Освящение было совершено очень торжественно. Одних священников было до 30. Собор был полон народу, и половину его составляли католики. Будучи, конечно, недовольны предполагавшимся торжеством освящения собора, как видимым знаком победы православия над католицизмом, поляки, чтобы не допустить состояться освящению храма, распустили молву о том, что собор будет взорван. Но преосвященный Иосиф не обратил внимания на эту молву и при освящении произнес в первый раз проповедь на русском языке, в которой засвидетельствовал торжество православия над католицизмом в северо-западном крае⁵³. Это слово, представлявшее собой настойчивую пропаганду трезвых и непреложно исторически верных воззрений, произвело большое впечатление на всех. О нем было много толков, – одни хвалили его, а другие осуждали. Фельдмаршал, князь Варшавский, сказал Иосифу: «Вы одни могли написать его, и вы одни могли сказать его». В том же 1840 г. преосвященный Иосиф совершал также освящение церкви в Пожайском монастыре во имя Успения Пресвятые Богородицы⁵⁴, при значительном стечении народа, как православных, так и католиков, и произнес приличное торжеству слово, в котором напомнил историю края и убеждал иноков вести жизнь добродетельную в виду того, что они живут среди иноверцев, которые, следя за всеми их поступками, будут приписывать все их слабости всей православной церкви, так что на них падет ответственность перед Богом и людьми, если они, вместо украшения церкви, сделаются для нее предметом стыда, и поношения.

Между тем по освящении кафедрального собора в Вильне, Иосиф, ревнуя о благолепии его, в 1841 г. стал ходатайствовать о том, чтобы гражданское ведомство взяло себе здание бывшего анатомического театра с тем условием, чтобы оно на свой счет открыло фасад собора, загражденный со всех сторон зданиями, а также и об увеличении содержания архиерейского дома через отдачу ему Тринопольского бывшего католического монастыря. Того и другого он достиг впоследствии. В этом же году уже окончательно были распределены, согласно представлению преосвященного Иосифа, бывшие униатские церкви Волынской, Киевской и Подольской губернии по местным древле-православным епархиям, через что устранены разные неудобства, происходившие при управлении ими, и с той же целью переведены воспитанники Литовской семинарии и училищ из уроженцев Минской и Волынской губернии в учебные заведения сих епархий. Для того, чтобы ближе познакомить воссоединенное духовенство с учением православной церкви, Иосиф разослал по епархии православные катехизисы в польском переводе, с одной стороны, вследствие еще недостаточного знания духовенством русского языка, а с другой – с секретной целью – успешнее распространять здравые понятия между латинянами. Учреждены были также в этом году по порядку, заведенному в древле-православных епархиях, выборы духовников по всем благочиниям и церковных старост. Между тем борьба с католицизмом и полякующим чиновничеством продолжалась и теперь, доказательством чего может служить отношение преосвященного Иосифа к генерал-губернатору касательно отмены сделанного им распоряжения, по которому пожелавший присоединиться к православию ксендз Эймонт, как бы в наказание за свое желание, имел быть отправлен на епитимию в назначенное ему епископом Клонгевичем место. Для того, чтобы успешнее действовать против пропаганды католицизма между воссоединенными, Иосиф разослал во всем благочиниям ведомости о латинских приходах, с указанием числа прихожан. Вследствие того, что у генерал-губернатора возникло было предположение, полезное для католицизма и вредное для православия – оставить в латинстве уже совращенных в него униатов, Иосиф вынужден был составить записку, в которой энергически отстаивал необходимость продолжения дел об этих совращенных, чтобы лучше поставить латинское духовенство в оборонительное, чем в наступательное положение. Между тем многочисленные труды Иосифа по управлению и собственной епархией еще более увеличились в этом году поручением временно управлять Минской епархией, за болезнью преосвященного Антония. Последний решился было уже окончательно удалиться на покой, но оставил свое намерение, вследствие письма к нему преосвященного Иосифа, в котором последний показал всю несостоятельность и вред его намерения.

Следующий 1842 год был хлопотлив для Иосифа, по случаю составления новых штатов для духовенства и взятия принадлежащих ему имений в казну. По замечанию преосвященного Иосифа, это дело истомило его до устали. Нужно было заниматься составлением штатов архиерейских, консисторских, монастырских, приходских. Это было тем затруднительнее и щекотливее, что дело производилось в нескольких местах и надобно было многое ладить, а иногда совершенно себя маскировать; нужно было эти штаты поверять, а после во многом исправлять и дополнять. Нужно было приводить их в исполнение многообразными распоряжениями и подтверждениями. С населенными имениями было еще более хлопот. Нужно было привести их в точную известность, указать достоинство, оценить доход, указать пропорцию сего дохода к дополнительной сумме из государственного казначейства, нужно было после сдать эти имения в казну, устранить многообразные недоумения, на всяком шагу встречавшиеся, нужно было еще озаботиться, чтобы терявшие имения не были обижены и сверх штата получили личное справедливое вознаграждение. Нужно было все это сообразить с местными и личными обстоятельствами.

Много времени также занимала у него перестройка Свято-Духовского монастыря, который он пожелал иметь под своим управлением вместо Троицкого. Еще ранее, а именно в 1840 году, он представил свои соображения обер-прокурору Протасову об оставлении в Вильне одного только Духовского монастыря, в виду затруднения наполнить его хорошими монахами, и о закрытии Троицкого монастыря, с обращением его под архиерейский дом и с устройством при нем духовных уездных и приходских училищ. Впоследствии же, а именно в 1845 году, с перемещением в Троицкий монастырь Литовской семинарии, по его же предложению, Троицкий монастырь был сделан третьеклассным, и настоятельство в оном всегда возложено на ректора семинарии, а Духов монастырь сделан первоклассным, и епархиальный архиерей назначен его священно-архимандритом. В виду затруднения наполнить монастырь хорошими монахами, преосвященный Иосиф хлопотал о вызове из Великороссии 15 иеромонахов и иеродиаконов, а также священников и дьячков. Но эта попытка особенно хороших последствий не принесла, потому что большинство прибывших оказались негодными. Между тем желая, как можно скорее сблизить воссоединенное духовенство с древле-православным по внешности, Иосиф стал уже настойчиво располагать его к ношению бороды и рясы и повел это дело весьма искусно. То самое духовенство, которое в 1837 году ставило необходимым условием воссоединения с православной церковью сохранение прежнего одеяния и обычая брить бороду, спустя несколько лет, начало просить о дозволении отрастить бороду и носить рясу, и он это дозволял делать только достойнейшим. Это желание священников в значительной степени было вызвано, с одной стороны, примером самого Иосифа, который, собираясь в путешествие по св. местам, отрастил бороду и окончательно принял костюм православного архиерея и в таком виде показался при объезде епархии, а, с другой стороны, и тем, что дозволение носить бороду и костюм православного духовенства было дано только достойнейшим, что и вызвало, естественно, соревнование между священниками, так как каждый из них хотел принадлежать к достойнейшим. И через несколько лет воссоединенное духовенство и по внешности не отличалось от древле-православного. Это желание видеть своих воссоединенных священников похожими на великороссийских побудило преосвященного Иосифа исходатайствовать в этом году награждение некоторых высших духовных сановников, получивших уже высшие награды, камилавками и скуфьями. Отстаивая интересы своего духовенства, Иосиф, по поводу предположенного в министерстве способа распределения десятин между православным и католическим духовенством, клонившегося к явной пользе последнего и вреду первого, представил в Св. Синоде свое особое мнение относительно справедливого распределения этого сбора.

Летом, в этом году, преосвященный Иосиф исполнил, наконец, свое давнишнее желание побывать у св. мест, наиболее чтимых, а именно: в Новгороде, Москве, Троицкой Лавре, Задонске, Воронеже, Курске, Киеве и Житомире. Путешествие это произвело на него очень благоприятное впечатление, потому что он много видел, а главное потому, что он повсюду встречал доброе расположение к себе со стороны православных. По возвращении своем из путешествия, осмотревши Литовскую семинарию и нашедши ее в отличном состоянии, Иосиф отправился в Брест, где освятил новоустроенный кадетский корпус и произнес при этом приличное случаю слово⁵⁵.

Не малым утешением для него было назначение его членом секретного комитета по делам о раскольниках, которое поставляло его в соприкосновение с высшими государственными сановниками. Но, тем не менее, преосвященный тяготился своим положением, находя его далеко не таким, которого он заслуживал по своим заслугам по униатскому делу. Все это заставило его обратиться в Декабре сего года к Протасову с просьбой об увольнении его на покой, причем он указывал на свое стесненное положение, а именно – на назначение его председателем коллегии, которая дошла до степени простой консистории, за отнятием у нее существенных функций, на получение его бывшими викариями сравнительно с ним более удобных и благоустроенных епархий и сравнение их с ним титулом архиепископа. Это положение было далеко тем хуже, что оно дало повод считать его разжалованным, и, благодаря этому, даже русские чиновники не только не поддерживали его, но и готовы были принести его в жертву латино-польской партии. Между тем слух о назначении его С.-Петербургским митрополитом вместо Серафима, устрашивший его вследствие того, что он считал себя не соответствующим сему назначению, заставил его вторично просить Протасова ходатайствовать пред Государем об увольнении его на покой. Но надежда его на это увольнение не сбылась. К Пасхе 1843 года он получил орден Св. Владимира первой степени при лестном рескрипте и ему было объявлено, что его служба еще нужна Государю.

В течение этого года замечательными событиями для Литовской епархии было: учреждение женского монастыря в Гродне с выписанными из Могилевской епархии монахинями и преобразование в собор Александро-Невской церкви в Ковне, вследствие назначения этого города губернским, по открытии этой губернии.

При поездке Иосифа в Ковну для открытия губернии, с ним случилось происшествие, на которое он не обратил внимания, но которое доказывало явное нерасположение к нему латино-польской партии. Во время служения им литургии в соборе 25 июня, когда он вышел из алтаря на амвон для произнесения слов: «Благодать Господа», у ног его упала маленькая тросточка в пол-аршина длиною. Думая, что она упала с люстры, Иосиф не обратил на нее внимания. Но после литургии генерал-губернатор сказал ему, что тросточка эта была пущена с намерением. Это подтверждалось между прочим тем, что с одного конца тросточки был вставлен острый гвоздь тупым концом внутрь, а другой конец ее был сделан для наставления тетивы лука, и что на клиросе слышали свист полета тросточки из толпы. Но преосвященный Иосиф попросил генерал- губернатора не придавать этому факту большого значения и не производить следствия, желая тем показать, что он не дорожит своею жизнью и готов положить ее за правое дело. Самое открытие губернии последовало 1-го июля. Было совершено служение в соборе, переполненном народом и главным образом католиками. Проповедь говорил наместник Виленского Духовского монастыря, архимандрит Платон⁵⁶, которого Иосиф имел в виду для поставления в Ковенского викария себе. После литургии был крестный ход по разным частям города и затем освящение присутственных мест.

На другой день, 2 июля, было торжественное служение в Пожайском монастыре, где было много народа и православных, и раскольников, и католиков, и в том числе даже ксендзов. Вслед за открытием губернии в Ковне, согласно представлению Иосифа, было открыто второе викариатство, с назначением викарию местопребывания в Пожайском монастыре. Первым викарием в Ковну был назначен архимандрит Платон, посвящение которого и совершено было Иосифом 8 Сентября в Виленском соборе с преосвященными Филаретом Рижским и Михаилом Брестским. В этом же 1843 г. состоялось закрытие Белорусско-Литовской духовной коллегии, так что воссоединенные церкви остались в непосредственном ведении Синода. Самое закрытие состоялось вследствие представления Иосифа, который находил дальнейшее существование ее, со времени отделения от нее епархиального и училищного управления и передачи в казну духовных имений, совершенно излишним. По случаю закрытия коллегии, Иосиф, как председатель ее, получил Высочайший рескрипт.

Тогда же Иосиф оказал великую заслугу и для церкви православной и для самого отечества тем, что отстоял свой взгляд на невозможность помещения римско-католического епископа в Киеве, вместо Житомира, указавши на то огромное влияние, какое он приобрел бы на три губернии и, благодаря этому, мог бы уронить некоторым образом значение самого митрополита православного и лишить его влияния на католиков, которые дотоле к нему обращались, хотя из приличия, как к единственному начальствующему духовному лицу. Но кроме этих политических соображений, Иосиф указал еще и на важное религиозное соображение, на ту скорбь целой Руси и славянских православных племен, которая поразит их, когда они узнают, что Киев – колыбель православия, сохраненная Богом от римских епископов во время владычества Польши, подвергся этому несчастию при Государе, истинном ревнителе православия. «Какую благовидную причину, – писал преосвященный Иосиф графу Протасову, – положить можно для переселения в Киев римского епископа? Чтобы иметь, говорят, более над ним влияния и за ним ближе присматривать в местожительстве генерал-губернатора. Но в Киев, по требованию генерал-губернатора, по существующим там контрактам, и по университету, необходимо съезжаются польские помещики Киевской, Волынской и Подольской и даже других западных губерний. Если переселить сюда римского епископа, которому предполагается подчинить римлян трех упомянутых губерний, то это значит – всему польскому, всему иностранному, всему неприязненному для России дать центр соединения видимый, законный, и тем более опасный, что он по духовному своему началу, весьма мало подлежит действию гражданско-полицейских властей. Всякий помещик не только имеет право, но и обязан обращаться к своему пастырю; и почему же в центре соединения помещиков, в многолюдном Киеве, легче будет наблюдать за римским епископом, нежели в тихом Житомире, куда обращаются помещики одной только губернии. Кроме того, известно, что римляно-польская партия вредна ныне не открытыми, но косвенными и тайными своими действиями. В Киеве связь епископа и ему подчиненных духовных, всякая связь помещика с чиновниками генерал-губернатора или другими лицами, к нему приближенными, легко обратится в тайные и неуловимые происки на пользу неприязненной партии, так что вовсе сомнительно, больше ли будет иметь влияния генерал-губернатор на епископа, или епископ на генерал-губернатора, тогда как в Житомире, на стороне, под рукою губернатора и православного архиерея, епископ римский лишен будет возможности иметь какое-либо влияние на главное управление юго-западных губерний. Не следует упускать из виду и того, что римский епископ в Киеве будет окружен всем, что составляет блеск и главную силу западных губерний, т. е. дворянством; и не много нужно ума для понятия, что это по необходимости уронит местного православного архиерея, хотя он и митрополит, и лишит его влияния на римлян, которые к нему доныне обращались, хотя из приличия, как к единственному начальствующему духовному. А разве еще ничего не будет значить влияние римского епископа и многочисленного при нем духовенства в Киеве за юношество, по большей части католическое, в тамошнем университете и двух гимназиях, а может быть и на самую православную академию? А разве ничего не будет значить скорбь целой Руси и славянских православных племен, когда узнают, что Киев– колыбель православия, сохраненный Богом от римских епископов во все владычество Польши, подвергнется этому несчастию при Государе, истинном ревнителе православия? Словом, все стоит против проекта о переселении римского епископа в Киев, тогда как польза от сего весьма сомнительна, если только и будет какая-нибудь»⁵⁷.

Из распоряжений преосвященного Иосифа по епархии за этот год, как нa наиболее важные, выражающие его известный взгляд на дело, можно указать на перемену ученикам семинарии и духовных училищ имен, несвойственных православной церкви, а также и на то, чтобы священникам, определяемым на места, но не являющимся туда в течение нескольких месяцев, выдавать жалование со времени назначения только в том случае, если они прибудут не позже месяца на место служения. Перед отъездом своим в Петербург, Иосиф, согласно Высочайшему повелению, объехал для ревизии Полоцкую, Минскую и Могилевскую епархии. В своем отчете Синоду он указывает, что состояние церквей в этих епархиях и устройство в них, хотя и далеки от того положения, в каком они находятся в Великороссии, однако в сравнении с прежним положением произошла значительная перемена к лучшему. Усердие Московских граждан и средства от казны и Св. Синода снабдили церкви более или менее необходимой утварью. Самый народ уже с большим усердием относится к церкви и с доверчивостью к пастырям своим. При несомненных случаях совращения в католичество, постепенно усиливается и присоединение к православной церкви католиков всякого звания. Входя за тем в объяснение причин неодинакового положения церквей в местностях, населенных белорусами и малороссами, Иосиф замечает, что нерадение белорусов к обыкновенному богослужению и привязанность к оному малорусского племени объясняется историей края. Малороссы, расположенные большими селениями, имели у себя церкви, а белорусы, живя незначительными поселками, привыкли обходиться без некоторых духовных треб. Это особенно произошло вследствие того, что униатское духовенство, подражая римскому, ввело шептанные обедни, почему народ и охладел к богослужению, не имея возможности ни слышать, ни понимать, и все усердие свое обратил к праздникам, привлекавшим его крестными ходами. «Но с усердием и заботливостью духовенства, – выражает надежду преосвященный Иосиф, – народ, хотя и не скоро, возымеет усердие к службе Божией». «По церквам же, где замечалась одна небрежность и холодность, нужно, – писал он, – обратить внимание на образование духовенства, в котором, впрочем, и теперь уже замечается большая разница между священниками старого рукоположения тому десять лет назад и настоящего. Само духовенство, облагодетельствованное и ободренное дарованным ему штатным положением, с ревностью стремится исполнять волю своих архипастырей, особенно в Литовской епархии, где даже костюм православного духовенства, которого прежде чуждались, сделался теперь предметом желаний воссоединенного духовенства». Для пользы дела Иосиф указывает также на необходимость ввести единообразие в действиях местных архиереев, так как в следствии разнообразия в этом выходило то, что на какое дело один епископ решался смело и даже опрометчиво, другой – смотрел боязливо, с излишней осторожностью, – что один считал полезным, то другой – вредным, на что один употреблял одного рода средства, на то другой брал меры совершенно иные и часто даже противоположные. Между тем, все это порождало среди духовенства недоумения и ссылки на соседние епархии, и тем самым затрудняло ход необходимых преобразований⁵⁸.

Пребывание преосвященного Иосифа в Петербурге в этом году оставило у него неприятные воспоминания, вследствие двусмысленного обращения с ним начальствующих лиц духовного ведомства. Поэтому он отправил в начале Мая 1844 года все свое двадцатидвухлетнее хозяйство из Петербурга с намерением никогда не возвращаться в него и послал перед своим выездом из него, как бы в роде протеста на обращение с ним, письмо к Московскому митрополиту Филарету, в котором жаловался на свое затруднительное положение по преобразованию епархии и на отсутствие поддержки для него со стороны тех, которые должны ему оказывать ее, а также упоминает и о своей просьбе относительно увольнения его на покой. В ответ на это, митрополит Филарет в июне месяце прислал ему письмо, в котором выражал свое сожаление по поводу его затруднительного положения, хотя и не считал нужным для избежания этого удаляться на покой, а обнадеживал помощью Божией и вниманием к нему Государя⁵⁹.

По приезде из Петербурга в свою епархию, преосвященного Иосифа ожидали большие труды в виду предположенного перенесения епархиального управления и семинарии из Жировиц в Вильну. С этой целью был приобретен здесь под архиерейское помещение дом графа Мостовского за 22000 р. и учреждено попечительство о бедных, причем Иосиф пожертвовал от себя при этом 1000 р. Затем он вошел в Синод с ходатайством о возвышении штатов Виленского кафедрального собора, духовной семинарии и училищ и о приписании некоторых домов Троицкого монастыря к Виленскому собору для помещения соборян и консисторских чиновников. Тогда же он пришел к мысли о необходимости в Вильне женского монастыря и потому обратился в Св. Синод с просьбой о переводе в Вильну, в бывший миссионерский дом, монахинь Мядзиольского монастыря, указывая на то, что женский монастырь в Вильне необходим для доставления по временам религиозного уединения благочестивым женщинам среди большого города, для помещения в нем лиц женского пола, требующих исправления по приговорам консистории и гражданской власти, для наставления в нем часто прибегающих женщин и девиц из евреев и магометан ко св. крещению и к присоединению от католиков и других христианских исповеданий, а также для призрения и воспитания в нем многих сиротствующих девиц духовного звания. Немало также озабочивало архипастыря и образование духовенства, в котором он справедливо видел одно из главных условий для поднятия дела православия и русской народности в западном крае. Поэтому, заметив, что само духовенство мало заботится об образовании своих детей, и многие из сыновей духовенства или совсем не получили никакого образования или же получили очень недостаточное, Иосиф обязал духовенство подпиской в том, что оно будет отдавать детей в духовные училища, и при этом сделал распоряжение, чтобы благочинные доставили ему сведения о сыновьях духовенства десятилетнего возраста, еще не отданных в училище. А для того, чтобы пристроить по местам прежде не доучившихся или и совсем не учившихся сыновей священно-церковнослужителей, Иосиф, в виду недостатка в кандидатах на 240 штатных дьячковских вакансий, велел определить их, предварительно научивши пению и чтению в приходских училищах. Много препятствовали поступлению своих детей в училище жены священно-церковнослужителей – католички. Поэтому, чтобы удобнее наблюдать за такими семействами, Иосиф велел представить ему именную ведомость тех членов духовенства, у которых были такие жены, с показанием, которые из них рождены в католичестве и которые совращены из унии, а равно также и дочери их.

Между тем предположенное перенесение в Апреле 1845 года из Жировиц в Вильну епархиального управления и семинарии потребовало от преосвященного Иосифа новых и еще больших трудов, чем какие он имел уже в прошлом году, по тому же поводу. По словам самого Иосифа, нужно было образовать почти вновь целую епархию при самых затруднительных обстоятельствах, утвердить исключительно воссоединенный народ и духовенство в воспринятом недавно исповедании и повиновении православной церкви, защищать его от преобладающего влияния латинян, бороться с могущественною латино-польской партией для других православных епархий.

Нужно заметить, что преосвященный Иосиф долго колебался относительно того, оставить ли епархиальное управление и семинарию в Жировицах, или же перенести в Вильну. Так в 1840 году он писал к Протасову: «Сколько ни думаю, а все останавливаюсь на той мысли, что нужно оставить в Жировицах и семинарию и консисторию. Здесь настоящий центр епархии и место сие почти не подвержено влиянию латинян. В Вильне, напротив, как юношество, так и духовенство, подвергнется важным искушениям нравственным, религиозным и политическим, – да при том и духовенство было бы вынуждено отправляться с детьми и по делам в Вильну за двести, триста и четыреста верст, так сказать вне епархии. По моим соображениям, лучше всего учредить в Вильне другое присутствие консистории, по примеру консисторий в обеих столицах, и между обеими разделить дела по местному удобству»⁶⁰. Но спустя два месяца после этого письма, по освящении в Вильне собора и ознакомлении с местными обстоятельствами, Иосиф в письме к Протасову уже склоняется к мысли о необходимости перенесения в Вильну епархиального управления и семинарии. «Я писал Вашему сиятельству, – говорит он в своем письме, – чтобы основаться архиерею в Вильне только с частью епархиального управления. В течение двух месяцев я взвешивал этот предмет и всегда находил поводы равносильные на обе стороны. Теперь в мнении моем берет перевес мысль, чтобы все управление епархиальное и даже семинарию, а если можно, и академию духовную, поместить в Вильне. Сим только образом можно здесь твердо основаться православным и взять перевес над римлянами»⁶¹. По прибытии своем в том же 1840 г. в Петербург и после личных объяснений по этому поводу с Протасовым, Иосиф уже окончательно склоняется к мысли о необходимости перенесения в Вильну епархиального управления и семинарии.

И вот результатом такой необходимости являются распоряжения преосв. Иосифа в начале 1845 года об устройстве при Виленском архиерейском доме временной церкви, об очищении домов, назначенных под помещение духовенства, о приготовлении консисторских дел к отправлению в Вильну, о скорейшей передаче в духовное ведомство упраздненных в Вильне миссионерского и Кармелитского монастырей для помещения в последнем учеников училища; об устройстве в Троицком монастыре помещения под семинарию и о передаче ей библиотеки этого монастыря; об окончательном замещении должностей по кафедральному собору и консистории и о временном помещении ее в архиерейском доме, о приписке от Троицкого монастыря трех домов к собору для помещения в них соборного духовенства и консисторских чиновников и о назначении всех воспитанников семинарии и духовных училищ Виленского и Жировицкого на казенное содержание и, наконец, о выдаче пособия всем переселившимся в Вильну чиновникам и служащим. 8 мая 1845 года переехали в Вильну все лица, составлявшие штат архиерейского дома, кафедрального собора и консистории. К шести часам вечера прибыл к собору сам преосвященный Иосиф, где и был торжественно встречен всем духовенством. Вошедши в собор, Иосиф сказал прекрасное слово⁶². По окончании проповеди, преосв. Иосиф совершил всенощное бдение, по случаю наступающего храмового праздника, а на другой день – литургию и благодарственный молебен, и затем из церкви со славою отправился для освящения помещения, назначенного под консисторию, и после сего дал у себя завтрак.

По перенесении кафедры в Вильну, Иосиф вошел с ходатайством к Протасову относительно того, чтобы не было изменено название «Литовская» епархия в «Виленскую», равно также название консистории и семинарии, в виду важности этого названия для православной здешней церкви по древности воспоминаний, а также и в виду того практического соображения, что здесь есть епархиальная семинария и консистория католические, которые именуются Виленскими, так что на каждом шагу могли бы быть недоразумения. Весь 1845 год был вообще обилен освящениями церквей и зданий духовного ведомства. Так, в скором времени, после прибытия в Вильну и освящения зданий консистории, преосвященный Иосиф освятил церковь Свято-Духовского монастыря со всей подобающей торжественностью и великолепием, причем была произнесена проповедь преосвященным Платоном, епископом Ковенским, который был строителем этой церкви, в бытность его наместником Духовского монастыря. Желая увековечить добрым делом освящение этой церкви, Иосиф послал 300 р. от себя губернатору для раздачи бедным, без различия вероисповеданий. Великим и невиданным дотоле для жителей Вильны торжеством был крестный ход 1-го Августа, совершенный самим Иосифом впервые здесь для освящения воды на Вилии. Ход был весьма многолюден и благолепен и произвел большое впечатление на иноверцев. Особенно много толков и притом в пользу православия возбудил сильный гром, раздавшийся при погружении креста Архипастырем и повторившийся при окроплении народа св. водою. 8 сентября состоялось освящение Литовской семинарии и духовного училища в Вильне. В этот день преосвященный совершил литургию в Троицком монастыре и произнес слово, в котором указал на назначение воспитанников и возлагаемые на них надежды, а также и на свое отеческое попечение о них, в благодарность за которое воспитанники должны стараться быть достойными своего звания⁶³. После литургии и молебна перед началом учения, со всем духовенством и воспитанниками отправился он окроплять семинарские здания св. водой, и в тоже время ректор духовных училищ, архимандрит Михаил, отправился с крестным ходом в здания училища для окропления их св. водою. 6-го Декабря того же 1845 года преосвященный освятил Николаевскую церковь, построенную еще в 1514 году князем Острожским и возникшую из развалин, благодаря стараниям самого же Иосифа. Торжество освящения соединилось еще с царским днем и совершено было очень прилично. Присутствовало не только Виленское чиноначалие, но и из других губерний. За литургией Иосиф произнес слово, в котором приглашал всех порадоваться возобновлению и украшению сего древнего храма, бывшего в запустении, а также и к благотворительности, которая особенно нужна в этом крае, где видна повсюду скудость храмов⁶⁴.

Все важнейшие распоряжения преосвященного Иосифа за этот год по епархии были всецело направлены на поднятие уровня религиозно-нравственного состояния воссоединенного духовенства и его семейств, на улучшение взаимных отношений членов причта между собою и с прихожанами, и на исправность их по службе. С этой целью он внушал тем священникам, у которых жены и дочери были католического вероисповедания, заботиться об их присоединении к православию, хорошо сознавая весь вред для православия и русской народности от таких членов семейства; обязал также все духовенство, чтобы его дети, достигшие семилетнего возраста, обучались молитвам на славянском языке, а для большего побуждения к этому воспретил брак дочерям духовенства, не знающим молитв. С целью узнать о степени усердия и других достоинствах священников, Иосиф велел им отмечать в клировых ведомостях число присоединенных ежегодно иноверцев. А для того, чтобы побудить духовенство к исправности в отправлении своих обязанностей, он положил штрафы на монашествующих и также членов соборного причта, которые были леностны к богослужению. Для поддержания между членами причта согласия и для устранения раздоров, Иосиф издал правила о распределении доходов по монастырям и церковной земли между причтами приходских церквей. Весьма полезны были также его распоряжения о том, чтобы ставленники до рукоположения своего говели в течение недели в соборе, дабы с чистой совестью приступить к таинству священства, и чтобы духовенство в тех приходах, которые обуреваются латинством, не делало ни малейших вымогательств за разные требы от своих прихожан, чтобы через это не подать повода к нареканиям на всю православную церковь.

За свои труды по епархии, преосвященный Иосиф удостоился в этом году Высочайшей награды – бриллиантового креста на клобук. Это Высочайшее внимание было дорого для Архипастыря и поддерживало его в тяжелой борьбе с католицизмом и находившимся под влиянием латино-польской партии чиновничеством, особенно по поводу передачи зданий упраздненного кармелитского монастыря, назначенного под помещение Виленского духовного училища. Несмотря даже на Высочайшее повеление о том, гражданское начальство не хотело передавать их, ссылаясь на латинское духовенство. Когда же стало необходимым передавать их, то хотело оставить в этом монастыре 6 латинских ксендзов для совершения богослужения. Наконец, уже только 18 Сентября, когда все ученики собрались, и то по настоятельному требованию Архипастыря, ксендзов выпроводили отсюда. Но этого было еще мало. У училища и Остробрамского костела был общий двор, огражденный с улицы каменной стеной. Ключи от этих ворот взяли ксендзы и затрудняли ученикам доступ в училище. Пришлось прибегнуть к силе. Губернатор собрал рабочих и велел в своем присутствии разломать стену. Эта борьба из-за Кармелитского монастыря вызвала настойчивую и продолжительную переписку Иосифа с губернатором, генерал-губернатором, обер-прокурором Св. Синода и самим министром внутренних дел. Во всей этой борьбе за монастырь было виновно гражданское начальство. В письме своем от 11 Февраля 1845 г. Иосиф писал к Протасову, что когда генерал-губернатор получил Высочайшее повеление о передаче Кармелитского монастыря в духовное ведомство, то остался очень недоволен и бросил на пол бумагу и затем стал ходатайствовать, хотя и безуспешно, об отмене этого повеления. Затем он не преминул выразить свое нерасположение к православному духовенству тем, что при освящении консисторских зданий не явился в церковь, под предлогом болезни, и, несмотря на троекратные запросы губернатора, не позволил чиновникам быть при этом торжестве в мундирах. Все это, конечно, было на руку полякам, и они старались еще более возбудить генерал-губернатора к противодействию Иосифу в передаче ему Кармелитского монастыря, так что ему пришлось даже прибегнуть к угрозе в письме своем к Протасову от 1 Сентября, что если ему не отдадут этот монастырь, то он к сраму генерал-губернатора и его единомышленников поместит училище с сотнею казенно-коштных воспитанников в архиерейском доме и в настоятельских комнатах Духова монастыря, а сам перейдет в простую келью⁶⁵. Много был замешан в этой борьбе за монастырь жандармский генерал Буксгевден, который сердился на Иосифа за то, что он сделал ему выговор, по поводу его неприличного поведения во время литургии в Ковенском соборе, при открытии здесь губернии. Этот генерал, со своей стороны, внушал католическому духовенству, чтобы оно не отдавало монастыря. Ободряемая местным чиновничеством латино-польская партия употребила все меры к тому, чтобы, как бы выражая свой протест против перенесения в Вильну епархиального управления и семинарии, как можно сильнее фанатизировать народ. Для этой цели более всего пользовались известной святыней – Остробрамской иконой Божией Матери. Сам епископ Цивинский часто служил здесь, и служение его сопровождалось музыкой и двусмысленными проповедями. Признавая весь вред от такой политики католического духовенства для православных, Иосиф, для устранения подобного рода публичных служений, в письме своем к Протасову советовал перенести эту икону в Свентоянский костел, воспользовавшись тем удобным предлогом, что во время богослужения у Острых ворот становятся рогатки и прекращается всякое сообщение, тогда как здесь бывает самая усиленная езда. А для того, чтобы парализовать впечатление, производимое на народ публичным служением латинского духовенства, Иосиф разрешил ректору семинарии, при прогулках воспитанников чрез Острые ворота, пение пред иконою: «под Твою милость». Не менее шуму, чем дело о передаче Кармелитского монастыря, возбудило Леонпольское дело, в котором была ясно замешана латино-польская партия и находившаяся под ее влиянием местная администрация. В 1841 году крестьяне села Леонполя, Дисненского уезда, обратились в православие, а впоследствии, благодаря внушениям ксендзов и помещиков, снова совратились в латинство. После причисления сего уезда к Литовской епархии в 1844 г., преосвященный Иосиф возбудил дело о совращении 2000 прихожан. А между тем вместо ксендзов пострадали те лица, которые содействовали возвращению в православие этих прихожан и, между прочим, священник Юревич, который, будучи награжден за это содействие обращению скуфьею, по требованию гражданского начальства, Минским епархиальным начальством был сменен, тогда как дьячок, принадлежавший к католическому исповеданию, не был сменен. Совсем иначе взглянул на это дело преосвященный Иосиф. Он священника Юревича возвратил, а дьячка удалил. В это дело вмешался, между прочим, жандармский генерал Буксгевден, который донес обер-прокурору Св. Синода, что будто местное православное духовенство удерживает в латинстве Леонпольских прихожан, и требовал удаления священника Юревича в Великороссию. Но Иосиф опроверг недобросовестный донос этого генерала, сославшись на строгое следствие, которое было произведено по этому делу гражданским губернатором, нашедшим священника Юревича неповинным, и вошел с ходатайством об устранении от этих прихожан вредного влияния местных ксендзов и помещиков, и, благодаря этому, а равно и другим мерам, возвратил их в православие⁶⁶.

Вообще 1845 год для преосвященного Иосифа был одним из трудных в его жизни. Кроме хлопот по устройству переведенного в Вильну епархиального управления и борьбы с латино-польской партией и местным чиноначалием, на него еще было возложено поручение обозреть епархии Могилевскую, Минскую и Полоцкую и еще два уезда, приписанные к его епархии – Вилейский и Дисненский. Эта поездка для ревизии заняла довольно много времени у него. В своем отчете об этой ревизии, представленном Св. Синоду, Иосиф заявил, что твердость в воспринятом православии между воссоединенными из униатов все более и более увеличивается. Прежние привычки и обращения к латинским церквам все более и более ослабевают. Число не исповедывавшихся по нерадению падает на каждую епархию не более 5000 человек. Церкви также все улучшаются; только обеспечение духовенства, за исключением выдачи жалованья, не приведенное еще в исполнение, неудовлетворительно. Духовно-учебные заведения совершенно удовлетворительны, особенно Литовская семинария, где первый раз данные задачи на экзамене для письменного разрешения оказались очень удовлетворительными. Само воссоединенное духовенство идет вперед к единообразию с древле-православным духовенством, что видно из перемены костюма. Так в Могилевской епархии число надевших рясы и отпустивших бороды священников доходит до 7, в Полоцкой – до 50, в Минской более 60, а в Литовской до 360, т. е. более половины всех священников⁶⁷.

Такой успех преосвященного Иосифа в водворении православия и русской народности в северо-западном крае, конечно, был очень не по сердцу латино-польской партии, и последняя, не зная чем бы отомстить ему, на съезде своем из важнейших лиц, неприязненных православию, положила клеветать, клеветать, да клеветать на него, и свое намерение постаралась привести в исполнение в том же году. Во французской газете «Le Siècle» было напечатано известие о том, что он гнал униатских монахинь. Ему ставили в вину, что он замучил истязаниями множество монахинь; ему приписывали личное негодование на них с того времени, когда он был духовником (aumonier) в Ковенском женском монастыре, и, наконец, его же обвиняли в том, что он удручал монахинь постройкой для себя архиерейского дома⁶⁸. Конечно, все это известие было совершенно лживо, и, как впоследствии раскрылось, было делом латино-польской партии. По подобного рода клеветы глубоко оскорбляли преосвященного Иосифа, для которого, по его собственным словам, было драгоценно честное имя. Однако латино-польская партия не ограничилась одной только клеветой на него; от происков ее подвергалась опасности даже самая жизнь его. Дело в том, что к Иосифу однажды явился столоначальник земского суда, Пейкерт, с предостережением, что его намереваются убить. Иосиф, хотя и не придал значения этому доносу, однако считал возможным подобного рода покушения на его жизнь, судя по местному расположению духа и по решительной неблагонамеренности во всех действиях римско-католического Виленского епархиального начальства.

Между тем наступил 1846 год, ознаменовавшийся большим неурожаем хлеба. В виду этого преосв. Иосиф предписал, чтобы по всем церквам совершалось молебствие об урожае и вместе с тем вошел с ходатайством к обер-прокурору Св. Синода относительно пособия консисторским чиновникам и служащим в семинарии и духовных училищах. В самом своем доме он открыл раздачу хлеба неимущим, без различия исповеданий. Не малый заработок дал голодному он населению, занявшись устройством загородной своей дачи в Тринополе. Это был прежде латинский монастырь тринитариев. По закрытии его, он состоял в полицейском управлении, а земли его поступили в казенное ведомство. Преосвященный Иосиф выпросил себе этот монастырь под загородный дом, а принадлежавшие ему земли и угодья – для архиерейского дома. Но не без борьбы достался ему Тринополь. Дело в том, что после Высочайшего повеления об отдаче ему этого монастыря, князь Витгенштейн старался, чтобы земли при нем были отданы ему, по сопредельности их с имением его жены, а равно также и по просьбе поляков, опасавшихся соседства Иосифа для близ лежащего кальварийского монастыря и часовен, разбросанных по Тринопольской земле, к которым, около праздника сошествия Св. Духа, бывают их крестные ходы. Вследствие этого преосвященному Иосифу неоднократно пришлось обращаться в обер-прокурору Св. Синода с просьбой, чтобы эти земли были отданы ему. На отпущенные от казны на устройство Тринопольского дома 24000 р. Иосиф отделал церковь с прекрасным иконостасом, писанным академиком Хрупким, переделал двухэтажный монастырь, сделал прекрасное помещение для архиерея и его свиты, возвел два огромных каменных моста на глубоком Кедронском потоке и каменную стену из булыжника, длиною более 60 сажен, для поддержания со стороны Вилии высокой террасы перед церковью и домом, и еще произвел много поделок в саду. Замечая о своей деятельности по устройству Тринополя, Иосиф пишет: «Могу смело уверить, что в руках казенного инженера 50000 р. было бы недостаточно для всех этих поделок. И все это было плодом моего личного трудолюбия и распорядительности. У меня был епархиальный архитектор, был и строительный комитет, но это для формы, для технического исполнения; в сущности же я всем распоряжался, всему давал направление. Обыкновенно я выходил на работу вместе с рабочими, и часто заставали меня занимавшимся среди развалин, или в какой-нибудь яме. Пристрастие ли это какое, или потребность физической деятельности, – я всем занимался, все устраивал, как в Тринополе, так и в мызе «Новых Жировицах»; даже сам со своим келейником измерял и нарезывал земли, к сей мызе принадлежащие. Тринопольский сад или лучше сказать парк, раскинутый почти на 12 десятинах, я сам разбивал и распоряжался посадкой диких и плодовых деревьев. Теперь, в течение 15 лет, сад этот разросся и украсился, и мне только приходит иногда грустная мысль, что мои преемника не сумеют или не захотят поддержать этого любимого моего создания. Тринополь огражден был первоначально частоколом; но это значило заставить моих преемников бросить мой парк. Я хотел сделать их неизвинимыми и вместо частокола насыпал огромный вал в сажень вышиной, обложенный булыжным камнем и насаженный живой изгородью из барбариса, так что ограда вышла и красива, и прочна. Этой одной ограды – 460 сажен, не считая сюда каменной стены и оставшегося по косогорам частокола. Знающие огромность работ по Тринополю удивлялись таким сравнительно малым на них издержкам. Это происходило тоже от моей распорядительности и уменья пользоваться средствами. Все было обдумано, все приспособлено к цели. Напр., мои каретные лошади, когда не употреблялись к другой езде, обязаны были привозить в сад по 10 возов земли каждый день. Это значило в лето не менее 1500 возов, а в пятнадцать лет?.. Неудивительно, что я на неблагодарной Тринопольской земле посадил более 200 одних плодовых деревьев, и тем, которые прежде надо мною подтрунивали, а после удивлялись: «Как это у вас все принимается и растет?» имел удовольствие отвечать: «У вас бы не росло, а православным Бог помогает»⁶⁹. Но заботясь о своих удобствах, преосвященный Иосиф в том же году подумал об улучшении положения и своего Ковенского викария. В виду того, что Пожайский монастырь, при котором назначено было местожительство викарию, отстоит от Ковны в 9 верстах, и переезд туда для богослужения каждый раз неудобен, преосвященный Иосиф вошел с ходатайством о приобретении в Ковне зданий упраздненного доминиканского монастыря для помещения в нем Ковенского викария и причта Александро-Невского собора. Хотя этих зданий и не дали, однако, впоследствии были уступлены здания гимназиальные, соприкосновенные собору, а в доминиканском монастыре помещается теперь Ковенская мужская гимназия. Важнейшим распоряжением Иосифа за 1846 год было учреждение крестного хода, по примеру Киевской и других епархий, накануне Вербного воскресения, после малой вечерни из Кафедрального собора в Троицкий монастырь для служения здесь всенощного бдения. Летом преосвященный Иосиф совершил ревизию 8 уездов с 17 благочиниями с полною свитой и хором певчих. В 18 местах он 20 раз совершил служение при многочисленном стечении народа, приходившего в благоговение при невиданной еще красоте и великолепии архиерейского служения. В беседах с духовенством он вникал в общее и частное положение оного и нашел почти во всех беспрекословную готовность исполнять распоряжения своего начальства, что, между прочим, выразилось в том, что он по некоторым благочиниям не увидел уже ни одного священника с бритой бородой и в прежнем униатском костюме. Это был уже последний личный обзор преосвященным Иосифом своей епархии. Отлично зная из прошлого ее и не имея возможности иметь такую обстановку при обзоре, какую имели со времени Блудовского конкордата латинские епископы при посещении своих епархий, благодаря богатству и особенному настроению помещиков, и, чтобы не уронить достоинства православного архиерея и господствующего православия, Иосиф более не ездил по епархии, предоставив посещение ее своим викариям, которые в течение трех или четырех лет осматривали все церкви.

В следующем, 1847 году, Иосиф был возведен в звание синодального члена. В этом году он обратил внимание на престарелых священников из воссоединенных, которым была составлена ведомость и даны помощники из окончивших курс семинарии. Эта мера была очень хороша, с одной стороны, для самих стариков, которые могли спокойно доживать свой век, имея себе помощников, большею частью женившихся на их дочерях или на близких родственницах, а с другой – не могло быть и упущений по церкви, вследствие присутствия молодых священников. Тогда же во избежание соблазнов были приняты меры к помещению вдовых священников в монастыре. Желая, чтобы подчиненное ему духовенство надлежащим образом исполняло свой долг, Иосиф сделал строжайшее внушение священникам относительно того, чтобы они убеждали своих прихожан к повиновению власти в виду того, что между крестьянами было замечено волнение умов, происходившее от подстрекательства неблагонамеренных лиц и даже из среды самого духовенства, за что один священник и был подвергнут преосв. Иосифом строгому наказанию.

В 1848 г. Вильну, равно как и другие местности Российской империи, поразила холера, появление которой вызвало со стороны предусмотрительного архипастыря некоторые распоряжения по епархии и семинарии, каковы были: внушение духовенству, чтобы оно в виду болезни всегда было готово к смерти чрез исполнение долга покаяния, и чтобы в семинарии и училищах уроки были сокращены на полчаса, устранены все неудобоваримые кушанья и затем отложены экзамены и распущены воспитанники. По той же причине было сделано распоряжение, чтобы, до устройства отдельных кладбищ, православных хоронили на католических и наоборот. Во все время холеры, Иосиф, как добрый пастырь, не хотел бросать свою паству и переехал из Тринополя в Вильну и оставался здесь до самого прекращения холеры, от которой, впрочем, к искренней его радости никто из духовенства не умер. В виду особенного положения некоторых сельских приходов, разбросанных на больших пространствах между иноверцами, он ходатайствовал о назначении прибавочного оклада жалованья причтам 19 таких приходов. Между тем от прозорливого ока архипастыря не скрылось и неудовлетворительное положение преподавания закона Божия в светских учебных заведениях Вильни. Для улучшения этого положения он отнесся к попечителю округа, чтобы впредь в средние учебные заведения не были определяемы законоучители без ведома и утверждения епархиального начальства, и, для улучшения контроля за преподаванием этого предмета, поручил надзор за ним кафедральному протоиерею, поставив ему в обязанность входить в сношения в необходимых случаях с училищными начальствами, и при этом обязал всех законоучителей, чтобы они представляли ему ведомость об учениках православного исповедания с отметкой успехов каждого по Закону Божию. В этом же году преосвященный Иосиф впервые совершил обряд православия, вызвав для большего торжества к служению обоих своих викариев – преосвященных Платона и Михаила, которых он в скором времени лишился, так как преосвященный Платон был переведен в Ригу, а Михаил – в Минск на место архиепископа Антония Зубко, по болезни удалившегося на покой. На место преосвященного Платона Иосиф избрал себе помощником ректора семинарии, архимандрита Евсевия, а на место Михаила – настоятеля Гродненского монастыря, архимандрита Игнатия, совершив посвящение обоих в Вильне. Тогда же преосвященный Иосиф, с целью увековечить имена своих сотрудников по делу воссоединения униатов, пожертвовал в Духов монастырь капитал в 300 р. для поминовения всех этих подвижников. Днем такого поминовения он назначил субботу первой недели поста в виду того, что самое воссоединение совершилось в Полоцке в неделю православия. Из процентов с этого капитала он назначил 40 р. на постоянное поддерживание лампады у раки св. мучеников, 40 р. пополам в братскую и церковную кружку, а остальные 40 р. на раздачу в этот день нищим, без различия исповедания. Не обошлось и в этом году без пререканий с гражданской властью. Вследствие доноса Гродненского губернатора на воссоединенных священников, что они будто бы напитывают крестьян вольным духом, Иосиф написал весьма энергичное письмо генерал-губернатору, в котором требовал, чтобы ему были доставлены положительные сведения о том, и вместе с тем просил его, чтобы он внушил своему чиноначалию воздерживаться от донесений общего характера, обидных для воссоединенного духовенства, заметив при этом, что все эти донесения происходят по большей части от неприязненной России партии, а русские чиновники, по новости своего положения, легко впадают в обман, и указал между прочим как на поблажку полякам на то, что один помещик римско-католического исповедания напечатал безнаказанно обидную для православного духовенства статью в официальной правительственной газете «Гродненския губернския ведомости».

Из наиболее важных событий следующего 1849 года были: закрытие Березвичских духовных училищ, за малочисленностью воспитанников оных, и распределение их между Виленским и Жировицким духовными училищами; присоединение к православию Иосифом жены генерал-губернатора Марковича, получение им при лестном рескрипте алмазных знаков ордена Св. Александра Невского, посещение Вильни Наследником престола и освящение новоустроенного храма в Тринополе. При оснащении присутствовала многочисленная публика, которая, по русскому обычаю, была приглашена строителем и хозяином к столу. Все гости отдавали справедливость удобству, прочности и изяществу в постройке и особенно восхищались многочисленными живописными произведениями в церкви и комнатах и удивлялись тому, что так много сделано на 24000 р. Гостеприимный хозяин не забыл и низшую братию. Угощая в комнатах высшую публику, преосвященный Иосиф велел угостить на дворе войско, участвовавшее в параде, и мастеровых с рабочими; наделил обильно милостыней и нищих. В этом же году Иосифом совершена была, по Высочайшему повелению, ревизия трех соседних епархий, причем положение их найдено вообще удовлетворительным, хотя большему преуспеянию воссоединенных в православии много мешало то обстоятельство, что власть над крестьянами находилась в руках помещиков-католиков. Вследствие этого не было особенного благолепия в церквах, особенно же рвения народа к молитве. Материальное состояние духовенства найдено также незавидным, по причине отсутствия у большинства членов его церковных домов. Состояние же 4 духовных семинарий и духовных училищ, как в учебном, так и нравственном отношении, найдено удовлетворительным.

Хорошо познакомившись с состоянием церквей и церковных домов при обозрении соседних епархий, преосвященный Иосиф дал своей консистории в 1850 г. предписание относительно того, чтобы она приняла необходимые меры к поддержанию в надлежащем виде церковных домов. В этом же году, с целью улучшения церковного пения в приходских церквах, Иосиф велел вызвать к кафедральному собору по несколько дьячков, неискусных в этом, для испытания. Тогда же он, желая знать, как исполняется его распоряжение относительно знания детьми духовенства и прихожан молитв на славянском языке, велел доставить ему о том сведения, равно как и относительно того, все ли дети, рожденные от смешанных браков, предаются и воспитываются в православной вере. Как добрый пастырь, заботящийся о том, чтобы ни одна овца из его стада не пропадала, Иосиф сделал энергичное представление римско-католическому епископу Жилинскому об исключении из латинских списков трех деревень, подлежавших, по Высочайшему повелению, возврату в православие.

В 1850 году исполнилось двадцатипятилетие царствования императора Николая I-го. Как истинный верноподданный, преосвященный Иосиф ознаменовал это событие добрым делом, пожертвовав от себя в Виленское человеколюбивое общество 1000 рублей. Громадную услугу оказал он в этом же году всему здешнему православному населению переделкой пещеры, в которой лежала мощи св. Виленских мучеников. Вход в этот склеп, находившийся с давних времен под алтарем большой Свято-Духовской церкви, был очень неудобен и тесен. Поэтому преосвященный Иосиф на свой счет устроил новый и удобный вход в нее. Вместе с сим он устроил себе под ракой св. мучеников каменный гроб с чугунной доской и надписью сверху. Затем он устроил в пещере церковь во имя св. мучеников, начертивши сам иконостас, и освятил ее в 1851 году. Тогда же он начал заботиться об устройстве новой раки для мощей св. мучеников, и, благодаря пожертвованиям его самого, a равно и других благотворителей, особенно же иркутского почетного гражданина Кузнецова, пожертвовавшего в распоряжение Иосифа 10000 рублей, была устроена бронзовая с позолотою рака по рисунку, указанному самим Иосифом, и стоившая 3000 рублей, а в 1852 году было освящение ее и мощи переложены в нее. С этих пор покойный владыка в праздничные и воскресные дни, с самого приезда своего из Тринополя в Вильну, до больших морозов, служил обыкновенно в пещерской церкви обедню в 7 часов утра с двумя только сослужащими. В том же 1850 г., по инициативе преосвященного же Иосифа, было устроено кладбище около Тринопольского архиерейского дома, и бывшая католическая часовня обращена в православную кладбищенскую церковь.

Следующий 1851 год был также ознаменован новыми распоряжениями Иосифа, свидетельствовавшими о его внимательности к нуждам епархии и духовно-учебных заведений, а отчасти и светских. К такого рода распоряжениям относятся: введение катехизических поучений по церквам, улучшение преподавания в приходских училищах Виленском и Жировицком, в виду найденных им при испытании неудовлетворительных успехов учеников; учреждение надзора за воспитанниками Жировицкого училища, живущими вне заведения, возложение на Жировицкое училищное правление поручения приготовлять причетников для тамошнего монастыря; улучшение архиерейского хора певчих. В виду затруднительности назначения во все приходские училища законоучителями священников, Иосиф согласился на назначение в оные и светских лиц, но под условием предварительного сношения с епархиальным начальством. Не может не вспомнить при этом и Литовская семинария того благодеяния, какое было оказано преосв. Иосифом ей в этом году, подарившим ей 310 сочинений в 1130 томах, ценой свыше 1500 рублей, за каковое пожертвование и Св. Синод выразил ему благодарность. В этом же году произошла перемена, как в помощниках Иосифа, так и в управлении северо-западным краем. За переводом преосвященного Евсевия, епископа Ковенского, в Подольск, на его место был назначен ректор Литовской семинарии, архимандрит Филарет, а на место генерал-губернатора Марковича был назначен Бибиков. С назначением его борьба с латино-польской партией преосвященного Иосифа не только не ослабела, но, напротив, усилилась вследствие того, что на стороне ее был генерал-губернатор, который отдался этой партии и окружил себя лицами, действующими в ее пользу. Чтобы понравиться этой партии, он действовал или прикидывался действующим против православных, а чтобы в тоже время поддержать за собой славу ревностного православного, он покровительствовал древле-православным священникам и порицал воссоединенное духовенство. Иногда он самовольно вторгался в дела, не подлежащие ему. Так он самовольно отделял, вопреки указу Синода, прихожан от одной церкви к другой, и военные священники, пользуясь его покровительством, преподавали духовные требы лицам, принадлежащим к епархиальному ведомству, и через то заводили раздоры и смуты, так что преосвященный Иосиф, несмотря на то, что Бибиков приходился родственником Протасову, неоднократно жаловался ему на генерал-губернатора. Наконец, утомленный борьбой с ним, Иосиф 30 Октября подал прошение Государю об увольнении его на покой, в котором прямо указывал, как на повод к такой просьбе, на последовавшую реакцию, на поддержку и усиление партии и элементов, неприязненных России и православию, со стороны лиц правительственных, на свое утомление от продолжительной и многотрудной службы, которую можно было бы счесть за настоящую компанию, и просил дозволить ему вести частную жизнь, по его усмотрению, и обеспечить приличным содержанием⁷⁰. Еще резче высказал он причины, заставлявшие его проситься на покой, в двух письмах к Протасову. Чтобы судить о тяжести той борьбы, которую пришлось вести в это время преосв. Иосифу, считаем нужным привести его слова, в которых он еще в 1846 г. в письме к Протасову изображал то, насколько тесны те узы, которые связывают его с Литовской епархией и которые не дозволяют ему думать об оставлении ее, и ради пользы которой он готов вести борьбу со всеми врагами: «Ваше сиятельство, – писал он, – не можете не понимать, какие узы связывают меня с Литовскою епархией. Знать ее прежнее положение, двигать ее вперед по благому пути; следить за успехом всякой меры, всякого движения, ожидать благих последствий труда и распорядительности, иметь надежду насладиться некогда полным успехом и опочить в преклонных летах на месте поприща, оставляющего на всяком шагу столько отрадных воспоминаний, – вот единственное желание и единственная моя мечта после того, как минула надежда устраниться от дел после совершившегося воссоединения. А работа, а местные неприязни, а борьба? Я старый и опытный здесь рубака; борьба меня не устрашает; надеюсь выйти из нее победителем ко благу церкви и государства. Только бы в меня не стреляли свои и то еще иногда сзади, исподтишка»⁷¹. Но, если, несмотря на такую привязанность к своей епархии и свою готовность к борьбе и опытность в ней, преосв. Иосиф все-таки должен был проситься на покой, то можно себе составить хотя приблизительное понятие о тяжести той борьбы, которую ему пришлось в это время вести. Но и на этот раз его просьба об отставке не была принята Государем, который через обер-прокурора Протасова велел объявить ему, чтобы он оставался, как истинно-верноподданный, коего приверженность Государю давно известна, на том месте, какое ему указано Им, для пользы церкви и отчества и воссоединенного духовенства, и вместе с тем, чтобы он был совершенно убежден во всегдашнем к нему монаршем доверии.

После этого преосвященный Иосиф несколько успокоился, надеясь, что его законные требования будут исполняться. И они действительно стали исполняться, причем самое расположение к нему Бибикова и другого чиноначалия, хотя по наружности, изменилось к лучшему, а 30 Марта 1852 года он был осчастливлен Высочайшим к нему вниманием – возведением в сан митрополита, причем получил при лестном рескрипте белый клобук с богатым бриллиантовым крестом. Это возведение в сан митрополита, давшее повод Иосифу раздать бедным до 400 р., случилось против ожидания и его самого и жителей Вильни. Еще более обрадован был преосв. Иосиф тем, что Государь, в знак внимания к нему, пожаловал золотой наперстный крест, украшенный драгоценными камнями, его родителю. В этом году, согласно представлению митрополита, состоялось Высочайшее повеление о подчинении епархиальному ведомству причтов военного ведомства, находящихся при некоторых церквах в Вильне, а именно – при Дворцовой, Благовещенской и Госпитальной, чем было введено более порядка в этих церквах и усовершенствовано разграничение приходов в Вильне. Между тем неисправность по службе некоторых членов духовенства продолжала обращать на себя внимание зоркого архипастыря и не оставалась без наказания. Так, по распоряжению Иосифа, некоторые духовники и благочинные были оштрафованы, первые – за несвоевременное доставление исповедных росписей, а вторые – клировых ведомостей. Наказаны также были 6 священников, которые до сих пор не знали хорошо богослужения православной церкви, диакон, забывший служение, дьячки, не знавшие чтения и пения, и, наконец, одна просфирня, не знавшая молитв и плохо смотревшая за своей дочерью. По-видимому, и такие маловажные неисправности, как, напр., неочищение мусора во дворе Троицкого монастыря, при проезде митрополита туда на служение, не оставлялись им без внимания, и виновные в том соборный ключарь, семинарский эконом и монастырский казначей были оштрафованы. Этот и подобного рода случаи, доказывавшие внимательность митрополита ко всему, заставляли подчиненное ему духовенство исполнять свои обязанности исправно и без упущений. Тем более непростительными являлись в глазах Иосифа такие поступки духовенства, которые были соединены со вредом и соблазном для народа, вроде, напр., суеверия, допущенного в Токарском приходе священником Будзиловичем, и в Вильне – причтом Николаевской церкви. В Токарском приходе был такой случай. Вследствие показания одной женщины, что ей являлась несколько раз неизвестная женщина, и, укоряя жителей села за уклонение с пути благочестия, приказывала для испрошения у Бога помилования и прекращения неурожаев и падежа скота отправить литургию с крестным ходом и поставить на месте ее явления крест, священник действительно так и сделал, и затем донес, что народ, собирающийся на месте явления целыми толпами, получает исцеление в недугах. Митрополит назначил по этому делу следствие, поручив вести оное двум благочинным – Брестскому и Кобринскому, и велел подвергнуть ответственности местного благочинного, который не донес своевременно епархиальному начальству, и самого священника Будзиловича, осмелившегося, без разрешения начальства, поставить крест и совершать необычное богослужение и через то самое поддерживать суеверие в народе. Подобного рода случай, только в более крупных размерах, был в Вильне, при Николаевской церкви. Здесь самовольно было открыто для почитания тело под названием «Иоанна Пресвитера», устроена была рака с балдахином и надписью над ней. «Святый преподобный пресвитер Иоанн. 1852 г.» и местный причт завел ему служение молебнов и поминал его на отпустах. Узнав о таком самовольном поступке причта, митрополит велел немедленно восстановить уничтоженную часть иконостаса над ракою, богослужение на время работы перенести в кафедральный собор и на все это время воспретить настоятелю церкви, протоиерею Корсакевичу, всякое священнодействие за недобросовестное и самовольное нарушение церковных правил и сверх того вменил ему в обязанность, чтобы он двухнедельной молитвой у гроба св. мучеников, а также исповедью, очистил свою совесть для доброго на будущее время служения и сделал, кроме того, замечание и местному благочинному за допущение означенного своеволия и недонесение ему. С не меньшей заботливостью митрополит старался об устранении вредного влияния на воспитанников семинарии и с этою целью сделал распоряжение, чтобы 1) никого из воспитанников ее не пускать в город, без представления важных на то причин, 2) отпускаемому назначать срок и давать ему в спутники надежного товарища, 3) к родственникам отпускать только по желанию последних, 4) на прогулку не отпускать воспитанников отдельными партиями, но отправлять всех под надзором инспектора или его помощника и от прогулок этих никого не увольнять, кроме больных и в 5) никого из посторонних лиц в заведения не допускать в комнаты, занимаемые воспитанниками, а отвести для этого отдельную комнату⁷². Но стараясь об ограждении от вредного влияния подчиненных ему учреждений, преосвященный Иосиф в своей заботливости не оставлял без внимания и другие ему формально неподвластные заведения и, заметив в них что-либо ненормальное, идущее в разрез с идеей православия и русской народности, не успокаивался до тех пор, пока заведение не приходило в надлежащий порядок. Это ясно оказалось в переписке Иосифа со властями относительно воспитательного дома в Вильне. По закону в этом доме все воспитанника должны были быть православными, а между тем во всю бытность попечителем этого заведения правителя канцелярии генерал-губернатора, Бялоцкого, католического исповедания, все подкидыши, приносимые в воспитательный дом с не вполне достоверными свидетельствами о крещении, были крещаемы, вопреки закону 1840 года, в католицизм. Кроме того, ближайший надзор за воспитанниками был вверен католическим монахиням, которые учили детей молитвам по- польски, и вместо православной церкви при заведении был костел. По энергичному представлению митрополита, костел был обращен в православную церковь, монахини удалены и надзор, а равно и начальствование в заведении, были вверены лицам православного исповедания. Борясь всеми силами против преобладания в западном крае иноверческого элемента, преосвященный Иосиф, как глубокий патриот и прозорливый политик, заботился об усилении здесь православного элемента, особенно, среди здешнего чиноначалия, которое, находясь под влиянием латино-польской партии и само по большей части состоя из членов оного, не только тормозило дело православия и русской народности, но прямо противодействовало ему, и поэтому для Владыки ничего не могло быть более прискорбного, как видеть усиление этого иноверческого элемента, столь враждебного излюбленным его идеям православия и русской народности. Об этом наглядно свидетельствует письмо Иосифа к графу Протасову от 26 Сентября этого года, в котором он жалуется, что во время дворянских выборов избран судьею по Дисненскому уезду помещик Киржемский, состоящий под надзором полиции, и о поведении которого у гражданского начальства была такая отметка: «характера дерзкого, склонен к ябедам, презирает русское правительство и православную веру, но по связям и большому состоянию успевает ускользать». Между тем этот самый помещик, утвержденный генерал-губернатором в должности, был одним из главных виновников совращения в католицизм Леонпольских прихожан. Сам Бибиков у главной виновницы этого Лопацинской, которая пользовалась его большим расположением, в присутствии коноводов латино-польской партии сказал, что «считает православными только великороссов, а воссоединенные готовы изменить при первой возможности». Затем по поводу назначения им в правители своей канцелярии Бялоцкого, в том же письме к Протасову просвященный Иосиф замечает, что он предварял Бибикова о негодности этого чиновника, благодаря которому, когда он был еще одним из секретарей канцелярии, обделывались все дела, противные православию, в при этом жалуется еще и на то, что в губернском правлении посадили из генерал-губернаторской канцелярии магометанина Базарского и католика, секретаря римско-католического епископа, Гецольда, с вытеснением члена православного, и в заключение говорит, что он на основании всего вышеприведенного убежден, что Бибиков не может действовать на пользу православия и по принятой им системе, и по среде его окружающей, и по самим его убеждениям, и он необходимо будет вольным или невольным орудием недоброжелателей православной церкви, которые называют его своим благодетелем и возлагают на него большие надежды⁷³. При такой заботливости преосвященного Иосифа об успехах дела русской народности в западном крае, на него всего менее можно было рассчитывать, коль скоро дело касалось ослабления каким-либо образом русского элемента в этом крае. Поэтому, когда Бибиков задумал принять меры строгости против раскольников, живших в Литве, и обратился к Иосифу с предложением об усилении со стороны духовной наблюдения за всеми раскольничьими сектами, то Иосиф решительно отклонил от себя это предложение, ссылаясь на то, что эта обязанность лежит на полиции, которая гораздо многочисленнее в сравнении с священниками, коих по каждому уезду Ковенской и Виленской губернии, где преимущественно проживали раскольники, всего по 1, 2 и 3, и что, кроме того, вовсе не в духе русского законодательства, чтобы духовная власть замещала полицейскую. А в своем письме к обер-про

курору св. Синода относительно раскольников Иосиф прямо заявляет, что он находит действия против них в западном крае совершенно неуместными и что он желает, чтобы православное духовенство по отношению к раскольникам поступало так, чтобы они священников наших среди римско-католического населения считали друзьями, а не чуждыми врагами. Но этого мало. Иосиф считал подобного рода образ действий по отношению к раскольникам полезным и в политическом отношении. «Еще не зажили, – пишет он, – раны мятежа, которым кипели иноверные и инородные Ковенская и Виленская губернии в 1831 году. В этих губерниях только 30000 раскольников обоего пола; здесь для правительства и для церкви есть слишком много элементов для борьбы, чтобы развлекать силы и внимание его горстью населения, все же русского, и, наверно, России более сродного, нежели прочее иноверное и инородное население»⁷⁴. И благодаря преосвященному Иосифу, раскольники жили в западных губерниях так привольно, как нигде, и возбуждали к себе зависть со стороны раскольников, живших в других местностях России, и даже в соседнем прибалтийском крае.

Следующий 1853 год был обилен разными распоряжениями митрополита, направленными к устройству порядка в церквах и поднятию нравственности в духовенстве: таковы были распоряжения о воспрещении священно-церковнослужителям просить новых мест прежде выслуги 10 лет на прежних в виду того, что частые переводы с одного места на другое разоряли хозяйство и самые приходы; о неслужении на одном престоле по нескольку обеден в один день, согласно обычаю римлян⁷⁵; о заведении описи церковного имущества по новой, Высочайше одобренной, форме, о доставлении прежних униатских служебников, по которым еще некоторые священники продолжали служить, и о приобретении новых, о неговорении проповедей на польском языке, об аккуратном проповедании слова Божия наставниками семинарии и училищ, а равно и надзирателями оных, о совершении долга покаяния духовенством во все четыре поста. Немало заботился покойный архипастырь и об искоренении среди духовенства привычки курить табак, находя это, с одной стороны, неприличным, а с другой, и вредным для семейного благосостояния. Поэтому он велел консистории обязывать каждого представленного к рукоположению подпиской, что он не будет курить табаку, а через благочинных предложил духовенству бросить курение табаку и распорядился, чтобы благочинные доставили ему список тех членов духовенства, которые откажутся курить, и которые нет, а правлению семинарии предложил строго следить за некурением табаку воспитанниками. По представлении этих списков, он велел поблагодарить тех из членов духовенства, которые отказались от курения табаку, а по поводу выраженного 10-ю членами оного желания продолжать это курение, велел постановить за правило, чтобы не принимать на казенное содержание детей таких лиц в виду того, что они, имея средства на приобретение табаку, должны иметь их и на воспитание своих детей. Как добрый пастырь, преосвященный Иосиф заботился о религиозно-нравственном состоянии не одного только духовенства, но и мирян. Посему он обратился к генерал-губернатору с просьбой о том, чтобы он воспретил маскарады и другие публичные увеселения накануне праздников и воскресных дней, справедливо указывая на то, что эти увеселения способствуют охлаждению к церкви со стороны многих православных. Но заботясь о посещении народом православным церкви, Иосиф далек был от той мысли, чтобы заставлять его делать это какими- либо насильственными мерами. Поэтому, когда Литовская консистория сделала постановление относительно побуждения прихожан одной церкви к посещению ее полицейскими мерами, он не согласился на это, а велел их побуждать к тому посредством духовных внушений.

Между тем началась война с Турками. Перед молебном по этому случаю Иосиф сказал прочувствованное слово, в котором указывал всю целесообразность этой войны за христианскую святыню и за христиан, угнетенных иноверными⁷⁶. В виду отечественной потребности в солдатах, Иосиф охотно соглашался на поступление в военную службу лиц, принадлежащих к духовному званию, просивших о том, с той, впрочем, предосторожностью, что окончательное увольнение их следовало только после представления ими удостоверения от военного начальства относительно того, что они будут приняты на службу. Эта предосторожность вызывалась тем обстоятельством, что многие, уволенные из духовного звания, будучи часто из людей неблагонадежных, скитались напрасно, и, при содействии чуждых элементов, завлекались в дела, предосудительные для православной церкви. По случаю этой войны, Иосиф, как глубокий патриот, с самого начала 1853 гола пожертвовал от себя на военные нужды половину своего архиерейского жалованья впредь до окончания войны. После объявления войны с союзниками, Иосиф снова произнес сердечную речь, в которой увещевал слушателей положиться на помощь Божию при таком затруднительном положении своего отечества⁷⁷. В этом же году заботливостью преосвященного Иосифа было устроено новое помещение под консисторию, прилегающее к архиерейскому дому, и притом устроено на экономические средства, оставшиеся от ремонтировки собора. Вообще преосвященный Иосиф был опытным строителем, умевшим, на небольшие сравнительно средства, сделать многое, что он особенно ясно доказал при перестройке Тринополя.

8 Августа исполнилось двадцатипятилетие со дня посвящения его в архиерейский сан. Но юбилей свой он отпраздновал весьма скромно: совершил литургию раннюю в пещерной церкви Св. Духовского монастыря, так сказать над своим гробом, и послал 500 р. для раздачи бедным. Политические обстоятельства России в это время не позволили отпраздновать торжественным образом двадцатипятилетие весьма полезной и усердной службы митрополита, как то желалось многим почитателям его. Отечество в это время находилось в таком состоянии, что потребовалось собрать государственное ополчение в начале 1855 года. В виду могущих быть при этом волнений в народе, Иосиф предписал духовенству, чтобы оно внушало своим прихожанам слушать законных властей, и, в случае беспорядков где-либо или нужды в особенном вразумлении прихожан, немедленно, по сношении с губернатором, командировать туда опытных духовных лиц. Как прозорливый политик, преосвященный Иосиф ясно сознавал, что, в случае неблагополучного исхода войны и неприятельского вторжения в Россию, поляки, еще подстрекаемые врагами России, поднимут мятеж, который при тогдашней недальновидной политике генерал-губернатора может оказать великий вред для отечества и сопровождаться весьма гибельными последствиями для него. Поэтому Иосиф написал замечательное письмо к графу Протасову, в котором прямо заявлял о необходимости замены здешнего иноверного чиноначалия – чиновниками русскими, православными. Из этого письма видно, что тогда все высшее управление двух губерний – Виленской и Гродненской, состояло из 84 иноверцев и только из 27 русских, и вообще из всех старших чиновников по этим губерниям было иноверцев 723, а православных всего 140. Следствием этого было то, что православное население обеих губерний, числом 100000, зависело почти совершенно от произвола поляков, господствовавших над ним через помещиков и местных гражданских и судебных властей. Православное духовенство также находилось в зависимости от них и через прихожан, и по необходимым житейским потребностям. Очень часто случалось, что дело, выигранное официально, обращалось не в пользу выигравшего и не в пользу православия. Выигравшему вымещали косвенными средствами, и самое дело часто представлялось в общественном мнении в виде, неблагоприятном православию и православному духовенству. Такое положение дела, по справедливому мнению Иосифа, угрожало не только православию, но и политическому положению государства. При случае движения в Россию с запада, здесь для врагов приготовлено было благоприятное управление и правительство лишено было бы нужных средств для полезного действования⁷⁸. Но это письмо уже не застало в живых Протасова. Государь же, Николай Павлович, которому это письмо было доставлено, отозвался, что сведения, доставленные в нем, будут приняты во внимание. Но вслед за сим последовала кончина и самого Государя, и письмо осталось без последствий. Между тем кончина Государя и обер-прокурора Св. Синода графа Протасова, которые так хорошо знали и ценили Иосифа, а также несчастная война и возможные последствия ее для Литовского края, – все это наводило его на грустные мысли. Еще более расстроен он был клеветой на него, напечатанной в книге «Рим» и изданной в Париже еще в 1853 году, с целью возбудить общественное мнение против России, при начале восточной войны. В этой книге был описан довольно поверхностно Рим. Но в одном из писем путешественница описывает свою встречу с какой-то Макреной Мечиславской, будто бы бывшей игуменьею Минского униатского монастыря. В этом письме говорилось с разного рода прикрасами, как Минский епископ Иосиф Семашко с Минским губернатором в 1838 г. увещевал Мечиславскую и подчиненных ей монахинь присоединиться к православию, угрожая в противном случае ссылкой в Сибирь; как после решительного отказа она, Мечиславская, с 35 монахинями Минского монастыря ведена была в кандалах сначала в Витебск, а потом в Полоцк, и как они подвергались на пути, а потом в Витебске и Полоцке, ужасным истязаниям и мучениям, от которых многие из них погибли, как в этих истязаниях принимал участие сам Семашко и употреблял монахинь к постройке себе дома в Полоцке, причем погибло 17 монахинь, как в 1843 г. Мечиславская с оставшимися в живых монахинями была посажена в лодку на реке Двине и отправлена в Мядзиольский монастырь, как всех их здесь архиепископ Семашко подвергал разного рода истязаниям, и как они, наконец, 6 Апреля 1845 г., когда протопоп Скрипка, которому поручен был надзор за монахинями, запил с своими прислужниками, бежали ночью из монастыря, разошлись в разные стороны, а игуменья Макрена Мечиславская, после опасного трехдневного путешествия, прибыла прежде во Францию, а потом и в Рим⁷⁹. Конечно, в действительности ничего подобного никогда не было. Тем не менее преосвященный Иосиф написал рапорт в Синод, в котором опровергал всецело эту клевету. В ответ на этот рапорт, митрополит Никанор написал ему письмо, в котором от имени Синода просил его не обращать внимания в не опровергать эти нелепые клеветы, как выражения усиленной злобы⁸⁰.

В следующем 1856 соду Иосиф позаботился о пещерной церкви св. мучеников, пожертвовавши от себя 150 рублей на возобновление иконостаса, попортившегося от сырости, а также и о духовно-учебных заведениях своей епархии, испросивши им экстренное пособие в 4000 р., по случаю дороговизны содержания. Самым важным событием из жизни митрополита в этом году была поездка в Москву на коронацию Государя, где он пробыл 6 недель, и вывез оттуда царский подарок – архиерейское облачение и орден Св. Андрея Первозванного. Но более всего обрадовало Иосифа милостивое внимание к нему нового Государя, который, при представлении митрополита, сказал ему: «От души благодарю вас за ваше служение. Надеюсь, что вы оное таким же образом и впредь продолжать будете. Вы знаете, как ценил заслуги ваши Мой родитель, и Я отдаю им полную справедливость». На это милостивое к нему слово Государя, Иосиф отвечал просьбой о сохранении милостивого доверия к нему и в будущем, подобно покойному Государю, на что Император ответил обещанием непременно сохранить оное. Но радостное чувство, по поводу милостивого внимания к нему Государя, значительно омрачилось для Иосифа горестью, по случаю потери отца, о смерти которого он узнал в то время, когда садился в коляску для того, чтобы ехать в Москву на коронацию. Отец его умер 80 лет и был погребен в той же церкви, при которой служил 15 лет, и которую дважды возобновил.

Следующий 1857 год был ознаменовал многими важными распоряжениями Иосифа по епархии. Так, для улучшения надзора за духовенством, преосвященный Иосиф учредил много новых благочиний, разделивши прежние, вследствие величины района каждого благочинического округа. Затем, в виду того, что, несмотря на неоднократные предписания и внушения, из ежегодных осмотров епархий обнаружилось, что во многих приходах не все прихожане знали молитвы на славянском языке, митрополит обязал подпиской священников позаботиться об обучении молитвам своих прихожан, достигая этого внятным чтением молитв перед народом или даже с народом в церкви перед или после богослужения, а еще лучше, через посещение кем-либо из членов причта деревень, собиранием там в один дом детей и обучением их молитвам. А для того, чтобы поощрить дьячков и причетников к исправному прохождению ими обязанностей своих и в особенности обучению прихожан молитвам, он сделал предписание о представлении дьячков к дьяконству, а диаконов к священству после десятилетней отличной службы при настоящей должности и после удовлетворительного испытания в сведениях, необходимых по чину, с сокращением, впрочем, десятилетнего срока для тех, которые окончили курс в духовном училище. Считал он также полезным для духовенства, в видах большего сближения его с народом, занятие медициной, и с этой целью велел выписать для всех священников изданное одним доктором наставление простому народу, как предохранять себя от болезней и как лечить их простыми средствами. Вполне сочувствуя предпринятому в этом году намерению правительства – освободить крестьян от крепостной зависимости и для содействия ему в этом деле, митрополит предписал своему духовенству, чтобы оно тщательно охраняло свои паствы от ложных слухов, предваряя о том полицейские власти и помещиков, и чтобы внушало своим пасомым строгое повиновение своему начальству и помещикам, объясняя им, что Государь и Его правительство, и сами помещики, заняты мыслью об улучшении их положения, и что долг их спокойно ожидать последствии этих добрых намерений, и что все милости, какие им будут дарованы, будут объявлены в свое время начальством, а до тех пор они должны беспрекословно исполнять лежащие на них повинности. Рассылая это предписание, Иосиф прибавил, что священники, не исполнившие в этом отношении своего долга, будут подвергнуты строжайшему взысканию и отрешены от места. Особенно озабочен был архипастырь вопросом об улучшении внешнего положения церквей и обеспечения духовенства. В виду того, что Государь на рапорте генерал-губернатора, подчеркнув слова, что «внешнее состояние православных храмов в сравнении с католическими не достигло еще и той степени благолепия, на которой желательно было бы их видеть», собственноручно написал: «Обратить внимание на это и принять меры для приведения церквей в должное благолепие», и Св. Синод во исполнение Монаршей воли поручил Иосифу представить свое о том соображение и заключение, митрополит в своем донесении Синоду изложил, что положение церквей действительно скудное и это происходит, с одной стороны, от того, что во времена унии они были без иконостасов, а при преобразовании их имелось в виду не благолепие, а только возможность отправления богослужения по чину восточной церкви, а, с другой стороны, что православное население по селам состоит почти исключительно из одних крестьян, не могущих поддерживать церквей, вследствие своей бедности, а отчасти и от крепостной зависимости от помещиков, принадлежащих к другому исповеданию. Поэтому, советовал преосвященный Иосиф, для приведения церквей в надлежащее благолепие нужно обязать помещиков подпиской, что они будут поддерживать церкви, или же поддерживать их на счет общественных повинностей и возложить это дело на уездных предводителей дворянства, с участием по казенным имениям чиновников этого ведомства. Кроме того, писал он, следовало бы. чтобы и Св. Синод отпускал из своих средств по 25000 р. в течение 10 лет. Когда же Синод отпустил эту сумму, то преосвященный Иосиф посоветовал отложить на время расходование этой суммы, впредь до окончательного решения вопроса о церквах в министерстве внутренних дел, которое действительно отпустило на этот предмет 500000 р.

Между тем пришло на помощь епархиальному начальству и министерство государственных имуществ, во главе которого в то время стоял Михаил Николаевич Муравьев. Последний в том же 1857 г. принял твердое намерение привести в хорошее состояние церкви в Литовской епархии, состоявшие в казенных имениях, а именно: построить вновь 36 церквей небольших и простых, но приличных, а 56 – исправить, под наблюдением губернаторов и управляющих палатами. К сожалению, это намерение министра привести церкви в хороший вид исполнилось только на половину, вследствие злоупотреблений, оказавшихся при постройке церквей со стороны местных архитекторов. В своем донесении Муравьеву в 1858 г. Иосиф писал ему, что в одной церкви новоустроенной оказалась течь от несвоевременной очистки снега с потолка, а в другой, только что отстроенной, после дождя пол оказался совершенно мокрым, так что пришлось подставить сосуды для принятия течи сквозь гонтовую крышу. Еще поразительнее оказалось злоупотребление архитекторов в постройке Дубненской церкви, которая стоила казне 48000 р. и не была даже окрашена. Кроме устройства церквей, преосвященного Иосифа занимал еще вопрос относительно обеспечения духовенства. В виду данного ему Св. Синодом поручения представить свое соображение на счет пересмотра положения 1842 года об обеспечении духовенства помещением на других основаниях и, между прочим, увеличением его средств посредством сокращения наличного числа приходов, митрополит решительно отклонил эту последнюю меру, заявив, что это сокращение было бы весьма вредно для Литовской епархии, потому что она состоит из трех губерний и приходы разбросаны среди преобладающего иноверия. Поэтому, по его мнению, если бы уменьшилось число приходских церквей, то это подвергнуло бы крайнему стеснению православных прихожан непомерной отдаленностью их от церквей, подвергнуло бы их искушению со стороны иноверцев, лишило бы возможности действовать успешно на последних, которых значительное число ежегодно присоединяется к православной церкви без посредства и при посредстве смешанных браков⁸¹. Весьма замечательное письмо было написано в этом году митрополитом Муравьеву, в котором он ясно и положительно высказывает свой взгляд на бесполезность и даже явный вред преподавания в приходских школах Виленского генерал-губернаторства польского и самогитского языков, потому что на польском языке говорят только помещики и зажиточные люди, которые не нуждаются в приходских училищах, а отдают своих детей в гимназии и уездные училища. Для миллиона же русских и такого же числа самогитов, между которыми знание русского языка сильно распространено, благодаря воинским постоям, рекрутским наборам и другим путям, мысль эта, т. е. введение преподавания на означенном выше языке, есть, замечает преосвященный Иосиф, продолжение усилий известной партии привить польскую народность к здешнему русскому и литовскому населению. Кроме того, введение в приходских училищах польского языка он находил вредным еще и в том отношении, что, по естественному влиянию здешнего высшего класса, оно уронило бы непременно русский язык и успешное преподавание оного и сих училищах. Нужно было, по мнению его, также обратить внимание и на то, что третья часть населения здешних губерний состоит из воссоединенного недавно с православной церковью народа, и усиление знания польского языка было бы некоторого рода ослаблением чувств сих новых чад к русской народности и православной церкви. «Что же касается языка литовского и самогитского, – замечает Иосиф, – то, если оно нужно для богослужения, – ввести латинский язык, на котором оно совершается, а если для распространения образованности, то это невозможно, при недостаточном развитии письменности на этих языках, и, кроме того, употребление оных ограничено тесной местностью и они подразделяются на разные говоры, так что правительству было бы почти невозможно найти учителя, который бы мог преподавать вместе и русский и литовский языки». По всем этим соображениям, митрополит дает совет: «лучше обратить внимание на изучение русского языка среди населения исключительно литовского, как языка правительственного и литературного, а чтение на литовском и самогитском языках дозволить местным ксендзам, что для них не будет обременительным, если этим чтением заняться после достаточного изучения детьми русской грамоты»⁸². С таким взглядом преосвященного Иосифа не мог не согласиться такой великий государственный ум, как Михаил Николаевич Муравьев, который уже с давних пор привык разделять и уважать мнения Иосифа и который сам, сделавшись генерал-губернатором в северо-западном крае, во взгляде на преподавание польского языка в школах стал вполне на точку зрения митрополита. Между тем латино-польская партия стала усиливаться, благодаря ошибочному отношению к ней нового генерал-губернатора Назимова, назначенного на место Бибикова, и получившего от Государя инструкцию действовать по отношению к полякам в примирительном духе, вопреки советам Иосифа, изложенным в письме к Протасову, писанном в 1855 году. Преосвященный Иосиф, зная, что Назимов снабжен от самого Государя инструкцией, как верноподданный Государя, не заводил уже с ним борьбы, а должен был молчаливо выжидать тех дурных последствий, которые необходимо должны были произойти от политики правительства по отношению к полякам, и следствием которой был мятеж 1863 года. Латино-польская партия, конечно, поспешила воспользоваться в свою пользу гуманными отношениями к ней Государя и его правительства в северо-западном крае и подняла голову, следствием чего явилось важное совращение в 1858 году в латинство прихожан Порозовской церкви, Волковыского уезда, Гродненской губернии. В этом местечке была церковь и костел. Католическое духовенство этого костела с давних времен старалось совращать в латинство сперва униатов, а потом и православных, к чему особенно способствовали праздники, совершаемые в Порозовском костеле в честь св. Антония, так что с 1844 года Порозовский священник и соседние с ним жаловались на совращение их прихожан духовенством Порозовского костела и просили о его закрытии. Но в 1858 году оказалось совращенных уже до 80 человек. Прежний священник, виновный в нерадении о своем долге, был удален, а на его место назначен новый, надежный. Некоторые из совращенных послушались внушений этого нового священника и возвратились в православие. Другие же, поддерживаемые внушениями ксендзов, упорствовали. А эти ксендзы не только не исполняли законных требований православного духовенства, чтобы они не преподавали духовных треб совращенным, но даже после того решились незаконно крестить младенца от православной матери и совратили в латинство еще одного православного. Преосвященный Игнатий, епископ Брестский, бывший в этом селе, не только подтвердил эти противозаконные поступки ксендзов, но еще нашел одно противозаконное и вредное для православной церкви действие их, состоявшее в открытии при костеле приходского училища, в котором органист обучал 26 мальчиков польскому чтению, совращая в свое училище из местного казенного и сельского училища учеников. Такие противозаконные поступки ксендзов происходили при видимом содействии самого гражданского начальства, которое состояло из католиков. Преосвященный Иосиф обратился к генерал-губернатору Назимову с просьбой о производстве строгого следствия по этому делу, о наказании ксендзов и закрытии их училища. Дело это важное само по себе, по замечанию самого митрополита, еще более представляло важности потому, что с некоторого времени со стороны католиков стало заметно более предприимчивости и самонадеянности в действиях против православных, вследствие уверенности в безнаказанности, в надежде на милость Государя⁸³. Впрочем, благодаря своевременно принятым мерам со стороны как духовного, так и гражданского начальства, Порозовские прихожане почти все в том же году возвратились в православие. В виду того, что Порозовские беспорядки произошли, между прочим, и от того, что прежний священник более занимался арендой казенного имения, находившегося в двух верстах от его церкви, чем делами прихода, несмотря на то, что еще в 1847 году духовенству под распиской запрещено было заниматься арендными делами и в 1858 году были представлены и высшему начальству все неудобства и вредные последствия от арендования казенных имений духовенством, Иосиф обратился к Назимову снова с просьбой о том, чтобы он предписал палатам Государственных имуществ не отдавать духовенству в аренду казенных имений, без предварительного согласия епархиального начальства. Немало был обижен Владыка тем предпочтением, которое было оказано католическому духовенству перед православным, и которое состояло в том, что последнее не получило бронзовых медалей в память Крымской войны, тогда как первое получило их. Так как такое предпочтение естественно должно было произвести вредное действие на умы, то преосвященный Иосиф, желая поскорее предотвратить это, обратился к обер-прокурору с просьбой о безотлагательной высылке для православного духовенства крестов и медалей. Важным событием для Вильны в этом году было посещение ее Государем, которого Иосиф встречал двумя приветственными речами в Кафедральном соборе и в пещерной церкви св. мучеников. Но самым радостным событием для маститого Владыки было освящение им церкви во имя Св. Апостола Андрея Первозванного при духовном училище, той церкви, в которой он молился, будучи учеником Виленской главной семинарии. При освящении этой церкви, 12 Октября, он произнес прекрасное слово, в котором приглашал всех присутствовавших порадоваться с ним о том благодеянии, которое оказал ему Господь, давши ему возможность на исходе его жизни освятить тот храм, в котором он молился в юношеских летах. Заключительные слова этой проповеди: «Разделите же со мною это утешение, добрые православные, и воззовите еще раз со мною: что воздам Господеви о всех, яже воздаде ми! Если же это последний год моего служения, последний год моей жизни, последнее мое к вам слово, то не забудьте о вашем пастыре, не судите о нем по тому, чего не сделал и сделать не мог, но по тому, что совершил действительно, с Божиею помощию, ко благу своей паствы, своей церкви, своего отечества, и с чем уповает он предстать на суд праведного Господа», произвели потрясающее действие на слушателей, из которых некоторые громко зарыдали от одной мысли о возможности потерять своего любимого архипастыря.⁸⁴ Между тем при всей решимости преосвященного Иосифа, при виде нового направления политики правительства по отношению к латино-польской партии, сдерживать себя, он не мог оставаться безучастным в тех случаях, когда эта политика угрожала прямым вредом для православной церкви. Такой повод к борьбе подали некоторые нетактичные распоряжения Назимова по Порозовскому делу.

Последний, в виду того, что в каком-то иностранном журнале была напечатана статья о телесных наказаниях, которым будто бы побуждались к переходу в православие совращенные Порозовские прихожане, велел: 1) окружного начальника Новицкого, наказавшего этих крестьян только не с целью принудить их к переходу в православие, а за дерзость и непочтительность против властей, перевести в другую губернию к таковой же должности для избежания толков, 2) настоящее дело о совращении оставить без дальнейшего хода по гражданскому ведомству, предоставив духовному начальству оставшихся в заблуждении прихожан возвратить к своим обязанностям мерами кротких убеждений, 3) местному гражданскому начальству иметь строжайшее наблюдение за тем, чтобы гражданские власти отнюдь не принимали на себя в подобного рода делах мер судебно-полицейской расправы, содействуя православному духовенству лишь в тех случаях, когда оное обратится с требованием о доставлении лиц к исполнению христианских обязанностей. И всякий не особенно дальновидный человек мог бы заметить всю несообразность подобного распоряжения генерал-губернатора, преклоняющегося пред мнением Европы, и которое было на руку только врагам православия, так как предоставляло им после сего полный произвол действовать против православной церкви. Тем более возмущен был до глубины души преосвященный Иосиф, который лучше всякого другого мог предвидеть все последствия такого нелепого распоряжения и который выразил это горькое чувство в своем отношении к Назимову, по поводу этого распоряжения. «Вы, – пишет он, – приказали Волковыского начальника переместить в другую губернию для избежания дальнейших толков. Но вместо уничтожения сих толков, возникших от недобросовестной газетной статьи, не подтверждаются ли этою мерою газетные толки и не возможны ли другие справедливые толки, что действия в духе латинян безнаказанны, а действия в охрану православия преследуются правительством, и не будут ли тем поощрены злонамеренные люди к дерзости и непочтительности во всех делах, касающихся православия? Не будут ли также поощрены эти люди к отправлению в иностранные газеты других бессовестных статей, видя, как их уважают? ... Предписано вами также оставить настоящее дело без дальнейшего хода в гражданском ведомстве, предоставив духовному начальству оставшихся в заблуждении прихожан возвращать к своим обязанностям мерами кротких убеждений. Но это дело относилось к 6 отпавшим в прошлом году лицам и девятнадцати прежде 15 лет, а отступничество от православия преследуется законом и судится, как уголовное преступление. Между тем, предписание ваше примется здешним начальством в том смысле, как бы этот закон для здешней страны не нужен; и не будет ли это для преобладающего в этой стране римско-католического населения сигналом к совращению православных и не будет ли это поводом и составленному здесь в духе этого элемента чиноначалию действовать или бездействовать в том же смысле? Еще предписано местному гражданскому начальству иметь строжайшее наблюдение, чтобы гражданские власти отнюдь не принимали на себя в подобных делах мер судебно-полицейской расправы, содействуя духовенству лишь в тех случаях, когда оно обратится с требованием о доставлении лиц к исполнению христианских обязанностей. Но неужели в России, в которой Император, по коренному закону, есть верховный защитник и хранитель догматов господствующей веры и блюститель правоверия и всякого в церкви святой благочестия, неужели поставленные им власти по делам отступничества от православия ограничатся лишь доставлением отступников к священству через полицейских служителей? Неужели не ясно, что при настоящем составе здешнего чиноначалия эта мера будет обращена в посмеяние их над православием? Начальник губернии, говорит закон, и местные городския и земския полиции и вообще все места и лица, имеющия начальство по части гражданской и военной, обязаны всеми зависящими от них средствами предупреждать и пресекать всякия действия, клонящияся к нарушению должного уважения к вере. Все другие законы, – продолжает преосвященный Иосиф, – клонятся также к тому, чтобы власти, установленные верховным защитником и хранителем православия, способствовали к охранению православия. Даже, по особым Высочайшим повелениям, отступившие от православия часто отсылались для нужного внушения лично губернаторами; разумеется, что не от одних же священников требовать, чтобы они наставляли народ к повиновению гражданской власти и помещикам. Должно, чтобы и они своими внушениями способствовали к повиновению этого народа духовной власти. Ваше Высокопревосходительство, согласитесь, что последний пункт вашего предписания обращен будет в здешней стране решительно против православной церкви». В заключение этого своего энергичного отношения к генерал-губернатору, Иосиф просил его сделать надлежащее разъяснение этого своего распоряжения в том смысле, чтобы оно не было употребляемо во вред православной церкви и не было сочтено отменой законов, существующих к охранению этой церкви⁸⁵. Копию с этого отношения к генерал-губернатору митрополит отправил через шефа жандармов к Государю, с той, конечно, целью, чтобы его не обвиняли в заведении борьбы с новым начальником края. Не менее замечательно другое пререкание, которое пришлось иметь преосвященному Иосифу в том же году только уже не с генерал-губернатором, а с попечителем учебного округа, и которое также характеризует покойного митрополита, как начальника справедливого, неспособного из-за угождения сильным мира сего пожертвовать справедливостью и всегда готового отстаивать своего подчиненного, коль скоро он незаслуженно терпит обиду. Попечителем в то время был Грубер, который, по замечанию преосвященного митрополита, как и другие тогдашние высшие Виленские чиновники, дорожил более мнениями латино-польской партии, чем интересами православия и русской народности. Пререкание с ним началось у митрополита из-за обиды, нанесенной попечителем священнику Петкевичу. Дело было так: митрополит определил законоучителем в приюте при воспитательном доме соборного священника Петкевича, бывшего прежде ксендзом, человека прекрасного и удостоенного уже наперстного креста. На это назначение из канцелярии попечителя округа было получено уведомление с такой резолюцией попечителя: «Так как на основании Высочайшего повеления законоучители назначаются высшим духовным ведомством, с согласия учебного начальства, а я о согласии на это спрашиваем не был и дать его, по известным мне причинам, не могу, то и не нахожу возможным принять сделанного духовным начальством назначения». На это отношение преосвященный Иосиф дал такой ответ: «Так как в сообщении мне г. попечителя округа не значится причина, по которой не последовало согласия на назначение священника Петкевича, то и не нахожу я справедливым отменить это назначение». В данном случае обида, нанесенная округом священнику Петкевичу, была тем чувствительнее для него, что в то же время был принят попечителем назначенный вместе с ним, без предварительного согласия, другой законоучитель в Виленский дворянский институт. Следовательно, слишком было очевидно, что отказ в принятии Петкевича попечителем основывался не на законе собственно, а на других соображениях. Вследствие желания Иосифа знать эти соображения, ему было сообщено через помощника попечителя, что причина отказа в принятии Петкевича законоучителем та, что назначение его будет неприятно католикам. Такое отношение к делу православия и русской народности представителя учебного округа возмутило митрополита. Входя в Св. Синод с ходатайством об изменении закона относительно назначения законоучителей, Владыка пишет: «Боже праведный! Неужели мы в Туреччине. С которого времени в церкви русской, православной, должно избирать пастырей не тех, которые достойны и способны служить с пользою, но тех, которые приятны и угодны иноверцам! Неужели должно гнать и отвергать достойного священнослужителя потому только, что он по убеждению присоединился к православной церкви и доверил ей свою участь? Ведь на том же основании должно пожертвовать иноверцам и двумя тысячами воссоединенного духовенства, которое состоит на лоне православной церкви немногим чем долее Петкевича. Далее, заметив, что в составе служащих по учебному округу преобладают чиновники-иноверцы и сам начальник округа иноверец и что его первым делом, по вступлении в должность, было заменить двух директоров и инспекторов училищ по округу, православных, – протестантами, преосвященный продолжает: естественно, что постоянные затруднения по епархиальным делам, происходящие от общего преобладания иноверия, возрастут, вследствие зависимости этого управления от преобладающего иноверия по учебному округу. Ясно, что с правом училищных здесь начальств отвергать назначение законоучителей, иноверцы будут иметь возможность под тем или другим предлогом устранять от законоучительства всякого неугодного им священника; ясно, что все священники, имеющие быть законоучителями, т. е. цвет православного духовенства, поставлены будут в необходимость заискивать у иноверцев, а тем самым более или менее угождать их видам. Ясно, что все это может иметь влияние вредное не только на дух и чистоту преподавания Закона Божия в училищах, но и на общий дух всей паствы, и на епархиальные дела, так как все законоучители исправляют в здешней епархии в другие обязанности по епархиальному управлению. Можно оставить в стороне вопрос, сколько пострадает достоинство православных пастырей от этой зависимости от стороннего, иноверного ведомства, но будет ли этим обеспечено самое назначение лучших законоучителей. Я замечал, что училищные начальства в нашей стране одобряют по большей части не тех законоучителей, или, по крайней мере, не за те качества, за которые следовало бы. Да и может ли учебное ведомство похвалиться таким благоустройством, чтобы на него возлагать контроль и по пастырскому смотрению за учением православной церкви?» В виду всех этих соображений Иосиф просил Св. Синод отменить правило о предварительном соглашении с училищным начальством, при назначении законоучителей⁸⁶. Читая эту энергичную жалобу Св. Синоду на действия учебного округа, невольно проникаешься благоговением к незабвенному святителю, который так стоял за честь своего духовенства, что всякое оскорбление, нанесенное незаслуженно кому-либо из его членов, принимал, как личное, и требовал удовлетворения. И можно с уверенностью сказать, что, если воссоединенное духовенство вышло из того угнетенного положения, в каком оно находилось во время унии, из той приниженности, какую оно испытывало и от латинского духовенства, и помещиков, и гражданского начальства, и достигло сознания своего пастырского достоинства, то всем этим оно обязано митрополиту Иосифу, который сразу поставил его на надлежащую степень высоты и не дозволял никому незаслуженно обижать его. Наглядным доказательством такого высокого взгляда Иосифа на свое духовенство может служить также следующий факт. В виду совращений в католицизм из православия в Витебской губернии, сенатор Щербинин советовал командировать в западные губернии православных священников, известных своим примерным поведением и ученостью, в качестве миссионеров, для укрепления в православии присоединенных к восточной церкви. Но Иосиф нашел эту меру бесполезной и даже вредной в том отношении, что это, по его мнению, значило бы делать разницу между древле-православным и воссоединенным духовенством, тогда как воссоединенное духовное юношество 20 лет воспитывается в православной семинарии и духовной академии, и уже почти есть ¾ таких священников по Литовской епархии, которые составляют прекрасное и надежное духовенство, и потому его незачем лишать доверенности, когда оно, по образованию и другим качествам, не ниже древле-православного, а, по знанию местного наречия и местных обстоятельств, способнее быть полезным православной церкви и утверждать в православии воссоединенный народ. А для того, чтобы прекратить совращение, Иосиф советовал воздержать зависящими от правительства мерами римское духовенство от его стремления к прозелитизму, а также подтвердить гражданским начальствам западных губерний иметь наблюдение за строгим исполнением законов, охраняющих православную церковь от покушений иноверцев⁸⁷.

Как бы в подтверждение своего высокого взгляда на воссоединенное Литовское духовенство, преосвященный Иосиф уведомил Св. Синод о возможности введения продажи свечей при воссоединенных церквах. В этом же году преосвященный Иосиф имел другое пререкание с попечителем округа и также из-за интересов православной церкви и дела русской народности, которые игнорировал учебный округ. В виду того, что в напечатанных в 1858 г. русских букварях были пропущены молитвы, тогда как в прежних букварях они печатались, а также и в особенности потому, что они печатались, без разрешения духовной цензуры, Иосиф, справедливо думая, что это исключение молитв в русских букварях, с сохранением их в польских, сделано не без цели, а может быть и с тем именно намерением, чтобы православное юношество заставить изучать молитвы из польских букварей, потребовал от попечителя округа, чтобы издание русских букварей было обеспечено надежным издателем, а не евреем, и чтобы в них по-прежнему печатались ежедневные молитвы, и эти буквари прежде печатанья передаваемы были на рассмотрение духовной цензуры⁸⁸. Между тем латино-польская партия, заметив, что ее влияние на местное чиноначалие все более усиливается, и, надеясь на безнаказанность, дозволяло себе прибегать к инсинуациям против православных священников и даже бесчестить всю православную веру. Это ясно подтверждается следующими двумя фактами, обратившими на себя внимание митрополита. Сморгонский ксендз донес римско-католической консистории, будто бы по жалобе своих прихожан, что некоторые из них, по донесению местного православного священника Гинтовта, были вынуждены полицейскими мерами являться в Ошмяны к благочинному для склонения их к принятию православной веры, – и просил свое начальство защитить их. Тогда Виленская римско-католическая консистория, на основании этого доноса ксендза, отнеслась в Литовскую консисторию с просьбой о сделании распоряжения, чтобы Сморгонский священник и Ошмянский благочинный не беспокоили указанных ксендзом прихожан понуждением к принятию православия; 2 – отнеслась также в Виленское губернское правление с просьбой о воспрещении Ошмянскому земскому суду заставлять указанных в доносе ксендза лиц полицейскими мерами являться в Ошмяны для убеждения их к принятию православия, и 3 – отнеслась в то же губернское правление с просьбой о предписании всем вообще городским и земским полициям относительно того, чтобы они не понуждали католиков являться к православному духовенству для увещания, утверждая, что будто этому случались неоднократные примеры, в противность закону, не дозволяющему господствующей церкви употреблять понудительные меры, при обращении иноверцев в православие. По наведении Литовской консисторией справок, оказалось, что указанные ксендзом в доносе лица были совращены в католицизм, а потому православный священник Гинтовт не только имел право убеждать их при удобных случаях к возвращению в православие, но и долг, и что означенные лица никогда не были вызываемы через полицию и Ошмяны. В виду этого ложного доноса ксендза, направленного к бесчестию православного духовенства, а также к поощрению самонадеянности низшего римско-католического духовенства в действиях против православия, предоставляя ему безнаказанность самых несправедливых и бесчестных поступков, преосвященный Иосиф вынужден был обратиться уже не к местной гражданской власти, потворствовавшей латино-польской партии, а в Синод, с просьбой об отмене постановления римско-католической консистории и о наказании ксендза⁸⁹. Другой характерный факт нетерпимости римско-католического духовенства по отношению к православию извлекаем из другого рапорта преосв. Иосифа Синоду, в котором он жалуется на Рудоминского ксендза Поца, ставившего препятствия своим прихожанам ко вступлению в брак с православными и даже ругавшегося над православной верой, говоря, что лучше жениться на лютеранке и даже еврейке, чем на русской, и что дети от такого брака будут волчонки, и склонявшего своих прихожан к тому, чтобы они воспитывали своих детей от смешанных браков в католической религии, что будто бы дозволено законом⁹⁰.

В своей борьбе со всесильным в то время католицизмом и поддерживавшим его чиноначалием преосв. Иосиф с особенным сочувствием отнесся к указу Св. Синода, которым предписывалось, в видах поддержания и распространения по Литовской епархии православия, озаботиться заведением церковно-приходских школ для обучения детей поселян чтению и письму, молитвам и начаткам катехизиса, с обещанием денежного пособия на это дело. По этому поводу митрополит предписал всем благочинным приходских церквей и монастырей своей епархии, чтобы они представили свои соображения о том, при каких церквах и монастырях окажется возможным открыть и содержать училища, сообразно местным средствам, а также усердию и познаниям местных причтов. При этом преосвященный указывал на то, чтобы, в случае нужды в незначительных издержках на содержание училища, полагались преимущественно на родителей учащихся, на доброхотные пожертвования, а также и на церковные суммы, где из них окажется возможным отделить сколько-нибудь. Представлять же об отпуске сумм от высшего начальства только в том случае, когда нет местных средств, а также, когда, при большом числе учеников и их хороших успехах, будет нужно дать вознаграждение обучающим. На обязанность благочинных было возложено донесение и о том, где священники, по неспособности или по малому усердию, не пожелают завести училища, при всей местной к тому возможности, чтобы таких священников можно было заменить другими, надежными⁹¹. Это предложение любимого архипастыря было принято духовенством к сердцу, и к 1-му Октября 1860 года митрополит имел уже удовольствие донести Синоду об открытии 159 школ с 1600 учащихся⁹². Всем священно-церковнослужителям, озаботившимся открыть церковно-приходские школы была объявлена признательность епархиального начальства, и вместе с тем вменено в обязанность благочинным наблюдать за поддержанием и успехами в этих школах и сделано замечание тем благочинным, в ведомстве которых еще не было открыто ни одной школы. Тогда же были уведомлены об открывшихся церковно-приходских школах управляющие палатами государственных имуществ в Виленской и Гродненской губернии, и выражена была просьба к ним, чтобы они оказали сим школам доброе содействие, где таковое окажется возможным и нужным. Отзывчивый на всякое доброе начинание, преосвященный Иосиф, получивши сведение о принятом в разных местах Литовской епархии намерении между духовенством и прихожанами воздерживаться от употребления спиртных напитков, преподал свое благословение тем священникам, которые своими наставлениями и внушениями распространили и утвердили эту благодетельную трезвость между своими прихожанами, несмотря на все противодействия. В то же время, заботясь об обеспечении своего духовенства, митрополит вошел в Св. Синод с ходатайством в том же 1860 году о принятии мер к устранению несвоевременного и неполного отпуска в епархиальное ведомство суммы, следуемой за переданные в казну церковные имения, и о прибавке священникам 256 церквей к штатному жалованию еще по 150 р. каждому в год, в виде временной меры, впредь до окончательного обеспечения духовенства западных губерний⁹³. Это ходатайство преосвященного было вызвано тем обстоятельством, что обеспечение духовенства квартирой, отоплением и обработкой земли, давало повод католикам, свободным от всего этого, делать православным неблагонамеренные внушения и укоризны и возбуждать через то скорбное чувство и охлаждение к собственной вере между воссоединенными прихожанами. Тогда же был учрежден в Вильне смешанный комитет для пересмотра положения 1842 г. касательно обеспечения содержанием сельского духовенства в западных губерниях, и затем по тому же делу – в Петербурге, куда была вызваны депутаты из западных губерний, и заседание которого, хотя продолжалось 10 месяцев, однако дела нисколько не разъяснило. Немаловажным распоряжением преосвященного Иосифа за этот год следует считать данное им поручение семинарскому правлению заняться составлением исторического описания Литовской епархии, которое первоначально было поручено ректору ее, архимандриту Филарету. Предлагая, именно, целому правлению заняться этим делом, Владыка справедливо думал, что такое дело, как составление описания целой епархии, гораздо лучше может быть выполнено несколькими лицами, чем одним человеком, по изменчивости положения его.

Из наиболее важных событий в этом году для преосвященного Иосифа было его присутствование в Св. Синоде, куда он прибыл еще в конце прошедшего 1859 года. Впрочем, пребывание его в Петербурге на этот раз было непродолжительно. В виду, с одной стороны, своего болезненного состояния – упорной лихорадки и ревматизма, а с другой – имевшего быть приезда Государя в Вильну, Иосиф в Мае месяце уже выехал в свою епархию, причем на пути, по Высочайшему повелению, осматривал Полоцкую и Могилевскую епархии. В Октябре прибыл в Вильну Государь по новооткрытой железной дороге и был встречен и приветствован от преосвященного Иосифа словом в соборе и Духовом монастыре. Государь был очень милостив к митрополиту, спрашивал о его здоровье, и получил ответ: «Не совсем здоров, чувствую как-то ослабление сил, да и не удивительно, Ваше Величество, ведь я более 30 лет стою под выстрелами и чужих и своих». Затем в пещерной церкви, поднося Государю икону, митрополит сказал ему: «Под ракою св. мучеников позволил я себе приготовить гроб десять лет уже тому назад. Позвольте, Ваше Величество, надеяться, что моя кости почиют в этом гробе». «Только бы до этого еще долго было», – отвечал с чувством Государь⁹⁴. В этом же году Иосиф имел утешение окончить перестройку своего архиерейского дома и освятить крестовую церковь во имя св. Иосифа Обручника, а также посвятить в сан епископа Ковенского ректора семинарии, архимандрита Александра. Но при всех этих приятных для него событиях, добрый пастырь Литовской церкви очень был озабочен совращением значительного числа чад православной церкви в латинство в Клещельском приходе. Некоторые дальнейшие следствия по сему делу показали, что совращение произошло, вследствие искусства латинского духовенства действовать на народ необычайной процессией, а именно, торжественным перенесением из Варшавы в местечко Яново мощей св. Виктора. Насколько необычайна была по своей торжественности эта процессия, можно судить по тому, что на всем расстоянии от Варшавы до Янова ее встречали повсюду крестные ходы, сменявшиеся на известном пункте, и при приближении к Янову в процессии участвовало до 100 ксендзов при нескольких стах хоругвей. Еще за несколько недель до этой процессии ксендзы предупредили по сопредельным уездам Царства Польского и Гродненской губернии народ об этой процессии и обещали дать разрешение грехов каждому пришедшему в Яново. В назначенное время собралось столько народу, что и двадцатая часть не вмещалась в костеле, так что епископ разрешил поставить 12 престолов с 12 кафедрами для проповедников в недалеком расстоянии от костела, и с раннего утра до полудня совершались здесь службы и произносились проповеди. Столь великолепная обстановка, а также проповеди, имели тем большее влияние на народ, что одна толпа сменялась другой, и возвратившиеся домой своими рассказами побуждали других спешить туда же, так что каждый день там бывало не менее 50000 народу. Между тем оказались и вредные последствия для православного населения от этого торжества. Ковенский викарий, преосвященный Филарет, донес митрополиту, что прихожане Клещельского прихода отправляются в большом количестве в Яново для поклонения мощам, исповедываются там и причащаются в униатских церквах и в латинских костелах. По возвращении же домой, все эти паломники перестали посещать свою православную церковь, а таких оказалось до 300 человек⁹⁵. И митрополиту стоило больших трудов и усилий возвратить этих совращенных в лоно православной церкви, тем более, что скоро оказались и другие вредные последствия означенной процессии для того же прихода, и именно: некоторые из Клещельских прихожан не допускали совершать крестные ходы, по уставу православной церкви, и производили большие беспорядки при этом, так что преосвященный Иосиф принужден был обратиться к генерал-губернатору с просьбой о том, чтобы он обратил особенное внимание на это дело и наказал виновных в бесчинии, и вместе с тем предписал, чтобы крестных ходов в Клещельской церкви не было впредь до тех пор, пока прихожане не пожелают их совершать по православному обряду, и возложил на местного благочинного тщательный надзор за Клещельскими прихожанами. Между тем усиление польской партии и слабость политики недальновидного тогдашнего чиноначалия, служившая причиной только наибольшего усиления этой партии и нанесения вреда делу православия и русской народности в западном крае, заставили митрополита выйти из того пассивного положения, которое он принял было после назначения генерал-губернатором Назимова, который получил от самого Государя инструкцию действовать по отношению к полякам в примирительном духе, и послать к Государю записку и письмо, в котором, изложив в сжатом очерке значение Польши и ее тяготение к Литве, положение той и другой, средства и направление обеих и отношение их к России, подавал совет действовать против Польши в духе Императора Николая Павловича а довершить уже сделанное им. «А для этого, – писал он, – нужно только поддержать сделанное им, с некоторыми может быть восполнениями. Нужно также обеспечить исполнение дела надежными деятелями, которые бы обладали умением и решимостью добросовестного лекаря – исцелить радикально застарелые язвы, а не поддерживать их только облегчающими притираньями или прикрывать наружными пластырями в ожидании, пока все члены будут поражены губительною гангреною. Нужно еще, – прибавляет он, – заявить откровенно тщету усилий польской партии; более всего вредно потворство, оказываемое этой партии; оно поощряет ее к вредным проискам, усиливает влияние на равнодушных, заставляет опасаться благонамеренных и поставляет в самое тяжелое положение приверженцев всего русского и православного. Одна уверенность, что польская партия бессильна у правительства, уничтожила бы, – замечает Владыка, – на половину влияние этой партии в западных губерниях»⁹⁶.

Между тем предсказание преосвященного Иосифа об угрожающей опасности для отечества, вследствие оказываемого потворства латино-польской партии, начало оправдываться в следующем уже 1861 году, когда около Вильни стало обнаруживаться перешедшее из Польши мятежное движение. Несмотря на это, Владыка продолжал жить в Тринопольском в уединении до самого Ноября месяца, и только в Июне месяце передал на хранение в Духовский монастырь завещанные суммы и самое завещание, к которому приложил и свое письмо к Государю, имевшее быть отправленным по назначению, в случае смерти его. Это письмо весьма замечательно в том отношении, что, с одной стороны, указывает на неустрашимость митрополита, а с другой – на его полную готовность кровью запечатлеть то великое дело, которое он совершил. «Десять лет тому уже назад, – пишет он в этом письме, – как я уготовал себе гроб под ракою св. мучеников Виленских, в св. Духовском монастыре. Смерть для меня не страшна, и бывают не нечастые минуты, в которые я принял бы се, как благодеяние. Она была бы для меня даже счастием, если бы была последствием и запечатлением святого дела, которого удостоился быть орудием. Это счастие не невозможно для меня при настоящих волнениях и беспорядках. Если я сподоблюсь пострадать за святое дело, прошу покорнейше Ваше Величество иметь доброе обо мне памятование: приказать тело мое похоронить в приготовленном мною гробе, а в единственное возмездие и напоминание виновным Остробрамскую (некогда русскую} икону Божией Матери поставить в церкви св. Духовского монастыря, – и да украшают и освящают обе Виленския святыни сию святую обитель. Смею надеяться, что просьба моя не будет отринута. Смею думать, что она имеет на сие некоторое право и по заслугам моим церкви и отечеству, и по тому самому, что предвидимый случай произойдет, вероятно, вследствие вины правительства. По долгу моему я раскрывал здешние обстоятельства даже пред Вашим Величеством, надеясь, что будут приняты соответственная меры. Вместо того, несколько уже лет поощряется здесь и укрепляется иноверие и инородие и ослабляется русский элемент. Если я покорился обстоятельствам и сделался, наконец, безмолвным свидетелем этого направления, то это произошло от верноподданической преданности моему Государю. Я по всему полагаю, что направление сие дано собственно волею Вашего Величества, в видах испытания, не возможно ли покорить сердца здешних жителей милостию и снисхождением»⁹⁷. Это письмо, как нельзя более, рисует нам пастыря церкви, смело говорящего правду и царям, и готового положить душу свою за то великое дело православия и русской народности в северо-западном крае, блюстителем которого он был во всю свою жизнь.

При таких прискорбных для преосвященного Иосифа обстоятельствах, как начавшееся брожение в западном крае, великим утешением для него было учреждение в Вильне женского духовного училища. Ни одно из его начинаний не представляло столько трудностей в исполнении, как основание этого училища, мысль о котором у него явилась, кажется, еще с самого перенесения управления и семинарии в Вильну. Митрополит справедливо думал, что для окончательного преобразования духовенства необходимо, чтобы и женский пол духовного сословия был воспитан в духе православия и русской народности. Это особенно было необходимо для Литовской епархии, где, по преимущественному преобладанию инородия и иноверия, женский пол воссоединенного духовного звания более чем где-либо отступил в духовном и народном образовании от общего типа русского православного духовенства. С другой стороны, всей епархией чувствовалась большая потребность в образовании девиц духовного звания, частью от того, что в священники поступали почти без исключения семинаристы, получившие полное образование и искавшие себе жен несколько образованных, – частью же от того, что между здешним духовенством вошло уже в обыкновение образовывать своих дочерей, по мере возможности, в пансионах, учрежденных для иноверных девиц светского звания, в которых они удалялись еще более от понятий, необходимых дочерям и женам православного духовенства. Свое ходатайство об учреждении училища преосвященный Иосиф начал еще в 1852 году, но до самого 1861 года дело не подвигалось вперед, благодаря, с одной стороны, оспариванию помещения для него, а с другой – вследствие затруднительности в денежных средствах. Наконец, настойчивое ходатайство митрополита увенчалось успехом. Последовало Высочайшее соизволение на утверждение представления Иосифа относительно устройства в Вильне училища для 60 штатных воспитанниц из пансионерок, по образцу и уставу царскосельского училища для девиц духовного звания, и на принятие его под Высочайшее покровительство Императрицы. Для помещения было назначено здание бывшего Кармелитского монастыря, в котором в то время помещалось мужское духовное училище, предназначенное к переводу в здания бывшей римско-католической главной семинарии и по – Августинские. 8-го сентября 1861 г. училище было торжественно освящено своим основателем, который при этом, в знак своей любви к училищу, пожертвовал в пользу его капитал в 500 р. с тем, чтобы проценты с оного обращались всегда в приданое двум девицам, окончившим курс, преимущественно сиротам, отличавшимся успехами. После освящения училища митрополит написал Императрице благодарственное письмо за участие в открытии оного училища – сего рассадника будущих добрых жен и матерей православного духовенства здешней страны. Это освящение училища, можно сказать, было одним из последних важных дел, в котором незабвенный святитель принимал непосредственное участие. После этого, недуги лишили его возможности почти во все последующее время его жизни участвовать в такого рода торжествах лично, хотя духом своим он всегда присутствовал там, где происходило что-либо, относящееся к успеху дела православия и русской народности в западном крае.

Со скорбью смотрел удрученный уже болезнью великий старец на все более и более усиливавшееся в 1862 г. волнение в этом крае, явившееся следствием ошибочной политики правительства по отношению к полякам, и на которую он неоднократно, хотя и не всегда успешно, обращал внимание его, и даже получал за то оскорбления и неприятности. Принужденный замкнуться в самого себя, он страдал и душевно, и телесно. Чувствуя сильные припадки болезни, которой он начал страдать с 1860 года, Владыка принужден был заключиться в своих покоях и уже весьма редко появлялся где-либо вне их. Ход его продолжительной болезни, поддерживаемой вредным лечением его доктора-поляка, который оказался впоследствии начальником медицинской части в польском тайном жонде, весьма много зависел от хода дел в северо-западном крае. Если дело было хорошо, дело православия и русской народности шло вперед, – он как бы оживал, но если дело шло назад, силы его ослабевали. Но, несмотря на всю тяжесть свой болезни, Владыка не хотел покидать управления своей епархией, с которою так сроднился, и бросить которую, да еще при таких обстоятельствах, как мятеж 1863 г., он считал решительно невозможным и равносильным самоумерщвлению. Как добрый пастырь не покидает овец при приближении волка, но вооружается против него, так и ваш архипастырь хотел всеми зависящими от него средствами ослабить действие мятежа 1863 г. и с этой целью разослал составленное им еще от 19-го Декабря 1861 г. предписание всем благочинным церквей и монастырей к предостережению, наставлению и назиданию православного духовенства. В начале сего предписания преосв. Иосиф указывает на причину, вызвавшую его появление, а именно: на возбуждение страстей чуждыми интересами и чуждой национальностью, уклонение от повиновения законным властям, измену верноподданнической присяге и глумление над святыми храмами Божьими. «Но такие злонамеренные люди, – писал он, – стараются сеять неправду и между православными, желая совратить их с пути истины, смущают их ложными вестями и внушениями, распространяют тайными путями и подлогами мятежныя воззвания, стращают верных своему долгу священников местию поляков». Переходя за тем к оценке таких внушений, митрополит находит, что они сколь дерзки, столь же и невежественны. «Нам указывают на Польшу, – пишет преосвященный Иосиф, – но какое вам дело до нея? Мы русские дети бесчисленной русской семьи, потомки св. Владимира, – мы родились в России, присягали на верность русскому царю. Нас стращают поляками. Не потому ли, чтобы нам напомнить вековые страдания наших отцов, присоединившихся было доверчиво вместе с Литвою к Польше? Неужели хотят воскресить память предков наших, падших в кровавой брани за свои права, за свою веру? Нам указывают на униатскую веру. Как бы была или могла быть униатская вера? Когда бы уния не была лишь коварною приманкою для отклонения отцев наших от России и от истинно-православной восточной церкви; когда бы эта несчастная уния не была орудием тяжких терзаний и гонений, которая испытали предки наши в течение трех сот лет, пока мы потомки их, не обрели, наконец, тихого пристанища и успокоения на лоне России и матери своея – православныя церкви». Выразив затем полную уверенность в том, что по большей части хорошо образованное литовское духовенство не послушает хитросплетенной лжи, не устрашится и угроз, митрополит, однако, в виду возможности существования и таких пастырей, которые могут быть неопытны, неосторожны, или мало сведущи, или даже небрежны в усердном надзоре за своими паствами, вменил в обязанность благочинным: 1) относительно всего изложенного в его предписании предостеречь лично каждого подчиненного им священнослужителя, дав ему прочесть самое предписание; 2) внушить блюсти в настоящее время с особенным старанием вверенные им паствы от злоумышленных наговоров и подстрекательств; 3) дать соответственное местным обстоятельствам наставление тем священно-церковнослужителям на случай подобных злоумышлений или подстрекательств с тем, чтобы они доносили им, благочинным, о таковых, равно и представляли им письменные воззвания, если оные получат; 4) полученные благочинными сведения, призванные ими заслуживающими внимания, а также злонамеренные бумаги, представлять ему, митрополиту, чтобы он мог принимать соответственные меры к охранению православной паствы. Вслед за сим предписанием митрополит сделал распоряжение, чтобы по всем церквам его епархии, по примеру Варшавской, во время богослужения, пока не прекратится мятеж, присоединять к чтениям особенные прошения, соответствующие современным обстоятельствам, и велел также безотлагательно доносить ему о тех священно-церковнослужителях, которые пострадают от мятежнических шаек. Между тем скоро оказалось, что Литовское духовенство, подкрепленное посланием своего маститого архипастыря, мужественно встретило мятежников, и даже некоторые из его членов не только поплатились своим имуществом и разного рода истязаниями за свою верность пастырскому долгу, но и даже положили свою жизнь за это. Так священник Суражской церкви, о. Константин Прокопович был жестоко бит инсургентами, застрелен, и, наконец, повешен за то, что он доносил начальству о появлявшихся шайках. Другой священник, о. Роман Рапацкий, был зверски умерщвлен шайкой польских мятежников также за то, что он будто бы доносил военному начальству о появлении шаек инсургентов. Что касается до лиц из духовенства, подвергшихся ограблению или истязаниям, то таковых было очень много. При этом скорбном положении литовского духовенства сказалась горячая любовь и заботливость о нем архипастыря, который тотчас же, по получении известий о бедствии, постигшем кого-либо из его духовенства, спешил ему на помощь, оказывая материальное пособие ему, или же, в случае его смерти, семейству. О самом же пострадавшем возносил усердные мольбы к Богу об упокоении души страдальца за веру, Царя и отечество, в селении праведных. Так, тотчас же, по получении известия о мученической кончине о. Рапацкого, преосвященный Иосиф, после ранней обедни, отслужил сам по нем панихиду, и, в обеспечение пострадавшего семейства, предписал сына взять на казенное содержание в духовном училище, жену покойного с детьми оставить в том же церковном помещении впредь до дальнейшего распоряжения, предоставив ей пользоваться хозяйственными плодами настоящего года от священнической земли, и консистории велел немедленно представить ему соображение о том, какое окажется возможным сделать этому несчастному семейству пособие со стороны епархиального начальства. С чувством глубокой благодарности встретил Владыка правительственное распоряжение об отпуске средств на Литовскую епархию для выдачи пособия всем пострадавшим семействам духовенства от мятежников, в количестве 42000 р.. и пригласил все свое духовенство вознести молитвы о благоденствии Государя и всего его дома и вместе с тем распорядился, чтобы консистория представила ему надлежащие справки для возможно точного соображения об оказании пособия тем из священно-церковнослужителей, которые в том нуждаются и заслуживают. С таким же чувством благодарности отнесся он к весьма значительному пожертвованию в пользу 373 сельских церквей Литовской епархии разных церковных принадлежностей, причем в числе пожертвований видное место принадлежало пожертвованию Царской фамилии. На извещение об этом пожертвовании камергера Батюшкова, митрополит положил такого рода резолюцию в консисторию, чтобы священники, по получении пожертвованного в их церковь и по освящении оного, совершили в присутствии прихожан молебствия о здравии и благоденствии благотворителей их церкви и разъяснили им всю важность этого пожертвования и братского сочувствия единокровных и единоверных русских православных, и в том числе самого Государя и всего Его Августейшего дома, и затем сам от себя лично письменно благодарил Государя и Государыню. С чувством глубокой радости встретил маститый архипастырь назначение в 1863 г. начальником края, вместо Назимова, своего давнишнего почитателя, Михаила Николаевича Муравьева. Теперь Владыка хорошо знал, что мятеж будет уничтожен, и что дело православия и русской народности сделает быстрые шаги вперед, и, как свидетельствует история, он не ошибся в этом. По вступлении своем в должность главного начальника края, Михаил Николаевич испросил у Государя соизволение на отпуск 80000 р. из суммы 10% сбора с доходов с помещичьих имений на сооружение в кафедральном соборе нового иконостаса, который бы соответствовал тому великолепию, коим должно быть окружено богослужение в первостепенном православном храме, и который бы вместе с тем служил для позднейших времен памятью о явной Божией благодати, споспешествовавшей храбрым войскам к скорому и успешному подавлению мятежа. Кроме того, им же было предположено на счет суммы, образовавшейся из добровольных пожертвований от разных городских обществ и простиравшейся свыше 20000 р., возвести на Николаевской площади каменную часовню в воспоминание доблестных подвигов воинов и для поминовения в ней тех из них, которые пали на поле брани, защищая права России и законного правительства против мятежа и крамолы. В ответ на это, митрополит написал ему глубоко благодарственное письмо, в котором заявлял, что именно за все его предначертания, направленные к славе Всевышнего, Господь укрепляет силы его и благословляет все начинания его, так что мятеж в короткое время обуздан. «Недалеко, даст Бог, – писал ему Владыка, – время, когда вполне умиротворенная Вашим Высокопревосходительством здешняя страна припадет покорно к стопам Всемилостивейшего Государя, и маститый его наместник, полный уже до сего денми и государственными заслугами, станет с новым подвигом пред благодарною Россией, – смею добавить – и пред церковию православною; не напрасно же она напутствовала вас силою Архистратига Михаила, (намек на благословение его иконою архистратига Михаила митрополитом Московским Филаретом пред его отъездом в Вильну) и встретила в здешней стране смиренными молитвами Виленских мучеников – заступников Литовского края. Между тем польское восстание побудило митрополита издать еще новое распоряжение по епархии, которое всецело было направлено к устранению всякого следа польского влияния на нее. Заметив, что у многих православных грамотных, и даже в некоторых священнических семействах, хранятся и иногда употребляются молитвенники на польском языке, не только чуждые богослужению православной церкви, но и в ином даже противные догматике ее, Владыка поставил все это на вид, духовенству и подтвердил ему свое приказание, чтобы оно усугубило свои старания об окончательном выведении из употребления у своих прихожан польских молитв и польских молитвенников и о замене их молитвенниками на славянском и русском языке, и поручил благочинным донести ему о нерадивых священниках для строгого взыскания с них. Тогда же он предписал, чтобы в тех священно-церковнослужительских домах, где еще в употреблении бывает польский язык, принято было тщательное старание всеми членами оных к изучению языка русского и затем к ежедневному употреблению оного. В объяснение этого своего распоряжения он указывал на то, что употребление польского языка многими лицами женского пола духовного ведомства имеет довольно важные неудобства. «Чрез него язык этот поддерживается во многих священно-церковнослужительских семействах, прививается к малолетним с самого юного возраста и препятствует правильному изучению ими языка русского, а также заставляет по необходимости говорить по-польски самих священников. С другой стороны, – продолжает он, – прибывающие в эту страну русские, особенно в настоящее время, в большом количестве, слыша польский язык в священнических семействах, сомневаются на первых порах о самых лучших и благонамеренных из них и даже недоумевают об их православии. Но преимущественно нужно иметь в виду опасение, чтобы употребление польского языка в священно-служительских семействах не уронило самих священно-служителей во мнении их собственных прихожан, искони русских, говорящих русским языком по Белорусскому наречию. Известно, как опозорил себя нынешний польский мятеж. Гнусное коварство, клевета, измена, клятвопреступничество, грабеж, бесчеловечные истязания, убийство и всякого рода беззакония, представлялись повсеместно взорам каждого. Все это простой народ в простоте сердца соединил с понятием о Польше и польской речи, – и дай Бог, – замечает Владыка, – чтобы, эта речь, слышанная им из уст своих пастырей или их семейств, не наводила на них темного чувства недоразумения и недовольства». А для того, чтобы скорее искоренить это употребление польского языка в семействах священников, митрополит в этом же предписании духовенству делает внушение ему, чтобы оно старалось воспитывать своих дочерей в Виленском женском духовном училище, так как через несколько лет священно-служительские места будут предоставляемы преимущественно тем кандидатам, которые женятся на воспитанницах этого училища, чтобы здешний русский православный народ имел благой пример и назидание не только в своих священниках, но также и в женах и матерях их. В видах той же заботливости относительно того, чтобы древле-православные не имели даже малейшего повода заподозрить в православии воссоединенное духовенство, у которого не было обычая возлагать на крещаемых младенцев крестики, и потому не носящих их, Владыка, в видах строгого даже наружного церковного единения и для устранения означенного недостатка и возникающих из-за него пререканий по Литовской епархии, вменил в обязанность приходскому духовенству, чтобы оно озаботилось приобретением крестиков для всех прихожан своих, которые их не имели, и убедило их носить эти крестики, по заведенному обычаю, и вместе с тем поручил консистории приобрести на его счет до 25000 крестиков и разослать их по всем приходам дли безвозмездной раздачи. Такими и подобными им мерами, направленными к развитию в духовенстве и пасомых чувства приверженности к православию во всей его чистоте и русской народности, маститый митрополит был незаменимым помощником Муравьеву, при подавлении польского мятежа в 1863 году, и через то оказал громадную заслугу Русскому государству. «Среди наветов и коварства, –писал преосвященный митрополит св. Синоду в этом же году, среди угроз и насилия, юная Литовская православная паства подверглась трудному испытанию. Однако же, благодарение Всевышнему, достойно перенесла оное. По совести, могу с полной признательностью отозваться о пастырях и пасомых. Редкий из духовенства не потерпел от стеснительных обстоятельств времени весьма многое, не понес важных убытков и разорения от насильственных поборов и грабежей. Многие пострадали от побоев и истязаний, а иные удостоились и мученической кончины позорною смертью. И я, смиренный предстоятель, хотя и немоществующий, – присовокуплял Владыка, – бодро стоял среди доброй Литовской паствы, скорбел ее скорбями, страдал ее страданиями, и счастливым себя считаю, если эта бодрость и посильные указания имели хоть малое влияние на достойное поведение паствы, на ее непоколебимую верность Государю, Церкви и отечеству⁹⁸».

Вообще, если когда, то особенно во время мятежа 1863 г., выяснилось все великое значение того дела, которое состояло в воссоединении униатов, совершенном главным образом благодаря деятельности митрополита Иосифа, который, по словам автора русской Вильны А. Н. Муравьева, не только восстановил православие в западном крае, но и спас, можно сказать, и самый край для России. «Что если бы в нынешнюю бурную эпоху, – говорит он, – существовала еще уния в Белоруссии и Литве? Какими бы средствами можно было подавить мятеж, раздуваемый ксендзами, пред коими раболепствовали и самые униаты?» «Живя в западном крае, – говорит биограф покойного митрополита, г. Дылевский, – и присматриваясь к общественной жизни, мы вполне убедились, что народная преданность России, народное противодействие Польше, народные мученики, принявшие смерть в эту смуту за православную Русь, народная любовь к русскому православному учению – все это плоды того дела, которое Иосиф положил в основу западно-русской жизни»⁹⁹.

Между тем настал 1864 г., в который приходилось двадцатипятилетие со времени воссоединения униатов с православной церковью. Изможденный от недугов старец не мог пропустить без молитвы такой знаменательный день и, собрав свои последние силы, совершил 25 Марта литургию в Троицком монастыре, в сослужении со своими викариями – епископом Брестским Игнатием и Ковенским Александром, а после литургии – благодарственный молебен, причем после многолетия была возглашена вечная память Императору Николаю 1-му и всем усопшим братиям, потрудившимся в спасительном деле воссоединения униатов. Прежде молебна ректором семинарии было произнесено приличное торжеству слово самого Владыки, который, за слабостью сил, не мог произнести его и, передавая его редактору епархиальных ведомостей, сказал ему: «Напечатайте это слово не как что-либо особенное и новое, но как добрую весть, утешение и назидание для всех православных, а особенно же для литовской доброй паствы. Послужив всю свою жизнь священному делу воссоединения, пользуясь каждым случаем для утверждения оного делом и словом, я не мог на исходе дней моих упустить настоящего торжественного случая, чтобы не обновить в памяти Богом вверенной мне паствы тех твердых начал и убеждений, которыми руководилось оно на благословенном пути к воссоединению с православною церковью, его же спасительные последствия все мы ныне ощущаем радостно. Думаю, что и другие архипастыри вашей стороны не забыли о нынешнем дне и помолятся за себя и за всех. Думаю, что и все воссоединенное священство возблагодарит Господа за благодеяние, которое мы ныне воспоминаем». В этом своем слове, воспомянувши самый факт воссоединения, он выяснил все его значение во время мятежа, когда весь западно-русский народ, недавно еще возвратившийся на лоно православной церкви, не отстал от прочих русских в преданности к общему отечеству, посмеялся над безумными надеждами на него мятежников, устоял против искушений, перенес тяжкие насилия и истязания, и многие из него с своими доблими пастырями сподобились недавно мученической кончины за верность своему русскому отечеству, своей православной церкви. В тот же день маститый архипастырь был осчастливлен Высочайшим рескриптом на его имя, в котором Государь высказал, что он с удовольствием воспоминает о том, что с таким великим событием, как воссоединение униатов, соединено имя Иосифа и его просветительный и миротворный для православной церкви подвиг. «С неутомимою ревностью ко благу церкви и отечества проходя ваше священно-начальственное служение, вы и единомысленное с вами духовенство, – сказано в этом рескрипте, – продолжаете охранительно бодрствовать на страже православной паствы и в настоящие дни, к утешению обильные примерами непоколебимой верности и самоотвержения, от священно-начальствующих до стоящих на низших ступенях церковного служения. Мне приятно в сей приснопамятный день вам и в лице вашем всему духовенству, подвизавшемуся и подвизающемуся за единство веры и России, изъявить мое полное и совершенное благоволение». В этом же году, благодаря содействию главного начальника края, производилась деятельная и успешная постройка и починка в казенных имениях православных храмов и в особенности церковных домов. Тогда же была произведена перестройка духовной семинарии на 60000 р., ассигнованных Μ. Н. Муравьевым из контрибуционных сумм, а также и переделка холодной Андреевской церкви в теплую. Приводилась также в исполнение заветная мысль Владыки – привлечение в западный край служащих из внутренних губерний, и с этой целью, между прочим, назначено было преподавателям духовной семинарии, а равно и чиновникам по духовному ведомству, процентная прибавка в размере 50% с получаемого ими штатного жалования. 8-го июля митрополит встречал прибывшего в Вильну Государя Императора приветственной речью и поднес ему икону. По случаю увеличения содержания приходского духовенства, Владыка пригласил все духовенство к отправлению благодарственного молебствия о здравии Государя за его новое благодеяние, оказанное ему, и к приложению всевозможного старания о том, чтобы сделаться достойными этого благодеяния через верное исполнение священных обязанностей пастырей русского православного народа и не забывать, что новое улучшение быта православного духовенства налагает на епархиальное начальство непреложную обязанность быть еще более прежнего разборчивым в назначении к священно-церковнослужительским местам и устранять от оных тех, которые окажутся недостойными. Вместе с тем преосвященный Иосиф выразил свою надежду, что духовенство Литовской епархии в своих сердечных молитвах не забудет и главного начальника края, содействию которого оно обязано улучшением своего положения. Тогда же, по просьбе Муравьева, Владыка подтвердил снова духовенству, чтобы оно употребляло все меры к отклонению своих прихожан от посещения костелов и употребления польских молитвенников. По случаю открытия подписки по всей России на возобновление Виленского Пречистенского собора, митрополит, глубоко сочувствуя этому намерению, пожертвовал от себя 500 р. и пригласил духовенство к принятию посильного участия в этом деле. По поводу выраженного присутствием по делам православного духовенства желания возобновить в западном крае деятельность церковных братств и составленного по сему делу проекта, преосвященный Иосиф, передавая отношение касательно сего дела в консисторию для исполнения этого распоряжения высшего начальства, не мог не обратить внимания на следующие два обстоятельства: 1) на прибавление в уставе новоучреждаемых братств того положения, что вступление в оное прихожан не освобождает их от обязанности по отношению к своей приходской церкви; 2) на то, что множество церковных братств образовалось еще во времена унии, с утверждения униатских епископов, и уставы сих братств и по духу и по смыслу представляют только подражание братствам, имеющимся при латинских костелах, и иногда выражены в неприязненном православию духе, а потому и велел их или исправить или же заменить новыми. Первое таковое братство было свято-Никольское, учрежденное при Ковенском соборе, причем Владыка принял на себя звание почетного председателя этого братства. Не маловажными распоряжениями преосвященного по епархии в этом году были распоряжения: об устройстве форменных по церквам брачных венцов и купелей, которые до того времени заменялись обыкновенной посудой, и о правильной постановке воспитания в семействах священников, которое особенно было необходимо при тогдашнем положении западного края, требовавшем усиления тех основ, на которых должно было ему укрепиться после польского мятежа 1863 г., т. е. идей православия и русской народности. Изможденный болезнью великий старец дает такую резолюцию консистории: «Несколько уже раз было напоминаемо и внушаемо духовенству Литовской епархии о печальном положении тех священнических семейств, в которых священнические жены не могут дать детям своим первоначального православного русского воспитания. Новые подобные случаи заставляют епархиальное начальство обратить на это и теперь внимание. Благодарение Богу, образование священнических дочерей в Виленском училище девиц духовного звания принялось вполне удовлетворительно во всех отношениях, и впоследствии из них выйдут достойные и своему званию соответственные священнические жены и матери. Но и до того времени следует озаботиться, чтобы поступающие в священство не соединялись браком с девицами, чуждыми русского православного образования. Посему предлагаю консистории 1) при решении на будущее время о допущении к рукоположению кандидатов в священники и диаконы иметь в виду письменное свидетельство благочинного и двух надежных местных священников о знании женою того кандидата читать исправно по-славянски и по-русски, а также знании важнейших православной церкви молитв и катехизиса; 2) предписать благочинным не допускать брака означенных кандидатов во священники и диаконы прежде удостоверения о знании невестами упомянутых выше предметов и выдачи им о таковом знании письменного свидетельства; 3) в случае же сомнения в верности такого свидетельства, поверять оное посредством других благонадежных духовных, и, если окажется, что жены кандидатов во священство не знают означенных предметов, то не допускать сих кандидатов к рукоположению; 4) внушить всему духовенству, чтобы оно озаботилось, по возможности, о помещении дочерей своих в Виленское женское духовное училище, дабы епархиальное начальство впоследствии могло уже не прибегать к подобным выше прописанным мерам и быть без них уверенным в надежности на будущее время священнических жен и дочерей всей Литовской православной паствы. Разумеется, воспитанницы упомянутого духовного училища в означенных выше свидетельствах не будут нуждаться». Это распоряжение, конечно, не мало посодействовало означенной цели, – т. е. более правильному воспитанию детей местного духовенства, почему-либо не поступивших в училища.

Из важнейших событий следующего 1865 года для Литовской епархии, в которых так, или иначе, принимал участие маститый архипастырь, было открытие женского монастыря в Вильне и закладка при нем теплой церкви во имя Покрова Пр. Богородицы, совершенная, за болезнью его, преосвященным Александром, епископом Ковенским; открытие Виленского Свято-Духовского братства, освящение часовни на Георгиевской площади, устроенной в воспоминание доблестных подвигов павших воинов и для поминовения в ней всех павших на поле брани, при подавлении мятежа 1863 г.; закладка Пречистенского собора и, наконец, освящение семинарии после капитальной перестройки ее. В этом же году состоялось отпущение 500000 р. из государственного казначейства на возобновление старых и постройку новых церквей в губерниях Виленской и Гродненской, причем Владыка снова пригласил духовенство к молитве за Государя. Но как ни много было поводов к тому, чтобы архипастырь радовался, видя исполнение многих своих заветных желаний, однако, несмотря на все это, здоровье его все более и более ухудшалось. В продолжении всего этого года мы его не видим уже ни на одном торжестве, так что последние теряли, вследствие его отсутствия, значительную долю своей торжественности.

Великим утешением для недужного старца было оказанное ему в следующем 1866 г. Высочайшее внимание, выразившееся в пожаловании ему посоха, осыпанного драгоценными камнями, при лестном рескрипте. Препровождая сей рескрипт в консисторию для объявления по всей епархии, Владыка прописал следующее: «Всемилостивейшия слова рескрипта не только лестны милостивым вниманием ко мне Государя Императора, но и знаменательны благосклонною, одобрительною оценкою жизни, пройденной здешнею православною паствою с ея пастырями. Да потщатся же эта паства и ея пастыри дальнейшим следованием по тому же пути преуспеяния в духе истинного православия и русской народности. Надеюсь, что, по сему случаю, духовенство Литовской епархии принесет теплые молитвы Всевышнему о благоденствии Государя Императора и Августейшего дома Его. Надеюсь, что оно помолится Господу Богу и о мне недостойном, да укрепит Он силы мои на дальнейшее служение царю, отечеству и церкви православной, и на благо вверенной мне паствы». В том же году, по поводу всеподданнейшего письма митрополита Государю, в котором он приносил Ему поздравление с избавлением от угрожавшей его жизни опасности – от себя «недужного старца» и от всей Литовской епархии, он получил другой рескрипт от Государя, в котором последний выражал ему благодарность за поздравление и высказывал желание, чтобы Господь продлил дни полезного служения Иосифа, столь памятного в летописях православной церкви. После такого знака Всемилостивейшего внимания, маститый архипастырь не мог уже удержать себя в своих покоях и не помолиться за Государя со всей своей паствой. И вот 17 Апреля, собравши свои последние силы, он совершил литургию и после нее благодарственный молебен в Свято-Духовском монастыре, в сослужении с преосвященным Александром, епископом Ковенским.

По случаю нового покушения на жизнь Государя Императора в 1867 г. в Париже, митрополит также послал свое поздравление с этим Государю и получил от него благодарность за это поздравление. В Июне сего года прибыл и сам Государь в Вильну, но преосвященный Иосиф, к крайнему своему прискорбию, вследствие своей болезни, не мог уже встретить его лично, а приветствовал его письменно от себя. Перед своим отъездом Государь посетил Владыку, чем и доставил ему великое утешение. Весьма также сожалел преосвященный митрополит и о том, что ему не пришлось совершить освящение вновь отделанного Кафедрального собора, которое было совершено преосвященными Антонием Зубко, Игнатием и Александром. В воспоминание сего радостного для себя события, митрополит пожертвовал в пользу бедных 500 руб., чтобы они помолились Господу о Государе и добрых исполнителях Его воли. В том же году состоялось освящение возобновленной древней Пятницкой церкви в Вальве, в возобновлении которой с давнего времени принимал горячее участие и сам Владыка. Искреннее участие принял он в потере всей русской церкви – в смерти митрополита Московского Филарета, и тотчас же, по получении о сем известия, распорядился относительно того, чтобы по всем церквам совершалось в определенные дни моления о его душе. Великим утешением для приснопамятного архипастыря, при его тяжких недугах, было видеть успехи в Литовской епархии того дела – православия и русской народности, которому он посвятил всю свою жизнь. А насколько успешно шло дело в последние годы его жизни, можно судить по отчету г. обер-прокурора за 1866 г., составленному, конечно, на основании отчета о положении своей епархии самого же митрополита. Вслед за подавлением польского мятежа и дарованием населению западных губерний разных гражданских прав, после усиления в крае чисто русского элемента и принятия других мер, повлекших за собою ослабление прежнего влияния на народ со стороны польщизны и ксендзов, доверие к которым и без того уже поколебалось сильно, вследствие преступного их поведения во время последнего мятежа, открылось сильное религиозное движение и в самых обширных размерах. Присоединялись одновременно целые семейства и даже целые католические приходы. Общее число лиц, оставивших латинство, доходило в одном только 1866 г. до 25000, и не одни только простолюдины переходили в православие, но и лица образованные, как напр. князь Радзивилл, князь Друцкой-Любецкий, предок которого еще в 1617 г. был в числе учредителей Луцкого братства, основанного для отпора нападкам католицизма. Благотворное влияние имел на простой народ переход в православие ксендзов и в особенности ксендза Подберезского прихода, Иоанна Стрелецкого, принятого в число членов Литовской епархии, с оставлением в сане священства. Путем изучения духовной литературы, дойдя до убеждения в истинности Восточной церкви, Стрелецкий своими наставлениями и примером содействовал обращению в православие 1500 своих прежних прихожан. Между тем умножение православной церкви десятками тысяч вызвало потребность в образовании новых приходов и в сооружении храмов, и потребность эта была удовлетворена. В 1865 и 1866 г. было учреждено 19 новых приходов и на ассигнованные 500000 р. в течение пяти лет было построено 57 новых церквей, и в том числе до 10 каменных. В самой Вильне, как мы уже замечали, деятельно совершалось восстановление древних русских памятников. Так, по представлению графа Муравьева, была обновлена древняя Пятницкая церковь, великолепно возобновлен Кафедральный собор и Пречистенская церковь, так что древняя столица Литовских князей с своими десятью православными храмами, снова приняла вид, после вековых невзгод, вполне русского города. Одним словом, дело православия и русской народности, начиная со времени управления графа Муравьева и до самого 1868 года, было поставлено так хорошо, что маститый Литовский архипастырь в конце 1867 г. писал Св. Синоду уже дрожащей рукой, как бы прозирая будущее преуспеяние его паствы, что «все предвещает для Литовской паствы желаемую для православной церкви и России будущность, если не помешают тому какия--либо, сохрани Господи, непредвиденные обстоятельства».

К сожалению эти обстоятельства, которых так опасался приснопамятный святитель, действительно случились. На закате дней своих великий святитель увидел поворот назад в местной политике по отношению к латино-польской партии, соединенный со вредом для православия и русской народности. Это изменение по отношению к польщизне и католицизму, со вступлением в управление краем печальной памяти генерал-губернатора Потапова, и столь резко выразившееся в высылке с жандармами покойного преосвященного Смарагда за его проповедь патриотического содержания и приверженность к православию, весьма сильно должно было огорчить митрополита Иосифа и способствовать усилению его болезни и приближению кончины. Некоторым утешением для него в это время было открытие, по его представлению, приюта при женском монастыре для воспитанниц-сирот православного духовенства Литовской епархии и дочерей служащих в северо-западном крае недостаточных чиновников и, наконец, освящение 22 Октября Пречистенского собора, совершенное архиепископом Антонием и епископами: Игнатием и Иосифом, – новым викарием митрополита, назначенным на место преосвященного Александра, переведенного в Минск, на самостоятельную кафедру. Это было последнее утешение в жизни для Владыки, который после этого мог сказать: «Ныне отпущаеши раба твоего, Владыко, с миром, потому что очи мои узрели восстановление уже последней и древней святыни русской, некогда поруганной врагами православия».

И ровно через месяц, а именно 23 Ноября, святителя не стало. Великое светило, столь долго сиявшее на горизонте Литовской церкви, угасло навсегда. Это печальное событие случилось в Субботу 23-го Ноября, в 35 минут 1-го часа по полудни. За два, или за три дня до кончины, преосвященный Иосиф, удручаемый уже несколько лет тяжкими недугами, чувствовал себя, как обыкновенно, но 21-го Ноября ему стало дурно: произошел какой-то резкий переворот в его организме. С этого времени он уже не принимал пищи и не спал, однако еще был в памяти. В Пятницу, 22 числа, он исповедовался и причастился. Когда прибыли к нему доктора, он спокойно спросил их: «Скажите мне правду, не стесняйтесь обыкновенною скрытностию пред умирающим. Мне так плохо, что кажется жизнь моя кончается». Медики сказали ему правду. Ночью, с пятницы на субботу, ему стало очень тяжело. Он чувствовал сильную жажду, – то ему представлялось, что комнаты его наполнены народом, и он спрашивал: «Откуда так много народу?», – то просил, чтобы его переодевали. К утру ему стало лучше, и он по своему желанию приобщился. После того был в спокойном состоянии, но чем далее, тем слабее. В 12-м часу дня он велел пригласить к себе преосвященного епископа Иосифа, который, по случаю храмового праздника в дворцовой церкви, совершал там литургию. Но пока он приехал в покои митрополита, застал уже бездыханное тело святителя. До самой своей кончины он был спокоен. Он бестрепетно взирал на приближение смерти, ибо знал, что она есть путь к истинной жизни. Душу его не тревожили безнадежно и помышления об осиротевшей его пастве, потому что он также знал, что с ней всегда пребудет благодать небесного промысла и память его дел и примера. В последние минуты жизни он вздохнул три раза и отдал Богу свою душу. Известие о смерти Архипастыря быстро распространилось. Не прошло и часу после его кончины, как народ во множестве стал стекаться к митрополичьим покоям. На лицах всех было заметно глубокое сожаление о потере незабвенного святителя. После облачения тела, была совершена панихида. Вечером, в субботу, была совершена другая панихида, при окончании которой преосвященный Иосиф, епископ Ковенский, сказал краткую речь, в которой упомянул о том, что новопреставленному в сей день предуготован путь к престолу Царя славы двумя великими тружениками земли русской и святыми мужами – Князем Александром Невским и Святителем Митрофаном Воронежским, которые оба отошли ко Господу в этот день, т. е. 23 Ноября. На другой день, т. е. 24 Ноября, тело было положено во гроб и перенесено в крестовую церковь; 25 числа был совершен торжественный вынос тела в Николаевский собор, в сопровождении двух архиереев: преосвященного Антония Зубко и Иосифа. Ко дню погребения, к 29-му Ноября, кроме преосвященного Антония и Игнатия, прибыл Архиепископ Михаил, живший на покое в Жировицах, еще епископ Александр Минский, недавний викарий покойного, и Архиепископ Харьковский Макарий, по назначению Св. Синода. По Высочайшему повелению, прибыл также и обер-прокурор Св. Синода, граф Дмитрий Андреевич Толстой. 29-го числа, после литургии, отслуженной тремя архиереями: Макарием, Александром и Иосифом, преосвященный Макарий сказал поучение, в котором в проникнутых глубоким чувством выражениях изобразил пастырское служение покойного, его заслуги перед церковью и отечеством в деле возвращения своей паствы к духовному общению с православной церковью. Затем началось погребальное отпевание, которое совершилось шестью архиереями, четырьмя архимандритами и многочисленным духовенством, доходившим до 100 человек, как городских, так и прибывших из уездов. При прощании с почившим, не без удивления было замечено всеми, что, несмотря на семидневное пребывание останков покойного под влиянием разнообразных температур – в теплых комнатах его покоев, в более прохладных – домовой его церкви и, наконец, в соборе, тело его нисколько не подверглось влиянию разлагающих его стихий; спокойный лик великого архипастыря изображал его, как бы уснувшим. Из собора тело торжественно было перенесено в Свято-Духовский монастырь, где, по отправлении литии, было сказано последнее прощальное приветствие почившему его викарием, епископом Иосифом, и затем гроб был вынесен в пещерную церковь и благочестно опущен в каменной пещере, где почивали мощи Св. трех Виленских мучеников. На том месте, где поставлен гроб, положена чугунная доска с надписью: «Помяни Господи во царствии Твоем раба Твоего, святителя Иосифа. Святые Виленские мученики, Антоние, Иоанне и Евстафие, молите Бога о мне». «1850 г.» Год этот обозначен потому, что доска была приготовлена митрополитом еще в 1850 году. При перенесении тела покойного митрополита из собора в Свято-Духовский монастырь, особенно было умилительно видеть вокруг его гроба собравшуюся со всех сторон края семью его сподвижников, особенно преосвященных Антония и Михаила, как старейших и непосредственных его помощников в совершенном им великом деле. Присутствие этих исторических лиц вокруг исторического гроба оживило в памяти многих из присутствующих историческое событие 1839 года. Так почил о Господе великий подвижник православия – митрополит Иосиф. Так был сдвинут рукою смерти со свещника Литовской церкви ее ярко горевший светильник.

Рассмотревши общественную деятельность приснопамятного Литовского святителя, мы теперь должны перейти к изображению его наружного вида, его характера, его частной жизни, чтобы светлая личность иерарха яснее представлялась взору со всех сторон. Прежде всего, если верно известное положение, что лицо есть зеркало души, то оно всего более может быть приложено к покойному митрополиту. Смотря на его три портрета, снятые с него, – один, в бытность его униатским епископом, другой – православным архиепископом, и последний – уже митрополитом, легко заметить, что его наружность была благовидная, привлекательная, как-то сразу располагающая к себе. Особенно хороши были его глаза, в которых ясно отражались глубокий ум, тонкая проницательность взора. Большая седая борода и митрополичий клобук с бриллиантовым крестом придавали его фигуре еще более величественный вид.

Закаленный с детства покойный митрополит почти всю свою жизнь до 60 лет не подвергался болезням. Это значительно способствовало его и напряженной деятельности и его, можно сказать, усиленному и непрестанному труду. Особенно велика была его деятельность, при подготовлении воссоединения униатов с православной церковью. Кроме большой официальной переписки, у него была в то время еще большая, конфиденциальная, со своими викариями. В отсутствии своем из епархии он исписывал им на скорую руку целые листы наставлений и указаний по разнородным текущим делам и обстоятельствам. Все черновые, а иногда и беловые бумаги, он переписывал сам, вследствие их важности. Вследствие сего у него в 60-х годах его жизни открылось дрожание трех пальцев, которыми держится перо, и доктора приписывали это, именно, усиленной его деятельности. И в последние годы его жизни, когда посещали его уже недуги, Владыка не мог оставаться без дела, и, несмотря на то, что у него было два помощника, ни одно дело не решалось по епархии без его тщательного пересмотра. Насколько высоко ставил Владыка свой долг начальника епархии может служить свидетельством следующий факт. Собравшись в 1863 г. для излечения на минеральные воды на несколько недель и поручив управление епархией своему викарию, он, однако же, в виду затруднительного положения некоторых местностей Литовской епархии вследствие мятежа счел противным своему долгу отлучиться, хотя и на короткое время, и потому оставил свое намерение ехать на воды. Аккуратность его по службе была поразительная. Лицам, служившим в Литовской консистории, нередко приходилось просиживать целые ночи, наводя, по требованию митрополита, справки; никакой доклад, как бы он ни был сложен и запутан, не задерживался им долее трех дней. Три дня – это был у него как бы срок, в который он был обязан рассмотреть и решить дело, хотя бы для этого нужно было пожертвовать и отдыхом¹⁰⁰. Правда, некоторые считали его ленивым. Но, по собственному замечанию покойного, это происходило от того, что он все свои распоряжения обдумывал и заготовлял без огласки, в тиши кабинета. Каждое дело совершалось как бы нечаянно, тогда как оно стоило ему утомительной и часто продолжительной умственной работы, о которой, конечно, не могли знать все и оценить надлежащим образом. Прежде чем решиться на какое-нибудь дело, он обдумывал его со всех сторон и затем уже с настойчивостью старался привести его в исполнение.

Будучи сам аккуратен во всем, покойный любил и в других аккуратность и наказывал за недостаток ее, прибегая в этом случае иногда к оригинальным мерам. Так, однажды, вследствие опоздания к богослужению в крестовой церкви одного иеродиакона, преосвященный Иосиф велел оштрафовать его двумя рублями, купить на оные две восковых свечи, поставить их перед местною иконою, и класть этому иеродиакону земные поклоны перед нею во время вечернего богослужения, при пении песни «ныне отпущаеши», до тех пор, пока не сгорят свечи. Особенно он требовал аккуратности от консистории и благочинных. Поэтому, в 1846 г., заметив медленный ход дел в консистории, он поставил это на вид консистории и предложил, чтобы каждый из членов консистории ежемесячно с своим столоначальником пересматривал по своему столу дела, чтобы через то не оставлять их в забвении и давать им законный ход. Он же неоднократно штрафовал благочинных за нерадение и неаккуратность в доставлении срочных ведомостей.

В обращении с низшими он был мягок, но с провинившимися строг и взыскателен, причем иногда самой лучшей мерой взыскания у него служил меткий энергический выговор, а также и насмешка, доходившая иногда до сарказма. Этих мер достаточно было для исправления провинившегося, и потому к более сильным мерам наказания приходилось редко обращаться. Эту черту характера покойного ценило высоко духовенство. Так, Гродненское духовенство в своем воспоминании о покойном заявило, что, именно, его благородному обращению, с одной стороны, и строгому внушению относительно лежащих на нем обязанностей – с другой, оно обязано тем, что из среды его нет и почти не было ни запрещенных, т. е. подвергшихся самому сильному наказанию, ни изменивших своему долгу и присяге¹⁰¹. Особенной внимательностью и нередко снисхождением пользовались у него деятели воссоединения, – его помощники в великом деле. На них он смотрел, как на силу, выражавшую в себе дорогое предание западно-русской церкви, и внушал молодым труженикам уважать ее, даже переносить с терпением недостатки их¹⁰² и не оскорблять. Однажды, стороной ему было указано на одного священника 70 лет, говорившего у себя дома по- польски. Владыка попросил оставить сего священника в покое, указывая на то, что дни его недолги, а между тем и он когда-то оказал большую услугу тем, что сам принял православие и мирно ввел его в своем приходе. Случилось, что один из преподавателей семинарии написал в «Северной пчеле» несколько статей, касавшихся Литовского духовенства и показавшихся обидными для консистории, которая, узнав о том, кто был автор, жаловалась на него митрополиту. Последний написал такую резолюцию: «Остави нам долги наша, якоже и мы оставляем». «Душеспасительно будет поступить на первый раз по сему глаголу Господню. Может быть провинившийся вовлечен к описанному здесь легкомысленному поступку не дурною нравственностью, не дурным характером, а только опрометчивостью и неопытностью; может быть Господь вразумит его и направит на путь истинной общественной деятельности. С другой стороны, ежедневный опыт указывает, а паче само провидение устраивает, что неправедные наветы, злобная клевета, обыкновенно обращаются во вред самих клеветников, а не тех, кто ими безвинно опорочен. Оставляя однако же виновника без особого преследования, не следует оставлять его без спасительного вразумления. Следует ему напомнить, что легкомысленные поступки противны достоинству благовоспитанного и благонамеренного человека, что покушаться на честь ближних двусмысленными обвинениями часто бывает виновнее, нежели похищать у них материальную собственность, или что способствовать и поощрять других к подобным покушениям еще виновнее, особенно, если это относится к юношеству, которого развращаются понятия и нравственный характер. Напоминание это предоставляю сделать от правления семинарии, в которое консистория сообщит о сем. Впрочем, ежели консистория пожелает другого удовлетворения, то долгом моим будет дать делу иной ход». Получивши в правлении внушение, несчастный писатель в самом скором времени постарался оставить семинарию и перейти в ведомство министерства народного просвещения. Как он был внимателен к тем из старцев-священников, которые отличались доброй жизнью, можно судить по следующему факту. Каменецкий вице-благочинный, священник Паевский, просил митрополита разрешить ему соборне отслужить литургию, по случаю оканчивающегося пятидесятилетия священства его. Иосиф написал такую резолюцию на его прошении: «При таком редком случае пятидесятилетнего священнослужительства, и можно, и должно и без моего разрешения помолиться вам Господу Богу вместе с своими искренними и родными. Поздравляю вас, добрый старец, с этим драгоценным празднеством, тем более, что я всегда был доволен вашим служением церкви святой. Мне хотелось что-либо послать вам на память, но не придумал. Да, впрочем, для старцев, прошедших подобное вам поприще, самая лучшая награда, самое горячее желание есть, чтобы в настоящем мире свет добрых дел наших светился для всех добрым примером, а в мире будущем, чтобы Господь уготовал нам доброе прибежище в неизреченной своей благости». Можно себе представить, как должен был остаться довольным священник, получив такое благосклонное обращение к себе своего святителя.

По отношению к высшим митрополит был неискателен, и, где следовало, неуступчив. Так, когда, однажды, генерал-губернатор Бибиков обратился к нему с представлением о награждении законоучителя института, священника Немцевича, наперстным крестом, по рекомендации директора этого института, преосвященный отказал, вследствие того, что об успехах в преподавании этого законоучителя доносило некомпетентное лицо – директор, и даже сделал этому законоучителю строгий выговор за то, что он не пригласил на экзамен наблюдателя за преподаванием Закона Божия в Виленских учебных заведениях. Тоже самое подтверждает уже известное нам пререкание митрополита с учебным округом, по поводу законоучителя Петкевича. Не задумывался покойный святитель иногда и прямо в глаза сказать горькую правду высокопоставленным личностям. Так, когда при служении его в Ковенском соборе, во время пения Трисвятого, попечитель учебного округа Грубер и жандармский генерал Буксгевден смеялись, преосвященный Иосиф перед обедом в собрании, в присутствии генерал-губернатора, прочитал им нотацию о приличном поведении в церкви, так, что они должны были извиниться перед ним. Лесть и хитрость митрополит презирал, и с помощью их никто ничего не мог получить от него.

Но самым лучшим качеством преосвященного Иосифа, которое особенно нужно всякому начальнику, была справедливость, проявлявшаяся с особенной ясностью в назначении мест духовенству. На места он назначал по большей части сам, и назначал всегда справедливо, так, что духовенство вполне верило ему. Если он оказал кому-либо, по недоразумению, несправедливость, то старался загладить ее добром. Доказательством этого служит его поступок по отношению к священнику Рапацкому, которого он посадил было на епитимию в Троицкий монастырь с запрещением священно-служения за неотращение бороды, а потом, когда оказалось, что у него борода не растет от природы, а не по упорству, дал ему лучшее место, на котором он и пострадал смертью мученика от повстанцев в 1863 г.

Будучи сам справедлив, Владыка требовал справедливости и от других. Так, присутствуя в семинарии на экзаменах, он особенное внимание обращал на то, чтобы отметки за ответы ставились справедливо, и затем по достоинству этих отметок давал каждому воспитаннику место. Как человек прямой, преосвященный терпеть не мог безымянных доносов, и не только не обращал на них внимания, но и приказывал производить следствие для отыскания доносчиков, что доказывает его распоряжение, данное консистории 25 Февраля 1845 г., о розыскании лица, составившего и подбросившего ему безымянное донесение на Лидского благочинного, священника Бренна. Зато начальствующие лица были обязаны все знать и обо всем ему доносить. В выборе своих помощников Владыка показывал большое умение¹⁰³, что особенно выказалось в деле воссоединения униатов, когда все его помощники от викарных и до письмоводителя и келейника оправдали вполне его доверие.

Особенным вниманием и любовью покойного Владыки пользовались семинария и женское духовное училище. Как много он заботился о семинарии, можно видеть уже из того, что в Литовскую семинарию до последнего времени наставники и начальники избирались непосредственно самим митрополитом, и большинство их были магистры духовных академий. Но избрание наставников еще не составляет самого важного доказательства заботливости его о просвещении духовенства и его любви к воспитывающемуся юношеству. Чтобы понять эту любовь, нужно было видеть этого убеленного сединами старца среди воспитывающегося юношества. Здесь-то прежде всего замечалась его могучая нравственная сила и его способность создавать молодое поколение, ставящее задачей своей жизни благоденствие родины. Об этой обаятельной силе покойного так воспоминает досточтимый профессор М. О. Коялович, имевший счастье учиться в Литовской семинарии в блаженные времена митрополита Иосифа. «Мы живо помним, – пишет он, – из времен нашей юности те вечерние минуты, когда в Виленскую семинарию приезжал покойный митрополит, когда он в ученической комнате садился среди нас на ученическом стуле и беседовал с нами. В этой беседе обнаруживалось, что он знал всех родных почти каждого из нас, всю их обстановку, характер главнейших членов. В одно мгновение переносил он мальчика, сидящего за книгой в семинарии вдали от дома в этот самый дом, в круг его родных, в круг их интересов, и всюду предносил пред этим мальчиком идеал знания, служения делу. Семья, родина, наука, великая будущность сливались тут в один образ, захватывавший душу мало-мальски живую»¹⁰⁴. Зная характер родителей, он внимательно следил за поведением их детей-учеников, часто расспрашивал у начальства о поведении и прилежании их, а при посещении семинарии непременно справлялся о них, и, в случае неодобрительного отзыва, отечески вразумлял виновного; при этом он всегда напоминал о родителях. Если и родители провинившегося тоже были известны с невыгодной стороны, то владыка приказывал внимательно следить за ним. Иногда он являлся в семинарию в грозном виде, – это когда происходили в ней какие-либо выходки со стороны учеников; в это время невольный страх нападал на всех – даже учащих. Вразумивши учеников и наказав виновных, он не оставлял без наставления и начальствующих, внушая им внимательно следить за учащимися. К концу своего посещения он становился таким же добрым и любящим отцом, как и в другое время, и громогласное «исполла» бывало ответом воспитанников на его наставления. Вообще, несмотря на свой серьезный характер и даже кажущуюся суровость, Владыка имел доброе, любящее сердце. Для характеристики его в этом отношении приведем несколько воспоминаний о нем некоторых лиц, которым пришлось учиться при нем в духовно-учебных заведениях. Однажды, им было посещено одно духовное училище, помещавшееся в монастыре. Это было еще до воссоединения униатов. «Высокопреосвященный, – пишет один из учеников того училища, – был тогда без бороды и с стриженными волосами на голове. Пришел он в класс на экзамен в фиолетовом подряснике, подпоясанный широким парчовым поясом. Выражение лица высокопреосвященного исполнено было такой симпатии, обращение его с детьми было такое ласковое, отеческое, что посещение это запечатлелось на всю жизнь в сердцах бывших воспитанников сказанного училища. Один ученик удивил высокопреосвященного своими успехами по греческому языку. «А не сумеешь ли, – спросил его высокопр. – перевести другое место, какое придется на удачу?» «Постараюсь, в. вп.», – отвечал тот. Высокопреосвященный взял хрестоматию, развернул ее на удачу и дал ученику для перевода. Статейка случилась новая, которой еще не переводили, но ученик успел однако же перевести ее довольно изрядно; владыка, похвалив его за удачный перевод, спросил: «Сколько тебе лет?» «Четырнадцатый год», – отвечал ученик: «Ну, как окончишь семинарский курс, ты будешь знать так же хорошо по-гречески, как я теперь по-русски, и на 21 году своего возраста поступишь в духовную академию». Этот ученик, действительно, по окончании семинарского курса, поступил в академию. Ответами учеников на экзамене высокопр. остался вполне доволен и потому приказал дать воспитанникам трехдневный отдых. Боже мой! в каком душевном восторге выбежали ученики из класса! Каждый из них, казалось, рад бы поцеловать край одежды отца-архипастыря. Он между тем, как любящий отец среди своих детей, давал им вперед дорогу и замеченных им лучших учеников гладил по голове. Во время обеда владыка посетил столовую, отведал щи и суп, которые на этот случай были приготовлены на славу. «А всегда ли вас так хорошо кормят?», – спросил он, улыбаясь. «Да в. впр., не голодаем», – был общий ответ. «Знаю, знаю», – возразил владыка и, обратившись к училищному начальству, прибавил: «Кормите их хорошо; они стоят того; они хорошо у вас учатся». После сытного обеда, ученики на монастырском дворе играли в мяч. А высокопреосвященный между тем ходил в саду с спутником своим, вице-председателем Литовской консистории. Проходя близ ограды сада и смотря на ученические игры, владыка подозвал к себе двух учеников, одного из высшего, а другого из низшего отделения училища, которые особенно отличились перед ним на экзамене, и велел им войти в сад. «А умеете ли вы лазить по деревьям?» – спросил он призванных мальчиков. «Как не уметь, в. впр.?» – был их ответ. «Куда прикажете?» «А вот полезай кто-нибудь на эту черешню; сними нам несколько ягод». Черешня была гладкоствольная, но это не беда. Один из призванных мальчиков, что был ростом повыше, подсадил другого своего товарища; тот мигом, как белка, взобрался на самую верхушку дерева и набросал оттуда товарищу самых спелых ягод полную фуражку. Потом таким же путем спустился на землю и затем оба вместе, выбрав лучшие ягоды и положив их на верх фуражки, поднесли их владыке. Высокопреосвященный взял несколько ягод, вице-председатель консистории – тоже, а остальное было предоставлено в пользу трудившихся. Мальчики поблагодарили владыку и хотели уйти, но он удержал их. «Постойте, постойте еще. Я здесь видел на некоторых кустах крыжовника довольно спелые ягоды. А что, я думаю, вас, о. архимандрит никогда сюда не пускает?» «Не пускает», – был ответ. Владыка, смеясь, прибавил: «Да, я знаю, он скуп. Ну, я сделал бы ему сюрприз: я пустил бы вас всех сюда, да позволил бы распорядиться, как знаете. Вот уж о. архимандрит был бы мне благодарен! Но боюсь сделать это; ягоды еще не совсем зрелы и могли бы повредить вам. Так на этот раз нужно удовольствоваться малым. Наберите себе полную шапку крыжовника и попотчуйте товарищей, да только выбирайте ягоды поспелее». Мальчики бросились к кустам, а владыка, продолжая прохаживаться, подзывал их то к тому, то к другому кусту: «Сюда, сюда, дети; вот здесь хорошие ягоды». Когда фуражка наполнилась крыжовником, мальчики-счастливцы поцеловали руку архипастыря и, держа над головою – один шапку с черешнями, другой – с крыжовником, побежали, подпрыгивая, к своим товарищам. Те окружили счастливцев; ягоды вмиг били истреблены, и расспросам: «Как, что говорил владыка?», и возгласам: «Вот какой добрый, вот отец архипастырь!» – не было конца.

Тот же очевидец приводит еще следующее воспоминание о митрополите Иосифе. «В сороковых годах, – пишет он, – митрополит жил постоянно в Петербурге, но на экзамен всегда приезжал в Жировицы. Помещался он в таких случаях в монастыре, на втором этаже, а в третьем – прямо над его покоями помещалось в одно время богословское отделение. После обеда в нем как-то пришелся класс патристики. Преподаватель этого предмета почему-то опоздал на урок. Ученики скучали в ожидании учителя. Чтоб разогнать скуку и сократить время, один из них предложил почитать проповеди известного иезуита Петра Скарги. Экземпляр его проповедей нашелся под рукой. И началась потеха. Остряк семинарист взошел на профессорскую кафедру и стал читать одну из сказанных проповедей, с интонацией, мимикой, жестами, словом, со всеми приемами, свойственными латинским проповедникам. Каждая его выходка сопровождалась шумом, смехом, аплодисментами, топаньем целого класса. Семинаристы совершенно забыли, что внизу помещается высокопреосвященный. Но вдруг, когда экстаз дошел до самой высшей степени, является архиерейский келейник и говорит: «Господа, ради Бога, не шумите! вы не даете покоя его высокопреосвященству. Он послал меня сюда спросить, что это у вас делается?» «Доложите его впр., – сказал проповедник, – что в отсутствие учителя мы читаем проповеди Скарги, а сотоварищи мои не могли удержаться от смеха, при чтении этих курьезных иезуитских проповедей». В классе после того, конечно, водворилась совершенная тишина, и со стороны высокопреосвященного никому не последовало ни выговора, ни замечания.

Для воспитывавшихся в Жировицкой семинарии памятны, без сомнения, по эту пору те счастливые дни, когда высокопреосвященный приезжал на экзамен. На экзамене он обыкновенно присутствовал сначала до конца и следил за успехами учеников с истинно отеческой заботливостью. Кто отвечал хорошо, у того расспрашивал о житье-бытье его родителей, обещал дать хорошее место, по окончании семинарского курса, но в тоже время не оказывал совершенной холодности и к тем, кто был послабее, если неудовлетворительность успехов в науках происходила от недостатка природных способностей, а не от лености. После экзамена бывал для воспитанников семинарии настоящий праздник. Высокопреосвященный каждый раз давал им на сласти 50–60 руб. Но сверх того перворазрядные ученики удостаивались еще особого угощения. Кто из воспитанников Литовской семинарии сороковых годов не помнит красивенького деревянного домика в Жировицах, принадлежавшего викарному архиерею? За домиком находился небольшой, но отлично устроенный сад. В этот сад лучшие семинаристы, по распоряжению архипастыря, приглашались на чай. Кому довелась в таком случае быть здесь, тот без сомнения не забыл приятного впечатления, вынесенного отсюда, Вот на крыльце, выходившем в сад, сидит, бывало, высокопреосвященный митрополит без всяких знаков отличия. Его окружают наставники семинарии и члены консистории со своими семействами. В этом, как бы семейном кружке, ведется веселая, непринужденная беседа. Владыка, разумеется, принимает в ней самое живое участие. Удовольствие гостей еще усиливается по временам прекрасным пением архиерейских певчих. Семинаристы между тем гуляют по аллеям сада, резвятся, бегают, кто играет в мяч, кто затевает какую-либо другую игру, смотря по своему вкусу и возрасту. Всюду шум, смех, говор. Архиерейская прислуга, с своей стороны, не забывает своего дела. Согласно воле высокого хозяина, беспрестанно разносятся гуляющим чай, пирожное, разного рода сласти. Но главное, что оживляло здесь всех и каждого, это не угощение, которое предлагалось в совершенном изобилии, а личность радушного хозяина. Смотришь, бывало, на светлое, сияющее удовольствием лицо архипастыря, видишь неподдельную радость, написанную на лицах всех его окружающих и забываешь, что перед тобою высший начальник; кажется, что это любящий отец среди своего семейства, среди своих деток. Да, подобные минуты никогда не забываются, и впечатление, произведенное ими на душу, неизгладимо».

С перенесением епархиального управления и семинарии в Вильну, митрополит также ежегодно устраивал ученикам семинарии и училища рекреацию в Тринополе, куда ученики являлись в 9 ч., а возвращались в 10–11 ч. вечера. Там тоже подавался чай, разного рода сласти, гуляли по саду, пели песни и вообще веселились; причем присутствовал и сам митрополит. Автор приведенных нами воспоминаний передает еще об одной замечательной черте в характере покойного владыки – о том, что ему нравилось в учениках семинарии практическое направление. На одном экзамене он пожелал прослушать рассуж1дение, написанное одним из первых учеников богословского отделения. Тот прочитал, и владыка остался его рассуждением очень доволен. Но профессор, почему-то не благоволивший к этому ученику, доложил, что другой написал на ту же тему гораздо лучше. «Хорошо, – сказал митрополит, – пусть прочитает и он». Когда окончилось чтение, владыка, обратившись к учителю, сказал: «Да, и это рассуждение написано изрядно, но предыдущее мне больше нравится. В последнем больше философствования, а в первом преобладает практический взгляд на предмет. Мы живем не на небе, а на земле. Если бы я писал на эту самую тему, то написал бы, именно так, как написал он», – указывая на первого чтеца. Другой автор воспоминаний о почившем архипастыре, как бы в объяснение этой черты в характере митрополита Иосифа, замечает, что он обращал большое внимание на медицину и сельское хозяйство, которые в то время преподавались в семинарии. В изучении первой он видел ту пользу, что священник, по своему положению среди народа, может быть лучшим лекарем в незначительных болезнях и своими советами удержать крестьян от искания помощи у евреев и знахарей. А сельское хозяйство он сам любил и желал, чтобы и священники занимались им; этим он думал более привязать их к местам служения и ввести кое-что новое в сферу сельскохозяйственной жизни. Одним словом, он желал, чтобы священник был первый и лучший человек в приходе. Так называемые публичные экзамены, бывшие всегда в июле месяце, он оканчивал наставлением, чтобы во время вакаций ученики помогали в хозяйстве своим родителям. «Я и сам возил снопы». «О, ректор, – говорил с улыбкой раз Владыка, – не давайте благословения тем, у которых, по приезде в Вильну будут белые руки, это лентяи, а благословляйте тех, у которых руки загорели от солнца, они, видно, что трудились». «Дети, не забудьте – трудитесь», – заканчивал он. Слово «дети» как-то особенно звучало в его устах, и единодушное «будем» и «исполла» было ответом. Таков был Владыка Иосиф в своих отношениях к воспитанникам семинарии.

Как на характерную черту покойного, доказывавшую его любовь к воспитанникам, нужно указать на то, что он был враг исключений воспитанников из заведения, и случаи такого рода были очень редки, и всякий начальник заведения несмело вступал в покои митрополита с докладом о необходимости исключения кого-либо из воспитанников. Строгий выговор ожидал его от Владыки: «Чем вы там занимались, обыкновенно, – говорил он начальнику, – чего смотрели, как могли допустить мальчика до такого состояния? Мне таких воспитателей не нужно. Вам легко расточать то, чего вы не собирали». Бывали случаи, что уволенным, только не за поведение, он дозволял снова вступать в училище. благодаря этому, многие уволенные получили возможность сделаться впоследствии хорошими людьми¹⁰⁵. Но зато он строго взыскивал со служащих при духовно-учебных заведениях, если видел, что они своим нерадением по службе подавали дурной пример воспитанникам. Так в 1850 г. семинарское правление, получив сведения о нерадении по должности 4 надзирателей Виленского училища, а также и о том, что они провели ночь под 1-ое Марта вне заведения, постановило дать им строжайший выговор. Митрополит, утвердив постановление правления по 4-м статьям, нашел постановление в пятой статье журнала слишком снисходительным и написал: «За изъясненные в сей статье беспорядки и нерадение надзиратели Виленского училища заслуживают не напоминания, а строгого наказания. Если допустить подобные упущения, то надзиратели будут для училищ не полезными наставниками, а вредными тунеядцами, – вредными по соблазну, который они произведут между юношеством. В особенности непростительны сим надзирателям холодность и небрежность к святой молитве. Какая надежда, что они будут в священстве рачительны к общественному богослужению, будут скоры к духовной помощи своим прихожанам по первому призванию, среди ночи, когда ныне ленятся явиться к общей молитве в самом заведении, в нескольких шагах? Какая надежда, что они подадут священный пример своим прихожанам, когда ныне не стыдятся предаваться леностному сну в то самое время, когда вверенные их попечению малютки приносят Господу Богу ангельские молитвы? По сему предлагаю правлению семинарии, кроме распоряжения, значащегося по пятой статье сего журнала, сделать еще следующее: 1) в воздаяние хотя малой справедливости, из жалования сказанных 4-х надзирателей, вовсе ими не заслуженного, взыскать по пяти рублей сер. и эти 20 р. отправить в пользу попечительства о бедных духовного звания; 2) на счет же сих надзирателей четыре свечи, каждую в полтину сер., поставить в семинарской церкви пред местным образом Пресвятые Богородицы, да небесная сия Владычица прежнюю их холодность и небрежение загладит пред Господом Богом святыми своими молитвами и предстательством; 3) разыскать, где и каким образом провели надзиратели ночь, в которую не находились в заведении, и о том сделать особое постановление; 4) распорядиться, чтобы каждый надзиратель списал для себя копию инструкции, для них предписанной; 5) напомнить сим надзирателям, что от их поведения и рачительности в нынешней должности будет зависеть совершенно дальнейшее их назначение, и первый из них, за которым будет обнаружено прежнее нерадение, определен будет послушником в строгий монастырь. 6) в случае, если означенные надзиратели окажутся вовсе несоответственными сей должности, по неспособности или дурному поведению, представить мне на их место достойных кандидатов из семинаристов, не кончивших еще учения. 7) справиться, как ведут себя надзиратели Жировицкого училища и принять меры, чтобы и там не возникли подобные упущения, как в Виленском».

Если еще к этому прибавить щедрые материальные пожертвования, доходившие иногда до нескольких тысяч, на улучшение положения духовно-учебных заведений, а особенно его излюбленного детища – женского духовного училища, то можно смело сказать, что Владыка был для детей отцом и справедливо мог требовать от них сыновней любви к себе. В своей речи, сказанной при открытии в Вильне Литовской семинарии, покойный Владыка совершенно справедливо мог сказать воспитанникам следующие слова, наглядно характеризующие его любовь и отеческое попечение о них: «Не как отец ли ваш я заботился об устройстве для вас многочисленных приютов духовного просвещения? Не как отец ли призревал в них особенно сирот и неимущих? Не как отец ли радел о возможности для вас удобств, при всей ограниченности прежних средств содержания? Не как отец ли старался я о доставлении вам достойнейших наставников? Не как отец ли руководил вас при всяком удобном случае спасительным наставлением? Не как отец ли заботился я обеспечить участь оканчивающих курс учения, соответственно достоинству каждого, без всякого лицеприятия? И после всего этого не слышали ли вы неоднократно, что от вас я не требую другой благодарности, кроме того только, чтобы вы были достойнейшими пастырями в церкви православной? Так, возлюбленные дети, и любовью и заботами и трудом и благовествованием приобрел я, кажется, название вашего отца. О! Не отказывайте же мне никогда в сем сладостном имени! А еще более не посрамите его поступками, чуждыми благодати»¹⁰⁶. Благодаря таким отношениям покойного митрополита к воспитанникам, последние питали к нему искреннюю любовь и теперь сохраняют самую благоговейную память за его истинно отеческое отношение к ним.

Эта отличительная черта покойного Владыки – любвеобильность, сказывалась и в его отношениях к иноверцам. Отстаивая всеми силами свою паству от происков иноверия, он в тоже время не питал к иноверцам неприязненного чувства, но, как истинный последователь Верховного Пастыреначальника, с христианской любовью относился к ним и сам торжественно засвидетельствовал это в одном из своих слов: «Ты, – обращается он к Богу, – знаешь, что исполнение лежащего на мне долга никогда не сопровождалось во мне неприязненными чувствами к отделенным от нас по вере братиям; что все мои к ним отношения растворялись внутренним чувством любви и долготерпения, часто может быть излишним, что это чувство любви к ним есть обет всей моей жизни, – и ненависть не коснется моего сердца даже тогда, если бы мне пришлось запечатлеть кровью эго душевное расположение»¹⁰⁷. Это же самое чувство любви он старался вложить и в своих пасомых: «Чем мы обязаны иноверным нашим братиям, – поучает он 8-го Мая 1845 г.: любовью, любовью, любовью, повторяю и буду повторять всегда с возлюбленным учеником Господа. Одна только любовь может уладить все, что есть тягостного в непреклонности нашего долга, при нынешнем несчастном разделении церкви. Любовь извинит заблуждение, стараясь оное рассеять, любовь отклонит прекословие, жертвуя своим самолюбием минутной слабости ближнего. Любовь перенесет скорби и напасти ради спасения заблудших собратов. Любовь победит ненависть, творя добро и ненавидящим нас. Любовь устранит всегда недоумения, производящия раздор непримиримый, и, может быть, соединит во едино то, что мы с горестью сердца видим разделенным вековыми заблуждениями и страстями»¹⁰⁸. После этого не удивительно, что такая могучая сила любви христианской невольно покоряла ему сердца всех его знавших и приобретала ему уважение у людей, противных ему убеждений.

Не менее замечательной чертой в характере митрополита была его небоязнь смерти. Как человек, в высшей степени верующий в промысл Божий, без воли коего не может и волос упасть с головы человека, преосвященный Иосиф неустрашимо смотрел в глаза всем опасностям, угрожавшим его жизни. «Вы знаете, – писал он в 1845 г. графу Протасову, – что я слишком свыкся с угрозами, чтобы обращать на них какое-либо внимание. Мне угрожали пороховым взрывом при освящении в 1840 г. Николаевского собора. В меня бросили тросточкою, или как хотите назвать – стрелою в Ковне, при открытии губернии. Меня предостерегали во время служения, при открытии в нынешнем году Виленского кафедрального собора, о слышанных в церкви угрозах; после этого неудивительно ли для меня не обращать внимания на большую часть менее официальных вестей и предостережений?» При всех подобного рода случаях он обыкновенно просил о нем не беспокоиться. По поводу одного покушения, он говорил, что в течение его поприща благодать Божия сохраняла его от всяких личных опасностей и что, с другой стороны, по своему характеру, он неприступен ни малейшей робости. «Если бы, – говорит он, – мне предстояла даже действительная опасность, я бы тому порадовался. Едва ли в жизни мне остается желать и ожидать чего-либо лучшего, как сподобиться пострадать за правое дело. Я столько же несмущенно, бестрепетно и безропотно принял бы стрелу в мое сердце, как и павшую у ног моих». В другом случае он заключает свое письмо так: «Военные считают счастием пасть на поле чести, почему же и мне не желать счастия умереть на добром подвиге». Этой чертой характера – бесстрашностью и объяснятся то обстоятельство, что он долгое время жил в Тринополе в 1861 г., когда около Вильны появились шайки повстанцев, которые легко могли проникнуть в убежище митрополита и убить его. Как известно, он стал готовиться к смерти еще с 1850 г., когда приготовил себе гроб под ракою св. мучеников и затем, чем слабее становился силами, тем более и более желал смерти, как успокоения от трудов. Так в 1862 г. он написал: «Неизвестен час и минута, когда Всевышний призовет меня от сей временной к вечной жизни. А пора, давно бы пора! Я совершил призвание, к нему же призва меня Господь Бог, и вполне убежден, что исполнил святую волю его. Благодарю Царя небесного, благодарю и царя земного! Прожил я до сих пор, хотя и не без тяжелых неприятностей, не без тягостной борьбы, но и не без сладостных сердцу отрад, – все мое служение, все мои начинания венчались успехом»¹⁰⁹.

Что касается частной жизни митрополита Иосифа, то она отличалась очень большой простотой. Гастрономия для него не имела никакого значения. Ел он самые простые блюда. Но когда давал у себя парадные обеды, то уже показывал себя важным лицом. Особенно он любил уединяться в своей летней даче, Тринополе, где вел жизнь самую простую. Здесь он часто предавался физической работе. Так, когда отстраивали Тринополь, митрополит сам выходил на работу вместе с рабочими, и часто заставали его запыленным среди развалин, или в какой-нибудь яме. Тринопольский сад, раскинутый на 12 десятинах, обязан всем своим устройством Иосифу, который сам разбирал и занимался посадкой деревьев. Впоследствии, устраивая и поддерживая сад, он сам очищал и подрезывал деревья, смотрел за опрятностью и порядком в нем и наслаждался видом каждого деревца, памятуя о посадке его и уходе за ним. Этим физическим занятиям он считал себя обязанным долговременным сохранением своего здоровья.

Кроме физических трудов в Тринополе, Владыка любил заниматься чтением, математическими и политическими соображениями; часто по целым часам он просиживал за планами и географическими картами. С особенной тщательностью следил он за русской литературой и щедрой рукой приобретал для библиотеки все, что заслуживало внимания, как по части беллетристики и точных наук, так и по отделу богословскому. Кроме того, он не упускал случая выписывать научные иностранные сочинения по различным отраслям знания в разнообразные иллюстрированные издания – иностранные и русские. Еще в 1851 году Владыка пожертвовал значительную часть своей библиотеки в пользу Литовской семинарии, а после его смерти и остальная библиотека в числе четырех шкафов поступила в состав библиотеки семинарии, так что, благодаря этому, Литовская семинария имеет библиотеку едва ли не самую лучшую не только между провинциальными, губернскими библиотеками средних учебных заведений, но и между столичными. Артистические, особенно живописные, произведения доставляли Владыке всегда большое наслаждение, и он истратил до 10000 руб. на украшение ими архиерейского дома в Вильне и Тринополе. Из изображений и картин ему особенно нравились священные изображения и картины, по преимуществу библейского и церковно-исторического содержания. Между всеми картинами особенное внимание обращала на себя довольно полная коллекция деятелей, известных в иерархии западно-русской церкви, современной введению здесь унии и до последних лет, которая имела особенную важность в научно-историческом отношении, так как по ней можно было проследить за тем, как с течением времени изменялись одеяние и весь внешний облик униатского духовенства. Любил также Владыка и пение, и часто призывал к себе для пения свой хор, и, благодаря этому вниманию митрополита к пению, хор архиерейский при нем был блестящим, и Виленские старожилы и теперь с особенным удовольствием воспоминают об архиерейском хоре времен покойного митрополита. Хор набирался из лучших голосов семинарии и училищ духовных, о которых митрополит очень заботился. Так как мальчики уже не были отпускаемы в дома родителей на каникулы, то Иосиф, желая доставить им хоть какое-либо удовлетворение за это, брал их к себе в Тринополь, где они и гостили иногда по две недели, будучи щедро угощаемы своим радушным хозяином. Любя хорошее пение, Владыка строго смотрел, чтобы оно не упадало и тщательно вникал в дело, если замечал этот упадок. Так, в начале пятидесятых годов, заметив с некоторого времени упадок архиерейского хора, преосвященный Иосиф поручил своему викарию, преосв. Евсевию, прозвать к себе хор и вникнуть в причину его упадка. При дознании оказалось, что многие певчие не успели, вследствие нерадения и лености регента, который весьма мало занимался обучением певчих в том учебном году. По докладе о сем Иосифу, он поручил семинарскому правлению сделать строгий выговор регенту, внушить ему быть более усердным в исполнении возложенной на него обязанности, с угрозой иначе лишиться какой-либо из своих должностей – учительской или регентской, или же обеих вместе. После этого пение поправилось.

Но самое отрадное развлечение находил он в семействе своей родной сестры, бывшей замужем за кафедральным протоиереем, и у которой были дети. Владыка и всегда вообще с особенной любовью относился к детям, а к своим племянникам тем более. Когда они гостили у него в Тринополе, он вместе с ними обедал, пил чай и вообще проводил время в семейном кругу. Вместе с детьми он совершал прогулки, ходил собирать грибы и плоды, и любил слушать их чтение. Часто в Тринопольском саду, в отдаленной его части, над прудом собиралась его семья, чтобы пить чай, и там же происходили так называемые Тринопольские балы, состоявшие в оживленном бегании детей. Не забывал митрополит и о своих престарелых родителях, которых он перевел в 1841 г. из Киевской губернии в свою епархию, в приход, отстоявший от Вильни в 130 верстах. Здесь, в Дзикушках, он отпраздновал их золотую свадьбу и здесь же имел сердечное удовольствие посещать их по разу или по два ежегодно. На память о себе он пожертвовал в церковь села Павловки Евангелие с такою надписью: «Аз, смиренный Иосиф, митрополит Литовский и Виленский, сию книгу св. Евангелия положил навсегда в церковь приходскую в селе Павловке, Киевской губернии, Липовецкого уезда, где дед мой Тимофей Семашко добре пастырствовал, где у самой паперти покоится прах моей бабы Марии, а также трех братьев и сестер, усопших во младенчестве, где и я молился из детства до юношеского возраста. Приношение сие в Январе месяце 1853г., на пятьдесят пятом году моей жизни. Помяни, Господи, меня недостойного и всех присных моих».

Любил преосвященный Иосиф и других своих родственников и всегда помогал им. Но эта любовь его к ним не простиралась до такой степени, чтобы заставить его копить деньги, именно, для них. Владыка был нестяжателен. Получая большое содержание, а именно, около 10000 р., он расточал их щедрой рукой на дела благотворительности. Так очень часто, по случаю почти каждой Высочайшей ему награды, а также в праздники Рождества Христова и Пасхи, жертвовал по 500 р. в пользу бедных. Еще в 1847 г. он завел правильную раздачу милостыни по субботам нищим, так что последних всегда собиралось до 150 человек. Во все время Крымской кампании он отказался от половины жалования в пользу казны. Не забывал он своими щедротами и православных церквей, и монастырей, а также духовно-учебных заведений. Так из 50000 р., оставшихся после его смерти, – 5000 р. он завещал в пользу православных монастырей, в 14 мест. Несколько тысяч было завещано в пользу Виленского¹¹⁰ к Киевского женских духовных училищ поровну с тем, чтобы на них были приобретены 4% непрерывные доходные билеты, а проценты с оных обращались на содержание в обоих училищах пансионерок из дочерей священнических или диаконских, преимущественно родственниц митрополита и их потомков. 5000 р. он завещал в распоряжение С.-Петербургской Академии Наук на издание своих записок с приложенными к ним документами.

Не забыты были им и высшие духовно-учебные заведения. Так, он завещал, чтобы Высочайше пожалованные два алмазные креста – один на клобук архиепископский, а другой – на митрополичий, также алмазные знаки ордена св. Александра Невского и св. Андрея Первозванного, были препровождены к кабинет Государя для испрошения за них денег свыше 9000 р., и на эти деньги положено им приобрести 4% непрерывно доходной билет на премию за лучшие курсовые сочинения воспитанников четырех духовных Академий, поочередно для каждой, чтобы возбудить в этих воспитанниках полезное соревнование и доставить лучшим из них хотя небольшое пособие, по окончании академического курса. На долю же родных, по завещанию, оставлено было всего 15000 р. восьми человекам.

Таким образом, почивший Владыка, при всех высоких качествах мужественного и любвеобильного ревнителя православия и горячего патриота, оставил по себе память и щедрого благотворителя, и чрез то получил право на упокоение с праведными, по слову Спасителя: «Блаженни милостивии, яко тии помиловани будут».

Мир же праху Твоему, незабвенный святитель. Благодарная тебе Литовская церковь никогда не забудет твоих заслуг для нее и вечно, пока стоит она, ежегодно, 23 Ноября, в день твоей кончины, будет совершать торжественное заупокойное моление о тебе. Но не забудет твоих заслуг великих и благодарное отечество, и сыны его до позднейших родов, соревнуя непоколебимости твоего духа, пусть познают от мала до велика из твоих великих пастырских подвигов, что истинная вера в святое откровение, неизменная верность своему Государю и пламенная любовь к церкви и отечеству пребывают нераздельно.

Прости и меня, любвеобильный святитель, что я, подвигнутый чувством глубочайшего уважения к твоей памяти, осмелился слабой рукою очертить твою личность и твои незабвенные заслуги для православной церкви и отечества.

Для более наглядного представления о великой и многосторонней деятельности и заслугах покойного митрополита Иосифа, считаем не лишним привести его послужной список от 1565 года.

Святейшего правительствующего Синода член, Иосиф, митрополит литовской епархии, и Свято-Духова Виленского монастыря священно-архимандрит.

Сверх сего: почетный член С.-Петербургской Академии наук, Императорского русского географического общества и духовных академий: Киевской и Казанской, и член Копенгагенского общества северных антиквариев.

69 лет.

Имеет:

Орден св. Апостола Андрея Первозванного, алмазные знаки ордена св. Александра Невского и ордена св. Владимира 1-й степени, св. Анны 1-й степени, алмазами украшенную панагию и посох, осыпанный драгоценными камнями, а также наперстный бронзовый крест и медаль в память войны 1853–56 годов.

Получает в год серебром:

1)  Штатного жалования по званию Литовского епархиального архиерея 4000 руб.

2)  Настоятельского жалования по Виленскому Свято-Духову монастырю 500 р.

3)  Пожизненной пенсии 1715 р. 40 коп.

4)  За отшедшие в казну имения 1339 р. 3 коп.

5)  Столовых, пожалованных в 1827 г., 343 р. 5 к.

6)  Пенсиона по ордену св. Андрея Первозванного 800 р.

Родился Киевской губернии, Липовецкого уезда, в селе Павловке. Из дворян, сын священника (после протоиерея) Иосифа. В мире именовался Иосиф Семашко.

Обучался сперва в Немировской гимназии: латинскому, французскому, русскому и польскому языкам, физике, математике, всеобщей истории, правам и географии. По окончании в Июне месяце 1816 г. гимназиального курса, поступил в главную семинарию при Императорском Виленском университете, где в течение четырех лет обучался: толкованию св. Писания, богословию догматическому, нравственному и пастырскому, церковной истории, каноническому праву, логике, ботанике, зоологии, красноречию и поэзии, словесности латинской, русской и польской, языкам греческому, еврейскому и французскому; и в 1820 г. окончил курс наук с ученой степенью магистра богословия. 1820 г. Июля 6.

По окончании курса в главной семинарии и возвращения в епархию, определен к должностям: кафедрального проповедника, ассесора Луцкой греко-униатской консистории и профессора богословия в епархиальной семинарии, каковые обязанности исправлял до времени выбытия к должности ассесора в коллегию. В течение сего времени рукоположен Луцким епископом, Иаковом Мартусевичем, в м. Жидичине, тогдашнем местопребывании Луцкого униатского епархиального начальства Волынской губернии,

в иподиакона      1820      Окт. 6

во диакона      1820      Дек. 26

во иерея      1821 Дек. 28.

Определен Луцким протопресвитером 1822 Янв. 7.

Избран в ассесоры духовной      коллегии 1822 Июня 20.

В сей должности находился прежде во 2-м департаменте римско-католической, а после греко-униатской духовной коллегии       с 1822 г. Августа по 1829 Апр. 21.

Произведен в сан каноника 1823 Март. 23.

Заседал в Высочайше учрежденном суде над Полоцким архиепископом Иоанном Красовским 1823.

С Высочайшего соизволения произведен в сан прелата-схоластика Луцкого униатского кафедрального капитула 1825 Окт. 8.

За «Отличныя способности, ревность и примерное благонравие» Всемилостивейше пожалован наперстным бриллиантовым крестом, с назначением столовых по 100 р. ассигн. в месяц 1827 Дек. 6.

В воздаяние усердной и ревностной службы Всемилостивейше сопричислен к ордену св. Анны второй степени 1828 Апр. 23.

Произведен в старшие соборные протоиереи 1828 г. в Мае. Именным Высочайшим указом, данным правительствующему Сенату, Всемилостивейше повелено быть ему викарным епископом и председателем консистории Белорусской греко-униатской епархии с наименованием епископом Мстиславским, присутствуя и в коллегии, когда будет в С.-Петербурге 1829 Апр. 21.

Пожаловано Всемилостивейше 1000 р. сер. на первоначальное обзаведение, по случаю возведения в епископский сан 1829 Мая 3.

В монашество из старших соборных протоиереев пострижен в С.-Петербурге, без перемены крестного имени, за несколько дней до посвящения в епископа 1829 г.

Во епископа хиротонисан в городе С.-Петербурге 1829 Авг. 4.

С того же времени состоял присутствующим в греко-униатской духовной коллегии по 1832 г. Нояб. 1, а председателем Белорусской греко-униатской консистории по      1833 Апр. 2.

Всемилостивейше пожалован архиерейским облачением 1829 Дек. 5.

Осматривал Белорусскую и Литовскую греко-униатские семинарии, по Высочайшему повелению 1830 Мар. 1.

Всемилостивейше сопричислен к ордену св. Владимира третьей степени «в воздаяние ревностных трудов и усердия к престолу» 1831 Дек. 6.

Назначен членом греко-униатской духовной коллегии 1832 Нояб. 1.

Именным Высочайшим указом, данным правительствующему Сенату, Всемилостивейше повелено ему быть Литовским греко-униатским епархиальным епископом, с оставлением и в должности члена коллегии 1833 Авг. 2.

Осматривал обе греко-униатские семинарии и все духовные училища Белорусской и Литовской епархии по Высочайшему повелению 1833 в Июне.

«В ознаменование Монаршаго благоволения и в награду ревностных и полезных трудов по управлению вверенной ему епархии» Всемилостивейше сопричислен к ордену св. Анны первой степени 1833 г. Дек. 6.

Обозревал обе греко-униатския семинарии и все духовные училища Белорусской и Литовской епархии, по Высочайшему повелению 1834      Мая 14.

Объявлено особое Монаршее благоволение за замечание о состоянии и устройстве греко-униатских семинарий и за некоторые предположения по устройству оных       1834 г.      Авг. 7.

Назначен присутствующим в комитете по униатским делам       1835 Мая 29.

Назначен присутствующим в комитете духовных училищ 1835 Дек. 19.

За «деятельное и полезное служение по управлению вверенной ему епархии и по должности члена коллегии греко-униатской» Всемилостивейше пожаловав алмазами украшенною панагией 1836 Янв. 1.

Осматривал обе греко-униатские епархии и их духовно-учебные заведения, по Высочайшему повелению 1837 Апр. 30.

Назначен председателем греко-униатской духовной коллегии 1838 Мар. 2.

В каковой должности состоял по 1843 Авг. 14.

Всемилостивейше сопричислен к ордену св. Владимира второй степени большого креста, «за отлично ревностные труды по коллегии и епархии, при успешной деятельности в восстановлении древних, свойственных греко-униатской церкви обрядов»       1838 Апр. 1.

Всемилостивейше разрешено ему представляться Государю Императору вместе с членами святейшего Синода 1838 г. Апр. 12.

«В ознаменование Высочайшего благоволения к отличным трудам его» Всемилостивейше пожалована ему пенсия по 600 р. ассигн. в год 1839 Март 17.

По Высочайше утвержденному положению св. Синода, возведен в сан архиепископа, с оставлением в должности председателя духовной коллегии, бывшей греко-униатской, переименованной Белорусско-Литовскую 1839 Мар 25.

Наименован архиепископом Литовским и Виленским и назначен священно-архимандритом Свято-Троицкого Виленского монастыря, по Высочайшему повелению 1840 Апр. 6.

По случаю болезни преосвященного Минского, управлял полгода Минской епархией, по Высочайшему повелению 1841 Мар. 23.

«За твердую деятельность к укреплению и распространению православия в вверенной ему обширной епархии, сообразно с достоинством и пользами церкви и отечества», Всемилостивейше сопричислен к ордену святого Александра Невского 1841 Мар. 28.

Всемилостивейше пожалована ему золотая      медаль в память воссоединения униатов с православной церковью 1841 Мар. 28.

Посетил важнейшие святые места в России, с Высочайшего разрешения 1842 Мая 1.

Объявлено ему Высочайшее удовольствие Государя Императора, по случаю доложенных Его Величеству сведений о посещении святых мест в России и о состоянии Литовской епархии, отношением обер-прокурора св. Синода от      1842 г. Окт. 27.

Высочайше назначен присутствующим в секретном комитете по делам о раскольниках и отступниках православия 1842 Нояб. 19.

Положено ему производство вознаграждения по 1339 р. 3 к. с. в год за переданные в казну имения, по указу св. Синода от 1842      Дек. 15.

За «ревностную заботливость об устройстве вверенной ему епархии и пламенное усердие к пользам православной церкви и отечества», Всемилостивейше сопричислен к ордену св. Владимира первой степени 1843 Апр. 9.

Осматривал епархии Могилевскую, Минскую и Полоцкую, по Высочайшему повелению 1843 Апр. 26.

Избран в члены Копенгагенского общества северных антиквариев 1843 Апр. 28.

Объявлено ему Высочайшее удовольствие, по случаю доложенных Государю Императору сведений, представленных после осмотра воссоединенных епархий, отношением обер-прокурора св. Синода от 1843 Июля 7.

Высочайшим рескриптом, по случаю закрытия Белорусско-Литовской коллегии, объявлена Ему Высоко-монаршая признательность «за постоянные и неутомимо ревностные труды по оной коллегии» 1843 Авг. 14.

Избран в почетные члены Казанской духов, академии 1844 г. Мая 11.

За пожертвованный капитал в 500 р. сер. в пользу попечительства о бедных духовного звания Литовской епархии изъявлена ему признательность св. Синода, как «за действие, происходящее от известной благопопечительности о благе вверенной ему паствы» 1844 Окт. 23.

Назначен священно архимандритом      Свято-Духова монастыря, по Высочайшему повелению 1845 Мар. 14.

Избран в почетные члены Виленского человеколюбивого общества 1845 Апр. 14.

Всемилостивейше пожалован ему алмазный крест для ношения на клобуке за «неутомимую ревность и распорядительность к должному устроению важной, вверенной ему епархии в западном крае империи», при Высочайшем рескрипте 1845       Апр. 14.

Осматривал епархии Могилевскую, Минскую и Полоцкую, по Высочайшему повелению 1845 Апр. 19.

Объявлена ему «совершенная признательность» св. Синода за «ревностное, вполне соответствующее видам высшего духовного начальства исполнение Высочайшего повеления по обозрению Могилевской, Минской и Полоцкой епархии» 1845 Нояб. 30.

Именным Высочайшим указом, данным св. правительствующему Синоду, повелено ему быть членом оного 1847 Апр. 1.

Объявлена ему «признательность» св. Синода за завещанный в пользу Виленского Свято-Духова монастыря капитал в 3000 р. Сер. 1848 г. Мар. 31.

Получил признательность русского географического общества за доставленные этнографические сведения 1847      Нояб. 27.

Осматривал епархии Могилевскую, Минскую и Полоцкую, по Высочайшему повелению 1849 Мар. 17.

За «неуклонные подвиги на особенно важном поприще управления вверенною ему епархиею, неутомимое действование к утверждению ея благосостояния и доблестное служение православной церкви и отечеству» Всемилостивейше пожаловав алмазными знаками ордена св. Александра Невского 1849 Апр. 9.

Поступил в комплект по ордену св. Александра Невского для получения пенсиона по 500 р. сер. в год с 1849 Сент. 1.

Избран в почетные члены Императорского русского географического общества 1851 Мая 20.

Объявлена «особенная признательность» св. Синода за пожертвование Литовской семинарии книг на цену свыше полутора тысяч рублей серебром, как за «новый знак усердия к пользам Литовской семинарии» 1851      Авг. 7.

За «пламенную ревность к православию, приверженность к престолу, благоуспешные действия, при восстановлении православной иерархии в стране древнего достояния церкви нашей, и неутомимые заботы об утверждении в духовных паствах праотеческой веры» возведен в сан митрополита; причем Всемилостивейше пожалован белым клобуком, украшенным крестом из драгоценных камней 1852 г. Мар. 30.

Всемилостивейше утвержден вице-президентом Виленского комитета общества попечительного о тюрьмах 1852 Апр. 9.

Объявлена ему «благодарность» Государя Императора за пожертвование на военные нужды во все продолжение войны половины производящегося по штату архиерейского жалования, т. е. по 2000 р. сер. в год 1854 Авг. 27.

За «неуклонное стремление ко благу отечественной церкви, пламенное усердие к престолу, неусыпное бодрствование на страже вверенного ему духовного стада и действование с непоколебимою твердостию к охранению его и вкоренению в нем спасительного учения веры православной» Всемилостивейше сопричислен к ордену святого Апостола Андрея Первозванного 1856 Авг. 26.

Получил бронзовый наперстный крест на Владимирской и медаль на Андреевской лентах в память войны 1854–56 годов      1856 Авг. 26.

Поступил в комплект по ордену св. Апостола Андрея Первозванного для получения пенсиона по 800 р. сер. в год, с прекращением получавшегося по ордену св. Александра Невского по 500 р. С 1857 Янв. 1.

Избран в почетные члены конференции Киевской духовной академии 1857 г. Дек. 20.

Избран в почетные члены Император      ской С.-Петербургской Академии Наук 1857 Дек. 29.

По Высочайшему повелению вызвал в С.-Петербург для присутствования в       св. Синоде сроком на один год 1859 Сент. 26.

По случаю Высочайшего в 30 день Апреля 1860 г. разрешения на отлучку из С.-Петербурга во вверенную ему Литовскую епархию, обозрел на возвратном пути в Вильно, по Высочайшему повелению, Могилевскую и Полоцкую епархии 1860 Апр. 30.

По случаю исполнившегося двадцатипятилетия со времени воссоединения униатов с православною церковью, удостоен Высочайшего рескрипта 1864 Мар. 25.

В изъявление «полного и совершенного к нему благоволения Государя Императора за его важные заслуги» пожалован Всемилостивейше посохом, осыпанным драгоценными камнями, при Высочайшем рескрипте 1860 Март. 27.

За выраженные верноподданическиея чувства радости об избавлении Государя Императора от угрожавшей опасности удостоен Высочайшего рескрипта 1866 Апр. 18.