Школьное просвещение инородцев Казанского края в XIX веке до введения просветительной системы Н.И. Ильминского

Школьное просвещение инородцев до XIX века было, можно сказать, только в зачаточном состоянии. Для многотысячного и разноплеменного инородческого населения Казанского края имелась единственная школа в г. Казане, а в сёлах и деревнях, среди самих инородцев, не было ни одной школы. Весь ХѴІІІ век дал всего только несколько сот полуграмотных инородцев, которые, не оказав почти никакого влияния на своих соплеменников, слились и затерялись в общей массе тёмного инородческого населения или в среде русского духовного сословия. Хотя до XIX в. школы были большой редкостно и в среде русского населения, но, тем не менее, встречались кое-где: то при церквях, открытые и поддерживаемые духовенством, то при усадьбах помещиков, заботившихся о просвещении своих крестьян. А для инородцев не кому было открывать школы. Местное духовенство чуждое им по языку и по своим симпатиям, стоявшее почти во враждебных или, по менышей мере, в чиновнических отношениях к своим пасуемым инородцам, далеко не было подготовлено к тому, чтоб заботиться об открытии школ для инородцев. Помещиков вблизи инородцев не было, так как большинство инородцев были государственными и дворцовыми крестьянами, а правительство, как известно, до самого конца XVIII в. не принимало почти никаких мир к распространению образования между сельским населением. Только с началом XIX в. правительство приступает к мероприятиям в интересах распространения грамотности и образования между сельским населением вообще и между инородцами в частности.

Начало XIX века совпадает со вступлением на престол Императора Александра I, высоко ценившего просвещение и видевшего в нём главное основание народного благосостояния. Тотчас по вступлению своему на престол, а затем и в продолжение всего своего царствования, Государь Император заботился о развитии дела народного образования. Первой существенной мерою в этом отношении является учреждение в 1802 году, в числе новообразованных семи министерств – Министерства Народного Просвещения. 24 января 1803 г. Россия разделена на учебные округи, а 26 числа этого же месяца и года учреждены „Правительственные правила Народного Просвещения“¹, которые 5 ноября 1804 г. заменены уставом учебных заведений². По этому уставу в губернских и уездных городах и в селениях всякий церковный приход или два прихода вместе должны иметь по крайней мере одно приходское училище. Приходские училища в селениях вверяются приходскому священнику и одному из почтеннейших жителей (§ 118). Цель приходских училищ двоякая: 1) приготовить юношество для уездных, училищ³, 2) доставить детям земледельческого и других сословий сведения, им приличные, сделать их в физическом и нравственном отношениях лучшими, дать им точные понятия о явлениях природы и истребления в них суеверий и предрассудков, действия коих столь вредны их благополучию, здоровью и состоянию (§ 119). В этих училищах обучают чтению, письму и первым действиям арифметики, главным началам Закона Божия и нравоучениям, читают с объяснением книгу: Краткое наставление о сельском домоводстве, явлениям природы, сложении человеческого тела и вообще о средствах к предохранению здоровья. Приходские училища содержатся в городах от городских обществ, в казённых селениях – на средства прихожан, в селениях помещичьих – на средства помещиков (§ 162).

По отношению к инородческим местностям Св. Синод высказал тогда мысль о необходимости употребления местного инородческого языка и инородческих переводов при обучении молодого поколения (в школах), так и взрослого инородческого населения. „В селениях обратившихся в Православную веру Греко российского исповедания, – читаем мы в введении Синода Сенату, – как-то: Корел, Черемис, Мордвы, Вотяков, Татар, Чуваш и прочих, коих дети по-русски не разумеют, учить священно и церковно-служителям в школах и церквях наставление производить на их природном языке то дотоле, доколе все их прихожане от мала до велика разуметь будут совершенно Российский язык, а для преподавания такового учения и можно будет употребить на первый случай назначенную Св. Синодом к изданию в печать книги на Российском языке с переводом на упомянутые, содержащую в себе церковные молитвы, символ веры, десятословие и катехизис, каковые книги для сих обращённых в веру Греческого исповедания народов могут послужить к лучшему вразумлению их и понятию о богопочитании и истинном познании святости христианской веры.

И для того в те села во все священно-служительские чины, открываться имеющие, производить или из семинарии тамошних уроженцев, знающих непрерывно употребляемый там язык, или и самих жителей, обучая последних первым действиям арифметики в семинарии“⁴.

В то же время заботу о просвещении крестьянского населения принимает на себя образованное в 1797 году Удельное Ведомство. В § 194 учреждения об Императорской фамилии, между прочим было указано, что экспедиция Уделов обязаны стараться заводить во всяком приходе, при церквях, школы, кои состоять должны под особым надзиранием приходских священников“. Чтобы «Установление сиё не оставалось без успеха“, чтобы склонить крестьян посылать своих детей в школы, Уделить предоставившим родителям учеников некоторые льготы: отцы отличившихся в учении детей освобождались от дачи подвод в первые два наряда, семейства обучавшихся крестьянских детей освобождались от рекрутской очереди⁵.

Указанные мероприятия правительства встречены были современниками с величайшим сочувствием и с самыми светлыми ожиданиями, но существенного значения в деле распространения грамотности среди населения не только инородческого, но и русского – они не имели. Причина этого заключалась в том, что правительство вовсе не давало средств на устройство и содержание сельских школ. Тогда как гимназии и уездные училища по новому уставу получали содержание от казны, с дополнением (для уездных училищ) из сумм городских обществ, расходы по устройству и содержанию приходских училищ возложены были всецело: в городах на городские общества, в помещичьих селениях на помещиков, а в казённых селениях на самих поселян, не исключая и инородцев. А так как громадное большинство инородцев Казанского края были казенными и удельными крестьянами, то заводить и содержать школы они должны были исключительно на свои средства. Но этого можно было ожидать от инородцев только в том случае, если бы они сознавали всю громадную важность и необходимость образования. А так как это сознание совершенно отсутствовало тогда у инородцев, то у них не зарождалось и мысли об открытии школ. Трудно было добиться от них согласия на открытие школы даже в том случае, если-бы грабительство само отпустило им средства на устройство и содержание школы. Но правительство эпохи Александра I, не давая никаких средств, ограничило свою деятельность только указанием порядка открытия и организации школы и контролем над школами. Так, в указе 1822 г. читаем: „инородцы имеют право отдавать своих детей для обучения в учрежденные от правительства учебные заведения, имеют право заводить и собственные школы, но не иначе, как с позволения гражданских губернаторов или областных начальников“.⁶ Но в том-то и дело, что инородцы, не сознавая необходимости образования, совсем не желали пользоваться правом обучать своих детей в правительственных учебных заведениях, ни, тем более, заводить на свои средства собственные школы.

В 1822 году попечитель Казанского учебного округа г. Магницкий сделал Совету Казанского университета предложение об учреждении подвижных ланкастерских школ взаимного обучения для поселян мордвы, черемис, чуваш и диких народов Кавказа и Сибири. Совет университета в том же году предложил директорам народных училищ предоставить по сему вопросу свои соображения. Директора народ. училищ через штатных смотрителей уездных училищ и при содействии местных преосвященных и губернаторов стали собирать сведения о местах и средствах для открытия указанных школ. В результате оказалось, что инородцы повсеместно, за редкими исключениями, не желали иметь у себя школу. Так во всей Вятской губернии только два общества изъявили согласие открыть школу на свой счёт⁷. Такие же результаты оказались, по всей вероятности, и в других губерниях. Относительно известен нам такой факт. 30 июня 1822 г. Казанский вице-губернатор сделал предложение Земскому суду Шуматовского волост. правления, Ядрин. y., о доставлении сведений о средствах и местах учреждения ланкастерских подвижных школ для черемис, чуваш и прочих инородцев». Земский сядь, выслушав это предположение, в свою очередь сделал запрос в Шуматовское вол. правление, которое от 23 августа того года ответило, что местные чуваши на учреждение школ желания не имеют⁸.

Таким образом, правительственные мероприятия остались без осуществления.

Но этим мы не хотим сказать того, что в эпоху Александра I школ совершенно не было среди инородцев. Благодаря личному усердию некоторых редких личностей из среды духовенства, школы все-таки существовали в редких инородческих селениях, ютясь то в церковных караулках, то в собственных домах священников. Средства содержания эти скромные рассадники грамотности получали то от церквей, то от тех же бескорыстных священников, с пособием, в некоторых местах, от самих крестьян. Учительский труд в этих школах несли те же священники за ничтожное вознаграждение от прихожан, или же совсем бесплатно. Казалось-бы, благородные стремления этих бескорыстных тружеников заслуживали всяческого поощрения и если не материальной, то хоть нравственной поддержки со стороны власть имущих, Но на деле вышло не так. Напротив, эти бескорыстные труженики встретили со стороны правительства препятствие к осуществлению своих просветительных стремлений. Дело в том, что Министерство народного просвещения особым циркуляром от 23 дек. 1811 г. разъяснило, что 5% сбору, взимаемому по Высочайшему повелению от 25 мая 1811 г. с содержателей частных пансионов, должны также подлежать и содержатели частных институтов, домашних училищ и других, под каким бы то ни было названием, частных учебных заведений, т. е. все домашние учителя грамоты обязаны платить в казну 5% от платы, получаемой ими с учеников. Через месяц после этого, именно от 30 янв. 1812 г., вышло еще распоряжение о том, чтобы все учителя пробрели свидетельства, дающие им право преподавания, и чтобы все неаттестованные прекратили обучение⁹. После этого начались полицейские розыски домашних учителей и требования с них 5% сбора. Распространив силу указанных распоряжений и на духовенство, местами, напр. в Казан. учебн. округе, стали требовать 5% сбора и с тех священно-церковно-служителей, которые занимались обучением детей в собственных домах. Священникам, конечно, показалось крайне обидным такое несправедливое требование и они не замедлили выразить вполне естественный протест. Протопоп г. Слободского, Вятск. губ. о. Георгий первый отказался от взноса 5% сбора, а за ним и другие. Вятская дирекция потребовала от них взноса через Консисторию, но Консистория вполне законно приняла сторону духовенства. По этому поводу началась между Консисторией и директором длинная переписка, принимавшая иногда (со стороны директора) довольно резкий характер. Дело дошло до высших инстанций. Вследствие донесения Вятского преосвящ. Гедеонов, Св. Синод через Обер-Прокурова объяснил министру Нар. Просвещения, что обучение священно-церковно-служителями детей прихожан Российской грамоте – чихать, писать и молитвам Господним – нельзя подводить под правила, для гражданских училищ и пансионов установленные, так как занятие эхо наиболее свойственно званию приходского духовенства, ибо соответствует оно одной из главнейших его обязанностей, учить прихожан своих благонравию и закону Божию, исполнение которой тем благо успешнее быть может, если дети самим же духовенством будут научены и грамоте, так что приходское духовенство, приемлющее на себя труд обучения детей, в особенности безвозмездно или без положительной платы, не токмо не должно подлежать той повинности, какую обязаны нести содержатели пансионов, но заслуживает от начальства одобрения, как за назидательный подвиг; а требование с священников приобретать свидетельства на звание учителя, подвергаясь особому испытанию, неуместно, и оскорбительно для них¹⁰. Министр согласился с мнением Св. Синода и сделал соответствующее распоряжение, дабы постановления Министерства относительно 5% сбора и получения свидетельств не были распространены на священно-церковно-служителей, занимающихся обучением детей своих прихожан предметам начальной школы. Синод уведомил об этом особыми указами от 22 июня 1814 г. всех епархиальных архиереев¹¹. Таким образом, духовенство, благодаря Вятскому епархиальному начальству, отстояло свое право учительства. Светские же частные учители должны были прекратить свою деятельность. В канцелярию Вятского директора поступали это время такого рода донесения: „честных училищ нет, так как старанием г. городничего они все за крыты“¹².

Но и школы духовенства существовали не долго. Не получая никакого вознаграждения, не имея ни времени, ни средств для поддержания своих школ, не видя особенного сочувствия к своим трудам со стороны начальства, священно-церковно-служители постепенно охладели к школьному делу так что из школ духовенства уцелели не многие. Когда в 1828 году по случаю отступнического движения был поднят вопрос, между прочим, и о школьном просвещении инородцев, то оказалось, что школ в инородческих приходах совсем почти не имеется.

В такому положении находилось дело народного образования в Казанском крае до вступления на престол Императора Николая I.

В царствование Николая I в деле народного образования произошла существенная перемена. При нём Удельное Ведомство и Министерство Государственных Имуществ с большей энергией, чем в предшествующее время, начинают заботиться о распространении образования среди своих крестьян. Школы заводятся сначала в Удельном Ведомстве. 25 окт. 1828 г. был Высочайше утверждён устав сельских удельных училищ¹³. По этому уставу сельские училища открываются при каждом приказе, при чем училищное здание должно быть недалеко от церкви (п. 2). В училища поступают мальчики 8 – 12 лет из удельных имений (п. 3). Каждое семейство при отдаче мальчика в училище снабжает его армяком, кушаком, шляпой и сапогами, а зимой тулупом и шапкой (п. 7). Цель обучения детей двоякая: а) приготовление писарей, счётчиков и прочих низших чинов сельской удельной администрации и б) сообщение понятий о христианской вере и некоторых полезных сведений. Предметы обучения: чтение книг церковной и гражданской печати, а также рукописей, Закон Божий по краткому катехизису и священной истории, 4 первые действия арифметики с употреблением счетов. Закон Божий преподаёт священник, а прочие предметы учитель. Преподавание ведется по ланкастерскому способу взаимного обучения (п. 9). Учение для мальчиков 14-летнего возраста и старше начинается по окончанию полевых работ и продолжается до начала оных, а для малолетних беспрерывное (и. 12). Неспособные ученики остаются в школе до 3-х лет и более, а другие выпускаются по испытанию (п. 13). Отличные ученики переводятся в главные удельные училища или определяются в писаря (п. 19). Училища содержатся на счёт удельных имений, причем управляющие конторою предлагают крестьянам сделать мирские приговоры для нужных сборов и представляют оные Департаменту Уделов на утверждение, после сего сборы сии помещаются в платежные табели (п. 22, 23), т. е., другими словами, расходы по содержанию училищ возлагались на самих же удельных крестьян. Для поощрения успехов учащихся в уставе указывается целый ряд наград и наказаний в следующей градации. Награды: 1) похвала в присутствии товарищей, 2) занятие первых мест в классе, за столом и в комнатах, 3) написание имени ученика на доске за отличие, 4) выдача книг и похвальных листов. Наказание: 1) выговор, 2) оставление без обеда, 3) стояние на коленях, 4) оставление после уроков в запертом классе, телесное наказание (п. 29).

Для приготовления учителей в сельские удельные училища открыто было два главных удельных училища: а) в Красном Селе близи Петербурга на 30 чел. для северного края и б) около Москвы на 50 чел. для централь ной и восточной части России¹⁴.

Через 2 года, а именно – 24 дек. І830 г. Высочайше утверждён проект о волостных училищах казённых поселян Министерства Государственных Имуществ¹⁵. Проект этот почти буквально сходен с уставом удельных училищ. По проекту училища открываются при волостных правлениях и состоят, вью ведении вице-губернаторов падь ближайшим надзором окружных комиссаров и волостных голов (п. 2). Учителя допускаются без специальной подготовки, по испытании в уездном училище. В случае согласия желательно назначение в учителя преимущественно священников (п. 4). Предметы преподаваниям и школьные порядки те же, что и в удельных жилищах. Содержатся волостные училища на счёт частных земских повинностей.

Волостные училища скоро же получили исключительное назначение – приготовлять писарей¹⁶.

Указанные положения об удельных и волостных училищах долго еще не касались инородцев Казанского края, а положение о волостных училищах до 1838 г. и среди русских действовало только в Петербургской и Псковской губерниях. В переданных 1835 г. в ведение Уделов селениях крестьян Симбирской губ., а также в поступивших в удельное заведывание в 1836 г. чувашских селениях той же губернии не оказалось ни одной школы¹⁷. Только в весьма редких селениях Казанской губ. попадались школы, открытые и поддерживаемые духовенством. Так, в обширной Шуматовской волости, Ядрин. y., к 1838 году имелись школы в трёх чувашских сёлах: Шуматов, Шумшевашах и Хочашев. В первых двух сёлах священно-церковно-служители учили детей в собственных домах, а в Хочашев – в церковной караулке¹⁸. Св. Синод, в виду часто повторяющихся в Казанской епархии отступнических движений, вследствие донесения казан. архиеп. Филарета сделал распоряжение, чтобы детей, которых родители изъявят желание на обучение, как священникам, так и дьяконам и причетникам учить грамоте по азбуке и катехизису на их язык безмездно, что священно-церковно-служителям новокрещенских церквей удобно исполнять, ибо они все вообще не занимаются земледельческими трудами, а пользуются от прихожан ругою; доколь число желающих обучаться детей не велико, можно обучать их в домах, а когда откроется довольное число детей, желающих обучаться грамоте, тогда убеждать прихожан, чтобы они выстроили при церквях училища, в которых священно-церковно-служителям обучать их также безвозмездно. Это распоряжение Синода, конечно, осталось без применения к действительности. Легко было предписывать, чтобы епархиальное начальство заставляло священно-церковно-служителей объезжать инородческих детей на их природном языке и при том безвозмездно. Но где же было взять епархиальному начальству таких знатоков инородческих языков. и бескорыстных тружеников Легко было предписывать, чтобы священники убеждали прихожан строить училища, но не так легко было убедить их к тому в виду полного непонимания ими важности образования.

Удельные школы по уставу 1828 г. среди инородцев стали открываться только в 40-х годах. Так, 8 февр. 1838 г. Симбирская Удельная Контора предписала Верхне-Тимерсянскому Приказу открыть 3 удельных училища: в с. Теньковке и в деревнях: Средних Тимерсянах и Старых Алгашах. 17. марта того же года последовало новое предписание этому Приказу от Министра Императорского Двора и Уделов через Симбирскую Уд. Контору, чтобы немедленно начать постройку сих училищ. В предписании, между прочим, сказано: во всех чувашских селениях Симбирской губернии молодых чуваш Закону Божию и русской грамоте учили бы приходские священники, и ученье открыть в тот же год пока в наёмных квартирах, а как училища будут открыты, в училищах. В деревнях же удельного ведомства предписывается в весьма непродолжительное время строить церкви и открывать приходы. Вскоре после этого высланы были планы церквей и училищ. Лес для постройки училищ Удел отпустил крестьянам бесплатно. В 1840 году"- училищные здания были уже готовы, а с 1841 года началось в них и ученье. Тогда же открыты были удельные училища среди инородцев и в других губерниях. Так, в 1842 г. по приказу Казанской Удельной Конторы были открыты училища среди черемис Казан. губ.

Вообще Удел в описываемое время сильно заботился о просвещении инородцев. Выстроенные им прекрасные и прочные здания во многих местах уцелели и до сего времени. Его сильно беспокоило религиозное невежество инородцев, невыгодно отражавшееся и на экономическом положении их. Ожидая добрых плодов от училищ только в будущем, Удел находил даже нужным прибегнуть на первое время кг репрессивным мерам для искоренения невежество инородцев, и делала иногда распоряжения по таким вопросам, которые непосредственно входили в сферу деятельности духовного начальства. Так, Управляющий Симбирской Удельной Конторой от 2 сент. 1842 г. вошёл в Департамент уделов с предложением истребить киремети чуваш (рощи, в которых чуваши совершали языческие моления, связанные с большими материальными издержками), полагая, что см истреблением этих рощ исчезнуть сами собой и связанные с ними языческие моления. В ответ на это предложение от Департаменте Уделов ото 6 окт. 1842 г. за № 17301 последовало па имя управляющего Симб Уд. Конторой следующие предписание: „По рассмотрению рапорта Вашего от 2 минувшего сентября Департамент Уделов. нашёл, что предполагаемая Вами мера не поведёт к желаемой цели, ибо с уничтожением (носящих) сиё название рощ, чуваши могут избрать для идолопоклоннических обрядов гору, оврага, какую-либо ветхую избу и т. д. Для отклонения же их от заблуждения Департамент предписывает привести в исполнение прочие Ваши предложения, и именно: I) чувашских колдунов и ворожей, называемых юмси, подчинить строжайшему надзору местного удельного начальства, обязать их подписками не употреблять во зло невежество чуваш, а ослушников наказывать в пример другим и 2) воскресные и табельные дни решительно воспрещать чувашам заниматься работами, а в дни идолопоклоннических празднеств употреблять их в общественные работы, какие во это время случатся, наблюдая, чтобы они в эти дни работали и по собственному хозяйству“. От чуваш и чувашских ёмзей действительно отобраны были через Удельные Приказы требуемые подписки¹⁹. Само собой разумеется, что эти меры удельного начальства не имели, да и не могли иметь существенного значения в просвещении чуваш. Чувашским ёмзям не трудно было выдать подписку в том, что они впредь не будут злоупотреблять невежеством чуваш, но и после этого они преспокойно могли продолжать свое дело. Если-бы даже всех чувашских ёмзей засадили в монастырь или тюрьму, на место их явились-бы новые; ибо доколь из чувашских голов не вытравить их прежних убеждений и верований, доколь будет жива в них потребность в ёмзях, а эта потребность сама уже непременно вызовет к жизни новых и новых ёмзей. Также, заставить трусливых чуваш не работать в воскресные дни и работать по пятницам удельное начальство, конечно, могло, но при первом случае ослабления надзора чуваши могли нарушить требование начальства.

Волостные школы среди инородцев стали открываться также только с 40-х годов.

Но вообще нужно сказать, что школы, как удельные, так и волостные открывались среди инородцев весьма туго, так, что в некоторых уездах было не более двух-трех училищ. Были и такие уезды, в которых в описываемую эпоху не было ни одной школы. Причины к тому были разные. Между прочим, как на одну из причин, препятствующих успешному распространению школьной сети между инородцами, нужно указать на то, что при введении школ в инородческих поселениях распространялись разные ложные слухи. Напр., в Ядринском уезде распространился слух, что правительство хочет обучать детей для того, чтобы после составить из них казачьи полки, как доносил об этом благочинный г. Ядрина протоиерей Николаев. Ядринский Земский Суд должен был разуверять чуваш и доказывать, что правительство хочет обучать детей с целью вывести их в писаря²⁰. На существование подобных слухов даже среди русских указывает и г. Григорьев²¹.

Но нельзя было прельстить чуваш и тем, что их детей после школы ждёт счастливая участь – сделаться писарем. Напротив, это еще более увеличивало их предубеждение против школы. Не только чувашам и другим инородцам, но и русским крайне нежелательно было, чтобы из их детей выходили писаря²², потому и не соглашались они открывать школы или отдавать своих детей в открытые уже школы. Писаря представляли из себя нравственно искалеченных людей: пьяниц, взяточников, развратников. Особенно безобразны были писаря в инородческих местностях, не исключая и тех, которые по происхождению и сами были инородцы. Пользуясь невежеством, забитостью и безответственностью инородцев, они беспощадно грабили их и издавались над ними. Г. Нурминский вот как характеризует инородческих писарей: „Оторванные от семьи, от родных обычаев, не приставшие к русской жизни, не заменившие утраченные племенные нравы и предания разумными сведениями, эти люди представляют жалкое подобие людей: безобразнее инородческого писаря я не знаю ничего“²³. А вот и другая характеристика инородческого писаря: „Он (писарь) был в собственном смысле деспотом в своей волости: налагал поборы, брил. лбы, сажал в цепь своего волостного голову, судил, рядил, наказывал, одним словом делал все, что хотел. Чтобы показать вам значение писаря в старинной Чувашландии, расскажу вам анекдот, за достоверность которого ручаюсь. Попадья торгует у чувашенина на андреевском базаре „сявранъ полъ“ (вертящуюся, бешеную рыбу). Продавец запрашивает слишком дорого. Попадья горячится, бранится, чувашенин не уступает. – Побойся ты Бога, чувашская лопатка, – восклицает попадья, – ведь это неслыханная цена. – Эх, мачка (матушка), отвечает раздосадованный чувашин, – что Бога бояться: вед Бог – не писарь. – Так вот что значил писарь! – Откуда брались эти писаря, не знаем. Знаем только, что конец их служебного поприща обыкновенно был двоякий: прослужив три, четыре года, они или отправлялись пешеходом на Восток, или переписывались из мещан в купцы 2-ой гильдии²⁴. Теперь понятно, почему инородцы не желали готовить своих детей на писарскую должность.

В виду этого в 1842 году двумя Высочайшими указами²⁵ все училища Министерства Государственных Имуществ были преобразованы в приходские училища, которые назначались уже не для приготовления писарей, а вообще для распространения и утверждения между государственными крестьянами религиозно-нравственного образования и первоначальных для каждого сословия более или менее нужных сведений. Эта цель выражена в Высочайшем указе следующими словами: „Объявить государственным крестьянам, что, учреждая для собственного их блага способы образования для сельского юношества, Мы желаем с одной стороны, чтобы они, исполняя долг отеческого попечения о своих детях, обучали их в приходских училищах, а с другой, чтобы дети поселян, пробритая в сих училищах истинные понятия о своих обязанностях, предписанных законом Божиим, и обо всём, что необходимо в кругу сельского быта, доставляли утешение родителям и пользу своим обществам“.

Тем не менее развитие школьного дела подвигалось весьма туго, не только среди инородцев, но и среди русских. Как относились крестьяне к школе, видно из того, что родители смотрели на ученье, как на тяжелую и неприятную повинность, и даже нередко откупались от школы. В особенности это нужно сказать про инородцев. Волостные головы и писаря, пользуясь боязнью инородцев перед школою, набивали себе карманы. При приёме детей в школу они нарочно старались записывать сначала детей богатых инородцев. Последние откупались от школы деньгами, мёдом, маслом, водкой, крупой и прочими продуктами, так что после приемки детей в школу головы и писаря возвращались домой из каждой деревни с тяжело нагруженными подводами. В конце концов принимались в школу дети бедных крестьян, которым нечем было откупаться. Провожая детей в школу, матери плакали по ним как по покойникам.

Г. Большаков²⁶ указывает такой случай. В дер. Большом Яшнуре записали в школу сына одного черемисина. Мать ребенка с отчаяния решилась на самоубийство. Хорошо что во-время усмотрели и спасли ее. Так как было основание опасаться, что она опять может покушаться на свою жизнь, то дядя этого мальчика решил отдать в училище, взамен его, своего сына.

Чтобы привлечь учеников к школы, в 1838 году было объявлено о зачёте школьного ученья в рекрутскую послугу тем семействам, из коих дети были взяты в школу²⁷. В 1855 году для пополнения училищ предписывалось брать в них сирот²⁸.

И эти меры не привели ни к чему. Просуществовав более 20 лет, школы 40-хъ и 50-хъ годов не могли сообщить крестьянским детям хотя-бы даже самого элементарного образования, не могли приучить их охотно и аккуратно посещать школу. Бывший председатель Департамента Уделов гр. Муравьев после объезда своего удельного имения в 1858 году заявил, что вопрос о распространении грамотности среди удельных крестьян оставался все еще „не извлечённым из области умозрений и далёк от того, чтобы превратиться в действительный животворный факт“²⁹. Множество мальчиков, – писал в то же время заведовавший Вятской Удельной Конторой, – не знают самых необходимых молитв, не понимают ни одного из обрядов веры, чужды знания самых обыкновенных её правил, даже выпускные мальчики не могли решить совершенно простой арифметической задачи и не имеют понятия о письме под диктовку“³⁰. В 60-х годах члены Буинского Училищного Совета указывали, что ученики очень часто пропускают уроки частью по своеволию, частью с согласия родителей, которые, смутно сознавая пользу грамоты, самовольно распоряжаются учебным временем детей своих, часто отвлекая их от занятий под самыми пустыми предлогами, как что, если сосчитать все дни учения, то окажется, что многие дети в течении года всего учатся месяца два, много три; некоторые школы числятся только на бумаге, потому что учащиеся не ходят в них более года; нередко учащиеся, просидев насколько лет в училище, выходят оттуда по уросливости³¹. В отчётах ревизующих того времени встречались такие отметки: 6 учеников не ходят по своеволию, 11 – по своеволию, 9 – постоянно в отлучке, 20 (из 40) по своеволию постоянно не ходят... В 3-х женских школах (Буинского y.), из которых в каждой числится по спискам 20 учениц, все 20 учениц в одной школе весьма давно не ходят, в другой не ходят более года, в третьей не ходят с сентября по май (то-есть, тоже целый учебный год)³². В 1866 году Буинское уездное земское собрание при обсуждении вопросов по народному образованию высказало такое мнение, что если дело обучения крестьян предоставить их добровольному желанию, то в школах не останется ни одного мальчика, ни одной девочки³³.

Целый ряд фактов весьма рельефно рисует не сочувственное отношение инородцев к школам существовавшим до введения просветительной системы Н. И. Ильминского. Чем же объясняется такое не сочувствие инородцев к типу прежних школ? Пo нашему мнению, причина этого печального явления заключалась главным образом не в том, что народ не успел еще проникнуться сознанием важности образования, а в том, что в самой постановке учебно-воспитательного дела прежних школ было много крупных недостатков. Если-бы учебно-воспитательное дело в прежних. школах было поставлено боле или мене сносно. в 20-ть или 30-ть лет инородцы успели-бы полюбить школу и оценить образование.

В приложении к журналу „Нива“ за 1901 год („XIX век“, стр. 333) мы видим такой отзыв о дореформенных школах. „Убого было число училищ и учащихся, убога была и программа учения. Учились в продолжение нескольких лет азбуке, механическому чтению, письму и списыванию, заучивали наизусть без всякого понимания Часослов и Псалтирь. Учение носило узко и формально-практически и церковный характер: живое слово, живая мысль и живое доброе чувство были здесь не ведомы, и дореформенная школа, не смотря на свой церковный характер, не знала и Евангелия, так как добрая весть о мире и любви между людьми, о равенстве и братстве меж ними, как не приложимая к жизни, не могла быть внушаема детям крепостных, и Евангелие бережно хранилось до поры лишь в церкви, на престоле³⁴ и было недоступно не только „трудящимся и обременённым“, но и тем, на кого они трудились, κтο их обременяла. Учение было не только убогое по своему содержанию, но и насильственное, и суровое, как сурова была жизнь и нравы того времени. Грубая брань, жестокие побои, розги и всяческие истязания всеми признавались тогда безусловно необходимыми для усвоения „горького корня учения“. Ученик был также безответен и бесправен пред лицом своего учителя, как и закрепощенный взрослый пред лицом своего господина. Понятно само собою, что такое учение не только не просвещало, но „забивало“ способности, поддерживало и освящало грубые нравы; жестокая „учеба“ муштровала ученика, чтобы приготовить его к не менее жестокой жизни. Нужно было, по тогдашним „педагогическим“ убеждениям, с детства сломить в человеке „мятежную“ от природы личную волю, чтобы он до старости оставался покорным чужой воле. И воспитание этого достигало: избранные натуры, закаляясь невзгодами, сохраняли свою индивидуальность, остальные обезличивались“.

Хотя новейшие способы обучения грамоте были уже известны в эхо время на Западе, но до нас они еще не успели дойти. Хотя и у нас уже имелись в переводе сочинения Песталоцци, но его приёмы не вошли еще вью практику начальных школ той эпохи. Обученье чтению производилось у нас тогда по буквослагательному способу, при котором одно усвоение азбуки требовало долгого времени и больших усилий. В чтении главным образом преследовалась механическая сторона. Ученики читали большею частью без понимания прочитываемого. Механизм, „долбление и зубрение“ господствовали вообще в преподавании всех предметов. Как попугаи, механически и бессознательно затверживали ученики наизусть рассказы из Священной Истории и краткий катехизис м. Филарета. Механически же заучивали числа, таблицы умножения и определение арифметических правил, изложенные, при том, довольно замысловатым языком. Понятно, такое учение не могло иметь развивающего и воспитывающего значения, а могло только притуплять способности учеников. Как не способное возбудить интерес в учащихся, такое учение только отталкивало детей от школы.

Но еще вреднее сказывалась на учащихся дисциплина школы. Как нам уже известно, во всех дореформенных школах, как удельных, так и волостных, был пряных ланкастерский метод взаимного обучения. Метод этот состоял в следующем. Учитель избирал себе помощников из лучших учеников. Эти помощники, или, как их называли тогда, „старшие“, усвоив себе урок непосредственно от учителя, обязаны были передать его порученной им группе учеников. С этой целью ученики школы разбивались на группы, каждая вокруг своего старшего. Когда старшие занимались каждый своей группой, учитель в эхо время подходил то к одной, то к другой группе, наблюдая за правильным ведением старшими порученного им дела и, где требовалось, делая указания. Этот способ обучения стал распространяться у нас в Росси с 1819 года, когда возвратились в Петербург отправленные правительством студенты педагогического института с делом ознакомления с ланкастерскими методом в Англии, Швейцарии и Германии³⁵. Сам по себе метод этот был не дурен и имел свои выгодные стороны, давая возможность содержать многолюдную школу при одном учителе, а это имело весьма немаловажное значение в это время, когда чувствовался у нас страшный недостаток в учителях. Но она был хорош только при постоянном и бдительном надзоре и руководстве самого учителя над школою. Между тем в большинстве наших дореформенных школ не было особых, специально подготовленных к педагогическому делу, учителей, так как негде было взять их. В І836 году, как известно, были закрыты оба Главных Удельных Ученица, бывшие единственными заведениями в Росси для приготовления учителей начальных школ³⁶. Поэтому преподавание всех предметов в большинстве прежних школ было поручено приходским священникам. А в инородческих губерниях, кажется, во всех школах состояли учителями местные священники. Из донесения Управляющего Симбирской Удельной Конторой Департаменту Уделов видно, что в 1859 году из 28 удельных училищ Симбирской губ. только 6 имеют по два преподавателя: священника-законоучителя и учителя, а все остальные 22 училища (в том числе все 20 инородческих школ) имеют по одному преподавателю, все из священников³⁷. Но священники не могли аккуратно посещать школу и быть в школ с утра до вечера. Они часто должны были отлучаться из дому для требоисправлений. Если принять во внимание редкость сел и громадные размеры приходов того времени, то нисколько не покажется удивительным, что священники часто по несколько дней сряду не могли заглядывать в школу. А во время собирания руги (хлебный сбор с прихожан), как рассказывали нам батюшки-старожилы, священники иногда по целым неделям ездили по приходским деревням, так. что там же частенько ночевали и мылись в баньке. Таким образом, ученики в школах постоянно оставались без надзора и руководительства наставника. В отсутствие священника – учителя они часто проводили время не за книгой, а за изобретением разного рода хитроумных шалостей, вроде дрессировки крыс и мышей и т. п. Об этом неоднократно приходилось нам слышать от стариков, обучавшихся в дореформенных школах. При первом появлении священника в школе „старшие“ доносили ему о всех проказах учеников и тогда начиналась суровая расправа с виновниками при помощи розог. Чтобы избежать подобных доносов со стороны старших, ученики старались задабривать их подарками. Конечно, при таких порядках ланкастерский способ обучения не только не приносил пользы, но оказывал прямо вред учебно воспитательному делу. Вот что пишет один педагог, лично на себе испытавший ланкастерскую систему обучения: „Во первых, все учение не имело развивающего характера, а вдалбливалось мониторами; дети как попугаи повторяли за мониторами, пока не усваивали „учебу“. Во вторых, в Ланкастерской школе, вместе с „взаимной системой обучения“, в широких размерах практиковалась и „взаимная система наказаний и взяточничества“. Мониторы распоряжались своей группой бесконтрольно: стоило только монитору вытолкнуть ученика за круг, как на него налетал смотритель. Одного она накажет линейкой, другого выдерет за уши, третьего оттаскает за волосы, четвёртого поставить на колени. За воровство, драку на дворе, обман секли нещадно и секли зачастую напрасно, по жалобе монитора, которому мальчик не принёс обещанного подарка в виде булки, яблока или копейки. Принимал подарки от родителей и смотритель³⁸. После этого неудивительно, что прежние школы в продолжение нескольких десятков лет не приобрели сочувствия народа.

Немаловажным препятствием развитию школьного дела среди инородцев. служило снабжение учащихся приличной одеждой и обувью, что для многих родителей было довольно обременительно. § 7-й Устава удельных училищ требовал, чтобы родители снабжали своих детей, записанных в школу, приличной одеждой и обувью. Для более или менее зажиточных крестьян, конечно, ничего не стоило собрать мальчика в школу прилично, по уставу. Но мы знаем, что на практике в школу попадали большею частью дети бедных родителей, которым нечем было откупиться от школы. Там, где наставники школы не придирались к букве устава, эти бедные ученики ходили в, школу в чём попало, в чём привыкли ходить обыкновенно: в лаптах, в худеньком зипунишке , хотя частенько, особенно в зимнее время, должны были пропускать уроки за неимением теплой одежды. Но в некоторых местах учителя-формалисты требовали, чтобы родители снабжали учеников вполне приличной одеждой и обувью. Так, один учитель удельного училища пишет в Приказе: „выборные мальчики для обучения в сельское училище из подведомственных оному приказу деревень, которые мною видимы всегда, что всю являются в класс в лаптях, то прошу покорнейше оный приказ понудить родителей мальчиков, на основании устава сельских удельных училищ § 7-го, чтобы они давали своим детям сапоги, а не лапти, хотя по крайней мере в лютне время: во-первых для чистоты и опрятности в училище, во-вторых для приезжего начальства, а в-третьих, чтобы не было опосля никакой ответственности“³⁹. Приказы, исполняя такого рода просьбы, отнимали у крестьян последние гроши. Это еще более увеличивало враждебное отношение крестьян к школе.

Но еще большие затруднения встречались на практике с доставлением учащимся пищи и с помещением их на частных квартирах. Училища должны были находиться не вдалеке от церквей. Между тем, во многих местностях селения, причисленные к одному приходу, были разбросаны на громадном расстоянии и отстояли от приходской церкви в 15–20-ти вёрстах, особенно в местностях с инородческим населением. Посылать ежедневно в школы детей из таких селений не представлялось возможным, а потому крестьяне вынуждены были содержать в таких случаях детей своих на частных квартирах, что обходилось в 25–30 руб. в год на каждого ученика, не считая одежды. Этими расходами крестьяне крайне тяготились и выражались по этому поводу так: „чтобы содержать одного мальчика в училище, нужно двух отдать в заработки“⁴⁰. Во избежание таких расходов крестьяне иногда ежедневно посылали детей своих в училища за 10 верст и более, снабжая их запасом хлеба на целый день, так что мальчикам приходилось приходить в день в оба конца не менее 20 верст. Для устранения этих неудобства Департамент Уделов разрешил приказам включать в сметы училища особые ассигновки из мирских сумм на выдачу денежных пособий родителям учащихся на обмундирование и содержание учеников. Размер этих пособий колебался между 4 и 30 рублями, в зависимости от материального положенья родителей учеников. Но на практике и эта мера не принесла ожидаемых плодов и не могла способствовать успешному развитию школьно-просветительного дела. При распределении мирских сумм, назначавшихся на содержание и обмундировку учащихся, явились разные злоупотребления, в особенности в тех мостах, где право распределения этих сумм было предоставлено самим приказам. Приказы выдавали иногда крайне ничтожные субсидии на одежду и содержание учеников, или же в видах экономии произвольно отпускали иногда часть учеников по домам родителей и, таким образом, содержали в действительности учеников гораздо меньше, чем значилось по спискам. Иногда вся ассигнованная на пансионеров сумма выдавалась на руки родителям без всякого внимания к тому, имеют они или нет возможность содержать детей на собственные средства, живут они далеко от училища или в том же селении, где находится училище. Были случаи получения пансионной платы даже писарем за своего сына⁴¹. Таким образом стипендии попадали часто таким родителям, которые имели полную возможность содержать детей на свои средства и, наоборот, действительно нуждающееся не получали никакого вспомоществования. Кроме того, такой порядок вкоренил в некоторых крестьянах убеждение, что за обучение дутей своих в училищах они получают „жалование“, вследствие чего, в случае невыдачи этого “жалования“, многие стали отказываться посылать детей в школу.

Но коренной недостаток прежних инородческих школ, несомненно, заключался в том, что они совершенно не были приноровлены к инородцам. Преподавание всех предметов велось в них исключительно на русском языке, непонятном для инородческих детей. Если русским детям в то время „учеба“ давалась с большими трудностями, то можно себя представить, каких усилий стоило инородческому мальчику, не знающему русского языка, усвоение школьной мудрости. И если в русских школах того времени господствовал механизм, отсутствие сознательности и самостоятельности, то тем более это нужно сказать про инородческие школы. Не понимая русского языка, инородческие мальчики, действительно, как попугаи, механически и бессознательно заучивали молитвы, рассказы из Свящ. Истории и катехизис Филарета. Такая „учеба“, конечно, никакого развивающего и цивилизующего влияния на инородцев не оказывала. Большинство из инородцев, прошедших через прежние школы, оказались в жизни пьяницами, взяточниками, сутяжниками. В религиозном отношении они вышли такими же киреметниками – язычниками (по своим убеждениям), какими были их неграмотные соплеменники. В 60-х годах, благодаря статьям Н. И. Ильминского, была сознана вся бесполезность, даже вредность прежних школ, вследствие игнорирования народным языком. „Обучают в училищах Буинского уезда, – пишет г. Шестаков, – 27 законоучителей и 45 учителей, из которых многие также священники. Из этого числа законоучителей только два священника, владея чувашским языкам, объясняют датам по-чувашски, да из учителей – один из чуваш; все же прочие без рассуждении усаживают чувашских детей за букварь и заставляют их учить на память на чуждом для нюх языке молитвы и начатки христианского учения (книгу, которую и русские-то дети учат большею частью наизусть)... Руководимые учителями, незнающими или не желающими знать родного языка своих учеников, чувашские дети учат, чего не понимают, превращаясь в говорящие машины. Понятно, что у них образуется отвращение к грамоте, которое заставляет их толпами бежать из училищ... Итак, hinc illae lacrimae: небрежение родным языком учеников – главная причина неудовлетворительного состояния Буинских и, конечно и всех других инородческих школ. По нерациональному методу преподавания, а главное потому, что в этих школах совершенно игнорировался родной разговорный язык инородцев, выходившие из этих школ учащиеся имели неразвитую голову, сведения смутные, не могли ничего из пройдённого рассказать на своём языке и скоро стушевывались между неграмотными и забывали то, чему учились в школах“⁴². „Следствия (такого рода обучения инородцев), – читаем в том же журнале, – были, разумеется, самые печальная: даже те из инородцев, которые наиболее успевали при такой системе обучения, оказывались впоследствии какими-то полу идиотами, так что недавно пришлось уволить из Вятской духовной семинарии всех воспитанников из черемис, за совершенною их неспособностью, бывшею следствием такого неразумного первоначального их обучения: вообще же инородцы должны были почувствовать сильнейшее отвращение к такого рода школами, находя учёные в них чрезмерно для себя трудным, и вследствие того русская грамотность и даже само христианство весьма плохо к ним прививались. Так, между прочим, в Буинском же узде, татары, учившиеся в подобных школах, как уверяют, все отступили в магометанство“⁴³. Нередко эти грамотные инородцы являлись даже вожаками отступнических движений. Так, о новокрещеном татарине Василии Евстифьеве, бывшем главным виновником отступнического движения татар Нижегород. губ. в начале XIX в., Н. И. Ильминский замечает: „Не излишне заметить, что Естифьеву русская грамота дала только возможность сделаться совратителем и вожаком отступления. В недавние годы подобное явление замечено при отпадении крещёных татар деревни Канибековой Белебеевского уезда, Уфимской губернии“⁴⁴. Лично нам известно, подобное же явление имело место в Чепкас-Николаевском приходе, Буинского уезда: вожак отступнического движения (не помню теперь его имени), бывший ученик удельной школы, хорошо владевший русским языком и довольно сносно русской грамотой, был сослан в Сибирь на поселение за совращение крещёных татар в мусульманство.

Что одно усвоение русской грамоты и русского языка не может оказывать цивилизующего влияния на инородцев, это сознавал и неоднократно высказывал известный наш педагог Ушинский. „Знание иностранного языка, – пишет он, – приобретённое таким образом (путем отстранения родного языка), не цивилизует еще человека, и, Боже мой, сколько есть у нас людей, мыслящих совершенно по-татарски, но не иначе как на французском языке“⁴⁵. Сколько было у нас людей, мысливших совершенно по-язычески или по-мусульмански, но не иначе как на русском языке. – можем мы сказать, применительно к тону Ушинского, об инородцах, учившихся в прежних школах. На вопрос: что сделала школа для инородцев в прежнее время? – тот же Ушинский отвечает: „хуже, чем ничего: она на несколько лет задержала естественное развитие дитяти; остается, правда, грамотность или, лучше сказать, полу грамотность, и то не всегда, и может пригодиться к тому, чтобы на полурусском написать какую-нибудь ябеду; душу же человека такая школа не развивает, а только портит“⁴⁶.

Позволим себе привести здесь два факта из личных наблюдений. Когда я был учителям в дер. Альшееве, Буинского y., законоучитель моей школы, заслуженейший о. протоиерей А. И. Баратынский обратился раз к своим прихожанам – чувашам с словом, в котором убеждал их оставить прежние языческие обычаи. В конце своей проповеди о. Баратынский обратился к одному чувашину, учившемуся в удельной школе (имени и отчества его точно не помню теперь, кажется, звали Василем Степановым), с такими словами: „вот ты, Василий Степанов, человек грамотный, понимающий; ты разъяснил-бы своим односельчанам, что поминать покойников по-язычески и совершать языческие жертвоприношения – грех, за это Бог накажет вас“. И этот чувашин, на которого более всего надеялся о. Баратынский, к удивлению последнего, сделал ему такое заявление: „ты уж, батюшка, нас не трогай, наши дети как хотят, пускай живут по вашему, по-русски, а мы уж будем жить по старой своей дедовской вере; может (быть) твоя вера хороша, а нам, чувашам, и своя вера ладна“. А нужно заметить, что этот чувашин прекрасно знал христианские молитвы на славянском языке и без запинки мог читать наизусть длиннейшие тирады из Катехизиса Филарета, конечно, без всякого понимания.

Дедушка мой также учился, хотя и не докончил курса, в сельском удельном училище. По своему времени он считался образованным человеком в селе: сносно говорил по-русски, ходил в русской поддевке, первый в селе завел самовар, до старости прекрасно понимал общеупотребительные славянские молитвы, но до конца дней своих никогда не ходил в церковь, ни разу не говел, не исповедовался, не причащался, и аккуратно исполнял все языческие моления, как домашние, так и общественные. Знание русской грамоты оказало ему пользу только в том отношении, что он умел писать: „Егор Кондратьев руку приложил“, а это в его время, когда во в сем селе было не более двух-трех полуграмотных крестьян, составляло довольно доходную статью: каждое рукоприкладство давало ему шкалик или полбутылки водки.

Почему же, спрашивается, игнорировался в прежних школах инородческий язык? Причина этого, несомненно, заключается главными образом в том, что не было тогда наставников, свободно владеющих инородческими языками. Но была и другая причина: некоторые из представителей школьного дела уже тогда, кажется, начали опасаться, как-бы употребление инородческого языка в школах не привело к сепаратизму. Поэтому учителям, знающим местный инородческий язык, прямо запрещалось пользоваться этим языком при преподавании школьных предметов. По крайней мере, это известно нам относительно казённых (волостных) училищ. Но некоторые учителя священники, знающие местный инородческий язык и на опыте убедившиеся в важном значении его в учебно-воспитательном деле, не смотря на запрещения штатных смотрителей и окружных начальников, продолжали пользоваться инородческими языком, хотя и „контрабандным путём“. Золотницкий, бывший инспектором чувашских школ Казан. учеб. округа, вот что пишет о своём отце „Понимая значение народного языка, он во время наставничества, не смотря на запрещения штатных смотрителей и окружных начальников, ревизовавших училище, – после того как мальчики, года в два, при помощи старших учеников, усваивали механизм чтения по обыкновенному букварю, – заставлял их читать чувашское Евангелие, чувашской катехизис, чувашскую священную историю, хотя и плохо переведенные (изд. 1821 и 1832 г.), объясняя или переводя прочитанное по-русски, а некоторым „более смышлёным“ давал читать и чувашскую грамматику (изд. 1836 г.), для сравнительного ознакомления с русским языком, и только этим в остальные полтора или два года курса добивался того, что ответы старших учеников – ответы, конечно, по-русски – были достаточно сознательные, а не бессмысленно задолбленные; а ревизоры, оставаясь довольны успехами учеников, постоянно ему говорили: „только, пожалуйста, батюшка, ни слова см ними по чувашски“. – Такой образ, действий в отношении к училищному начальству, ради снисхождения к чувашатам, в глазах иных, может быть, и непохвальным, но отец очевидную пользу своих прихожан считал дороже похвал себе, и Кошкинские чуваши понимали это: недавно один из них, через 14 лет по кончине отца, сказал мне: „сан азю вильзянь дэ вильмэнь, кирик-хсян-да она азнатныр“ (твой отец и по смерти не умер, мы завсегда его вспоминаем)⁴⁷.

В школах удельного ведомства, кажется, не было намеренного игнорирования инородческими языком. Напротив, удельные власти даже, кажется, прямо признавали желательным, чтобы наставнике инородческих школ пользовались местным народным языком. Так, в 1859 году г. Управляющей Симбирской Удельной Конторой пишет Департаменту Уделов: „Особенно туго идёт обучение в чувашских училищах, так как дети чуваш поступают в училище не зная по русски, а из священников редкие могут достаточно объяснять по-чувашски, между тем таких училищ, в которых все ученики или большинство из них из чуваш, находятся в имениях 20-ти. К исправлению сельских училищ без сомнения послужит введение лучшего метода преподавания, коренной мерой для того будет приготовление в – ? – (здесь одного слова мы не могли разобрать в подлиннике) священников особых учителей, которые при том для чувашских училищ должны быть из чуваш или русских, родившихся в чувашских селениях»⁴⁸). Если добрые желания удельных властей не получили фактического осуществления, то только потому, что в среде священников-учителей слишком мало было лиц, знакомых с инородческим языком.

Тем не мене, такие священники-учителя, как о. Золотницкий, встречались и в удельных училищах, хотя и в редких. Зато и успехи у таких священников были несравненно лучше, чем в других школах, где обучение детей велось исключительно на русском языке. В доказательство важности обучения инородческих детей на их природном языке г. Шестаков, на основании отчёта председателя Буинского уездного училищного совета о. Баратынского, указывает на Убеевское сельское училище, где священник Фармаковский весьма успешно занимался обучением чувашских детей, благодаря тому, что знал и употреблял в школе чувашский язык. „Нельзя не заметить, – пишет Шестаков, – что в этой школе, благодаря педагогической опытности наставника, а главное тому, что он учит детей разумно (по-чувашски и русски), и дети обучаются охотно (отсутствующих, а тем более постоянно не ходящих нет) и с успехом, и рассказывающих священную историю с толком, и родители чуваши не равнодушны к школе: они не только являются на экзамен, но и внимательно слушают. Для них утешение – слушать истины религии на своем бедном, но родном, и потому дорогом языке“⁴⁹.Тойсинское сельское училище, – пишет далее Шестаков, – представляет также наглядный пример важности обожения на родном языке. В этом училище по Закону Божию, священной истории и прочим предметам, преподаваемым законоучителем, успехи учеников неудовлетворительны. По предметам же, преподаваемым учителем, успехи достаточны; многие читают очень порядочно, пишут на бумаге, хотя, и не все хорошо, арифметические выкладки с употреблением счетов делают исправно, под диктовку пишут довольно правильно. И все потому, что учитель из чуваш, крестьянин Андреянов. Тархановское сельское училище, где законоучителем священник Соловьёв, свободно объясняющейся на чувашском языке, приводит к тому же убеждению, что начальное религиозное учение может с успехом идти только на родном языке детей. Священник, – сказано в отчёте члена училищного совета священника M. Н. Лебедева, – свободно объясняясь на чувашском языке, с особенным успехом передаёт им знание о Законе Божием » и о прочих своих предметах, почему сведения мальчиков разумны и хорошо усвоенные. В этом училище, не смотря на инородческий край, мальчики читают внятно и с пониманием, пишут хорошо и счёт знают достаточно. Только, к сожалению, школы с такой разумной постановкой учебного дела до введения просветительной системы Н. И. Ильминского встречались в весьма редких инородческих селениях, как оазисы среди обширной пустыни.