Из истории Лжедмитрия I

Где, когда и кем был обращен в католичество Лжедмитрий I

«Смутное время» бесспорно составляет замечательную эпоху в истории государства московского. Историк церковный и гражданский невольно должен остановить свое внимание на этом характерном историческом явлении; перед его взором проносится масса каких-то загадочных событий и лиц, быстро появляющихся на сцене действий и также быстро исчезающих, является множество интересных, любопытных и, нужно сказать, трудных для решения вопросов. Обойти такие вопросы не позволяет даже простое естественное любопытство.

Глубокий интерес изучения упомянутой эпохи, характерно названной «русским лихолетьем», «разрухою московского государства», и вызвал много замечательных трудов, посвященных этому времени, и даже дал благодарную, неистощимую тему для литературных, беллетристических произведений.

Однако при сравнительном богатстве исторической литературы относительно смутного времени, все ли вопросы, относящиеся к этой характерной эпохе, исчерпаны, все ли порешены окончательно? – Далеко нет.

Лжедимитрий I-й, бесспорно интереснейшая личность, не раз уже останавливавшая на себе внимание историков, – но пришли ли они к окончательному выводу на счет того, кто скрывался под этим именем? Одни признают, что этот самозванец-монах Гришка Отрепьев (Соловьев, Карамзин, Казанский); другие (Костомаров) отвергают это тождество; в конце концов, можно считать несомненным разве только то положение, что царствовавший в Москве под именем Димитрия Ивановича не был сыном Грозного, хотя предубежденные исследователи и доселе готовы утверждать противное¹.

Несомненно, в истории Лжедмитрия 1-го энергично действовали иезуиты, но раскрыты ли все козни этих хитрых слуг папы? «Участие иезуитов до сих пор не разъяснено», говорит в своей прекрасной речи М.О. Коялович². И таких неразъясненных вопросов, относящихся к смутному времени, можно указать не мало. – Мы остановимся на одном из них, касающемся истории Лжедмитрия I-го и не получившем, так сказать, исторической санкции. Это – вопрос о времени и месте принятия Лжедмитрием католичества, а также о самой форме этого принятия и о главных деятелях в этом процессе.

Мы не имеем под руками каких-нибудь новых, совершенно неизвестных данных для решения этого вопроса; но хотим, тщательно пересмотревши взгляды историков на этот вопрос и относящиеся сюда свидетельства современников, установить, насколько можно, полное, беспристрастное (не решаемся сказать окончательное) решение. Разнообразие взглядов и мнений наших историков нередко зависит от исключительного доверия к одному какому-нибудь источнику, причем другие свидетельства прямо откладываются в сторону, как недостоверные. При таком отношении к историческим свидетельствам не трудно впасть не только в противоречие с другими исследователями, но и в исторические неточности.

* * *

Лжедмитрий I-й еще во время пребывания в Польше принял католичество и явился царствовать в Москву тайным католиком, – это несомненно. Он сам свидетельствует об этом в грамоте, данной своему нареченному тестю, Юрию Мнишку. Здесь, в этой грамоте, высказав, что Марина в подаренных ей областях – Новгороде и Пскове может строить католически церкви, заводить монастыри и вообще вводить латинство, как основание такого распоряжения, самозванец выставляет следующее: «мы сами, с Божиею милостию, соединение cие приняли, и станем о том накрепко промышляти, чтобы все государство московское в одну веру римскую всех привести и костелы в римские устроити»³. А папа, давно мечтавший о подчинении апостольскому престолу схизматической Московии, не находил слов, которыми бы мог достойно возблагодарить Всемогущего Бога за то, что Он «хочетъ восстановить» Лжедимитрия «на отцовском царском троне просвященным святой католической религии»⁴. – Словом, принадлежность Лжедмитрия к римской церкви – факт, стоящий выше всякого сомнения.

Но где, когда и кем был обращен в католичество Лжедмитрий I-й и в чем состояло самое принятие его в лоно папства – сопровождалось ли оно какими-нибудь церковными чинопоследованиями, или нет? – вот вопросы, в решении которых не согласны, иногда даже до противоречивости, наши лучшие историки.

Почти все наши историки положительно признаютъ, что Лжедмитрий принял католичество в Кракове; это мнение имеет за себя ясные свидетельства современников и должно быть принято с несомненностью. – Неясным и сбивчивым по вопросу о месте принятия Лжедмитрием католичества представляется только мнение О.М. Соловьева.

На 89 стр. VIII т. своей истории он говорит следующее: «принятие латинства всего более помогало Отрепьеву, ибо ставило на его сторону духовенство н особенно могущественных иезуитов, и Лжедмитрий позволил францисканским монахам обратить себя в католицизм, а между тем слал письмо за письмом к папскому нунцию Рангони». – Так как Лжедмитрий вел с нунцием переписку, о которой здесь идет речь, до поездки в Краков, то и самое обращение самозванца в католичество, о котором упоминается в приведенных словах Соловьева, произошло, как естественно заключить, в Самборе, где пребывал у своего нареченного тестя будущий царь московский до поездки в столицу Польши.

– Трудно сказать, как нужно понимать слова Соловьева: «позволив обратить себя в католицизм». В чем состояло это обращение? Сопровождалось ли оно полным отречением самозванца от схизмы и формальным присоединением его к католической церкви по известному чиноположению о приняли еретиков? Конечно нет. Где данные для того, чтобы утверждать, будто Лжедмитрий был принят в лоно католичества еще в Самборе? Или же нужно понимать эти слова иначе – как, наприм., обещание самозванца непременно принять латинство? Сам С. Мих. или понимает приведенные слова небуквально, или же допускает некоторую неточность. На следующей же (90-й) стран., того же тома он говорит: «Лжедмитрий согласился (вступить в лоно римской церкви) и в следующее воскресенье (по приезде в Краков) дал (папскому нунцию) торжественную клятву, скрепленную рукоприкладством, что будет послушным сыном апостольского престола; после этого Рангони причастил его и миропомазал, на исповеди же Отрепьев был у одного из иезуитов». Дело происходит уже в Кракове. Непонятно, зачем нужно coгласие Лжедмитрия на вступление в лоно римской церкви, если он был принят в это лоно? Зачем само обращение, обращение в истинном смысле с церковными чинопоследованиями (клятвою, отречением, исповедью, причащением, миропомазанием), если то же самое было совершено несколько раньше в Самборе? – Тут, очевидно, есть какое-то недоразумение. А так как мнение о принятии Лжедмитрием католичества в Кракове основано на свидетельствах современников и так как этому мнению доверяет и Соловьев, то нужно признать, что в Самборе никакого обращения самозванца в латинство, в смысле формального присоединения к римской церкви, не было.

Несомненно, еще задолго до поездки в Краков⁵ Лжедмитрий сошелся с иезуитами и вообще с католическим духовенством и монашеством. Ловкий, сметливый⁶, много бродивший по Польше, самозванец знал, что католическое духовенство и особенно иезуиты – действительная сила в Польше, что при слабом короле они – действительные правители государства и сам Сигизмунд, слабо-характерный, фанатический католик, – слепое орудие в их ловких руках. Поставив себе цель добиться московской короны при помощи Польши, Лжедмитрий понимал, что может приобрести эту помощь главным образом, почти исключительно, через иезуитов. Вот почему он должен был отдаться в их руки, слушаться их советов, внимать их наставлениям, сделаться их учеником и, конечно, еще в первые дни своего знакомства с ними дал слово принять католичество. Иезуиты тянули самозванца в католичество; – это несомненно, и тянули не потому, что боялись, как бы он не достиг московской короны, оставаясь схизматиком. Это было немыслимое дело: Лжедмитрию обещали политическую помощь только под тем условием, если он и сам примет католичество и Московию приведет в послушание апостольскому престолу. Иезуиты опутывали своими сетями самозванца без сомнения с той целью, чтобы выработать из него истого католика, фанатического приверженца римской церкви, такого поборника папства, каким был, наприм., Сигизмунд польский. Тогда-то и можно было надеяться на успешное окатоличение всей схизматической Московии. Зачем же нужно было торопиться принять самозванца в латинство? Не лучше ли было постепенно, хотя и медленно, но зато верно, затягивать искусно накинутую мертвую петлю и выработать из будущего царя московского иезуитское орудие? Да, это было гораздо лучше, чем спешное принятие его в число католиков; а таким спешным делом и было бы обращение его в Самборе. С другой стороны, помедлить обращением самозванца в латинство нужно было в виду не установившихся переговоров на счет политической помощи для него. В самом деле, случись так, что дело самозванца было бы встречено поляками крайне не сочувственно, тогда какая была бы польза от обращения его в католичество? Иезуиты имели в виду не одну личность, а обширную Московию, на которую давно завистью горели их хищные взоры. Притом, обращение одной личности Лжедмитрия никак не могло быть находкой ни для римской церкви, ни для иезуитов. Последние, как, несомненно, нужно думать, никогда искренно не верили в истинность царского происхождения будущего царя московского; после этого, какую же заслугу могло составить приобретение для римской церкви бродяги, проходимца и обманщика?!.. Из-за такой личности не стоило много и хлопотать; за такими прозелитами, вероятно, не особенно гнались и иезуиты.

Другое дело, когда Лжедмитрий будет признан польским правительством за законного наследника московского престола и получит помощь для занятия его, тогда принятие его в католичество и в будущем обращение обширной Poссии сулит ордену славу, почет среди западного, католического Mиpa, благословеннной римской церкви и папы. Но все эти условия для деятельности иезуитов (признание Лжедмитрия за истинного царевича, содействие ему в достижении престола) впoлне разъяснились лишь по приезде Лжедмитрия в Краков, где, наконец, в звании законного наследника московской короны, он и был принят в лоно католической церкви.

В начале 1604 года Лжедмитрий явился в Краков⁷. Здесь ему должны были сказать окончательно, согласно ли польское правительство и паны поддерживать его, или нет. В случае утвердительного ответа, которого ожидали папский нунций, Мнишек и, пожалуй, сам Лжедмитрий, должны были точно определиться его еще не установившиеся отношения к Польше и католичеству; здесь самозванцу должны были начертать план, так сказать, схему его действий на московском престоле.

Первый визит (на другой день своего приезда) Лжедмитрий сделал главному ходатаю по своим делам, папскому нунцию Рангони. Выслушав со вниманием рассказ самозванца о своем чудесном спасении, Рангони выразил полное удивление действию Промысла Божия в этом спасении: «перст Божий явно показывает, что провидение сохранило тебя для великого дела человеческого спасения; призвание твое велико!»⁸. Намек ясен! Призвание Лжедмитрия намечено с очевидностью: это – спасение душ и, конечно, не иным чем (с точки зрения паписта), как распространением католичества. В дальнейшей беседе нунций заявил, что самозванцу «должно торжественно объявить себя католиком для успеха в своем деле», т. е. все его предприятие на счет московской короны получит поддержку в Польше только тогда, когда Лжедмитрий примет покровительство Рима, соединение с католичеством, и даст обещание служить его интересам на московском престоле. В следующее воскресенье Лжедмитрий в доме нунция, в присутствии многих вельмож, в числе которых был и Чилли, рассказывающий об этом, торжественно поклялся в верности папскому престолу⁹. – Вот это-то свидание Лжедмитрия с Рангони, торжественную клятву первого в верности апостольскому престолу Н.И. Костомаров и считает за момент обращения самозванца в католичество. Таким образом, по мнению этого историка, Лжедмитрий принят в римскую церковь в доме папского нунция, вскоре по приезде в Краков, без всяких, по видимому, церковных чинопоследований; по крайней мере, ни о каких церковных церемониях не говорит Чилли; все обращение ограничивается клятвою в верности Риму (без отречения от прежнего вероисповеданния).

Совсем не то рассказывают о принятии царя московского в католичество иезуиты. Вот что пишут об этом предмете краковские иезуиты к другим своим собратам: «Он (Лжедмитрий) решился принять католическую веру; но, опасаясь, чтобы Россияне о том не сведали и не порицали именем католика, будучи чрезмерно привержены к схизме, он закрыл лице свое, переменил одежду и сопровождаемый одним польским паном (Юрием Мнишком?), в виде нищего, пришел в нашу обитель: открыл себя и выбрал одного из нас, исповедал ему все грехи жизни своей, отрекся от схизмы и с великим усердием присоединился к римской церкви. Не довольствуясь сим, Димитрий принял от пребывающаго в здешнем городе апостольского нунция таинство евхаристии и миропомазания и утвержден в воспринятой им вере¹⁰.

Совершенно то же подтверждает в своих записках иезуит Велевицкий, обозначив при том и день, в который формально Лжедмитрий был принят в лоно римской церкви. Это было 17 апреля 1604 г. (в великую субботу), а 25 апреля самозванец уже оставил Краков¹¹, значит не в начале пребывания Лжедмитрия в Кракове, а, наоборот, в самом конце. Вот другое известие о месте¹², времени и даже самом способе принятия Лжедмитрием католичества, – известие, принятое многими историками – пр. Макарием, Карамзиным, Бутурлиным и отчасти Соловьевым.

Эти два сказания – Чили и иезуитов далеко несогласны между собою и заключают в ceбя даже непримиримые противоречия – в определении времени принятия самозвавцем католичества, в описании обстановки, среди которой совершилось торжественное объявление его католиком, в самом способе принятия в лоно римской церкви. И если признать, что и Чилли и иезуиты говорят об одном и том же событии и говорят так противоречиво, то остается только сделать выбор из этих двух сказаний, признав одно достоверным, а другое просто сказкою. Так думает Костомаров и по очень понятной причине отдает предпочтение рассказу Чилли: это был очевидец рассказываемого им. Сказания же иезуитов, по мнению Н. Ив., нужно признать сомнительными, и вообще Костомаров относит иезуитские «Аnnuае» к числу источников, сообщающих мало верных сведений¹³. Соловьев также думает, что событие, описываемое Чилли в иезуитами – одно и то же; впрочем, он не отвергает рассказ иезуитов, как недостоверный, но, урезая его, старается привести в согласие с рассказом Чилли и делает из обоих взаимное восполнение.

«Лжедмитрий, говорит он, согласился (вступить в лоно римской церкви) и в следующее воскресенье (по приезде в Краков), в присутствии мпогих особ, дал торжественную клятву, скрепленную рукоприкладством, что будет послушным сыном апостольского престола (доселе из Чилли); после этого Рангони причастил его и миропомазал; на исповеди же Отрепьев был у одного из иезуитов (это из «Annuae societ. Iesu»)¹⁴. В этом рассказе нет речи об отречении Лжедмитрия от схизмы (о чем говорят иезуиты) и ни слова о той таинственной обстановке, среди которой, по сказанию иезуитов, совершилось совращение самозванца в латинство; даже остается неивестным, когда происходили события, упоминаемые Соловьевым в конце приведенных слов (причащение, миропомазание и проч.); следовали ли они за событиями, указанными раньше (происходившими в доме Рангони), непосредственно или через некоторый промежуток времени – совершенно неясно; выражение: «после этого» не можетъ дать на то никакого определенного указания. Впрочем, подобным соединением и примирением двух свидетельств иезуитов и Чилли отчасти устраняется сомнительность иезуитских сказаний, которую заподозрил Костомаров.

В самом деле, что странного и невероятного в том, что Лжедмитрий, при переходе в католичество, отрекся от православия (схизмы)? Иначе как же можно было бы присоединить к церкви схизматика? Что удивительного в том, что Лжедмитрий, после отречения от схизмы, принял таинство евхаристии, предварительно исповедав свои грехи иезуиту, и даже был миропомазан нунцием Рангони? Ведь обыкновенно исповедью и причащением сопровождается вступление нового члена в недра христианской церкви. Рангони мог совершить и конфирмацию над Лжедмитрием; так как католики считают недействительным таинство миропомазания, совершенное в православной церкви простым священником, а не епископом.

Наоборот, было бы странно, если бы принятие самозванца в римскую церковь совершилось без всяких церковных церемоний. По крайней мере, одна клятва в верности папскому престолу едва ли может дать право быть полноправным членом римской церкви. Ведь в этой клятве нет никакого – ни прямого, ни косвенного указания на отречение от схизмы, без какового действия невозможен переход ни из католичества в православие, ни из православия в католичество (и католическая церковь считает себя единою истинною, как и православная), тем более что клятва, данная Лжедмитрием, произнесена в частном доме и не сопровождалась такими необходимыми для новообращенного таинствами, неоцененными напутствиями к новой жизни, как покаяние и причащение. Между тем Чилли, рассказывая о свидании Лжедмитрия с Рангони, только и упоминает о клятве первого в верности папе. Очевидно при этом свидании ничего и не происходило кроме того, о чем передано у Чилли и, значит, ничего не было такого, что, хотя бы сколько-нибудь, указывало на церковное присоединение схизматика к католичеству.

Больше сомнения в иезуитских рассказах возбуждает та таинственность, по-видимому, совершенно излишняя, которою сопровождалось прибытие Лжедмитрия в иезуитский монастырь и, на первый взгляд, много правды в замечании Н.И. Костомарова, что «царевичу не было необходимости, для укрытия своего поступка от московских людей, переодеваться нищим вместе с паном, с которым мог приехать к иезуитам в закрытой карете»¹⁵. Получается такой вывод, что рассказ иезуитов о прибытии к ним самозванца – их измышление и измышление даже не очень удачное. Костомаров и отрицает передаваемый иезуитами рассказ о принятии Лжедмитрием католичества как в частностях, так и в целом. Но при этом невольно является вопрос: в каких же видах и с какою целью иезуиты захотели выдумать никогда не существовавший случай обращения Лжедмитрия в католичество в их монастыре, обставить этот случай такими, а не иными подробностями и сочинить самый день обращения? Положительно не понятно!.. У них могли быть и действительно были побуждения приукрашивать свое первое знакомство с Лжедмитрием, чтобы избежать обвинения в подстановке для своих целей самозванца; но какая выгода была от составления сказки о прибытии в иезуитский монастырь замаскированного самозванца для принятия католичества и от сочинения фальшивой числовой даты? Разве не все равно в каком виде не явился к иезуитам самозванец – переодетый, или нет, в карете иди пешком? Уж если иезуиты сочиняли свой рассказ, то с какой стати придумывали такие подробности, которые могли возбуждать в других одно только недоверие? Не все ли равно для них 17-го ли апреля, или несколько раньше (двумя-тремя неделями) принял католичество Лжедмитрий?

Скажут: иезуиты хотели приписать себе честь обращения самозванца в латинство, а число выставляют намеренно для того, чтобы указать на свое позднее участие в деле Лжедмитрия, когда он был уже признан в Польше законным наследником московской короны, и тем хотят обелить себя в глазах других. – Но ведь современники главными деятелями в истории Лжедмитрия считают исключительно иезуитов и им приписывают завлечение самозванца в папизм. В этом едва ли можно и сомневаться¹⁶. С другой стороны, сами же иезуиты указывают, что Лжедмитрий близко сошелся с ними и попал в их сети вскоре по прибытии в Краков¹⁷. За чем же после этого им нужно было указывать день обращения его поздним числом? И какая польза от этого указания, когда из их же слов известно, что и раньше они были очень хорошо и коротко знакомы с самозванцем?..

И кого же иезуиты хотят обмануть выдумкою подробностей дела и чисел? Прежде всего самих себя. Ведь краковские иезуиты пишут иезуитам же, пишут для назидания, сообщают, как величайшую новость дня, событие, радостное для всего ордена, для всей римской церкви. И что же? Все это выдумка, небылица, наглая, неумелая ложь!.. Как бы ни была плоха совесть иезуитская, но, думаем, и она не будет нагло обманывать себя без всякой причины. Где бы и при какой бы обстановке ни присоединился к римской церкви Лжедмитрий – не все ли равно? Всегда, и во всяком случае это было радостное событие. – Если еще можно указать кое-какие побуждения к сочинению времени и места принятия Лжедметрием католичества, то совершенно непонятно, для какой цели нужно было выдумать подробности этого факта, как наприм., маскирование самозванца. Здесь, в опасании таких подробностей, иезуиты как будто выдают себя, сообщая такие детали о прибытии к ним самозванца, о которых, для славы ордена, кажется, лучше было бы не говорить. Как признаются они сами, маскированиe самозванца – их выдумка с целью вернее провести московских людей, следивших за самозванцем. Эта хитрость, вполне, как мы скажем, удавшаяся им, – поистине достойна своих творцов.

Очевидно, скрыть присоединение Лжедмитрия к католичеству было не только нужно, но даже необходимо. Сам самозванец сильно опасался, как бы об его измене православию не узнали шпионившие за ним московские люди. Откройся этот факт, дело его оказалось бы совершенно проигранным: русский народ никогда не стал бы под знамена католика, которого он считал своим исконным и заклятым религизным врагом. Московские люди, хотя и смутно, но могли подозревать, что их будущий царь, если и недобровольно, то невольно может сделаться католиком. Точно проверить свои подозрения было для них в высшей степени важно. Поездка в закрытой карете едва ли могла вполне замаскировать дело, затеянное Лжедмитрием, которое нужно было задернуть непроницаемою завесою таинственности, и, пожалуй, могла подать повод к толкам, могла обратить на себя внимание московских шпионов и обнаружить тайну. Действовать в надежде на «авось» было слишком опасно; это для самозванца значило рисковать своим успехом и будущим царством. Не удивительно поэтому, что Лжедмитрий, как рассказывает Велевицкий, находился в раздумье, как бы половчее и незаметнее для московских людей совершить присоединение к католичеству и в отыскании такого средства положился на иезуита о. Савицкого – своего духовника¹⁸. Таким образом, замысловатое переряживание будущего царя московского в нищего – плод изобретательности иезуитов. Сами иезуиты отлично понимали, как крайне необходимо скрыть от русских этот факт из жизни Лжедмитрия. В противном случае в самом зародыше погибало бы дело самозванца и разлетались бы в прах их розовые мечты на счет Московии. Всему западному христианскому миpy было хорошо известно, что в Москве не терпят католиков и конечно никогда не возьмут царя паписта. «Все иностранцы могут исповедывать свою религию всенародно (в России), говорит Маржерет, современник самозванца, исключая римских католиков¹⁹. Русские так почитают католиков, что «считают их, по свидетельству иезуита Велевицкоаго, хуже собаки и ненавистнее нежели змею»²⁰. Вот каков был на Москве почет папистам!...

Иезуиты успели в своем намерении: поступок самозванца до времени был задернут завесою полной неизвестности. Это очень ясно. Московское правительство, пока в его руки не попала переписка Рангони и Лжедмитрия, ни разу не выставляло доказательств того, что самозванец – католик, хотя, желая вооружить против него народ, указывало на его затею «в Российском государстве церкви Божии разорити и костелы латынские и люторские учинити и веру крестьянскую попрати и православных крестьян в латинскую и люторскую ересь привести и погубити»²¹. Но такое уверение голословно: правительство не могло утвердить, как несомненный факт, латинство самого Лжедмитрия; а зная о его совращении в католицизм, оно могло бы успешнее бороться с искателем московской короны, воочию свидетельствуя, что бунтовщики имеют дело с папистом, заклятым врагом православия. Московские власти не могли сказать с уверенностью даже того, в какую ересь Лжедмитрий хочет привести «православных крестьян» – в «латинскую» или «люторскую». И предостережения их, как недоказанные, не имели успеха: народ не верил рассказам на счет неправославных затей Лжедмитрия и считал их клеветой Годунова и его сообщников. Московские люди и не подозревали, что человек, явившийся к ним царствовать под именем Димитрия Ивановича, проклял православие, как ересь, и отрекся от него. В Москве встречали Лжедмитрия не как изменника православия, а как «крепкого хранителя и поборника святыя православныя веры христианския, твердаго адаманта, рачителя и красителя Христовой церкви»²². И по воцарении Лжедмитрия русские люди не вдруг заметили у него холодность к православной вере. По одному летописному сказанию, он «преже благ показася и благочестив», т. е. сыном православной церкви, а уже «потом зол гонитель и разоритель христианской вере»²³.

Даже в царствование Шуйского, когда сделались известны сношения Лжедмитрия с Римом, мы ни разу не встречаем свидетельства о принятии самрзванцем католической веры. Из открытой переписки самозванца с папой и нунцием Рангони было ясно, что он находится в общении с римскою церковью; но где и когда он вошел в это общение, московское правительство не знало, никогда об этом не упоминало²⁴, хотя упоминание было бы неизлишне. Может быть недостатком точных сведений о месте и времени принятия Лжедмитрием католичества и объясняется разногласие об этом предмете наших летописных сказаний, догадки и даже неоднократные уноминания (в одном и том же сказании) об отступлении самозванца от правой веры²⁵. – Таким образом, цель иезуитов – насколько можно, скрыть до времени католицизм царя московского – была вполне достигнута, так что иезуитское известие о той таинственности, которою сопровождалось прибытие Лжедмитрия в католический монастырь, не должно возбуждать сильных сомнений. Маскирование самозванца – иезуитски хитрая выдумка, направленная к достижению очень важной цели, от такого или иного исхода которой зависели все их мечты и планы относительно Московии, и не нашло ли себе и здесь приложения их пресловутое правило: цель освящает средства?!..

Главное и единственное основание, по которому Костомаров заподозривает достоверность сказаний иезуитов о принятшии Лжедмитрием католичества в их монастыре, – это противоречие их (сказаний) рассказу Чилли. И первые и второй, по мнению этого историка, говорят об одном и том же событии; Чилли передает то, что сам видел, и не верить ему нет оснований; значит нужно усомниться в правдивости иезуитского свидетельства. – Но так ли это? Почему именно нужно оба рассказа и Чилли и иезуитов относить к одному и тому же факту? И не смешал ли Костомаров двух совершенно отдельных событий и двух особых рассказов? Между обоими разбираемыми известиями и описываемыми в них событиями, как мы говорили, находятся непримиримые разности и положительно нет никакого тождества; можно указать лишь сходство; по Чилли, Лжедмитрий клянется у Рангони в верности папскому престолу, по известию иезуитов, он отрекается от православия в их монастыре. Оба действия сходны, но, как мы выше говорили, нетождественны; первое вовсе не обнимает всего чиноположения о принятии в церковь еретиков и схизматиков, которое, несомненно, было приложено и к Лжедмитрию при переходе его в римскую церковь и на которое указывается у иезуитов. – Где же основания относить оба рассказа к одному событию и считать их за несогласные между собою редакции? Нет такого основания в содержании рассказов, нет и в хронологическом указании на происходившее. Выше замечено, что Чилли передает то, что было вскоре по приезде Лжедмитрия в Краков, до представления его королю. Это ясно из его слов: «затем (по окончании торжественного обета принять католичество) Рангони повел его (Лжедмитрия) во дворец²⁶». Совсем не к тому времени относят иезуиты пребывание самозванца в их монастыре. По их словам, это было уже тогда, когда Лжедмитрий готовился «и к пути и к брани» и получил от польских вельмож «вспомогательное войско», т. е. после свидания с королем, а по свидетельству Велевицкого, перед самым отъездом из Кракова²⁷. После этого, имеем ли достаточные основания отожествлять оба известия? Если же рассматривать их, как рассказы о событиях совершенно разных, то каждое из этих известий может быть достоверно и годно на своем месте. Так и смотрят на эти рассказы Чилли и иезуитов пр. Макарий, историограф Карамзин, Бутурлин²⁸ и пока нет оснований иначе относиться к ним. Самые события, следовательно, располагаются несколько иначе, чем у Костомарова.

У Рангони Лжедмитрий дал клятву непременно принять католичество – в первый раз, один на один, во второй, в присутствии многих свидетелей. То и другое, кажется, было вполне необходимо. Прежде чем представить самозванца королю и хлопотать за него, Рангони должен был лично узнать об отношении Лжедмитрия к католической церкви, о намерении его присоединиться к ней, т. е. должен был проверить то, что ему было известно по донесениям из Самбора, со слов других. Не мог же папский нунций безусловно верить лишь чужим словам хотя бы и верных слуг папы. Прежде всего это испытание естественно было сделать наедине. А потом, отчасти для того, чтобы придать обещанию Лжедмитрия вид официальности, отчасти (и главным образом) для завлечения в дело самозванца польской шляхты, Рангони заставляет его повторить данную клятву при многочисленном собрании вельмож и будто бы даже берет с него «рукописание»²⁹. В оба эти свидания Лжедмитрия с папским нунцием дело ограничилось, как передает сам Чилли, «клятвою в непременном исполнении данного им (конечно в Самборе иезуитам) обета»³⁰. Настаивать на принятии самозванцем католической веры теперь же Рангони не имел достаточных оснований, пока не выхлопотал Лжедмитрию помощь Польши для занятия московского престола. Между ними было, так сказать, взаимное одолжение. Нуиций обещался доставить самозванцу помощь, а последний давал клятву принять католичество и ввести его в Poccию.

Интересы того и другого лица, исходя из обещаний переплетались, зависели друг от друга.

Если бы Сигизмунд отказал Лжедмитрию в помощи, на что нужно было бы последнему принятие католичества, к которому он не имел никакой особенной привязанности? А папскому нунцию и иезуитам какая была бы польза от принятия в церковь непризнанного царя? Еще раз замечаем, что для слуг папы не было ни малейшей нужды торопиться обращением самозванца в католичество, пока не был доведен до конца вопрос о помощи ему со стороны Польши. (А если так, то указанное иезуитами время принятия Лжедмитрия в лоно римской церкви вполне отвечает ходу событий).

В случае же согласия короля поддерживать самозванца, Рангони очень хорошо понимал, что последний весь в его руках и для него нет иного исхода, как принять католичество и, значит, получить нужную помощь³¹.

Свидание Сигизмунда с Лжедмитрием было очень трогательно и окончилось по-видимому к обоюдному удовольствию. Польский король, выгораживая себя лично из этого, во всяком случае, скандального дела, обещал самозванцу денежную помощь – ежегодно в 40 000 золотых и предоставил ему право набирать войско в пределах Польши³². Главнее, Лжедмитрий формально был признан при польском дворе истинным наследником московской короны. Однако речь короля едва ли ободрила Лжедмитрия в успехе его предприятия³³; не был доволен ею и Рангони.

Пожалуй, Лжедмитрий мог совсем бросить свою затею, да и с чем было начинать ее? После этого, спросим еще раз, не было ли бы делом крайне спешным раннее присоединение Лжедмитрия к католичеству?!.. Боясь, как бы не ускользнул удобный случай пропаганды католичества в Москве, Рангони начинает воодушевлять самозванца, теперь уже признанного законным наследником московской короны, подстрекает польских панов к содействию ему и наконец, ободрив юного царя московского, вооружает его мечом духовным. Выхлопотав ему титул законного царевича, составив кое-какую помощь, Рангони наконец вводит его в лоно римской церкви. Теперь это было уже и своевременно и нужно; нунций имел право потребовать этого. Он со своей стороны сделал для Лжедмитрия все, что мог, и Лжедмитрий должен был исполнить то, что обещал слугам папы и от чего они в будущем ожидали обильных плодов для римской церкви, – принять католичество и по воцарении ввести его в России.

У краковских иезуитов Лжедмитрий отрекся от схизмы, исдоведал свои грехи духовнику, был причащен и миропомазан Рангони и без сомнения совершил все это тайно, опасаясь шпионивших за ним московских людей. И нет ничего удивительного в том, что для полного скрытия такого факта из жизни Лжедмитрия иезуиты пустились на выдумки, тщательно замаскировав и перерядив своего прозелита³⁴– По известию Велевицкого, днем присоединения Лжедимитрия к католичеству была суббота страстной недели, падавшая в 1604 г. на 17 апреля.

К новообращенному тотчас же приставили отдельного наставника – иезуита Каспара Савицкого³⁵, который должен был пробудить и укоренить в Лжедимитрии мысль о соединении схизматической России с католическою церковью для блага и спасения всего христианства.

Есть известие, что и папа просил короля Сигизмунда принять искателя московской короны с честью и главным образом научить его «ересям лютым латинскому закону»³⁶. Мы не знаем писем папы к Сигизмунду за это время, но предположение о их посылке не заключает в себе ничего невероятного.

Сам Лжедмитрий из Москвы писал в одном письме к папе Павлу V, что его (папы) предшественник «блаженный памяти Климент VIII» оказал ему «особливую благосклонность» между прочим тем, что «отечески вступался за его дело»³⁷, под чем с вероятностью можно разуметь ходатайство папы за Лжедмитрия перед польским правительством. В Кракове же Лжедмитрию внушили мысль – самому написать письмо к папе, который так сочувственно отнесся к нему и к его делу.

Костомаров думает, что осуществить эту мысль самозванцу удалось только по проезде из Кракова в Самбор³⁸, но такое предположение едва ли справедливо. И долг вежливости и интересы самого Лжедмитрия не требовали отлагательства ответа папе, притом отлагательства столь долгого – от апреля до 30 июля (когда было отправлено Лжедмитрием письмо папе из Самбора)³⁹. Велевицкий положительно уверяет, что самозванец приготовил ответное письмо в Рим в Кракове 18 апреля и 24 числа того же месяца вручил его папскому нунцию для отсылки по назначению. Письмо было написано по-польски и потом уже переведено на латинский язык⁴⁰. 25 апреля (в Фомино воскресенье) Лжедмитрий, обнадеживший своих покровителей и благодетелей уверением, что по достижении московского престола приведет в «римскую веру» патриарха, митрополитов, архинпископов, епископов... и всех православных христиан⁴¹, напутствованный благословением и благожеланием папского нунция Рангони, выехал из Кракова в Самбор.

Кем же был обращен в католичество Лжедмитрий? Кому принадлежит честь завлечения его в римскую церковь? Ответ ясен: из всего рассказанного нами о месте и времени принятая самозванцем латинства видно, что зта честь принадлежит иезуитам. В виду ясных на то указаний иезуитов, свидетельств современников о самом живом участии их в деле самозванца и вообще в виду всей деятельности отцов этого ордена, такое положение не только правдоподобно, но и должно быть принято за несомненное, так что поставленные нами вопросы являются как будто лишними, как уже решенные ранее, как получившие ответ в вышеприведенном рассказе. Однако и обойти эти вопросы нельзя, так как указанному сейчас решению их противоречит другое, по-видимому несомненное историческое свидетельство. В одной из своих грамот к сендомирскому воеводе Юрию Мнишку папа Павел V (в декабре 1605 г.) свидетельствует, что Лжедмитрий обращен в католичество трудами францисканцев⁴².

Не будь этой грамоты, скажем мы с уверенностью, никто бы и не подумал, что такое важное приобретение для римской церкви, как присоединение к ней царя московского, сделано братьями францисканскаго ордена; все бы, вслед за современниками и иезуитами, приписали такой подвиг этим последним. Теперь же, в виду указанного свидетельства папской грамоты, вопрос о том, кем именно был обращен в католицизм Лжедмитрий, является вполне естественным и необходимым. В самом деле, кто же был главным деятелем в обращении самозванца в латинство – иезуиты или францисканцы? И чему нужно больше верить – папской ли грамоте, или рассказам иезуитов и свидетельствам других современников?

Свидетельство папской грамоты почему-то молчаливо обходится некоторыми нашими историками (Карамзиным, Костомаровым); потому ли, что они не доверяют этому свидетельству (что следовало бы сказать и подтвердить – почему), или почему-нибудь другому, – неизвестно. Преосвящ. Макарий говорит, что известие папской грамоты об обращении Лжедмитрия в католичество францисканцами следует считать неверным, так как известно подлинное письмо краковских иезуитов о принятии самозванцем латинства у них и их старанием⁴³. Иначе относится к папской грамоте С.М. Соловьев. Он не умалчивает о ней и не признает ее известием недостоверным, а наоборот, дает этому известию санкцию исторического свидетельства. «Принятие латинства, говорит он, всего более помогало Отрепьеву, ибо ставило на его сторону духовенство и особенно могущественных иезуитов, и Лжедмитрий позволил францискантским монахам обратить себя в католицизм»⁴⁴. Мы говорили, что С.М., упоминая здесь об обращении самозванца в латинство францисканцами (в Самборе) и на следующей странице сообщая снова об обращении Лжедмитрия иезуитами (в Кракове), или выражается неточно, иди же неверно передает факты. Самая неточность эта обязана, как кажется, исключительно папской грамоте. Соловьеву непременно хотелось дать место ее свидетельству, не отвергав при том и рассказа иезуитов. Но так как приурочить оба эти известия к одному и тому же времени и месту было невозможно, то Соловьев разместил их отдельно и в результате появились на соседних (89 и 90-й) страницах два несогласных известия об одном и том же событии – обращении в католичество Лжедмитрия, – известия не разъясняющие, а запутывающие дело.

По-видимому, папская грамота, свидетельствующая об обращении царя московского в католицизм францисканцами, представляет надежное и вполне верное свидетельство. В самом деле, кому же, как не римскому первосвященнику, лучше было знать, кто привлек в недра римской церкви такую знатную особу, как наследника московской короны? Но это только по-видимому. Стоит лишь повнимательнее всмотреться в папскую грамоту, чтобы понять, как мало она дает оснований считать сообщаемое ею известие за непреложную истину. – Прежде всего вот что в ней обращает на себя внимание. Папа пишет с чужих слов – со слов Юрия Мнишка. К сожалению, письмо сендомирского воеводы неизвестно и потому мы не можем судить о том, в каком виде было сообщено им в Рим известие об обращении в католичество Лжедмитрия трудами францисканцев. У самого же папы упоминается об этом мимоходом и, что замечательно, с недоверием. – Переписка между Юрием и Павлом V о францисканских монахах возникла по случаю реформы в ордене этих монахов, производившейся (как нужно думать на основании той же папской грамоты) вследствие неблагоприятных слухов о жизни братьев этого ордена⁴⁵. В Польше явились ходатаи за францисканцев и в числе их Мнишек. Почему-то сендомирский воевода был очень расположен к этим монахам. Для них он построил монастырь в львовском старостве; отправляясь в поход с Лжедмитрием, он взял с собою францисканцев (двух, вероятно постоянно проживавших в Самборе)⁴⁶, тогда как спутниками самозванца были иезуиты. Семейство Юрия, особенно Марина, по свидетельству самих иезуитов, было сильно привязано к бернардинцам, постоянно обращалось к ним в делах духовных, минуя даже оо. иезуитов⁴⁷. Конечно только по особенному расположению к братьям францисканского ордена Мнишек решился ходатайствовать за них перед папою и для того, чтобы больше придать значения своей просьбе, он указывал на их участие, старание и усердие в таком полезном для католицизма деле, как обращение в него Лжедмитрия. И что же папа? Согласившись оставить реформу этого ордена по вниманию к просьбам знатных лиц и особенно Мнишка, который хвалит францисканцев за добродетель, честность и обращение Димитрия, великого князя московского, он в письме к Юрию прибавляет: ты видишь, какое важное значение мы придаем этому твоему свидетельству⁴⁸. Очевидно, папа верит Мнишку на слово и верит, как говорят, скрепя сердце. «Но было же вероятно и у папы основание признать справедливым показание Мнишка», говорит Казанский⁴⁹. Сильно сомневаемся, чтобы было какое-нибудь серьезное основание. Папа верил Юрию не потому, что находил его слова достойными веры, а потому, что Мнишек – нареченный тесть Лжедмитрия и, следовательно, необходим Риму.

Это ясно видно из самого письма и отчасти уже из того, что папа придает его словам больше значения, чем свидетельству других более важных лиц, вроде своего нунция. Если принять во внимание то, что Мнишек никогда не был поборником латинства и папы⁵⁰, то такое предпочтение его перед другими лицами, заведомо более его заслуживающими доверия римского владыки, можно объяснить только политическими расчетами хитрого и властолюбивого Рима. В самом деле, вот что не могло не броситься в глаза папе. Со времени обращения Лжедмитрия в католичество до письма Юрия Мнишка в Рим (писанного не ранее октября – ноября 1605 г., так как в декабре получен был ответ на него из Рима; а Рим тогда нисколько не медлил своими ответами) прошло около двух лет и однако в течение такого значительного промежутка времени в Риме и не слыхали, что часть обращения в католицизм царя московского принадлежит францисканцам. По крайней мере, в раннейшей переписке нет никакого намека на подобный слух, да и из разбираемой нами грамоты ясно видно, что папа не знал, что он, принимаясь за реформу францисканского ордена, вовсе для него нежелательную, имеет дело с лицами, оказавшими такую незабвенную услугу римской церкви, как обращение в католицизм царя московского. Огтого-то в словах папы звучит нотка очевидного недоверия к словам Мнишка, хотя римский первосвященник был тогда по отношению к нему очень предупредителен и любезен. Без сомнения, дело такой необыкновенной важности, как завлечение в латинство государя московского, явление небывалое, он приписывал искусству своих ревностнейших слуг – оо. иезуитов. И по совести сказать, кто лучше их мог устраивать дела, клонящияся к пользе папского престола?!.. Замечательно и то, что современники не говорят об участии в истории Лжедмитрия каких-либо других монахов, кроме иезуитов; а некоторые видят в самозванце даже иезуитскую креатуру⁵¹.

Притом же сам Лжедмитрий разве не видел, что только примкнувши к иезуитам и отдавшись в их руки он может достигнуть того, чего добивался? Сам С.М. Соловьев называет иезуитов «могущественными», чего не мог не знать и ловкий самозванец. Привлечь на свою сторону этих могущественных слуг папы Лжедмитрий мог лучше всего отдавшись их водительству, и потому слова Соловьева, что самозванец позволил обратить себя в католицизм францисканским монахам для того, чтобы расположить к себе иезуитов, – не вески и приводят к обратному заключению, именно к тому, что Лжедмитрию, искавшему покровительства иезуитов, было выгодно дозволить обратить себя в католицизм тем же ловким иезуитам. Замечательно и то, что позднее мы постоянно встречаем при самозванце именно этих советников. А иезуиты? Разве бы они уступили кому-нибудь честь такого важного подвига, как обращение в латинство царя московского, с чем связывались их вожделенные мечты относительно пропаганды в Московии? Нет, они не сделали бы этого, отчасти из честолюбия (латинские монахи, вообще всегда отличались соперничеством и иезуиты иногда прибегали к всевозможным интригам, клеветам, доносам, даже покушениям на жизнь для того, чтобы отделаться от своих же сотрудников – миссионеров из другого ордена, которые имели неосторожность чем-нибудь не понравиться оо. иезуитам⁵², отчасти из опасения, как бы другие, менее их опытные, взявшись за дело, не испортили его и не упустили такой прекрасный случай оказать величайшую услугу римской церкви.

Словом и интересы римской церкви, и интересы Лжедмитрия требовали вмешательства в дело последнего таких тружеников и деятелей, как оо. иезуиты.

Но если так, если Лжедмитрий был завлечен в католицизм иезуитами, то как же нужно отнестись к словам Мнишка, который писал папе, что это завлечение самозванца совершено францисканцами? Признать их за ложь?

Едва ли извeстие Мнишка абсолютно ложно; сочинять его не было особенной нужды: папа и без него мог уважить просьбу сендомирского воеводы, сделавшегося слишком дорогим для Рима человеком. Положим, есть полное основание думать, что папе не все докладывали о Лжедмитрии вполне верно и точно. Например, руководясь донесениями из Польши, он неоднократно повторяет легендарные рассказы о том, что Дмитрий, еще в отрочестве, не только бежал из Москвы за литовский рубеж, но и в отрочестве (a pueritia) принял католичество⁵³. Вообще, нисколько не погрешая против исторической истины, можно согласиться с мыслью П.С. Казанского, что «папа пе позаботился собрать точных сведений о первоначальной судьбе нового царя»⁵⁴. Можетъ быть (да это и вполне вероятно) известие Мнишка (неизвестно, в какой форме оно выражено) об обращении Лжедмитрия в католичество францисканцами не отличалось верностью и точностью, как и множество других известий о самозванце, отправленных в Рим; но в основе его, кажется, лежит нечто верное, нечто историческое.

Не было ли дело таким образом, что и иезуиты и францисканцы, по крайней мере, вначале, действовали вместе? В этом предположении нет ничего невероятного.

До поездки в Краков Лжедмитрий жил в Самборе; там же проживали и францисканцы, которым благоволил Мнишек⁵⁵, были там и оо. иезуиты, приютившиеся около своего друга и почитателя королевского духовника Помасского. Очень естественно, что они, начиная расставлять свои сети против самозванца, горячо принимаясь за его дело, пригласили в сотрудники себе францисканцев, отчасти, можетъ быть, по нужде в сотрудниках, отчасти и главным образом из желания угодить их покровителю – Мнишку, который с каждым днем делался все более и более дорогим для римской церкви человеком по своему горячему участию в предприятии самозванца, которое сулило иезуитам окатоличение Московии.

В одном летописном сказании вот как рассказывается об объявлении Лжедмитрием о себе, как сыне Грозного. Случилось это в каком-то Стодольском монастыре, который находился в имении великого пана Михаила Ратомского, пана Александра и князя Юрия Свирских и братия которого состояла из 40 человек монахов «веры латинския» и 5 иезуитов⁵⁶. Очевидно, монастырь был не иезуитским_, а, как видно из дальнейшего рассказа, бернардинский, или францисканский (так как, по объяснению Бореццо-Борецци, «францисканские монахи в Польше называются бернардинцами, по причине преобразований св. Бернарда»⁵⁷), и присутствие здесь иeзуитов доказывает, что эти люди составляли какой-то необходимый элемент всюду и везде. О своем царском прсисхождении Лжедмитрий открыл па исповеди греку Арсению⁵⁸, затем подтвердил это показание перед владетелями монастыря и был допущен к причащению. При «той церемонии, при которой самозванец еще раз с клятвою должен был подтвердить, что он царский сын, присутствовали «оба князя» и «вся мнихи монастыря того и бернардинство и язовиты на смотрение прийдоша»⁵⁹. Эти сожители одного монастыря одинаково были заинтересованы загадочною личностью явившегося среди их царевича и как те, так и другие имели одинаковый интерес привлечь его в католичество и тем услужить римской церкви и папе. Таким образом, по этому сказанию, Лжедмитрий открылся не одним иезуитам, а вместе с ними и францисканцам. Пусть это «сказание» легендарно, но почему же оно не может дать указания на возможность совместного (хотя, можетъ быть, и непродолжительного) действия иезуитов и францисканцев в завлечении Лжедмитрия в католичество.

Даже у самих иезуитов можно находить указание на то, что францисканцы имели какое-то отношение к делу Лжедмитрия. Велевицкий упоминает, что одно собеседование самозванца с ксендзами в Кракове происходило у монахов ордена бернардинов и с полным успехом; оказывается, что после этого раза Лжедмитрий окончательно решил принять католичество⁶⁰. Очевидно францисканцы не стояли совершенно в стороне от дела московского царевича и приглашение Лжедмитрия иезуитами в их монастырь на собеседование некоторым образом указывает на общность действий их с иезуитами, на их солидарность с последними, на их некоторое участие в завлечении юного царевича в католичество. Не разумел ли Мнишек случай, указанный Велевицким, или другие подобные, когда указывал на участие францисканцев в обращение Лжедмитрия в латинство?

Эго очень вероятно! Только Мнишек преувеличил, без сомнения, услугу францисканцев, желая вполне защитить их пред папой.

Определить же не только точно, но и приблизительно роль францисканцев и их участие в деле Лжедмитрия слишком трудно и даже невозможно. Одно только несомненно, что их роль была несравненно бледнее и участие менее деятельно, чем роль и деятельность оо. иезуитов; просто – роль францисканцев была в этом деле очень ничтожна. Если иезуиты уделили им незавидную долю участия в деле московского царевича, то сделали это никак уже не по доброй воле: в этой уступке играл роль расчет – желание угодить семейству Мнишка, в котором вращался тогда Лжедмитрий; разделить же с францисканцами труд обращения в католичество царя московского и в будущем пропаганды в России иезуиты никогда бы не решились и из честолюбия и из опасения за исход дела. Францисканцам могли быть известны иезуитские планы и иезуитские тайны на счет Лжедмитрия и его дела, – это вполне вероятно и собственно, кажется, в этом и заключалось их участие в иезуитской работе относительно мнимого царевича; а самым делом-то заправляли оо. иезуиты. Даже на диспуте, ироисходившем в их монастыре, францисканцы были лишь безмолвными свидетелями происходившему; собеседование вели оо. иезуиты⁶¹. Наконец эти хитрые слуги папы довершили свой подвиг присоединением Лжедмитрия к католичеству в своем монастыре и тем решительно укрепили за собою честь обращения московского царевича в лоно римской церкви; так что мы, находя в словах Мнишка к папе нечто верное, признавая некоторое отношение францисканцев к делу Лжедмитрия, нисколько не ослабляем того положения, что самозванец обращен в католицизм иезуитами и что этим последним и исключительно им принадлежит такая честь, совершение такого подвига.

После этого можно ли утверждать, что Лжедмитрий обращен в католичество францисканцами? Дает ли на это право папская грамота, в которой переданы лишь чужие слова, не пользующиеся полным доверием самого римского владыки? И можно ли эту грамоту принимать за несомненное историческое свидетельство? Однако, когда иезуит Пьерлинг (в своей книге: Romе et Demetrius d’après des documents nouveaux...) усомнился в верности свидетельства папской грамоты, то получил от своего рецензента упрек за неверную передачу событий и за преднамеренное желание приписать честь обращения Лжедмитрия в католичество иезуитскому ордену⁶². Последний упрек, если его еще можно сделать иезуиту_, к нам совершенно не приложим. Мы даже и не думаем, чтобы такой поступок, обращение в латинство самозванца, мог служить к чести ордена иезуитов, к его возвышению. Нам представляется только правдивее, согласнее с историческими данными признать иезуитов главными, почти единственными двигателями всего дела Лжедмитрия; если мы допустим тут долю участия францисканцев, то она исчезнет как капля в море хлопот ловких и деятельных оо. иезуитов.

Припомним, что современники говорят не о других лицах, а именно об иезуитах, как главных деятелях в истоpии Лжедмитрия 1-го. Вся история самозванцев и смутного времени ясно носит на себе следы адского плана оо. иезуитов, направленного к достижению святой цели – уничтожению схизмы и окатоличении Московии, первым шагом к чему являлось завлечение в латинство царя московского. «Если бы мы даже не знали, что в Польше тогда (при Сигизмунде III) всем заправляли иезуиты, говорит М.0. Коялович, что они давно злоумышляли против русских и что они близки были к первому самозванцу, а знали бы лишь, что иезуиты существовали тогда в Польше, то и в таком случае мы должны были бы предположить, что этот адский план мог быть делом только этих ужасных людей⁶³. Кто же, кроме их, мог приводить этот план в исполнение?

Резюмируя все нами сказанное, мы приходим к следующим главным выводам: Лжедмитрий несомненно принял католичество в Кракове, а не в Самборе (как склонен думать Соловьев), но не в доме папского нунция Рангони и не вскоре по приезде в столицу Польши (как полагает Костомаров), а в монастыре иезуитов и в последние дни пребывания в Кракове, почти перед самым отъездом в Самбор.

Нет никаких оснований считать (как считает Костомаров) рассказы Чилли и иезуитов за несогласные между собою описания одного и того же события. Чилли и иезуиты говорят о разных фактах, которые не соединены между собою непосредственной преемственностью (как соединены, по-видимому, у Соловьева). Следовательно, нет серьезных оснований не принять указанное иезуитами число обращения Лжедмитрия в католичество (вообще не принятое нашими историками).

Самая форма принятия самозванца в латинскую церковь была без сомнения та, о которой говорят иезуиты.

В католичество Лжедмитрий был обращен и завлечен иезуитами, которые были главными деятелями во всей истории самозванца.

Свидетельство в папской грамоте об обращении Лжедмитрия в латинство францисканцами вовсе не должно считаться несомненным (как думает Соловьев); но едва ли оно и совершенно ложно (как полагает пр. Макарий); есть в этом свидетельстве нечто верное, что, однако, не дает ни малейшего права утверждать, будто обращение самозванца в католичество совершено францисканцами.

Так как мы (впрочем, согласно с некоторыми историками) принимаем за правдивую историю рассказ иезуитов об обращении Лжедмитрия в католицизм, то нас могут упрекнуть в желании переделать историю по иезуитским источникам, т. е. таким источникам, доверяясь которым, скажут, можно превратить всю историю в миф. Что к иезуитским источникам нужно относиться с осторожностью и осмотрительностью, что их тщательно нужно проверять другими свидетельствами, – это вполне признаем и мы. Мы и не думаем выступать в качестве апологетов иезуитской литературы. Но разве следует отсюда, что иезуитам совершенно не следует верить?

Ужели они способны писать одну ложь и затемнять события до неузнаваемости?

Допустим даже и то, что иногда так бывает (особенно когда они пишут свою историю и свою апологию); но почему же нельзя принять их рассказы, когда нет ни внешних, ни внутренних причин отвергать передаваемое ими?

При том иезуиты способны не на одну только ложь; хотя и редко, но можно встретить и у них о ceбе, о своих неприглядных поступках голую, неприукрашенную правду; и у них есть, так сказать, правдивая литература, некоторые, немногочисленные памятники которой сами же оо. иезуиты с величайшей энергией старались или уничтожить, или, если это было невозможно, объявить подлогом, клеветой врагов ордена⁶⁴. Конечно, такого рода памятники компрометируют оо. иезуитов и к числу их не принадлежит частная переписка членов ордена; но неужели только такого вида иезуитские свидетельства можно считать правдивыми? Пусть требуемая уставом переписка орденских братьев⁶⁵, прошедши немало мытарств, прежде чем явиться на свет Божий, выйдет несколько гладкою; однако не странно ли допустить ее решительно легендарное содержание и сказочный характер? Ведь частная переписка иезуитов между собою имеет целью назидание. Не думаем, чтобы в выдумывании небывалых фактов видели для себя назидание даже оо. иезуиты. Наоборот цель переписки достигалась бы, если бы в ней (переписке) сообщалось о каком либо важном приобретении для римской церкви, о каком-нибудь подвиге, совершенном ad majorem Dei gloriam.

Притом указанные мытарства проходила та переписка орденских братьев, которая предназначалась для обнародования во всеобщее сведение; а если же такое назначение в виду не имелось? Если это просто была дружеская, откровенная беседа (конечно письменная) со своими собратами? В таком случае решительно нет никаких оснований считать ее ложною.

К подобного рода частной переписке орденских братьев, цель которой назидание, принадлежит, по нашему мнению, и письмо краковских иезуитов, в котором рассказывается об обращении в католичество Лжедмитрия. На это указывает и содержание и тон письма. Иезуиты очевидно спешат поделиться с другими своими братьями радостною вестью об обращении в католицизм царя московского. Это ли не назидательное событие?!.. Кажется, само Провидение содействует осуществлению заветной иезуитской мысли – привести схизматическую Московию в послушание апостольскому престолу.

Прошло ли письмо краковских иезуитов все орденские инстанции, – сказать трудно; допустим, что прошло. Говорит ли это против самого существования указанного им факта? Думаем, что нисколько. А если так, то непонятно, зачем нужно было иезуитам сочинять подробности рассказанного ими случая. Разве суть в этих подробностях, а не в самом акте обращения? Зачем нужно было изощрять фантазию над придумыванием мелочей, притом таких, которые другим могли показаться маловероятными? Какая цель, какое назидание для иезуитов и для публики от выдуманной сказки о маскировании самозванца? Об этом смело можно было не говорить ни слова и никто бы не задался вопросом о том, в каком виде явился Лжедмитрий к иезуитам в монастырь. Самый факт совращения Лжедмитрия в католичество иезуитами нужно признать совершенно верным, почему же нельзя счесть правдивым и детальное описание этого случая?

Костомаров, как мы говорили, считает неверным рассказ иезуитов об обращении Лжедмитрия в католичество на том основании, что он несогласен с рассказом Чилли и таким образом, хотя и не прямо, ставит вопрос о достоверности источников для истории Лжедмитрия 1-го. Вопрос этот специально никем не был затронут и решен; а между тем от его решения зависела бы и самая разработка истории Лжедмитрия 1-го. Источников для этой истории много; они разнообразны и разноречивы до противоположности. И вот прежде чем приниматься за историю смутного времени и первого самозванца и нужно бы критически обозреть всю массу несогласных источников, определить степень их исторической достоверности; иначе между историками почти неизбежно будут являться значительные разногласия, зависящие от такого или иного взгляда на самые источники. А до чего такие взгляды могут быть несогласны, примером может служить следующее. О смутном времени русского государства сохранилось сказание голландца Массы. Костомаров, вполне верит этому источнику и называет Массу свидетелем верным и вполне надежным. А между тем Казанский (в своей статье: «Исследование о личности первого Лжедмитрия» Рус. Вест. 1877 г.) на том основании, что у Массы есть не мало противоречивых известий, что у него в одном месте рассказывается одно, а в другом о том же другое, и что, следовательно, он заносил на страницы своих записок непроверенные, ходячие слухи, с большим основанием считает этого писателя не совсем компетентным свидетелем. Между такими взглядами на источники очевидно не только несогласие, но и противоречие. Некоторые источники для истории Лжедмитрия 1-го и смутного времени игнорируются. «Сказание, еже содеяся в царствующем граде Москве» считается легендарным. Но уже ли в этом сказании почти все ложь? – Де-Ту пользуется уважением и доверием историков, как такой писатель, который имел под руками иезуитские сказания (можетъ быть известные, а может быть и неизвестные теперь), почему же нельзя поверить самым иезуитским сказаниям, хотя бы известные теперь сказания были и не тождественны с бывшими у Де-Ту? Ведь и то и другое писали одни и те же иезуиты!..

Вообще, по нашему мнению, вопрос о достоверности источников для истории Лжедмитрия 1-го и смутного времени может быть благодарной темой и добросовестное решение его в видах чисто-научных не может быть не желательно.

Н. Левитский