Происхождение мира и человека и последующая судьба их по изображению древних римских поэтов: сивиллины книги

Великие истины божественного откровения о сотворении мира, и человека, о высоком предназначении последнего и о его первобытном блаженном состоянии, о грехопадении людей и глубоком повреждении человеческой природы, об истреблении человеческого рода всемирным потопом и возобновлении его после потопа, наконец, о возрождении человечества в христианстве и о последней судьбе мира составляют такое дорогое достояние веры, что для прояснения и укрепления этих истин, в душе ничто не может почитаться лишним. В этом отношении даже и такой мутный источник, как сочинения древних языческих писателей, при некотором уменье пользоваться им, может принести немало пользы. Правда, этот источник не может дать нам чистой истины; истина в нем смешивается с ложными языческими верованиями и неправильными понятиями неразвитой, младенчествующей науки. Но что же отсюда следует? Следует только то, что его нельзя ценить наравне с откровением, а не то, будто он не может иметь никакой цены. Следует то, что им нельзя пользоваться без разбора, а не то, будто бы и из него нельзя извлечь истины. Следует то, что им нельзя руководствоваться при изъяснении истин откровения, как делали и делают некоторые, а не то, будто им нельзя пользоваться под руководством откровения. Всем известно, что золото извлекается из земли в двояком виде: и – чистое – в виде золотых самородков и – не чистое – в виде мелких золотых крупинок, перемешанных с огромной массой сторонних частиц, которые должны быть от него отделяемы. И, хотя извлечение золотых самородков и составляет самый выгодный, самый прибыльной способ добывания этого металла, но люди, как известно, не пренебрегают и мелкими частицами золота, рассеянными в земле, и, если бы они не трудились для извлечения из земли этих мелких частичек, то едва ли бы находили и самородки. Таковы были наши соображения, которыми руководствовались мы, намереваясь предложить благосклонному вниманию читателей рассказ Овидия о творении мира и всемирном потопе, находящийся в самом начале его «Превращений», и песнь Виргиния о наступающем возвращении на землю золотого века, которая составляет четвертую Эклогу в ряду его «Буколик».

Как то, так и другое стихотворение вышли из рук язычников и запечатлены вполне языческим характером; боги и богини вместе с другими созданиями языческой мифологии являются в них на первом плане повсюду. Но, несмотря на это, оба произведения заключают в себе много прекрасных, дорогих и для христианина строк. Языческий элемент составляет в них лишь внешнюю форму, под которой скрывается не языческое содержание; снимая прочь их наружную, мифологическую оболочку, мы находим под нею драгоценнейшие истины откровения, – истины не только исторические, касающиеся событий, уже совершившихся: как творение мира и человека, блаженное состояние первых людей, растление человеческой природы грехом, истребление человеческого рода всемирным потопом и возобновление его после потопа; но и такие истины, из которых многие и до сих пор еще не получили полного исторического осуществления; а в то время, когда о них шла речь на языке римской поэзии, все эти последние истины составляли предмет одних лишь надежд и ожиданий для лучших людей в человечестве; таковы истины о пришествии на землю Сына Божия, о Его новом царстве, о судьбе людей, имевших и имеющих войти в состав этого великого царства, и судьбе самого мира, которая и теперь еще ожидает его впереди.

Откуда и каким образом могли явиться в голове римских языческих писателей эти высокие и святые истины? Этот вопрос решается довольно легко после того, как решен другой вопрос, в какое время жили и писали эти авторы. Так как оба они были современниками Августа, и один из них писал свое произведение за 40 лет до Р. X., а другой – вскоре после Р. X., то, значит, оба они жили и писали уже после того, как Палестина подпала под власть Римлян, что совершилось за 64 года до Р. X. Около этого же времени начинается зависимость и Египта от Римлян, обративших его в римскую провинцию в 30 году до Р. X. Таким образом, сношения Римлян с Иудеями, как палестинскими, так и александрийскими, во времена Вергилия и Овидия могли быть весьма часты и близки. Мы видим, что еще Цицерон говорит о золоте, вывозимом ежегодно Иудеями в Иерусалим и из Италии, и изо всех провинций (Flacc. n. 28), мы знаем, что при дворе Августа три года жили сыновья Ирода Александр и Аристовул, а потом Антипатр¹, что сам Ирод несколько раз был в Риме, останавливаясь у своего друга Поллиона², что Овидий знаком был с субботними собраниями Иудеев³. При этих сношениях Римляне могли знакомиться и с религиозными верованиями Иудеев. Знакомство с религиозными верованиями Иудеев заметно и у Цицерона⁴, и у Варрона, который, порицая идолопоклонство, ставил в пример Иудеев⁵, и у других римских писателей⁶. Кроме того, известно, что образованные Римляне говорили по-гречески, значит перевод семидесяти был для них вполне доступен. Наконец, мы можем еще сказать, что Иудеи были слишком далеки от того, чтобы скрывать от Римлян содержание своих священных книг. Известна ревность иудейских книжников и фарисеев, предпринимавших далекие путешествия по морю и суше для того, чтобы увеличить свое религиозное общество, хотя одним прозелитом (Мф. 23:15). Были между Иудеями даже и такие личности, которые обращали религиозную пропаганду в, своего рода, промысел. Ювенал в одной из своих сатир выводит на сцену простую жидовку, которая, оставив корзину с сеном (принесенную, очевидно, на продажу), является к Римлянке вслед за жрецом Озириса и Изиды и, приняв на себя таинственный вид истолковательницы иерусалимских законов, великой жрицы Капенской рощи (близ которой жили в Риме Иудеи) и верной посланницы неба, дрожащим, чуть слышным голосом просит себе подачки и получает скромное вознаграждение за труд, по примеру других своих единоплеменников, готовых за ничтожную цену продать какие угодно бредни (по воззрению Ювенала, из круга своих религиозных верований)⁷.

Ввиду такой, хотя и не бескорыстной, услужливости людей из среды того народа, которому вверены были словеса Божии, нет ничего невероятного даже и в таком предположении, что любознательнейшие из Римлян могли знакомиться даже с еврейским текстом библии, по буквальному переводу его на латинский язык⁸.

Впрочем, Римляне могли во времена Августа узнавать содержание еврейских священных книг и приобретать общие понятия о главнейших истинах ветхозаветного вероучения, и не читая сами библии, не только по еврейскому подлиннику, а и по греческому переводу, и даже не вступая лично в религиозные беседы с Евреями. У них был другой источник, откуда они могли почерпать сведения о ветхозаветной религии, – источник более близкий и привлекательный для них, потому что он был не чужой для них, а свой собственный, или, по крайней мере, считался своим, и, к тому же, еще был обсажен цветами страстно любимой в Риме греческой поэзии. Они могли узнавать важнейшие ветхозаветные истины из Сивиллиных книг, которые передавали их не в простой и безыскусственной форме библейского изложения, а в изящной, стихотворной форме – языком Гомера и Гезиода. И, действительно, один из рассматриваемых нами римских поэтов, писавший, притом, прежде другого, как увидим, сам прямо указывает на этот источник в самом начале своего стихотворения; другой же, хотя и не говорит, откуда он брал сведения о том, что пишет, но по сравнению его стихотворения с Сивиллиными книгами его времени, можно с вероятностью заключить, что и он пользовался ими. Вот почему нам представляется необходимым, прежде чем приступим к разбору самых стихотворений этих двух поэтов, сообщить некоторые понятия о Сивилле и Сивиллиных книгах⁹.

Что же такое была Сивилла? – Хотя этимологическое значение слова Сивилла, производимого с разных языков¹⁰, и не может быть объяснено с несомненноq верностью, но по своему употреблению это слово составляло, по всей вероятности, не собственное, а общее, нарицательное имя пророчицы, прорицательницы. Разумеется, нелегко решить вопрос и об источнике, из которого проистекали прорицания Сивиллы, приписываемые и божественному вдохновению, и внушению злого духа, и естественному воодушевлению, и, наконец, простому шарлатанству, как орудию хитрой политики¹¹. Но неизвестность источника прорицаний – еще не основание для того, чтобы отрицать их возможность, или их историческую достоверность, потому что такое отрицание стало бы в противоречие и с самим священным писанием, представляющим сходный с Сивиллой пример прорицательницы в лице Аэндорской волшебницы, и другой, еще более подобный ей, пример в лице отроковицы, имевшей дух пытлив (Деян.16:16).

Итак, существование Сивиллы нет причины оспаривать; Сивилла могла быть, и даже могла быть не одна, но, разумеется, их не могло быть и много. Со времен Гераклита (жившего за 500 л. до Р. X.) и Платона, которые раньше всех упоминают о Сивилле, и до времен Александра Великого, известна была только одна Сивилла¹². Но потом в одной Сивилле в воспоминаниях людей начали присоединяться и другие, так что во времена Варрона (116–27 г. до Р. X.), по свидетельству Лактанция, их считали уже целый десяток: Сивилла персидская, ливийская, дельфийская, киммерийская, эритрейская, самосская, кумская, геллеспонтская, фригийская и тибуртинская, между которыми знаменитейшею считалась эритрейская. Но это не значит, будто Сивилл было много, потому что далеко не каждое из перечисленных названий Сивиллы, к которым можно присоединить еще много и других, принадлежит особому лицу и указывает на его родину, или место жительства. Самое даже название эритрейской Сивиллы может считаться ошибочным, произошедшим от неправильного чтения и толкования одного стиха, принадлежащего этой Сивилле¹³, и на основании этого стиха, согласно со свидетельством Стефана Византийского, отечеством эритрейской Сивиллы может считаться не Эритры, а Марпесс, или, по более верному произношению – Мермесс, или Мирмесс – Μερμησσὸς, или Μυρμησσὸς – другой малоазийский город, находившийся в троянской области и стоявший на почве красного цвета¹⁴. Таким образом, эритрейская Сивилла составляет одно и то же лицо с Сивиллой марнессийской; к ней же относятся и другие названия Сивиллы: гергетийская, фригийская, геллеспонтская и троянская¹⁵. Собственное имя этой Сивиллы было Эрофила – Ἐρωφίλη, или Ἡροφίλη – Herophile, или Артемида – Ἀρτέμις¹⁶. Другие подробности ее жизни мы не считаем важными для нашей цели и потому, не повторяя чудесных рассказов о ее необычайном детстве и допотопной, Мафусаиловой долговечности, не приводя ее предсказаний о себе самой¹⁷, мы ограничимся указанием на, приписываемое ей, пророчество касательно Троянской войны с сопровождавшими эту войну обстоятельствами и касательно Гомера¹⁸, как на доказательство ее глубокой древности¹⁹.

Около восьмого, или седьмого века до Р. X. в Малой Азии сделалось известным стихотворение, автором которого признавалась эта Сивилла и которое, так же как и сама сочинительница его, названо было Эритрейским на основании, уже указанном нами выше. Таким образом, Сивилла получила права гражданства в Эритрах – богатом, торговом городе Малой Азии. Успех этого города в присвоении себе чести называться отечеством Сивиллы, как, обыкновенно, бывает (известен спор семи городов о колыбели Гомера!), возбудил соревнование и в других местах, которые стали добиваться той же самой чести и достигали своей цели, пользуясь то воспоминанием о какой-нибудь древней прорицательнице, жившей в известном месте, то присутствием оракула, или близостью священной пещеры, напоминавшей место ее рождения²⁰ или пророческого источника²¹. Такая пещера была и в Италии близ города Кум, который был населен Кумейцами, или Кимейцами – Cumaei, Cymaei, Κομαίοι, эолийскими переселенцами с острова Эвбеи, и который потому называется эвбейским²². Вместе с этими переселенцами перешла из Греции в Италию и слава эритрейской Сивиллы, получившей, таким образом, новое отечество, новые имена и прозвания; она сделалась жительницей Италии (которой на самом деле, вероятно, никогда не видела²³, а Кумская пещера – ее жилищем, в котором, по словам латинских поэтов, ее находил знаменитый троянский переселенец Эней, так что Аристотель, не сомневаясь ни на минуту, приписывал ей переселение из Эритр в Италию²⁴. О таком же переселении Сивиллы из Эритр в Кумы говорит и Сервий в толковании на шестую книгу Энеиды (Aen. VI, 321), перенося на нее некоторые подробности из мифологических сказаний о Кассандре²⁵. В новом отечестве она стала известна под новыми именами и прозваньями, именно: Демо, Меланхрена²⁶, Деифоба, Симмахия, Фемоноя, Адая²⁷, Сивилла кумская²⁸, эвбейская²⁹, киммерийская, луканская, итальянская³⁰. Имя Эрофилы и еще Демофилы; в котором не трудно узнать имя кумской Сивиллы Демо, по свидетельству Варрона, передаваемому Лактанцием, некоторые усвояли и еще одной личности, которая вовсе не была Сивиллой, несмотря на то, что Варрон называет ее, также, кумской Сивиллой, по имени Алалфея, отводя ей седьмое место в ряду десяти Сивилл³¹. Так легко переносились в старину имена Сивиллы с одного лица на другое! Но кроме Варрона никто другой не признавал его седьмой Сивиллы в этом достоинстве; ей приписывалась другая, гораздо более скромная роль, усвояемая ей и Варроном, – продажа Сивиллиных книг одному из римских царей. Об этой оригинальной продаже рассказывают: летописец, приводимый Геллием³², Варрон (в указанном месте), Дионисий Галикарнасский³³, Сервий³⁴, и другие позднейшие писатели, но рассказывают не совсем согласно друг с другом. Разногласие касается, главным образом, имени царя, которому Сивиллины книги принесены были для продажи, и числа книг. По словам Варрона, книги были принесены к Тарквинию древнему, а по свидетельству Геллиева летописца и Дионисия Галикарнасского – к другому Тарквинию младшему, или гордому. Но это последнее свидетельство считается более вероятным³⁵. По свидетельству древних писателей, книг было принесено девять, а некоторые из позднейших считают их только три, но это разногласие примиряется посредством простого, хотя и остроумного предположения, что девять книг заключались в трех томах, по три в каждом³⁶. Явившись с этими книгами к царю, незнакомая чужестранка преклонных лет, которую Варрон и Сервий называют Амалфеей, предлагает их купить. Цена, потребованная ею, была так высока, что царь не согласился на покупку, а, по свидетельству Геллиева летописца и Варрона, даже, будто бы, посмеялся над нею, как выжившей из ума старухой. Но выжившая из ума была себе на уме: она бросает третью часть своего товара в огонь, что совершает, по свидетельству Геллиева летописца и Варрона, не где-нибудь у себя дома, как говорят Дионисий Галикарнасский и Сервий³⁷, а тут же, в присутствии царя³⁸, и предлагает купить остальные за ту же самую цену. После вторичного, еще более решительного отказа от покупки, соединенного, уже и по свидетельству Дионисия Галикарнасского, с шутливым сомнением в здравомыслии продавщицы³⁹, она повторяет обряд всесожжения и над другой частью книг и просит за оставшуюся треть то же самое, что требовала за все. Озадаченный таким странным поведением, царь, по свидетельству Дионисия Галикарнасского⁴⁰, обратился за советом к гадателям, которые, признав эти книги, по своим приметам, за драгоценный дар небес, выразили царю глубокое сожаление о том, что они не были куплены все. После этого, книги были куплены, а странная их продавщица, наказав при прощании, беречь их как можно лучше, немедленно скрылась и исчезла из глаз людей⁴¹. Хотя эта история и отзывается вымыслом, или, по крайней мере, сильно смахивает на театральное действие, на церемонию, исполненную по наперед обдуманному плану, но, несмотря на это, действительного существования Сивиллиных, или, так называемых, книг, никто не оспаривал и не оспаривает, а сомневаются лишь в том, что изложенные нами обстоятельства их приобретения сложились сами собою, естественным образом, без всякой преднамеренной подготовки, и думают: не была ли это комедия, разыгранная по желанию и при участии хитрого царя-грека, которого впереди ожидало низложение, и который хотел при помощи Сивиллиных книг упрочить свою власть над суеверной толпой, а самые книги не были ли принесены из Греции сыновьями Тарквиния гордого, которые, по поручению отца, путешествовали туда вместе с его приближенным Брутом для совещания с Дельфийским оракулом, или не были ли написаны, по желанию царя, в самой Италии каким-нибудь льстецом-поэтом, хотя при этом не отрицается и возможность принесения их неизвестной женщиной; и очень может быть, что эти книги вовсе не были нарочно придуманным средством хитрой политики для поддержки царя, которого и в самом деле они не предохранили от падения, и падение которого нисколько не повредило их авторитету при новом республиканском правительстве⁴². Как бы то ни было, но в Риме с этих пор являются свои собственные, хотя и не латинские, а греческие священные книги, составлявшие, по верованию римлян, произведение кумской Сивиллы, которая, по словам Тибулла, изрекает в них шестистопными стихами сокровенные определения судеб⁴³; эти книги назывались: «Sibyllini versus, monitus Cumani, carmen Cumaeum, libri fatales, fata et remedia Romana, fatalia carmina, sortes»⁴⁴. Кроме стихотворной, эпической формы греческого гекзаметра, они имели, будто бы, и акростих, о чем свидетельствуют Цицерон и Дионисий Галикарнасский, хотя их свидетельство и не признается несомненным⁴⁵. Они были написаны на полотне или на парусине⁴⁶ и положены для хранения в храме Юпитера Капитолийского. Здесь их хранили с величайшим почтением, как святыню, к которой даже и сами жрецы (pontifices) не могли прикасаться голыми, непокрытыми руками, без соблюдения всевозможной чистоты и по душе, и по телу⁴⁷. К этим книгам обращались за советом при особенно важных случаях⁴⁸; поводом к тому служили какие-нибудь необыкновенные явления, которые или могли тревожить умы дурными предзнаменованиями, или сами принадлежали к числу более или менее тяжких общественных бедствий, каковы: удар молнии в статую, или колонну, кровавые, или каменные дожди, наводнение, голод, моровая язва, война, землетрясение. К ним также обращались каждый раз в юбилейные годы перед каждым новым открытием общественных игр, повторявшихся по прошествии века, и называвшихся потому ludi saeculares. Для справок со священными книгами к ним были приставлены особые жрецы, которых сначала было два – duumviri, потом пять – quinqueviri, потом десять – decemviri, наконец, пятнадцать – quindecimviri, и которых Геллий называет interpretes et arbitri Sibyllae oraculorum. Эти лица обязаны были хранить в отношении к Сивиллиным книгам строжайшую тайну, за нарушение которой один из дуумвиров Тарквиния гордого по имени Марк Атилий был осужден и наказан, как отцеубийца⁴⁹, и сами без особого разрешения не могли их читать⁵⁰, так же, как и обнародовать уже извлеченные из них ответы⁵¹.

Для лучшего скрытия их от сторонних рук и глаз, и для большей безопасности от огня, они были зарыты в землю, но эта предосторожность, однако же, не спасла их от пожара, истребившего во времена Силлы в 84 году до Р. X. Капитолийский храм, а вместе с последним, и хранившиеся под ним Сивиллины книги. По возобновлении храма в Капитолии, в Римский Сенат было внесено в 75 году до Р. X. предложение послать за новым списком Сивиллиных книг в Эритры⁵² предложение, доказывающее полную уверенность Римлян в совершенном тождестве кумской Сивиллы с эритрейской. Это дело возложено было на особую комиссию, составленную, без всякого сомнения, из квиндецимвиров⁵³, которые после поисков, произведенных, по словам императора Тиверия, приводимым у Тацита⁵⁴, во всех известных тогда трех частях света, составили, по свидетельству Дионисия Галикарнасского⁵⁵, новый сборник Сивиллиных изречений, принесенных частью из разных городов самой Италии, частью из Эритр и из других мест. Новый список Сивиллиных книг был положен снова в Капитолии, но Август, сделавшись верховным жрецом, перенес его в храм Аполлона Палатинского⁵⁶, и когда этот список от ветхости сделался негодным к употреблению, Август приказал жрецам переписать его⁵⁷. Два раза, во время двух пожаров, истреблявших Палатинский храм при Нероне и при Юлиане, Сивиллины книги удавалось спасти от огня. Но им не суждено было пережить римское язычество; в царствование императора Гонория, отец которого, император Феодосий, беспощадно истреблял остатки и памятники древнего язычества, и для Сивиллиных книг пробил последний час; они были преданы пламени по приказанию Стиликона, или самого императора⁵⁸.

Это событие, оплаканное в свое время одним из современных ему языческих писателей, не может, так же как и первое, хотя и не намеренное, истребление Сивиллиных книг при Силле, не возбуждать некоторого сожаления и теперь в людях, нисколько не сочувствующих язычеству; оно причинило невознаградимую потерю истории, которая лишилась в Сивиллиных книгах одного из весьма важных и ценных памятников древности. Вследствие этой потери, содержание древних Сивиллиных книг для нас остается почти совершенно неизвестным. Известно только, что Сивилла предрекала невеселые, нерадостные события⁵⁹, каковы вулканические извержения, наводнения, разрушения городов и тому подобные бедствия⁶⁰. Исторические свидетельства о тех случаях, когда Римляне прибегали за советами к Сивиллиным книгам и на основании извлеченных из них ответов предпринимали те или другие меры, состоявшие, по большей части, из жертвоприношений и других языческих обрядов, сообщают нам весьма скудные сведения, дающие место лишь одним догадкам и предположениям⁶¹. Кроме этих свидетельств, до нашего времени сохранилось, правда, и немало отрывков Сивиллиных стихотворений, приписываемых или эритрейской, или неизвестной Сивилле⁶²; кроме этих, по большей части, мелких отрывков в три-четыре стиха, или даже менее, мы имеем еще два довольно объемистых стихотворения: одно содержит в себе 70 стихов, сохраненных Флегонтом (живш. около 118 г. по Р. X.⁶³); стихи имеют и акростих, сохранившийся, впрочем, не в полной исправности и не замеченный Флегонтом; они заключают в себе ответ Сивиллы, извлеченный из римских Сивиллиных книг в 347 году до Р. X. Другое стихотворение, уже не имеющее акростиха и заключающее в себе 37 стихов⁶⁴, сохранено тем же Флегонтом и Зосимом (живш. около 430 или 450 г. по Р. X). Но последнее стихотворение уже прямо признается подложным⁶⁵ и относится критиками даже и не к тому времени, к которому относит его Зосим, т. е. к 401 году до Р. X., а ко времени императора Августа, и, именно, ко времени празднования при Августе юбилейного года, о котором у нас еще будет речь впереди. Что касается до первого стихотворения с акростихом, то и оно, хотя и относится критиками к середине 4-го века до Р. X., но признается так же плодом переделки, или подделки, совершенной жрецами, или их помощниками. Не имея в руках самых Сивиллиных книг, никак нельзя утвердительно сказать и обо всех прочих отрывках Сивиллиных стихотворений, что они взяты из настоящих Сивиллиных книг, особенно – из тех, которые хранились в Риме до капитолийского пожара, под покровом строгой тайны и содержание которых и римским писателям, может быть, было известно не более, чем нам, да – даже и из книг, восстановленных после капитолийского пожара, несмотря на то, что в состав этих последних, по приведенному выше свидетельству Дионисия Галикарнасского и Фенестеллы, вошли и такие стихи, которые были списаны у частных лиц – παρ’ ἀνδρῶν ἰδιωτῶν – а privatis; – никак нельзя с полной уверенностью сказать, что и эти отрывки не были произведением подобной же переделки, или подделки, произведенной даже не жрецами, не децемвирами, или квиндецимвирами, а совершенно сторонними людьми, для которых имя Сивиллы служило не более, как только лишь псевдонимом, для того, чтобы, скрыв под ним свое настоящее, может быть, далеко не популярное имя, заинтересовать и завлечь читателей громким именем мнимого автора своего произведения. Впрочем, для нас, в настоящем случае, при определении отношения рассматриваемых нами стихотворений к Сивиллиным книгам, едва ли бы могли быть так важны даже и настоящие, подлинные стихотворения Сивиллы, как важны некоторые из тех подделок, которые явились в свет под ее псевдонимом.

Такое употребление имени Сивиллы в качестве псевдонима началось, по крайней мере, со времен Александра Македонского, если еще не раньше, и продолжалось не менее, если еще не более, шести столетий – до 4 века по Р. X. Таким образом, явились новые Сивиллы и новые Сивиллины книги. К числу этих не настоящих, или, так называемых, Сивилл можно отнести Сивиллу персидскую, которой Варрон дает первое место между Сивиллами⁶⁶ и под именем которой разумеется какой-нибудь льстец из числа Персов, побежденных Александром Великим, пожелавший оказать своему победителю такую же честь, какая, будто бы, была оказана ему в Иерусалиме иудейским первосвященником Иоддаем, показавшим победоносному царю, при его торжественной встрече, относящееся к нему пророчество Даниила. Но самое важное значение для нас между этими Сивиллами-псевдонимами имеет Сивилла еврейская, или иудейская, называемая еще Сивиллой халдейской, или вавилонской, или еще египетской, которая под этими именами не известна была Варрону, потому что в его время, как увидим, она подразумевалась так же под именем кумской Сивиллы, но упоминается Павзанием⁶⁷. Сивилла, служившая псевдонимом для еврейских писателей. Но кроме еврейских писателей под псевдонимом Сивиллы скрывались и христианские писатели первых трех веков.

Из числа произведений тех неизвестных авторов, которые скрывали свои имена под псевдонимом Сивиллы, весьма немало было истреблено императором Августом, который, по свидетельству Светония, сделавшись верховным жрецом после Лепида, собрал и предал огню более двух тысяч подложных Сивиллиных стихов⁶⁸. Преемник Августа, Тиверий, обратив свое внимание на ходившие в его время по рукам греческие стихи, которые предвещали конец Риму через 900 лет его существования⁶⁹, пересматривал, по свидетельству Диона Кассия, все книги, заключавшие в себе какие-нибудь предсказания, и одни из них отвергнул, а другие принял⁷⁰.

Немало, также, вероятно, из числа этих произведений сделалось жертвою всепожирающего времени. Но, несмотря на то, немало сохранилось их и до нашего времени. В прекрасном издании Фридлиба мы имеем целых 12 книг Сивиллиных стихотворений, если же 8-ю книгу разделить на три части и из каждой части сделать особую книгу, то составится 14 книг⁷¹. Кроме того, им предшествует предисловие Эритрейской Сивиллы, состоящее из двух отрывков, сохраненных Феофилом Антиохийским, а в конце к ним присоединяется еще три маленьких отрывка, заключающие в себе 5 стихов, так что во всех 12 или 14 книгах вместе с предисловием и присоединенными на конце отрывками содержится всего 4235 стихов. Являясь в свет по частям в разные времена и от различных авторов, эти книги в первые века христианства, естественно, не могли иметь одного общего и цельного состава и существовали в виде отдельных, разрозненных отрывков. Эти отрывки собраны вместе и приведены в порядок не позже VI века, или времен императора Юстиниана неизвестным автором, который присоединил к ним свое предисловие⁷² и в этом предисловии он ставит Сивиллины книги почти наравне со священным писанием, как такие книги, в которых излагаются все важнейшие истины, как ветхозаветного, так и новозаветного вероучения.⁷³ Действительно, в них можно найти, кроме разных предметов не богословского характера, не только почти повсюду православное учение о единстве Божием, о Троице и свойствах Божиих, о творении мира и об искуплении, об антихристе, о воскресении мертвых, страшном суде и будущей жизни, но и сведения по священной истории как ветхого, так и нового завета, и правила нравственности, так что едва ли ошибется тот, кто назовет Сивиллины книги, своего рода, символической книгой, которая могла отчасти заменять собою наши учебники по закону Божию. Что касается до внешней формы Сивиллиных книг, то все они, подобно древним изречениям Сивиллы, написаны греческими стихами эпического размера, которые в одном месте – именно в середине 8-й книги имеют и акростих, заключающий в себе следующие священные для христиан слова: Ιησοῦς Χρειστὸς (а не Χριστὸς) Θεοῦ Υἱὸς Σωτὴρ Σταυρὸς и образующий из начальных букв первых пяти слов его другой акростих ἰχϑὺς⁷⁴.

Мы считаем возможным удовольствоваться сообщением этих сведений, которых, думаем, достаточно для того, чтобы составить общее понятие о, так называемых, Сивиллиных книгах, и переходим к самому важному для нашей цели вопросу – о времени написания этих книг и об их предполагаемых писателях. Мы сказали уже, что, по мнению ученых, эти книги являлись по частям, в различное время и от различных авторов. Самой древнейшей из них признается третья книга, но только не вся и не всеми согласно. Что касается, впрочем, до двух ее частей, из которых одна начинается 97-м стихом и оканчивается 295-м, а другая начинается 489-м и оканчивается 817-м стихом, то древность этих частей не подлежит никакому сомнению и должна быть возводима, если не ко второй, то, по крайней мере, к началу последней четверти предпоследнего века, предшествовавшего началу христианской эры; автором этих частей признают александрийского иудея, писавшего под псевдонимом Сивиллы, по мнению Александра и Фридлиба⁷⁵, около 160 или 165 года до Р. X., а по мнению Эвальда⁷⁶ – около 124 г. до Р. X. Эти части Сивиллиных книг мы будем называть бесспорно-дохристианскими. Тому же самому автору Эвальдом и Фридлибом приписывается сочинение и тех стихов, которые помещаются в промежутке между двумя указанными частями⁷⁷, хотя Александр⁷⁸ считает их произведением неизвестного автора, писавшего так же в Египте, в царствование императора Антонина Нежного, а Эвальд – тому же иудейскому писателю II-го века до Р. X. усвояет и последние стихи Сивиллы, которые заканчивают эпилог, или послесловие, Сивиллы и которые, по мнению Александра и Фридлиба⁷⁹, будто бы, привнесены в позднейшее время. Разногласие между учеными относительно промежуточной части третьей Сивиллиной книги для нас не имеет никакого значения, потому что с теми стихами Сивиллы, которые служат предметом этого спора, нам не предстоит иметь никакого дела. Но для нас важен спор, касательно предисловия и послесловия Сивиллы, и еще касательно той части третьей книги, которая предшествует указанным выше, начинаясь 46-м и оканчиваясь 96-м стихом.

Писателем предисловия Сивиллы Фридлиб⁸⁰ признает того же самого александрийского Иудея, который написал около середины 2-го века до Р. X. и большую часть третьей Сивиллиной книги. С этой книгой оно и соединялось в некоторых древних списках, по свидетельству Феофила Антиохийского и Лактанция, помещаясь в начале этой книги⁸¹; но впоследствии, оно отделилось от третьей книги и затерялось; только в конце первой половины 16 столетия два отрывка от этого предисловия, сохраненные Феофилом Антиохийским, присоединены снова к Сивиллиным книгам и помещены впереди всех их в самом начале. Мнение Фридлиба о происхождении Сивиллина предисловия от александрийского Иудея, жившего за полтора века до Р. X., не есть мнение одиночное; его разделяли и другие ученые, каковы: Блек⁸², Гфререр⁸³ и Клаузен⁸⁴. Один Александр не следует этому мнению, считая писателем предисловия не Иудея, жившего в середине 2-го века до Р. X., а христианина, жившего в первой четверти 2-го века по Р. X.⁸⁵ Но доводы, которыми он усиливается опровергнуть мнение своих противников и доказать свое собственное, едва ли могут быть признаны удовлетворительными. В доказательство иудейского происхождения Сивиллина предисловия указывали, между прочим, на то место из его первого отрывка⁸⁶, где писатель устами Сивиллы упрекает язычников за то, что они приносят жертвы адским демонам, перестав славить истинного и вечного Бога, и Ему приносит священные гекатомбы. Что же? – спрашивает Александр, «разве Сивилла этими словами советует и рекомендует приносить гекатомбы? – Нисколько»⁸⁷. И мы скажем, что нисколько не советует и не рекомендует, а только осуждает за непринесение их, чего, конечно, не мог делать христианин, который сам не приносит гекатомб даже и истинному Богу. Для христианина гекатомбы заменены бескровной жертвой, которую и повелевает приносит Сивилла в стихах, вышедших из-под пера христианского писателя⁸⁸. Упрекать за непринесение гекатомбы истинному Богу мог только иудей, и этот упрек действительно может служить доказательством того, что предисловие Сивиллы принадлежит тому же самому автору, которого сам Александр признает автором бесспорно-до-христианской части Сивиллиных книг, потому что в этой последней части Сивилла также обязывает приносить Богу жертвы и гекатомбы⁸⁹.

Кроме того, предметом спора служат и те слова Сивиллина предисловия, по которым Бог во всех вложил сладостный дух и сделал его, или кого-то другого владыкою всех смертных⁹⁰. Под именем сладостного духа Александр, следуя Лактанцию, разумеет тот свет истинный, иже просвещает всякого человека, грядущего в мир, т. е. Иисуса Христа, и Его же разумеет под тем лицом, которое сделано всеобщим владыкой, заменяя, вместе с Лактанцием слово βροτῶν другим словом – Θεὸν. Но мы не согласны на такую произвольную перемену, которая, притом же, дает в результате странную мысль, совершенно невероятную в сочинении писателя, ратующего за единобожие, именно, будто бы Бог сделал Бога владыкой всего. По нашему мнению, в слове βροτῶν нужно переменить только одну букву и читать βροτὸν, а под сладостным духом не разуметь ни Иисуса Христа, Которого разумеет Александр вместе с Лактанцием, ни то, что разумели его противники, т. е. ум – νοῦς Платона, или мудрость – σοφία, или дух – πνεῦμα, или слово – λόγος, по разумению александрийских иудеев, а просто человеческую душу, и смысл этих слов сделается до очевидности ясным: «Бог вложил во всех дорогую душу и смертного (человека) сделал владыкою всего (творения)»⁹¹. Так же трудно согласиться и с тем толкованием, которое Александр дает и еще одному месту из Сивиллина предисловия, усиливаясь доказать происхождение его от писателя-христианина. В этом месте⁹² Сивилла старается вывести язычников из окружающего их мрака на свет и указывает им на солнце, которого они не видят: «вот, говорит она, яркий солнечный свет сияет для всех!». Разумея под этим светом, опять, тот же самый свет, о котором говорится в начале Евангелия от Иоанна. Александр с торжеством победителя спрашивает: какой же это новый свет воссиял язычникам в царствование Птоломея Филометора (т. е. в середине 2-го века до Р. X.)⁹³? А мы, со своей стороны, спросим Александра: а где же то слово в приведенных нами стихах Сивиллы, которое выражает понятие: новый свет – nova lux? Его нет здесь – в этих стихах; да если бы такое слово и было, то нельзя ли было бы понимать его в таком смысле, что это – свет новый для язычников, которые его еще не видели, а не для того, кто указывал им на этот свет?

Кроме рассмотренных нами доказательств, остается еще одно, которому едва ли и сам Александр дает серьезное значение; это доказательство он думает основать на последних, заключительных словах Сивиллина предисловия, в которых Сивилла угрожает идолопоклонникам вечными мучениями в огне, а о тех, кто чтит истинного Бога, говорит, что они наследуют вечную, блаженную жизнь в раю⁹⁴. Учение о вечных наградах и наказаниях, о рае и адском огне, как по содержанию его, так и по той внешней форме выражения, в какой оно является в приведенных стихах Сивиллы, Александр⁹⁵ признает почти исключительно новозаветным учением, раскрытым с полной ясностью лишь в Евангелии, почти совершенно чуждым вероучению ветхозаветных священных книг, заимствованным из древнего предания сектой фарисеев, к которой не принадлежали александрийские иудеи и которая относилась враждебно к Эллинистам, считая за грех даже учиться у них по-гречески. Но суждения Александра о ветхозаветном и новозаветном вероучении и фарисейских преданиях, обставленные такими ограничениями, не только не опровергают, а напротив, еще доказывают возможность верования в будущую жизнь с райскими наслаждениями и адскими мучениями для тех времен, к которым относится появление в свет бесспорно-до-христианских стихов Сивиллы, т. е. для середины 2-го века до Р. X.

Следы такого верования в те времена мы находим и во 2 Маккавейской книге (2 Макк. 6:27; 7:9). Возможность этого верования остается во всей силе и для того иудея, которого сам Александр признает писателем бесспорно-до-христианских Сивиллиных стихов, и которого все, кроме Александра, считают автором и Сивиллина предисловия, – остается во всей силе до тех пор, пока не будет доказано, что этот писатель следовал тому отрицательному направлению, которым отличалась во времена Христа Спасителя знаменитая своим неверием секта Саддукеев, иже глаголют не быти воскресению (Мф.22:23). Но, конечно, не Саддукей написал те стихи бесспорно-до-христианской Сивиллы⁹⁶, в которых Сивилла говорит о вратах для блаженных, о бессмертном уме и вечной радости. Произведение Саддукея едва ли бы могло найти себе такой радушный прием не только в Александрии, но и в Палестине, не только между Иудеями, а и между христианами, какой нашло стихотворение так называемой еврейской, или египетской Сивиллы, которая, несмотря на указанное Александром враждебное отношение между сектой Фарисеев, с одной стороны, и александрийскими Иудеями и Эллинистами – с другой, по свидетельству Павзания была известна и палестинским Евреям⁹⁷, и, как увидим, пользовалась величайшим почетом и между христианами. Таким образом, предисловие Сивиллы, несмотря на противоречие Александра, может быть признаваемо, так же, дохристианским произведением.

Далее, дохристианское, так же, происхождение, хотя и не в одно время с рассмотренными нами отделами Сивиллиных книг и не от того же писателя, приписывает Фридлиб и тому отделу 3-й Сивиллиной книги, в состав которой входит 51 стих, и которая непосредственно предшествует бесспорно дохристианской ее части, начинаясь 46-м и оканчиваясь 96-м стихом. По мнению Фридлиба, этот отдел написан около 40 или 30 года до Р. X.⁹⁸ Но Александр и Эвальд⁹⁹ время написания этих стихов, точно так же, как и предшествующих им, т. е. всех стихов 3 Сивиллиной книги от 1-го до 96-го, относят уже к самым поздним временам литературной деятельности под псевдонимом Сивиллы, – один к середине, а другой – к самому концу третьего христианского века, и писателем этих стихов признают того же самого писателя-христианина, которому принадлежат и две первые Сивиллины книги, и которому Фридлиб, вместе с Блеком, из третьей Сивиллиной книги усвояют лишь первые 45 стихов¹⁰⁰. Какие же доводы представляют ученые в доказательство такого позднего происхождения 46-го и следующих за ним, до 96-го, стихов? Александр говорит, что этот отдел Сивиллы, вместе с другими отделами той же категории, по-видимому, неизвестен был святым отцам первенствующей Церкви, которые не приводят из него ни одного стиха, или, по крайней мере, ни одного такого, которого бы нельзя было и лучше, и вернее отнести к другой Сивиллиной книге¹⁰¹. Но, понятно, что такое – отрицательное доказательство, заключающее от молчания к не существованию, да еще высказанное, к тому же, в такой нерешительной форме и с таким ограничением, ни в каком случае не может решить спорного вопроса; потому что, если бы даже и вовсе не упоминали об этих стихах отцы древней Церкви, то и тогда из этого еще не следовало бы, что этих стихов в их время не было, или даже, – что они были неизвестны; ведь никто не знает всего, что есть, и каждый говорит и пишет не обо всем, что есть и что он знает, а только о том, что относится к его предмету, что нужно для его дела, да и не все, что писано в старину, сохранилось до нашего времени.

Далее, Александр говорит, что первая часть третьей Сивиллиной книги и по содержанию, и по языку отделяется от следующей за нею части и примыкает к двум первым книгам, как их дополнение. Но и Фридлиб так же отделяет ее от 3-й книги, и он присоединяет ее так же к двум первым книгам, только не всю, а лишь до 46-го стиха; следовательно, вопрос об этом, последнем, и следующих за ним до 96-го стихах, остается открытым и нерешенным. Наконец, Александр утверждает, что вся первая часть 3-й книги сшита из лоскутов, вырванных частью из предисловия Сивиллы, частью из разных других Сивиллиных книг, главным же образом, из 8-й книги, что повторяет несколько раз¹⁰². Но понятно, что это – вовсе не доказательство, – что, хотя бы и двадцать раз это было им сказано, все таки достаточно в опровержение его только двадцать один раз повторить, что, может быть, не третья Сивиллина книга заимствовалась из других книг, а наоборот, другие брали из нее¹⁰³.

Наконец, остается и еще один маленький отделец в третьей Сивиллиной книге, составляющий так же предмет разногласия между учеными. Это – последние 11 стихов этой книги, начинающиеся с 818 стиха и заканчивающие собою, так называемый, эпилог Сивиллы. Некоторые, как Блек, Фридлиб и Александр, смотрят на эти стихи, как на позднейшую приписку, и считают автором их того же самого писателя 3-го христианского века, которому принадлежат две первые и начало 3-й книги¹⁰⁴. Напротив, Эвальд не отделяет этих стихов от предшествующих им, признавая их произведением того же автора, который во втором дохристианском веке написал большую часть третьей Сивиллиной книги¹⁰⁵. Какие же доказательства приводят ученые в пользу позднейшего происхождения этих стихов? В доказательство этого, Александр указывает на то, что Лактанций, как и прочие древние отцы¹⁰⁶, открыто ссылаются на те стихи, (808–817), в которых говорится о происхождении Сивиллы из Ассирии, а отчасти даже приводят их буквально, а, между тем, он, по-видимому, не знает следующих за ними стихов, в которых Сивилла заявляет о своем родстве с Ноем¹⁰⁷. Между первыми и последними стихами, говорит Фридлиб, находится противоречие, и второе заявление Сивиллы о самой себе, кроме того, несогласно с свидетельством Тациана и Климента Александрийского, которые говорят, что не было Сивиллы древнее Моисея. Может быть, указанные писатели во втором заявлении Сивиллы о себе самой и действительно видели противоречие с ее первым заявлением, равно как и – с признаваемым ими за несомненное мнением о том, что Сивилла жила позже Моисея. И, если это – так, то это и может служить самым лучшим ответом на возражение Александра; тогда понятна причина, почему они, приводя первое заявление Сивиллы, согласное и с их собственным мнением, игнорировали второе, как не согласное ни с тем ни с другим. Но это противоречие второго заявления Сивиллы с первым, – эта несообразность его с общепринятым мнением о Сивилле, никак не могут доказывать того, что второе заявление никак не могло произойти от того же самого писателя, жившего в дохристианские времена, которому принадлежит и первое заявление, и должно считаться припиской, привнесенной уже в христианские времена сторонней рукой.

В основании такого доказательства лежат ложные, даже странные, посылки такого рода: одному и тому же лицу нельзя было в дохристианские времена написать два таких заявления, из которых последнее противоречит первому и заключает в себе очевидную нелепость; но к чужим словам приписать нелепую, прямо противоречащую им приставку, было возможно в христианские времена. Неужели можно рассуждать серьезно подобным образом? Понятно, что, если кто видит противоречие между двумя предложениями и нелепость последнего из них, и не желает того, чтобы это противоречие и нелепость существовали, для того так же трудно приписать второе предложение к первому, написанному не им, как и написать их оба самому, так же трудно это сделать в первом веке, как и в десятом, и в пятнадцатом. А, если кто не замечает ни противоречия, ни нелепости в известной речи, или нисколько о них не беспокоится, тому так же легко написать и все самому, как и приписать лишь одну вторую половину, и так же легко это сделать в первом веке, как и в пятнадцатом, и в двадцатом.

Но это еще не все. Противоречия и нелепости могут являться в человеческих произведениях и не от одного только лишь недосмотра, или небрежности. Они могут быть допущены писателем в его сочинении и намеренно; и нельзя ли думать, что писатель 3-й Сивиллиной книги, кто бы он ни был, нарочно заставил Сивиллу говорить невероятную странность и противоречить себе самой для того, чтобы это противоречие и странность служили наглядным доказательством тех свойств, которые она себе здесь приписывает, называя себя беснующейся (οἰστρομανὴς) пророчицей, посланной изречь людям божественные загадки – (προφητεύσαι βροτοῖς ἀινίγματα ϑεῖα)?¹⁰⁸ Нельзя ли и на эти стихи, приводящие в недоумение своим противоречием и странностью, смотреть, как на загадку, которая заключает в себе самую простую истину, – что писатель, по своему происхождению, принадлежал к потомству Ноя и месопотамского переселенца – Авраама, возвратившемуся из плена Вавилонского?

Таким образом, и те стихи 3-й Сивиллиной книги, которые предшествуют первой бесспорно-до-христианской ее части, начинаясь с 46-го стиха, и те, которые следуют за второй, такой же частью, начиная с 818 стиха и до конца книги, и составляют конец ее эпилога, могут считаться дохристианскими; мы будем называть их, в отличие от других, вероятно-до-христианскими.

Что касается до всех остальных отделов Сивиллиных книг, за исключением предисловия Сивиллы и 3-й Сивиллиной книги, начиная с 46 стиха и до конца ее, то время написания этих отделов относится Александром¹⁰⁹ – уже совершенно согласно с прочими учеными – к христианским векам, то к первому, то ко второму, то к третьему веку по Р. X., и писателями этих отделов признаются то христиане (православные, или не православные), то иудеи (или обратившиеся в христианство, или, более или менее, знакомые с христианским учением). Мы не станем останавливаться на этих христианских отделах, которые, понятно, не могут иметь никакого значения при решении вопроса о римских писателях, писавших до Р. X., или в первые годы по Р. X. Мы и так уже чувствуем себя виновными перед читателями и просим у них извинения в том, что так долго злоупотребляли их терпением, занимаясь с ними довольно подробно таким предметом, который далеко не всех может интересовать собою. Но для нас никак нельзя было обойтись без подробного разбора этого предмета, имеющего самое близкое отношение к предмету нашего настоящего Исследования; в рассмотренных нами произведениях дохристианской Сивиллы мы находим ключ к решению нелегкого вопроса, откуда римские писатели Августова времени могли почерпать сведения о ветхозаветном вероучении; в них мы находим доказательство того, что источником этих сведений для них могли служить и, по всей вероятности, служили, главным образом, именно дохристианские произведения, так называемой, еврейской Сивиллы, – что именно эта Сивилла, по всей вероятности, вдохновила обоих латинских поэтов, изрекших в своих стихотворениях такие высокие и чистые истины о творении мира и человека, о повреждении человеческой природы и об истреблении первобытного человечества всемирным потопом, о царстве Божием на земле и последней судьбе мира, – что именно эти произведения еврейской Сивиллы главнейшим образом можно разуметь под стихотворением кумской Сивиллы, о котором прямо говорит один из избранных нами поэтов.

Такое смешение еврейской Сивиллы с кумской, пример которого представляет нам один из образованнейших Римлян Августова времени, и причина которого будет объяснена нами в своем месте, – само собой разумеется – не дает нам ни малейшего права не только считать и произведения этих двух Сивилл тождественными, или, что то же, – признавать большую часть 3-й Сивиллиной книги в том виде, в каком она сохранилась до нашего времени, настоящим, подлинным произведением языческой Сивиллы, а даже думать, что даже и произведения еврейской Сивиллы, не говоря уже о христианских Сивиллиных книгах, – имели много общего, много сходного с языческими Сивиллиными книгами, хотя бы даже и с позднейшими из них, хранившимися в Риме после капитолийского пожара. Напротив, мы думаем, что даже и эти последние книги, в которых мы, не предполагая полного сходства и совершенного тождества с древнейшими произведениями языческой Сивиллы, не допускаем, однако же, и большого несходства, и существенного различия с ними, – даже и эти книги весьма резко отличались от тех Сивиллиных книг, которые мы теперь имеем у себя в руках, и даже от тех отделов этих книг, которые вышли из-под пера еврейской Сивиллы. Предполагая резкое, существенное различие между языческими и неязыческими Сивиллиными книгами, мы основываем свое мнение на резком различии в исторической судьбе тех и других. Судьба языческих книг нам уже известна: древнейшие из них сделались жертвой несчастной случайности – истреблены пожаром; а новые мирно покоились в своем неприступном убежище, изредка лишь тревожимые квиндецимвирами, до тех пор, пока не были уничтожены руками христиан. Александр сильно жалеет о том, что прежде уничтожения, они не были прочитаны, и, хоть в шутку, обнародованы для потомства¹¹⁰. Он, кажется, думает, что их вынимали из их хранилища и бросали в огонь с завязанными глазами. Но возможно ли это допустить ввиду того уважения, того, можно сказать, благоговения, которое, по сознанию самого Александра, питали к Сивиллиным книгам христиане первых веков, а на западе, где находится Рим, – даже и последующих веков, разумея под этими книгами, хотя и не другие какие-нибудь книги, а именно те, которые дошли до нас, но признавая их произведением не христиан, или иудеев, а той же самой эритрейской Сивиллы – писательницы и языческих Сивиллиных книг? Возможно, только под одним условием – если современники императора Гонория, подобно Лактанцию и его современникам, приписывая и христианские Сивиллины книги, хотя, может быть, и не все, эритрейской Сивилле (как это мы видели выше, относительно середины 8-й Сивиллиной книги с акростихом), в то же время, однако же, строго отличали эти книги от языческих, хранившихся в Риме¹¹¹, и в этих последних не надеялись найти ничего общего с первыми.

Что касается до тех Сивиллиных книг, которые сохранились под этим именем до нашего времени, то уважение к ним христиан первых трех, а отчасти, и позднейших веков, действительно доходило до благоговения. Знаменитые отцы и писатели как восточной, так и западной церкви: Св. Иустин мученик, Тертуллиан, Климент Александрийский, Феофил Антиохийский, Лактанций и др. смотрели на Сивиллу, как на небесную посланницу, просвещавшую язычников светом истины и подготовлявшую их к принятию христианского откровения; они постоянно приводили в своих сочинениях выдержки из Сивиллиных книг, которые Тертуллиан прямо называет священным писанием¹¹². Император Константин Великий в торжественной речи к отцам первого вселенского собора, сохраненной Евсевием, указывал на знаменитый акростих, находящийся в 8-й Сивиллиной книге, и называл Сивиллу богодухновенной¹¹³. Блаженный Августин в своем сочинении о Граде Божием, указывая на тот же акростих, выражает готовность предоставить Сивилле права гражданства в этом городе¹¹⁴. Такое отношение к Сивилле от древних христианских веков перешло даже и к позднейшим, средневековым временам, если и не во всех христианских церквах, по крайней мере, в западной церкви, где изображения Сивиллы, или даже целых двенадцати Сивилл помещались в храмах наряду с изображениями пророков и апостолов¹¹⁵. Таково было уважение христиан к, так называемым, Сивиллиным книгам, часть которых, хотя и не значительная, могла быть и, как видно, действительно была и в руках римских писателей Августова времени!

Вот и все, что мы считали нужным и достаточным сообщить своим читателям о «Сивиллиных книгах». Настоящая статья служит, как бы, введением к последующим – о римских поэтах.