Становление и развитие идеи единства митрополии всея Руси в византийскую эпоху¹

Митрополия Руси со времени её создания – вероятнее всего, между 1008 и 1015 гг.² – отличалась от других митрополий Константинопольского патриархата как своими огромными размерами, так и особенностями своей организации. Другие митрополии Константинопольского патриархата находились внутри старых границ Римской империи; исключение помимо Русской составляла лишь Аланская³. Однако митрополит Аланский не имел епископов-суффраганов, то есть был, по сути, титулярным: не случайно он первоначально считался просто автокефальным – то есть напрямую подчиняющимся патриарху – архиепископом. В митрополию Руси, напротив, входили (то ли сразу, то ли вскоре после её возникновения) несколько епархий, возглавляемых епископами⁴. Таким образом, Русская митрополия сочетала в себе одновременно инновацию (как митрополия на неизведанной и при этом огромной территории) и ретроспекцию (как митрополия, организованная по старой двухступенчатой модели, в отличие от прочих новосоздаваемых Константинополем митрополий, которые преимущественно оставались титулярными и, по сути, представляли собой обычные епископии, лишь формально повышенные до митрополичьего уровня).

Впрочем, Русская митрополия копировала двухступенчатую модель времён первых пяти Вселенских соборов лишь внешне, поскольку своего епископа получил далеко не каждый город Руси⁵. Даже сам митрополит, хотя и имел свою резиденцию в Киеве, титуловался как τῆς Ῥωσίας (Руси)⁶, то есть не был привязан к конкретному городу. Такое церковное устроение противоречило и самой идее епископа как главы христианской общины в том или ином городе и его окрестностях, и византийскому каноническому праву⁷. На наиболее раннем этапе существования Русской митрополии подобный порядок можно было объяснить тем, что в русских городах фактически не было полноценных христианских общин, поскольку христианизация Руси проводилась сверху, по решению князя киевского Владимира Святославича. Однако и впоследствии, на протяжении целого тысячелетия, малое число епископов на значительных территориях с преимущественно православным населением так и осталось одной из ярких особенностей организации Церкви на Руси⁸.

Согласно «Повести временных лет», обращение русского населения в православие приобрело широкий размах в правление князя киевского Ярослава Владимировича Мудрого, при котором «нача вѣра х(ри)стѩньска плодитисѧ и раширяти[сѧ] и черноризьци почаша множитисѧ«⁹. Возможно, одним из следствий этого стала попытка Ярослава устроить на Руси церковную иерархию, не подчиняющуюся Константинополю. В 1051 г. »постави Ѩрославъ Лариѡна митрополитомѣ . русина . в с(ВѦ)тѣи Соѳьи. собравъ єп(и)с(ко)пы»¹⁰, то есть организовал избрание Русского митрополита собором местных епископов и его поставление в храме Святой Софии в Киеве. В кратком проложном сказании о постройке и об освящении киевской церкви святого Георгия¹¹ содержится ещё одна важная подробность, свидетельствующая о программном характере действий Ярослава: «И тако въскорѣ кончаша ц(е)рк(о)вь. и с(ВѦ)ти ю Лариономь митрополитомь. м(е)с(ѧ)ца ноѩбрѧ въ. КЅ. д(е)нь. и створи въ неи настолованиє новоставимымъ єп(и)с(ко)помъ"¹². С учётом того факта, что в 1052 г. в храме Святой Софии священнодействовал уже не Иларион, а митрополит Ефрем¹³, можно предположить, что Ярослав планировал увеличить число епископских кафедр на Руси – раз за короткий срок деятельности Илариона, продолжавшейся меньше года, князь и митрополит успели позаботиться даже о такой специфической детали, как порядок интронизации «новоставимых» епископов¹⁴.

Инициатива Ярослава с рукоположением Русского митрополита собором местных епископов, несомненно, не понравилась Константинополю¹⁵. Как было отмечено, уже в 1052 г. в Киеве появился новый митрополит, грек Ефрем. По всей вероятности, он не просто сменил Илариона, но и объявил его деяния ничтожными – об этом свидетельствует граффито в Софии Киевской, согласно которому в 1052 г. Ефрем совершил освящение этого храма, к тому времени уже освящённого: очевидно, речь шла о переосвящении, которое должно было подчеркнуть незаконность совершавшихся Иларионом священнодействий¹⁶. Остается только догадываться, какие аргументы Константинополь использовал для того, чтобы убедить Ярослава отказаться от своих планов¹⁷, но скорость и жесткость реакции¹⁸ указывают на категорическую решимость Константинопольской патриархии сохранить право избрания и поставления митрополита Руси исключительно за собой.

В 70-х – 80-х гг. XI в. на Руси вместо одного действовали два и затем три (или даже сразу три) митрополита-грека: в Киеве, Чернигове и в Переяславле Русском, что соответствовало распределению власти над различными частями Руси между сыновьями Ярослава¹⁹. Однако к концу XI в. на Руси вновь остался только один митрополит. Непосредственной причиной тому должна была стать централизация власти начиная с 1086–1087 гг. в руках Всеволода Ярославича. Видимо, примерно в это время Всеволод принял на себя и неизвестный ранее титул «князя всея Руси» («ἄρχων πάσης Ῥωσίας»)²⁰.

Сокращение числа русских митрополитов могло получить поддержку и со стороны патриарха Константинопольского Николая III Грамматика, который в принципе считал необходимым сократить число митрополий и даже лишить императора права объявлять ту или иную кафедру центром митрополии²¹. Характерно, что в пору княжеских междоусобиц, разорвавших Русь на несколько противоборствующих частей после смерти в 1125 г. Владимира Мономаха, «всеблагороднейшего князя Руси»²², отдельные митрополии в каждом из главных центров политической власти уже не возникали. Возможно, Константинопольская патриархия не желала, чтобы её действия оказались зависимы от запутанных отношений русских князей: учреждение на Руси нескольких митрополий в ситуации общей политической нестабильности могло бы привести к необходимости частой перекройки их границ. Нельзя также исключать, что византийцы не хотели обесценивать статус единственного митрополита как ключевого представителя Византии на Руси, при этом не являвшегося креатурой того или иного князя и, следовательно, занимавшего позицию над схваткой. Как бы то ни было, именно в XII в. окончательно оформилась идея единого митрополита Руси, которая позднее сыграла огромную роль в дальнейшей судьбе православия на землях современных Украины, России и Белоруссии.

В 1147 г. Константинопольская патриархия получила крайне тревожный сигнал, который должен был ещё раз убедить её в необходимости отстаивать идею единой Русской церкви под своим началом. Им стало поставление в митрополиты Клима Смолятича, организованное князем киевским Изяславом Мстиславичем в Киеве, без согласования с патриархом Константинопольским. Этот шаг был поддержан епископами Черниговским, Белгородским, Юрьевским²³, Переяславским, Владимиро-Волынским, но отвергнут епископами Смоленским, Полоцким, Ростовским и Новгородским.

Реакция Константинопольской патриархии на поставление Клима была демонстративно жёсткой. Клим не был ею признан, и на Русскую кафедру был избран другой человек – Константин I, выдающийся богослов и один из наиболее активных церковных деятелей византийской столицы²⁴. Он не отправлялся в Киев, пока это не стало возможным по причине изгнания Изяслава Мстиславича из Киева на Волынь войсками нескольких союзных князей во главе с князем Юрием Долгоруким, до того правившим на северо-востоке Руси. Прибыв на Русь в 1156 г., митрополит Константин I низложил всех ставленников Клима, подверг церковному проклятию Изяслава и – как столетием ранее митрополит Ефрем – переосвятил собор Святой Софии в Киеве²⁵.

В период продолжавшегося на Руси из-за поставления Клима противоборства один из его главных оппонентов, епископ Новгородский святитель Нифонт, получил от Константинопольской патриархии титул архиепископа, что, однако, не означало независимости северной части Русской церкви от вышедшей из под контроля южной, но, напротив, должно было послужить цели укрепления единства митрополии Руси²⁶.

Политика Константинополя в ближайшие годы полностью подтвердила нежелание Цареградского престола разделять Русскую церковь по линиям, диктуемым текущей политической ситуацией. Так, патриарх Лука Хрисоверг ответил отказом на направленную ему в 1160-х гг. просьбу князя Андрея Боголюбского, сына Юрия Долгорукого, предоставить для Владимира-на-Клязьме – устроенной Андреем Боголюбским новой столицы Северо-Восточной Руси – отдельного митрополита, сопроводив свой отказ в том числе угрозой прекращения священнодействий в храмах²⁷. Более того, в ответном письме патриарха Луки в старый титул митрополитов Киевских «Руси» была внесена инновация в виде слова «всея»²⁸, что дополнительно подчёркивало неделимость Русской церкви²⁹. С того же времени титул «всея Руси» («τῆς πάσης Ῥωσίας») начинает фигурировать также и на печатях русских митрополитов³⁰.

В 1169 г. митрополит Константин II, в 1167 г. присланный на Русь патриархом Лукой Хрисовергом, поставил точку в проекте создания отдельной митрополии для северо-востока Руси, показательно осудив некоего Феодора, которого святой Андрей Боголюбский сначала планировал поставить во главе этой митрополии, но затем отказался поддерживать и отослал на суд в Киев (возможно, по причине перемен в династической ситуации на Руси, вызванных смертью в 1167 г. князя киевского Ростислава Мстиславича). Константин II даже не ограничился церковным наказанием Феодора, но приказал нанести ему тяжелейшие телесные увечья³¹, что не находит параллелей в предшествующей русской церковной истории.

Таким образом, именно Константинопольская патриархия не только внесла главный вклад в становление идеи неделимости Русской церкви в XII в., но и решительно отстояла её вопреки всем государственно-политическим противоречиям, которые раздирали северо-восток, юг и иные части Руси в ту эпоху, использовав для этого различные меры, вплоть до крайне жёстких.

В свете сказанного выше, важно отметить, что фактическое перемещение постоянной резиденции русских митрополитов из Киева в Северо-Восточную Русь – сначала во Владимир на Клязьме³², а затем в Москву,– состоявшееся в XIV в. и имевшее своей главной причиной разорение юга Руси монголами, не только не встретило возражений со стороны Константинополя, но и получило благословение патриарха и собора архиереев (см. ниже). Это доказывает, что Константинопольская патриархия продолжала рассматривать митрополита τῆς [πάσης] Ῥωσίας в качестве главы неделимой Церкви всех русских земель, а не в качестве митрополита конкретно Киева. При этом именно в XIV в. в греческих вариантах титула митрополита Руси начинает регулярно фигурировать слово «Киевский», что, несомненно, должно было подчеркнуть преемственность предстоятелей Русской церкви и митрополитов Руси домонгольских времён. Византийцами той эпохи несоответствие титула реальности воспринималось вполне обыденно: многие греческие иерархи носили титулы с именами городов, оказавшихся под властью мусульман, и нередко не имели к этим городам никакого отношения. В случае с митрополитами всея Руси прибавление к их греческому титулу слова «Киевский» означало даже нечто большее: не только подтверждение их преемственности, но и признание Константинополем прав митрополитов с резиденцией на северо-востоке Руси также и на епархии юга.

Первым митрополитом Руси, который начал подолгу править из Владимира, стал Кирилл II³³. Ипатьевская летопись называет его «митрополитом» уже в записи от 1242/43 г.³⁴, но утверждён – и, видимо, поставлен³⁵ – Константинопольским патриархом³⁶ Кирилл II только в 1246 или 1247 г. С 1250 г. он ушёл из Киева «на Суждальскую землю»³⁷, причём нельзя исключать, что это решение было вызвано не только трудностями пребывания в разгромленном монголами Киеве, но и разногласиями Кирилла с первоначально покровительствовавшим ему князем Даниилом Галицким. Даниил в своей внешней политике сделал ставку на латинский Запад и даже получил из Рима королевскую корону; в свою очередь, митрополит Кирилл II, подчинявшийся греческому патриарху в Никее (а не латинскому патриарху в Константинополе), предпочёл позиции Даниила позицию великого князя владимирского Александра Ярославича Невского, который получил в Орде ярлык в том числе и на Киев, но в 1250-х гг. правил сначала из Новгорода, а затем из Владимира³⁸. Впрочем, летописные записи начала 1260-х гг. свидетельствуют о пребывании Кирилла II то в Киеве, то во Владимире. В 1273 г. (в историографии чаще называется 1274 г.) митрополит Кирилл II провёл во Владимире важнейшее церковное мероприятие общерусского масштаба – архиерейский собор, принявший ряд канонических постановлений и одобривший введение на Руси новой редакции Кормчей книги, составленной при непосредственном участии Кирилла II³⁹. В 1276–1280 гг. Кирилл II совершил несколько епископских хиротоний, находясь в Киеве, а затем снова удалился во Владимиро-Суздальскую землю, где в 1281 г. скончался в городе Переяславле (Залесском)⁴⁰. Останки митрополита Кирилла были перенесены сначала во Владимир, а затем в Киев, где и погребены.

Преемник митрополита Кирилла, Максим, прибыл на Русь из Византии в 1283 г., и вскоре отправился в ордынскую столицу Сарай, откуда вернулся уже в 1284 г. В 1285 г. он посетил ряд русских городов, включая города северо-востока и севера: Владимир, Суздаль и Новгород. Затем он почти 10 лет управлял Церковью преимущественно из Киева, хотя и совершал поездки в том числе во Владимир – в частности, в 1295 г., когда он низложил епископа Владимирского Иакова и поставил на его место Симеона⁴¹. Однако в 1299 или 1300 г. митрополит Максим принял важное административное решение: он перенёс свою резиденцию («иде (...) со всем своим житьем») во Владимир. Согласно летописи, это произошло по причине «татарского насилия» (возможно, вызванного внутриордынской войной): «Митрополитъ Максимъ . не терпѧ Татарьско насильіа . ѡставѧ митрополью и збѣжа ис Киева . и весь Києвъ розбѣжалъсѧ . а митрополитъ иде ко Брѧньску . и . иде в Суждальскую землю . и со всѣм своимъ житьєм»⁴². При этом епископ Владимирский Симеон был перемещён в Ростов: «Того же лѣта Максимъ митрополитъ сѣде въ Володимери на столѣ. а Семена вл(а)д(ы)кѹ посади в Ростовѣ"⁴³. В 1305 г. митрополит Максим скончался и был похоронен во Владимире, что сделало его первым митрополитом Руси, погребённым на землях северо-востока.

В период между переносом митрополитом Максимом аппарата митрополии из Киева во Владимир и его кончиной – вероятнее всего, около 1301 г. – он совершил пастырскую поездку по землям юго-запада Руси. Согласно Житию святителя Петра, митрополита Киевского, во время этой поездки митрополит Максим среди прочего познакомился с игуменом Ратского монастыря⁴⁴ Петром – уроженцем юго-запада Руси и своим будущим преемником. Примерно в течение двух лет после этой знаменательной встречи князь галицко-волынский Юрий Львович сумел добиться у императора Андроника II Палеолога и патриарха Афанасия I одобрения на создание самостоятельной Галицкой митрополии в границах своих владений⁴⁵. Действующий епископ Галича был возведён в сан митрополита⁴⁶. В 1307 г. он умер, и Юрий Львович решил поставить во главе Галицкой митрополии ратского игумена Петра. Однако в Константинополе Пётр, вопреки желанию князя, был поставлен не на Галич, а на Киев, в качестве главы единой митрополии всея Руси и преемника митрополита Максима. Таким образом, недолгая самостоятельность Галицкой митрополии была упразднена теми же императором и патриархом, кто поначалу согласились её предоставить, но теперь, вероятно, осознали ошибочность своего решения⁴⁷. Тем не менее этот небольшой по своим географическим масштабам и продолжительности пример отступления Константинополя от собственной политики сохранения неделимости митрополии Руси позже сыграл значительную роль в качестве исторического прецедента.

После поставления в Константинополе и прибытия на Русь в 1308 г. митрополит Пётр около года находился в Киеве. Но уже в 1309 г. он последовал примеру своих предшественников и переместил свою постоянную резиденцию во Владимир. В 1325 г. святитель Пётр переселился в Москву⁴⁸, где и умер 20 декабря 1326 г.⁴⁹ На время его правления Русской церковью пришлось учреждение Константинопольским патриархатом – между 1315 и 1317 гг – Литовской (Λίτβων / Λιτβάδων) митрополии. Исследователями высказывались различные предположения о причинах её создания: от попытки склонить литовских правителей к принятию православия вместо католичества (до официального крещения Литвы в 1387 г. её правители использовали вопрос выбора веры в качестве внешнеполитического инструмента) до способствования политике этих правителей по выводу западнорусских земель из-под растущего влияния Москвы⁵⁰. Впрочем, достоверных сведений об этой митрополии сохранилось крайне мало, а вскоре после 1329 г. она прекратила своё существование⁵¹.

Следующий митрополит Руси, грек Феогност, прибыл на Русь в 1328 г. и после краткого пребывания в Киеве и во Владимире поселился уже в Москве. Таким образом, Константинопольская патриархия в лице направленного ею самой представителя – причём грека, не имевшего каких-то локальных интересов на Руси,– осознанно осуществила перемещение центра управления единой Русской митрополией в Москву при сохранении за митрополитом именования «Киевский».

В эпоху митрополита Феогноста возобновились попытки галичан устроить собственную митрополию, независимую от остальной Руси. Около 1331 г. патриарх Константинопольский Исаия даровал епископу Галицкому Феодору, рукоположенному святителем Феогностом в 1328 г.⁵², титул митрополита⁵³ – это следует из упоминания «митрополита Галицкого» среди участников соборного заседания в апреле 1331 г.⁵⁴ Однако вскоре патриарх Исаия отменил своё решение⁵⁵ – это видно из того, что следующий патриарх, Иоанн XIV Калека, между 1342 и 1346 гг. вновь возвёл того же Галицкого архиерея в сан митрополита и издал соборный акт о подчинении ему тех же епархий, что и 30 годами ранее⁵⁶. Патриарх Иоанн Калека совершил указанное деяние по просьбе утвердившегося на Волыни Любарта-Дмитрия⁵⁷, сына великого князя литовского Гедимина, не советуясь с императором Иоанном V Палеологом по причине малолетства последнего. Но в 1346 г. к власти пришёл Иоанн VI Кантакузин, объявленный соправителем Иоанна V. Иоанн Кантакузин был почитателем и сторонником святителя Григория Паламы и его учения и не мог терпеть патриаршества Иоанна Калеки, который, напротив, вошёл в историю как гонитель Григория Паламы. Уже 1347 г. Иоанн Калека был низложен, а его деяния – последовательно аннулированы.

В частности, император Иоанн VI Кантакузин и Константинопольская патриархия издали целый пакет документов, посвящённых вопросу единства и неделимости Русской церкви. В центре этого пакета находился императорский хрисовул, датированный августом 1347 г., об упразднении отдельной митрополии для «страны Малой России, называемой Волынью»⁵⁸, в точном соответствии с которым в сентябре того же года собором епископов Константинопольской церкви во главе с новым патриархом, Исидором I, было издано соборное деяние. Уже со ссылками на эти 2 основополагающие документы император направил свои грамоты митрополиту Киевскому и всея Руси Феогносту (следует подчеркнуть, что грамота была направлена не в Киев, а в Москву, соответственно местопребыванию митрополита), московскому великому князю Семёну Ивановичу Гордому, князю владимиро-волынскому Любарту-Дмитрию Гедиминовичу, а патриарх, в свою очередь, направил грамоту митрополиту Галицкому Феодору⁵⁹. В общей сложности – шесть документов, причём очень авторитетного характера.

Их суть сводится к тому, что решение об отделении нескольких епархий югозапада Руси от остальной Русской церкви, принятое «предшествующим патриархом Константинопольским по злому умыслу» («διὰ τὴν κακογνωμίαν τοῦ χρηματίσαντος πατριάρχου Κωνσταντινουπόλεως»⁶⁰), было неканоничным («ἔξω τὴν θείων καὶ ἱερῶν κανόνων»⁶¹, или «παρὰ κανόνας»⁶²), поэтому император и архиерейский собор упраздняют указанное решение и предписывают, чтобы Русская церковь вернулась к единству под началом одного предстоятеля, «согласно издревле узаконенным в той стране – всей Руси – обычаям» («τῶν ἐκ παλαιοῦ νενομισμένων ἐθίμων εἰς τὴν τοιαύτην χώραν τῆς πάσης Ῥωσίας»)⁶³. Помимо того что это определение является важным уже само по себе, огромное значение имеет аргументация, на которую опирается соборное деяние 1347 г.: «Ибо народ Русов на протяжении вот уже почти четырёхсот лет знает одного митрополита» («Τὸ γάρ ἔθνος τῶν Ῥώσων – χρόνος ἤδη μακρὸς εἰς τετρακοσίους ἐγγὺς ἐξήκων – ἕνα μητροπολίτην γνωρίζον»)⁶⁴. Таким образом, уже κ середине XIV в. идея единства Церкви всея Руси имела статус древнего предания – причём не только для русских, но и для императора и высших иерархов Византии – и сама по себе явилась для отцов Собора 1347 г. ключевым аргументом при решении вопроса об упразднении самостоятельной Галицкой митрополии.

Однако стремительно менявшаяся политическая реальность заставила патриархию вскоре вновь вернуться к вопросу о единстве Русской церкви. Главным фактором стала территориальная экспансия Великого княжества Литовского, которое в течение XIV в. вобрало в себя множество земель бывшей Киевской Руси⁶⁵. Литовские власти попытались избавить себя от необходимости зависеть от митрополита в Москве. Уже в 1352 г. ими было организовано поставление некоего Феодорита, который принял рукоположение от Тырновского патриарха, присвоил себе титул митрополита Руси и вскоре обосновался в Киеве. Это деяние было категорически осуждено Константинопольской церковью⁶⁶. Однако Феодорит ещё несколько лет предпринимал попытки создать самостоятельную митрополию с центром в Киеве, игнорируя факт своего низложения патриархом Константинопольским.

Тем временем митрополит Киевский святитель Феогност в 1353 г. скончался и был погребён в Успенском соборе Москвы рядом со святителем Петром, а в Константинополь направился епископ Владимирский Алексий, которого Феогност избрал своим преемником. Об этом решении Феогноста свидетельствовали как его письменное прошение в Константинополь, поддержанное великим князем, епископатом, боярами и народом, так и сам факт присвоения Феогностом Алексию титула «Владимирский»: хотя великий князь и митрополит пребывали в Москве, формально городом великого княжения оставался Владимир, и по этой причине уже со времён митрополита Максима титул «Владимирский» рядовым епископам не присваивался⁶⁷.

В 1354 г. патриарх Константинопольский Филофей Коккин вместе со своим собором, рассмотрев просьбу митрополита Феогноста, великого князя и прочих, удовлетворил её, утвердив святителя Алексия в сане митрополита Κυέβου καὶ πάσης τῆς Ῥωσίας, ο чём 30 июня 1354 г. было издано соборное деяние⁶⁸. Это деяние было дополнено патриаршими письмами епископу Новгородскому Моисею от 2 и 7 июля, в которых содержатся запрет признавать Феодорита митрополитом (как и вообще священнослужителем) и предписания слушаться законного митрополита Алексия и обращаться за судом к нему, а не напрямую к патриарху⁶⁹. А ещё в январе того же года, видимо вскоре после прибытия святителя Алексия в Константинополь, была издана грамота собора архиереев Константинопольской церкви во главе с патриархом Филофеем, которая санкционировала перемещение резиденции Киевских митрополитов во Владимир (фактически же – в Москву⁷⁰) с сохранением их власти над Киевской митрополией: «Нет для святейшей митрополии Руси, по изложенным выше причинам⁷¹, иного местопребывания, прибежища и укрытия, кроме Владимира» («Οὔκ ἐστιν ἑτέρα καταμονὴ καὶ ἀνάπαυσις καὶ κατάντημα τῇ ἁγιωτάτῃ μητροπόλει Ῥωσίας διὰ τὰς προειρημένας αἰτίας εἰ μὴ τὸ Βλαντίμοιρον»), поэтому «во Святом повелевается Духе посредством настоящей соборной грамоты, чтобы освященный митрополит Руси [Алексий] и все, кто после него будут, находились и обретались во Владимире и имели его как собственную резиденцию безвозвратно и на веки вечные неотъемлемо, и пусть Киев – если он продолжит существовать – будет их собственным престолом и первой архиерейской резиденцией, а следом за ним и вместе с ним [их] второй резиденцией, местопребыванием и прибежищем будет и святейшая Владимирская епископия» («ἐν Ἁγίῳ παρακελεύεται Πνεύματι διὰ τοῦ παρόντος συνοδικου γράμματος εἶναι καὶ εὑρίσκεσθαι τόν τε ἱερώτατον μητροπολίτην Ῥωσίας καὶ τοὺς μετ’ αὐτὸν πάντας ἐν τῷ Βλαντιμοίρῳ καὶ ἔχειν τοῦτο ὡς οἰκεῖον κάθισμα ἀναφαιρέτως καὶ ἀναποσπάστως εἰς αἰῶνα τὸν ἅπαντα, καὶ ἔνι μὲν καὶ τὸ Κύεβον ὡς οικεῖος θρόνος καὶ πρώτον κάθισμα τοῦ ἀρχιερέως, ἐὰν περισώζηται, μετ’ ἐκεῖνο καὶ σὺν ἐκείνῳ δεύτερον κάθισμα καὶ καταμονὴ καὶ ἀνάπαυσις ἡ ἁγιωτάτη ἐπισκοπὴ Βλαντιμοίρου»)⁷².

Ha этом, казалось бы, закончилась история с самочинной «киевской автокефалией» Феодорита, и было окончательно подтверждено состоявшееся ещё при митрополите Максиме перемещение митрополичьей резиденции на северо-восток Руси. Однако уже в том же году Константинополь решил удовлетворить просьбу великого князя литовского Ольгерда о возобновлении Литовской митрополии. Это решение было потенциально конфликтным, поскольку в условиях упомянутого выше существенного расширения территории Великого княжества Литовского новый митрополит мог пытаться распространить свою юрисдикцию на епархии, ранее не имевшие никакого отношения к Литовской митрополии и исторически принадлежавшие митрополии всея Руси. Пойдя навстречу Ольгерду, константинопольские церковные власти выделили епархии «Малой Руси» из состава Киевской митрополии в пользу Литовской митрополии. Однако рукоположенный патриархом Филофеем митрополит Роман этим не удовлетворился и начал претендовать на управление не только епархиями на территории Литвы, но и вообще всей Русской церковью, что закономерно привело к целому ряду конфликтов. Вероятно, в своём решении патриарх Филофей исходил из сложившейся ситуации: Ольгерд не допускал митрополита Алексия в свои владения. Со смертью Романа в 1362 г. конфликт начал стихать, а ещё позднее и сам патриарх Филофей пересмотрел своё решение о поставлении Романа, о чём свидетельствуют послания святителя Филофея святителю Алексию и князьям различных русских областей о необходимости признавать в качестве главы Русской церкви только митрополита Κυέβου καὶ πάσης τάς Ῥωσίας, το есть святителя Алексия, датируемые 1370 г.⁷³

В следующем году в Константинополе рассматривалось требование польского короля Казимира III о предоставлении для Галича и других территорий, вошедших в состав Польши, собственного митрополита. Казимир ссылался на уже имевшийся прецедент существования Галицкой митрополии, созданной патриархом Афанасием I (хотя сам же указанный патриарх эту митрополию и упразднил: см. выше), и аргументировал свою просьбу тем, что святитель Алексий не уделяет православным епархиям в составе его государства должного пастырского внимания⁷⁴. Кроме того, в обращении Казимира содержалась прямая угроза обратить православное население Польши в католичество в случае непредоставления ему своего митрополита. Патриарх поддался на угрозу и удовлетворил требование польского короля⁷⁵, уже в третий раз отделив от Русской церкви Галицкую, Холмскую, Туровскую, Перемышльскую и Владимиро-Волынскую епархии и провозгласив одного из епископов этих епархий, Антония, митрополитом Галицким⁷⁶. Это решение было оформлено в мае 1371 г. в качестве соборного деяния⁷⁷ и святителю Алексию было отправлено соответствующее послание⁷⁸.

Последние годы управления Русской церковью святителем Алексием омрачились сложными интригами против него, деятельное участие в которых принимал высокообразованный болгарин по имени Киприан, в декабре 1375 г. рукоположенный в Константинополе в сан митрополита Киевского и Литовского (притом что титул «Киевский» продолжал одновременно сохраняться и за митрополитом всея Руси святителем Алексием)⁷⁹ и направленный в 1376 г. на Русь с правами рассмотреть обвинения против Алексия, выдвинутые его врагами, и возглавить всю Русскую церковь в случае необходимости. Предполагаемый суд, впрочем, не состоялся, и до кончины святителя Алексия в феврале 1378 г. святитель Киприан пребывал в Киеве. Последующее десятилетие, по словам митрополита Макария (Булгакова), «можно назвать самым смутным временем в истории нашей митрополии»⁸⁰. Завершением этого смутного времени можно считать объединение под началом митрополита Киприана русских епархий – сначала без учёта тех, что вошли в Галицкую митрополию⁸¹, а потом и с ними⁸².

Это объединение было ознаменовано приездом святителя Киприана в 1390 г. в Киев и затем в Москву, откуда он и продолжал править Русской церковью вплоть до своей смерти в 1406 г.

Преемник святителя Киприана, грек Фотий, был рукоположен в Константинополе в 1408 г. с правом управления всей Русской Церковью, за исключением Галицкой митрополии (в которой на тот момент оставалось только две епархии из пяти). В 1410 г. митрополит Фотий достиг Москвы, рассматривая её в качестве основного места своего пребывания. Это не понравилось великому князю литовскому Витовту, который и до рукоположения Фотия пытался получить для Литвы собственного митрополита. В 1414 г. Витовт подал в Константинополь жалобу на святителя Фотия и потребовал поставить для Литвы митрополитом образованного монаха Григория Цамблака (вероятно, тот приходился святителю Киприану племянником). Получив отказ, Витовт созвал собор епископов, находившихся на подвластной ему территории, и они в 1416 г. рукоположили Григория в митрополиты. Константинопольская патриархия отреагировала на появление самозваной автокефалии тем, что низложила и даже анафематствовала Григория, о чём свидетельствуют послание патриарха Константинопольского Иосифа II святителю Фотию от 1416 г.⁸³ и отправленные одновременно с ним императором Мануилом II Палеологом послания святителю Фотию и великому князю московскому Василию I Дмитриевичу⁸⁴. В частности, в первом из этих документов Иосиф II свидетельствовал о соборном осуждении Цамблака: «Нынѣ же божественный и священный Съборъ събрався по случяю, священныя святители, митрополиты всечестнѣйшія Ираклійскый и Ангирьскый и иніи мнози, и судомъ сихъ общимъ поверженъ Цамблакъ Григорей, по божественымъ и священнымъ правиломъ, по изверженію, въ отлученіе и проклятіе"⁸⁵.

После кончины Григория зимой 1419/20 г. святителю Фотию удалось примириться с Витовтом; итогом стало воссоединение Русской церкви, не исключая и Галич⁸⁶, под началом митрополита Фотия. Вплоть до его кончины в 1431 г. единство митрополии всея Руси более не нарушалось. Таким образом, идея единой Церкви всея Руси, уже в XIV в. воспринимавшаяся как старинный обычай, к концу византийской эпохи окончательно утвердилась, а попытки разделить эту единую Церковь вслед за изменениями административных границ – причём даже не границ провинций внутри одной общей империи, как в случае с древними патриархатами, а границ отдельных государств! – потерпели неудачу и оказались несостоятельны.

Во времена правления митрополита Фотия Константинополь, в отличие от постепенно набиравшей силы Москвы, находился на пороге катастрофы. Уже к концу XIV в. османы завоевали почти всю территорию бывшей Византии, а к 1430 г. в руках греков, помимо самого Константинополя, оставались лишь часть Пелопоннеса и некоторые земли у черноморского побережья. В 1453 г. Константинополь пал, чем и закончилась византийская эпоха. Этому предшествовало почти три десятилетия попыток предотвратить приближавшийся крах, в ходе которых византийская элита пошла на заключение унии с Римско-католической церковью, что привело к фундаментальным потрясениям, в том числе и в митрополии всея Руси.

Идея заключить унию с Римом ради получения поддержки на Западе не была необычной для политической элиты поздней Византии. Первую такую попытку предпринял ещё император Михаил VIII Палеолог, от лица которого в 1274 г. византийская делегация заключила с католической Церковью унию на Втором Лионском соборе, что гарантировало Михаилу признание его императорского титула на Западе и позволило отсрочить нападение на Константинополь флота Карла Анжуйского (в итоге оно не состоялось)⁸⁷. Эта уния существовала, по сути, только на бумаге и была формально отменена сыном Михаила Андроником II. Следующую попытку использовать проблему разделения Церквей ради спасения Константинополя предпринял правнук Андроника II, император Иоанн V Палеолог, который в августе 1369 г. прибыл в Рим, а в октябре того же года сначала при свидетелях прочёл латинское «Исповедание веры», а позднее при стечении многих людей трижды поклонился папе, в землю и поцеловал его туфлю, колено и щеку, после чего принял участие в папской мессе⁸⁸. Впрочем, на этот раз в церемонии не было представлено православное духовенство⁸⁹.

Неоднократно искал поддержки на Западе сын Иоанна V, Мануил II, занявший византийский престол в 1391 г. В 1422 г. он направил посольство в Рим с предложением вступить в переговоры о новой унии. Его сын, Иоанн VIII, правивший с 1425 по 1448 г., отправил ещё два аналогичных посольства (в 1426 и 1430 гг.), но только с восшествием на папскую кафедру Евгения IV в 1431 г. из Рима пришло согласие начать соответствующие переговоры.

Обстоятельства сложились так, что для Запада к этому времени, помимо заключения всеобъемлющей унии с христианским Востоком, большой интерес стала представлять локальная уния с православными жителями Польского королевства и Великого княжества Литовского, чему предшествовал начатый ещё в 1396 г. переговорный процесс с участием ряда католических правителей и иерархов, отчасти спровоцированный сложной политической ситуацией во взаимоотношениях двух упомянутых государств и Тевтонского ордена⁹⁰. Одним из эпизодов этого процесса стало участие в Констанцском соборе католической Церкви (1414–1418 гг.) нелегитимного митрополита Киевского Григория Цамблака, низложенного Константинополем, но затем, по всей видимости, признанного post factum⁹¹. Его направил туда, несомненно, великий князь литовский Витовт, но на соборе Цамблак действовал уже от имени императора и патриарха. Как следствие, роль митрополита всея Руси в заключении будущей унии становилась одной из ключевых не только в силу размеров этой митрополии, многократно превосходившей все прочие митрополии Константинопольского патриархата, но и в силу приоритетов собственно католической «восточной» политики.

Неизвестно, осознавали ли это в Москве – городе, где уже около столетия находилась резиденция митрополитов всея Руси. После смерти митрополита Фотия Русскую церковь de facto возглавил епископ Рязанский и Муромский Иона, избранный великим князем и Собором епископов и получивший титул «наречённого в святейшую митрополию Русскую». Вовремя выехать в Константинополь для официального поставления Ионе не позволили происходившие в Москве княжеские междоусобицы, начавшиеся со смертью в 1430 г. Витовта, приходившегося юному московскому князю Василию II дедом по материнской линии, и усугубившиеся после смерти святителя Фотия⁹². В результате в 1433 г. бывший великий князь литовский Свидригайло, свергнутый в 1432 г., но упорно боровшийся за власть, добился у Константинополя, чтобы митрополитом всея Руси был поставлен его кандидат, епископ Смоленский Герасим, участвовавший в поставлении Григория Цамблака (будучи уроженцем Москвы, Герасим позднее оказался тесно связан с Волынью). Добившись признания Константинополем своего кандидата на митрополию всея Руси, Свидригайло немедленно попытался вовлечь митрополита Герасима в переговоры об унии⁹³, о чём в Москве, возможно, даже не догадывались. Митрополиту Герасиму так и не удалось посетить Москву – сразу после поставления он не смог прибыть туда из-за продолжавшегося противостояния между князьями, а уже в 1435 г. Свидригайло осудил Герасима на сожжение заживо из-за подозрений в участии в политической борьбе на стороне великого князя литовского Сигизмунда. Получив известие о кончине Герасима, епископ Иона (согласно свидетельству великого князя Василия II из его неотправленного письма императору Константину XI Палеологу, датируемого 1451 г.⁹⁴) отправился в Константинополь для возведения в сан митрополита, но, достигнув города, узнал, что патриарх Иосиф II уже направил на Русь своего ставленника – образованного грека Исидора. Иона был вынужден вернуться на Русь без сана митрополита, хотя патриарху пришлось пообещать ему, что Иона получит этот сан, если с Исидором что-либо случится⁹⁵.

Исидор был ещё менее случайной фигурой в контексте униональных планов византийской элиты, чем Герасим. В 1434 г. он принял участие в Базельском соборе католической Церкви, где в качестве официального представителя византийского императора был представлен председателю собора кардиналу Юлиану Чезарини и провёл переговоры об условиях участия византийской делегации в предстоящем объединительном соборе⁹⁶. К 1435 г. император уже добился для Исидора права выступать на соборе от лица патриарха Антиохийского. Теперь, назначая Исидора на кафедру всея Руси, Константинополь ещё более усиливал его переговорные позиции, гарантировал – как ему ошибочно казалось – вовлечение в унию русских земель и одновременно брал под свой контроль польско-литовскую политику в этой области.

После краткого пребывания в Киеве Исидор прибыл в Москву в мае 1437 г. О встрече в Москве нежеланного митрополита великий князь писал: «Пріяхомъ его с радостію и честь воздахомъ ему», несмотря на проявленное Константинополем неуважение к решению самого князя и Собора русских епископов"⁹⁷. Уже в августе того же года Исидор отправился в Феррару для участия в соборе, созванном для объединения католической и православной Церквей. После осуществления унии 18 декабря 1439 г. Исидор был возведён папой Римским Евгением IV в сан кардинала Римской церкви с титулом анти-Марчеллино-э-Пьетро и назначен легатом для провинций Литвы, Ливонии⁹⁸ и всея Руси. Уже в этом новом качестве Исидор вместе со всей своей свитой вернулся в Москву в 1441 г. Здесь он отслужил литургию с поминовением папы и обнародовал документ о заключении унии. Великий князь Василий II, потрясённый случившейся с Исидором переменой, отказался принять его благословение; спустя три дня кардинал Исидор был арестован и заключён в Чудов монастырь, затем осуждён Собором русских епископов⁹⁹, а впоследствии бежал из Москвы¹⁰⁰.

Вскоре после этого великий князь Василий II обратился с посланием к императору, в котором просил предоставить возможность избрать и поставить Русского митрополита в Москве. Это послание было отправлено, но не достигло Константинополя: оно было отозвано великим князем, так как по пути послы получили информацию о том, что в унию отпали не только Исидор, но и император с патриархом¹⁰¹ (в момент отправки послания достоверных сведений на этот счёт в Москве не было), что лишало просьбу всякого смысла. Одновременное отпадение в унию императора Иоанна VIII Палеолога, патриарха Митрофана II¹⁰² и митрополита всея Руси Исидора создало беспрецедентный церковно-правовой вакуум в Русской церкви.

В 1443 г. были составлены новые аналогичные послания к императору и патриарху, очевидно, в надежде на отказ византийцев от унии или приход к власти православных, но они не были даже отправлены по указанной выше причине. Наконец, выждав более 7 лет и не имея более возможности терпеть дальнейшее существование в условиях церковно-правовой неопределенности, великий князь решился одобрить поставление святителя Ионы в митрополиты в самой Москве (что и произошло 5 декабря 1448 г.), тем более что тому уже давно было обещано Иосифом II – последним формально православным Константинопольским патриархом, что именно Ионе предстоит стать митрополитом, если с Исидором что-либо случится.

В 1449 г. в Москве стало известно о воцарении в Константинополе нового императора – Константина XI Палеолога, который приходился родным братом Иоанну VIII Палеологу. В отличие от Иоанна VIII, являвшегося последовательным сторонником унии, Константин XI не занимал столь однозначную позицию. Он не настаивал на исполнении принятых на Ферраро-Флорентийском соборе решений и вообще пытался погасить то возмущение, какое уния вызвала у основной массы населения. Услышав об этом, Московский великий князь Василий II приказал составить ещё одно послание, теперь уже в адрес Константина XI, с просьбой признать поставление митрополита Ионы свершившимся фактом и с вопрошанием о том, не появился ли в Константинополе легитимный православный патриарх. Неизвестно, было ли это послание отправлено¹⁰³. Гораздо большее значение имели начавшиеся в том же 1449 г. переговоры о признании Ионы как митрополита всея Руси не только в Москве, но и в Литве. К 1451 г. эти переговоры увенчались успехом, и польско-литовский король Казимир IV выдал святителю Ионе грамоту на управление всеми литовскими епархиями¹⁰⁴. Таким образом, единство Русской церкви, защищённое государственными гарантиями правителей нескольких стран, продолжало сохраняться.

В 1453 г. Константинополь пал под ударами войск султана Мехмеда II; император Константин XI погиб; патриарх-униат Григорий III был изгнан из города ещё в 1450 г. Осенью 1453 г. султан Мехмед II утвердил назначение патриархом Константинопольским Геннадия Схолария, который после Ферраро-Флорентийского собора вошёл в число противников унии. В 1454 г. на Русь прибыл грек Димитрий с сообщениями о поставлении православного патриарха и о бедственном положении православных христиан в Константинополе¹⁰⁵. Он побывал, в том числе во Пскове и в Новгороде и, по всей видимости, передал в Москву некое патриаршее послание, в ответ на которое святитель Иона направил патриарху своё, а также разослал в русские епархии окружное послание, дозволявшее Димитрию осуществить на Руси сбор средств по просьбе патриарха Геннадия¹⁰⁶. Дополнительным подтверждением того, что патриарх Геннадий признал каноничность митрополита в Москве, служат его слова в одном из официальных ответов на вопросы деспота Сербии Георгия, в котором патриарх упоминает митрополию «России, которая есть Киевская и всея Руси», хотя и «пребывает в Московии», в качестве положительного примера того, что историческое наименование кафедры может сохраняться, невзирая на её физическое перемещение¹⁰⁷.

Таким образом, поставление святителя Ионы, вероятно, было признано Константинополем, как минимум, de facto, а церковные связи возобновлены. Но вскоре в дело вмешался бывший митрополит всея Руси, а затем кардинал и папский легат Исидор, убедивший папу Римского Каллиста III попытаться оторвать от Русской церкви её западную часть. He позднее 1458 г. папа принял решение «передать» все православные епархии в пределах владений польско-литовского короля Казимира IV под управление рукоположенного в Риме униатского митрополита, сохранив Исидору формальный титул папского легата для остальных епархий Русской церкви. В качестве кандидата в униатские митрополиты «Киевские, Литовские и всея Руси» Исидор предложил своего ближайшего помощника, Григория Болгарина, который ещё в 1439 г. побывал в Москве в качестве протодиакона при Исидоре, а теперь имел сан аббата. 15 октября 1458 г., уже при новом папе, Пие II, будущий униатский митрополит Григорий получил рукоположение от латинского титулярного патриарха Константинопольского Григория III (который был изгнан из города в 1450 г.), но перед его отправкой в Литву папа Пий II решил распространить претензии Римской церкви также и на Московское великое княжество. По указанию папы Исидор формально отказался в пользу Григория Болгарина от «сохранявшихся» за ним частей митрополии всея Руси, и в январе 1459 г. Григорий направился к Казимиру IV в сопровождении представителя папы, который вёз королю папское послание. Оно содержало проклятия в адрес митрополита Ионы и требование к королю отказаться от признания власти митрополита Ионы над православными епархиями на территории Литвы и Польши в пользу Григория, а затем добиться того же и от русского правительства – уже на территории Московского великого княжества¹⁰⁸.

Король послушно исполнил требование папы Пия II. Вопреки собственным обещаниям, данным в 1451 г., он принудил православных епископов Литвы и Польши¹⁰⁹ к подчинению присланному из Рима католическому иерарху «всея Руси» Григорию¹¹⁰, а также обратился к Василию II с письмом, в котором предлагал сместить святителя Иону по причине пожилого возраста и принять Григория в Москве в качестве митрополита¹¹¹. В Москве факт грубейшего вмешательства Римско-католической церкви в дела православной Русской церкви был, разумеется, воспринят с крайним возмущением¹¹². В 1459 г. собором епископов северо-востока Руси было принято решение о верности святителю Ионе и о категорическом отказе признавать «отступника православныя христіаньскія вѣры, Исидорова ученика Григорія... на церковь Божью развратника, пришедшаго отъ Рима... отлученаго отъ святыя зборныя церкви, иже именуеть себя митрополитомъ Кіевскимъ»¹¹³.

Вопреки ожиданиям творцов унии, православное население Литвы реагировало на насильственное подчинение папскому легату весьма болезненно, что в конце концов вынудило Григория Болгарина искать себе признания в Константинополе. В 1465 г. он направил к патриарху Константинопольскому Симеону своего посла, но патриарх даже не удостоил его аудиенции. Однако следующий патриарх, Дионисий I, в 1467 г. согласился принять Григория Болгарина в церковное общение, признал его статус митрополита всея Руси и 14 февраля того же года направил в Москву свою грамоту¹¹⁴. В этой грамоте патриарх утверждал, что Константинопольская патриархия якобы не признала святителя Иону законным предстоятелем Церкви всея Руси (как мы видели, позиция Геннадия Схолария говорит об обратном) и не признаёт его преемников, и требовал передать управление Церковью всея Руси именно Григорию: «А што зделали на Москве, аж бы того перестати делати, как же указует и приказует святая головнея великая Церков соборная, бо то ест против правил и против закону Божиего; елико именовали на Москве от Ионы и до сих часов митрополитов, тых всих великая зборная наша святая Церков не имает, а ни дръжит, а ни именует за митрополитов. А про тоже бы есте вси приняли, и держали бы есте, и послушнии были его и имели его правого и истинного митрополита, предреченного преосвященного митрополита Киевского и всеа России кир Григория о святом дусе возлюбленного брата и сослужителя нашего смирения»¹¹⁵.

С одной стороны, деяние патриарха Дионисия имело положительный результат: целая церковная организация в лице её первоиерарха и подчинившихся ему архиереев оставляла латинство и переходила в православие¹¹⁶. Но с другой – это же деяние легитимировало post factum папское вмешательство в дела Русской церкви¹¹⁷. Требование подчиниться ставленнику Рима, «Сидорову ученику» Григорию, в Москве было признано неприемлемым¹¹⁸, так что послание патриарха Дионисия не помогло восстановить контроль Константинопольской патриархии над исторической Русской митрополией. Наоборот, патриархия собственными руками надолго оттолкнула её от себя¹¹⁹.

Так на территории митрополии всея Руси образовались две независимые иерархии – одна, во главе с митрополитом всея Руси (или «Русии») с резиденцией в Москве, восходила к митрополии «πάσης τῆς Ῥωσίας» в составе Константинопольского патриархата византийской эпохи; другая – во главе с митрополитом с формальной резиденцией в Киеве (а фактически, как правило, в Новогрудке или в Вильне), также титуловавшимся как «митрополит всея Руси», первоначально представляла собой униатский папский проект, но затем была принята в церковное общение Константинопольской патриархией времён османского владычества.

При всём этом важно отметить, что отвергнутая русским правительством грамота патриарха Дионисия I содержала всё ту же старую византийскую идею о сохранении единства Русской церкви безотносительно к текущей политической ситуации: «А имели бы есте одну Церков а одного митрополита, а про тож ся есте приложили к нему в едность, аж бы была одна Церков, а в ней один пастыр... Про тож годность, только бы тот один был митрополит истинный правый на всей Русской земли подлуг старого обычая и звычая русского. He подобно бо есть, абы старый обычай и звычай изламан был старый». Из текста грамоты святителя Дионисия ясно следует, что Константинопольская церковь не предполагала, что с принятием Григория Болгарина в церковное общение бывшая Русская митрополия будет разделена на Киевскую и Московскую части,– наоборот, она продолжала настаивать на сохранении «старого обычая и звычая» в том, что касается единства и неделимости митрополии всея Руси.

Сформировавшаяся в византийскую эпоху идея единой Церкви Руси, обнимающей собой все исконно русские земли (а с последовавшим расширением границ России – и прочие территории, принявшие православие из рук Русской церкви), уже в XIV в. воспринималась как старинное церковное предание¹²⁰. Об этом же свидетельствовал титул митрополитов всея Руси, которым продолжали пользоваться митрополиты как в Русском государстве, так и в Польше и Литве. Разумеется, существование и развитие этой идеи не исключало как того, что в том же XIV в. византийские церковные власти неоднократно делили митрополию исходя из политических соображений, так и фактического разделения митрополии с 1467 по 1686 г. Однако эта идея объективно существовала и, более того, оказывала большое влияние на ход церковной истории – недаром к концу византийской эпохи все разделения Русской митрополии были устранены. В конечном счёте, эта идея была фактически канонизирована, получив к XVI в. литургическое выражение в форме праздника Трёх Русских святителей: Петра, Алексия и Ионы. Причины, по которым к ним возводила своё преемство Московская митрополия (с 1589 г. Московский патриархат), очевидны: святитель Пётр первым поселился в Москве, святитель Алексий окончательно утвердил северо-восток Руси в качестве центра Русской церкви, святитель Иона был первым митрополитом, избранным в Москве без участия Константинополя. Однако этот же праздник пользовался признанием и в Западно-Русской митрополии¹²¹, в чём ясно просматривается желание иметь одни и те же ценности с Москвой. Реализации этого желания во всей полноте пришлось ждать до 2-й половины XVII в.