Комментарий к документам Константинопольского Патриархата от мая–июня 1686 года о передаче Московскому патриарху юрисдикции над Киевской митрополией

Изданные Константинопольской патриархией в 1686 г. документы о передаче патриарху Московскому юрисдикции над Киевской митрополией представляли собой развёрнутый ответ на грамоты, присланные в Царьград из Москвы и Киева, и не должны рассматриваться вне контекста последних.

Первым документом, официально направленным от лица российских властей патриарху Константинопольскому по вопросу о дальнейшей судьбе Киевской митрополии, стала грамота царей Иоанна и Петра Алексеевичей патриарху Константинопольскому Иакову от 11 декабря 1684 г. (№ 94)¹. В связи с отсутствием ответа на эту грамоту около года спустя в Константинополь был послан целый пакет документов:

– грамота царей Иоанна и Петра Алексеевичей и царевны Софьи Алексеевны патриарху Константинопольскому Иакову² от 30 октября 1685 г. (№ 190);

– грамота патриарха Московского Иоакима патриарху Константинопольскому Иакову, ноябрь 1685 г. (№ 197);

– грамота гетмана Ивана Самойловича патриарху Константинопольскому Иакову от 30 декабря 1685 г. (№ 201).

Как будет показано ниже, царская грамота 1685 г. в целом повторяла аргументацию грамоты 1684 г., но содержала некоторые уточнения, а также просьбы об издании нескольких вспомогательных документов помимо официального ответа на обращение. Грамоты патриарха и гетмана дополняли царские грамоты, проясняя содержание некоторых аспектов российской позиции.

Согласно царским грамотам, необходимость переподчинения Киевской митрополии патриарху Московскому была обусловлена, с одной стороны, вхождением части митрополии в состав Российского государства, а с другой стороны, угрозой обращения в унию той части митрополии, которая осталась под контролем польского правительства.

Цари сообщали патриарху, что «при отце нашем, государском блаженные и вечнодостойные памяти, при великом государе, царе и великом князе Алексее Михайловиче, всеа Великия и Малыя, и Белыя Росии самодержце, учинился в нашей государской державе богоспасаемый град Киев и весь Малоросийской край», а это, в свою очередь, гарантировало православным жителям указанного края возможность сохранять свою веру: «И тем святая Церковь и весь православный тамо живущий народ от великого гонения и утеснения вере от унеи свободились, а пребывают и впредь по благодати Божии пребывати будут в православной християнской вере греческого закона под нашею государскою самодержавною высокою рукою» (цитируется по № 94; в № 190 – то же). Однако, как констатируется в грамоте, в отношении православных жителей Польского государства «гонения и утеснения» отнюдь не прекратились; более того, из-за вакантности Киевской кафедры пропаганда унии даже усилилась: «Однако ж той нашей государской державы богоспасаемого града Киева Церковь Божия и митрополии престол многие лета пребывал без пастыря, а отступники святыя Восточныя церкви, пребывающия при костеле Римском, а наипаче епископ Шумлянский, которой недавно от святыя соборныя Церкви греческого закона отступя, пристал к Римскому костелу, видя того нашего богоспасаемого града Киева митрополии престол без пастыря, дерзает писатись непрестанно блюстителем оной Киевской митрополии, и всех тамошних жителей приводят и призывают, и прелщают к своей ереси в унию и к повиновению папешскому, а то чинилося для того, что та Киевская митрополия колико надесять лет пастыря не имела» (цитируется по № 190; то же, несколько более кратко, в № 94). При этом цари дипломатично снимали с патриарха Константинопольского обвинение в том, что Киевская кафедра долго никем не замещалась, объясняя этот факт не бездействием патриарха, а сложностями «за далним к вашему архипастырскому престолу в проезде пути и за великим бусурманским гонением и насилованием, такъже и за воеванными случаеми» (цитируется по № 94; то же – в № 190).

Цари выражали свою уверенность в том, что право патриарха Московского рукополагать всех архиереев в пределах всего «государского самодержавнаго Российского царствия» было установлено при учреждении русского патриаршества: «По тому их, святейших вселенских патриархов³, благословению в нашем государстве святейшие патриархи Московские и всеа Росии поставляются от преосвященных митрополитов и архиепископов, и епископов и до сего времяни, а преосвященные митрополиты и архиепископы, и епископы всего нашего самодержавнаго великого Росийского царствия рукоположение и благословение приимали от святейших и всеблаженнейших Московских патриархов и ныне приемлют» (цитируется по № 190; в № 94 – практически то же). Следовательно, с воссоединением Киева и Малороссии с Великороссией от патриарха Московского должен поставляться и митрополит Киевский. Исходя из этой логики, обращение к патриарху Константинопольскому за разрешением поставить митрополита Киевского даже и не требовалось бы, однако ситуацию осложняло то, что Киевская митрополия не ограничивалась землями, вошедшими в состав Российского государства: ряд епархий оставался в пределах Речи Посполитой. Православный Киевский митрополит, по мнению российских властей, обязан был сохранить контроль и над этими епархиями, поскольку в обратном случае при попустительстве польских властей такой контроль достался бы униатам; более того, это уже начинало происходить: «А то Божие дело мы, великие государи, наше царское величество, изволили у вашего архипастырства з желанием просити для того, дабы впредь отступники соборные апостолские Церкви, пребывающия под послушанием папежским, богоспасаемого града Киева митрополии престол к себе причитать и блюстителми называтись, и тамо живущих во благочестии людей на свою ересь прелщать не дерзали» (цитируется по № 190; в № 94 – практически то же). Поэтому поставление православного митрополита Киевского должно было быть совершено так, чтобы исключить для польского правительства всякую возможность оспорить статус этого иерарха как главы всех православных в Польско-Литовском государстве.

На основании сказанного цари просили патриарха о принятии двух ключевых решений:

1. Киевский митрополит впредь должен поставляться в Москве: «А впредь бы принимать то благословение и рукоположение от святейших патриархов Московских и всеа Росии» (цитируется по № 94; в № 190 эта просьба сначала повторяется со ссылкой на № 94, а ниже формулируется еще раз: «...впредь того нашего богоспосаемаго града Киева к церкви Божии на митрополии престол избирати и поставляти пастыря в нашем царствующем велицем граде Москве»).

2. Должна быть установлена юрисдикция патриарха Московского над Киевской митрополией и всеми её епархиями, монастырями и иными учреждениями: «И мы, великие государи, наше царское величество, и сестра наша, великая государыня, благоверная царевна, вашего архипастырства просим, дабы ваше архипастырство той нашей, царского величества, отчины богоспосаемого града Киева митрополии епархии с подвласными всеми тамошняго народу духовнаго властми, братствы, епископии, архимандрии, игуменствы, как ко оной издавна належало, изволил отпустителное благословение подати и грамотою своею благословенною утвердити, чтоб впредь той епархии быти под властию и благословением святейшаго патриарха Московского, и по нем будучим святейших Московских патриархов» (№ 190)⁴.

Зафиксировать эти решения в случае их принятия российские государи просили в форме:

3. Грамоты на имя царей, которая должна содержать «отпустителное благословение» на переход митрополии в юрисдикцию («под благословение») патриарха Московского⁵.

В № 190, помимо этой грамоты, цари дополнительно просили выдать:

4. Отпускную грамоту бывшему епископу Луцкому Гедеону, который ранее канонически подчинялся патриарху Константинопольскому, а теперь уже был возведён на Киевскую кафедру патриархом Московским, кому и должен был перейти в подчинение⁶;

а также направить:

5. Послание духовенству и мирянам Киевской митрополии, проживавшим на территории Польского государства, которое содержало бы два требования: сохранять каноническую принадлежность к Киевской митрополии и свои прежние литургические («в таковом же благочестии») и церковно-правовые («при своих стародавных правах и волностях») обычаи⁷, что должно было пресечь попытки перевести православных граждан Речи Посполитой в унию⁸ и не пытаться устроить у себя отдельную митрополию⁹;

и, наконец, передать вместе с царским посланником Никитой Алексеевым:

6. Расписку в получении посланных из Москвы материальных ценностей¹⁰.

Последнее из перечисленных требований появилось в № 190 неслучайно: цари не получили от патриарха Константинопольского Иакова никакого, даже формального, ответа на свою предыдущую грамоту (то есть № 94), при том что сорок соболей, отправленных вместе с грамотой, бесследно исчезли. Греки Захария Иванов и Юрий Мецевит, участвовавшие в передаче грамоты № 94 патриарху, запутались в показаниях относительно судьбы соболей (ср. № 95, л. 89, и № 223, л. 38 об.). Поэтому в новую грамоту и было включено требование письменно подтвердить получение нового пакета материальной помощи.

В грамоте патриарха Московского Иоакима в качестве главной причины отправки послания Константинопольскому предстоятелю была названа угроза обращения православной паствы Киевской митрополии в унию из-за многолетнего вдовства Киевской кафедры, что создало вакуум в управлении Церковью¹¹. При этом, как и цари, патриарх Иоаким отводил от патриарха Константинопольского упрек в бездействии, дипломатично сославшись на объективные обстоятельства¹².

В отличие от царских грамот, в патриаршей прямо не сказано, что со сменой государственной принадлежности Малороссии именно патриарх Московский должен рукополагать архиереев для епархий в пределах именно Российского государства. Из грамоты ясно, что патриарх Иоаким не отождествлял границы своей юрисдикции с политическими границами Московского царства¹³ и в его представлении первые должны простираться шире вторых. Патриарх Иоаким указывал на два источника юрисдикционных прав Московских патриархов: историческую преемственность Московской кафедры от Киевской митрополии времён Древней Руси и каноническое признание юрисдикции Москвы над всеми русскими епископиями и, шире, над «всеми северными странами» в конце XVI в. собором восточных патриархов, то есть Константинопольским собором 1593 г. В отправленной патриархом Иоакимом грамоте эти два источника упомянуты предельно лаконично: «Оная епархия к нам в близости¹⁴, и в России изначала приятия православныя веры бяше она Всероссийскаго нашего престола» (№ 197). Однако сохранился иной вариант грамоты патриарха Иоакима, который не был в итоге отправлен (№ 192); в нём исторический и канонический аргументы не только описаны подробно, но и названы главной причиной, по которой необходимо восстановить юрисдикцию патриарха Московского в Киевской митрополии¹⁵. Из того, что в отправленном в итоге варианте патриаршей грамоты указанные аргументы сведены к лаконичному упоминанию, а главная причина обращения в Константинополь сформулирована иначе, отнюдь не следует делать вывод, что патриарх Иоаким в конце концов отказался от своей церковно-исторической аргументации. Напротив, вся она в полном объёме воспроизводится в наказе патриарха Иоакима подьячему Посольского приказа Никите Алексееву о ведении переговоров с патриархом Константинопольским (№ 198). Причины пересмотра формулировок в отправленном варианте грамоты следует искать либо в том, что патриарх Иоаким – возможно, по просьбе Боярской думы – решил согласовать свою грамоту с царскими (где, как мы видели, в качестве ключевой проблемы обозначена угроза унии), либо в том, что он счёл более уместным, чтобы та же аргументация прозвучала со стороны гетмана, что придавало бы ей объективности (как будет показано ниже, в грамоте гетмана сходная аргументация представлена достаточно подробно; впрочем, неизвестно, был ли осведомлён об этом патриарх Иоаким).

Указав патриарху Константинопольскому на угрозу распространения унии по причине длительного вдовства Киевской кафедры, патриарх Иоаким затем сообщил ему о состоявшемся избрании – с разрешения царей – на эту кафедру бывшего Луцкого епископа Гедеона и о «великом прошении» гетмана, духовенства и народа Малой России, чтобы патриарх Московский возвёл епископа Гедеона в митрополичий сан, что патриарх Иоаким, «желающе единоверным братиям мирнаго жития и в Церкви единомыслия... и ради вышеписанных вин», и совершил.

В своей грамоте патриарх Иоаким не просил патриарха Константинопольского об одобрении – а тем более о прощении – как своих действий (очевидно, потому, что считал их вполне законными), так и действий епископа Гедеона. Просьбы патриарха Иоакима сводились к следующему:

I. Патриарх Константинопольский должен признать юрисдикцию патриарха Московского над Киевской митрополией: «Благоволи ради Евангелскаго согласия и исполнения закона оной всей Киевской епархии быти под Московским Росийским патриаршим престолом и в духовном правлении по чину святыя Восточныя церкве отдавати послушание»¹⁶ (это пожелание в целом соответствовало второй просьбе царей, но патриарх иначе расставил акценты¹⁷).

II. Киевские митрополиты впредь должны получать рукоположение в Москве от патриарха Московского: «...хиротонисатися митрополитом впред на Киевский престол от нас в царствующем граде Москве» (соответствует первой просьбе царей).

III. Патриарх Константинопольский должен направить патриарху Московскому грамоту, подтверждающую его согласие с вышеизложенным, если таковое будет достигнуто: «И аще благоволит твое благоискуство правдоразсудителством сие сотворити на лучшее тоя епархии православных утвержение, да пошлеши о том и граммоту твою к нам» (по содержанию эта просьба близка к третьей просьбе царей, но здесь адресатом запрашиваемой грамоты являются не российские государи, а патриарх Московский).

IV. Копия этой грамоты должна быть направлена и в адрес духовенства и верующих Киевской митрополии: «...да пошлеши о том и граммоту твою к нам, такожде и ко всем христианом епархии тоя, дабы нами возведенном ныне на Киевский престол митрополиту повиновение вси яко сынове церковнии отдавали», чтобы те сохраняли верность Киевской митрополии и не пытались отложиться от неё под предлогом поставления митрополита в Москве (соответствует пятой просьбе царей).

V. Все юридические лица Киевской митрополии должны безоговорочно признать свою подсудность Московскому патриаршему престолу: «Дабы... впредь митрополиты бы со всеми своея епархии, епископиями, монастырями, братствы подсудствовали Всеросийскому патриаршу престолу без всякого прекословия неотрочно» (эта просьба содержится только в патриаршей грамоте).

Последняя из перечисленных просьб не имела параллелей в царских и гетманской грамотах. Вероятно, она появилась в качестве реакции на одну из просьб представителей Киевской митрополии царям, оговаривавшую безапелляционность суда митрополита Киевского. Ранее в Киевской митрополии действовал порядок, согласно которому суд митрополита считался высшей судебной инстанцией по всем делам, за исключением вероучительных споров. Иными словами, в Киевской митрополии не существовало права апелляции к патриарху Константинопольскому (кроме догматических вопросов): «Апелляцие от суду митрополиты Киевского не бывало до вышшего духовного суду в справах непротивных в вере» (№ 140, статья 4); «[когда] под святейшим патриархом Вселенским та митрополия обреталась... толко благословение митрополиты Киевские от святейшаго патриарха принимали, а суды всякие духовные сами судили и прав своих употребляли по здешнему обыкновению, а патриарх в те суды не вступался» (№ 133, статья 9). Киевское духовенство видело угрозу в том, что при переходе Киевской митрополии в юрисдикцию патриарха Московского будущие решения митрополита Киевского по различным внутренним делам могут перестать быть окончательными: «А во Москве на митрополитов о менших делех челобитные бывают до патриарха, що и в митрополие Киевской мусило б быти» (№ 140, статья 4), и поэтому просило царей, чтобы и после смены юрисдикции «жалоб на митрополита о судех ево митрополии к святейшему патриарху не приносили» (№ 133, статья 9) «и чтоб милостивым... царского величества, повелением суды митрополита Киевского в своей ему епархии были крепки, и никто б от тех судов в... Москву с челобитными не был, и святейший бы патриарх в те суды вступатись не изволил и челобитья ни у кого никакова не принимал, соблюдая ту первоначалную митрополию в таком содержании, в какове она под благословением святейшаго Вселенского Костянтинополского патриарха обреталась» (№ 145, л. 81). Цари согласились с этой просьбой¹⁸, однако патриарх Иоаким вряд ли был заинтересован в появлении в пределах его юрисдикции территории, которая была бы ему, по сути, неподсудна. Поэтому, вероятно, он и решил получить у патриарха Константинопольского подтверждение подсудности епархий, монастырей и братств Киевской митрополии патриарху Московскому: если бы патриарх Константинопольский высказался в нужном ключе, Московские патриархи получили бы возможность уравновесить ограничение царями их права принимать апелляции из Киевской митрополии установлением для епархий, монастырей и братств этой митрополии права обращения в патриарший суд напрямую, минуя митрополичий.

Грамота гетмана Ивана Самойловича сразу после кратких вступительных приветствий открывалась описанием тяжёлого положения Киевской митрополии, частично находящейся в подчинении польским властям («ляцким порабощенна есть игом»); гетман подчёркивал, что последние принуждали православных переходить в унию¹⁹. Иван Самойлович констатировал, что патриарх Константинопольский оказался не в состоянии помочь православным в Польском государстве²⁰; как цари и патриарх Иоаким, гетман дипломатично оправдывал бездействие Константинополя объективными обстоятельствами²¹. Затем автор грамоты рассказывал о переходе Малой России в подданство московских царей²² как об уже выдержавшем проверку временем важнейшем решении²³. Он сообщал, что обратился к царям с просьбой разрешить избрать митрополита Киевского, поскольку кафедра оставалась вакантной уже слишком долгое время, и получил их согласие. Наконец, он описывал, как происходили избрание бывшего епископа Луцкого и Острожского Гедеона (изгнанного «папистами» из своей епархии) в Киеве и последующее возведение его в митрополиты Киевские в Москве. Самойлович подкреплял мысль о законности этого действия аргументом, уже знакомым из царских грамот: все митрополиты на территориях в составе Российского государства должны поставляться патриархом Московским²⁴.

Гетман просил патриарха Константинопольского прислать православным Киевской митрополии «отпустителное и простителное... благословение» на то, чтобы эта митрополия находилась в юрисдикции патриарха Московского Иоакима и всех его преемников («и по нем в наступающих святейших росийских патриархах»), – и на всякий случай тут же заверял патриарха Константинопольского в том, что перемена юрисдикции не только не станет отступлением от православия, но и поможет выстоять в нём: «Сим бо образом не удаляемся от восточного благочестия, но истовейше в нем утвержаем себя, понеже святейший Московский и всеа Росии патриарх с вашим, Вселенского патриарха, достоинством единого есть сочетания» (№ 201). Гетман даже в весьма льстивых выражениях провозглашал примат Константинопольской кафедры: «И едино и таяжде свыше от Единочестнаго Троического Всесоздателного Начала вашему архипастырству дана есть благодать, а к сему той патриаршеский святейший Всеросийский престол имать свойство» (Там же), вероятно желая смягчить возможную негативную реакцию патриарха Константинопольского на свою просьбу. Но далее Иван Самойлович заявлял, что юрисдикция патриарха Московского над Киевом должна быть возобновлена как ради восстановления исторической справедливости («искони Московская и Киевская одна была епархия»), так и по букве канонического определения Константинопольского собора²⁵. Таким образом, хотя гетман и упомянул аргумент из царских грамот в своём описании поставления епископа Гедеона в митрополиты Киевские, мотив его просьбы о переходе самой Киевской митрополии в состав Московского патриархата был основан не на государственно-политической, а на историкоканонической аргументации – как и у патриарха Иоакима²⁶. В целом гетман демонстрировал высокую степень дипломатичности, сочетая в своём послании лесть в адрес Константинопольского престола с жёсткой позицией в оспаривании легитимности юрисдикции этого престола над Малороссией, совпадавшей, как выясняется, с позицией патриарха Иоакима²⁷. Впрочем, в отличие от Иоакима, не связанного обещаниями в отношении Константинопольского патриаршего престола, Самойлович полагал, что его народ всё же связан подобными обещаниями, и поэтому ещё раз просил патриарха подать малороссийскому народу «милостивое отпустителное благословение».

Отдельно гетман ходатайствовал о митрополите Гедеоне, прося патриарха освободить митрополита от той части «обещания», произнесённого Гедеоном при его епископской хиротонии (см. № 6), которая относилась к послушанию Константинопольскому престолу²⁸, и подать ему благословение «исправляти митрополию Киевскую под архипастырским, святейшего патриарха Московского, началом», то есть признать его как митрополита post factum. Самойлович считал необходимым подчеркнуть, что избрание Гедеона было свободным решением народа Малороссии, и что российские государи гарантировали сохранность особых обычаев²⁹ Киевской митрополии в составе Московского патриархата³⁰.

В конце своего послания гетман просил у патриарха Константинопольского направить в «епископии, архимандрии, монастыри, церкви и ставропигеон, нарицающиеся братства» на территории Польской державы отдельную грамоту («грамотное с подкреплением архипастырское благословение») с требованием сохранять верность Киевской митрополии (что соответствует пятой просьбе царей и четвертой просьбе патриарха) и убеждал патриарха отказать в организации отдельной Киевской митрополии на польской территории, если такая просьба оттуда поступит (ср. вторую часть пятой просьбы царей), поскольку это послужило бы планам творцов унии³¹.

Резюмируя сказанное, можно обобщить поступившие из Москвы и Киева в Константинополь просьбы следующим образом:

– юрисдикция патриарха Московского должна распространиться на Киевскую митрополию (просьба содержится во всех грамотах³²);

– впредь Киевские митрополиты должны поставляться в Москве от патриарха Московского (просьба содержится в царских и патриаршей грамотах).

Если патриарх Константинопольский готов согласиться с двумя предыдущими пунктами, у него испрашиваются соответствующие документы:

– грамота царям, содержащая «отпустителное благословение» (запрашивается в царских грамотах);

– грамота патриарху Иоакиму (запрашивается в патриаршей грамоте);

– грамота гетману и малороссийскому народу, содержащая «милостивое отпустителное благословение» (запрашивается в грамоте гетмана);

– отпускная грамота митрополиту Гедеону (запрашивается во второй грамоте царей, где обозначена как «отступителное благословение», и в грамоте гетмана, где названа «розрешением на... обещание... отдавати святейшему Констянтинуполскому патриаршескому престолу послушание»);

– послание духовенству и мирянам Киевской митрополии с требованием сохранять верность митрополии и принятым в ней обычаям и с запрещением искать себе отдельного митрополита (запрашивается во второй грамоте царей, в грамоте гетмана и грамоте патриарха: в первых двух – как отдельный документ, в последней – как копия грамоты патриарху);

– расписка в получении материальной помощи (запрашивается во второй грамоте царей).

Прежде чем анализировать содержание документов Константинопольской патриархии с ответами на просьбы российских царей, патриарха Иоакима и гетмана Ивана Самойловича, следует рассмотреть, при каких обстоятельствах и в какой последовательности эти документы были изданы. Знакомство с тем, как состоялось издание упомянутых документов, уже само по себе проясняет эволюцию позиции греческих церковных властей и тем самым свидетельствует о характере направленных в Россию ответов; кроме того, в некоторых публикациях высказывались сомнения в легитимности этих документов именно в связи с обстоятельствами их издания, что требует оценки. Особую роль на начальной стадии переговоров о судьбе Киевской митрополии сыграл патриарх Иерусалимский Досифей, от своего лица направивший в Москву и Киев целый комплекс документов по этому вопросу; они также должны быть проанализированы.

Подробный отчёт о сложном переговорном процессе, результатом которого и стало издание рассматриваемых документов, содержится в статейном списке подьячего Посольского приказа Никиты Алексеева (№ 223). Согласно этому отчёту, все решающие раунды переговоров прошли в Адрианополе, где в марте–апреле 1686 г. находились султан Мехмед IV Авджи и великий визирь Сары Сулейман-паша, другие высшие чины Османской империи, а также патриарх Иерусалимский Досифей II (Нотара) и патриарх Константинопольский (с 7 апреля, третий раз) Дионисий IV (Серогланис Муселимис Комнин).

По прибытии 16 марта 1686 г. российской делегации в Адрианополь ей было предложено остановиться в еврейском квартале, но Никита Алексеев отверг это предложение; в результате делегация была размещена в греческом квартале (Там же, л. 35–36), что оказало плодотворное влияние на весь ход переговоров, поскольку удачное расположение обеспечило Никите Алексееву относительную свободу общения с греками, близкими к османскому двору и к патриаршей канцелярии. В это время патриархом Константинопольским последние дни был Иаков (второй раз, с 20 марта 1685 г.).

Переговоры фактически начались 17 марта с беседы Никиты Алексеева с греком Юрием Мецевитом, в ходе которой тот рассказал о судьбе первой царской грамоты (№ 94) и присланных вместе с ней соболей³³, а главное – о неизбежности привлечения великого визиря Османской империи к решению вопроса о статусе Киевской митрополии. Никита пытался оспорить необходимость обращения к правителю-мусульманину в делах, касающихся Церкви: «То дело мочно ему, патриарху, учинить и без везирского указу, а везирю никогда того дела ненадобно знать давать» (№ 223, л. 40), однако Юрий Мецевит разъяснил Никите Алексееву подлинную расстановку сил в Константинопольской патриархии: «Того дела не может патриарх без везирского указу учинить для того, что ему то дело совершать, созвав митрополитов, и ис тех, де, митрополитов есть ему друг и недруг. И как он то дело без везирского указу учинит, то, де, из тех митрополитов кто ни есть объявит везирю, что Костянтинополский патриарх ныне списывался с Москвой, то, де, ево, патриарха, тотчас казнят, и для того без везирского указу того дела учинить невозможно» (л. 40 об. – 41). Даже после таких слов Никита Алексеев отказывался верить в необходимость обращаться по сугубо церковному вопросу к иноверному чиновнику, поэтому Юрию Мецевиту пришлось вновь подтвердить, что без согласия визиря «того дела о Киевской митрополии патриарх делать не будет» (л. 41 об. – 42).

После беседы с Юрием Мецевитом Никита Алексеев решил договориться о встрече с патриархом Иерусалимским Досифеем прежде, чем состоялась бы его встреча с визирем, поскольку в инструкциях, полученных Никитой в Москве (№ 196, л. 381 об. – 383), ему поручалось вести переговоры о судьбе Киевской митрополии отнюдь не с мусульманскими властями, но с патриархом Константинопольским Иаковом³⁴, а по возможности – также с патриархом Иерусалимским Досифеем, который пытался выставить себя ценным союзником и советником Москвы. Однако патриарх Досифей сам отказал Никите Алексееву во встрече прежде того, как последний получит аудиенцию у визиря (№ 223, л. 43–44). В итоге Никите пришлось отправиться на приём к великому визирю, не обсудив перед тем вопрос о Киевской митрополии ни с Константинопольским, ни с Иерусалимским патриархом. На аудиенции у визиря, состоявшейся 23 марта, Никита Алексеев не стал поднимать вопрос о Киевской митрополии, сославшись на то, что ему поручено передать царские пожелания султану лично (л. 44 об. – 51 об.). Как отмечается в статейном списке, в действительности Никита не решился обсуждать указанный вопрос с визирем потому, что всё ещё не был уверен в целесообразности обсуждения церковной проблемы не с патриархом, а с инославным чиновником (л. 51 об. – 52 об.).

В тот же день Никита Алексеев встретился с патриархом Иерусалимским Досифеем (л. 53–61), который лишился повода отказывать российской делегации в аудиенции под предлогом, что сначала должна была состояться аудиенция у визиря, при том, что благодаря дипломатической уловке Никиты Алексеева у визиря патриарх Досифей не имел и повода отказать российским представителям в разговоре по существу³⁵. Поэтому патриарху Иерусалимскому пришлось обозначить свою позицию открыто. Он раскритиковал идею о передаче Киевской митрополии в юрисдикцию патриарха Московского и категорически отказался её поддержать, признав лишь допустимость поставления патриархом Московским избранного в Киеве митрополита, с разрешения Константинополя и без передачи митрополии в юрисдикцию Москвы: «Они б благословение дали, что в Киеве волно обрать и поставить святейшему патриарху Московскому, а не вечно быть той епархии за ним» (л. 57). Патриарх Досифей упрекнул русские власти за то, что они якобы провоцировали «Церкви Восточной разделение», когда ставили митрополита Киевского без разрешения Константинополя, хотя само по себе замещение вакантной кафедры – «дело доброе» (л. 57 об.). Резюмируя сказанное, патриарх Досифей заявил Никите Алексееву, что просьбы российских властей удовлетворены не будут и «отпустителного благословения, конечно, не дадут» (Там же). После патриарха выступил посланец гетмана, засвидетельствовавший, что «гетман Иван Самойловичь и все Войско Запорожское, и народ малоросийской» перешли в подданство российских царей и поэтому «гетман так желает, чтоб и духовной чин был весь под благословением святейшаго патриарха Московского» (л. 58), а затем Никита Алексеев вновь привёл аргументы в пользу перехода Киевской митрополии в состав Московского патриархата (л. 58–59 об.). Иерусалимский патриарх повторно заявил, что он не станет поддерживать просьбы Москвы и Киева³⁶, и отметил, что патриарх Константинопольский даже чисто теоретически не сможет ответить на эти просьбы без ведома османских властей, поскольку для официального ответа необходим созыв Синода, а для созыва Синода требуется указ визиря: «Костянтинополскому патриарху тово дела чинить, созвав митрополитов, без везирского указу невозможно» (л. 60). Никита Алексеев сообщил патриарху Досифею, что в таком случае он мог бы поставить этот вопрос на аудиенции у визиря, но ещё раз повторил своё недоумение по поводу обсуждения внутрицерковных дел с иноверцами: «А лутче б было им, святейшим патриархом, то святое дело учинить, не розголошая безверным» (л. 60 об.). Но патриарх Досифей настаивал на неизбежности вовлечения визиря в переговоры о судьбе Киевской митрополии: «Хотя, де, к тому делу и склонитца Костянтинополский патриарх, а и ему, де, невозможно без везирского указу царского величества грамоты у него принять и к великим государем писать» (л. 60 об. – 61). Никите Алексееву ничего не оставалось, кроме как согласиться с патриархом Иерусалимским: «И Никита говорил, что он, Никита, по ево, святейшаго патриарха, слову, взяв Господа Бога в помощь, в том деле везирю говорить будет. И отпустил Никиту патриарх на подворье» (л. 61).

Однако в итоге Никите Алексееву так и не пришлось лично посвящать визиря в деликатную церковную проблематику, поскольку последнему каким-то образом стало вполне известно содержание разговора Никиты с патриархом Досифеем (либо разговор был подслушан, либо о нём доложили визирю переводчики или же, что вероятнее всего, сам патриарх Досифей). Уже 25 марта киевлянин греческого происхождения Стефан Максимов (осведомитель русской делегации) сообщил Никите Алексееву, что визирь Сары Сулейман-паша принял решение восстановить на патриаршей кафедре Дионисия, которого предыдущий визирь сместил без каких-либо оснований, поскольку Сары Сулейман-паша был заинтересован в удовлетворении просьб Москвы и Киева относительно судьбы Киевской митрополии, а патриарх Дионисий выразил готовность их удовлетворить: «Приехал, де, ныне в Андриянополь бывший Костянтинополский патриарх Деонисей, которого напред сего бывший везирь отставил безвинно. И приехал он для того, чтоб везирь учинил ево по-прежнему патриархом в Царьгород, и естли, де, ево учинят по-прежнему патриархом, то, де, он для жалованья царского величества такую отпустительную грамоту на Киевскую митрополию даст» (Там же; см. также № 224, л. 501).

На следующий день, 26 марта, к Никите Алексееву прибыл от визиря переводчик Александр Скарлат, потребовавший передать визирю царские грамоты на имя султана, что Никита отказался делать, добиваясь аудиенции у султана для вручения грамот ему лично. Османское правительство решило принять это требование, хотя в контексте сложившейся дипломатической практики оно было беспрецедентным, и 4 апреля такая аудиенция Никите Алексееву была дана (№ 223, л. 61–70 об.). На приёме у султана переговоры как таковые не велись: Никита Алексеев лишь произнёс речь и передал царские грамоты султану, однако сам факт аудиенции говорил о явном желании султана и визиря пойти навстречу пожеланиям российских властей, которые включали в себя не только вопрос о Киевской митрополии. Знаком того, что конкретно этот вопрос будет решён в соответствии с просьбами Москвы и Киева, стало смещение патриарха Константинопольского Иакова и восстановление в должности прежнего патриарха Константинопольского Дионисия, о чём 7 апреля Никите Алексееву рассказал Стефан Максимов: «Сего, де, дни на Деонисия, патриарха, везирь по салтанову указу надел кафтан и учинил ево по-прежнему патриархом в Царьгород, а Иякову, прежнему патриарху, быть не велено» (л. 70 об. – 71).

8 апреля состоялись переговоры Никиты с визирем по существу. Визирь первым делом предложил Никите встретиться с патриархом Константинопольским не в Константинополе, а в Адрианополе, поскольку патриарх сам находился в этом городе (что неудивительно: как уже было известно Никите, всего лишь днём ранее тот же визирь «надел на него кафтан»), но Никита – вероятно продолжая сомневаться в легитимности патриарха, получившего свой сан назад из рук визиря, а не Синода, и желая убедиться на месте, кого именно признают патриархом в самой Константинопольской патриархии, – потребовал предоставить ему возможность встречи с патриархом в Константинополе, сославшись на то, что его обратный путь всё равно пролегает через Царьград (л. 72–72 об.). Визирь не стал с этим спорить; далее переговоры коснулись целого ряда тем (л. 72 об. – 82 об.), включая вопрос о Киевской митрополии. По этому вопросу Никита Алексеев потребовал у визиря приказать патриарху Константинопольскому «царского величества грамоту у него, Никиты, принять, и чево великие государи наши, их царское величество, изволяют, то б он, патриарх, учинил по воли царского величества, а изволение царского величества то, чтоб он, святейший Костянтинополский патриарх, отпустителное свое благословение подал о Киевской митрополии, чтоб той митрополии вечно быть под благословением святейшаго патриарха Московского» (л. 78 об. – 79). Визирь согласился с данным требованием, сказав, что «призовет, де, он патриарха к себе и прикажет ему, что царскому величеству надобно, то бы он учинил по воле их царского величества и о всем писал» (л. 79–79 об.).

9 апреля, после посещения турецкой парадной церемонии, Никита Алексеев вновь встретился с патриархом Иерусалимским Досифеем, который сообщил Никите о смещении патриарха Константинопольского Иакова и о возвращении Дионисия на патриаршую кафедру (л. 88–88 об.), а также о перемене своего мнения в отношении передачи Киевской митрополии в юрисдикцию патриарха Московского: «Он, де, Досифей, в правилех приискал, что волно всякому архиерею отпустить ис своей епархии и подать благословение иному архиерею, и о том он будет патриарха Деонисия наговаривать, чтоб он учинил по воли царского величества» (л. 88 об.). Никита Алексеев, со своей стороны, уточнил, не сможет ли патриарх Иаков «с митрополиты» (то есть вместе с Синодом) сместить патриарха Дионисия и безопасно ли поэтому передавать присланные из Москвы грамоты Дионисию; таким образом, даже после всего того, что Никите было рассказано, он всё ещё не мог поверить в то, до какой степени греческие церковные деятели были зависимы от османского правительства. Патриарх Досифей недвусмысленно разъяснил Никите текущую политическую ситуацию в Константинопольской патриархии и посоветовал ему отдать российские грамоты патриарху Дионисию «безо всякого сумнения» (л. 89–90).

10 апреля Никита Алексеев впервые встретился с патриархом Константинопольским Дионисием и после обмена официальными приветствиями вручил ему царскую, патриаршую и гетманскую грамоты. «И патриарх Никите говорил, что он из грамот царского величества и святейшаго патриарха Московского, и из листа гетманского выразумеет и, выразумев, будет с ним, Никитою, говорить иным времянем» (л. 90–93). 11 апреля состоялась вторая встреча Никиты Алексеева с патриархом Дионисием, который «говорил, что он царского величества и святейшаго Иоакима, патриарха, из грамот и из гетманского листа выразумел, и он все учинит по воле царского величества и святейшаго патриарха Московского, отпустителное свое благословение даст на Киевскую митрополию патриарху Московскому и впредь по нем будучим патриархом, такъж и новопоставленному Киевскому митрополиту отпустителное благословение пошлет» (л. 93–94), а также сообщил Никите Алексееву об одобрении его позиции визирем и о необходимости созыва Синода в Константинополе для подготовки ответных грамот (л. 94–94 об.). Во время одной из двух встреч патриарх Дионисий попросил выдать ему материальную помощь, посланную от российских царей, но получил отказ, о котором упомянуто в одной из грамот патриарха Досифея: «Кир Дионисию, который просил денег, начальник ответил, что у него есть царский наказ, чтобы сначала получить грамоты, а потом давать деньги» (№ 203). Отказ, несомненно, имел своей причиной некрасивую историю с пропажей соболей, которые были годом ранее посланы патриарху Константинопольскому Иакову вместе с царской грамотой № 94³⁷, но, как будет вскоре показано, негативно настроил Досифея (который немедленно узнал об отказе, коль скоро сам о нём затем и написал) по отношению к российской делегации.

13 апреля патриарх Иерусалимский Досифей вызвал к себе Никиту Алексеева и представителя гетмана и рассказал им о составленных им грамотах. По утверждению статейного списка, патриарх Досифей заявил, что, согласно этим грамотам, «он от себя ту Киевскую епархию вручает Московскому Иоакиму патриарху и впредь по нем будучим патриархом, а х Киевскому митрополиту написал он грамоту свою отвореную, чтоб он повиновался воле святейшаго патриарха Московского» (л. 95). Также он сообщил, что на следующий день должен будеть отбыть «в Мутьянскую землю»³⁸ (л. 94 об.). Вечером того же дня архидиакон патриарха Досифея доставил Никите Алексееву обещанные документы: 1) грамоту великим государям; 2) грамоту царевне Софье; 3) грамоту патриарху Иоакиму; 4) «два листа» (два послания) «царского величества к ближнему боярину»; 5) послание митрополиту Киевскому Гедеону; 6) послание властям, «которые бывали напред сего епархии Киевской» (л. 96–96 об.). Архидиакон потребовал у Никиты Алексеева немедленно выдать царское жалованье, причитавшееся патриарху Досифею, и Никита, не ознакомившись с содержанием грамот, отправился к патриарху повторно. Жалованье было вручено, при этом патриарх Досифей упрекнул российские власти в том, что предыдущее посольство по вопросу о Киевской митрополии – то, при котором пропали посланные российскими царями сорок соболей, – было якобы организовано некорректно (№ 223, л. 96 об. – 98 об.).

Документы, перечисленные в статейном списке, сохранились частично в оригинале, частично в переводе. Они включают: грамоту царям Ивану и Петру Алексеевичам (пункт 1 из перечисления в статейном списке; см. № 203), грамоту царевне Софье Алексеевне (пункт 2 из перечисления в статейном списке; см. № 204), грамоту патриарху Московскому Иоакиму (пункт 3 из перечисления в статейном списке; см. № 205), письмо ему же (№ 206) и письмо боярину князю В. В. Голицыну (№ 207; вероятно, это письмо вместе с предыдущим тождественны пункту 4 из перечисления в статейном списке), грамоту гетману Ивану Самойловичу (№ 208; в статейном списке не упоминается – очевидно, потому, что учётом переписки гетмана должен был заниматься Иван Лисица, посланник самого гетмана), грамоту священнослужителям и пастве польско-литовской части Киевской митрополии (№ 209; вероятно, она тождественна пункту 6 из перечисления в статейном списке). Таким образом, из перечисленных в статейном списке грамот и посланий патриарха Досифея от апреля 1686 г. не сохранился лишь один документ – послание патриарха Досифея митрополиту Гедеону.

Знакомство с содержанием этих документов говорит о том, что патриарх Иерусалимский сумел, по сути, перехитрить российскую делегацию: он практически не отступил от своей первоначальной (критической в отношении действий и желаний Москвы и Киева) позиции в отношении Киевской митрополии, которую он изложил Никите Алексееву ещё при первой встрече, и одновременно воспользовался материальной помощью российских царей в полном объёме, как если бы он безоговорочно выступил в поддержку позиции царей, патриарха Иоакима и гетмана. Возможно, даже сама спешка с отъездом «в Мутьянскую землю», о котором патриарх Досифей объявил Никите 9 апреля (л. 89 об.) и который осуществил уже 14 апреля (л. 94 об.) – при том, что грамоты патриарха Досифея были доставлены Никите Алексееву только вечером 13 апреля (л. 96–96 об.), так что времени ознакомиться с ними у Никиты до отъезда патриарха Досифея не было, но и отказать патриарху Досифею в выдаче царского жалованья было бы неприлично, так как грамоты были уже вручены, – была организована специально для того, чтобы осуществить план по освоению российских средств, не исполнив российскую волю. Нельзя, впрочем, исключать и то, что патриарх Досифей не стал исполнять эту волю просто по причине обиды на чрезмерную прямолинейность российской делегации³⁹ и досады из-за униженного положения Константинопольской Церкви⁴⁰.

Содержание грамот и посланий патриарха Досифея сводится к тому, что он признал свершившийся факт поставления митрополита Киевского в Москве и даже заранее соглашался с поставлениями будущих Киевских митрополитов там же, однако требовал продолжать считать Киевскую митрополию частью Константинопольского патриархата, которая лишь временно передана в управление патриарху Московскому – до тех пор, пока изменившиеся обстоятельства не позволят ей вернуться в юрисдикцию Константинополя. Особенно жёстко эта позиция изложена в грамоте патриарха Иерусалимского Досифея патриарху Московскому Иоакиму (№ 205), тональность которой явно выходит за рамки дипломатической этики, а наиболее подробно – в грамоте царям (№ 203).

Согласно патриарху Досифею, патриарху Московскому в отношении Киева «достаточно было быть наместником (ἐπίτροπος) патриарха Константинопольского, чтобы... надзирал над Киевским, приказывал ему, судил его, разбирался с ним как его собственный глава семьи» (№ 205). Символами же сохранения Киевской митрополии в юрисдикции Константинополя, по мнению патриарха Иерусалимского, должны были стать, во-первых, обязательное обращение к патриарху Константинопольскому – причём для патриарха Досифея не имело принципиального значения, будет ли оно носить разрешительный или же только уведомительный порядок, – при поставлении нового митрополита на Киев, а во-вторых, поминовение последним патриарха Константинопольского за богослужением: «То ли до рукоположения митрополита будет послана грамота в Константинополь для издания, или после рукоположения будет послана грамота для извещения, никакой разницы, пусть лишь поминает Константинопольского, и будет епархия Константинопольская, управляемая же святейшим патриархом Московским, этому мы и уступаем и советуем, чтобы без нужды не презирать межи отеческие, и чтобы не вознегодовал Бог» (№ 203).

Как видно из процитированного текста, свою позицию о неприемлемости передачи Киевской митрополии не во временную, а в постоянную юрисдикцию патриарха Московского патриарх Досифей аргументировал тем, что не следует «презирать межи отеческие». В другом месте той же грамоты он пытался представить этот аргумент как библейскую истину: «Не передвигай межи вечные, которые провели отцы твои»⁴¹ – иными словами, исторически установленные границы не должны подлежать пересмотру. В грамоте патриарху Иоакиму патриарх Досифей, в частности, задавал риторический вопрос: «Без необходимости зачем передвигать межи отеческие, и кто может это допустить?» (№ 205). Таким образом, для патриарха Досифея исторический аргумент имел решающее значение, однако у московской и киевской сторон также были веские основания исторического характера для того, чтобы требовать воссоединения Киевской митрополии с Московским патриархатом: митрополия Руси исторически была единой, а Московские первоиерархи являлись прямыми преемниками Киевских митрополитов времён Древней Руси⁴². Поэтому исторический аргумент бил по позиции патриарха Досифея ровно так же, как и поддерживал её. По каким-то причинам патриарх Досифей то ли предпочёл не заметить этого, то ли остался в неведении относительно исторических выкладок российской стороны: как было показано выше, в итоговую версию грамоты патриарха Иоакима они включены не были, а Никита Алексеев, имевший их в своём «наказе», мог не успеть их изложить из-за организованной самим же патриархом Досифеем спешки; впрочем, эти аргументы всё же содержались в грамоте гетмана, но патриарх Досифей мог её частично проигнорировать из-за своего критического отношения к украинской православной традиции как таковой (см. ниже).

Оставляя историческую аргументацию в стороне, теоретически патриарх Досифей всё же допускал возможность смены юрисдикции у митрополий или епархий, но лишь собором четырёх патриархов: «Если из-за настоятельной необходимости нужно было этому совершиться, не во власти одного только Константинопольского [патриарха] это предоставить: ибо патриархи получили от Церкви работу заботиться о том, что им досталось, но они не могут сами от себя давать или принимать епархии: ведь так и митрополит мог бы передать собственную епископию другому митрополиту, но это принадлежит четырем патриархам вместе как олицетворяющим соборную Церковь» (№ 203). Здесь интересно отметить, что пятого патриарха – Московского – патриарх Досифей почему-то исключил из числа принимающих решение, но главное не в этом: в своём рассуждении патриарх Досифей фактически игнорировал уже вынесенное в 1593 г. в Константинополе определение, причём вынесенное именно всеми четырьмя восточными патриархами⁴³, согласно которому «вся Русь и все северные страны» были переданы в юрисдикцию патриарха Московского. Таким образом, и предстоятель Киевской митрополии, носивший титул «митрополита... всея Руси» (!)⁴⁴, и вообще архиереи «северных стран»⁴⁵, строго по букве этого решения, должны были перейти в юрисдикцию патриарха Московского ещё в 1593 г., что никак не противоречило бы утверждениям патриарха Досифея.

Как бы то ни было, выражая свое принципиальное несогласие с переходом Киевской митрополии в юрисдикцию патриарха Московского на постоянной основе, патриарх Досифей не только не возражал против временного перехода, но и поощрял его. Более того, он считал необходимым наделить патриарха Московского целым рядом прав в отношении митрополита Киевского и митрополии как таковой:

– избрание митрополита Киевского должно проходить на Синоде в Москве во главе с патриархом Московским и затем утверждаться российскими царями⁴⁶;

– все архиерейские хиротонии и низложения епископов в пределах Киевской митрополии должны утверждаться патриархом Московским⁴⁷;

– патриарх Московский и его Синод должны иметь над митрополитом Киевским судебную власть⁴⁸;

– несложные вопросы должны соборно решаться в Киеве, но более серьёзные – передаваться на суд в Москву⁴⁹;

– право назначения архимандритов и игуменов монастырей в пределах Киевской митрополии должно принадлежать патриарху Московскому, а не местным властям⁵⁰.

Фактически патриарх Досифей в своих грамотах попытался навязать Киевской митрополии отказ от внутреннего самоуправления с передачей решения всех ключевых кадровых вопросов (включая избрание самого митрополита Киевского!) в Москву. Это категорически противоречило желанию гетмана и украинского духовенства сохранить литургические и церковноправовые обычаи Киевской митрополии, причём даже вопреки ясно выраженной российскими царями поддержке их требования. Такая позиция патриарха Досифея не случайна; он прямо писал о своём недоверии к чистоте православия в Малороссии: «Хотя мы признаём казаков православными, но многие нравы у них испорчены» (Там же). Недоверие со стороны патриарха было обусловлено фактами латинского влияния на духовенство Киевской митрополии, выражавшимися, в частности, в проникновении католических традиций в монастырскую жизнь Правобережной Украины⁵¹, а также в практике рукоположения нескольких священников или диаконов за одной и той же Божественной литургией⁵², что патриарх Досифей требовал прекратить. Патриарх Досифей настаивал на том, чтобы впредь не ставились епископами, архимандритами, игуменами, священниками лица, получившие духовное образование в католических школах⁵³, а также просил не назначать главами монастырей в Великороссии лиц украинского происхождения, допуская поставление великороссов на аналогичные должности на Украине⁵⁴.

В посланиях гетману Ивану Самойловичу и «живущим в Полше» духовенству и мирянам Киевской митрополии (№ 208 и № 209) патриарх Иерусалимский Досифей подтверждал статус поставленного в Москве митрополита Киевского Гедеона и требовал послушания ему. Вопросы юрисдикции в этих документах не затрагивались⁵⁵, равно как и особенности литургического и церковноправового уклада православных этого региона, – очевидно, патриарх Иерусалимский не хотел оттолкнуть их своей критикой⁵⁶.

С 13 апреля и до конца месяца никаких встреч по церковному вопросу, согласно статейному списку Никиты Алексеева, не происходило. Ему даже пришлось поинтересоваться на приеме у визиря 2 мая, когда тот вызвал Никиту на переговоры по другим делам, не визирь ли заблокировал издание патриархом Дионисием запрошенных у него грамот, так что визирю пришлось заверить Никиту Алексеева, что «запрещения от него никакова нет» (№ 223, л. 111 об. – 112). Вряд ли, однако, задержка была случайной: недаром уже на другой день после встречи Никиты Алексеева с визирем, 3 мая, патриарх Константинопольский Дионисий отправился из Адрианополя в Царьград (л. 115–115 об.).

14 мая Никита Алексеев, уладив все прочие вопросы с османским правительством, также отправился в Царьград (л. 125), куда прибыл 18 мая. Он остановился в греческом квартале (л. 129–129 об.). 21 мая состоялась уже третья по счёту аудиенция Никиты Алексеева у патриарха Дионисия, на которой российский посланник вновь попросил выдать ему обещанные грамоты, на что патриарх пообещал, что вопрос будет вскоре решён на архиерейском соборе (л. 129 об. – 130).

1 июня Никита Алексеев в четвёртый раз посетил патриарха Дионисия, который «говорил, что он, патриарх, со всем собором постановил и Киевскую митрополию вручает святейшему патриарху Московскому и впредь по нем будучим святейшим патриархом, и грамоты белые Никите и гетманскому посланному чли. И в тех грамотах написано против царского величества грамоты все статьи». Таким образом, в документах Константинопольской патриархии, согласно статейному списку, были учтены все пожелания царской грамоты (то есть, очевидно, № 190)⁵⁷. Выслушав чистовые варианты грамот, Никита Алексеев попросил, чтобы его и всю делегацию как можно скорее отпустили на родину, а патриарший архидиакон в ответ напомнил о выдаче патриарху царского жалованья (№ 223, л. 131 об. – 133).

3 июня Никита Алексеев отправил патриарху обещанные три сорока соболей, а 4 июня состоялась его пятая по счёту аудиенция у патриарха Дионисия. «И патриарх говорил Никите, к великим государем, к их царскому величеству, и к сестре их государской, к великой государыни, благоверной царевне, листы и ко святейшему Иоакиму, патриарху Московскому, и отпустителные грамоты готовы, толко иные еще у него листы к великим государем будут о своей нужде. И те он все листы и грамоты отдаст ему, Никите, июня в 5 день, а гетманскому посланному говорил, что он, патриарх, изготовил грамоты гетману отпустителные: ему, гетману, и митрополиту, да грамота всему малоросийскому народу, духовному и мирскому, чтоб они знали, что он, Вселенский патриарх, Киевскую митрополию отпустил под благословение святейшаго патриарха Московского, и они б тому Киевскому митрополиту во всем повиновались, и отдаст ему грамоты в то ж время, как и царского величества посланному» (л. 133 об. – 134 об.; весь этот комплекс документов будет рассмотрен ниже). Никита Алексеев вручил патриарху царскую милостыню размером в двести золотых червонцев, «и святейший патриарх, приняв их, великих государей, милостыню, на их государском жалованье бил челом и говорил, то, де, он, патриарх, Киевскую митрополию отдает святейшему патриарху Московскому не для такой царского величества милостыни и присылки, толко видя, что в грамоте царского величества к нему писано, что некоторой отметник апостолския Церкви Шумлянской ю дерзает писатись Киевскою митрополиею и прелщает народ благочестивой к унее, и ему то, святейшему патриарху, зело болезненно» (л. 135–135 об.). Таким образом, патриарх Дионисий специально подчеркнул, что причиной передачи Киевской митрополии в юрисдикцию патриарха Московского была угроза унии – что и было центральной темой грамот царей, патриарха Иоакима и гетмана, – и отверг любые подозрения в корыстной подоплеке принятого решения.

Дионисий также отметил, что он согласился с просьбами российских царей и патриарха Московского только потому, что их поддержал гетман и в его лице малороссийский народ: «А се и для того он, патриарх, отпустителное благословение подал, что писал ныне гетман Иван Самойловичь с посланным своим и в листу своем написал, что он, гетман, со всем народом малоросийским, духовным и мирским, челобитье свое доносил великим государем, чтоб та Киевская митрополия была под благословением святейшаго патриарха Московского. А у них в Царегороде ведомость была, что изволили великие государи, их царское величество, и святейший патриарх Московский то учинить, а народ малоросийской, духовной и мирской, тово не желают, и естли б ныне такова от гетмана к нему, патриарху, листа не было, то б он такова отпутистелного благословения никогда не дал» (л. 135 об. – 136 об.). Подчёркнутое внимание к позиции жителей Малороссии явным образом контрастировало с недоверчивостью по отношению к ним со стороны патриарха Досифея (см. выше).

5 июня Никита Алексеев вместе с патриархом Дионисием присутствовал на Божественной литургии, после которой ему, наконец, были вручены обещанные грамоты, а также послания с целым рядом просьб к российским царям, царевне Софье Алексеевне и князю В. В. Голицыну: 1) о предоставлении Константинопольской патриархии материальной помощи; 2) о пожертвовании икон и церковной утвари для патриаршего храма; 3) о принуждении недобросовестных греческих купцов, укрывшихся в Москве и в Нежине, вернуть кредиты, выданные им ранее родственниками патриарха; 4) о применении к греческим купцам в Москве равной налоговой ставки с русскими купцами (л. 137 об. – 145 об.).

Как видно из подробного описания процесса получения грамот Константинопольской Церкви о передаче Киевской митрополии в юрисдикцию патриарха Московского от мая–июня 1686 г., их издание прошло согласно максимально авторитетной по тем условиям процедуре, с созывом архиерейского собора. Вопреки некоторым публикациям, ставящим содержание этих документов под сомнение в связи с тем, что они были изданы по указанию османских властей, следует подчеркнуть, что это именно российская сторона старалась уклониться от обсуждения внутрицерковных тем с иноверными правителями, тогда как греческая сторона, наоборот, настаивала на вовлечении визиря в переговоры. Более того, если ставить под сомнение легитимность этих документов под тем предлогом, что они были изданы Константинопольской патриархией под давлением визиря, то необходимо оспорить и легитимность самих Константинопольских патриархов времён туркократии, с легкостью смещавшихся и назначавшихся тем же визирем путём простого «надевания кафтана» (см. выше), а следовательно, и вообще континуитет Константинопольской Церкви между византийской эпохой и современностью.

Однако нельзя не отметить чрезмерно прямолинейный подход российской делегации к переговорам, проявившийся в отказе выдать Константинопольскому и Иерусалимскому патриархам материальную помощь прежде, чем от них будут получены запрашиваемые документы. Такой подход, несомненно, обидел греков, что в грамотах патриарха Досифея высказано прямо; впрочем, устами патриарха Дионисия греческие церковные деятели засвидетельствовали, что материальная сторона дела не оказала влияния на решение вопроса. Как бы то ни было, и чрезмерная прямолинейность русских имела объяснение: всего лишь годом ранее в Константинополе пропала партия соболей (хотя все понимали, что она, скорее всего, была попросту присвоена патриархом Иаковом), посланная вместе с царской грамотой, при том, что ответ на грамоту – хотя бы даже формальный и не соответствовавший ожиданиям – направлен в Москву не был. Встречающееся в полемической литературе оспаривание легитимности документов 1686 г. под тем предлогом, что за них была получена материальная помощь⁵⁸, лишь безосновательно унижает достоинство Константинопольской патриархии.

Наконец, необходимо остановиться на особом мнении патриарха Иерусалимского Досифея. Одним из современных авторов было высказано мнение, что именно патриарх Досифей был «подлинным архитектором предложенного Константинополем переустройства Киевской митрополии»⁵⁹. Из этого предположения были сделаны далеко идущие выводы: якобы документы Константинопольской патриархии 1686 г. нужно читать исключительно в свете идеи патриарха Досифея о передаче Киевской митрополии в состав Московского патриархата лишь на какое-то время, пусть даже неопределённое. В действительности это предположение вряд ли верно: предложенная патриархом Досифеем концепция переустройства митрополии самым существенным образом отличается от того, что в итоге вошло в грамоты патриарха Константинопольского Дионисия IV и Синода Константинопольской Церкви. В частности, совершенно бесспорным является диаметрально противоположное отношение патриархов Досифея и Дионисия к вопросу внутреннего самоуправления Киевской митрополии и к украинской православной традиции как таковой (см. выше). В любом случае, предположение, что документы Константинопольской Церкви 1686 г. нужно читать между строк и что между строк там якобы написано то, что патриарх Досифей написал прямо, не только демонстрирует слишком вольное обращение с источниками, но и имеет своим прямым следствием обвинение деятелей Константинопольской патриархии в трусости и коварстве. Ведь если согласиться с этим предположением, пришлось бы сделать вывод, что эти деятели, во-первых, побоялись открыто написать то, что бесстрашно осмелился изложить патриарх Досифей, а во-вторых, сознательно ввели российскую делегацию в заблуждение относительно своих истинных намерений, в полной мере воспользовавшись при этом щедростью российских царей.

Таким образом, если исходить из того, что Константинопольская Патриархия в 1686 г. всё же вполне сохраняла своё достоинство, следует отказаться как от оспаривания легитимности изданных ею в мае–июне указанного года грамот, так и от идеи подменить содержание этих грамот концепцией патриарха Досифея, которая в действительности так и осталась не более чем его личной позицией⁶⁰ и не была в итоге воплощена в жизнь⁶¹.

Документы, изданные Константинопольской патриархией в конце мая – начале июня 1686 г. по вопросу о переходе Киевской митрополии в юрисдикцию патриарха Московского, включали:

– деяние Синода Константинопольской Церкви о передаче Киевской митрополии под власть патриарха Московского (№ 218);

– деяние Синода Константинопольской Церкви о порядке избрания митрополита Киевского и его хиротонии патриархом Московским (№ 219);

– разрешительную грамоту патриарха Константинопольского Дионисия IV и Синода Константинопольской Церкви патриарху Московскому Иоакиму (№215);

– грамоту патриарха Константинопольского Дионисия IV и Синода Константинопольской Церкви царям Ивану V и Петру I Алексеевичам о передаче Киевской митрополии под власть патриарха Московского (№ 214);

– грамоту патриарха Константинопольского Дионисия IV царям Ивану V и Петру I Алексеевичам и царевне Софье Алексеевне о передаче Киевской митрополии под власть патриарха Московского (№ 210);

– грамоту патриарха Константинопольского Дионисия IV патриарху Московскому Иоакиму о праве рукополагать митрополита Киевского и о канонической власти над ним (№ 212);

– грамоту патриарха Константинопольского Дионисия IV гетману Ивану Самойловичу о передаче Киевской митрополии под власть патриарха Московского (№ 213);

– грамоту патриарха Константинопольского Дионисия IV гетману Ивану Самойловичу, духовенству и мирянам Киевской митрополии с требованием хранить верность митрополиту Киевскому Гедеону (№ 216);

– разрешительную грамоту патриарха Константинопольского Дионисия IV митрополиту Киевскому Гедеону (№ 217);

– расписку патриарха Константинопольского Дионисия IV в получении материальной помощи, переданной из Москвы с Никитой Алексеевым (см. в приложении к славянскому переводу № 210, л. 423 об. – 424);

– письмо патриарха Константинопольского Дионисия IV царевне Софье Алексеевне с просьбой пожертвовать церковную утварь по списку (№ 211; сам список см. в приложении к славянскому переводу № 210, л. 422 об. – 423 об.);

– письмо патриарха Константинопольского Дионисия IV князю В. В. Голицыну с просьбами о материальной помощи Константинопольской патриархии и о возврате кредитов, выданных родственниками патриарха недобросовестным греческим купцам, укрывшимся впоследствии в России (№ 220);

– прошение патриарха Константинопольского Дионисия IV царям о принудительном взыскании кредитов, выданных родственниками патриарха недобросовестным греческим купцам, укрывшимся впоследствии в России (2-е приложение к № 214, л. 431–431 об.; ср. № 220);

– прошение патриарха Константинопольского Дионисия IV царям о применении к греческим купцам в Москве равной налоговой ставки с русскими (1-е приложение к № 214, л. 430, 431 об.).

Даже сам состав этого комплекса⁶² свидетельствует о том, насколько скрупулёзно Константинопольская патриархия сочла необходимым ответить на поступившие из Москвы и Киева запросы. Ключевые решения приняты не единолично, а собором архиереев и оформлены в виде синодальных деяний (№ 218 и № 219, а также № 215). Отдельные ответы (№ 210 и № 214) составлены на каждую из двух грамот царей – хотя вторая из них (№ 190), по сути, была лишь отредактированной и дополненной версией первой (№ 94). Согласно пожеланиям патриарха Иоакима и гетмана Ивана Самойловича, им также адресованы патриаршие грамоты (№ 212 и № 213). Удовлетворена просьба направить послание духовенству и мирянам Киевской митрополии с требованием хранить верность митрополиту Киевскому (№ 216). Издана разрешительная грамота митрополиту Гедеону, чем исполнены просьбы гетмана и царей (№ 217). Предоставлена даже запрошенная царями расписка в получении материальной помощи (№ 210)! Если не считать дополнительных просьб о пожертвовании церковной утвари и иной помощи (№ 211, № 220 и два приложения к № 214), единственный из направленных в Россию документов, который не соответствовал присланному запросу, это разрешительная грамота патриарху Иоакиму (№ 215).

Издав все без исключения (!) запрошенные из Москвы и Киева документы и, тем самым, удовлетворив требования царей, патриарха Московского и малороссийского гетмана с формальной стороны, Константинопольская патриархия ответила согласием и на обе принципиальные просьбы Москвы и Киева – о переходе Киевской митрополии в юрисдикцию патриарха Московского и о рукоположении митрополита Киевского патриархом Московским в Москве.

Патриарх Дионисий удостоверил российских государей Ивана и Петра и царевну Софью в том, что их просьба об установлении юрисдикции патриарха Московского в Киевской митрополии была исполнена в точности так, как они и желали: «Ваша царская православнейшая держава... просила, чтобы эта Киевская епархия была подчинена святейшему патриаршему престолу Москвы... Когда наша мерность представила дело на соборе и рассмотрела его вместе с относящимися к ней священнейшими митрополитами и пречестными возлюбленными во Святом Духе братьями и сослужителями, оно не только показалось обоснованным и было признано справедливым, но и попечение, которое Вы приложили, заслужило великую похвалу и крайнее восхищение, о чем и были изданы соборные патриаршие грамоты и помещены в кодекс Великой Христовой церкви... И эта митрополия Киевская да будет подчинена (ὑποκειμένη) святейшему патриаршему престолу Московскому, и архиереи в ней да признают старейшиной и предстоятелем патриарха Московского, какой будет в данное время» (№ 210; выделено нами. – Авт.)⁶³. Здесь патриарх близко к тексту привёл определение Синода Константинопольской Церкви, в котором говорилось: «Мерность наша... вместе с относящимся к ней священным собором архиереев и пречестных во Святом Духе братьев, и сослужителей письменно постановляет, дабы святейшая епархия Киевская была подчинена (ὑποκειμένη) святейшему патриаршему престолу великого и богоспасаемого града Москвы» (№ 218)⁶⁴. Эта же фраза была процитирована в грамотах патриарху Иоакиму: «И да отныне тая митрополия Киевская да будет подлежащи ко святому патриаршескому Московскому престолу...» (№ 212) – и гетману Ивану Самойловичу: «...митрополия Киевская сия... быти подлежащей под святейшим патриаршеским великого и богоспасаемого града Москвы престолом» (№ 213).

Таким образом, просьба о переходе Киевской митрополии в юрисдикцию патриарха Московского была, несомненно, удовлетворена. Это не означало безоговорочного согласия Константинополя с аргументацией российской стороны, что особенно заметно из слов патриарха Дионисия, обращённых к гетману. Последний в своей грамоте патриарху Константинопольскому специально заострял внимание на изначальном единстве Русской Церкви (о чём предельно кратко упоминали и цари, и патриарх): «Искони Московская и Киевская одна была епархия...» (№ 201). Вероятно, именно в ответ на это патриарх Дионисий возражал: зато митрополия Киева и всея Руси была «изначала подлежащая под превысоким и святейшим Вселенским Костянтинополским престолом» (№ 213). Ещё на один аргумент российской стороны, содержавшийся в грамоте гетмана⁶⁵, – о необходимости подчинения патриарху Московскому, согласно решению Константинопольского собора 1593 г., всех русских епархий (к каковым уже по самой своей титулатуре должна была относиться и кафедра митрополита Киевского), – патриарх Дионисий предпочёл вовсе не отвечать⁶⁶.

Не пожелав признать правоту Московского патриархата в отношении вопроса о подчинении Киевской кафедры в историко-канонической перспективе⁶⁷, Константинопольская Церковь, тем не менее, вполне согласилась с необходимостью передачи Киевской митрополии в юрисдикцию патриарха Московского из-за угрозы повреждения православия на землях этой митрополии, то есть из-за угрозы унии. Эта угроза упомянута во всех основных документах Константинопольской патриархии по вопросу о Киевской митрополии: синодальном деянии и грамотах царям, патриарху Иоакиму и гетману; везде – в одних и тех же выражениях (лишь в грамоте царям добавлено, что благодаря их вмешательству эта угроза была успешно устранена)⁶⁸. Константинопольская патриархия с удовольствием воспроизвела те отговорки, которые российская сторона дипломатично включила в свои документы, чтобы напрямую не упрекать Константинополь в бездействии в отношении страждущей Киевской кафедры: «...ради безмернаго отстояния места и ради приключившися посреди двух величайших царств войны...» (№ 213; аналогичные пассажи есть и в других документах), хотя совершенно очевидно, что ни расстояние, ни войны сами по себе не могли быть достаточным поводом для перемены юрисдикции, поскольку те же точно факторы существовали и ранее; только угроза унии⁶⁹ действительно стала тем новым фактором, который решил судьбу дела.

Удовлетворив просьбу о переходе Киевской митрополии в юрисдикцию патриарха Московского, патриарх Константинопольский и его Синод поддержали и просьбу о рукоположении митрополита Киевского патриархом Московским как естественное следствие первой просьбы: «Мерность наша... вместе с относящимся к ней священным собором архиереев... письменно постановляет... чтобы митрополит Киевский рукополагался... блаженнейшим патриархом Московским» (№ 218)⁷⁰.

В связи с тем, что вопрос рукоположения митрополита неразрывно связан с вопросом его избрания, в грамотах патриарха Дионисия российским царям (№ 210 и № 214) и патриарху Иоакиму (№ 212) вместе с разрешением рукополагаться от патриарха Московского установлен и порядок избрания митрополита – на «общем совете» митрополии в Киеве⁷¹. То же и в грамоте патриарха гетману, но здесь по понятным причинам избрание митрополита описано с дополнительными деталями: «Той предстателствующий, егоже избраша подлежащий епархии сей Киевской боголюбезные епискупы, пречестные архимандриты, преподобные игумены священных и пречестных монастырей, благоговейные иереи, преподобные иеромонахи, бояря и прочие позволением и увещеванием по времени суща преясного и християннейшаго великого гетмана Запорожского Войска обоих сторон Днепра, хиротонисотися от блаженнейшаго патриарха Московского и приняти от нево еже в мемвранах Деяний глаголемое [то есть ставленую грамоту]» (№ 213). Согласно приведённой цитате, в «общем совете» для избрания митрополита на вакантную кафедру должны принимать участие исключительно представители Киевской митрополии: епископат, главы монастырей, духовенство, выдающиеся миряне «и прочие» – с дозволения гетмана, которому и принадлежит инициатива созыва «общего совета». Все эти детали взяты из деяния Синода Константинопольской Церкви о порядке избрания митрополита Киевского и его хиротонии патриархом Московским: «Когда Киевская епархия лишится архиерея, то подвластные ей боголюбивейшие епископы, преподобнейшие архимандриты и игумены священных и достопочтенных монастырей и иеромонахи, благоговейнейшие иереи и преподобные монахи и прочие все, с дозволения и поощрения пресветлейшего и благочестивейшего в данное время гетмана Запорожского и обоих берегов Борисфена имели возможность, как есть добрый и согласно канонам установившийся обычай, отправить избранного с рекомендательными письмами к патриарху Московскому, какой будет в данное время, чтобы получить от него рукоположение или перевод» (№ 219).

Описанный порядок избрания митрополита Киевского вполне соответствовал пятой просьбе российских царей и пожеланиям гетмана, диаметрально отличаясь от той модели переустройства Киевской митрополии, которую предлагал в своих грамотах патриарх Иерусалимский Досифей, настаивавший на избрании митрополита Киевского патриаршим Синодом в Москве (см. выше). Столь яркое противоречие по ключевому вопросу очень показательно, поскольку патриарх Дионисий, несомненно, был знаком с позицией патриарха Досифея. Как отмечено в статейном списке Никиты Алексеева, само восстановление патриарха Дионисия в патриаршем достоинстве было обусловлено решением визиря удовлетворить требования российской делегации (№ 223, л. 61), подробно высказанные перед тем именно патриарху Досифею. Между 25 марта и 13 апреля оба патриарха находились в Адрианополе и имели достаточно времени для дискуссий по вопросу о Киевской митрополии. Только знакомством патриарха Дионисия с концепцией патриарха Досифея можно объяснить следующее положение, встречающееся лишь в одной грамоте патриарха Дионисия, адресованной царям: «Да будет послушен митрополит в патриаршеском судилище того ж патриарха Московского по церковному чину» (№ 214). Это положение о подсудности митрополита Киевского суду патриарха Московского не содержится в синодальных постановлениях № 218 и № 219, при том что все прочие фундаментальные положения грамот, посланных царям, патриарху Иоакиму и гетману, – о передаче Киевской митрополии в юрисдикцию патриарха Московского, об угрозе унии как о главной причине принятого решения, об избрании митрополита Киевского собором духовенства и мирян Киевской митрополии и о его поставлении патриархом Московским – цитируют синодальные постановления близко к тексту. Можно было бы предположить, что положение о подсудности митрополита Киевского суду патриарха Московского являлось ответом на пятую просьбу патриарха Иоакима (см. выше), но это вряд ли верно: во-первых, тогда бы это положение содержалось в грамоте патриарху Иоакиму, а не царям; во-вторых, в пятой просьбе патриарха Иоакима шла речь не столько о подсудности митрополита патриаршему суду, сколько о предоставлении епархиям, монастырям и братствам возможности обращаться в патриарший суд напрямую. Однако, это положение грамоты патриарха Дионисия воспроизводило один из тезисов концепции переустройства Киевской митрополии, предложенной патриархом Досифеем в его грамоте, также адресованной российским царям (№ 203). Эта грамота – единственный источник, откуда указанное положение могло попасть в грамоту № 214, а, следовательно, материалы патриарха Досифея с большой долей вероятности использовались при подготовке официального ответа Константинопольской Церкви на запрос российской стороны.

Этим же, видимо, следует объяснять и появление в синодальном деянии № 218 такого требования: «Когда же сей митрополит Киевский будет совершать в этой епархии Божественную и Священную, и Бескровную Жертву, он пусть поминает первым честное имя Вселенского патриарха, поскольку он есть источник и начало, и вышестоящий для всех повсюду приходов и епархий, а потом патриарха Московского как своего старейшину». В этом деянии, с одной стороны, сохранено предложение патриарха Досифея, чтобы митрополит Киевский, подчиняясь патриарху Московскому, за богослужением поминал патриарха Константинопольского⁷², но с другой – предписано поминать также и Московского, «как своего старейшину (ώς γέροντος αὐτοῦ)». Таким образом, митрополит Киевский как своего канонического главу (иное не подходит по контексту⁷³) должен поминать патриарха Московского, поминовение же Константинопольского мотивируется отнюдь не тем, что последний и дальше будет сохранять Киев в своей юрисдикции, но особой ролью Константинопольской кафедры в православном мире в целом.

Можно наглядно сопоставить предложения патриарха Иерусалимского Досифея и итоговые решения Константинопольской Церкви во главе с патриархом Дионисием:

Из таблицы видно, насколько далека от реальности гипотеза о патриархе Досифее как о «подлинном архитекторе предложенного Константинополем переустройства Киевской митрополии». В отличие от патриарха Досифея, который подозревал всех жителей «Казакии» (как он называл Украину) в отступлении от чистоты православия и потому предлагал, по сути, лишить их права на внутреннее самоуправление, патриарх Дионисий счёл необходимым пойти навстречу пожеланию гетмана сохранить особые обычаи Киевской митрополии, тем более что оно было поддержано и российскими царями.

Той же готовностью во всём идти навстречу гетману следует, очевидно, объяснять и появление титула «экзарх всея России» в двух грамотах патриарха Дионисия – грамоте гетману Ивану Самойловичу, духовенству и мирянам Киевской митрополии с требованием хранить верность митрополиту Киевскому Гедеону (№ 216: «Познавайте преждереченнаго митрополита вашего Киевского, преосвященнаго, пречестнаго и екзарха всеа Росии кир Гедеона») и разрешительной грамоте митрополиту Киевскому Гедеону (№ 217: «Преосвященный митрополит Киевский, екзарх всея России»). В истории Киевской митрополии титул «экзарх патриарха Константинопольского» носили разные лица, не исключая мирян, а из Киевских митрополитов – лишь некоторые⁷⁴. Идея о том, чтобы митрополит Киевский, перейдя в юрисдикцию патриарха Московского, ради блага православных на территории Польско-Литовского государства мог титуловаться «экзархом патриарха Константинопольского», принадлежала гетману Ивану Самойловичу, который, в частности, писал царям: «Обретаются в Полской державе многие православные христианские веры греко-русской истинные исповедники: шляхта и братства, епископии, архимандрии и игуменства, так в воеводствах русских, к государству Полскому належащих, как и в Великом княжестве Литовском... о тех убо болезнуя, дабы сыновства церкви матери Восточной не отпали, просит зде весь причет, дабы со обсылкою вашего царскаго пресветлаго величества с святейшим патриархом Константинополским митрополит Киевский мог писатися екзархом того же Константинополскаго патриаршества» (№ 136, л. 240). Этот же вопрос был поднят на переговорах посланцев гетмана К. И. Голуба и В. Л. Кочубея с ближним боярином князем В.В. Голициным 30 октября 1685 г.: «Ближней боярин говорил, в гетманском же челобитье написано, чтоб ему, митрополиту, писатись для благочестия в полской стране живущих и будучи под благословением святейшаго патриарха Московского эксархом Костянтинополскаго патриарха... и они б о том эксаршестве святейшему патриарху били челом, однако ж бы они, гетманские присланные, объявили подлинно ныне, для чего того эксаршества гетман и духовные требуют?» (№ 158, л. 123 об. – 124). Ссылаясь на украинское духовенство («просит зде весь причет», «духовные требуют»), гетман лукавил: в действительности украинское духовенство интересовало сохранение за Киевскими митрополитами не титула «экзарха», каковой митрополитами не был обязательно свойственен, а титула «митрополита... всея России» (№ 140, л. 231)⁷⁵. Впрочем, в данном случае лукавство никак не помогло гетману, так как в его просьбе об «экзаршестве» царями было отказано: «Впредь Киевская епархия с преосвещенными митрополиты имеет быть под благословением во Святем Дусе отца нашего и богомолца, святейшаго Иоакима, патриарха Московского и всеа Росии и северных стран, а не Костянтинополского, и того для ему эксархом Костянтинополского патриарха имяноватись неприлично» (№ 176, л. 193). Не вошла эта просьба и в текст грамоты гетмана патриарху Константинопольскому (№ 201). Тем не менее гетман, очевидно, всё-таки принял решение передать её устно через Ивана Лисицу, чем и обусловлено упоминание митрополита Гедеона как «экзарха» в двух грамотах, причём посланных не в Москву, а в Киев. Немаловажно, однако, что в этих двух грамотах митрополит Гедеон именуется не «экзархом патриарха Константинопольского» или «экзархом святейшего апостольского Константинопольского трона», как именовались Киевские митрополиты в 1630 – 1670-х гг. и как предлагал царям называть митрополита гетман, а необычным титулом «экзарх всея России». Можно предположить, что такую форму титула, получив отказ царей, изобрёл сам гетман, поскольку отсутствие в титуле слов «Константинопольского трона» позволяло обойти прямой запрет царей, а включение в титул слов «всея России» отвечало чаяниям украинского духовенства. Как бы то ни было, патриарх Константинопольский не считал митрополита Гедеона своим экзархом в строгом смысле слова, о чём свидетельствует отсутствие каких-либо актов об утверждении митрополита Гедеона в этом качестве⁷⁶. Патриарх Дионисий лишь пошел навстречу пожеланиям гетмана, причём сделал это только в тех документах, которые предназначались для малороссийской аудитории.

В отличие от проекта, предложенного патриархом Досифеем, в итоговом решении патриарха Дионисия и Синода Константинопольской Церкви отсутствуют не только подозрения в отношении чистоты украинского православия, но и указания на якобы временный характер передачи Киевской митрополии в юрисдикцию патриарха Московского. Напротив, в документах подтверждается, что Киевская митрополия передана в юрисдикцию не конкретно патриарха Иоакима, а Московских патриархов вообще, кто бы ни занимал патриарший престол в тот или иной момент: «Если возникнет необходимость... то блаженнейший патриарх Москвы и всея России, какой будет в данное время, вправе рукополагать его по церковному уставу и объявлять подлинным и законным, и каноничным митрополитом Киевским... Блаженнейший патриарх Московский и всея России кир Иоаким, во Святом Духе возлюбленный и всежеланный брат и сослужитель нашей мерности, вправе рукополагать митрополита Киевского... и патриархи, которые будут после него, подобным же образом» (№ 210); «Когда Киевская епархия лишится архиерея, то... отправить избранного с рекомендательными письмами к патриарху Московскому, какой будет в данное время» (№ 219; выделения наши. – Авт.)⁷⁷.

Несмотря на этот очевидный факт⁷⁸, сторонники теории В. М. Лурье о необходимости трактовки документов Константинопольской патриархии о передаче Киевской митрополии в юрисдикцию патриарха Московского строго в духе предложений патриарха Иерусалимского Досифея указали на некоторые признаки того, что можно было бы считать скрытым намёком на временный характер передачи митрополии. Так, В. Г. Ченцова, во-первых, предположила, что фраза «и патриархи, которые будут после него» из грамоты царям (№ 210) не случайно отсутствует в оригинале синодального деяния о передаче митрополии (№ 218), и, во-вторых, отождествила титул «экзарх всея России» из грамот №216 и №217 с титулом «экзарх Константинопольского апостольского престола»⁷⁹. По первому пункту можно всего лишь заметить, что аналогичное по смыслу выражение «εἰς τὸν κατὰ καιροὐς πατριάρχην Μοσχοβίας» содержится в другом синодальном деянии, № 219, что должно развеять любые подозрения в аутентичности зафиксированного в грамоте № 210 высказывания о передаче Киевской митрополии в юрисдикцию всех будущих Московских патриархов, а не только некоторых; вопрос же о титуле «экзарх всея России» был прокомментирован выше. В свою очередь, К. И. Ветошников заявил, что тип документа № 218 – γράμμα ἐκδόσεως – не соответствует статусу документа о передаче митрополии в другую юрисдикцию⁸⁰, а также попытался оспорить полномочия патриарха Московского в отношении Киевской митрополии на том основании, что в документах 1686 г. использовано выражение «ἔχειν ἄδειαν», которое якобы означает не более чем простое разрешение делать что-то с дозволения кого-то (то есть не предполагает передачу права)⁸¹. Однако «γράμμα ἐέκδόσεως» – это уточняющее название документа № 218, который обозначен в первую очередь как «πατριαρχικὴ καὶ συνοδικὴ γράμμα» («патриаршая и синодальная грамота»), что звучит вполне представительно; к тому же цари, патриарх Иоаким и гетман просили у патриарха Константинопольского не что иное, как «отпустителную грамоту», что примерно и соответствует термину «γράμμα ἐκδόσεως». Иными словами, патриарх Константинопольский выдал им ровно то, что они у него запрашивали! Выражение же «ἔχειν ἄδειαν» является совершенно стандартным канцеляризмом со значениями «быть вправе», «иметь возможность», «иметь дозволение», «иметь свободу» и т. д.⁸², и из факта использования именно этого выражения никак нельзя делать выводы церковно-юридического характера. Даже в самих документах 1686 г. выражение «ἔχειν ἄδειαν» использовано не только в отношении полномочий патриарха Московского в отношении рукоположения митрополита Киевского, но и, например, в отношении права духовенства и мирян Киевской митрополии избирать своего предстоятеля на «общем совете» митрополии (№ 219). Указанное право (!) существовало задолго до патриарха Дионисия и, более того, составляло одну из центральных тем переговоров гетмана и российского правительства о судьбе Киевской митрополии, так что понимать слова патриарха Дионисия в том смысле, что он «дает милостивое дозволение» избирать митрополита в Киеве, невозможно, а значит, и в отношении патриарха Московского совершенно нет основания сужать спектр значений выражения «ἔχειν ἄδειαν» до желаемого для К. И. Ветошникова.

В целом же, интерпретация документов 1686 г. как второстепенных решений временного характера на том основании, что они надписаны как-то не так, как «следовало ждать» исследователю XXI в., или что в них встречаются шаблонные фразы, засвидетельствованные в других случаях преимущественно во второстепенных и временных решениях, безосновательна просто потому, что решения, принятые в 1686 г., были беспрецедентными и нарушали принятые нормы. И это записано в самих документах 1686 г.: «Соизволихом быти воли вашей... аще и по церковным уставом сие дело есть возбранено» (№ 214). Таким образом, эти документы попросту не с чем сравнивать, поскольку других решений подобного масштаба не существовало. Остаётся сопоставлять их с решениями исключительно второстепенными и временными, но тогда и любые обнаруживаемые параллели будут свидетельствовать лишь о шаблонном характере делопроизводства в канцелярии Константинопольской патриархии.

Сама по себе фраза: «Соизволихом быти воли вашей... аще и по церковным уставом сие дело есть возбранено...» – доказывает, что патриарх Константинопольский Дионисий не сомневался в том, что он передаёт Киевскую митрополию в постоянную юрисдикцию патриарха Московского, а не просто делегирует последнему право рукополагать митрополита Киевского, поскольку делегирование подобного права в связи с какими-либо текущими обстоятельствами было обычным делом⁸³ и не заслуживало бы комментария о том, что это «по церковным уставом возбранено». В свою очередь, продолжение этой фразы свидетельствует о том, что речь шла о «колебании и движении» Церквей, то есть – вопреки К. И. Ветошникову – не о чём ином, как об изменении границ патриархатов: «...понеже и священная правила повелевают, яко да сохраняются всякие Церкви оправданныя, непоколебимыя и недвижимые. Обаче понеже Господь пременяет времена и лета, поставляет и прелагает человеческая различными образы неизреченнаго предсмотрения Своего, нужно есть» (Там же).

Единственное положение документов Константинопольской патриархии 1686 г. о передаче Киевской митрополии под власть патриарха Московского, которое было призвано сохранить за патриархом Константинопольским некий особый статус в отношении митрополита Киевского, – это требование, чтобы митрополит Киевский за богослужением поминал сразу двух патриархов: и Константинопольского, и Московского⁸⁴. Выше показано, что это требование было, вероятно, одним из тех немногих предложений патриарха Досифея, которые не были безоговорочно отвергнуты патриархом Дионисием. Впрочем, и это предложение патриарха Досифея было существенно скорректировано: во-первых, патриарха Константинопольского рекомендовано поминать вместе с Московским, а во-вторых, – вовсе не по той причине, которую указывал патриарх Досифей.

В синодальном деянии причина поминовения патриарха Константинопольского описана так: «Когда же сей митрополит Киевский будет совершать в этой епархии Божественную и Священную, и Бескровную Жертву, он пусть поминает первым честнуе имя Вселенского патриарха, поскольку он есть источник и начало, и вышестоящий для всех повсюду приходов и епархий, а потом патриарха Московского как своего старейшину» (№ 218). Выше уже было показано, что выражение «как своего старейшину» следует понимать в смысле «как своего первоиерарха»⁸⁵, каковым для митрополита Киевского, таким образом, становился патриарх Московский; Константинопольский же патриарх представал в этом определении в качестве главы всей вообще православной Церкви: «...он есть источник и начало, и вышестоящий для всех повсюду приходов и епархий». Как справедливо отметила В. Г. Ченцова, подобные формулировки «должны были напоминать русскому царскому двору и патриарху об особой роли Константинопольской кафедры в Восточной церкви и в политической структуре Порты», об «идее церковного первенства чести Константинопольской кафедры, на котором издавна настаивали греческие власти» и о «традиции рассматривать московскую церковную кафедру как «младшую» по отношению к константинопольскому престолу»⁸⁶. С этими выводами вряд ли нужно спорить, поскольку всё это в общем логически вытекает из текста синодального деяния (с одной лишь поправкой: иерархи Константинопольского престола явно рассматривали как «младшие» не только Московскую, но и вообще все прочие церковные кафедры); тем удивительнее вывод той же В. Г. Ченцовой, что «смысл греческого подлинника» синодального деяния якобы указывал «на сохранение на всей территории митрополии духовной власти того, кто является “началом”», и её согласие с теорией В. М. Лурье⁸⁷, поскольку и в греческом тексте деяния, и в его переводе сказано отнюдь не о приходах и епархиях «на территории [Киевской] митрополии», но обо «всех повсюду» приходах и епархиях!

В патриаршей грамоте царям «вселенское» значение Вселенского патриарха описано ещё более велеречивым образом: «Когда митрополит Киевский будет священнодействовать бескровное и божественное тайноводство в этой епархии, он будет поминать на первом месте почтенное имя всесвятого Вселенского патриарха – поскольку от того раздаются все блага в концы Вселенной, и тот, будучи источником всех, используя образ снисхождения по вышеизложенным причинам, передаёт престолу патриарха Московского подчинение её, – а затем [имя] патриарха Московского» (№ 210)⁸⁸. Практически тот же текст содержится и в грамоте патриарху: «Егда будет митрополит Киевский совершати божественную и святую службу во своей епархии, да поминает во первых честное имя по временам святейшаго Вселенскаго патриарха, яко от него всем укрепляемым суть и всякому благу виновну, и подателю сущу в концах Вселенныя преславно и чудно, потом же – имя Московскаго, яко старца своего» (№ 212). Таким образом, мотивы включения требования о поминовении митрополитом Киевским патриарха Константинопольского на первом месте, до своего канонического главы – патриарха Московского, были обусловлены не мнимым сохранением Киевской митрополии в юрисдикции патриарха Константинопольского, а желанием использовать подходящую ситуацию для того, чтобы утвердить специфическую экклезиологию Константинополя хотя бы на той территории, власти которой волею судеб оказались вынуждены обратиться в Константинополь с чувствительной просьбой.

Впрочем, в патриаршей и синодальной грамоте российским царям указана совершенно иная мотивация для поминовения митрополитом Киевским сразу двух патриархов: «Во еже хранитися чести окрест Вселенскаго престола, и да не будет пренебрегание и лишение весма в своих привилиях, повелевахом, воеже воспеватися в митрополии сей патриаршескому имяни Вселенского патриарха в первых, потом правилное имя патриарха Московского, от по времяни сущу митрополиту во священных литургиях, овое убо хиротонии ради, юже восприимает от Московского и долженствует по правилом воспоминати его, овое же памяти ради древних привилий Вселенского престола» (№ 214). Здесь поминовение патриарха Константинопольского описано как дань исторической традиции, а не как провозглашение его первенства во всём православии. Как бы то ни было, и в этом случае законным первоиерархом для митрополита Киевского назван не Константинопольский патриарх, а Московский, чьё имя предписано поминать в соответствии с каноническим правом («долженствует по правилом»; «правилное имя»).

Требование поминать сразу двух патриархов «в первых», то есть во время центральной молитвы евхаристической литургии – анафоры, не соответствовало византийской литургической традиции⁸⁹. Иначе говоря, даже если допустить, что рассматриваемые документы предполагали бы сохранение юрисдикции патриарха Константинопольского над Киевской кафедрой (чего, следует подчеркнуть, в них нет!), они должны были бы предписать митрополиту Киевскому поминать только Константинопольского предстоятеля – что, кстати, и предлагал патриарх Досифей. Вместо этого авторы документов настаивали на поминовении митрополитом Киевским сначала патриарха Константинопольского – то ли ради утверждения спорного учения о его вселенском примате, то ли в качестве дани истории, – а затем Московского, как положено по правилам, поскольку он становился законным главой для Киевского митрополита (причём и первое, и второе эксплицитно утверждается в самих же документах!). Но если «по правилом» нужно было поминать все-таки патриарха Московского, совершенно очевидно, что требование о поминовении патриарха Константинопольского, наоборот, не соответствовало правилам и должно было бы вызвать как минимум недоумение российской стороны, а может, и просьбу дополнительно прокомментировать либо отозвать это требование⁹⁰.

Этого, однако, не произошло, так как для русской традиции того времени поминовение за литургией не только патриарха Московского, но и восточных патриархов было, по сути, привычным делом⁹¹. В итоге требование патриарха Константинопольского Дионисия IV и Синода Константинопольской Церкви о поминовении митрополитом Киевским сначала патриарха Константинопольского как главу Вселенской Церкви (либо как главу Киевской митрополии в старину), а затем патриарха Московского, уже как своего канонического первоиерарха, при всей экстравагантности этого требования, было воспринято в Москве и Киеве спокойно и отнюдь не было интерпретировано как знак сохранения юрисдикции патриарха Константинопольского в пределах Киевской митрополии. Не воспринималось оно в таком же качестве и в Константинопольской Церкви⁹². Это хорошо видно, например, из написанного в 1923 г. патриархом Константинопольским Григорием VII Томоса об автокефалии Польской Православной Церкви – то есть фактически значительной части бывшей Киевской митрополии, – где вмешательство Константинополя было обосновано не временным характером передачи Киевской митрополии в юрисдикцию патриарха Московского, а якобы несоблюдением «всего того, что было условлено относительно полной церковной автономии митрополита Киевского, носящего титул Экзарха Вселенского Престола»⁹³.

Идея о том, что требование о поминовении двух патриархов якобы указывает на сохранение юрисдикции Константинопольского престола над Киевской митрополией – при том, что в самих же документах 1686 г. этому требованию даётся иное толкование, – была впервые публично провозглашена лишь в 2009 г., в первом издании книги В. М. Лурье. В 2018 г. церковно-политические обстоятельства сложились так, что эта идея оказалась удобна для Константинопольской патриархии и была использована ею как повод для денонсации документов 1686 г. и дальнейшего вмешательства в церковные дела на Украине. Иначе говоря, современное руководство Константинопольской патриархии удалось убедить в том, что его предшественники – патриарх Дионисий и иерархи Константинопольской Церкви, действуя вполне сознательно, ввели российских царей, патриарха Иоакима, митрополита Гедеона, клириков и мирян Киевской митрополии в заблуждение относительно своих истинных намерений. Собственно, именно так и интерпретирует грамоты 1686 г. К. И. Ветошников: «Актам придавалась форма, по которой российская сторона могла бы подумать, что их просьбы были полностью удовлетворены (скорее всего, это было именно желание сохранить юрисдикцию)»⁹⁴. Однако восхваляемое сторонниками этой точки зрения якобы совершённое константинопольской иерархией XVII в. коварство, совсем не согласующееся с идеей братской любви, да и вообще с духом христианства, особенно цинично выглядело бы в свете его многочисленных ответных просьб, направленных в Москву: о материальной помощи патриархии, о приобретении икон и церковной утвари для патриаршего храма, о помощи с возвращением кредитов родственникам патриарха и даже об установлении льготного налогообложения для греческих купцов в Москве. Поэтому предположение о том, что патриарх Дионисий IV сумел перехитрить российское правительство и заложил в свои документы возможность их отмены или пересмотра, которую в Москве почему-то не заметили, следует отвергнуть не только на основании анализа текста документов, где нет ни намека на подобную возможность, но и исходя из принципа презумпции невиновности.

В изданных Константинопольской патриархией в мае–июне 1686 г. синодальных деяниях, грамотах и посланиях были полностью удовлетворены все просьбы российских царей, патриарха Московского и гетмана Войска Запорожского, как по форме, так и по существу. Это не означало согласия с историческими и каноническими аргументами российской стороны (причём верно и обратное: принятие грамот в Москве также не означало согласия с оценкой этих аргументов в Константинополе), однако передача Киевской митрополии в постоянную юрисдикцию патриарха Московского, бесспорно, произошла. В качестве главного повода для такого исхода событий цари, патриарх и гетман называли угрозу распространения унии в той части Киевской митрополии, которая находилась в составе Польско-Литовского государства. Константинопольская патриархия согласилась с серьёзностью этой угрозы (что было совершенно естественно в свете того, что в Польско-Литовском государстве с 1676 г. были законодательно запрещены свободные контакты с патриархом Константинопольским) и издала все необходимые документы, хотя и дала понять, что такое решение проблемы представлялось ей вынужденным, послав некоторые сигналы, свидетельствующие о своём неудовольствии⁹⁵. Вполне вероятно, что требование о том, чтобы митрополит Киевский за богослужением поминал не только своего канонического главу – патриарха Московского, как это предписано правилами,– но и патриарха Константинопольского, причём на первом месте, признавая особый статус Константинопольской кафедры в православной Церкви в целом и помня о прежнем подчинении Киевской митрополии этой кафедре, было ещё одним из сигналов, свидетельствовавших о неудовольствии Константинопольской патриархии в связи с потерей Киевской митрополии. Тем не менее, интерпретация этого требования в смысле сохранения Киевской митрополии в юрисдикции Константинопольской Церкви является произвольным толкованием, впервые широко прозвучавшим только в 2009 г. и основанным на подмене положений документов Константинопольской патриархии мая–июня 1686 г. предложениями патриарха Досифея Иерусалимского, которые не были в итоге приняты в качестве руководственных. Денонсация документов 1686 г. на основании этого произвольного толкования, о которой Константинопольский патриархат объявил в октябре 2018 г., искажает ясный смысл исторических свидетельств XVII в.

Священник Михаил Желтов