К открытию в Москве памятника царю-освободителю

В Москве, – «сердце» России, воздвигнут памятник одному из благороднейших и величайших русских государей Александру Николаевичу. Сколько дум и воспоминаний возникает в душе при взгляде на этот памятник! Почему именно, – в Москве? Почему ему первому из русских государей с тех пор, как центр правительственной власти перенесен в Петербург, памятник воздвигнут в Москве? В Москве Он родился, но это, – не все… В этом факте скрывается гораздо больше значения. Мы старались говорить об этом со многими из русских людей, – и, Боже, чего только не наслышались мы! А что всего удивительнее, – мысль и речи как-то быстро уносились в мир общих понятий. Слышались тут и реформы, и цивилизация, и либерализм, и консерватизм, и прогресс, и реакция и т. д., и т. д. Мало было лишь одного, – ясного исторического разумения незабвенного царствования Александра II. А между тем, только история и может отчасти разъяснить нам знаменательную эпоху, которую, к тому же, пережили мы все почти, как современники.

Незабвенного, в Бозе почивающего Государя Александра Николаевича глас народный нарек «Освободителем». Глас народа, – глас Божий! На каком основании? Потому ли только, что он освободил десятки миллионов от крепостного состояния, потому ли только, что Он даровал свободу также миллионам единоверных и единокровных братий наших, томившихся под игом мусульман? Без сомнения, – так, но и эти всемирно-исторические факты не вполне объясняют нам знаменательное титло «Царя-Освободителя».

Было время, теперь уже далекое от нас время, когда русскому народу приходилось отстаивать, подобно новорожденному, само существование. Страшная туча монгольского нашествия, повергшая в ужас весь христианский мир, обрушилась на Россию. Во время погрома погибла половина народонаселения. Остальная половина, раздробленная, разоренная, очутилась в страшной неволе. А между тем, Азия продолжала высылать одну за другой страшные орды диких варваров. В виду опасности, грозившей самому существованию русского народа, потребовалось необычайное напряжение всех сил народных. Русские объединились, сплотились во едино вокруг Московского князя и с неимоверными усилиями отстояли свое бытие. Этот результат оказался возможным лишь при создании единой, грозной, сильной власти. Единодержавная и самодержавная власть Московских царей была естественным результатом той страшной борьбы за жизнь, которую вынес русский народ в борьбе с варварами.

Русский православный народ чтит власть, как Божие учреждение. Но среди ужасных обстоятельств, при которых возникло и строилось Московское государство, не приходилось справляться с душой, с думами и убеждениями русского народа. В отчаянной борьбе за жизнь только сила решает дело. И вот власть в Московском государстве, под влиянием внешних обстоятельств, грозила принять вид восточного деспотизма. История мученика-святителя, возвысившего свой мужественный голос против самовластия, ставшего в противоречие с божественными и человеческими законами, достаточно объясняет нам дело. В самом деле, для нравственного достоинства самой власти, для того, чтобы она не обратилась в господство грубой вещественной силы, необходимо, чтобы она покоилась на твердой нравственной основе, не на слепом и рабском подчинении, но на свободной преданности народа. В смутную эпоху государство, воздвигнутое с тяжкими усилиями, с огромными жертвами, но, – опиравшееся только на силу, на слепое, рабское подчинение, разрушилось… Но среди бурь и страшных бедствий смутной эпохи прояснилась всенародная мысль и прозрела в смысл предшествующей эпохи. Свободным, всенародным избранием на престол благословенного дома Романовых русский народ завершил дело грозных и могучих Иоаннов. Самодержавная власть осветилась свободным всенародным согласием и русский царь, несмотря на то, что во всем государстве видны были еще страшные следы пронесшейся бури, никогда еще не был прежде так силен, как после смутной эпохи. Власть, которую с таким трудом, с самыми крутыми мерами удерживали в своих руках могучие Иоанны, спокойно и мирно, во всей полноте, почила на главе кротких Михаила и Алексея.

Смута, наступившая при кротком сыне Грозного царя и разразившаяся страшной грозой при Годунове, смута, начавшаяся кровью невинного отрока-мученика, стоит в замечательном соответствии со смутой, пережитой нами и завершившейся страшным злодеянием 1-го марта, и историческая справка о ней поможет нам понять и смысл великой эпохи царствования Александра II.

Справившись с азиатскими варварами, мы повернулись к Западу. Это было необходимо. Отстояв свое существование, мы сразу почувствовали нужду во многом, – в науке, во внешнем благоустройстве, – во многом другом, в чем так сильно опередили нас европейские народы, спокойно развивавшиеся за спиной великого народа, принявшего на себя неблагодарную задачу борьбы с азиатским варварством. Новая эпоха началась со времен Петра. Это было новое нашествие не азиатской грубой силы, но, – европейской культуры… Настало новое иго… Воспользуемся для характеристики новой «петербургской» эпохи русской Истории словами знаменитого русского патриота: «Петр имел в жизни одну единственную цель, – благо России, но он понимал его по-своему. Это был самый смелый, самый отчаянный идеалист, какого только видал мир, идеалист с непреклонной, необузданной волей, да еще наделенный при том реальной властью в объеме, соответствовавшем его исполинскому идеализму. Такого деспота не знавала вселенная ни прежде, ни после. Ради успеха своей «исторической миссии», ради осуществления своих идеалов, он должен был сломить всякое противодействие земской жизни, всякое проявление какой-либо самобытности, своеобразности, все обратить в покорный, безответный материал, пригодный для лепки излюбленной им формы европейского государства. Но государство, как хорошо понимал Петр, образуется не одними законами и учреждениями, но и нравами; он не остановился и пред этой задачей и решился силой внешней, принудительной власти пересоздать и нравы. Он проник со своей полицией во все изгибы общественного бытия, где только укрывалась самостоятельность духа, ничего не оставил в покое, все регламентировал, все взял в казну, все подчинил команде, – и нравы, и обычаи, и совесть, и прическу, и церковь, и одежду, и грамоту, и язык, – законодатель, портной, академик, цирюльник, церковный реформатор, кузнец, полководец, учитель «комплиментов» и танцев, заводчик флота, ассамблей, покоритель шведов, завоеватель, градостроитель и устроитель шутовских маскарадов в Кремлевском Успенском соборе… Общество явилось взнузданным, затянутым в мундир, причесанным, выбритым, одетым по указу, расписанным по рангам, действующим лишь по команде, – руки по швам. Для того, чтобы этот автомат приводить в действие, потребовалась целая армия чиновников, – армия опекунов; везде, повсюду, кругом, сверху до низу только начальства, да власти, – тучи властей и начальств. Никогда, ни одно правительство в мире, как русское со времен Петра, не взваливало на себя такой огромной обузы, такой громадной опеки, не расширяло так беспредельно круги своей деятельности, да и не было так неугомонно деятельно; иначе и быть не могло, когда приходилось исполнять должность самой жизни и постоянно, на каждом шагу, чинить, поправлять и переиначивать плохо действующий механизм…» (Аксаков, 5:50).

Крымская война показала, что далее идти по указанному пути было невозможно…

Дело в том, что культуру нельзя привить народу помимо самого народа. Культура является везде плодом самостоятельного творчества духовных сил народа. Необходимо было создать условия, благоприятствующие для развития русской культуры, для духовного роста и преуспеяния русского народа, – и для этого полезно было сближение с образованными народами Запада, но нельзя было, никакими человеческими усилиями, создать саму культуру при помощи хотя бы и самой сильной власти… Необходимо было ослабить всеобнимающую правительственную опеку и дать свободу духовной жизни русского человека.

Со вступлением на престол незабвенного Государя Императора Александра Николаевича началась иная эпоха в жизни русского народа. Весенним теплом и простором жизни сказалось вступление на престол этого государя. Но, как и в смутную эпоху, наружу вырвалось прежде всего то, что было печальным следствием так называемого Петербургского периода русской истории. Самостоятельная духовная культура русского народа, раскрытие его исконных начал, – еще впереди, наружу же прежде всего, – «словно неистовством вешних вод прорвало плотину», – вырвалось отрицание этих исконных основных начал русской народности¹. Плевелы растут быстрее, чем благородное растение… Началась смута, окончившаяся ужасным днем 1 марта… Как и во время древней смуты, пролилась невинная кровь Царя-мученика…

Царь-Освободитель!… Не миллионы только крепостных рабов, не миллионы порабощенных мусульманами, – освободил незабвенный Государь, нет! Он дал свободу русскому народному духу, он положил конец Петербургскому периоду русской истории и начал своим царствованием новый период, – период национального самосознания, период духовного самобытного роста и развития основных начал русской народности, – и это сказалось в царствование его сына, – столь же незабвенного Царя-Миротворца…

Сам же он, «починальник» новой эпохи, пал жертвой тяжких заблуждений, нажитых в предшествующий период.

Грустно вспоминать эту последнюю смуту русской земли, но посреди этой смуты яркой звездой блестит образ незабвенного Государя, самый светлый образ из всего знаменитого двадцатипятилетия и утешим себя воспоминанием об этом дорогом каждому, истинно русскому сердцу, Царе-Освободителе.

С радостными надеждами приветствовалось его многознаменательное рождение в великом граде славы, на высотах священного Кремля и поистине пророческим заветом поэта:

Да встретит он обильный честью век,

Да славного участник славный будет,

Да на чреде высокой не забудет

Святейшего из званий, – человек!…

И он исполнил завет, остался ему верен до последней минуты издыхания. Именно человечность является характеристической чертой его подвига. Никакие обольщения внешней власти не смогли заглушить в нем велений простого, доброго сердца…

Самодержец, он был смирен духом, он не возносился ни разу, душа его не знала надменности и гордыни. Он не искал суетной славы, но слава искала его, – и история с изумлением подводит итоги обилия великих дел, совершившихся в период от 1855–1881 г. Но Бог вознес смирявшегося выше всякой высоты земной: Царь величайшей в свете державы, по манию которого готов был двинуться в бой, на защиту его престола и власти, целый народ, – океан, сподобился кончины истинно-мученической. Его образ предстоит теперь пред нами в лучезарном сиянии Страстотерпца»… (Аксаков, 5:21–22).

Насколько все, что исходило от незабвенного Царя, запечатлено было духом не скажем, – человечности, нет! – Но истинно христианским духом, лучше всего изображает нам слово церковного витии, посвященное обозрению славных дел Александра II.

«С уверенностью можно сказать, что благочестивейший Государь наш высокий жребий предоставленного ему служения всегда хранил и разумел, не как личный удел высшей на земле власти и славы, почестей, удовольствий, а как дар милости Божией, дарованный одному для блага других, как великое непрестанное в благоговении и преданности служение Богу и народу. Православно-христианский Царь великого народа есть воистину раб Божий, первый и преданнейший слуга народа и величайший труженик в народе. Труд, который пришлось подъять нашему Государю во время двадцатипятилетнего управления таким обширным царством, поистине есть не только труд великий, но, как все земные труды и по переизбытку пред другими, он должен быть по временам, – труд горький и тяжелый. Если каждый из нас в своем невысоком положении не может равнодушно относиться к судьбе своего отечества; то какую великую заботу об отечестве должен носить в душе своей тот, кому по преимуществу вверена судьба отечества? Если каждому из нас в своем частном деле приходится испытывать затруднения, препятствия, тревоги, огорчения, опасения; то сколько всего этого приходится переиспытать тому, на ком лежит великое дело всенародного служения? Конечно, не раз, а много раз, Великому Государю (более, чем кому-нибудь из его подданных) в трудах и заботах о нужде народной приходилось не только забывать об удобствах и удовольствиях личного высокого положения, но… и хлеба не доедать, и ночей не досыпать, и личными привязанностями жертвовать для дела общего, и мучиться тревогами за успех замышляемых начинаний, и бороться со всевозможными препятствиями и противодействиями начатому делу, и испытывать тяжелые скорби разочарования, недоверия и подозрения, и плакать горькими слезами о нуждах и бедствиях народных, и возмущаться неразумием и недобросовестностью выполнителей своей мысли и воли, и смиряться и трепетать в сознании великой ответственности за верность и неуклонность своего служения… Поистине, для доброго и достойного совершения этого служения, мало сил человеческих, а нужна высшая благодатная сила Божия, в сообщение которой помазаннику Божию, благоговейно выполняющему свое призвание, мы искренно верим.

Когда мы обратим внимание на сами дела, совершенные Великим Государем в двадцатипятилетнее царствование, по крайней мере на важнейшие из них, не можем не признать, что в этих делах царствования земного воистину отразились пути царствия Божия.

И во-первых, не можем мы, служители слова и дела Божия, и все православные христиане, забыть то, что Благочестивейший Государь наш в царствование свое прилагал особенное старание об устроении, утверждении и расширении того высшего Божественного учреждения, которое является на земле питомником и предначатием царства Божия, т. е. святой Церкви Христовой. Одним из первых изволений, заявленных Благочестивейшим Государем высшим представителям Церкви при самом священном короновании его, было то, чтобы слово Божие было переведено на понятный всему русскому народу язык, чтобы воля Божия яснее открывалась и пути царствия Божия более были ведомы всем, чтобы русские люди удобнее могли черпать Божественную истину из живого источника слова Божия. Этот великий и священный труд, труд, который у большей части христианских народов имел величайшее влияние на их духовное развитие, совершен у нас несколько лет назад. Чтение Священного Писания распространяется в русском народе больше, чем когда-нибудь. Мы не видим еще всех плодов этого дела, но их без сомнения покажет будущее… Далее, во все продолжение царствования, по воле Благочестивейшего Государя, не оставляема была забота о том, чтобы живые толкователи слова Божия народу, пастыри духовные, были возможно лучше подготовляемы к своему высокому служению и возможно, свободнее исполняли его, не стесняемые тяжелой материальной нуждой. В этом деле множество давних, веками сложившихся затруднений пришлось встретить тем, кому оно поручено было Благочестивейшим Государем для разъяснения и исправления. Неудивительно поэтому, что это дело не представляется еще вполне совершенным. Нельзя также не вспомнить о тех мерах, которые предприняты для распространения истины Христовой между неведущими ее в нашем отечестве и за пределами его, для возвращения к Церкви Христовой отпадших и отторгнутых от нее в различные времена. Меры эти разумные, мягкие, проникнутые любовью и мудрой осторожностью, постепенно делают свое дело. Да воздаст Господь в вечном царстве Своем, – Церкви небесной, – Благочестивейшему Государю за его заботы о матери, – Церкви земной!…

В самих государственных делах царствования, мы можем усмотреть утешительные для христианского упования свидетельства. Мы не можем подробно перечислять здесь эти дела, ни обсуждать их с кафедры церковной; но мы должны с христианской точки зрения указать на тот дух, который отражается в главнейших из них, дух любви Христовой и отеческого попечения о народе. К Благочестивейшему Государю нашему можно применить (в известном, конечно, смысле) то изречение древнего пророка о Помазаннике Божием, которое в высочайшей степени относится к Самому Христу Спасителю. Дух Господень на Мне. Он помазал Меня возвестить благую весть нищим и послал Меня исцелять сокрушенных сердцем, проповедывать пленным освобождение и слепым прозрение, отпустить измученных на свободу (Ис.61:1–2, Лк.4:18).

Этот дух, прежде всего, сказался в том великом деле, которое, – без сомнения, –составляет высшую славу царствования и которое никогда не изгладится ни на скрижалях истории земной, ни в той книге жизни, которая пойдет на суд Божий, – в даровании личной свободы с материальным обеспечением миллионам русских людей, не имевших ни свободы, ни прав собственности. Этот дух сказался за тем в устроении для народа новых судов по такому образцу, чтобы в них по заповеди Божией, сочетались правда и милость, чтобы несчастным обвиняемым предоставлены были все средства защиты, чтобы обсуждение действий человеческих совершалось не по строгой букве закона, а по христианской совести и внутреннему убеждению, чтобы скорее десять осужденных могли быть помилованы, чем один невинный осужден. Этот дух сказывается в непрекращающихся и более, и более усиливающихся заботах о просвещении народном: ибо благоприятное лето Господне состоит не только в освобождении пленных, но и в прозрении слепых. Этот дух сказывается в различных мерах, имеющих целью сближение различных сословий и равномерное распределение между ними государственных прав и обязанностей; ибо высшая цель царства земного состоит в утверждении между людьми начал братства и любви, составляющих основание царства Божия. Этот дух сказывается в мерах, направленных к возбуждению и развитию народных сил, народной самодеятельности, в постепенном призывании народа к участию в общественных делах; ибо высшее действие христианской любви состоит в нравственном возвышении человеческой личности, в распространении между людьми такого общественного духа и настроения, при котором бы каждый посильно заботился о всех и все о каждом. Скажем ли мы, при обозрении различных добрых мер царствования, что все уже закончено, что дух Христовой любви, правды и свободы вполне отразился во всех учреждениях нашего царства?… Утверждение на земле высших начал Христовой любви, правды и свободы, – есть идеал, к которому царствия человеческие могут и должны стремиться, но который осуществить вполне они никогда не в состоянии. Если бы этот идеал был вполне осуществлен, прекратились бы все человеческие царства и настало бы одно царство Божие; но это может быть не здесь на земле, где продолжают господствовать земные страсти, а в другом высшем мире, где окончательно будет побеждено и уничтожено все злое… Скажем ли мы, по крайней мере, что все те меры, которые предпринимались для осуществления этих начал, были вполне чисты, целесообразны, последовательны, что при выполнении этих мер никогда не было никаких недостатков, никаких колебаний?… Все человеческие дела имеют свои недостатки; у всех может быть и не ясность в понимании целей, и непоследовательность в применении средств, и несовершенство в самих побуждениях деятельности. Но все человеческие дела должно мерить и мерой человеческой, принимая во внимание не только ограниченность человеческих сил в делателях, но и несовершенство внешних условий для деятельности. И мы были бы детьми неразумными и неблагодарными, если бы не понимали этого.

Наконец, если мы обратим внимание на саму внешнюю политику, – на внешние отношения русского государства к другим государствам и народам в царствование Благочестивейшего Государя Александра Николаевича, и здесь, в известной степени, можем усмотреть отражение духа Христова. Дела внешней политики, конечно, еще с большей осторожностью, чем внутренние дела государственного управления, могут быть рассматриваемы с частной точки зрения и обсуждаемы на основании религиозно-нравственных начал; но общее их направление может быть попятно самому простому, незнакомому ни с какими тонкими политическими соображениями, христианскому смыслу. Каково же было общее направление внешней политики, каков общий характер отношений русского государства к другим государствам и народам, – в двадцатипятилетнее царствование Государя Императора Александра Николаевича? Кажется, всему свету известно, что преобладающими чертами царствования в этом отношении были: искренность, великодушие, справедливость и миролюбие. В самом начале, Благочестивейшей Государь поспешил заключить миром, тяжелую для своего народа и мало обещавшую другим народам, войну. Затем, завет мира был священнейшим заветом Благочестивейшего Государя. Двадцать лет русское государство пользовалось не возмущаемым миром, в тишине мира развивая и обновляя свои внутренние силы. Пользуясь, вместе с тем, в кругу других государств влиянием могущества и справедливости, Благочестивейший Государь старался, сколько возможно и вне своей страны поддерживать мир, обуздывать волнующиеся страсти и несправедливые притязания, смягчать возникающие распри и ослаблять жестокость предпринимаемых войн. Времена мира между верными хранителями обетований о царстве Божием всегда, – и в Ветхом Завете, когда такие времена по жестокосердию людей бывали редки, и особенно в Новом Завете, который и начался возвещением мира земле, (Лк.11:14) и завершен обетованием мира последователям Христовым, – (Ин.14:27), – времена мира в царствах земных всегда, говорим, считались как бы прообразом и предначатием царства Божия. Отличительной принадлежностью царства Божия всегда представлялся людям, – мир; в Священном Писании времена царства Божия представляются такими временами, когда люди раскуют мечи свои на плуги и не будут более воевать (Ис.2:4)… Царствование Благочестивейшего Государя нашего было для нас большей частью временем мира, и за это воздадим благодарение Господу мира и миролюбивому Избраннику Его…

Но состояние мира еще не может быть твердо упрочено на земле, пока земля покрыта злыми людьми, злыми делами и злыми страстями. Сама Церковь Божия в ее земном состоянии называется церковью воинствующей, Сам Господь в иные эпохи истории человечества является Господом воинств и не без Его воли самые верные Его избранники, вопреки глубочайшему и искреннейшему расположению к миру, вынуждены бывают браться за оружие и вести войну. Верные хранители заветов царства Божия не станут вести войну из побуждений властолюбия, честолюбия и корыстолюбия, из желания угнетать других и распространять свою славу и власть на счет жизни других. Но иногда сама Истина Божия подвергается поруганию и угнетению, и для охранения ее между людьми оказывается необходимым внешней силой обуздывать хулителей и угнетателей. Иногда существеннейшие права и сама жизнь людей, – и людей нам близких по священным связям естественным и нравственным, – подвергается жестокому преследованию. Любящие ближних не могут относиться равнодушно к страданиям ближних. И вот, в таких-то случаях, люди самые миролюбивые вынуждены бывают браться за оружие и вести войну, принося в жертву благу ближних не только внешнее свое достояние, спокойствие и саму жизнь, но в известной степени и само внутренне свое убеждение и расположение… Такие войны, предпринимаемые по высшим нравственным побуждениям и в самом способе ведения значительно отличаются от других войн, которые ведутся из-за своекорыстных и властолюбивых расчетов. И в войнах первого рода не мало бывает темного и печального, и в них льется человеческая кровь, посекаются тысячи человеческих жизней, разрушается спокойствие и благосостояние целых стран; без этого невозможны войны. Но, по крайней мере, в войнах, которые ведутся наиболее верными христианскому духу народами, менее кровопролитий без меры и нужды, менее жестокостей к людям неповинным и беззащитным, не принимающим непосредственного участия в войне, менее упоения и обольщения самим процессом и успехами кровопролития и разрушения без отношения к высшим нравственным целям войны… Кто не скажет, что такова именно и была та единственная война, которую пришлось вести нашему Благочестивейшему Государю и его христолюбивому воинству?… Не по охоте, не из честолюбия личного и народного, не по своекорыстным побуждениям и материальным расчетам, не по страсти к завоеваниям и желанию угнетения предпринята была эта война. Предпринята она была с глубокой болью душевной, вопреки самому искреннему желанию поддерживать мир до последней возможности, без своекорыстных расчетов и интересов, – может быть даже вопреки прямым расчетам и интересам, среди всяких зловещих предостережений и предвещаний… Предпринята, потому что невозможным сделалось для нравственного долга и чувства поддерживать мир; невыносимым стало положение единоверных и единокровных племен; угнетение, тяготевшее над ними целые века, усилилось до того, что стало грозить им окончательной гибелью; недостойно и жестоко было бы для братского христианского чувства, – лицемерно умывать руки в знак собственной чистоты от пролития крови и равнодушно допускать подле себя пролитие крови чужими руками, – пролитие родной крови вражескими руками. Война должна была начаться; но кому ­же неизвестно, сколько и затем усилий употреблено было нашим Благочестивейшим Государем для того, чтобы война эта была сколько возможно менее жестока и кровопролитна. Может быть, из-за этого не раз приходилось оставлять в чужих руках то, что легко могло бы быть приобретено, медлить кровавым решением дела там, где дело могло бы быть кончено скорее, вообще жертвовать выгодами и успехами высшим внушениям совести и человеколюбия. Война совершена с необычайным мужеством и самоотвержением, и увенчалась необычайными успехами; пришло время пользоваться плодами побед. Благочестивейший Государь наш не только ничего, кроме самого необходимого и справедливого вознаграждения за потери войны, не взял себе и своему народу, но и из того, что уже было приобретено для народов, ради которых и велась война, должен был уступить немало, дабы не возбудить новой войны, дабы не довести до крайнего раздражения чужое зложелательство и своекорыстие… В мире, исполненном своекорыстия, неправды и коварства, и привыкшем к своекорыстию, неправде и коварству, мало дают значения бескорыстию, искренности и великодушию. Но лучшие души мира всегда веровали и веруют, что мир держится не злом, а добром и что в конце концов не зло восторжествует над добром, а добро над злом. Не ревнуй лукавнующим, ниже завиди творящим беззаконие, зане лукавнующии потребятся, кротции же наследят землю и насладятся о множестве мира (Пс.36:1, Пс.36:9, Пс.36:11).

На что еще нам нужно обратить внимание, обозревая христианской мыслью знаменательные события царствования? Не омрачит славы двадцатипятилетнего царствования воспоминание и о тех особенных испытаниях, которые пришлось перенести Государю нашему и народу в царствование его. Так, поистине в венце, который более двадцати пяти лет носил наш Благочестивейший Государь, мы видели не одну светлость, но и колючие тернии; и этим еще более венец Царя-человека уподобляется венцу Царя-Богочеловека (Ин.19:5). Царь наш по истине есть не только верный слуга Божий, носящий дарованный Богом меч во благо добрым и во отмщение злым (Рим.13:4), но и Царь-крестоносец, по заповеди Христовой, – с крестом на раменах шествующий во след Христу-подвигоположнику (Мф.16:24). Мы не говорим здесь о тех обычных тяжестях и испытаниях, которые неразрывно связаны со всяким великим народным служением, и особенно с служением царственным, ревностью совершаемым. Этого отчасти, мы коснулись в начале слова. Но нашему Государю суждено было понести еще особенные чрезвычайные испытания»… (Слова и речи протоиерея А. М. Иванцова-Платонова).

Не будем омрачать светлости воспоминания повестью о самых тяжких испытаниях… Но не можем не добавить одного; в минуту тягчайшего из испытаний, последнего смертного, Государь-христианин остался верен себе.

«Его, первого человека русской земли, уже полуметрового, без шинели, с обнаженной, склоняющейся от слабости головой, – везут Освободителя миллионов людей своего и чужих народов, давшего всей России новое бытие, даровавшего ей такой простор жизни, которого она еще не знавала, – везут Страдальца-Царя в его царский дворец… Без ропота, без жалобы встречает он смерть… Последнее его действие в жизни; взглянуть «на своих раненых!»» (Аксаков, 5:615).

Надеемся, после всего сказанного, нам становится понятным этот дивный памятник в Москве, в сердце России, – он говорит нам об освобождении от Петербургского периода нашей истории и о начале нового, самобытного развития русского народа на основании своих, присущих русскому народному духу, исконных начал!