Поучение воспитанникам владимирской духовной семинарии пред началом учения. (25 августа 1880 г.)

Любезные воспитанники!

После полуторамесячного отсутствия вашего из учебного заведения я встречаюсь с вами в надежде на ваше умственное освежение, на укрепление ваше духом и телом и вообще на ваше обновление к лучшему. К концу учебного года, т. е. к самой тяжелой его части, когда подводятся итоги ваших годичных занятий и делается расчет завсе то, как вы учились и вели себя в продолжении года, и когда по обычаю, почти неизбежному для массы живущих и учащихся вместе молодых людей, накапливаются за многими из вас различные грешки и грехи учебно-воспитательные, – к этому времени – говорю – взаимные, хотя бы самые безупречные и сердечные, отношения между учащимися и их руководителями и начальниками несколько, так сказать, натягиваются. До не которой степени они самым незаметным и естественным образом, как говорится, прискучивают друг другу. И вам хочется пожить несколько времени за нашими глазами на распашку, по сельской простоте и не заглядывая обязательно в книгу; да и нам, признаться, мечтается как о наилучшем удовольствии, в продолжении некоторого времени не чувствовать на своих плечах всей тяжести воспитательских трудов и начальнической ответственности за вас. В этом отношении и вакационное время имеет весьма важное значение и великую пользу для каждого учебного заведения, и притом обоюдную пользу – как для учащихся, так и для учащих. Эта польза, однако же, не ограничивается, по моему мнению, одним отдохновением телесным и освежением духа, утомленного в школе учением и разными опытами самоограничения и опасливости. Несколько самостоятельных и бесконтрольных недель, прожитых в промежутке между прошедшим и наступающим учебным годом, могут многому научить и многое серьезное внушить каждому не лишенному наблюдательности даже и мальчику, а тем более неглупому и размышляющему юноше.

В самом деле, когда вы рассыпались по разным пунктам нашей обширной губернии и по разным направлениям от центра ваших учебных трудов, – что вы могли увидеть и заметить? Целые массы трудящегося люда, трудящегося буквально до поту лица и тратящего все свои силы духа и тела преимущественно для удовлетворения самых простейших и низших потребностей житейских, – для куска хлеба, для самого неприхотливого крова и таковой же одежды. И замечательно, что время вашей вакации как раз совпадает с самой тяжелой и рабочей порой в деревнях и селах. А если случалось вам сталкиваться не с простым только и чернорабочим классом народа, а с более приличными, по-видимому, и устроенными людьми, то и там что вы могли заметить и услышать? Ту же, если еще не большую суетню, те же озабоченные лица, те же труды, ту же многомятежную службу, сплетающуюся из разнообразных, более или менее горьких и уязвляющих и вообще мешающих беззаботно жить на свете людских взаимных отношений, а слышать могли все те же недовольные возгласы и на разные лады и тоны повторяющиеся вздохи насчет трудности приобресть и обеспечить себе способы хорошей и беспечальной жизни на свете. Поучение здесь такое: юным школьникам не надо слишком односторонне смотреть на свою школу, как на место особенной какой-то тяготы, а учебные труды свои воображать какими-то особенными подвигами, а себя какими-то избранниками и героями, обреченными пройти какой-то особенно-трудный и тернистый путь. Человек вообще обречен на труд более или менее тяжелый и упорный, и нет такого положения и состояния в обществе, с которым не было бы соединено особенных ему свойственных трудностей и подвигов, и не вам, вообще не молодости определять можно безошибочно сравнительную степень этих трудностей и подвигов. Конечно, всякому до себя, и что нас непосредственно касается, то и отдается на нас чувствительнее. Но жизнь неизбежно заставляет каждого из нас немножко и философствовать. Если труд есть нечто неизбежное для человека, то и надо по-человечески, т. е. разумно и свободно отбывать труды, к которым зовет нас наше положение в обществе, наше происхождение и воспитание. Не надо забывать, и что ваши труды суть более благородного и духовного характера в сравнении со многими другими человеческими трудами, и ведут к цели, наиболее достойной человека, а от успеха этих предварительных ваших трудов зависит ваша будущая относительная свобода от житейского рабства и широта вашей разумно-человеческой деятельности. По моему – это должно не только примирять вас с вашим трудовым положением и научать благодушной терпеливости, но и зажигать в вашем юношеском сердце благородную энергию и жар к учебным и школьным трудам вашим, а тем самым и значительно облегчать и упрощать их. Есть из-за чего и потрудиться вам. Как часто и с каким скорбным убеждением повторяют известную пословицу люди, полжизни или всю жизнь прожившие без науки, что «ученье свет, а не ученье тьма»!

Возвращаю снова ваши воспоминания и размышления к только что прожитому вами вакационному времени. Помните ли, как после первого обаяния свободы от всяких обязательных занятий стала потихоньку подходить к вам потребность чем-нибудь наполнить свое время, бывшее в безотчетном вашем распоряжении, как стала сказываться пустота и неудовлетворенность в самой вашей свободе и явились позывы чем-нибудь заняться и хоть что-нибудь поделать для собственного развлечения и удовольствия? Мне трудно представить столь ленивого и до такой степени ограниченного и тупого ученика у которого ни разу во все шесть недель вакационного времени не проявился бы этот натуральный, так сказать, аппетит к подновлению и умножению своих знаний, и вообще к умственной какой-нибудь работе. Такое явление еще можно представить в детском возрасте, с преобладающею физическою жизнию, и в таких лицах, голова которых никогда не была затронута ни одною живою мыслию, и не вкусила ни разу удовольствия что-нибудь узнать и чему-нибудь научиться. Но не к таким личностям я и обращаю свою речь, да они бы по-настоящему и не должны находиться в составе семинарских учеников. Итак, потребность умственного труда есть натуральная потребность всякого не зачерствелого человека и жажда знаний есть натуральная и притом благороднейшая наша жажда. Это вам тоже надо иметь в виду, и в особенности надлежит принять к ясному и живому сведению при наступлении нового учебного года. Надо вам заметить, что стоит только долее обыкновенного продержаться без удовлетворения пробудившемуся аппетиту знания, о котором я сказал выше, и понасиловать ленью сказавшуюся жажду умственного труда, как начнут слабеть и пропадать и эта жажда, и этот аппетит. Психическая жизнь вообще имеет большую аналогию с физиологическими явлениями в нашем телесном организме. Если усиленными и напряженными и притом беспрерывными или не в меру продолжительными умственными занятиями можно ослабить самые умственные силы и дойти до апатии и духовной вялости, – во избежание чего и выделяется для вас вакационное время, – то и наоборот – до этой же апатии и вялости может довести человека, и в частности ученика, его произвольная лень и уклонение от урочных и обязательных для него умственных занятий в школе. Одно механическое хождение в класс для свидания и болтовни с товарищами, безучастное сиденье на учебных скамейках, шаловливые веселости и баловство на квартирах без заглядыванья в книгу, беспечное отношение к урокам и преподавательским требованиям и тому подобное поведение, – может постепенно и незаметно усыпить голову молодого человека, парализовать его умственные силы, притупить самую восприемлемость ко всякой умственной и духовной пище. И сколько испортилось таким способом молодых людей, далеко необиженных природою ни насчет ума, ни насчет других способностей, – и пропали все благие надежды, которые они, может быть, внушали на первых порах своим родителям и наставникам! Вместо дельных и полезных членов общества вышли из них весьма вредные недоучки и какие-то умственные недоросли. Не обидно ли это? Между тем посильный умственный труд и самоохотливое занятие учебным делом изощряет и не слишком богатые от природы умственные силы, незаметно вселяет в них энергию, и вообще приводит к самым благим результатам. Так вот я нарочно сопоставил для вас с одной стороны натуральную нашу потребность умственного труда и жажду знания, сказывающуюся во всяком мало-мальски подросшем и несколько поучившемся мальчике, а с другой стороны то, как важно развить и надлежаще направить эту потребность и эту жажду путем нормального и целесообразного удовлетворения оной, чтобы вы знали, как вам надобно по надлежащему относиться к своей школе: не уклоняться и не пугаться ее, и не пятиться от нее назад к домам и деревенскому приволью, а весело и благодушно переступать за порог ее после узаконенного каникулярного отдыха.

Еще, мне кажется можно извлечь вам поучительный опыт из только-что прожитой вакации. Некоторым из вас, как известно, надлежало поправлять и дополнять свои учебные труды прошедшего года именно в вакационное время. Слабоватые успехи, зависевшие от разных причин, отдались для некоторых из вас неудачами на переводных экзаменах, а это привело к переэкзаменовкам, а оне в свою очередь усадили некоторых за книгу в то время, когда все остальные могли гулять и отдыхать совершенно беззаботно. Но были, разумеется, и такие из вас, которые совершенно добровольно располагали заняться на свободе и тем и другим и третьим, и надеялись исполнить самые солидные и широкие планы, благородно задуманные для дополнения разных пробелов в своих знаниях и для разных более или менее похвальных целей. Что же, – как у вас шли эти необязательные и добровольные занятия? Не случалось ли, что отсутствие твердого и обязательного распределения времени и постоянная возможность отложить задуманное дело до завтрашнего дня много мешали и даже помещали успеху ваших занятий? Неправда ли, что сделано гораздо меньше, чем задумано, что день за днем неуловимо ускользал из вашего распоряжения, и в настоящем осталось у вас гораздо больше неуверенных надежд на будущие занятия, чем приятного сознания, что сделано именно то, что задумано? Если это правда, то я желал бы, чтобы эта правда не пропала для вас задаром на будущее время; чтобы вы верили искренности наших слов, когда мы станем говорить вам по-прежнему о важности подчинения разным формальностям, инструкциям и уставным распорядкам вашего учебного времени в школе, и что чем строже и добровольнее будет это подчинение, тем больше будет успеха в ваших занятиях, и тем серьезнее и плодовитее будет польза вашего пребывания в стенах учебного заведения. Вот теперь вы, может быть, собственным, хотя кратковременным, но живым и наглядным опытом могли изведать, что если в школе многое не хочется делать потому именно, что велят это делать, что к этому обязывают и принуждают, – то это не значит, что дело пойдет непременно успешно и горячо, как скоро человеку предоставлена будет возможность самостоятельно определять себя к деятельности. Во время вакации вы могли очень хорошо усмотреть на себе, что подневольное и обязательное дело может все-таки безостановочно идти вперед, следовательно безостановочно подвигать человека к усовершенствованию, тогда как добровольное дело может стоять на одном месте, или же двигаться по-черепашьи, чтобы потом совершенно остановиться. Я, впрочем, не хочу обусловливать своих слов вашим вакационным опытом. Все равно принимались ли вы дома за какое-нибудь дело, или не принимались, а только прохлаждались все это время в деревенском привольи, – но дело давным-давно известное, что и успех всякой работы и всяких занятий, в особенности учебных и умственных, и особенно в период воспитания и возрастания, когда в человеке еще не окрепла сила воли и не сложились здравые и разумные привычки, – успех – говорю – преимущественно школьного и учебного дела ничем так не обеспечивается, как правильным и целесообразным распределением учебных предметов и времени учебных занятий, а равно и строгою дисциплиною в исполнении, положенных учебных программ и школьных инструкций. Итак я прошу вас посерьезнее принять к сердцу с наступающего учебного года, что вам не только пришло время приняться со всем усердием за прерванное вакацией ваше учебное дело, но сознательно и благодушно взять за руководство в ваших занятиях те именно правила и порядки, которые составлены нами для вас и узаконены на основании общего устава для всех духовных семинарий. С нынешнего учебного года вы снабжены будете достаточным количеством даже печатных экземпляров этих правил; так что вам остается только заглядывать в них почаще, чтобы проверять по ним вашу учебную жизнь и приноровлять ее к ним, как своему идеалу. Существует, как вам и нам очень хорошо известно, довольно сильное предубеждение, особенно у молодежи, против всяких инструкций, расписаний и уставных правил. Все это нравится вам обзывать, со слов разных незрелых, а иногда и не совсем благонамеренных людей, сухим формализмом, в смысле чего-то дурного и подавляющего. Любой из вас не прочь иной раз полиберальничать на тот счет, что буква-де убивает, и что мало ли чего пишется и предписывается, да не все то приложимо и исполнимо на практике. Все это, если сколько-нибудь справедливо, то лишь в смысле временного отступления от уставных правил по разным исключительным и законным поводам, вызываемым то обычною и простительною слабостию и колебаниями человеческой воли, то разными природными особенностями отдельных человеческих личностей, то просто какими-нибудь характерными и отдельными случаями, – кто же этого не знает и не имеет в виду? Но вообще унижать правила и уставы, составляемые для руководства и облегчения человеческих волей, и сводить их на бездушный формализм, – большая и небезопасная ошибка. То справедливо, что для праведника закон не лежит, т. е. не существует; но потому именно, что праведник слишком точно и притом совершенно добровольно его исполняет. О если бы побольше среди людей было праведников! Тогда действительно ослабела бы и даже прекратилась бы нужда в таковых уставах и правилах. Но тем то обыкновенно и вызываются все эти уставы и правила, что мало слишком видится среди людей честного и трезвого отношения к долгу и этой внутренней добровольной праведности. Помните ли, как говорится насчет этого в писании? Что убо закон? преступлений ради приложися. Это же можно сказать и о школьных законах. Не будь небрежных, ленивых и беспечных учеников, – не надо бы для школы и никаких правил и инструкций; а нам осталось бы только любоваться на вас, да помогать вам в ваших занятиях. Между тем известно, что небрежные и ленивые лица в особенности и любят обзывать формализмом все, чем побуждаются они от праздных слов и благовидного болтанья к надлежащей и серьезной деятельности; а тех людей, от которых идут эти побуждения, сии малоценные и празднословные труженики с смешным задором клеймят формалистами и лицемерно упирают на то, что нужно де обращать больше внимания не на видимость, а на сущность и результаты их трудов и занятий, питая при сем скрытную и справедливую надежду, что до этой сущности, т. е. до них самих, довольно-таки нелегко и нескоро можно добраться, особенно в толпе подобных им по рьяности деятелей. А не следовало бы забывать таким наивным маскирователям своей лени и беспорядочности, что исправное и аккуратное исполнение школьных и учебных формальностей весьма часто обеспечивает именно эту сущность дела, об которой они только празднословят, но сердцем своим не радеют, и может быть даже не понимают хорошенько и не видят. «В малом и не важном был еси мне верен, – сказал евангельский домовладыка честному и верному своему приставнику, – над многими тя поставлю, и во многом и важном тебе поверю. А если нет, – то ты ленивый и лукавый раб, даже сам себя силящийся обмануть». Но я кажется слишком распространился для вас об деле совершенно простом, и как мне думается, ясном по существу своему для вашей юношеской совести и доброго сердца вашего. Что ни говори, а без порядка и без общеобязательной правильности и точности в занятиях ваших – эти занятия шибко не пойдут. Я хотел было только слегка напомнить вам об этом после вашего вакационного роздыха; но не слегка относясь к вашей учебной пользе, я невольно как-то увлекся к некоторой настойчивости в своих напоминаниях и советах для сегодняшнего дня. Да будет это во благо вам!

Дайте, однако же сказать мне в заключение и еще несколько слов о том, чего мимоходом только пришлось коснуться по поводу предстоящих вам учебных трудов. Этих трудов, – будь они самые рьяные и правильные, – я и представлять даже не хочу без успехов ваших по части нравственного и сердечного вашего воспитания, – и об этом то мне хотелось бы внушить вам кое-что при настоящем случае. Я не о том имею в виду говорить вам, и не к тому склонять вас, что вы должны паче всего хлопотать в школе о своей нравственности, честности, благоговейности, религиозности и т. д., – как подобает благовоспитанным юношам, и в особенности духовным юношам, готовящимся на служение церкви, – кто же из вас в этом не убежден и кому бы из нас не хотелось быть тем, чем велит быть ваша собственная совесть, что заповедует всем нам святая религия Христова? Обо всем этом, значит, и говорить излишне; тем более, что все это подробно и наглядно изложено в ваших правилах поведения. Но мне опять хотелось бы провести и в этом отношении некоторую параллель между вашим житьем под нашей опекой в школе и между житьем вашим без этой опеки и надзора, – вот как жили вы в истекшую вакацию. Ну что же? Которая жизнь благоприятнее и безопаснее для вашей нравственности: там ли за глазами у нас, или здесь в школе? Не думайте, пожалуйста, что этот вопрос я ставлю в полной уверенности, что без нас там вы вели себя как-нибудь плохо, или по крайней мере хуже, чем здесь в нравственном отношении. Я очень помню, что для многих из вас наш надзор с избытком заменялся прекрасным и попечительным надзором ваших родителей и родственников; а многие из вас уже довольно тверды и самостоятельны в нравственном отношении, так что не особенно и нуждаются в каком-нибудь надзоре и умеют уже ходить без помочей по стезе доброй нравственности. Все это я с удовольствием принимаю в соображение. Даже я не стал бы много противоречить, по крайней мере некоторым из вас, если бы на мой вышепоставленный вопрос вы высказались в пользу сравнительного преимущества своей жизни домашней пред школьною; ибо действительно в благоустроенной домашней жизни есть много добрых и ничем незаменимых сторон, благоприятствующих успехам нравственного воспитания. Но, во-первых, не про всякий дом и не про всякую домашнюю обстановку сказать это можно. Иной раз школа является положительно спасительницею молодому человеку от домашних соблазнов и домашней распущенности. А во-вторых, мы решаем здесь вопрос не теоретически, а лишь в практическом применении лично к вам. Что и рассуждать о каких бы то ни было преимуществах домашнего воспитания пред школьным, когда всем вам судьба велит и учиться, и воспитываться большую часть вашего времени в школе? Об этой школе значит и говорить теперь надо по преимуществу, – вот и хочется мне внушить вам, что не всегда беспристрастны и справедливы бываете вы, молодые люди, в суждениях своих о прилагаемых к вам воспитательных мерах в школе. Вам то главным образом может показаться неблаговидным в школе, что то и дело извлекаются из вашей толпы на сцену разные виновники и нарушители то одного, то другого из предписанных вам правил; приходится вам постоянно опасаться, не попасться бы в число этих виновников, не приписали бы вашей вине большего значения, чем она есть на самом деле, приходится вам постоянно держать пред нами ответ за свои проступки, и – то извиняться, то оправдываться, а то и нести разные наказания, или же навлекать на себя разные подозрения, неприятные уже по тому одному, что надо потом усиливаться рассеять и изгладить эти подозрения; а случаев навлечь на себя подозрение в чем-нибудь недобром и нежеланном в толпе и при школьном многолюдстве всегда бывает, как известно, гораздо больше, чем случаев зарекомендовать себя с какой-нибудь выдающейся и прекрасной стороны. Все это конечно может нарушать ваше спокойное настроение и до некоторой степени мешать свободным усилиям и движениям некоторых из вас к нравственному самоусовершенствованию. Между тем дома и на свободе всем большею частию приходится иметь дело и счеты, хоть и на короткое время, с одною только своею совестию. Вот на этом то последнем и наиважнейшем обстоятельстве я и останавливаю ваше внимание. Что же, высоко ли вы поднимались в своих собственных глазах всякий раз, когда приходилось иметь вам дело с одною своею совестию? Те ваши проступки и нарушения начертанных внутри нас правил строгой нравственности, которые остались никем невидимы и совершенно безнаказанны для вас, ушли ли от вас бесследно и облегчили ли вам будущее ваше нравственное преуспеяние? Не думаю. Потому что все такого рода секретные и безнаказанные проступки, – все равно большего или малого они свойства, – падают куда-то внутрь души нашей, и там на самом дне ее постепенно накапливают все больше и больше тяжести и гнета, а внутреннее сознание с горечью подсказывает, что за эту тяжесть когда то все же придется разделываться, и сбросить ее каким-нибудь образом все же надо, чтобы не дойти до чего-нибудь очень худого. Безнаказанный и незамеченный проступок, – все равно, что не уклоненный долг для честного человека. И чем больше этих долгов накапливается, и чем чаще они повторяются, – тем человеку труднее, конечно, живется. И мне кажется, что человеку, еще не выросшему до известной степени нравственной зрелости, – каковы все школьники, – и не успевшему выработать настолько силы характера, чтобы самоотверженно и честно обвинять себя за свои проступки на суде своей совести и затем в самом же себе находить средства и силы к восстановлению поколебленного нравственного равновесия, – такому – говорю – человеку, т. е. всякому юноше и возрастающему мальчику, гораздо проще и безопаснее не самому сводить счеты с своею совестию, а быть вызываему на эти счеты постороннею и конечно благожелательною силою. И чем аккуратнее и строже эти счеты будут вестись, – тем, разумеется, дело будет чище для молодого человека. Ничего, и что иной раз позовут его для этих счетов не во время, что потребуют от него немедленного удовлетворения за его проступок, а ему хотелось бы оттянуть и позамять дело; ничего, что и иной раз и строгонько с ним поступят. Но за то с очищенной совестью он выдет после этого опыта, если по несчастию не притупилась чуткость его совести предварительными частыми случаями безнаказанных и секретных проступков. За то явится в нем некоторая опасливость за свои проступки и некоторая доля самонаблюдения, дабы избегать их по возможности на будущее время; а это во всяком случае большая выгода для воли еще молодой и только что собирающейся с силами для самостоятельной нравственной деятельности. Вам самим, я думаю, случалось наблюдать такого рода явление, что иной уже довольно-таки посбившийся с толку человек, пока на него никто не смотрит и пока все сходит ему с рук до поры до времени безнаказанно, только и делает, что повторяет свои проступки, как будто в этом его любимое удовольствие и как будто с ними он уже сроднился и сжился до крайнего обессиления своей воли взять другое лучшее направление. Но лишь только он извлекаем бывает, или рукою Божиею или правосудием человеческим, из тьмы грешного своего приволья и безнаказанной распущенности на свет закона и совести, и лишь только повлекут его к ответственности, – как в нем является и конфузливость и страх за свои деяния и сознание их непристойности и желание стать отселе на прямой и твердый путь честности и добропорядочности. Одни только разве изверги какие-нибудь вконец испорченные не испытывают этих чувств. Все это вам надо иметь в виду и принимать в соображение. Неприятны, конечно, эти учащенные выговоры, эти внушения и наказания, этот постоянный дозор и смотрительство за вашим поведением; но надо знать и помнить истинное значение этих неприятностей. Всякую встречу свою с начальством и воспитателями по поводу разных своих проступков и прегрешений вы должны понимать и представлять не иначе, как встречу с своею собственною совестию; ибо все приставники и надзиратели ваши, по своей идее, должны быть ничем иным, как именно вашею олицетворенною совестию. Неприятность и щекотливость этих встреч до некоторой степени, значит, неизбежна по существу своему. Все равно, кто бы ни были ваши начальники; но если они не равнодушны к своим обязанностям и строго понимают свою идею, то не чем иным должны быть для вас, как вашею олицетворенною совестию, и значит – всегда более или менее докучливыми и нежеланными судьями. Посудите же теперь сами беспристрастно, следует ли вам хлопотать особенно о том, чтобы эта внешняя, так сказать, совесть ваша была столь же мягка, уступчива, молчалива и забывчива, как зачастую бывает у нас с вами наша собственная внутренняя совесть? Вы видите, что в этом случае мы и себя от вас не отделяем, ибо отнюдь не желаем фарисейски скрывать своих немощей, а это потому, что отнюдь не желаем быть какими-нибудь притеснителями и суровыми судьями вашими, а единственно радеем о вашей общей нравственной пользе. Поверьте же нам, что люди поднадзорные и отчасти подневольные, вот как вы в своей школе, делают иной раз гораздо больше добрых и разумных дел и вообще живут правильнее и более по-человечески, чем люди, которых к этим делам должна бы кажется обязывать их ничем не стесняемая свобода нравственная и их относительная зрелость и развитость. Значит свое положение вы отнюдь не должны считать каким-нибудь худым или малоблагоприятным для нравственного своего развития. Некоторая подневольность ваших добрых дел и вашей порядочности отнимает пока у них лишь некоторую долю цены; и огорчаться этим отнюдь не приходится людям, находящимся в период воспитания потому что от вашего доброго и сознательного произволения вполне зависит усвоить своему доброму поведению всю нравственную его цену.

С этими мыслями я и приглашаю вас, помолясь Господу Богу, приняться снова за свои ученические дела в наступившем учебном году. Господь своею всесильною благодатию и милостию да будет вашим помощником!... Аминь.

***