Речь, произнесенная перед защитой диссертации на степень магистра богословия «Опыт уяснения основных христианских истин естественною человеческою мыслью»
Преосвященнейшие Архипастыри и Милостивые государи!
Православие, которое мы все исповедуем, имеет вселенское значение и призвание; мы веруем, что оно, – кафолично.
Но это, – совсем не та внешняя кафоличность, которой гордится римская церковь и по которой, она всеми способами завербовывает себе последователей на всех концах земного шара. По началам нашей церкви, внешняя ее распространенность должна быть лишь выражением внутреннего ее роста, проявлением внутренней ее силы, на которое и должно быть, главнее всего, устремлено внимание ее членов. Вся красота наша должна быть внутри нас; тогда только она воистину спасет тех, которые по милости Бога становятся способными пленяться ею.
Но, наша кафоличность, с другой стороны и не такова, к которой, повидимому, идет протестантство и по которой, оно внутренние основы веры отдает на произвол отдельных лиц, предоставляя каждому свободно толковать Христово учение, как ему угодно, как требует его индивидуальная природа, его наличное душевное состояние и уровень его образования. Мы твердо держимся того, что исповедание веры никогда не должно принижаться до личных желаний всякаго отдельного человека, никогда не должно видоизменяться и искажаться по личному нашему усмотрению. Мы никак не можем желать такой кафоличности, по которой наше учение перетолковывалось бы всей вселенной на всевозможные лады до полной неузнаваемости. Наоборот, по началам нашей церкви, всякий должен сам дорастать до того, сам приспособляться к тому, что провозгласила вся церковь, как свой догмат.
Наша кафоличность в том, что исповедание нашей веры вполне соответствует тому внутреннему истинному человеку, который, как образ Божий, как отпечаток неба, таится внутри каждого, когда бы он ни жил, где бы он ни находился, как бы низко он ни пал, как бы мало образован он ни был. Кто возжег в себе искру истинной человечности, кто живет духом, волнуется и движется высшими стремлениями и чаяниями сердца, кто решил прояснить себе весь этот свой духовный мир, для того православное исповедание веры будет совершенно своим, родным, будет соответствовать тому, что им переживается внутри, будет вполне пояснять и осмысливать его. И наоборот, кто принял православное исповедание и будет искренно и самоотверженно стремиться к тому, чтобы возвыситься до него своим разумом, своим настроением, всем порядком своей внутренней и внешней жизни, тот чрез это самое вступит на путь истинно человеческой жизни, даст возможность расцвести своей истинной идеальной природе. Вот в чем наша кафоличность; все могут, все должны принять православное учение, если хотятъ быть истинно людьми и осмыслить свою истинную человечность.
Теперь для нас может стать понятным, какое величайшее значение, какую существеннейшую важность имеют усилия православной мысли в лице святых отцов и учителей церкви, как философов, так и аскетов, поставить христианское учение в самую тесную связь с нашим первозданным человеком, неразрывно соединить его с нашим духовным возрождением и ростом, обнаружить его корни во внутренне-жизненной почве нашего духа. В этом направлении святоотеческой мысли затрагивается сам нерв подлинно-православной кафолической веры. Сама диалектика, сама выспренность умозрения, в которых иногда готовы упрекать древних восточных православных отцов показывает только, что они стремились ответить на запросы высшего человека, на запросы духа, не обращая особенного внимания на внешнюю житейскую убедительность или практичность. Святоотеческая диалектика не была формализмом схоластики или книжной отвлеченностью позднейшего протестантского богословия. От нее так и веет жизнью. Но эта жизнь, не та практическая жизнь, которая слышится у западных церковных учителей; это, – высшая духовная жизнь, полная созерцания и Богозрения. Она говорит только духу и понятна именно ему.
Как сын Православной церкви, я старался своей мыслью идти по тому пути, который указан великими воззрениями древних отцов и учителей. Было бы незаслуженным счастьем, если бы мой незначительный труд, хотя бы чем-нибудь и в самой малой степени, подвинул вперед процесс прояснения православного сознания. Моей целью было, по мере сил, поставить вопрос о бытии Бога на кафолическую почву, в самую тесную связь с нормальной, первозданной природой человека. Я хотел показать, как человеческий дух неразрывно, по самой природе, связан с Богом, необходимо Его предполагает, естественно к Нему стремится, как к своей жизни, все созерцает в свете Его идеи, как своего собственного самосознания. Насколько я сумел осуществить свое искреннее желание быть верным духу великих образцов, – судить не мне.
Если, где может и должно совершаться разъяснение кафолического смысла православия, так именно среди нас. Невозможно оставить без внимания того, все более и более выясняющегося факта, что лучшие выразители славянского духа всегда мечтали и мечтают о всечеловеческой культуре, о нашем вселенском призвании примирить и воссоединить в высшем синтезе все односторонности других народов и племен. Узкая самоотстойчивость своего, последовательное упорство односторонне, но твердо поставленной цели меньше всего может считаться вашей племенной чертой. Наша оригинальность в том, что мы стремимся пережить все противоположные и чуждые течения жизни часто до потери всякой оригинальности; наша исключительность в том, что мы ничего не хотели бы исключать и все хотели бы примирить; нас не оставляет мечта жить по божьи, по внутреннему человеку, по совести. Самая наша выдающаяся неустойчивость есть лишь знак того, что мы не в силах остановиться ни на чем условном и все хотим дойти до такого начала, которое бы все собой завершило и все из себя разрешало.
Несомненно, справедливы те, которые не видят никаких веских и очевидных доказательств, ни в нашем племенном характере, ни в нашей истории, ни в нашей наличной жизни, в пользу нашей мечты и претензии играть великую вселенскую роль. Но, они не правы, когда хотят критикой внешних доказательств поколебать веру в наше вселенское призвание. Эта вера и не нуждается ни в каких эмпирических доказательствах; она имеет ничем непоколебимую опору в том, что мы, – православны. Вера есть принцип жизни, как личной, так и народной. Изжит принцип, гибнет или каменеет и жизнь. Узость и широта принципа имеют полное соответствие в узости и широте жизни. Православный принцип, – кафоличен, он вполне соответствует идеальной природе человека, он носит в себе задатки к бесконечному развитию нашего духа. В кафоличности нашей веры, – высшее ручательство нашего вселенского значения. Но если так, то мы должны сознать кафоличность православия, сделать его знаменем своей жизни, двигающей силой нашего внутреннего развития. Основы и догматы православной веры должны быть для нас основами и догматами нашего народного бытия. В действительности такого сознания вселенности и жизненности православной веры почти совсем в нашем обществе не существует. Если православие и выставляется иногда знаменем нашей народности, то чаще всего в смысле исключительности, в смысле одной из черт нашей самобытности наподобие каких-либо национальных признаков нашего быта или общежития. Еще более редко сознание жизненности православного учения веры. Все склонны думать, что церковное учение есть что-то далекое от жизни, что-то сухое и отвлеченное, не имеющее никакого отношения к нашему народному самосознанию и к нашим историческим судьбам. Между тем, это совершенно не так. Церковное учение, будь ли то в виде краткого наставления веры или в виде целой богословской системы, есть самое ближайшее выражение истинной жизни и истинных потребностей нашего духа. Богословские положения и догматы суть только формулы того, что должен переживать и во что должен веровать каждый человек, живущий духом, и каждый народ желающий жить. Православные догматы создались на вселенских соборах в моменты самого высшего просветления духа в единстве Христовой любви, в моменты высшего озарения св. Духом нашего естественного разумения. Все более и более уяснять жизненное значение православных истин и православного богословия, – великая задача нашего народа и особенно, нашего времени. Только когда у нас перестанут смотреть на богословие, как на пугало и увидят в нем жизненную формулу потребностей духа и упования сердца, стремящегося к правде, только когда богословская мысль станет в самую родственную связь с внутренним человеком, с его первозданной красотой, предощущение которой есть у всякого, только тогда православие станет действительно знаменем нашей личной и народной жизни, знаменем под которое должны собраться все со всех концов земли, все кто слышит в своей совести призывающий голос Отца небесного и не остается глух к нему.
В своем труде я старался, как можно ближе примкнуть к жизни, старался писать только то, что подсказывала мне внутренняя правда, что, казалось мне, требуется разумом каждого из нас. Я нарочито не употреблял никаких ссылок в такой области, где в груди каждого заключен первоисточник, где самосознание дает все основные данные для тех выводов, к которым я пришел. – Успел ли я поставить исследуемый мной вопрос на жизненную почву, сумел ли я ответить на него так, как говорит внутренний человек каждому из нас, – соблюл ли я при этом все требования логической мысли, – пусть судят об этом мои глубокоуважаемые оппоненты.