Глава XXII. Перенесение тела почившего о Господе старца о. Макария из скита в монастырь и погребение. Поминальная трапеза. Сочувственные письма¹³⁵ почитателей старца о потере его

Тело почившего о Господе старца о. Макария 9-го сентября в два часа пополудни перенесено было из скитской церкви в монастырь. Пространство между монастырем и скитом немного больше одной четверти версты. Пред выносом покойного из храма совершена была над гробом его панихида одним из его учеников, настоятелем Калужской Тихоновой пустыни о. строителем Моисеем, соборне, со всеми скитскими иеромонахами. Вся церковь и пространство от нее до святых врат скитских занято было народом, прибывшим в пустынь большею частию издалека, по чувству любви и усердия к памяти своего духовного отца, наставника и благодетеля. Безмолвно-печально, обнажив головы, посетители, разместившись по обеим сторонам дорожки, ждали выноса тела. Многие из них тихо плакали, но все в душах своих ощущали, что естественное чувство печали и сожаления о усопшем невольно растворялось чувством упования на милость Божию к нему. Ибо все присутствовавшие знали, что в этом бездыханном теле обитала чистая, любвеобильная, святая душа, что почивший не был скуден духовных дарований и плодов Духа Святаго, указанных апостолом: любви, радости, мира, долготерпения, благости, милосердия, веры, кротости и воздержания (Гал.5:22,23), что поистине он был «земный Ангел и человек небесный» и, как верный раб своего Владыки Господа, не скрывал вверенных ему талантов, с усердием, до конца дней своих послужив духовной пользе всех желавших и искавших ее.

По выносе тела покойного из храма в последний раз отслужена была здесь обычная, так сказать, прощальная лития, и шествие направилось к предназначенному месту. На пути же от скита до монастыря шесть раз останавливались для пения литий. У восточных монастырских врат погребальный одр сретил настоятель обители, маститый старец, архимандрит Моисей, в облачении, со всеми иеромонахами и братиею. С чувством умиления взирая на приближавшееся со стороны скита погребальное шествие в сопровождении более чем 1500 человек, о. архимандрит сказал окружавшим его: «Это что-то необычайное! Восемьдесят лет живу на свете, а не видал таких светлых похорон. Это более походит на перенесение мощей, нежели на погребение». Здесь также отпета была о. настоятелем со всем многочисленным собором присутствовавших тут иеромонахов последняя лития, и гроб отнесен был в церковь во имя Казанской иконы Божией Матери. Незадолго пред сим, скажем кстати, церковь эта украшена была стенною живописью с поновлением позолоты особенным усердием преданных старцу Макарию людей и под непосредственным его наблюдением. Гроб, по обычаю, поставлен был против царских врат главного престола, и тотчас опять начались беспрерывные панихиды, которые продолжались даже и в то время, когда в главном Введенском соборе отправлялось всенощное бдение в честь Коневской иконы Божией Матери¹³⁶. Вокруг возлежавшего в гробе покойника курился фимиам и ярко горело множество свечей. Но, говоря словами нашего знаменитого церковного витии, сердца молившихся горели яснее свечей: пламень их достигал до неба, а воздух окрест гроба трепетал от гласа непрестанных молитв и воздыханий, орошался дождем слез, проливаемых от чистой любви и усердия к почившему.

Так наступило 10-е сентября, день погребения почившего. Утром в 4 часа совершена была в Казанской церкви ранняя Литургия о. игуменом Антонием соборне; а в половине 9-го им же перенесен был гроб с останками старца в Введенский собор. Несмотря на то что в течение трех предшествовавших дней погода стояла теплая, совершено летняя и гроб до самого опущения в могилу окружен был народом, среди которого была усиленная теплота, он нисколько не издавал мертвенного запаха, что замечено было всеми присутствовавшими. В 9 часов началась в соборе поздняя Литургия, которую совершал о. архимандрит Моисей с 6-ю иеромонахами. Непосредственно за обеднею последовало отпевание усопшего, совершенное также о. архимандритом Моисеем. С ним в сослужении были: 14 иеромонахов, монастырских и скитских, в том числе и настоятель Калужской Тихоновой пустыни о. строитель Моисей, 2 протоиерея, козельский и белевский, и 4 сельских священника. Долго затем длилось прощание с дорогим покойником. Всякому желалось отдать последнее целование тому, кто при жизни, по апостолу, был всем вся, да всяко некия спасет (1Кор.9:22).

По выносе тела из собора, тотчас против дверей оного, по обычаю, совершена была лития; затем гроб принесен был к западным дверям Казанского храма, где также отправили литию; далее шествующие направились по южной стороне этой церкви и остановились против главного алтаря ее, еще почтили покойника литией; наконец, гроб принесен был и к уготованной для него могиле, которая находится против южного придельного алтаря Введенского собора, по правую сторону склепа, в котором положено было тело иеромонаха Леонида (в схиме Льва), духовного друга и спостника старца Макария. Вместе они жили и подвизались, вместе и похоронены. Кроме сходства между ними, в духе учения их обоих замечательно, что тот и другой окончили свое жизненное поприще на 72-м году от рождения¹³⁷, понесши благое иго Христово в монашестве почти равное число лет (46 и 45). Отслужив последнюю, пред самым преданием тела земле, литию, опустили гроб в могилу. Когда же певчие запели: «Зряще мой гроб, поминайте мою любовь», все присутствовавшие прослезились, а многие и рыдали, вспоминая любовь старца, обильно изливавшуюся на всех, кто когда-либо относился к нему за советом, решением недоумений, утешением в скорбях. Многие же из здесь стоявших, как дети, лишившиеся любящего отца, теряли в старце духовную опору в своей жизни; ибо апостол сказал: аще бо и многи пестуны имате о Христе, но не многи отцы (1Кор.4:15). Да и все ли отцы бывают столь любвеобильны, как был сей незабвенный отец и наставник?

Между тем, при погребении старца случилось и одно неприятное обстоятельство, которое, впрочем, послужило уроком виновному и было причиной прославления самого старца. Козельский мещанин Дмитрий Никитич Чурилин, уже много лет живший по найму в Оптиной Пустыни в числе рабочих по каменной и граборской части, в самый день похорон работал в могиле, закладывая свод склепа над гробом покойника. Братия, отправив погребение, по обычаю, отправились в трапезу, а мирские посетители, и в особенности духовные дети почившего, преимущественно из монахинь, все еще не отходили от могилы своего нежно любимого отца, и некоторые из них, как обыкновенно бывает при погребении, бросали в могилу горсточки земли. Одна из монахинь в слезах, не обратив внимания, вместе с землею захватила и камешек и, бросив в могилу, попала Чурилину в голову. Тот, не разбирая правых и виноватых, избранил стоявших около могилы непристойными словами. Монахини, как дождь, хлынули от могилы; а Чурилин в ту же минуту почувствовал боль в руке, как будто ее обожгло. Боль эта с каждым часом стала у него усиливаться, так что он скоро принужден был оставить свою работу. Приключившуюся таким образом болезнь Чурилин попросту называл «волосатиком». Она ни днем, ни ночью ни на минуту не давала ему покоя. Палец на руке гнил, и кость в пальце, изнывая, разъедалась. По времени она стала как будто раздробленная молотом, и из раны начали вываливаться осколочки. Врачебные средства не помогали. Некоторые из братий, как-то: иеромонах Мелхиседек (скончавшийся в 1870 году), еще в начале его болезни, советовали ему обратиться с испрошением прощения в своем проступке к покойному старцу о. Макарию и помазать больное место елеем из лампады, горевшей на его могиле, в надежде на его молитвенную помощь. Но Чурилин, по неразумию своему, ответил однажды так: «Я же лучше помажу маслом из лампады от чудотворной иконы Казанской; а то что мне поможет о. Макарий?» Может быть, он и исполнил свои слова, но за такой горделивый ответ и презорливое отношение к почитавшемуся всеми старцу болезнь его не только не уступала, но еще больше усиливалась. Он стал ходить уже с подвязанною рукою; и болезнь длилась уже недель восемь или десять. Ему опять братия стали советовать обратиться за помощью к почившему старцу. И, веря или нет, но уже проученный жестоким уроком неверия, сходил он к могиле старца, несколько раз поклонился пред ней, испрашивая у старца прощения в грехе своем; и лишь только потер свой больной палец землею с могилы покойника, как в тот же час почувствовал большое облегчение своей нестерпимо острой боли, которая затем постепенно и совершенно утихла; а вскоре потом Чурилин и совсем оздоровел и опять по-прежнему в Оптиной Пустыни работал по найму, хотя с искривленным пальцем.

Но обратимся к главному повествованию. В память общелюбимого старца батюшки о. Макария от его почитателей, пожелавших остаться неизвестными, пожертвована была достаточная сумма денег для учреждения трапезы как для братии монастырской, так и для всех присутствовавших при его погребении посетителей, более чем на 1000 человек. Причем не забыты были и нищие братия, коих сверх показанного числа посетителей было до 700 человек. И они собрались помолиться о упокоении души своего великого благодетеля, который при жизни никогда не забывал указывать на них желавшим подвигами милосердия заслужить блаженство милостивых или загладить многое в рукописании прегрешений своих. Трапеза в память почившего старца была поистине вечеря любви, ибо за ней соединились люди всех сословий – иночествующие и миряне, знатные и простые, богатые и убогие, сошедшись в пустынную обитель без зова и приглашения из городов и весей, связанные между собою лишь единением любви и усердия к отошедшему от мира сего подвижнику Христову. Не так ли и при жизни старца, в течение более чем 20 лет, видали его то на гостинице, то у скитских врат, окруженного людьми обоих полов, всех сословий и возрастов, жаждавших услышать слово спасения из благоглаголивых уст его?

Забота об угощении всех посетителей возложена была на старшего настоятельского келейника, рясофорного монаха о. Павла, который впоследствии рассказывал следующее: «На мне лежала обязанность смотреть за всею настоятельскою келейною и за многими общими монастырскими распоряжениями, а также и на всех гостиницах. Народу всякого звания, пола, возраста и нищих было множество. Монастырь битком был набит посетителями; а требовалось, чтобы всякий был угощен и успокоен. Просто голова моя пошла кругом. Тут уж ни сон, ни еда не шли на ум. Помощников требовалось много, и чтобы все они были люди благонадежные и знающие дело; а откуда их взять – не виделось. Однако, утомившись, я все-таки заснул часа на два. Вдруг явился мне во сне покойный батюшка в рясе и камилавке, стал меня благословлять, придерживая несколько мою руку в своей, и говорит: «О чем ты тужишь? Помощников не имеешь? Бог пошлет людей для исполнения; только смиряйся». Проснувшись, я уже был спокойнее духом. И удивительно! Все время этой никогда еще здесь не бывалой суматохи прошло так хорошо, так успокоительно для гостей и для служивших, что и с лучшими официантами того ожидать было трудно. Смотря на все это, нельзя было не видеть, что батюшка сам невидимо везде тут был и распоряжался».

Подобные успокоительные сны были и еще двум инокам: булочнику и гостиннику. В день погребения старца о. Макария, когда готовился для братии и посетителей обед, старшему булочнику о. Косме велено было приготовить пироги. По великому усердию к почившему старцу о. Косма всеми силами старался исполнить порученное ему дело как можно тщательнее; и вследствие сего так утомился, что, боля всем телом и духом, едва добрался до постели и заснул. Но вот во сне является ему покойный старец и благословляет утомленного труженика. От сего утрудившийся о. Косма вместо утомления и уныния исполнился великой радости.

Гостинник монах Дометий рассказывал следующее: «В день погребения старца мне было столько заботы, хлопот и скорби, что не помню, было ли когда подобное со мною прежде. Болезнование о потере дорогого старца, множество требовавших ухода приезжих, из которых одно издалека приехавшее благородное семейство за недостатком помещения на монастырской гостинице отправилось в г. Козельск с крайним на меня огорчением, непрерывная среди народа суета – все это сильно потрясло меня и душевно, и телесно. Освободившись несколько от суеты, уже на другой день после обеда прилег я на кровать в столовой комнате, задремал и вижу во сне, будто подходит ко мне батюшка о. Макарий. Сначала я его не узнал и подумал: что это за монах? Но потом, взглянув в лицо, воскликнул: «Батюшка! Простите меня, что я так небрежно встречаю вас в постели; я не ожидал вас. Простите!» Батюшка будто говорит: «Ничего, ничего, не беспокойся. Я зашел сюда нарочно навестить моего духовного сына». Я просил его благословения, и он благословил меня. Когда он стал уходить; я догнал его у двери и еще просил его благословения, и он еще благословил меня. Проснувшись, я во весь этот день, и даже на другой, так был спокоен и такую ощущал в сердце радость, что и пересказать не могу. И думалось мне, что это была, по молитвам старца, особая ко мне милость Божия за понесенные мною труды и скорби».

В самый же день погребения, пока посетители в память боголюбивого старца подкреплялись пищею вещественною, свежая могила его, по завершении свода над гробом, уже засыпалась землею, и едва успели засыпать, над ней снова послышалось надгробное пение с его конечным: «Вечная память!» Вечная память, повторим и мы, в сердцах наших, тебе, наш любвеобильный отец и великий благодетель душ наших! Никаких слез не достанет оплакать сию потерю нашу.

Вскоре по кончине старца составлена была вышеупомянутым скитским иеромонахом о. Леонидом (Кавелиным) брошюра под заглавием: «Последние дни жизни Оптинского старца иеросхимонаха Макария». Благодаря усердию одной благотворительной особы брошюра эта была отпечатана и прислана в обитель к 40-му дню памяти старца. При помощи этой брошюрки и рассылавшихся в свое время писем весть о кончине старца скоро проникла в самые отдаленные места. Вследствие чего получено было в Оптиной Пустыни немало писем, выражавших одно общее чувство – глубокую скорбь о потере дорогого старца; из коих предлагаем здесь вниманию благочестивых читателей три письма как наиболее замечательные и по верности взгляда на духовные заслуги почившего, и по искренности и силе чувства.

1

Письмо Калужского епископа Григория, находившегося в С.Петербурге по случаю присутствования в Св. Синоде, к о. настоятелю Оптиной Пустыни: «Высокопреподобный отец архимандрит Моисей, возлюбленный о Господе брат! Великое лишение судил Господь обители Вашей и благоговейным чтителям оной чрез воззвание достопочтенного старца Макария. Но, видно, совершилась свыше предопределенная ему чреда служения на земном поприще. Прискорбно отнятие такого благого сочлена и такого благого сотрудника Вашего; но благословенно распоряжение Господне, благоволившее призвать его к покою. Жизнь и кончина преставленного дают отрадное упование, что по имени его и жребий его новый блажен. Ибо блаженны мертвый, умирающие о Господе [Апок.14:13]. А за сим должно надеяться, что и попечение его об обители не совсем прекратилось; только бы насельники оной не уклонялись от пути, по которому шествовал он и старался вести послушных ему. Призывая благословение Господне на Вас и на сотрудников Ваших, обитателей скита и пустыни, вседушно желаю, да сохранит вас сила Божия в совершенном благополучии и да благоустроит во спасение труды Ваши; и с искренним уважением, при братской преданности, остаюсь – Вашего высокопреподобия усердным слугою, Григорий, епископ Калужский. 22 сентября 1860 г. С. -Петербург».

2.

Письмо и. А.¹³⁸ к скитскому иеромонаху о Леониду (Кавелину): «Вчера, в день кончины блаженного старца нашего Льва (11 октября), получил я от вас уведомление о кончине батюшки о. Макария. Благодарю за уведомление ваше преподобие. Есть вам о чем печалиться... О. Макарий мог говорить от избытка горячего своего сердца, опираясь на свою опытность и добросовестность. Это был человек, воистину на благо рожденный. Он был нелицемерным и постоянным послушником и настоятеля, и всей братии, и всякого просящего у него помощи, соучастия и содействия. И болезнь его, конечно, была следствием его неусыпных трудов для ближних; а пылкая его душа, кажется, стремилась вон из тела на всякий призыв его детей – ко всякому скорбящему. Душевный слух его сторожил каждое слово, касавшееся Св. Церкви и отечества, горячо им любимого. Его радовало все, что прославляло Господа, и с детским веселием он спешил возвещать всем о чудесах милости Божией. Он готов был передать всем свою теплую веру, что Господь жив, что не престал действовать к нашему спасению. Всякое сомнение в Промысле Божием и в словах Священного Писания вызывало его на битву, на защиту Православия. Его неутомимые труды и заботы при издании творений святых отцов изумляли меня и даже ставили в какое-то недоумение. Батюшка составляет карту неба и научает нас безбедно плавать по житейскому морю. Но старец забыл, кажется, что корабли наши утлы и обременены грузом греховным. Может быть, это говорила мне моя леность; а он уповал на свою живость и на будущее поколение, ибо верил, что Господь силен и гору двинуть в море, и от камени сотворить чада Аврааму. Он тем более верил этому, что был легок, как птица, истончив тело свое всегдашним постом и бдением. И жизнь его как бы не нуждалась в животной пище, оправдывая слова при искушении (Господа), что не о хлебе едином жив будет человек [Лк.4:4]. Но для чего это вам говорить? Вы были сами свидетелями его прекрасных дел, из которых многие уже позабыты мною. Но как теперь вижу, как он, бывало, не ходил, а летал, куда позовут его, и разносил своим гостям небесные дары утешения и поучения. По своей доброте и неосуждению (ближних) он не хотел знать, что у него могли быть завистники и лицемерные друзья. Довольно! Не хочу каплями желчи огорчать ту чашу благословений, которая теперь возносится о нем... Благодарю еще раз, честнейший о. Леонид, за ответ ваш. Без вас я бы доселе был в неизвестности о кончине батюшки о. Макария. Хотя получил впоследствии два уведомления, но все по слухам, и. А. – Т-ъ. 12 октября 1860 года».

3.

Письмо иеромонаха Ювеналия, находившегося в Иерусалимской миссии (бывшего впоследствии архиепископом Виленским), вероятно, к тому же иеромонаху о. Леониду (Кавелину):

«Глубоко поразило меня письмо ваше от 10–12 октября. Благодарю Вас за немедленное извещение моего ничтожества; но и до сих пор не могу прийти в себя от скорби о кончине такой неожиданной, внезапной кончине св. отца нашего. Последнее письмо его ко мне было от 23 августа, а 7 числа сентября и его самого не стало!.. Не могу себе представить скита без батюшки! Какая у вас теперь общая, глубокая, безотрадная скорбь! Кто может заменить незаменимого, полного такою всепокрывающею любовию, таким «горением сердца» о всякой твари! Упокой, Господи, душу его в Царствии славы Твоей! Подлинно, заслужил он славу небесную презрением земной. И.Ю. Иерусалим. 30 октября 1860 года».