Часть 1. История христианства в России до равноапостольного князя Владимира как введение в историю Русской Церкви
Глава II. Начатки христианства в Царстве Русском со времени основания его до равноапостольной княгини Ольги
Известно, как основалось наше отечество. Первый камень ему положен был в России северной, преимущественно в Новгороде; другой – в то же время в России южной, в Киеве. Здесь первыми князьями являются три брата варяго-русса: Рюрик, Синеус и Трувор, по приглашению; там также два мужа варяго-русса: Аскольд и Дир, по праву завоевания. Высокий жребий выпал на долю первым – от них началась Русская держава, и старший из них, Рюрик, соделался родоначальником русских князей на несколько веков. Не менее высокий жребий достался и последним – от них началось в России христианство.
I Крещение руссов при Аскольде и Дире
Это первое крещение руссов со всеми его обстоятельствами описывают более десяти византийцев, которых, впрочем, можно разделить на три класса: одни из них говорят только о начале события; другие упоминают вместе и о продолжении события; третьи, наконец, или вовсе умалчивая о начале, а только его предполагая или упоминая об нем весьма кратко, довольно обстоятельно изображают самое совершение и окончание события.
“В царствование греческого императора Михаила III, – так начинают свой рассказ первые429, – в то время когда император отправился с войском против агарян, у стен Константинополя явились на двухстах ладиях новые враги империи, скифский народ руссы. С необычайною жестокостию опустошили они всю окрестную страну, ограбили соседственные острова и обители, убивали всех до одного пленников и привели в трепет жителей столицы. Получивши столь горестную весть от Цареградского епарха, император бросил войско и поспешил к осажденным. С трудом пробился он сквозь неприятельские суда в свою столицу и здесь первым долгом счел для себя прибегнуть с молитвою к Богу. Целую ночь молился Михаил вместе с патриархом Фотием и бесчисленным множеством народа в знаменитой Влахернской церкви, где хранилась тогда чудотворная риза Богоматери. Наутро при пении священных гимнов изнесена была эта чудодейственная риза на берег моря, и едва только она коснулась поверхности воды, вдруг море, дотоле тихое и спокойное, покрылось величайшею бурею; суда безбожных руссов были рассеяны ветром, опрокинуты или разбиты о берег; весьма малое число избежало погибели”430.
“Испытавши таким образом гнев Божий, по молитвам управлявшего в то время Церковию Фотия, – продолжают другие греческие писатели431, – руссы возвратились в отечество и спустя немного прислали послов в Константинополь просить себе крещения. Их желание было исполнено – к ним послан был епископ”.
“Когда этот епископ прибыл в столицу руссов, – повествуют, наконец, третьи432, – царь руссов поспешил собрать вече. Тут присутствовало великое множество простого народа, а председательствовал сам царь со своими вельможами и сенаторами, которые по долгой привычке к язычеству более других были к нему привержены. Начали рассуждать о вере своей и христианской; пригласили архипастыря и спросили его, чему он намерен учить их. Епископ разверз Евангелие и стал благовествовать пред ними о Спасителе и Его чудесах, упоминая вместе о многоразличных знамениях, совершенных Богом в Ветхом Завете. Руссы, слушая благовестника, сказали ему: “Если и мы не увидим чего-либо подобного, особенно подобного тому, что, по словам твоим, случилось с тремя отроками в пещи, мы не хотим верить”. Не поколебался служитель Божий, но, вспомнивши слова Христовы: Аще чесо просите во имя Мое, Аз сотворю (Ин. 14, 14); веруяй в Мя, дела, яже Аз творю, и той сотворит (Ин. 14, 12), разумеется, в том случае, когда это просится не для тщеславия, а для спасения душ, смело отвечал язычникам: “Хотя и не должно искушать Господа, однако, если вы искренно решились обратиться к Нему, просите, чего желаете, и Он все исполнит по вашей вере, как мы ни ничтожны пред Его величием”. Они просили, чтобы повергнута была в огонь, нарочито разведенный, самая книга Евангелия, давая обет непременно обратиться к христианскому Богу, если она останется в огне невредимою. Тогда епископ, возведши очи и руки свои горе, воззвал велегласно: “Господи, Иисусе Христе, Боже наш! Прослави и ныне святое имя Твое пред очию сего народа”, – и вверг священную книгу Завета в пылающий костер. Прошло несколько часов, огонь потребил весь материал, и на пепелище оказалось Евангелие совершенно целое и неповрежденное; сохранились даже ленты, которыми оно было застегнуто. Видя это, варвары, пораженные величием чуда, немедленно начали креститься”.
Вот в немногих словах все, что сохранили нам греческие писатели о первом обращении наших предков по основании нашего отечества. Что же скажем мы со своей стороны, выслушавши эти древние свидетельства?
Прежде всего, что самая сущность события и главнейшие его черты изображены здесь как нельзя более ясно и определенно, изображены так, что не остается никакого места сомнению в их подлинности. Достоверно, во-первых, то, что руссы в царствование греческого императора Михаила III (842–867) нападали на Византию, когда об этом говорят двенадцать византийцев и между ними два современника433. Достоверно, во-вторых, чудесное поражение этих руссов у стен Византии, которое также подтверждается восемью греческими писателями и одним современником или, справедливее, подтверждается всеми, какие только не мимоходом, а нарочито описали судьбу сего похода434. Но, что ближе к нашей цели, не должно подлежать ни малейшему сомнению последовавшее за тем крещение наших предков, когда и в этом уверяют нас семь свидетелей, из которых один был не только современником события (Фотий), но и главнейшим в нем действователем435. То же самое, наконец, следует повторить и касательно чуда, которое совершил греческий архипастырь пред глазами наших предков и которое привлекло их к святой вере – об нем упоминают все византийцы, подробно описавшие обращение руссов, а не мимоходом, хотя их числом только пять, и во главе их император Константин Багрянородный, который родился в начале Х в., писал чрез шестьдесят или семьдесят лет после крещения руссов и мог в собственном семействе найти достовернейшие сведения о происшествии, случившемся, по словам его, в царствование и при непосредственном участии его деда – императора Василия Македонянина436.
Зато о некоторых других сторонах этого происшествия мы уже не найдем подобной ясности и определенности в показаниях греческих писателей; напротив, тут встречают нас или недомолвки, или даже разноречия, которые справедливо подавали и могут подавать повод к разным недоумениям и вопросам.
Таков первый вопрос: точно ли эти руссы, нападавшие на Константинополь и вскоре затем крестившиеся, были наши руссы, а не какие-либо другие, когда византийцы не только не называют их киевскими, а называют именами общими для многих варварских народов – скифами и тавроскифами, и, следовательно, по праву ли мы думаем усвоить себе то, что, быть может, нам вовсе не принадлежит? Вопрос тем более важный, что, как известно, один знаменитый ученый силился разрешить его не в нашу пользу437. Впрочем, все мысли этого ученого давно уже опровергнуты438, и нам остается только повторить здесь вкратце готовые опровержения, с некоторыми своими замечаниями. Византийцы, точно, не говорят прямо, чтобы руссы, приходившие в царствование Михаила на Царьград и потом принявшие крещение, приходили именно из Киева, и называют их скифами и тавроскифами, но зато ясно свидетельствуют, что скифы эти приходили по Евксинскому Понту с севера от горы Тавра и были народ воинственный, победоносный, давно известный, а этого уже и довольно. На север от Греции вокруг Понта Евксинского никаких руссов, отличных от руссов киевских, никогда не было известно; об особенном народе – руссах черноморских, которые бы обитали или у Кавказа, или у Азовского моря, или в Тавриде, или между устьями Днепра и Дуная, не упоминает ни один писатель того времени439. Откуда ж бы взялись и где девались потом эти храбрые витязи, нападавшие на самую столицу греческую, если бы то были не руссы киевские? Народы не падают с неба, – говорит наш знаменитый историограф, – и не скрываются в землю, как мертвецы по сказкам суеверия440. Новое важное замечание: до шести греческих летописцев, упоминающих о нападении руссов на Царьград при Михаиле, описывают и другой поход руссов, приходивших, по словам их, из Киева при великом князе Игоре441. Что же? Между теми и другими руссами они не делают ни малейшего различия, тех и других называют одними именами и, очевидно, считают за один народ, который с начала Х в. был уже весьма известен в Константинопсе, где многие руссы киевские служили тогда во флоте442. Должно присовокупить, что скифами, таврами, тавроскифами византийцы называли не только руссов Аскольдовых и Игоревых, но и Святославовых, и Владимировых, ведя их также из Киммерийского Боспора; продолжали даже называть руссов тринадцатого и четырнадцатого века, ставя в Скифии самый Киев и называя его иногда скифскою столицею443. Невероятным казалось, чтобы Аскольд и Дир, едва утвердясь в Киеве, могли собрать многочисленное войско и идти на самый Константинополь. Но войско их отнюдь не было многочисленно: на двухстах ладиях едва ли могли поместиться около восьми, а много-много десяти тысяч человек444. Подобная дружина легко могла составиться из одних киевлян и тех варягов, которые вслед за Аскольдом и Диром пришли к ним из Новгорода, если бы даже и не было справедливо, что первые князья киевские успели уже до похода в Грецию покорить себе некоторые соседственные племена славянские, древлян и угличей445. И не без причины, конечно, древнейший наш летописец приписывает этот поход руссов прямо Аскольду и Диру. Он мог узнать о сем из устного предания: в Киеве при жизни преподобного Нестора еще известны были самые могилы Аскольда и Дира446. Или не позаимствовал ли наш летописец эти имена из той самой болгарской рукописи Хронографа Амартолова, откуда, как заметили мы, переписал он в свою летопись все сказание о походе? По крайней мере, в списке сей рукописи, сделанном в 1386 г., и сделанном не в России, а в сербском афонском монастыре Хиландаре, стоят имена Аскольда и Дира. Не допустивши, что нападение руссов на Византию, бывшее во время княжения в Киеве Аскольда и Дира и окончившееся, по свидетельству Багрянородного447, заключением союза между русскими и греками, принадлежит нашим руссам, мы не поймем, о какой же это приязни и любви, от многих лет существовавшей между христианы и руссы, могли говорить послы Олеговы при заключении нового договора с византийцами в 911 г.448, когда, кроме мирного договора у греков с руссами Аскольдова времени, прежде 911 г. нет никакого известия. Греческие историки, между прочим, замечают, что, как только прибыл к руссам епископ для проповедания им Евангелия, царь руссов созвал совет (вече), на котором присутствовали его бояре и бесчисленное множество народа и долго рассуждали между собою о перемене веры. Не указывает ли одна эта черта прямо на наших предков? Не так ли точно совещался потом со своими боярами и народом о перемене веры и великий князь Владимир? Не так ли обыкновенно решались тогда у нас и все дела великой важности? Два южнославянских древних писателя, может быть, на основании своих домашних, достовернейших преданий относят это крещение руссов, бывшее, по словам их, при греческом императоре Василии, непосредственно к нашим руссам киевским, а изображение этого крещения, составленное в XIV в. в Болгарии, ясно указывает на самую местность Киева449.
Разрешивши одно недоумение, перейдем к другому. Ни один из греческих писателей не определяет, в каком именно году последовало первое крещение наших предков; нельзя ли определить этого хоть приблизительно? Можно. По словам Симеона Логофета, или вернее его Сократигеля, нападение руссов на Константинополь случилось с 864 на 865 г., т.е. в последних числах первого и начале последнего450, а из других свидетельств мы знаем, что руссы прислали в Грецию послов просить крещения уже немного спустя 451 по возвращении в отечество после неудачного своего похода, и потом эти послы отправились обратно в Киев с епископом, который и крестил киевлян. Взявши во внимание количество времени, употребленное руссами на возвращение из несчастного похода, еще небольшое количество, проведенное ими в отечестве по возвращении до отправления послов в Византию, далее – время, употребленное послами на поездку туда и обратно, мы должны согласиться, что крещение никак не могло совершиться прежде 866 г.452 Но, с другой стороны, нельзя сказать, чтобы оно случилось и после. Патриарх Фотий в окружном своем послании к восточным патриархам об отступлениях Церкви Римской говорит между прочим: “Россы... недавно еще бывшие нашими врагами, ныне (νυν και ούτω) соделались христианами и приняли себе епископа...” – и, таким образом, очевидно, представляет это событие весьма близким к тому времени, когда он писал самое послание. А оно писано в конце 866 или даже в начале 867 г.453, потому что Фотий приглашает в нем других патриархов на Собор для рассмотрения многих нововведений Римской Церкви и упоминает притом, что некоторые пастыри уже прибыли на Собор, другие же ожидаются в скором времени. Но созвать этот Собор, по словам Никиты Пафлагонянина, Фотий убедил императора Михаила уже после того, как в соправители Михаилу избран был Василий Македонянин, т. е. после 26 мая 866 г., и самый Собор был в присутствии обоих императоров, следовательно, прежде 23 сентября 867 г., когда скончался Михаил454. Можно даже полагать, что обращение наших руссов совершилось собственно в последней половине 866 г., после 26 мая, или после избрания в соимператоры Михаилу Василия Македонянина455. К такому заключению ведут частию представленные слова святейшего Фотия: “Россы, еще недавно бывшие нашими врагами, ныне соделались христианами”456, а еще более то, что некоторые византийские и южнославянские писатели не без основания же относят обращение руссов к царствованию Василия457.
Но не о другом ли уже крещении руссов говорят эти писатели, тем более что один из них, Константин Багрянородный458 упоминает об архиепископе, который послан был в Киев не от Фотия, а от Игнатия и крестил жителей русской столицы? И не два ли было тогда крещения наших предков – одно при Михаиле и Фотии, а другое при Василии и Игнатии, как казалось некоторым459? Нет, такого предположения доказать нельзя. Поход руссов на Византию в то время решительно был один, все упоминающие об нем относят его к царствованию Михаила, а о другом подобном походе в царствование Василия не говорит никто460. Крещение также одно – стоит только сличить разные свидетельства об нем греческих писателей.
На чем одни из них останавливаются в своем повествовании, с того другие продолжают: неизвестный, написавший по приказанию Багрянородного хронику до царствования императора Василия, говорит только, что руссы спустя немного после несчастного своего похода на Царьград при императоре Михаиле прислали в Грецию послов просить крещения, которое и получили, а сам Багрянородный, описавший жизнь Василия, вовсе не упоминая о походе, прямо начинает речь свою тем, что с русскими послами Василий заключил мир и отправил в Россию архипастыря461. Точно так же Кедрин при описании царствования Михайлова упоминает о походе руссов и затем о русских послах, прибывших просить крещения, а при описании дел Василиевых говорит только, что с этими послами Василий заключил мир и послал в Россию епископа. Наконец, Зонара нападение руссов изобразил в истории императора Михаила, вовсе не упоминая здесь даже о их желании креститься, самое же крещение их – в истории императора Василия, не упоминая о походе462. Странным может показаться только то, почему же некоторые из этих греческих писателей, равно как и некоторые южнославянские, не относят крещения наших предков ко времени обоих императоров – Михаила и Василия, если оно точно случилось в их соцарствие, а приписывают лишь одному Василию. Но и это понять нетрудно: известно, что, с тех пор как Василий сделался соправителем Михаилу, последний носил только титул императора, а настоящим государем, управлявшим всеми делами империи, был Василий. Это очень хорошо знали и греки, и южные славяне, которым император Василий Македонянин был единоплеменник463.
Как же после сего примирить еще то несогласие, что патриарх Фотий усвояет себе посольство к руссам епископа, а Багрянородный – Игнатию? Фотий был современник и главный участник в событии – мог ли он не знать его со всеми подробностями? Фотий говорит об нем в окружном послании своем к восточным патриархам и, следовательно, говорит пред всею Церковию – мог ли он позволить себе неправду? Сам враг Фотия, папа Николай, старавшийся в одном из писем своих опровергнуть все слова этого послания, отнюдь не обличает Фотия, чтобы он несправедливо усвоял себе обращение руссов464. И заметим, Фотий говорит решительно, что руссы не желают только принять, но уже приняли и епископа, и пастыря, и христианское богослужение. А Багрянородный? Он писал жизнь деда своего, императора Василия, спустя 60 или 70 лет после – трудно ли ему было несколько смешать подробности события и имя патриарха Игнатия поставить на место имени Фотия? Узнавши, что обращение руссов последовало в самом начале воцарения Василия, когда, собственно, он был только соправителем Михаилу, и также то, что вскоре по воцарении Василия Фотий низведен был с престола и на место его возведен Игнатий, Багрянородный очень естественно мог опустить из внимания небольшой промежуток времени и приписать патриарху Василиева царствования то, что принадлежит, в строгом смысле, патриарху царствования Михайлова. Эта ошибка Багрянородного представится нам несомненною, когда возьмем во внимание следующее обстоятельство. Все четыре последующие летописца: Кедрин, Скилица, Зонара и Глика, которые только описывают, как совершилось обращение руссов, заимствуют это сказание почти слово в слово у Константина Багрянородного. Подобно ему они относят крещение руссов к царствованию Василия, упоминают о посланном к ним епископе, о чуде, совершенном епископом для убеждения язычников по их настоянию. И между тем, никто из этих четырех писателей не повторяет, чтобы епископ послан был в Россию от Игнатия465. Отчего же, соглашаясь во всем, только в одном они не согласились с Константином? Без сомнения, оттого, что имели достаточное основание не согласиться: они, вероятно, знали истину из другого источника, может быть, читали самое окружное послание Фотиево, которое Константину почему-либо было неизвестно. Обратимся ли к отечественным нашим преданиям – мы найдем здесь новое подкрепление для своей мысли. В продолжение многих веков у нас всеми единодушно была повторяема весть, что в первый раз Русь крестилась при патриархе Фотии и что от Фотия прислан был к нам первый епископ. Мало того, имя Фотия как первого насадителя святой веры в нашем отечестве до того врезалось в памяти русского народа, что даже все последующие крещения, бывшие при святой Ольге и святом Владимире, обыкновенно были приписываемы у нас, разумеется по ошибке, тому же самому Фотию466. Нельзя ли, однако ж, допустить, что Багрянородный говорит не о первом, а уже о втором архипастыре, присланном к нам в то время, и таким образом примирить разноречие? Известно, что Игнатий по восшествии своем на патриарший престол отрешил всех епископов, рукоположенных Фотием, и на места их поставил своих467. Неудивительно, если и в Россию послал он тогда своего епископа вместо Фотиева, требуя последнего обратно в Грецию. И не с этою ли-то целию, как пишет Багрянородный, император Василий отправлял к руссам богатые дары, чтобы расположить их к принятию нового архипастыря, хиротонисованного Игнатием, на место прежнего? Но подобного объяснения не допускает вся последующая речь Багрянородного, которая ясно гласит, что до приезда первосвятителя, посланного Игнатием, руссы были еще народ совершенно безбожный, что сей-то архипастырь совершил пред ними чудо несгораемого Евангелия и что теперь только они в первый раз начали обращаться. Достойно замечания, почему писатели Римской Церкви, несмотря на все это, усильно стараются доказать, будто первые семена христианства насадил у нас не Фотий, а Игнатий468. На этом они построяют свою любимую мысль, что в Россию с самого начала введено не греческое православное исповедание, а исповедание римское. Но откуда известно, что патриарх Игнатий разделял те нововведения Римской Церкви, которые так справедливо обличал Фотий и уже обличил целый Собор Церкви Восточной? Из одного мирного отношения Игнатия к папе? Да отсюда следовало бы, что и сам Фотий разделял обличенные им римские нововведения, потому что и Фотий имел впоследствии мирные отношения к папе Николаю. Нет, в Царьграде и на всем Востоке не было этих нововведений до Игнатия; иначе Фотий не мог бы и вменить их одной Церкви Римской, а сам Игнатий, если бы и захотел, не мог уже ввести их после осудившего их в 867 г. Собора, который в то время многие на Востоке называли вселенским. Не такими нечистыми побуждениями должен водиться историк при изыскании исторической истины. И если мы говорим, что именно Фотий, а не Игнатий первый насадил у нас христианскую веру, то потому только, что нас удостоверяют в том несомненные свидетельства. А пусть нам основательно докажут, что точно Игнатий прислал к нам первого епископа, а не Фотий; мы с такою же охотою и убеждением примем и это известие, тем более что патриарха Игнатия мы чтим со всею православною Церковию не только как пастыря правоверного, но и как святого.
Сказавши, что по прибытии в Киев епископа руссы держали совет, на котором присутствовали сам князь, вельможи и бесчисленное множество народа, и что, узревши совершенное епископом чудо, они немедленно начали креститься, византийцы не определяют, крестился ли тогда русский князь или, точнее, оба князя. Но могло ли это быть иначе? Аскольд и Дир были сами очевидцами чудесной бури у стен Константинополя, которая возбудила в них мысль о величии Бога христианского и первое желание креститься. От них потом зависело по возвращении в отечество отправить посольство в Константинополь и просить христианского наставника; это показывает уже, что желание креститься было в них очень твердо. В противном случае, что могло бы расположить их к такому предприятию? Когда прибыл в Киев епископ, Аскольд и Дир сами приказали созвать вече, сами присутствовали на нем и, подобно другим, видели чудо несгоревшего Евангелия – кому же прежде всего, как не им, естественно было и последовать гласу Евангелия? Они были главными действователями во всем и, очевидно, с искренним усердием искали истины, без которого ничто не могло бы заставить их действовать – как же они могли отказаться от нее, когда она открыла себя их взору? И если бы они не крестились, то, можно сказать, и никто бы в Киеве не крестился. Народ и вельможи не решились бы открыто на такое предприятие без примера князей из одного уже страха. Как на более прямое доказательство крещения Аскольдова справедливо указывают469 на то, что первые наши христиане над могилою сего князя имели церковь святого Николая, быть не может, чтобы они согласились построить христианский храм над могилою язычника. Вероятна и та догадка, что Аскольд в крещении назван был Николаем, потому что у нас, точно, существовал обычай созидать церкви над могилами князей в честь святых, им соименных. Слова летописи Иоакимовой, называющей Аскольда блаженным, могут служить новым доказательством его крещения для признающих подлинность этой летописи470.
Не оставили нам византийские писатели почти никаких сведений и о епископе, крестившем наших предков. В наших домашних известиях он постоянно называется Михаилом. Откуда заимствовано это имя? Оно встречается не только в сочинениях или изданиях позднейшего времени, как то: в печатной Кормчей книге, в предисловии к Киево-Печерскому Патерику и в Чети-Минеи (июля 15), но, по словам одного историка, имевшего у себя много древнейших рукописей, оставшихся для нас неизвестными, оно встречается и в некоторых древних русских списках471, находится также в летописи Иоакимовой472. Что ж думать о его происхождении? Не перешло ли это имя в наши древние рукописи из устного предания, сохранявшегося целые века, или из хроники какого-либо летописца греческого или болгарского, еще неизвестного нам, как долго оставался неизвестным болгарский список хроники Амартоловой, который один только и упоминает об именах Аскольда и Дира при описании нападения руссов на Константинополь в царствование Михаила? По крайней мере, отвергать помянутые свидетельства о нашем первом епископе мы не имеем никакого основания. Нельзя поверить Багрянородному, чтобы это был не простой епископ, а архиепископ, епископом называет его сам патриарх Фотий, который отправил его к нам, только епископом или общим именем архиерея назвали его и все последующие писатели, видимо заимствовавшие у Багрянородного все сказание об обращении руссов и, однако ж, не хотевшие согласиться с ним в настоящем случае, как не согласились они с ним и в том, чтобы этот иерарх послан был от Игнатия473. Да и на что было присылать в Россию архиепископа, когда здесь только еще основывалась Церковь и, конечно, не могло же явиться вдруг несколько епархий, которые бы надлежало подчинить столь высокому саном иерарху474. Родом этот архипастырь, равно как и присланный с ним пресвитер, упоминаемый Фотием, а может быть, и другие, вскоре пришедшие к ним на помощь, могли быть из славян. Простое благоразумие требовало избрать на проповедь руссам таких людей, которые были бы способны беседовать с язычниками понятною для них речью, а в Византийской империи, где немало уже было славян-христиан, найти подобных людей было очень легко. Вероятность сего предположения увеличивается, когда вспомним, что почти в то же время или незадолго пред тем к другому славянскому племени, моравам, посланы были из Константинополя проповедники, искусные в языке славянском, если даже не природные славяне; еще более увеличивается, когда обратим внимание на два свидетельства, представляющие тогдашнее обращение наших предков к христианству в связи с обращением славян подунайских. Польский историк Стредовский передает нам одно древнее сказание475, что святые Кирилл и Мефодий, занимаясь сами обращением болгар и моравов, посылали от себя к другим окрестным славянам миссионеров и что при этом в Россию отправлен был некто Наврок, – сказание совершенно правдоподобное и само по себе, и вместе потому, что истинность его начинают подкреплять некоторые новейшие исследования476. Для нашей цели в нем замечательно особенно то, что время отправления к нам Наврока резко совпадает со временем обращения наших предков, когда, как говорит Фотий, приняли они (не определяя откуда: непосредственно ли из Царьграда или посредственно от моравских апостолов по повелению Константинопольского патриарха) епископа и пресвитера (πόιμενα)477 и все христианские обряды. Совпадает, говорим, потому что посольство Наврока приписывается не одному Мефодию, а обоим братьям и, следовательно, должно было случиться до 867 г., т.е. до отправления их в Рим, где, как известно, святой Кирилл скончался. Другое подобного рода сказание представляет нам отрывок, найденный в одной греческой рукописи478, в котором, хотя сначала смешиваются обстоятельства двух крещений, Аскольдова и Владимирова, однако вся речь исключительно направлена к изображению первого: ясно говорится, что это крещение случилось при императоре Василии Македонянине, отправившем к нам епископа, и потом описывается, как присланный епископ совершил у нас чудо, ввергши в огонь Евангелие, которое не сгорело, как подействовало чудо на предков наших и как они начали креститься. Вместе с епископом, говорит неизвестный составитель отрывка, присланы были к руссам два знаменитые мужа, Кирилл и Афанасий, которые, видя, что руссы не понимают греческого алфавита, и опасаясь, чтобы за неумением писать и читать они вскоре не отпали от веры, начертали для них тридцать пять букв, которые называются: аз, буки, веди и проч. и при пособии которых руссы доселе остаются непоколебимы в познании христианской веры. Охотно соглашаемся, что в этом отрывке, может быть составленном преимущественно на основании устных преданий, многие подробности дела и самые имена миссионеров как-нибудь искажены; но важна для нас, собственно, основная мысль, здесь выражаемая, – мысль о введении к нам при самом начале у нас христианства славянской азбуки, а чрез нее и славянского богослужения. Естественность и, скажем более, необходимость сего вытекает из тогдашних обстоятельств: в Болгарии и Моравии уже около четырех лет пели богослужение по-славянски и существовали школы для приготовления из природных славян пастырей Церкви; с восторгом, как замечает наш летописец, слушали славяне величие дел Божиих на своем языке, и весть об этом успела пронестись между всеми их соплеменниками. Возможно ли, чтобы наши послы, ходившие в Царьград просить крещения и на пути своем необходимо касавшиеся пределов Болгарии479, не испросили себе в Царьграде и того, что сами слышали во время путешествия у своих собратий и чего просить было им так уместно и естественно? Возможно ли, чтобы и епископ, был ли он отправлен к нам из самого Константинополя или от моравских апостолов, проходя страну славян подунайских, не пригласил с собою чтецов и певцов славянских для надежнейшего успеха в своем предприятии? Не забудем также, что в то время, когда был отправлен к нам епископ, соимператором Михаилу, или лучше – настоящим императором, был Василий Македонянин, природный славянин, – мог ли он не позаботиться, чтобы к соплеменникам его отправлены были учители веры, знакомые с языком славянским? Недаром же патриарх Фотий заметил, что руссы христианское богослужение с великим усердием и тщанием прияли, весть об этом он, конечно, успел уже получить от посланных к нам проповедников. Чем же объяснить такое усердие наших предков к богослужению с первого раза, если не тем, что они услышали его на родном языке, чем особенно привлекало оно к себе славян повсюду? Богослужения на греческом языке руссы, без сомнения, не поняли бы, а не понимая, могли ли они принять его с великим усердием и тщанием?
II Последующая судьба христианства в России до обращения великой княгине Ольги
Аскольд и Дир после принятия ими святой веры жили еще и управляли Киевом около пятнадцати лет. В такой период под их покровительством она могла довольно утвердиться и распространиться не только в Киеве, но и в окрестностях Киева трудами епископа и пастыря, которых приняли киевские руссы от патриарха, и при содействии, может быть, других проповедников, приходивших из Греции или Болгарии. Но по смерти Аскольда и Дира, которые скончались (в 882 г.), может быть, как мученики за святую веру480, в Киеве воцарился язычник Олег. И во все время его княжения (882–912) мы не знаем ничего о состоянии христианства в России, не можем сказать: искоренилось ли оно тогда у нас совершенно или продолжало существовать и даже распространяться. Правда, при договоре Олега с греками в 911 г. в числе послов русских не видно ни одного христианина, и как сам Олег, так и мужи его для подтверждения условий договора клянутся оружием своим и языческими богами – Перуном и Волосом. Но отсюда не следует, будто и между всеми подданными Олега не было уже христиан. Веру Христову, проповедующую смирение и самоотвержение, у нас, как и везде, приняли вначале преимущественно жители мирные, и в царствование князя-язычника по простому благоразумию они могли содержать ее в тишине и даже сокровенно. А что до воинов, составлявших дружину и свиту княжескую, которые большею частию были из варягов, то неудивительно, если они оставались нерасположенными к вере, которая явно противоречила их отличительным склонностям и привычкам; это ясно видно из последующей истории великого князя Святослава. Правда также, что в статьях договора, заключенного Олегом с греками, не упоминается о христианах и вообще между всеми руссами, напротив, русин прямо противополагается христианину, т. е. греку481. Но это значит только, что греки у нас известны были тогда под именем христиан, а вовсе не то, чтобы между самыми руссами христиан не было. Посему-то такое же точно противоположение русина христианину встречается и в договоре Игоревом с греками482, когда, как увидим, у нас несомненно уже многие исповедовали святую веру. С другой стороны, известно, что в уставе императора Льва Премудрого (886–912), который был современником нашему князю Олегу, в числе митрополий, подвластных Цареградскому патриарху, упоминается уже на 60 месте митрополия Русская. Но должно сознаться, что она упоминается не во всех списках устава, а только в некоторых483, и есть основание думать, что она внесена в некоторые списки этого устава в позднейшее время484. А потому несправедливо было бы заключать, будто во дни Олега число христиан у нас увеличилось, так что они составляли особую епархию.
Во дни же преемника Олегова Игоря (912–945) святая вера уже несомненно у нас распространялась. И прежде, еще со времен Аскольдова договора с греками была постоянная связь между греками и нашими предками, так что многие из руссов киевских служили в греческом флоте485. Но после договора Олегова, с воцарения Игоря эта связь усилилась: из России ходили в Константинополь целые торговые караваны по Днепру и Черному морю, гости русские оставались жить в Константинополе по нескольку месяцев сряду у монастыря святого Мамы, другие руссы сотнями нанимались в службу греческого императора и провождали в Греции почти всю свою жизнь486. Греки, без сомнения, не упускали при этом случая знакомить наших предков со своею верою, как поступили они еще с послами Олеговыми по заключении мира487. Между греческими императорами и русскими князьями существовали даже письменные сношения488, которые могли служить новым поводом для их подданных к теснейшему сближению в самых понятиях религиозных. Многие руссы, служившие при греческом дворе, действительно принимали там святую веру489, и некоторые из них, хотя по временам, возвращаясь в отечество, могли приносить ее и сообщать своим ближним и сродникам. Как бы то ни было, только к концу царствования Игоря, при новом договоре нашем с греками в 944 г. жители России в статьях договора разделяются уже на крещеных и некрещеных, и крещеные везде поставляются даже на первом месте490 – до такой степени успело возрасти число христиан в нашем отечестве! И летописец, повествуя о присяге великокняжеской дружины по случаю сего договора, замечает, что мнози из самих варягов, обитавших в Киеве, были уже христиане. Еще более: в том же самом месте летописи говорится о киевской церкви святого Илии, где давала присягу христианская Русь, и эта церковь называется соборною491. Такое имя заставляет допустить, что в Киеве были тогда и другие церкви, между которыми церковь святого Илии считалась главною, или соборною492, предположение, которое, кажется, достаточно подтверждается последующею историею. Дитмар, современник святого Владимира, свидетельствует, что в его время существовало в Киеве более четырехсот храмов,493 – когда же успели они возникнуть в таком изумительном количестве? Ужели в продолжение каких-нибудь десяти или пятнадцати лет со времени обращения Владимира? Естественнее думать, что они возникали мало-помалу со времен еще Аскольда и Дира или, по крайней мере, Игоря. Существование же храмов и христиан необходимо предполагает существование священнослужителей. Правда, в древнейшей нашей летописи не упоминается ни о каких пастырях у нас до великой княгини Ольги. Но известно, что преподобный Нестор о первых временах нашей истории говорит вообще чрезвычайно кратко и потому нередко умалчивает о таких событиях, которые несомненно были, каково, например, крещение руссов при Аскольде и Дире. Мало того, мы знаем, что преподобный летописец ни слова не сказал и о трех первых наших митрополитах Владимирова княжения, которые были к нему по времени очень близки, ужели ж следует посему усомниться в самом их существовании? Тем неосновательнее заключать из одного только молчания Нестора о событиях, бывших еще до великой княгини Ольги, будто этих событий вовсе не было. Довольно и того одного, если в краткой своей летописи он упомянул, хотя мимоходом, что были тогда в Киеве церкви, между которыми церковь святого Илии считалась соборною: не сказал ли уже он этим, что у нас были тогда и пастыри, по крайней мере пресвитеры и низшее духовенство?
Нельзя здесь оставить без внимания мнения одного ученого, который говорит, будто первые семена христианства посеяли в России варяги, странствовавшие чрез нее из Скандинавии494, и, следовательно, не греки, как мы утверждаем. Но это мнение, кроме того что совершенно произвольно, заключает еще в себе несообразность. “Мне кажется, – справедливо заметил другой ученый, – что такие странствующие рыцари столько же мало имели способности, как и желания обращать язычников, и сии последние нигде не показывали столь великой наклонности к христианству, сколь без всякой причины должно предположить в руссах, допуская, что они случайно приняли новую религию от проезжих”495. Если же в нашей летописи говорится, что многие варяги, обитавшие в Киеве, были христиане, то кто же докажет, что эти варяги принесли святую веру с собою из своего прежнего отечества, а не приняли ее в самом Киеве или Константинополе, где многие из них, служа при дворе императорском, действительно принимали христианство и откуда приносили его потом с собою к нам в Киев496.
Много уже было христиан в царстве Русском между древними обитателями страны, между варягами-пришельцами и в самом войске, как видно из договора с греками великого князя Игоря. При всем том. Церковь Христова все еще оставалась у нас как бы в тени и почти незаметною; язычество, по-видимому, покрывало всю Россию и почиталось религиею господствующею, потому что сам великий князь был язычник. Надлежало еще святой вере взойти на великокняжеский престол, стать на этой высокой свещнице, чтобы соделаться видимою от всех и окончательно разогнать мрак идолопоклонства. И вот супруга того же самого великого князя, при котором достигло у нас христианство такой значительной степени, решается сама принять святую веру, посаждает ее с собою на престоле и, если не утверждает ее окончательно в нашем отечестве, зато, по выражению летописца, является в собственном смысле, аки денница пред солнцем, аки заря пред светом497.
* * *
Это именно: 1) Никита Пафлагонянин, современник происшествия, который, впрочем, в своем жизнеописании патриарха Игнатия мимоходом упомянул лишь о нападении руссов, не касаясь ничего последующего: Еа tempestate Rhossi, gens Scytharum, a Ponto Euxino ad Stenum excursione facta, omnem circa regionem omniaque monasteria depraedati sunt: insulanorum quoque Byzantinonim per populationem vasa omnia diripuerunt, argentum abstulerunt, captos ad unum omnes trucidarunt. Ipsius denique patriarchae coenobia barbarico furore et impetu incursantes, tota supellectili direpta, spoliarunt, duosque supra viginti ex familiarissimis captos, in uno navigii trochantere omnes securibus trucidarunt. (В это время россы, скифское племя (наиболее кровожадное скифское племя, называемое рос), совершив набег с Понта Евксинского до самого Стена, опустошили всю близлежащую местность и все монастыри, растащили и разграбили все имущество византийских островитян, похитили серебро, а всех пленных перебили. С варварской яростью и напором они совершили нападение на покои самого патриарха, расхитили и разграбили всю утварь, захватив двадцать два человека из его приближенных, всех зарубили топорами на корме корабля (лат.)) (Vita Ignatii в 8 т. ConciL, изд. Ляббеем и Коссарцием в Париже, 1671. С. 1203 (256), также в других сборниках актов соборных между 861–869 гг.); 2) Продолжатель монаха Георгия Амартола Симеон Логофет, живший при императоре Романе (917–944), упоминает уже не об одном только нападении руссов, но, со всею обстоятельностию, и об их чудесном поражении (см.: Хронограф Георгия Амартола в Ученых записк. II Отд. Акад. наук. Кн. 6. С. 736 и Предисл. С. VIII–IX. СПб., 1861 (130); а самое свидетельство Симеона о руссах по-славянски в ч. 4. Кн. 1, Труд. Общества истор. и древн. русск., учрежд. при Моск. универ. М., 1828. С. 182 (122)); 3) Лев Грамматик (Corpus hist. byz. T. 4. Р. 368–369. Venet. (178)) и 4) Георгий Монах (ibid. Т. 21. Р. 401 (178)) – писатели X в., почти слово в слово повторившие сказанное Симеоном и, очевидно, у него списавшие; 5) Сократитель Симеона Логофета – XI в. (ibid. 21. Р. 333 (178), снес.: Предисл. к Хронографу Амартола. С. VIII–IX, в Ученых зап. II Отд. Акад. наук. Кн. 6 (130)) и 6) Зонара – XII в. (ibid. 11. Р. 127 (178)). Тексты всех их можно читать в Несторе Шлецера. 2. С. 33–43 (80); в Русском истор. сборнике. Т. 6. С. 313–316 (134); в Записк. Одес. общ. истор. и древ. С. 183–184 (135) и др. Это же сказание, как известно, из Хронографа Амартола по болгарскому переводу перенес буквально в свою летопись и наш преподобный Нестор, и вот разгадка, почему он, описавши неудачный поход Аскольда и Дира на Царьград, ничего не сказал о их крещении: об этом ничего не нашел он в самом источнике, который был ему доступен.
Патриарх Фотий в двух своих проповедях, из которых одну он произнес во время самого нападения руссов на Царьград, а другую по удалении их, подтверждает все обстоятельства события; но только не упоминает ни о возвращении императора в столицу, ни о чудесной буре, а говорит следующее: «Когда мы, лишенные всякой помощи и не имеющие никакой подмоги от людей, воодушевлялись надеждами на одну Матерь Слова и Бога нашего, Ее просили умолить Сына и умилостивить за грехи наши, Ее дерзновение призывали во спасение. Ее умоляли покрыть нас покровом своим, как стеною нерушимою, и сдержать дерзость варваров, смирить их гордость, защитить отчаянный народ и побороть за собственную паству Ее, когда Ее Ризу носили все до одного вместе со мною для отражения осаждающих и защиты осажденных, усердно совершали прилежные моления и литии – тогда, по неизреченному человеколюбию, при Матернем дерзновенном ходатайстве, и Божество преклонилось, и гнев Его утих, и помиловал Господь достояние свое. Поистине эта досточтимая одежда есть Риза Богоматери. Носилась она вокруг этих стен – и неприятели, непостижимо как, обращали тыл свой. Покрывала она город – и насыпь их рассыпалась, как по данному знаку. Приосенила она осажденных – и осада неприятелей не удавалась сверх чаяния, которым они окрылялись. Ибо, как только девственная Риза эта обнесена была по одной стене, и варвары сняли осаду города, и мы избавились от ожидаемого плена и сподобились нечаянного спасения» (Четыре беседы Фотия и рассужд. о них арх. Порфирия Успенского. С. 23–24. СПб., 1864 (98)).
Таковы: 1) Продолжатель Феофана, писавший в Х в.: Exinde factum, ut Rossi (йй$')... regiam ipsam urbem cingerent. Verum hi quidem Dei iram exsaturati, Photio, qui ad ecclesiae gubemacula sedebat, Deum exorante, urbique propitium reddente, domum rediere; nec multo post legatis in urbern missis, divinum efflagitantes baptismum, etiam impetravere. (После этого россы... осадили саму столицу. Однако они, насытив гнев Божий (благодаря Фотию, который стоял у церковного кормила, моля Бога, и тем снискал Его милость к городу), вернулись домой, немного времени спустя они отправили в Константинополь послов, прося божественного крещения, что и было совершено (лат., греч.)) (Corp. hist. byz. 21. Р. 90. Venet. (178)). 2) Георгий Кедрин – XI столетия: Hi (Rossi) ipsam Constantinopolin in grave conjecissent periculum, paulo post Dei iram experti, domum reversi sunt; legatisque in urbem missis, divinum baptismum efflagitarunt impetraruntque. (Эти (россы) подвергли серьезной опасности сам Константинополь, однако спустя немного времени они, изведав гнев Божий, вернулись домой и, отправив в Константинополь послов, просили божественного крещения, что и было совершено (лат., греч.)) (ibid. 8. 433 (178)). И 3) сам патриарх Фотий – современник события: «Народ, глаголемый рос... переменил ныне языческое и безбожное учение, которое прежде содержал, на чистую и правую христианскую веру и, вместо недавнего враждебного на нас нашествия и великого насилия, с любовию и покорностию вступил в союз с нами. И столько воспламенила их любовь и ревность к вере, что и епископа, и пастыря, и христианское богослужение с великим усердием и тщанием прияли» (см.: Окружное послание его к восточным патриар. престолам, напеч. в Comment. Academ. scient. Imper. Petropol. Т. 6. Р. 382–384. Petropol., 1738 г. (162), также в Предвар. исследов. Эверса для русск. истор. Кн. 2. С. 228. Москв., 1825 (144)).
Как-то: 1) Константин Багрянородный (919–959 гг.), которого свидетельство почти буквально мы приводим в самом своем тексте (Corp. hist. byz. 21. Р. 157. Venet. (178)); 2) Георгии Кедрин – XI в.: Russos pactis compositis at salutaris baptismi communitatem (Basilius) pertraxit, iisque pontificum principem misit. Operae praetium est hoc loco miraculum referre, quod eo missus pontirex edidit. Princeps eius gentis ac proceres et universus populus falsa religione adhuc detenti, cum diliberarent, eane retinenda, an vero Christianae fidei accidendum esset, ad se missum pontificem (dpxispa) advocant; eumque princeps interrogat, quidnam rei esset, quod profiteretur, et ipse docturus esset? Profert Episcopus sacrum Evangelii Divini librum... (По заключении мира (Василий) склонил россов к принятию спасительного таинства крещения и отправил к ним первого архиерея. Стоит здесь поведать о чуде, которое совершил посланный туда архиерей. Князь того народа, знать и весь народ, все еще придерживаясь ложной религии, стали размышлять, сохранить ли ее или перейти в христианскую веру, и призвали к себе присланного архиерея. Князь спросил его, что именно он исповедует и чему он будет их учить. И епископ вынес священную книгу Евангелия Господня... (лат.)) и проч. почти слово в слово, как у Константина Багрянородного, и в такой же обширности (ibid. 8. Р. 462 (178)); 3) Иоанн Куропалат Скилица, того же XI в. (см. у Ассемани Kalend. eccl. univ. 2. Р. 230 (155)); 4) Зонара – XII в., который изображает дело несколько покороче и заключает следующими словами: Ео miraculo barbari obstupefacti, praedicationi crediderunt, et, ut sacro baptismate initiarentur, flagitarunt: et haec sic acta sunt. (Пораженные этим чудом, варвары поверили проповеди и настоятельно просили просветить их таинством крещения (лат.)) (ibid. 11. Р. 136 (178)); 5) Михаил Глика – XIII в. Этот писатель говорит еще короче: Sub hoc imperatore (Basilio) Rossi ad religionem erroris expertem accesserunt, et pontificem acceperunt, quum divinum quoddam prodigium antecessisset; nam Sacrosanctum evangelium, in ignem conjectum, cremari non potuit. (При этом императоре (Василии) россы приступили к истинной вере и приняли епископа, чему предшествовало божественное чудо: святое Евангелие, будучи ввергнуто в огонь, осталось невредимо (лат.)) (ibid. 9. Р. 230 (178)). Достойно замечания, что составитель нашей Никоновой летописи, имея под руками рассмотренные нами троякого рода греческие свидетельства об одном и том же событии, привел почти буквально четыре из них в разных местах своего сочинения, сказавши раз о нападении руссов на Царьград и их чудесном поражении (1. С. 12. СПб., 1767 (105)), потом только о нападении (с. 14), далее опять о нападении и чудесном поражении (с. 16), наконец, о нападении, поражении и крещении (с. 21). А ученый Шлецер заключил, будто Никонова летопись говорит о четырех походах на Царьград Аскольда и Дира, тогда как при малейшем сличении этих мест оказывается, что в них повторяется одно и то же и почти теми же словами (Шлец. 2. 105 (80)).
Кроме двух (Константина Багрянородного и Михаила Глики), которые только предполагают это событие, десять говорят об нем ясно. Современники – Никита Пафлагонянин и патриарх Фотий.
Восемью, а не двумя только, как утверждал недоверчивый Шлецер, хотевший навести тень сомнения на это чудо (2. С. 57 (80)), и именно четыре: Симеон Логофет, Георгий Монах, Лев Грамматик и Сократитель Симеона – говорят о сем чуде очень подробно, а три: Продолжатель Феофана, Кедрин и Зонара – кратко, выражаясь, что руссы испытали гнев Божий, что Провидение не допустило их взять Константинополь, и они, испытавши гнев Божий, принуждены были без успеха возвратиться в отечество. Патриарх Фотий изображает также удаление руссов от Константинополя непостижимым, чудесным и приписывает это чудодейственной Ризе Богоматери.
См. выше примеч. 431, 432. К этим семи греческим свидетельствам о крещении руссов можно присоединить еще два южнославянские, которые могли быть заимствованы из своих домашних преданий или письменных источников и, следовательно, должны иметь особую силу. Разумеем, во-первых, свидетельство болгарское, встречающееся в древнейшем, как можно догадываться по слогу, переводе летописи Манассииной на болгарский язык, где переводчик, делая многие прибавления от себя касательно истории славянского мира, между прочим заметил: «При сем Василии иари (Македонянине) крестишася руси» (Русский историч. сборник. Т. 6. С. 14, 101 и 103. М., 1843 (133)). Во-вторых, свидетельство сербское, находящееся в Сказании въкратце сущиим от Адама до дньшняго времене, написанном по церковнословенски в Сербии, которое также гласит: «При сем (Василии Македонянине) русы крестишисе и быше христиане» (там же. С. 158–159 (134)). Достойно замечания, что когда в XIV в. по приказанию болгарского царя Александра сделан был для него новый список древнего перевода летописи Манассииной, то к этому списку приложено было несколько рисунков, изображающих некоторые упоминаемые в нем события в хронологическом порядке. В числе этих рисунков один представляет крещение руссов и помещен именно после крещения болгар и прежде войны, начавшейся в царствование Симеона, следовательно, между 853 и 882 гг. И как представляет? «По правую сторону, – говорит г. Чертков, – изображен епископ и церковный причт, стоящие на берегу ручья, который течет между гор, по левую – руссы, из коих один находится по пояс в воде и внимательно слушает молитвы, читаемые епископом. Другой русс сидит уже раздетый на горе и, кажется, ожидает своей очереди; еще два присутствуют тут как зрители. Местность, сколь ни грубо изображение, имеет некоторое сходство с киевскими окрестностями. Река, текущая внизу покатостей, узкий проход между гор по скату к реке, возвышения, представленныя по одной стороне Днепра – все это могло быть изображено очевидцем» (там же. С. 198–199 (134)).
Из семи греческих писателей, свидетельствующих о крещении руссов, Фотий и Продолжатель Феофана упоминают только кратко, что руссы просили себе крещения или что они приняли епископа и святую веру, а как приняли, как совершилось их обращение, вовсе не изображают. Потому и неудивительно, если они не упомянули о чуде несгоревшего Евангелия, подобно пяти остальным свидетелям, которые говорят об этом нарочито.
Всяк догадается, что речь о Шлецере, который всеми силами старался доказать, что эти руссы были не наши, а какие-то понтийские, вскоре затем исчезнувшие с лица земли (см. его Нестора. Ч. 2. С. 86–116 (80)).
Опровержения против него можно найти у Карамзина (Т. 1, примеч. 283 (49)), Эверса (в Предвар. критич. исслед. для росс. истор. Кн. 2. С. 240–273 (144)), Буткова (в Обороне летоп. Нестор. Гл. 3 и 4 (21)), в Трудах Общ. истор. и древн. росс. (Ч. 5. Кн. 1. С. 7–52 (127)).
Это раскрыто в рассуждении Погодина О происхождении Руси. М., 1825. С. 124–176 (95) и в 4 главе только что названного сочинения Буткова (21).
Истор. госуд. Росс. Т. 1, примеч. 283 (49).
Продолжатель Феофана, Монах Георгий, Лев Грамматик, Симеон Логофет, Кедрин и Зонара. Stritteri Memor. populorum. 2. Р. 967–971 (265) или Извест. визант. истор. 3. С. VII и IX, 3–5 и 22–28 (142).
Извест. визант. истор. 3. С. 21 и 22 (142).
Там же. 3. С. 68, 69, 71, 98, 119, 120, 123, 127, 129, 130, 134 (142), Лее Диакон Калойский, по русск. переводу. СПб., 1820. С. 39, 47, 48, 63, 65, 68, 79, 80, 85, 88, 89, 93 и 96 (64).
Известно, что Олег, также предпринимавший поход против греков на ладиях, при требовании дани с побежденных полагал только по сорока человек на каждую ладью, а на судах норманнов, ходивших по морям для подобных нападений, помещалось только по 20 и даже менее человек. См.: Dеррing. Histoire des expeditions des Normands. 1. 198 (181).
Софийский временник. 1. С. 13. М., 1820 (118).
На греческом языке в Хронографе Георгия Амартола нет имен Аскольда и Дира, следовательно, они внесены уже в перевод болгарский.
Historia de vita Basilii Maced. в 21 т. Corp. hist. byz. P. 157. Venet. (178).
Нестор Шлеи,. 2. С. 700 (80); а о подлинности Олегова договора см. в Историко-критич. расслед. о начале русск. летописей Погодина. С. 114–115. М., 1839 (94).
См. выше примечание 435.
Симеон именно говорит, что в девятое лето царствования Михайлова руссы напали на Византию и император, бывший в походе против агарян, получил об этом весть, а в десятое он поспешил в свою столицу, и здесь случилось чудесное поражение руссов. Но из летописи того же Симеона известно, что Михаил 14 лет царствовал под опекою своей матери Феодоры, с 842 по 856 г., а потом уже один, и что нападение руссов случилось в девятое и десятое лето его личного царствования. Следовательно, если начнем считать с 856 г. включительно, то девятое лето будет 864, а десятое 865. Так точно думал Байер, по своим вычислениям (De Russ. prima exped. in torn. 6 Comment. Academ. Petropol. P. 367–368 (162)) и Шлецер (Нестор Шлец. 2. 46–47 (80)). Замечательно, что и все русские летописцы единогласно полагают этот поход Аскольда и Дира в лето 6374, которое начинается 865 г. сентября (там же, у Шлецера. С. 45–46 (80)).
См. выше примечание 431.
Путь, по которому ходили руссы в Царьград, был один, описанный Багрянородным (De admin. imper. Cap. IX (176)). Но, судя по описанию, этот путь по Днепру, некоторым болгарским рекам и Черному морю был сопряжен с величайшими трудностями: проходя опасные днепровские пороги, они должны были долго отыскивать удобные проходы и с крайнею медленностию и усилиями проводить чрез эти узкие проходы свои суда, а инде даже вытаскивать их на берег, тащить чрез волок или нести на плечах. Не раз также они принуждаемы были останавливаться, браться за оружие, чтобы защищать себя от печенегов и проч. Судя по этому, едва ли не должно согласиться, что каждый раз для путешествия из Киева в Царьград или оттуда обратно требовалось по крайней мере около двух-трех месяцев.
Ученый Ассемани усильно старался доказать, что это послание написано после 867 г. (Kalend. ecc. univ. 2. Р. 238 (155)). Чем же? Здесь упоминается, – отвечает он, – о Римских епископах в Болгарии, которые вторично совершали таинство миропомазания над болгарами, между тем, первые епископы, прибывшие от папы в Болгарию, были Формоз и Павел, которые отправлены из Рима вместе с папскими ответами на некоторые запросы болгар от 13 ноября 866 г. и могли прийти в Болгарию не прежде 867 г. Но, 1) если и действительно это были первые Римские епископы в Болгарии, то, отправившись из Рима от 13 ноября 866 г., все же они могли прийти в Болгарию месяца через полтора и, следовательно, в том же 866 г., а из Болгарии, где, по словам Анастасия Библиотекаря (De vitis pontif. Rom. in 24 t. Corp. hist. byz. P. 111. Venet. (152)), нарочито приставлен был на границе греческий чиновник, ожидавший прибытия римских послов и не пустивший их в Грецию, весть о действиях Формоза и Павла могла придти в Царьград к Фотию чрезвычайно быстро. Следовательно, он мог уже указывать на эти действия в послании своем, писанном в конце 866 или в начале 867 г. Но 2) откуда известно, что это были первые Римские епископы в Болгарии и до них не было других? В ответах своих болгарам, отвечает Ассемани, посланных с Фор-мозом и Павлом, папа говорит между прочим: «In his omnibus aderit misericordia Dei missis nostris et future Episcopo vestro, qui vos instruant...». (Bo всем этом да будет милосердие Божье с нашими посланными и с вашим будущим епископом, которые вас наставят (лат.).) И ниже: «Quum autem Episcopum ad praesulatus nostri ministerium habueritis, ille vos docebit omnia...». (Когда обретете епископа служения нашему главенству, он вас всему научит (лат.)) (Kalend. eccles. univ. 2. 240 (155)). Но не очевидно ли, что здесь говорится не о Формозе и Павле – двух епископах – и вообще не о епископах, временно приходивших из Рима для обращения и совращения болгар, а о будущем епископе Болгарском постоянном? Напротив, 3) известно, что в Болгарию, куда уже принесена была святая вера из Греции, проникали Римские епископы для совращения православных, еще прежде 866 г., и следовательно, прежде Формоза и Павла: по свидетельству летописей фульденских, когда, по просьбе болгар в 866 г., в начале следующего прислал к ним от себя пастырей император Людовик Благочестивый, то эти посланные нашли, что Римские епископы наполняли уже всю сию страну: «Sed Romani Episcopi iam turn totam terrain illam baptizando et praedicando repleverant». (Однако римские епископы, креща и проповедуя, уже заполнили тогда всю ту землю (лат.)) (Annal. Francorum Fuldens. An. 866–867 (166)). Когда же бы они успели все это сделать, если бы прибыли в Болгарию, по словам Ассемани, не прежде 867 г.? Снес.: соображения Байера о времени написания Фотием этого окружного послания (Comment. Academ. Imper. Pctropol. 6. 384–387 (162)).
См. Vitam Ignatii in 8 t. Sacrosanct, concil. Labbei et Cossartii. P. 1206 и 1223. Lutet., 1671 (256). Снес. К rug. Byzant. Chronol. S. 1–5 (214), также Pagiumin Annal. Baronii ad ann. 867. N. XI (160) и Annal. самого Барония под этим же годом (160).
Василий Македонянин, как мы уже и заметили, принят Михаилом в соправители и коронован императором 26 мая 866 г. Михаил был убит 23 сентября 867 г. Следовательно, Василий был ему соправителем один год и четыре месяца без трех дней. Кrug. Bysant. Chronol. S. 1–5 (214).
Сюда же относится замечание Байера: папа Николай в одном из писем своих, опровергая обвинения, изложенные против Римской Церкви в окружном послании Фотия, говорит, что эти обвинения a Graecorum imperatoribus, Michaele scilicet et Basilio et ab his, qui sibi parent (Photio), ncquiter ingeruntur. (...Безосновательно выдвигаются греческими императорами, то есть Михаилом и Василием, а также теми, которые подчиняются ему (Фотию) (лат.)) (Comment. Acad. Petropol. 6. 386 (162)). Следовательно, это послание писано, когда уже в соправители Михаилу избран был Василий.
См. Выше примечания 431 и 432.
... Ac Archiepiscopum, ab Ignatio patriarcha ordinatum, ut susciperent (Russi, Basilius) effecit... (...И (Василий) добился, чтобы (россы) приняли архиепископа, назначенного патриархом Игнатием... (лат.)) (loco cit. (162)).
Евгению Болгару (см.: его Историч. разговор, о времени крещения Ольги. 9. 11 (36)) и Паги (см.: Нестор. Шлецер. 2. 94 (80)).
Карамзин неточно переводит слова будто бы Багрянородного: Василий, не могши победить руссов оружием, склонил и проч. (т. 1. С. 115 (49)). Этих слов у Багрянородного нет.
См. выше примечания 431 и 432.
Также выше примечания 429, 431, 432.
Кrug. Byz. Chronol. 167 (214).
Neque hanc partem epistolae, – замечает Байер, – vel verbo refeffit episcopus Romanus, cum eum, quae in Russia fierent, fugere non potuere, Bulgaris frequenter Romam et in Germaniam commeantibus. Quantum ille Photio insultasset, ut erat acer, si ea in re adversam tantae gloriationi eius ramam tenuisset. (Эту часть письма Римский епископ не опровергает ни единым словом, поскольку ему не могло не быть известно то, что происходило на Руси, ведь болгары часто бывали в Риме и Германии. Уж как бы он, со всей своей резкостью, напустился на Фотия, если бы в этом деле слава принадлежала ему, а не Фотию, ставившему это себе в заслугу (лат.).) Comment. Acad. Petrop. 6. Р. 387 (162).
См. выше примеч. 432, снес.: Ассемани Kalend. eccles. univ. 2. 230 (155).
Истор. сосуд. Росс. Карамзина. 1, прим. 285 (49). Et cum Rossi, – говорит также Байер, – omnia tribuunt Photio Patriarchae, ut baptizmum Olgae, ut alia, quae Photii aetati non conveniunt; sequitur, hanc eius magnam in ecclesia Ruthenica auctoritatem ab nullo alio stirpe repeti, quam quod primus eorum Episcopus Photianarum partium fuerit, non Ignatianarum. (Поскольку россы приписывают все заслуги патриарху Фотию – как крещение Ольги, так и прочее, что не соответствует времени его жизни, отсюда следует, что такой высокий его авторитет в Русской Церкви объясняется не какой другой причиной, как той, что первый епископ россов был прислан от Фотия, а не от Игнатия (лат.).) Comment. Acad. Petrop. Т. 6. Р. 338 (162).
Vid.: Sacrosanct, concil. Labbei et Cossartii. 8. P. 898 (256).
Assemani. Kalend. eccles. univ. 2. P. 228 и 281; 4. Р. 10 (155). Histoire universelle de 1'Eglise catholique par Rohrbacher. 12. P. 329. Paris, 1844 (253) и др.
Начерт. церк. истории Иннокентия. Отд. 2. С. 4. Москва, 1834 (44). Русск. истор. сборник. Т. 6. С. 319–320. Москва, 1843 (134).
Истор. росс. Татищева. Кн. 1. С. 35 и кн. 2. С. 366 (124). Что касается до так называемой Иоакимовой летописи, то, судя по первой половине сохранившегося отрывка, она дошла до нас в сборнике начала XVIII в., а судя по второй половине, составлена, вероятно, на основании какой-либо древнейшей новгородской летописи, для нас потерянной, и сообщает известия о начале христианства в России довольно вероятные как по ходу событий, о которых повествует, так и по тому, что некоторые из этих известий оправдываются другими древними свидетельствами. Но чтобы она была написана первым новгородским епископом Иоакимом Корсунянином или чтобы она сохранилась до нас без изменений, доказать невозможно, и считать сказания ее более, нежели только вероятными, было бы несправедливо (См.: Лавровск. Исслед. о летоп. Иоакимовой в Учен. записк. II Отд. Академии наук. Кн. 2. Вып. 1. С. 77–160 (61)).
Истор. росс. Татищева. Кн. 2, примеч. 56 на с. 364 (124).
Той же Истории кн. 1. С. 35 (124).
Именно Кедрин и Зонара называют этого иерарха вообще архиереем, а Глика прямо епископом. См. выше примеч. 432.
Одно только возможно предположение в защиту Багрянородного: титул архиепископа присланный к нам архипастырь, может быть, имел еще в Греции, занимая пред тем какую-либо архиепископскую кафедру, а потом, отправившись к нам, удержал его уже как титул чести, а не власти.
У Добровского, Кирилл и Мефодий. С. 2 (31).
Истор. первобыт. хр. Церкви у славян Мацеевского, в русском переводе. С. 110 (72).
Этот-то пресвитер и мог называться Навроком, если епископ, точно, носил другое имя – имя Михаила.
Animadvers. ad Constant. Porph. Вandurii in t. 2. Imper. orient. P. 112–114 (158); Извест. визант. истор. 3. 6–19 (142); Истор. госуд. Росс. Карамзина. 1, примеч. 447 (49).
Constant! n. Porphyrog. De administr. imperio. С. 9 (176).
Истинная причина смерти Аскольда и Дира доселе не объяснена историею. Древний летописец объясняет ее сообразно с понятиями своего времени, заставляя при этом Олега сказать Аскольду и Диру: «Вы неста князя, ни рода княжя, но аз есм роду княжа и се есть сын Рюриков», – как будто и в IX в., как в XI, при жизни преподобного Нестора, Киев входил уже в состав державы, основанной Рюриком и потомки Рюриковы имели какое-либо право на обладание Киевом. Отвергая это объяснение, Шлецер придумывает свое, догадываясь, что Аскольд и Дир, принявши к себе бежавших новгородцев, вероятно, замышляли что-нибудь на Новгород и Рюриков дом (Шлец. 2. 204 и 245 (80)). Но принимать к себе бежавших новгородцев значит ли уже замышлять что-либо против Новгорода? Татищев, который первый между нашими историками начал утверждать, что Аскольд и Дир крещены, думал, что причиною их смерти могла быть нерасположенность к ним некоторых киевлян, не хотевших принять крещения и потому пригласивших к себе Олега – язычника (кн. 2. С. 663 в примеч. 63 (124)), догадка, по нашему мнению, вероятнейшая. Известно, что киевляне не только не мстили за смерть своих князей Олегу, но тогда же приняли его к себе на княжение. Не очевидно ли, что некоторые из них, и особенно составлявшие дружину, которые бы и могли, собственно, отметить за князей своих, были как бы в заговоре с Олегом и выдали ему Аскольда и Дира? А не любить их дружина, состоявшая преимущественно из суровых варягов, могла, собственно, за то, что, сделавшись христианами и внявши кроткому гласу Евангелия, Аскольд и Дир почти вовсе отказались от войны, тогда как воинственный Олег, естественно, возбуждал в них любовь к себе своими бранными подвигами и славою. Впрочем, на основании одной догадки называть Аскольда и Дира христианскими мучениками в собственном смысле было бы крайним неблагоразумием.
«Мы от роду русскаго... посланные Олегом, великим князем русским, к вам... великим царям греческим, на удержание и извещение от многих лет бывшия любви между христианами и Русью... Русин ли убиет христианина, или христианин русина... Когда русин, служащий царю христианскому, умрет в Греции...». Истор. Карамзина. 1. 136–120 (49).
См. XII статью договора: «Когда христианин умертвит русина или русин христианина...». Истор. Карамзина. 1. 184 (49).
Соdin. De officiis curiae et eccles. Constantinopol. P. 337–399. Paris, 1648 (173).
О митрополии Русской в конце IX в., в Приб. к твор. св. отц. 9. 132– 146 (84).
Извест. визант. истор. 3. С. 21 (142).
Извест. визант. истор. 3. С. 22 (142); Истор. Карамзина. 1. 134 и 241 (49).
«И пристави к ним (царь Леон) мужи свои показати им церковную красоту... еще же и чудеса Бога своего и страсти Господня, и венец, и гвоздие, и хламиду багряную, и мощи святых: учаще я в вере своей, и показующе им истинную веру». Нестор, слич. Шлецером. 2. 748–749 (80).
Stritteri Memor. populorum. 3. 46 (265); Карамз. 1. 140 (49).
Так, Константин Багрянородный, описывая аудиенцию, данную в 946 г. греческими императорами послам эмира Тарсийского, мимоходом упомянул, что при этом многие крестившиеся руссы, вооруженные мечами, были во дворце и держали в руках знамена: Extra cancellum Chalces vel aeneae portae stabant... item Rossi baptizati cum flamulis gestantes scuta et spathas. (Вне медных ворот стояли... также крещеные руссы со знаменами, вооруженные щитами и мечами (лат.).) De cerim. aul. byz. Lib. II. С. 15. Р. 329 (177); Извест. визант. истор. 3. 28 (142). Сравн.: Кrug. Byz. Chronol. 253 (214).
Первое место: «И иже помыслить от страны Руския разрушити таку любовь, и елико их крещенье прияли суть, да приимут месть от Бога Вседержителя: и елико их есть не хрешено, да не имут помощи от Бога, ни от Перуна...». (Летоп. по списку мниха Лаврент. С. 21. М., 1824 (67)). Второе: «Аще ускочит челядин от Руси... да поймут и, аще ли не обрящется, да на роту идут ваши хрестеяне Русь по вере их, а не хрестеяне по закону своему...» (там же. 23 (67)). Третье: «Мы же елико нас крестилися есмы, кляхомся церковию святаго Илье в соборней церкви... а не крещеная Русь полагают щиты своя...» (там же. 25 (67). Снес.: Карамзина 1. 151–154 (49)).
«А хрестеянскую Русь водиша роте в церкви святаго Ильи, яже есть над ручаем, конец Пасынъче беседы и Козаре, се бо бе соборная церковь, мнози бо беша варязи хрестеянн» (там же. С. 26 (49)). Объяснение на все это, довольно трудное, место летописи см. в Исследовании о древнейшей киевск. церкви св. Илии Остромысленского. Киев, 1830 (87).
Так заключил и Шлецер. 3. 23 (80). По ходу речи с первого раза видно, что название соборная церковь означает у летописца то же, что означает оно ныне и означало во дни преподобного Нестора. Сказавши, что христиане Русь присягали в церкви святого Илии, он старается объяснить, почему же именно в этой, а не в другой церкви присягали, и потому говорит: «Се бо бе соборная церковь...». Такое объяснение ему было необходимо: церковь святого Илии существовала еще в его время (яже есть над...) и была, конечно, незначительною в ряду других церквей. Потому современники могли спросить его: почему же в такой незначительной церкви присягали послы Игоревы? Потому, – отвечает летописец, – что тогда она была главною, соборною. Нельзя согласиться с некоторыми (см.: Исследов. о церкви св. Илии Остромысленского. Киев, 1830. С. 15 (87)), будто слово соборная значит здесь не больше как сборная, т. е. такая церковь, куда собирались все киевские христиане для богослужений. 1) В таком случае это слово вовсе излишне в тексте: разве бывают церкви, в которые не собираются христиане на молитву? 2) Преподобный летописец, без сомнения, употреблял слова в том смысле, в каком они употреблялись в его время, иначе его могли бы не понять. Кто ж согласится, что в XI и начале XII в., когда в Киеве существовал собор Софийский и во всех других городах были также свои соборы, соборная церковь могла означать то же, что церковь сборная? Кто понял бы тогда это без объяснения? А приложить объяснение летописец не счел нужным.
Нестор, слич. Шлец. 2. 123 (80).
Шлецер во Всеобщей северной истории. С. 541 (140).
Предвар. критич. исслед. для русской истор. Эверса. 2. С. 252–253 (144).
Как известно из истории двух варягов, отца и сына, первых мучеников в Киеве. Варяг этот, – говорит летописец, – пришел из Грек, держаще веру хрестиянску... Лаврент. летоп. С. 50 (67).
Лет. по Лаврент. списку. С. 38 (67).