Гермоген, патриарх всероссийский.
Патриарх Гермоген родился около 1530 года в Казани и в молодости служил клириком в Казанском Гласо-Преображенском монастыре под руководством основателя этого монастыря, св. Варсонофия. В 1579 году мы видим Гермогена в сане приходского священника в Казани при церкви св. Николая в Гостином ряду. В этом 1579 году в присутствии Г. произошло явление и обретение чудотворной Казанской иконы Божией Матери; при виде чудотворной иконы Г., как рассказывает он сам о себе, прослезился и с благословения архиепископа Казанского Иеремии отнес св. икону на своих руках в ближайший храм св. Николая Тульского; это было 8 июля 1579 года. Впоследствии, в 1594 году, Г. составил сказание о явлении этой иконы и о совершившихся от нее чудесах. Вскоре после обретения св. иконы Г. принял иночество и поставлен в архимандриты Каз. Спасо-Преображ. монастыря в 1582 г., а 13 мая 1589 года был посвящен в архиерейский сан на Казанскую кафедру и первый начал собою ряд митрополитов Казанских. В 1592 году Г. ходил в Свияжск для встречи перенесенных туда из Москвы мощей св. Германа Казанского. Открыл гроб с мощами и, найдя мощи совершенно нетленными, Г. приказал поставить гроб в алтаре Успенской церкви основанного св. Германом Свияжского Богород. монастыря. В 1595 году при перестройке соборной церкви в Казанском Спасо-Преображенском монастыре произошло открытие мощей св. Гурия и Варсонофия Казанских. Это открытие Г. затем описал, как очевидец, в составленном по поручению царя Феодора Иоанновича житии св. Гурия и Варсонофия. Как пастырь ревностный и просвещенный, Г. обратил внимание на печальное состояние своей новопросвещенной Казанской паствы в религиозно-нравственном отношении. В 1591 году Г. созывал всех этих новокрещенов в Казань, в соборную церковь, и поучал их в продолжение нескольких дней от божественного Писания и убеждал, как подобает жить христианам.
Начало XVII века было смутным временем на Руси. В это время Г. оказал весьма крупные услуги церкви и государству. В 1605 году он имел мужество оказать сопротивление Лжедимитрию I по вопросу о браке последнего с Мариной Мнишек; он решительно потребовал, чтобы прежде бракосочетания Марина вполне приняла православную веру и была вновь крещена. Находясь в Москве на соборе по случаю помазания Лжедимитрия на царство, когда Лжедимитрий предложил собору вопрос о браке своем с Мариной, Г. ответил: «Не подобает христианскому царю брать некрещеную и вводить во святую церковь, и строить римские костелы. Не делай так, царь, потому что никто из прежних царей так не делал, а ты хочешь сделать». За эту твердость Г. подвергся опале; Лжедимитрий выслал его в Казань и отдал приказание лишить его сана и заточить в монастырь, но приказание это не было приведено в исполнение за смертию его.
После смерти Лжедимитрия на русский престол вступил царь Василий Иванович Шуйский, который вскоре после своего восшествия на престол собрал в Москве собор русских епископов, низложивших поставленного Лжедимитрием патриарха Игнатия, и избрал на патриаршую кафедру Г. Казанского. Сам бывший патриарх Иов, низложенный Лжедимитрием и живший на покое в Старицком монастыре, указал на Г., как на человека способнейшего к управлению церковью в те тяжелые времена, 3 июля 1606 года Г. был посвящен русскими епископами в Успенском соборе в сан патриарха по чину поставления патриарха Иова.
Главная деятельность патриарха Г. была посвящена на служение царю и отечеству в их борьбе сначала с самозванцем, потом с польским королем Сигизмундом. Так как за тем и другим стояли иезуиты с замыслом ввести в России католичество, то служение Г. государству было, вместе с тем, и служением церкви. В первые же дни царствования Шуйского распространился слух, что Димитрий жив и бежал из Москвы, а в Москве вместо него убит какой-то немец. Вскоре от Шуйского отложились южнорусские города. Для того, чтобы убедить народ, что Димитрий, сын Иоанна IV, действительно мертв, Шуйский приказал перенести из Углича в Москву мощи царевича Димитрия. Г. вышел за городские ворота навстречу мученику и на себе нес открытые мощи до церкви св. Михаила. Здесь в приделе Иоанна Предтечи, где лежали тела Грозного и его сыновей, Феодора и Иоанна, было приготовлено место и для царевича Димитрия; так как от св. мощей произошло много чудесных исцелений, то они были поставлены поверх земли для всеобщего чествования. Кроме того, п. Г. учредил три раза в год праздновать память его, день рождения, убиения и перенесения мощей из Углича в Москву. Затем он издал приказание, чтобы по всем церквам предавали анафеме самозванца Гришку Отрепьева. В то же время, по благословению Г. перенесены были из обители св. Варсонофия в Троицкую лавру и погребены здесь тела Бориса Годунова, его супруги Марии и сына Феодора.
Между тем, к бунту стали приставать и города средней России – Орел, Тула, Рязань и др. Во главе бунтовщиков стали Иван Болотников и князь Григорий Шаховской. Болотников разбил царское войско, а Шаховской от имени царя Димитрия рассылал по городам указы с приложением государственной печати, которую он похитил в Москве при убийстве Лжедимитрия. 14 октября 1606 года Г. учредил в Москве трехдневный общенародный пост и молитвословия для избавления отечества от мятежников. В ноябре Болотников подступил к самой Москве. Тогда Г. разослал по русским городам грамоты от 29 и 30 ноября с извещением о гибели Лжедимитрия, о перенесении в Москву и явлении мощей истинного царевича Димитрия и о воцарении Шуйского; говорил далее, что нашлись изменники царю, которые говорят, что Лжедимитрий жив, восстали против законного государя, собрали вокруг себя толпы вооруженных людей, насильно увлекли многих, подступили к Москве и стоят станом в селе Коломенском. Эти грамоты произвели свое действие; во многих городах жители вооружились против бунтовщиков, изгнали последних и поспешили в Москву на помощь. Казанский митрополит Ефрем, узнав, что жители Свияжска изменили царю, наложил на них церковное запрещение, после чего свияжцы смирились. Г. прислал Ефрему за это свое благословение (22 декабря). Между тем, Московское войско, усилившееся пришельцами из разных городов, под управлением князя Михаила Скопина-Шуйского разбило Болотникова, последний бежал в Калугу.
Чтобы еще более успокоить народное волнение, царь, с благословения Г., решил вызвать в Москву престарелого патриарха Иова. Иов, дряхлый и уже ослепший старец, приехал из Старицкого монастыря в Москву 14 февраля 1607 года, а 20 февраля, в пятницу, в 8 часов утра, оба патриарха явились в Успенский собор, где уже собралось бесчисленное множество граждан Московских. Совершен был молебен, после которого Г. стал на патриаршем месте, а Иов в простой монашеской одежде вблизи патриаршего места. Тогда все находившиеся в храме с воплем и плачем обратились к Иову, просили у него прощения и подали ему челобитную. Г. приказал своему архидиакону взойти на амвон и громко прочитать челобитную. В ней православные исповедовались пред своим бывшим патриархом, как они клялись служить верою и правдою царю Борису Федоровичу и не принимать вора, назвавшегося именем царевича Димитрия, и изменили своей присяге, как клялись потом сыну Бориса Федору и снова преступили крестное целование, как не послушались его, патриарха, и присягнули Лжедимитрию, который лютостью отторгнул его, пастыря, от его словесных овец, а потому умоляли теперь, чтобы первосвятитель простил и разрешил им все эти преступления и измены, и не им только одним, обитающим в Москве, но жителям всей России, и тем, которые уже скончались. По прочтении этой челобитной, патриархи Иов и Гермоген. приказали тому же архидиакону прочесть с амвона разрешительную грамоту, которая ранее была составлена, по приезде Иова в Москву, от имени обоих патриархов.
Спустя два месяца после этого, 15 тысячный отряд царского войска изменил Шуйскому и под Калугой перешел на сторону Болотникова. Тогда Г. предал церковному проклятию Болотникова и главных помощников его. Вскоре, 1 августа, в Стародубе объявился второй самозванец, он двинулся к Москве и 1 июня 1608 года стал станом в 12 верстах от Москвы в селе Тушине, от которого и получил название Тушинского вора. Среди самих Московских бояр явились попытки низложить Шуйского. 17 февраля 1609 года крамольники громадною толпою собрались на площадке около лобного места, бросились за патриархом в Успенский собор и требовали, чтобы шел на лобное место; Г. не хотел идти, его потащили, подталкивая сзади, обсыпали его песком и сором, некоторые схватывали его за грудь и крепко трясли. Поставив его на лобное место, заговорщики начали кричать народу, что Шуйский избран незаконно, что он тайно побивает и в воду сажает братию нашу, дворян и детей боярских, жен их и детей, и таких побитых с две тысячи». Патриарх спросил: «Как же это могло статься, что мы ничего не знали? В какое время и кто именно погиб?» Заговорщики продолжали кричать: «И теперь повели многих, нашу братию, сажать в воду, за это мы и стали». Патриарх опять спросил: «Да кого же именно повели в воду сажать?» В ответ закричали: «Мы послали уже ворочать их, ужо сами увидите». Потом начали читать грамоту, написанную ко всему миру из Московских полков от русских людей: «Князя-де Василия Шуйского одною Москвою выбрали на царство, а иные города того не ведают, и князь Василий Шуйский нам на царство нелюб и для него кровь льется и земля не умирится: чтобы нам выбрать на его место другого царя?» – «До сих пор, – сказал на это Г., – Москве ни Новгород, ни Казань, ни Астрахань, ни Псков и ни которые города не указывали, а указывала Москва всем городам; государь царь и великий князь Василий Иванович возлюблен и избран, и поставлен Богом и всеми русскими властями, и вы забыли крестное целованье, немногими людьми восстали на царя, хотите его без вины с царства свесть, а мир того не хочет, да и не ведает, да и мы с вами в тот совет не пристанем же». Сказав это, Г. отправился домой. Заговорщики, не встретив подкрепления в народе, не смели его удержать и вскоре бежали в Тушино. Туда Г. послал две грамоты с трогательными увещаниями опомниться русским людям и отстать от измены. «Бывшим, так начинается первая грамота, православным христианам всякого чина, возраста и сана, теперь же не знаем, как вас и назвать, ибо вы отступили от Бога, отступили от Богом венчанного и святым елеем помазанного царя Василия Ивановича».
В следующем 1610 году положение Шуйского сделалось еще хуже. Г. продолжал убеждать и со слезами умолять народ хранить верность царю. Наконец, 11 июля 1610 года произошло свержение Шуйского. Захар Ляпунов с товарищами большою толпою пришли во дворец, причем, Ляпунов обратился к царю со словами: «Долго ли за тебя будет литься кровь христианская? Земля опустела, ничего доброго не делается в твое правление, сжалься над нашею гибелью, положи посох царский, а мы уже о себе как-нибудь промыслим». Шуйский, по-видимому, уже привык к подобным сценам и в ответ закричал: «Смел ты мне вымолвить это, когда бояре мне ничего такого не говорят», и вынул было нож, чтобы еще более пристращать мятежников. Ляпунов был человек высокого роста и сильный; услыхав брань и увидав грозное движение Шуйского, он закричал ему: «Не тронь меня; вот как возьму тебя в руки, так и сомну всего!» После этого мятежники отправились на лобное место, куда вскоре собралась громадная толпа народа, так что, когда приехал патриарх и нужно было объяснить дело, народ не помещался на площади. Тогда Ляпунов и товарищи закричали, чтобы все шли на просторное место за Москву-реку, к Серпуховским воротам; сюда должен был отправиться и патриарх. Здесь бояре, дворяне и лучшие купцы стали советоваться, как предотвратить полное разорение Московского государства, и приговорили: бить челом государю царю Василию Ивановичу, чтобы он, государь, царство оставил для того, что кровь многая льется, а в народе говорят, что он государь несчастлив, и города украинские, которые отступили к вору, его государя на царство не хотят же. Г. сопротивлялся такому решению, но его не послушали. Во дворец отправился князь Воротынский просить Василия, чтобы оставил государство и взял себе в удел Нижний Новгород. На эту просьбу, объявленную Воротынским от имени всего Московского народа, Шуйский должен был согласиться и выехал из дворца с женою своею в прежний свой боярский дом. Так как Г. и после этого продолжал признавать Шуйского царем и увещал народ к тому же, то мятежники 19 июня насильно постригли Шуйского. Г. не признавал этого пострижения, тем не менее, Шуйского заключили в Чудов монастырь. Об участи Шуйского Г. продолжал заботиться и тогда, когда потеряна была всякая надежда возвратить ему престол.
После низложения Шуйского, государством стала управлять боярская дума во главе с князем Мстиславским. Немедленно возник вопрос об избрании царя. Мстиславский предложил избрать царем польского королевича Владислава, чем немедленно было бы прекращено участие поляков в русских смутах. Г. понимал выгоды избрания Владислава, но в избрании последнего не без оснований видел опасность для православной веры, и потому со всем своим авторитетом восстал против предложения Мстиславского, и со своей стороны предлагал избрать на престол или князя Голицына, выдававшегося своим умом и твердостью, или Михаила Феодоровича Романова, как ближайшего родственника царя Иоанна Грозного по супруге его Анастасии Романовне. – Г. даже установил по всем церквам русским моление «О избрании на престол царский от корене российского рода, но не из иноземцев». Но так как смута достигла таких размеров, что прекратить ее русским боярам казалось невозможным без помощи поляков, то предложение и увещания Г. остались напрасными. Г., однако, все еще настаивал на избрании царя из русских, не раз он «плакался пред всем народом и просил его молить Бога, чтобы Бог воздвиг царя русского». Так как бояре, побуждаемые польским гетманом Жолкевским, упорно стояли на своем, а дальнейшее продолжение междуцарствия грозило страшною опасностью для государства, то Г., наконец, уступил, но принял со своей стороны решительные, все от него зависящие меры, чтобы избрание Владислава не принесло вреда православной вере. Он безусловно потребовал крещения Владислава в православную веру прежде избрания его на русский престол. Бояре заключили с представителем польского короля гетманом Жолкевским договор, в котором сказано было, что православная вера должна остаться в России неприкосновенною и что к королю будут отправлены великие послы бить челом, да крестится государь Владислав в веру греческую.
Затем патриарх и бояре от лица всей русской земли избрали послов к королю Сигизмунду, ростовского митрополита Филарета, князя Василия Васильевича Голицына, Авраамия Палицына, келаря Троице-Сергиевой лавры и других, и дали им подробную инструкцию, которою послы должны были руководиться в переговорах с королем. Осторожность, с которою Г. руководил всем делом и, в частности, выработкой этой инструкции, обнаруживает в нем, при обширном разуме, непоколебимую твердость характера, не оставлявшую патриарха в самых бедственных, стесненных обстоятельствах. – Патриарх отправил вместе с послами от себя письмо к Сигизмунду, где умолял короля отпустить сына в греческую веру. Отправил Г. грамоту и к Владиславу, в которой убеждал его принять веру греко-российского закона и изображал пред ним величие православной Руси. Наконец, вместе с боярами, Г. дал послам наказ, как действовать послам в случае не соглашения королевского на какую-либо статью, что отстаивать, что оговаривать, на что уступать. Растрогавшись, Г. со слезами умолял и «укреплял послов на подвиг, яко мучеников, хотящих мучитися, далее до смерти не щадити живота своего ради венцов небесных за таковые подвиги». Ревностный Филарет тут же дал обет «лучше умереть за православную христианскую веру, нежели учинить что-либо противное и постыдное». Получив такое твердое удостоверение в точном исполнении всех наставлений, Г. изрек следующее благочестивое напутствие в путь шествующим: «Идите, Бог с вами и Пречистая Богородица, и великие чудотворцы, иже в России просиявшие, наши заступники и хранители: Петр и Алексий, Иона и Сергий, и Димитрий Чудотворец, и святый новострадальный благоверный царевич Димитрий».
Немедленно по отъезде послов, гетман Жолкевский начал склонять бояр к пропуску поляков в столицу. Чтобы лучше достигнуть желаемого, он побудил Михаила Салтыкова и других своих сообщников распустить молву, будто чернь хочет пустить в Москву самозванца, и что потому следует немедленно пустить поляков, так как Москва, присягала не самозванцу, а королевичу польскому. Узнав об этом, Г. послал за боярами и начал убеждать их не вдаваться в обман. Ночью с 20 на 21 сентября поляки тихо вступили в Москву. Начальство над польскими войсками в Москве после Жолкевского принял Гонсевский, после чего бесчинства поляков усилились. Опасаясь народного восстания, Гонсевский постарался отнять у жителей столицы все средства к обороне и защите. Терпение русских, наконец, истощилось, когда получены были вести о коварстве поляков в переговорах с русскими послами.
Когда послы прибыли к королю Сигизмунду под Смоленск (7 октября), поляки начали их проводить, спорили с ними, давали им неопределенные ответы и, наконец, объявили, что в крещении и женитьбе Владислава волен Бог и Владислав. Когда прибыл под Смоленск Жолкевский, король стал отклонять пред послами не только вопрос о крещении Владислава в православную веру, но далее и вопрос о его царствовании в России, и прямо говорил, что «не бывать королевичу на Московском государстве»; по-прежнему требовал сдачи Смоленска и по-прежнему домогался свободного пропуска под Москву как будто бы для истребления самозванца, а на самом деле для водворения своей власти в России. В Москве скоро поняли желание короля самому царствовать в России.
Между тем, Сигизмунд принял с своей стороны меры к тому, чтобы в среде самого Московского боярства найти защитников своей кандидатуры на русский престол. Он щедро раздавал русским боярам придворные чины и земельные владения. У Сигизмунда постепенно составилась значительная партия приверженцев в самой Москве.
Русские люди увидели конечную гибель свою от поляков и обратили взоры свои на Г., как на последнюю надежду. Многие с плачем приходили к Г. и с плачем просили его, «чтобы он, великий святитель, на них бедных и насилуемых призрел. Г. неоднократно просил поляков мирно оставить Москву, чтобы предотвратить готовое вспыхнуть кровопролитное, народное восстание, но поляки были глухи к этим советам благоразумия. В беседах с людьми благонадежными Г. стал высказывать мысль о необходимости созвания общенародного ополчения для восстановления законного образа правления на Руси и изгнания поляков. Тогда воевода Рязанский Ляпунов Прокопий начал сноситься с жителями различных городов, и к концу 1610 года начали собираться народные ополчения. Равным образом и «между москвичами начала становиться смута». Гонсевский успел перехватить письмо москвичей к областным жителям и узнал из него как о подготовляющемся народном восстании, так и о главе возрастания, патриархе Г., однако предпринять что-либо против патриарха не посмел. Дерзость же русских изменников, Салтыкова и Андронова, дошла до того, что 30 ноября 1610 года они пришли к Г. и прямо стали просить его благословить народ на присягу Сигизмунду. «Патриарх благословить не согласился и у бояр за то с патриархом брань была, и патриарха хотели за то зарезать». 6 декабря мятежники снова пришли к Г. уже с Мстиславским и принесли ему для подписи две грамоты, одну на имя короля Сигизмунда, другую – на имя послов Московских при Сигизмунде. Вместе с тем, изменники предлагали Г. послать приказание ополчившимся русским, чтобы они оставили свои замыслы и не ходили под Москву. «Я согласен писать королю, сказал Г., почитав грамоты, но не о том, и не так. Если король даст сына своего на Московское государство и Владислав, оставив латинскую веру, крестится в православную веру греческую и всех литовских людей из Москвы выведет вон, то я к такому письму руку свою приложу». Этот геройский ответ привел в ярость Салтыкова, с бранью выхватил он свои нож и замахнулся на Г. Г., не потеряв присутствия духа, осенил изменника крестным знамением и громко сказал: «Не страшусь ножа твоего, но силою креста Христова вооружаюсь против твоего дерзновения; буди же ты проклят от нашего смирения и в сем веке, и в будущем»!
Несмотря на противодействие Г., бояре отправили свои грамоты королю и русским послам, но успеха не имели, потому что на грамотах не было подписи патриарха. Со смертью самозванца в 1610 г. у Сигизмунда и Московских его приверженцев не было более основания требовать дальнейшего движения короля под предлогом очищения русской земли от самозванца, не было предлога и продолжать осаду Смоленска. У русских людей теперь руки стали развязаны, потому что коварство поляков и замыслы их покорить русскую землю стали очевидны для всех. В Москве открыто по улицам стали раздаваться клики: «Мы по глупости выбрали ляха в цари, однако не с тем, чтобы идти в неволю к ляхам; время разделаться с ними». Возбуждение достигло крайних пределов, когда в Москву пришла из Смоленска (в январе 1611 года) грамота с извещением о всех насилиях и вероломстве поляков. Действие этой грамоты было громадное. Г. принимает к себе послов из разных городов, убеждает их стоять крепко за веру и отечество, но грамот не пишет, потому что с 16 января 1611 года подвергся от поляков большим стеснениям, двор патриарший был разграблен, слуги патриарха разбежались, так что и писать было некому; так говорит сам Г. послам из Нижнего Новгорода. Зато прежде разосланные им грамоты, а также взаимные послания городов друг к другу с приложением копии со смоленской грамоты к москвичам произвели сильный подъем патриотического чувства русских, отовсюду послышались клики: «Пойдем, умрем за святые Божьи церкви и за веру христианскую!» В разных городах стали собираться народные ополчения и потянулись к Москве для освобождены столицы и государства.
Когда в Москве увидели, что народное движение принимает громадные размеры, изменники во главе с Салтыковым подвергли преследованиям патриарха, как главного виновника народного восстания. Салтыков несколько раз приходил к Г. и требовал, чтобы он написал привлекавшимся к Москве русским ополчениям, чтобы они прекратили дальнейшее движение и вернулись по своим городам. Г., жизнь которого всецело находилась в руках изменников, отвечал с мужеством, редким в истории. «Если, – отвечал он со свойственною ему простотою и бесстрастием, – если ты и с тобою все изменники и королевские люди выйдете из Москвы, то напишу, чтобы ополчения вернулись назад, и тогда все умирится». Тогда мятежники подвергли Г. заключению под стражу, не пускали к нему ни мирян, ни духовенства, как к главному заговорщику, обходились с ним жестоко и бесчинно. Только когда ополчившиеся узнали о положении патриарха и потребовали у бояр облегчения его участи, Г. дана некоторая свобода и слуги. 17 марта в вербное воскресение Г. выпустили из-под стражи, чтобы он совершил обычное торжественное шествие на осляти. Подражая шествию Спасителя в Иерусалим на вольную страсть, Г. готовился сам к ожидавшей его мученической кончине. По площадям Гонсевский расставил полки поляков и немцев, опасаясь народного возмущения в громадной толпе, обычно собирающейся на это зрелище, но теперь почти никто не сопровождал патриарха.
Во вторник страстной недели, 19 марта 1611 года, в Москве действительно вспыхнул мятеж; два дня продолжалось кровопролитие, пока, наконец, поляки, не имея сил одолеть русских, зажгли Москву в разных местах и выжгли ее совершенно, кроме Кремля и Китай-города, где сами укрылись от огня. На сожженных развалинах столицы поляки неистовствовали, разоряя церкви и монастыри, рассекая чудотворные мощи, обдирая дорогие оклады с икон, нагло издеваясь над всем священным для русского человека. Русское население в ужасе разбежалось. Г. был заключен в Чудовом монастыре, а потом на Кирилловском подворье и содержался под крепким караулом. Изменники вывели из Чудова монастыря поставленного первым самозванцем и низложенного после убийства самозванца лжепатриарха Игнатия и заставили его служить в Пасху, объявив Г. низложенным. Из Белого города и Китай-города поляки были вытеснены и принуждены держаться в Кремле. Положение их было критическое. Салтыков и Гонсевский не раз присылали к патриарху Г. и сами иногда приходили и говорили: «Вели ратным людям, стоящим под Москвою, идти прочь; а если не послушаешь нас, велим уморить тебя злою смертью». – «Что вы мне угрожаете? – отвечал Г. – Боюсь одного Бога. Если все вы, литовские люди, пойдете из Московского государства, я благословлю русское ополчение идти от Москвы; но, если останетесь здесь, я благословлю всех стоять против вас и помереть за православную веру». Уже из заключения Г. написал нижегородцам грамоту, узнавши, что нескорые крамольники пытались воцарить там сына Марины Мнишек. В этой грамоте Г. запрещает нижегородцам признавать сына Марины царем, ободряет восставших за отечество обещанием венцов небесных в будущем веке и, как бы предчувствуя, что это – последнее его слово к русским людям, передает нижегородцам свою власть собирать от городов грамоты, удостоверяющие в общем единодушии, повелевает им быть главою ополчающихся за родину, приказывает посылать во все города послов и говорить везде от его патриаршего имени.
Отселе уста Г. были замкнуты насилием, но никакое насилие не могло запереть в тесную келью тех крылатых, великих слов, которые из сердца России, из Кремля, из уст доблестного Г. разнеслись по всей русской земле. Великое дело Г. продолжали препод. Дионисий, архимандрит Троице-Сергиевой лавры, и келарь Авраамий Палицын. Восстал в Нижнем Козьма Минин, явился новый вождь русского ополчения, вместо убитого казаками Прокопия Ляпунова, князь Пожарский. 22 октября 1612 г. произошло очищение Москвы от поляков русскими полками, воодушевленными присутствием в стане чудотворной Казанской иконы Божией Матери. Но тот, кто подготовил это торжество русских, не дожил до этой радости: 17 февраля 1612 г. «святейший патриарх Г. мученически скончался от голодной смерти в душном заключении; тело его было погребено в Чудовом монастыре, как он сам завещал». Через 40 лет, в феврале 1652 года, тело Г. было перенесено в Успенский собор и поставлено поверх земли подле медного шатра ризы Господней. Входя западными вратами в Успенский собор, всякий может видеть на правой стороне скромную гробницу Г. и поклониться праху великого русского человека, великого патриота и высокой души человека.
Через девять лет исполнится 300 лет со дня смерти патриарха Г. Благодарность требует, чтобы русские люди почтили память доблестного Г. достойным памятником. Сравнительно с заслугами Г. ничтожны были заслуги Минина и Пожарского, увенчанные памятником в Москве, хотя эти лица еще при жизни удостоились славы и почестей. А Г. за все свои подвиги не видел спасенного отечества и самую жизнь свою страдальчески отдал за него. Если мысль о памятнике Г. осуществится, то на памятнике прилично начертать слова из грамоты ярославцев к казанцам: «Г. стал за православную веру неизменно и, не убоясь смерти, всем велел стоять и умереть за православную веру.
Источники и пособия. «Акты археогр. эксп.» т. II, 57, 58, 61, 67, 74, 164, 165, 169, 175, 176, 180, 181, 183, 188, 194, 202, 289, 290. «Собр. госуд. грам. и догов.» т. II, 89, 216, 226, 227, 229, 376. «Летоп. о мног. мятеж.» стр. 216 и дал. «Никон. Летоп.» т. VIII. «Чтения общ. ист. и древн.»; III, 8. «Временник Моск. Общ. Ист. и Древн.» кн. 16, 17. «Ист. росс. иерар.» ч. I, 137, 390; ч. III, 382; ч. V, 628, 634, 635. «Авраамий Палицын. Сказание об осаде Троиц. мон.» «Повесть патриарха Филарета». «Древняя росс. Библиое». т. VII. Карамзин, «История госуд. Росс.» т. XII. Соловьев, «История России», т. VIII. Макарий, «Ист. Русс. цер.» т. X. И. Рублевский, Гермоген, патриарх Всероссийский, «Странник» 1864 г, май – июнь (С портретом Г.). П. Мансветова, «Патриарх Г.», «Духов. Беседа», 1861 г., т. XIII. «Служение Ермогена, патриарха Московского бедствующему отечеству», «Прав. Собес.» 1866 г., ч. II.
А. Кремлевский.