Климент или Клим Смолятич

Климент или Клим Смолятич – митрополит киевский и всея Руси; на митрополичью кафедру поставлен был после Михаила в 1147-м году преемником Всеволода Олеговича († 1146 г.) великим князем Изяславом Мстиславичем, родоначальником князей волынских, внуком Владимира Мономаха. В домонгольский период это был второй митрополит, поставленный из природных русских и в самой России без сношений с константинопольским патриархом. Прозвание Климента „Смолятичем“, может быть, и не значит того, что он был родом Смолянин, из Смоленской области, как обыкновенно принимается, а что оно, может быть, было родовым его прозванием. В 1147 году в России было 10 или 11 архиерейских кафедр, из них одна была праздной; следовательно, всех епископов было 9 или 10. Из этих 9-ти или 10-ти епископов явились к Изяславу Мстиславичу на собор в Киев для избрания и поставления митрополита в самой России, – по свидетельству Лаврентьевской летописи, – шестеро, а по свидетельству Ипатской летописи, – как кажется, в данном случае более верному, – пятеро, Из остальных епископов двое не явились на собор потому, что были против поставления митрополита в России, а о мыслях прочих ничего не известно: очень может быть, что они уклонились от собора не по собственным воле и намерению, а по причинам независящим, т.-е. потому, что не желали их участия в соборе их удельные князья. Из двоих епископов, прямо заявивших свое несогласие на поставление Климента и протестовавших против него, один был грек; следовательно, из всех русских епископов, которые были родом русские, протестовал только один. Передавая часть или же вообще сущность соборных рассуждений, Ипатский летописец пишет, что епископ черниговский, – или старший по столу между присутствовавшими на соборе, или более других авторитетный, лично говорил: „я знаю, что епископы, составив из себя собор, имеют право поставить митрополита…., я знаю, что мы имеем право поставить; к тому же у нас есть глава святого Климента: как греки ставят (патриархов) рукою святого Иоанна (так и мы поставим митрополита“). „Так порешили“, говорит летописец, и 27 июля 1147 г. был поставлен в митрополиты главою св. Климента избранный вел. князем кандидат Клим или Климент, монах и схимник, т.-е. монах великого образа. На третий год после поставления Климента, в августе месяце 1149 года, Изяслав Мстиславич был „согнан“ с великокняжеского престола своим дядей Юрием Владимировичем Долгоруким. Вместе с князем должен был удалиться из Киева и митрополит, что значит, во-первых, то, что, будучи личным творением Изяслава, он, хотел или не хотел, имел быть врагом его врагов, во-вторых и главное, что Юрий не признавал законности его поставления. В продолжение следующего 1150 года Изяслав дважды „сгонял“ с престола Юрия и столько же раз возвращался с ним в Киев митрополит. Возвратившись во второй раз, он оставался на кафедре в течение пяти лет до 1155 года, когда Юрий после смерти Изяслава († 13 ноября 1154 г.) окончательно занял великое княжение. Его удаление с кафедры в 1155 г., при этом окончательном занятии Юрием великокняжеского престола, было вместе и последним его с нее удалением.

Климент занимал кафедру митрополичью с небольшими перерывами в продолжение девяти лет (1147 – 1155 гг.). Так как он не признавал власти константинопольского патриарха, а патриарх не признавал его законности, то, значит, в его правление русская церковь находилась в схизме и расколе с церковью греческой. Следовательно, за период домонгольский был случай девятилетнего раскола между русской и греческой церквами.

В 1892 году X. М. Лопарев и проф. Н. К. Никольский одновременно нашли и напечатали послание митр. Климента к смоленскому священнику Фоме (Послание митр. Климента к Смоленскому пресвитеру Фоме. Неизданный памятник литературы ХII века. Сообщение Хрисанфа Лопарева, Спб. 1892 г., в „Памятниках Древней Письменности“ № ХС; Николай Никольский: О литературных трудах митроп. Климента Смолятича, писателя XII века, Спб. 1892). Согласные между собою по вопросу о состоянии у нас просвещения в период до-монгольской, а именно – что в период этот в России не была только грамотность, как утверждают иные, но было настоящее просвещение, гг. Лопарев и Никольский видят в найденном ими послании митр. Климента важный литературный памятник, свидетельствующий в пользу принимаемого ими мнения. На самом деле послание Климента не только не свидетельствует в пользу такого мнения, но именно против него.

Как можно догадываться, послание Климента к смоленскому священнику Фоме (имеющее надписание: „Послание написано Климентом митрополитом русскым к Фоме прозвитеру смоленскому, истолковано Афонасием мнихом“) представляет из себя ответ на послание Фомы к митрополиту, каковой ответ в свою очередь был вызван еще более ранним по времени посланием митрополита Климента к смоленскому князю Ростиславу Мстиславичу, родному брату киевского великого князя Изяслава.

Священник Фома укорял Климента в своем послании к нему, что он – митрополит – в своем послании к князю Ростиславу явил себя человеком тщеславным, – что, славя себя и творяся философом, он написал послание (высокою) философией, а именно – что, оставив почитаемые (отеческие) писания, писал от Омира, Аристотеля и Платона. Отвечая Фоме, Климент говорит, что совершенная неправда, будто он писал от Омира, Платона и Аристотеля, что он не ищет людской славы, но что он, будучи несправедливо обвиняем в искании таковой славы, есть горячий почитатель аллегорического или духовного толкования Свящ. Писания, а равным образом усмотрения духовного смысла в природе вещественной, нравоучениями какового характера, вероятно, наполнено было его послание к князю Ростиславу и что было принято Фомой за философию, заимствованную у Омира, Аристотеля и Платона. Затем, оправдывая свою приверженность к духовному толкованию Свящ. Писания и к созерцанию духовного в природе вещественной, Климент приводит образцы этого толкования и этого созерцания, показывающие, что они, будучи много выше толкования и созерцания чувственного, представляют собою толкования и созерцание необходимые. Эти образцы духовного толкования и созерцания (причем остается неизвестным, что принадлежит из них самому Клименту, быв выписано им из одной книги, что вставлено после каким-то истолкователем послания монахом Афанасием) и составляют дальнейшее, довольно обширное, содержание послания, превращая его в настоящее компилятивного характера сочинение.

Какие же свидетельства в пользу того мнения, что до нашествия монголов в России не была только грамотность с книжной начитанностью, а было настоящее просвещение, находят гг. Лопарев и Никольский в послании митр. Климента к священнику Фоме?

Первый указывает на то, что, как видно из послания Климента, учитель Фомы, некий Григорий, хорошо знал греческий язык и что в сочинениях его Фома не раз изучал вопрос о душевном спасении. Затем мы у него читаем: не соглашаясь с Фомой, что писал свое послание к князю философски, Климент говорит, что, описав совершенно просто, он действительно пользовался Гомером, Аристотелем и Платоном; это замечание Климента важно в двух отношениях: слова его лишний, но весьма желанный раз убеждают нас, что классическая литература не была чужда и высшим представителям православной церкви (как греческой, так и русской); слова его (Климента) являются новым доказательством и факта процветания у нас в XII столетии греческих студий; русский митрополит мог читать в подлиннике или в греческих же компиляциях Гомера, Платона и Аристотеля и, как видно, усваивал себе отчасти их воззрения, за что и подвергался нападениям со стороны консервативно-православной партии Смоленска в лице пресвитера Фомы: этот последний также получил греческое образование, но, по-видимому, считал ненужным знание языческой литературы; во времена Климента и среди его Киевской паствы находились изумительные начетчики в греческой письменности (Хр. Лопарев, стр. 5–6).

Сделанный Хр. М. Лопаревым эскиз или набросок великолепной картины состояния на Руси просвещения в XII веке есть плод недоразумения и перетолкования. Климент и не думает признаваться, что он читал Гомера, Аристотеля и Платона, а напротив, самым решительным образом отрицает это. Он написал свое послание к Ростиславу Мстиславичу более или менее хитрословесно и затейливо, причем под хитрословесием и затейливостию должно разуметь то, что он более или менее наполнил его выдержками из аллегорических толкований Священного Писания и образцами духовного понимания вещественной природы. Священник Фома намеренно или ненамеренно заподозрил, что эти хитрословесие и затейливость представляют нечто весьма предосудительное, что они заимствованы у эллинских или греческих языческих мудрецов, между последними из которых он знал по именам Омира, Аристотеля и Платона. На укоризну Фомы Климент отвечает не признанием ее справедливости, а решительным ее отрицанием. Он пишет: „ты говоришь, что я пишу философией (с философской хиромантией), но то весьма несправедливо пишешь ты, будто я оставив почитаемые (отеческие) писания, да писал от Омира, Аристотеля и Платона, которые были славны между еллинскими (язычниками) хитрецами?“ Что касается до свидетельств послания Климентова о необыкновенном, будто бы, процветании у нас в XII столетии знания греческого языка и греческой письменности, то дело тут вот в чем. Отражая какие-то укоризны себе митрополита, именно, как следует думать, – укоризну не в особенно большой книжности, Фома ссылался в послании к Клименту на авторитет своего учителя – помянутого выше Григория, которого за добродетельную жизнь весьма почитал и сам он – митрополит. По поводу этих ссылок Фомы на своего учителя Климент в одном месте пишет; „поминаю же пакы (и) реченого тобою учителя (твоего) Григориа, его же и свята рек (рещи) не стыжюся, но не судя его хощу рещи, но истиньствуа: Григорий знал алфу, якоже и ты, и виту, подобно и всю к7 и д7 (24) словес грамоту, а слышиши ты, у мене мужи (есть, находятся), имже есть самовидець, иже может един рещи алфу не реку – на сто или двесте или триста или д7 ста, а виту такоже“.

Эти слова Климента г. Лопарев и понимает, как свидетельство, что учитель Фомы, Григорий, и он сам знали греческий язык и что во времена Климента и среди его киевской паствы находились „изумительные“ начетчики в греческой письменности. Но г. Лопарев понимает слова Климента неправильно: митрополит говорит не о знании Григорием и Фомою греческого языка, а о знании ими алфы и виты и всех 24-х букв грамоты, и не об изумительной начитанности в греческой письменности того или другою количества лиц из его паствы, а о том, что есть у него такие люди, которые могут сказать алфу, а также и виту, не только на сто чего-то, а на двести, на триста и на четыреста. Под знанием Григорием и Фомою 24-х букв грамоты Климент, несомненно, разумеет знания ими грамоты или искусства чтения (ибо под знанием букв азбуки что же бы еще могло быть разумеемо кроме знания искусства читать?); под способностью некоторых из своих людей сказать альфу и виту не только на сто, но на двести, на триста и на четыреста чего-то митрополит разумеет возможно полное усвоение некоторыми, так сказать, курса эксерцизов, – упражнений, или одних азбучных или же азбучных и грамматических, причем в первом случае разумеет склады, а во втором случае – знание слов сомнительных в отношении к произношению или правописанию (орфоэпия и орфография) ¹³. Остается недоуменным, что Климент говорит о знании Григорием и Фомою греческого числа 24-х букв азбуки, тогда как в славянской азбуке их гораздо более. Это с вероятностью нужно объяснить тем, что славянские азбуки (как учебники по науке чтения) были переводом с азбук греческих (как тех же учебников) и что по сей причине буквы греческой азбуки были в них как бы господствующими. Не невозможно и то, что Климент вместо аза и бук называет алфу и виту и вместо числа славянских букв указывает число букв греческих, желая похвалиться своею ученостью в греческой азбуке. Равным образом и выражение: „Григорий знал алфу и виту и все 24 буквы азбуки“ вместо: „Григорий умел читать, Григорий был человек грамотный“, вероятно понимать, как образчик склонности Климента к затейности и хитрословесию.

Итак несомненно, что послание Климента к смоленскому священнику Фоме не свидетельствует в пользу мнения о процветании на Руси в период до-монгольский настоящей образованности. Если говорится о науке чтения, как о великой науке, и если хорошая грамотность представляется, как великая ученость, то не ясно ли этим свидетельствуется об отсутствии настоящих наук и настоящей учености?

Н. К. Никольский говорит почти то же самое, что и г. Лопарев, только изумительных начетчиков в греческой письменности второго превращает в кружок книжников, который группировался подле двора князя Изяслава Мстиславича и который занимался научно-литературными (философскими) вопросами (стр. 84). Проф. В. Владимиров находит эти „любопытные выводы“ „не имеющими под собою прочной почвы“ (см. Киевские Университетские Известия“ 1893 г. № 1, стр. 16, 18 и ср. 22), и справедливо. Можно только подивиться на эту своего рода академию наук и нельзя не указать на смелость, с которою, ради увеличения объема своей картины, г. Никольский позволяет себе „нет“ превращать в „да“. Он говорит: „с пресвитером Фомою митрополит вел переписку; послание первого Климент читал пред князем Изяславом и пред многими послухами, которые, таким образом, следили за их литературными сношениями. А между тем Климент, отвечая на укор Фомы, что ради тщеславия написал послание к князю философски, говорит, что если и философски писал, то к князю, а не к нему – Фоме, что же касается до него – Фомы, то к нему не писал и писать (за исключением, подразумевается, настоящего послания) не намерен.

О митрополите Клименте Смолятиче, как писателе, к сказанному нужно добавить еще следующее. Ипатская летопись отзывается о нем: „бысть книжник и философ так, яко(ва) же в русской земли не бяшет» (под 1147 годом, 2 изд., стр. 241). А Никоновская летопись прибавляет к этому: „и много писания написав предаде“ (II, 95 кон.). Чтобы Климент действительно написал много писаний или сочинений, – это представляется очень сомнительным, и на слова Никоновской летописи с вероятностью нужно смотреть, как на собственную прибавку ее составителя, сделанную по тому заключению, что если был такой книжник и философ, какого не бывало, то должен был оставить и многие писания. Что касается до писаний немногих, которые могут быть со временем открыты или которые могли и совершенно погибнуть, то возможность их совершенно допустима. Отзыв Ипатской летописи о Клименте, что он был такой книжник и философ, какого в русской земле не бывало, вовсе не требует предполагать многие сочинения Климента; летописец мог сделать о нем такой отзыв на основании и немногих сочинений, на основании даже одного послания Климента к Фоме. Климент был горячим почитателем аллегорического толкования Свящ. Писания и усмотрения духовного смысла в предметах вещественной природы. Толкование и усмотрение эти представляют собою проявление большого или меньшего остроумия и остромыслия, и вот за эти-то остроумие и остромыслие, которые летописец находил у Климента (хотя они и не принадлежали Клименту, быв им просто заимствованы из книг, но чего летописец мог вовсе не знать) и мог он назвать его таким философом и книжником, какого не бывало в Русской земле.

Митрополит Климент Смолятич скончался после 1164 года.

См. нашу Историю Русской Церкви, 1-ю половину т. И-го, изд. 2-е Москва 1901, стр. 287, 300 – 315 и 846 – 853 [а к сему ср. у киевского профессора протоиерея Ф. И. Титова, Критико-библиографический обзор новейших трудов по истории русской церкви, вып. III, Киев 1904, стр. 25–26].

Е. Голубинский.